Пятый этап
Эпизод 1
Как я жил в колонии, рассказывать особо нечего. Общежитие на восемьдесят коек по числу заключенных в отряде, строгий распорядок дня, подъем в 6 утра, зарядка, завтрак, развод – все это мне было знакомо по армейской жизни и нисколько не тяготило меня. После развода мы строем уходили на производственную зону, где распределялись по участкам и приступали к работе.
Я сначала занимался «столяркой», вместе с другими заключенными делал двери, табуреты, шкафы, гробы и прочую утварь. Но потом бригадир заметил у меня какие-то способности и поставил на участок сувенирной продукции – я стал вырезать красивые шкатулки, шахматные фигурки, нарды, макеты корабликов, разных зверюшек.
Работа мне нравилась, у меня даже появился свой фирменный стиль, однажды я изготовил изящный парусник, который поместил в стеклянную бутылку. Этот сувенир я изготавливал много раз, так как руководство колонии любило дарить его нерядовым гостям. И никто не мог догадаться, каким образом мастер, то есть я, протаскивал кораблик с парусами через узкое горлышко бутылки. Это был мой маленький секрет.
Дни, похожие друг на друга, тянулись ровно и серо, без всяких всплесков, как и положено в таком скучном месте. С персоналом колонии я ладил, заключенные, меня уважали, а точнее – исходя из моего мощного криминального прошлого – они меня все-таки опасались. Мало ли чего я могу отчудить. Зэки друг о друге знали все, таким образом, определялось место каждому, и устанавливалась своеобразная иерархия. Впрочем, как в любом другом коллективе – здесь все зависело от заслуг. У меня был авторитет серьезного убийцы, меня слушались, мне доводилось по-честному разбирать конфликты, которые обязательно возникали в замкнутом сообществе.
Хотя я нисколько не стремился поддерживать свой авторитет, воровской романтикой совсем не болел, тянул срок, жил сам по себе, ни с кем особо не сближался, и меня это устраивало. Так прошел почти год.
В один из вечеров начальник отряда пригласил меня в свой кабинет и сказал, что за хорошее поведение мне разрешили свидание с женой, и она завтра приезжает.
– Я не просил о свидании, – удивился я.
– Твоя жена написала заявление, – ответил начальник отряда. – Или ты возражаешь?
– Нет, нет, – быстро сказал я.
После отбоя в 22 часа я долго лежал без сна. Со времени, когда Алла покинула меня, я не поддерживал с ней никаких отношений. А тут, на тебе – сама проявила инициативу. Свидание для заключенного – это великий праздник, каждый жаждал его, а потом долго жил воспоминаниями и согревал ими свою озябшую душу и серые будни.
А я не понимал, рад я предстоящей встрече или нет? Пожалуй, больше – нет, ибо она острым клином вбивалось в мое устоявшееся течение жизни.
Когда открылась дверь комнаты для свиданий, и я увидел жену, застывшую на стуле в углу, сердце у меня дрогнуло, и я остановился у самого порога.
– Зачем ты приехала? – невольно вырвалось у меня.
Она не ответила, распахнув на меня свои зеленые глаза, эти озерки, которыми ранее я всегда любовался и в которых с удовольствием тонул. Я прошел в комнату и встал напротив. О чем с ней говорить, я не знал.
– Зачем ты приехала? – снова спросил я.
– Сядь, – велела она.
Я сел.
– Поешь. Я тут кое-что привезла.
И она стал разворачивать свертки, лежащие на столе. Копченая колбаса, сыр, сгущенное молоко, мясные котлеты в судочке, мои любимые мятные пряники – продукты, давно ставшие для меня недоступным деликатесом. Рот мой наполнился вязкой слюной, невольно я взял кусок колбасы и зажмурился от удовольствия, ощутив давно забытый терпкий вкус.
– Расскажи, как ты живешь? – спросил я.
И тут Алла неожиданно рассердилась. Обычно спокойная, уравновешенная, она редко выходила из себя. Разве что в самых крайних ситуациях.
– Нет, это ты расскажи, – почти закричала она.
– Что именно? – опешил я.
– Что ты наделал? Как мог так поступить?
