Четвертый этап
Эпизод 1
Меня взяли, когда я был на кладбище, на могиле моей матери. Взяли не сразу, дали возможность постоять возле могилы, вглядеться в мамино лицо на фотографии, попечалиться. За это я им до сих пор благодарен.
При выходе из кладбища ко мне подошли сначала двое в гражданском, что-то спросили, потом откуда-то выскочили ребята в камуфляжной форме и с автоматами в руках, велели не шуметь, тут же подъехала машина, куда меня ловко затолкнули. Я невольно отметил, что действовали они быстро, четко, профессионально.
Я совершенно не сопротивлялся, более того, я вдруг почувствовал долгожданное облегчение – наконец-то кончилась неопределенность, оборвался черный этап моей жизни.
Что и как будет дальше, я не задумывался, но вряд ли что-то для меня станет хуже?
… Дверь кабинета в изоляторе временного содержания на Петровке 38 открылась, и появился человек средних лет в форме майора. Я сразу узнал его – это был тот самый младший лейтенант, который несколько лет назад испытывал меня в Щелково на предмет моей профессиональной пригодности, когда я хотел поступить на службу в ОМОН.
Я сидел в наручниках на привинченном к полу табурете. Он велел конвойному снять с меня наручники, а сам сел за стол напротив. У него был поза утомленного человека, которому в последнее время много пришлось поработать, но сквозь усталость в глазах просматривалось удовлетворение, какое бывает после удачно завершенного нелегкого дела. «Виски у него поседели, – невольно отметил я про себя. – А ведь он ненамного старше меня».
– Долго же мы за тобой гонялись, – сказал он, окидывая меня внимательным взглядом.
– Не могли поймать? – усмехнулся я. – Давно вы на меня вышли?
– Не очень, ты хорошо конспирировался. И потом надо было собрать доказательства твоей вины. Слишком много ты накуролесил.
– Такая у меня была работа, – пожал я плечами.
Он помолчал, посмотрел на какие-то бумаги, которые были разложены перед ним на столе, перебрал их, что-то прочитал. Я сидел, потупив глаза.
– Да, – наконец произнес майор, – а ведь из тебя, наверное, вышел бы хороший омоновец или оперативник, если бы…
– Если бы вы тогда взяли меня в ОМОН, – подхватил я. – Почему вы это не сделали?
– Разве факт, что тебя не взяли в ОМОН, может служить оправданием того, кем ты стал? – задумчиво сказал он.
Я снова пожал плечами.
Майор поднялся из-за стола.
– Сейчас придет следователь, расскажи ему обо всех своих приключениях. Только честно, расскажи. А я с тобой еще встречусь
И он удалился.
Следователю я рассказал все, ничего не скрывал и не пытался себя выгородить. Аналогично я вел себя на протяжении всего следствия, которое длилось несколько месяцев. Я поступал так, как всегда, когда решал с кем-то сотрудничать – быть искренним и, по возможности, честным. По крайней мере, до тех пор, пока со мной поступают честно и порядочно. Ложь – это слабость, а я всегда считал себя сильным.
Не было у меня желания откровенным признанием смягчить наказание, хотя еще недавно за мои преступления мне, скорее всего, дали бы смертную казнь. Ее отменили, и мне теперь грозил пожизненный срок. Что, впрочем, меня не страшило.
На вопрос следователя, раскаиваюсь ли в содеянном, я растерялся и не знал, что ответить. Хотя я обо все искренне поведал, но на душе у меня была пустота, совесть моя молчала, или, если быть более точным, она сопротивлялась. Да, мне было жалко безвинно убитой девушки, но остальные жертвы были законченными злодеями, может быть, даже гораздо хуже, чем я. Я с ними был на равных, меня тоже могли убить, и я к этому был готов. Просто я был удачливее или в профессиональном плане более ловким и подготовленным, чем они. А девушка… Что ж, в каждом деле есть свои издержки.
Майор приходил ко мне еще два раза. Его интересовал мой бывший шеф, и он долго расспрашивал меня о нем. Я ответил, что всех его дел не знаю, он мне давал конкретные задания, которые я выполнял. Майор спросил меня, готов ли я подтвердить свои показания на очной ставке с шефом. Я ответил утвердительно. Но никакой очной ставки мне так и не устроили. Позднее я узнал, что шефу удалось скрыться за границей.
В последнюю встречу я снова спросил майора, почему меня тогда не взяли в ОМОН? Он, как и в первый день, долго молчал, как бы собираясь с мыслями.
– Я тогда выполнял приказ, – наконец сухо произнес он.
– Приказ? – удивился я. – Но я же видел, вы хотели сначала меня взять к себе.
– Ты помнишь черный октябрь 1993 года, когда вы ехали вооруженные в Москву и вас расстреляли на подходе к столице? – спросил майор.
– Да. А причем здесь это?
И вдруг меня осенило.
– Так неужели это были вы? – вскрикнул я. – Но почему?
– Мы выполняли приказ, – повторил он. – Если бы мы пропустили вас, в стране могла бы разразиться настоящая гражданская война.
– Но мы тоже выполняли приказ и ехали на защиту власти, – недоумевал я, качая головой. – Как же так? Вы были за власть, и мы – за власть, а стреляли друг в друга.
Он нехотя ответил.
– Увы, оказывается, такое бывает. Когда власть раскалывается, и обе стороны считают себя правыми, – он вздохнул. – Это опасно для всех, когда власть раскалывается. Возникает хаос. Люди перестают понимать, кому служить, теряют ориентиры: кто в лес, кто по дрова.
Он посмотрел на меня и грустно улыбнулся:
– Так что, сам понимаешь, мог ли я тогда тебя взять к себе?
«Как же так? Как же так? – я еле сдерживался, чтобы не закричать. – Как же так?»
После этого разговора я долго не мог в камере заснуть. Потом мне снился кошмарный сон, где все сплелось в запутанном клубке: шаткая, воюющая между собой власть в виде каких-то беснующихся демонов, майор с озабоченным лицом, и я – одинокий путник, бредущий глухой ночью в дремучем лесу и не знавший, куда идти.
Моя душа требовала каких-то новых поворотов, какого-то просветления, словно я долгое время находился в темноте и ходил по земле, как слепой. Я надеялся, что передо мной все-таки когда-нибудь заиграют проблески зари, я искал, как говорится, свет в конце туннеля. Но это произошло гораздо позже. А пока…
Меня приговорили к 23 годам с отбыванием наказания в колонии строгого режима. Прокурор требовал пожизненное лишение свободы, но суд учел мое чистосердечное признание и помощь следствию в раскрытии преступлений.
На тот момент мне было двадцать шесть лет, значит, на свободу я выйду, когда мне стукнет сорок девять, то есть, лучшие свои годы я проведу за колючей проволокой. Впрочем, выйду еще не стариком, но каким буду? Кому знать.
Приговор я принял спокойно, и на апелляцию не подавал. Что заслужил, то и получил. Отбывать наказание меня отправили в Тверскую область.