От автора:
Недавно я получил по почте бандероль, открыв которую, увидел толстую тетрадь. исписанную торопливым мелким почерком. Тетрадь сопровождала записка следующего содержания:
Уважаемый автор!
Пишет Вам бывший заключенный, с которым Вы встречались и беседовали в исправительной колонии несколько лет назад и даже опубликовали обо мне очерк в газете. Я понимаю, что совершил страшные преступления, но я отбыл срок наказания и искупил свою вину. В ближайшее время я отправляюсь добровольцем на специальную военную операцию, и как сложится моя судьба дальше – неизвестно. В течение нескольких лет я вел дневник, где рассказывал о своей жизни с самого детства и до последних дней. Независимо от того, останусь ли я жив или нет, я разрешаю Вам опубликовать его в надежде, что он может предостеречь некоторых людей от опрометчивых поступков и послужить им уроком.
Заранее благодарен, С.
Я выполняю просьбу С. Действительно, работая журналистом, я встречался с ним в исправительной колонии. Он был автором нескольких неплохих рассказов, которые присылал в ведомственную газету «Казенный дом», и я захотел познакомиться с ним. Меня поразило следующее противоречие его личности: он был осужден за серию жестоких убийств, в свое время наводил ужас на жителей столицы, а находясь в заключении, писал светлые, тонкие и лирические рассказы и искренние патриотические стихи. Как зло и добро могло совмещаться в этом человеке? Я даже помню название моего очерка «Зацветут ли лилии на асфальте?».
Возможно, читатели получат ответ, прочитав его записки. Я почти их не исправлял, так как С., несомненно, обладает литературным даром, лишь немного систематизировал их и убрал некоторые подробности, где он описывал свои злодеяния.
Он назвал свое сочинение так: «Путник, бредущий в ночи», я же с его разрешения дал другое название – «Притягательное обаяние зла».
Читатель не найдет здесь так называемой уголовной романтики, следственных интриг и хитроумных комбинаций. Это история человека вначале достаточно обыденная, – детство, отрочество, юность – всё, как у многих. Затем он оказывается на перепутье эпох, и, как сам считает, волею обстоятельств становится хладнокровным убийцей. Он достаточно искренен и самокритичен, иногда противоречив, порой пытается маскировать зло в привлекательную упаковку благородного борца со злом (извините за тавтологию)…
Впрочем, зачем я все это рассказываю, умный читатель и сам прекрасно во всем разберется.
Притягательное обаяние зла
Вот сейчас сижу я за столом и пишу эти строки, сам не зная, зачем. Наверное, потому что в какой-то момент жизни хочется самовыразиться, обнародовать свои тайные чувства и мысли, оставить что-то важное о себе потомкам. Может, на добрую память, а может, в назидание.
Или исповедоваться? Только кто мне грехи отпустит?
Талантливые люди оставляют после себя сочиненные книги или музыку, написанные картины, снятые фильмы, ученые – открытия, философы – умные мысли, политики – дурную или хорошую славу. И таким образом попадают в обойму вечности и и обесмертивают имя свое.
А как быть простым людям, не обладающими особыми дарованиями, но не желающими оказаться в забвении и затеряться в потоке времени?
Ведь, что ни говори, каждый в глубине души считает себя уникальным, верит в свою индивидуальность и значительность, наивно полагая, что он останется в вечности. Хотя, увы, от большинства остается лишь тире между двумя датами.
Впрочем, память обо мне кое у кого и так уже сохранится на долгие годы. Ведь увековечить себя можно по-разному. Ну, как Герострат, например.
Вот, опять я противоречу сам себе. Хотя ничего удивительного в этом нет, ибо вся моя жизнь действительно соткана из одних только противоречий. То есть логика мой жизни – сплошные противоречия.
Сейчас я определенно это знаю. А раньше жил себе и жил и старался не замечать.
Мою жизнь можно разделить на этапы, и каждый последующий отнюдь не вытекал, как полагается, из предыдущего. То есть, этапы, на первый взгляд, вообще не были связаны между собой, настолько они порой отличались друг от друга.
Кроме одного очень важного пунктика – все они вкупе составили мою жизнь. Все они – это собственно я и есть. А это – или ничего, или все!