– Ты о чем?
– Почему ты мне ничего не говорил? Почему ты меня обманул?
Я сразу понял, о чем она. Вот, догнала меня, наконец, моя давняя ложь.
– А что бы это изменило? – спросил я.
– Я бы заставила тебя отказаться. Да заставила. И ты бы не сидел сейчас здесь. У меня был бы муж, а у дочери родной отец.
Вот это ей не надо бы говорить. У меня сжалось сердце. Теперь рассердился я.
– Если ты считаешь меня законченным негодяем, то зачем все-таки приехала?
– Потому что я знала тебя другим. Но сейчас это никакого значения не имеет. Я хочу тебе сказать, что…, – тут она чуть запнулась, перевела дыхание, но твердо произнесла, – что ждать тебя я не намерена. Ты такое натворил, что все концы оборваны и обратной дороги нет.
В ее словах была суровая правота, и она не вызвала у меня возражений. Хотя все внутри у меня переворачивалось. Приговор суда я выслушивал будучи гораздо более спокойным, чем сейчас ее приговор. Но что я мог ей сказать? Я лишь спросил:
– Как дочь? Умоляю, скажи.
– С ней все нормально, – Алла успокоилась. – Она здорова, я ее устроила в детский садик. Я ей сказала, что ты уехал в длительную командировку.
– У тебя есть ее фотография? Покажи.
Алла порылась в сумке и достала фотографию дочери. Не отрываясь, я долго всматривался в прелестное личико.
Дочурка сидела на корточках в каком-то саду, в цветастом платьице, светлые волосики выбились из-под беленького чепчика, голубые глазки чуть сощурились от солнца, в ручках она держала три красных пиона, а на губах играла легкая улыбка.
Боже, как она хороша! Я бы еще двадцать лет жизни отдал бы зоне только для того, чтобы сейчас, хотя бы на несколько минут, очутиться рядом с ней, обнять, расцеловать, услышать ее милый лепет.
Наверное, очень долго я держал фото, потому что Алла, наклонившись ко мне, и мягко, но уверенно вытащила его из моих рук. Она наклонилась слишком близко, так что я почувствовал легкий аромат ее любимых духов и запах ее волос.
И я, сильный мужчина, всегда считавший себя крутым и выдержанным, почувствовал, что из моих глаз сейчас брызнут слезы. Я еле сдержался.
Вот оно, главное богатство, которого я лишился.
…Жена уехала в этот же день, сказав напоследок, что время от времени будет присылать мне посылки, но чтобы я ни на что больше не надеялся. А на прощание зачем-то передала мне листок с текстом песни под названием «Август».
Я вернулся в свою казарму.
Этой ночью мне снилась жена, наше знакомство после происшествия в ресторане, наши последующие встречи и, наконец, наше свидание, когда мы, уже влюбленные, сидели на лавочке в каком-то парке, и из репродуктора лилась песня о несбывшейся любви, где были такие слова: «Разве в августе сбыться не может, что сбывается ранней весной?». Был как раз август, мы сидели, нежно прижавшись друг к другу, крепко связанные одним чувством, и Алла, как бы отвечая на вопрос песни, прошептала, словно выдохнула: «Может! Еще как может!».
Утром я проснулся в слезах.
Потом жена приходила ко мне во сне не раз. И те оттенки и стадии развития наших отношений, о которых я напрочь забыл и которые давно не волновали меня, вдруг снова всплыли с мельчайшими подробностями, приобрели колоссальное значение и заиграли, как наяву. Я вспомнил, что вначале почему-то чувствовал робость перед этой рыжеволосой девушкой с пышной прической. Она всегда отличалась независимостью и твердостью характера. И если говорила «нет», то, как острым ножом, отрезала. Вспомнил, как потом начались наши легкие и упоительные игры глазами, в которых читался вопрос и страстное желание получить ответ: верно, ли я понимаю твой взгляд, и правильно ли ты понимаешь мой?
Общение наше становилось все более близким, свободным и полнокровным. Наконец последовало мое словесное признание – мне казалось, что прошла целая вечность, потому что Алла не сразу на него ответила. И колоссальное душевное облегчение, когда она дала, наконец, позитивный ответ. Я выскочил тогда из дома и в ближайшем цветочном киоске купил охапку роз, прибежал и осыпал ими мою невесту. А она смеялась звонким, как колокольчик, смехом счастливой женщины. И первая упоительная брачная ночь...
Каждый раз я просыпался именно на этом пункте, потому что продолжение сна было бы для меня нестерпимым. Жизнь без женщины в колонии всегда трудна, особенно в первое время, хотя постепенно к ней привыкаешь, отвлекаясь на разные дела. Хотя ночью, во сне, женщина все равно приходит. Но я приучил себя просыпаться вовремя – как раз накануне первой брачной ночи с Аллой.
Эпизод 2
Зона – это своего рода государство, где власть – администрация, в руках которой рычаги воздействия, а население – осужденные, правда, с ограниченными правами и целым ворохом обязанностей. Но такова их доля, и тут ничего не поделаешь.
Хотя люди, что на свободе, что в местах лишения свободы, по натуре своей одинаковы. Одни послушны и исполняют все, что положено, – таких большинство. Другие только делают вид, что послушны, всюду ищут свой интерес и при случае могут выйти из повиновения – этих тоже немало. Третьи пытаются качать права, открыто противопоставляют себя всем и всему, претендуют на лидерство, по каждому поводу и без повода протестуют – их единицы. Но именно третьи пытаются перетянуть на свою сторону вторых – то самое болото, а если получится, то и первых. Так что контингент здесь своеобразный, и держать ухо надо всегда востро.
Хотя колония, в которой я отбывал наказание, считалась «красной», то есть власть в ней уверенно держала в своих руках администрация, и любые попытки раскачать ее, строго пресекались.
И я был рад этому. Я за сильную, умную, зубастую власть, иначе, какой от нее толк. По личному опыту знаю, к чему приводит власть слабая, мягкотелая, неумелая или не уверенная в себе. Тут же резко вырастает притягательное обаяние зла, которое, как жижа, растекается во все стороны. Хотя, конечно, и власть, когда перегибает палку, успешно способствует его усилению.
А что касается серости колонисткой жизни, то я старался ее не замечать и, как мог, разнообразил – по-прежнему занимался своими сувенирами, а в свободное время качался в спортивном зале и занимался боксом.
Но однажды колония оказалась на грани бунта. Нет, пока не явного, однако в ее недрах закопошились признаки неповиновения. А началось все с появления в колонии моего бывшего помощника, с которым мы ездили в Италию. Ох, как он обрадовался, встретив меня здесь.
В первый же вечер после ужина подошел ко мне, и, ощерив губы, сказал:
– Ну, братан, рад тебе. Вместе на зоне будем чалиться.
Но я-то совсем не рад ему. Противен он мне был еще на воле, со своей гнусной улыбкой и гнусавым голосом, издевательством по отношению к слабым и наглостью ко всем остальным. Вот и здесь первое, что он заявил – мы установим свои порядки.
Вскоре по колонии прошел слушок, мол, в ларьке пропало курево, так как начальство все папиросы и табак сплавило на сторону. А надо сказать – сарафанное радио на зоне – это обжигающая молния, распространяющаяся моментально, и даже маленький провокационный слушок быстро превращается в бомбу, могущую в любой момент грохнуть. А что касается курева… Я-то сам не курю, но знаю, для зэка табак – одно из доступных ему и очень важных удовольствий. Поэтому слух быстро взбудоражил колонию. И даже нашел подтверждение – в какой-то день в ларьке действительно не стало папирос.
Вечером ко мне снова подошел бывший помощник и сказал:
– Давай, братан, зону подымать. Покажем, кто тут хозяин.
– Я не буду это делать, – категорически отказался я. – И тебе не советую.
– Ты что? Ссучился?– ощерился он, показывая гнилые зубы. – Ведь ты же «свой».
– Какой я тебе «свой»? – сказал я. – Не масти. Я сам по себе.
– Соскочить хочешь. Ну, берегись, – озлобился мой собеседник. – Смотри, как бы потом чего не вышло.