Дело в том, что на каждом этапе появлялось некое важное обстоятельство или событие, которое становилось поворотным и определяло дальнейшее направление моей судьбы…
Да, а почему я собственно заговорил о памяти, которую должен оставить о себе? Все просто.
Скоро – через месяц, два или полгода – меня, возможно, уже не будет на этом свете.
Первый этап
Эпизод 1
Я считаю, что родился и рос до поры в нормальной семье. У меня были отец (до определенного времени), мать и сестра. Хотя в раннем детстве я несколько раз убегал из дома. Ну, когда родители доводили меня до такого состояния. А они порой ох как доводили!
Мне казалось, что родители любят меня гораздо меньше, чем младшую сестренку. Такая несправедливость сильно меня задевала, нервировала и порой взрывала. Тогда, если дело было зимой, я хватал шапку и пальто, кричал, что ухожу навсегда из дома и… долго-долго одевался. Я все еще надеялся, что в последний момент родители опомнятся, бросятся ко мне с виноватым видом, начнут уговаривать, не делать этого, и я, возможно, их прощу. Но они спокойно занимались своими делами и совсем не обращали на меня внимания. И тогда я громко хлопал дверью и уходил.
На улице я прятался за ближайшим деревом и ждал. Иногда полчаса, иногда целый час. Мерз, но держался. Я ждал, когда в тревоге они выскочат из дома, начнут кричать, звать меня, умолять вернуться. И тогда я появлюсь с гордо поднятой головой.
Но они никогда не выходили искать меня. Мне становилось скучно и одиноко, и я говорил себе, что довольно проучил родителей и теперь с чистой совестью могу вернуться домой.
Отец, как всегда, с усмешкой и небрежно говорил, «ну, что набегался», а мать молча звенела посудой и собирала на стол. Я, насупив брови, раздевался и, ни слова не говоря, уходил в свою комнату. Родители ужинали без меня, а я хоть и испытывал голод, но терпел. Я знал, что мама обязательно придет и принесет мне ужин.
Так и есть, она приносила тарелку с едой и еще что-то вкусненькое, и пока я ел, стояла за моей спиной, вздыхала и ласково гладила по голове. И мне становилось хорошо, щекотливая волна изнутри докатывалась до самого горла, мне хотелось плакать, и я щекой терся о мягкую и теплую мамину руку. Близость мамы – что может быть приятнее и лучше.
Гораздо позднее, уже став взрослым с непростой судьбой, я с нежностью и грустью вспоминал эти минуты из детства. Понимал, цель моя была вовсе не в том, чтобы убежать из дому, мною владело потаенное желание, чтобы меня утешили, пригрели, приласкали. Очевидно, в детстве мне не хватало теплоты и родительского внимания.
Я до сих пор считаю эти мгновения самыми счастливыми в моей жизни. Хотя в какой-то определенный период принимал подобные чувства за слабость. Это было позднее, в подростковом и юношеском возрасте, когда я самоутверждался.
Еще надо сказать, что обостренное (порой даже чрезмерное) чувство справедливости меня сопровождало всю жизнь.
Эпизод 2
Когда мне было лет двенадцать, я впервые серьезно подрался. Странная была та драка – вроде, как не из-за чего. У мальчишек так бывает – драться по пустякам. Но она очень сильно повлияла на мое последующее поведение.
Мальчишки в определенном возрасте любят объединяться в группки по каким-то своим интересам. Сознательно, спонтанно или вынуждено. В силу собственного выбора или из-за подражания. Таков, пожалуй, закон подросткового созревания. Фоном и причиной объединения может быть все что угодно – на что, как говорится, душа запала: разные виды спорта, походы, невинные (или не совсем невинные) увлечения, а в некоторых случаях – криминал. Группки бывают кратковременными или более постоянными, до тех пор, пока не исчезнет в них потребность. Главное, что в них можно самоутвердиться, ощутить связь с такими же парнями, что и ты, почувствовать единство и поддержку.
Мы в нашем дворе были страстными поклонниками футбола, у каждого своя любимая команда, о достоинствах которой спорили до хрипоты. Все свободное от школы время проводили за игрой, разбившись на команды.