– А ты меня не стращай, – спокойно ответил я. – Сам лучше поберегись. Меня ты знаешь
Бунта не состоялось. Администрация сумела быстро взять инициативу в свои руки. Оказалось, что продавец в ларьке по приказу моего бывшего помощника специально припрятал табак, чтобы спровоцировать беспорядки. Оба они очутились в штрафном изоляторе, а потом зачинщика вывезли из колонии, поскольку за ним значились новые дела. Больше я его не видел.
Ну, а я продолжал тянуть свою лямку.
Эпизод 3
Под утро, перед самым рассветом, колонию подняли по тревоге. Невыспавшиеся, хмурые осужденные строились по отрядам на плацу. Причина была понятно всем, со стороны леса надвигался огромный огненный вал. Мощный лесной пожар вплотную приблизился к колонии.
Перед растянувшимся на десятки метров строем выступил начальник колонии. Он никогда не отличался многословием, команды всегда подавал ровным, отрывистым голосом. Ну а сейчас, сама чрезвычайная ситуация требовала немедленных действий
– Граждане осужденные, – бросал слова в мегафон полковник. – Перед нами общая беда. Горит лес. Единственная дорога из колонии в огне. Выехать отсюда невозможно. Любое промедление смерти подобно. Мы все сгорим заживо. Приказываю, разобрать лопаты и топоры, и всем – личному составу и осужденным – выдвинуться на защиту колонии и поселка.
Начальник немного подумал и чуть тише добавил:
– Очень надеюсь на ваше понимание. Помните, деваться нам некуда и помощи ждать не от кого.
Заключенные, по многу лет сидевшие внутри колонии, впервые оказались за ее пределами. Вот она – свобода! Но перед нами, в каких-то пятистах метров с трех сторон бушевал огонь, слышался треск горевших деревьев, запах гари становился все более нестерпимым. Позади за высоким колючим забором наш казенный дом, а чуть дальше поселок, в котором проживали семьи сотрудников. На вышках – часовые с автоматами, внимательно следившие и за нами, и за пожаром.
Мы разбились по бригадам – те, кто с лопатами, принялись рыть широкие ямы по всему периметру вдоль забора, остальные с топорами в руках стали вырубать кустарник и молодые деревья, создавая полосу препятствия для огня. Из ворот выскочили с ревом две колонистские пожарные машины и встали с разных сторон колонии. Размотав рукава, пожарные принялись поливать крайние горящие деревья.
И вдруг все как-то разом остановились, словно вкопанные. Мимо, нисколько нас не опасаясь, в пространстве между горящим лесом и забором колонии пронеслись белки, зайцы и даже лисы. Да, таково я еще не видел. Их было много, десятки, даже, наверное, сотни. Они мчались в сторону поселка в едином порыве и желании спастись. Общая беда сплотила и уравняла всех.
Вот и сотрудники, и заключенные, забыв, кто они есть на самом деле, работали вместе, рука об руку. Я очутился рядом с полковником, который ловко орудовал топором. Коренастый и жилистый, с широкими плечами, он метался около самой огненной полосы и одним даром укладывал на землю березки и сосенки толщиной с его шею. Он мне напоминал сказочного богатыря, который яростно сражался с огненным драконом, отрубая одну за другой его бесчисленные головы. Я старался не отставать от него.
В какой-то момент краем глаза я увидел, как горевшая за его спиной сосна с треском стала падать прямо на полконика. Интуитивно я сделал рывок в его сторону и резким движением оттолкнул. Он упал, я свалился рядом с ним, а сосна с шумом грохнулась в каком-то метре от нас, осыпав искрами. Начальник поднялся первым, подав руку, помог встать мне.
– Жив? – коротко спросил он.
Я кивнул головой.
– Спасибо.
И мы снова принялись за тяжелую и опасную работу.
С лесным пожаром боролись до самого обеда, и неизвестно еще, чья была бы победа, если бы не пришедший нам на помощь к полудню дождь. Под спасительным ливнем мы снова выстроились на плацу. Начальники отрядов грязные, чумазые, такие же, как и заключенные, проверили личный состав. Все были налицо.
Полковник устало и хрипло сказал:
– Спасибо всем. Вы молодцы. А сейчас обедать и отдыхать Разбор полетов будем делать потом.
Едва смыв с себя копоть и грязь, я добрался до койки и моментально уснул.
Эпизод 4
Нет, я не раскаиваюсь в содеянном. Что сделано, то сделано, и ничего теперь с этим не поделаешь. Сплю я тоже спокойно, мертвецы мне не снятся, не пугают. А собственно, почему я должен раскаиваться? В чем? В том, что освободил общество от десятка законченных негодяев, потому что государство не выполняло своих обязанностей, не желая, как следует бороться с преступностью. Да, я совершил зло, взяв на себя функцию государства. Но это зло, в конечном счете, – во имя добра. Так я это считаю сейчас, спустя много лет.
Нет, дело совсем не в показном раскаянии, тут что-то гораздо более сложное, потаенное… Однако я понимаю, что должен как-то компенсировать мрачные дела тех дней, уравновесить их какими-то другими делами в своей нынешней и будущей жизни. А вот какими именно, я пока не знал.
Нет, я не романтик криминала, я сам по себе. Мне надо до всего дойти самому. Я внимательно слушаю воспитательные и патриотические лекции, которые часто проводятся в отряде. Кое-что наматываю себе на ус. Я честно делаю свою работу, добросовестно тружусь, даже участвую в самодеятельности. Имею поощрения. Меня два раза выдвигали на УДО – это высшая степень поощрения там, где я обитаю. И постоянно суд отказывал – уж очень тяжелый хвост волочится за мной. И его не отрубишь просто так.
Однажды ночью я впервые подумал о том, что у каждого человека должна быть высшая цель, ради которой он родился и живет. А какова высшая цель у меня? Эта мысль настолько захватила меня, что я не спал всю ночь.
Вам смешно, не так ли? Зэк, рассуждающий о какой-то высшей цели. Где это видано? Какая может быть высшая цель у человека за решеткой? Конечно – свобода. Хорошо, а на свободе? Устроиться на работу, завести семью, воспитывать детей – все как у всех. Но разве в этом заключается высшая цель жизни?
Я заболел проклятым вопросом, думал об этом за завтраком, обедом и ужином, думал за работой, провел в молчании весь день, так что даже начальник отряда вызвал меня в свой кабинет и настороженно спросил, что со мной?
Что ему ответить? Я спросил у него, есть ли у него высшая цель в жизни, чем его явно смутил.
– Высшая цель, – переспросил он и задумался, а потом недовольно сказал: – Черт знает, о чем ты думаешь.
Я понял, что он тоже не знает ответа на этот вопрос.
Я его задавал всем – оперу, заключенным, даже повару в столовой, и всех мой вопрос ставил в тупик. Я добился того, что мои товарищи по несчастью стали смотреть на меня чуть ли не как на сумасшедшего. Правда, неявно, уважая и опасаясь меня.
Тогда я понял, что люди обычно не задаются подобными вопросами. А почему? Если бы хоть изредка они думали об этом, как бы их собственная жизнь, да и вообще –жизнь в целом, могла бы измениться. Если нет высшей цели, то зачем человек вообще существует?
И я вспомнил, что в мальчишеском возрасте задавал себе аналогичный вопрос, только в другой форме – зачем человек рождается, учится, работает, коптит воздух и портит экологию, если он потом все равно умирает. Меня смущал страшный и несправедливый парадокс бытия – человек рождается, чтобы умереть. Разве это не безрассудство?
Тривиальный ответ, что человек живет, чтобы приносить пользу другим людям и обществу, меня не удовлетворял. А как же я? Пожить для других и умереть? Странно. Однако и ответ: пожить для себя и умереть – тоже меня не устраивал. Я не находил объяснения.
Вот, если бы Эйнштейн жил бессмертно, то мы бы, наверное, давным-давно летали бы к звездам и общались с инопланетянами… А потом мне пришла в голову нелепая мысль, а если бы в таком случае Гитлер жил бессмертно, то каких бед он еще бы натворил?
Нет, какая-то логика в установившемся порядке вещей все же есть.