Группа мальчишек стояла на краю футбольного поля после того, как досыта наигралась и по-пацански громко и эмоционально что-то обсуждала. Конечно, какие-то эпизоды только что законченной игры.
И вдруг один парень, чуть меня постарше, подошел ко мне, размахнулся и, ни слова не говоря, сильно ударил кулаком в подбородок. Так, ни с того ни с сего. У меня с этим парнем никогда ничего общего не было. Только вот сегодня мы с ним случайно оказались в одной команде, он считал себя классным игроком, постоянно лез вперед, к воротам, и требовал, что мы пасовали ему. Но я сам хотел забить гол, и мне это удалось. Хотя все равно мы проиграли.
От его удара я отлетел и упал на спину, однако встал, отдышался, и, набычив голову, с криком «За что?», бросился на обидчика. Мы сцепились, свалились на траву и долго барахтались, мутузя друг друга. Остальные мальчишки не вмешивались, азартно и с интересом наблюдали за схваткой, резонно полагая, что мы сами между собой разберемся. Никто, даже мой лучший друг, не пришел мне на помощь.
Парень был сильнее меня, подмял, уселся сверху и поднес к моему носу, из которого капала кровь, свой грязный кулак. Но не ударил, так как у мальчишек существовал неписаный закон – драться до первой крови, а просто покрутил кулаком перед лицом: «Чуешь, чем пахнет? Смертью».
После этого обида и злость, не столько, пожалуй, на него, сколько на собственную слабость долго не отпускала меня, я понял, что должен что-то сделать, чтобы уметь постоять за себя. Это стало у меня идеей фикс. Я поехал на трамвае в городскую детско-юношескую спортивную школу и записался в секцию бокса. Помню, тренер с каким-то сомнением посмотрел на мою худощавую фигуру и спросил, почему я решил заняться боксом, по его мнению, мне больше подошла бы гимнастика или легкая атлетика. Я крепко сжал губы и резко помотал головой.
Я был самолюбивым и упорным, боксом увлекался до самого окончания школы, добился неплохих результатов и получил высокий спортивный разряд. Я никогда не был задирой и не собирался мстить тому парню, моему обидчику, я с ним вообще больше не встречался. Главный итог моих тренировок и упорства заключался в том, что я почувствовал уверенность в своих силах и уже ничего не боялся. Отныне мне было все нипочем, я ходил по улице, гордо расправив плечи.
А еще я видел, с каким уважением и восхищением смотрели на юных боксеров, которые яростно колотили друг друга, девчонки, приходившие в спортзал, чтобы после нас заниматься художественной гимнастикой. Их восторг и повышенное внимание наполняло меня чувством особой гордости и желанием не только одолеть своего соперника, но и совершить нечто необыкновенное. Ну, хотя бы героический полет в космос.
Лишь однажды я применил свои спортивные таланты вне ринга, когда проводив с танцев девушку, ночью возвращался пешком домой. Трамваи уже не работали, я бодро шагал по скверу, и вдруг меня окружили трое парней. Как я понял, один из них гулял с этой девушкой, и теперь собирался меня проучить. Я легко справился со всеми, послав их одного за другим в нокаут. И спокойно ушел домой.
С девушкой, правда, я больше не виделся. Потому что, если она в тот вечер пошла со мной только из-за того, чтобы досадить своему парню или за что-то наказать его, то, по моему глубокому убеждению, это было неправильно, несправедливо. Нельзя в свои взаимоотношения впутывать третьего, тем более, использовать его втемную.
Впрочем, может, я и не прав, может, она хотела расстаться с тем парнем и искала во мне защитника. Кто сейчас это узнает?
Эпизод 3
В последнем классе я чуть было не поссорился серьезно со своим лучшим другом. У него был магнитофон, и когда молодежь собиралась где-то, чтобы весело провести время, то без него, конечно, не обходилось.
Пару лет назад мои родители разошлись. Отсутствие отца сильно ударило по семейному бюджету, и мама по вечерам ухолила на вторую работу, за дополнительным заработком, чтобы прокормить меня и сестренку и более-менее прилично содержать семью. Маму я, конечно, жалел, хотя иногда из-за несносности характера и подростковых гормональных вспышек нередко дерзил. Уход же отца отрицательно воспринял больше в экономическом плане, так как лишился некоторых финансовых возможностей.