Меня поразило простенькое объяснение девчонки–психолога, которое сначала не произвело на меня никакого впечатления, а потом заставило задуматься. Я говорю – «девчонки», потому всего лишь год назад она окончила институт и лет на двадцать была моложе меня. Я не называл ее, как полагается, «гражданин-начальник», а только по имени-отчеству. Она сама так велела, говорила, что психолог – это не начальник, а помощник и советчик.
Когда я задал ей волнующий меня вопрос, она не удивилась и не засмеялась, лишь чуть задумавшись, в свою очередь, спросила меня:
– Скажите, вот вы решили построить дом? Для чего он вам нужен?
– Как для чего? – удивился я. – Что бы в нем жить.
– То есть, не для того, чтобы его разрушить?
– Ну, конечно, нет. Иначе, какой смысл в его строительстве.
– Другими словами, под вашим руководством и вашими руками будет построен новый дом для того, чтобы жить.
– Да, – несколько растерянно протянул я.
– И каждый, кто строит себе дом, исходит из собственных вкусов, планов, представлений о том, каким должно быть его жилище. Каким он его построит, в таком и будет жить. Верно?
– Верно.
– Примените эту логику к вопросу, который вы задали, и попробуйте дать такой ответ: человек рождается отнюдь не для того, чтобы умереть. Не в этом цель его рождения. А вот как он проживет свою жизнь, чем наполнит ее, во многом зависит только от него самого. Не так ли? Вы поняли меня?
Ох, и умная была эта девчонка-психолог. Только все у нее слишком простенько. Да и на мой главный вопрос о высшей цели жизни, так и не ответила. Еще не объяснила, где найти средства, чтобы построить тот самый хороший дом по своему вкусу. Ну, это уже из другой оперы.
А может, и в самом деле в жизни все просто, даже элементарно, только не сразу доходишь до этого. Порой надо, чтобы кто-то навел тебя на нужную мысль. А ты уж, будь готов поймать ее.
Везде можно найти себя и реализоваться – даже в таком скучном и грустном месте, как наша зона. Было бы желание. Я стал писать рассказы, и их печатали в газете для зэков. Я даже подготовил сценарий для колонистского драмкружка по роману Федора Достоевского «Преступление и наказание». Был снят видеофильм под названием «Благая весть» – о том, как закоренелый злодей и убийца превращается в мирного ягненка и попадает в царствие небесное. Нет, не себя я имел в виду, ибо никогда ягненком не был и вряд ли стану. Но фильм понравился начальнику колонии, его даже направили на какой-то конкурс, и он занял там второе место.
Эпизод 5
Иногда мне приходила в голову мысль, что я отнюдь не бандит и не убийца по натуре, а жертва. Жертва обстоятельств. И тогда хотелось обозлиться на весь мир, рвануть на себе фуфайку и крикнуть – поглядите на меня, вот я какой несчастный! Чтобы все меня пожалели. Но такие мысли редко приходили, чаще я осознавал, что сижу за решеткой правильно.
Пожар, который тушили вместе и сотрудники колонии, и заключенные, долго не давал мне покоя. Меня озадачило, что зэки и сотрудники, которые в обычной жизни, как правило, антиподы, вдруг оказались не просто союзниками, а как бы даже братьями по несчастью. Общая смертельная опасность, поставив на кон нашу жизнь, сплотила нас в едином порыве, в единых чувствах, в единой цели, заставила на время забыть «кто есть кто». Конечно, после пожара ничего не изменилось, все вернулось на свои места. Но общая атмосфера в колонии стала чуть-чуть иной, не скажу, чтобы душевней или теплей, такое сравнение к тюрьме вряд ли подойдет, но как-то более понятной – и те и другие увидели друг друга в иной ситуации и в ином качестве.
Как-то так! У меня не хватает слов, чтобы это объяснить.
Дело в другом. Страшный пожар, который чуть не уничтожил нашу колонию, зародил в моей душе другой огонь. Мне стали часто сниться сны, самые разные. Веселых среди них не было совсем. Больше все какие-то путаные, туманные. Но иногда сквозь туман проглядывал чей-то взгляд, чьи-то испуганные глаза. И как ни вглядывался я глубину тумана, не мог разобрать, чей это взгляд.
Так продолжалось несколько дней, взгляд не давал мне покоя ни днем, ни ночью. Я стал его бояться. И засыпая ночью, с тревогой думал, что сегодня он появится опять.
Но однажды все прояснилось. Ко мне во сне выплыла картина из далекого прошлого – моего последнего преступления, совершенного в Сицилии. Картинка очень ясная, словно не во сне она, а наяву. Со всеми мрачными подробностями. И глаза, полные ужаса и слез, невинно убитой мною девушки…
Проснулся я в холодном поту от того, что кто-то тряс меня за плечи.
– Ты что, братан, орешь. Спать не даешь, – сосед по койке тревожно всматривался в меня.
– Муть какая-то приснилась, – пробормотал я, поворачиваясь на другой бок.
– Ништяк. Бывает, – успокоил меня сосед.
До подъема я больше не спал.
С тех пор роковой образ той девушки стал приходить ко мне почти каждую ночь. Вот она – кошмарная ответка из прошлого – догнала меня, и это после двадцати лет отсидки, когда, казалось, многое уже стало совсем забываться.
Эпизод 6
(вместо эпилога)
По зоне быстро разошелся слух – приехали вагнеровцы, чтобы отбирать осужденных для участия в специальной военной операции. Сначала это казалось нереальном – как так? Убийц, бандитов и грабителей выпустят на свободу, дадут им оружие... Неужели?
Заключенные перешептывались и не верили.
Но слухи оказались верными.
Конечно, разговоров про СВО в колонии было немало. Мнения о ее причинах и о том, как она продвигается, были самые разные. Зэки тоже большие любители позубоскалить и порассуждать. Как правило, со своей колокольни. Я в таких разговорах не участвовал. Не люблю трепать языком и устраивать базар, за который всегда надо отвечать.
Я давно уже верю в закон неизбежности событий. Я, конечно, не философ, но постараюсь пояснить, как это понимаю. То, что произошло, значит, так оно и должно было произойти. Все остальное – домыслы и от лукавого. Кто бы что ни говорил и как бы к этому ни относился. Для свершившегося факта это никакого значения не имеет.
И то, что должно в скором будущем произойти – тоже обязательно произойдет. Кто бы этому ни противился.
Главное понять неизбежный ход событий. Все просто и ясно. Так я думаю про СВО.
В колонии нам разъясняли суть происходящих событий, да и по телевизору немало говорилось о патриотизме и долге. И надо сказать, заключенные готовы были вступить в ряды участников СВО. Не знаю, из чувства ли патриотизма, желания ли загладить свою вину или по другой причине – но были. И таких немало. Среди них и я.
С каждого отряда взяли по несколько человек и собрали в помещении клуба. За столом на сцене сидели двое – начальник колонии и невысокий, лысоватый, худощавый человек в гражданской одежде с нервным подвижным лицом. Сначала, как всегда коротко, выступил начальник колонии.
– Кому-то из вас будет предложено вступить в ряды защитников нашей страны. Вы должны понимать, что это – большая честь и особое доверие со стороны Родины. Своими делами на фронте вы искупите вину перед обществом. Так же поступали и в годы Великой Отечественной войны. Многие бывшие заключенные за боевые заслуги получили тогда ордена и медали, а кое-кто стал Героем Советского Союза. Теперь очередь за вами. Слово нашему гостю.
Гость тоже был краток и резок.
– Пацаны, вы пойдете воевать. И, чего скрывать, будете там умирать. Кто выживет, тому выйдет помиловка. Платить я буду хорошо. Ваши семьи тоже не будут забыты. И крепко запомните, на войне побеждают не столько оружием, сколько умом.
Принимали не всех – заставляли отжиматься, подтягиваться, делать приседания. Изучали личные дела, беседовали с каждым, спрашивали, кто раньше служил, кем и где, владеет ли оружием.
Я подходил по всем категориям. И меня взяли.
Я доволен. Теперь докажу, чего я стою. Я буду драться за свою Родину. За ее силу и процветание. Ну, а если погибну, то не зря. Как сказал персонаж в одной хорошей телевизионной сказке, и в трагическом конце есть свое величие. Вот так.
Если останусь в живых, может, еще отпишусь…