Поэтому друг с магнитофоном был всегда предметом моей зависти, а сам магнитофон – чуть ли не вожделенной мечтой. Поскольку в то время парень с магнитофоном – это совсем не то, что парень без магнитофона.
Я тогда едва не совершил страшное преступление – еще немного и обратился бы к вражеской радиостанции под названием «Голос Америки». Однажды я услышал, как дикторша с легким американским акцентом по радио говорила какому-то русскому подростку, что редакция получила его письмо и выполнила просьбу, выслав набор пластинок с модными песенками. Вот бы и мне так! По ночам я наивно мечтал о том, как стану владельцем импортного магнитофона.
Однако комсомольская совесть все-таки не позволила мне отправить письмо в заграничную радиостанцию, а о возможных серьезных последствиях такого шага я тогда совсем не задумывался.
В тот вечер мамы и сестренки дома не было, и небольшая компания собралась у меня. В основном – одноклассники, и еще одна посторонняя девушка Оля, приехавшая из Ростова-на-Дону и которую привела подруга. Мы за столом пили легкое вино и, как положено, весело болтали о разных пустяках. Девушка нравилась моему другу, он сидел рядом с ней, они оживленно беседовали, он несколько раз приглашал ее танцевать.
И вот тут что-то взяло меня за живое… Я совсем не думал о том, что в силу долга чести и товарищеской солидарности, нельзя, когда двое явно испытывают симпатию друг к другу, встревать в ситуацию и ломать ее.
Мне стало досадно, что девушка не обращает на меня никакого внимания. Не то, что она очень уж мне понравилась. Нет, дело тут в другом – мое самолюбие было уязвлено. Мысль о том, что я не центр ее внимания, страшно коробила меня, била по нервам.
И я решил действовать, то есть отбить девушку у близкого друга. Понимал, что это подло, за такие вещи надо бить по морде (столетие назад, когда достоинство и честь ценились высоко, – вызывали на дуэль), но ничего поделать с собой не мог.
Для начала я пригласил Олю на танец. В танце ведь даже слова не нужны, просто надо умело действовать. Играла медленная, чувственная музыка, и я прижал к себе девушку чуть крепче, чем надо было. Я ощутил, как она слегка напряглась. Тогда я отстранил ее от себя и молча стал глядеть в ее глаза, выражая взглядом всю глубину моего чувства к ней. (Чувства, которого у меня, естественно, не было, но в какие-то минуты я могу быть удивительно естественным и правдоподобным, то есть неплохим актером). Она смутилась, то опускала глаза к низу, то отводила в сторону, но иногда наши взгляды встречались. Я прошептал ей на ушко какой-то комплимент, кажется, сказал, что ее чудные глаза свели меня с ума (они у нее, как сейчас помню, и в самом деле были хороши – зеленые, даже изумрудные) и сжал ее пальчики. Олины щечки слегка порозовели. То ли от удовольствия, то ли от негодования.
Танец закончился, и я галантно подвел девушку к стулу и, что на меня нашло? – поцеловал ее руку. Никто из присутствующих особо не обратил внимания на мою выходку, кроме, естественно, друга.
Он сидел неподвижно, как статуя, а его глаза выражали, нет, не ненависть ко мне, не гнев, не злость, – в них застыло недоумение и вопрос: как я, его друг, смог такое отчебучить? Как будто я совершил нечто непотребное.
А мне было весело, я был спокоен и доволен собой. Но недолго.
К концу вечера мое настроение окончательно испортилось. Но по другой, чем раньше причине, – теперь от моего свинского поступка по отношению к другу.
Девушка Оля в тот вечер ушла с подругой, ни я, ни мой друг не стали ее провожать. А на другой день уехала в свой родной Ростов-на-Дону, и мы больше никогда ее не видели.
Друг дулся на меня, но недолго. Что собственно произошло? Двум парням понравилась одна и та же девчонка. С кем не бывает. Но она не досталась ни тому, ни другому.
Эпизод 4
В школе я учился хорошо, даже временами оканчивал четверти с одними пятерками. Однажды наша классная руководительница, она же учительница по математике, на большой перемене, когда все вышли из класса, чтобы купить в буфете вкусные пирожки с повидлом, остановила меня и даже чуть приобняла за плечи левой рукой, чтобы я не успел убежать.
– Подожди, немного.
Я сразу понял, что она хочет сообщить мне что-то очень важное. Так и есть.
В нашем классе, как и везде, имелся двоечник по фамилии Пусин, все, конечно, его звали Пусей. Так вот, классрук настоятельно попросила меня позаниматься с ним дополнительно по русскому языку и математике.
Для нынешних школьников, родители которых чуть что нанимают репетиров для своих чад, наверняка такое предложение покажется странным.
Но тогда это было в порядке вещей.
Правда, не скрою, я поморщился, усиленно соображая как бы отмахнуться от столь лестного предложения. Но учительница, закрывая журнал и собираясь уходить, добавила:
– Я верю в тебя и очень на тебя надеюсь.
Когда мне так говорят, я не могу отказать.
Пуся был коренастый, вихрастый мальчишка с конопатинками на лице и сонными глазами, и когда я сказал ему, что мне поручено заниматься с ним, он безразлично пожал плечами и буркнул что-то типа «на черта мне это сдалось».
После уроков мы с ним стали оставаться в классе. И первое, что сказал мне Пуся, ты дай мне списать, и на этом покончим. Я решительно отказался, учительница сразу поймет, к чему свелись наши занятия. Так я ему и объяснил. Пуся был совершенно неприспособлен к учебе, он вертелся, вздыхал и категорически не хотел вникать в то, что я пытался вбить ему в голову. Очевидно, я был никудышным учителем.
Тем не менее, спустя пару недель Пуся получил тройку, потом еще одну, и наконец, даже четверку с минусом.
Однажды Пуся заявил, что сегодня мы заниматься не будем, так как есть важное дело. Я давно подозревал, что у него помимо школы и дома, есть в жизни еще что-то, и это «что-то», похоже, перевешивало все остальное.
– Объявлен сбор бойцов, и я должен идти, – пояснил Пуся.
Он был возбужден и даже радостен, словно ему предстояло весьма приятное мероприятие. Таким раньше я его никогда не видел.
– Будем бить деревенских, – с гордостью заявил он.
– За что? – спросил удивленно я
Наша школа находилась на окраине города, и к ней были прикреплены с десяток учеников из ближайшей деревни. Они жили по ту сторону реки, и каждое утро стайкой переправлялись на лодке на наш берег, чтобы после уроков вернуться обратно. Перевозил их нанятый лодочник, вечно поддатый, который в промежутках между очередной переправой ловил на удочку рыбу.
В школе деревенские ребята держались обособленно, но всегда вместе. Потому что были случаи, когда по отдельности их отлавливали и избивали. Для меня они были ребята как ребята, и я не понимал причин вспыхивающих время от времени конфликтов и разборок.
Вот и сейчас, Пуся толком не объяснил, лишь сказал: так велел вожак, а значит, надо идти и делать. «Их надо бить, потому что они не наши», – процедил он.
Оказалось, что в школе существовала группа так называемых «охранителей традиций» со своим «кодексом чести», которая ставила целью избавиться от деревенских. Просто потому, что они не местные, не городские, а значит – не свои, чужие.
Вот это для меня было странным: то есть любого, кто не такой, как ты, можно третировать, издеваться над ним, не общаться с ним, а того, кто так не думает, – объявлять изгоем и презирать.
Последствия драки были серьезные: один деревенский утонул, когда убегал от расправы, двое оказались в больнице. Пусю и нескольких парней – активных участников драки поставили на учет в милицию, а потом вообще исключили из школы. С остальными учениками проводились воспитательные беседы.
Меня вызывали в милицию, поскольку в последние дни я общался с Пусиным, и спрашивали, не говорил ли он заранее о готовящемся преступлении и как я к этому отношусь. Я ответил, что не говорил, а драку я осуждаю.
И здесь я был искренен: драться ни с того ни сего, не из-за чего и ни за что – это не по мне. Я на всю оставшуюся жизнь сделал для себя зарок – если биться, то только за дело.
Тогда я впервые очутился в милиции и никакого удовольствия от этого не испытал.