Однажды рабби уйдёт-1. Гарри Кемельман

Гарри Кемельман


                ОДНАЖДЫ РАББИ УЙДЁТ

Последнему пополнению моей семьи,
ЭННИ М. К. РОССАНТ
Удачи в жизни!


ОТ ПЕРЕВОДЧИКА.
«Гарри Кемельман (1908 – 1996 гг.) — американский писатель, мастер иронического детектива.  Настоящую славу Кемельману принёс цикл детективных романов, в которых главным действующим лицом является раввин Смолл — наподобие Честертоновского отца Брауна демонстрирующий куда бОльшие успехи в раскрытии преступлений, чем профессиональные сыщики и полицейские, благодаря здравому смыслу и постоянному обращению к источникам религиозной мудрости» (Википедия).
Вначале Г. Кемельман написал так называемую «недельную серию» — семь романов, каждый из которых начинается в определённый день недели. Несколько позже вышла книга «Беседы с рабби Смоллом» — на сей раз не детективная, а популярно-религиоведческая. Предметом дискуссий раввина Смолла с любознательным евреем-агностом Аароном и девушкой, выросшей в христианской семье и мечтающей стать супругой молодого еврея-учёного, становятся история еврейского народа и народов, существенно повлиявших на эту историю, философские вопросы роли религиозной морали в обществе, нравственно-этические и социально-правовые вопросы.
А в 1985 году писатель приступил к новой серии, которую можно объединить в цикл под названием «Однажды». Дословный перевод названий – «В какой-то день рабби уйдёт» (1985), «В один прекрасный день рабби купил крест» (1987), «День, когда рабби ушёл в отставку» (1992) и «День, когда рабби уехал из города» (1996). Для единообразия и большей благозвучности я заменил сочетания со словом «день» словом «однажды».
Перед вами – первый роман из этой серии.


В. Борисов.
 
 
1

Сидя в гостиной и читая дневную газету, рабби Дэвид Смолл слышал, как его жена Мириам передвигается по кухне. По производимому шуму – грохоту кастрюль и сковородок и стуку дверцы духовки – он понимал, что она раздражена. И знал, почему. Она увидела ежемесячные счета.
Мириам подошла к двери гостиной. Её фигура, отметил он, была такой же стройной и подтянутой, как у старшеклассницы. Она нетерпеливо откинула прядь светлых волос, падавших на лицо.
– Дэвид, нам нужно больше денег, – объявила она.
– Да, дорогая, – автоматически ответил он кротким тоном, не опуская газету.
– Наверно, я буду искать работу.
Он отложил газету.
– Какую?
– Возможно, машинистки. Нет, тогда мне придётся работать в офисе, и мало кто меня увидит. Я стану кассиршей в супермаркете. Тогда люди заметят и поймут, что они недоплачивают своему рабби.
Зазвонил телефон, и рабби потянулся к нему.
– Рабби Смолл, – отозвался он. Затем: – О, как дела?.. Нет, у нас ничего не запланировано... Конечно… Конечно... Около восьми?.. Ладно, в любое время. До свидания. – И объяснил Мириам: – Это был Сэм Файнберг. Он осведомился, будем ли мы дома сегодня вечером. Он хотел бы приехать.
– Отлично. Можешь попросить у него побольше денег.
– Вот так вот? И что он тогда сделает? Полезет в карман за бумажником или попросит у меня ручку, чтобы выписать чек?
– О, ты знаешь, что я имею в виду. Мне известно, что финансовый комитет должен одобрить его кандидатуру, по-моему, по рекомендации ритуального комитета, и тогда весь совет должен проголосовать за него. Но кто-то должен это предложить, привести колёса в движение. Ну что плохого в том, чтобы спросить мистера Файнберга? Ты ему нравишься. Вы хорошо ладите друг с другом. За пару лет, когда он был президентом, у тебя ни разу не возникало проблем с ним. По крайней мере, я не помню, чтобы ты когда-нибудь жаловался на него.
– Мы хорошо ладим.
– Тогда почему бы не…
– Я не могу его просить, Мириам.
– Но почему нет? Нынешняя инфляция сократила твоё жалованье…
– Я получаю надбавку на стоимость жизни.
– Но её постоянно не хватает, и ты не получишь её до следующего контракта. Если бы, по крайней мере, ты не возвращал свои вознаграждения…
– Я согласился на это условие, когда впервые приехал сюда.
– Но нам бы они совсем не помешали, – простонала она. – Свадьба Беренсона принесла тебе двести долларов.
Он улыбнулся.
– Я уверен, что и четверти этой суммы не получил бы, если бы Беренсоны думали, что она пойдёт в мой карман. Они знают, что я передаю вознаграждение в казну храма (1), и поэтому платят больше, чтобы все узнали, сколько они пожертвовали.
– Ты можешь учитывать все деньги, которые возвращаешь, и просить правление увеличить твоё жалованье хотя бы на эту сумму. Это было бы только честно. Большинство рабби сохраняют свои гонорары.
Он молчал, демонстрируя, что не хочет продолжать обсуждение. Хотя ему было всего сорок лет, рабби Смолл порой казался стариком из-за сутулости, свойственной учёным, и бледного лица, на котором красовались очки с толстыми линзами. А иногда – как сейчас – маленьким упрямым мальчишкой, который не хотел слушаться, да ещё и отказывался извиняться.
Мириам не отставала.
– Разве ты не собираешься просить о повышении зарплаты, Дэвид?
Он улыбнулся и мягко произнёс:
– Послушай, Мириам, для меня просить о повышении – унизительно.
– Но это деловое соглашение, – возразила она. – У тебя есть контракт.
– Конечно, вот я и поступлю по-деловому. Когда придёт время.
– А что ты называешь «по-деловому»?
– Когда я смогу заявить, что хочу больше денег, а иначе уйду. Разве ты не понимаешь – если я прошу о повышении зарплаты, и при этом вполне очевидно планирую продолжать свою работу, это – как… как попрошайничество. Я будто клянчу милостыню, взывая к их милосердию. А что, если мне откажут? Обидеться, надуться? Я не могу так поступить. Если я перейду на такие отношения с ними, то потеряю всю власть.
– На раввинской конференции в Провиденсе Сара Метценбаум рассказала мне, как Джек работает, когда хочет чего-то добиться. Он по секрету сообщает о своих желаниях близким друзьям на поле для гольфа, и они поднимают вопрос на собрании.
Рабби мысленно отметил один из наиболее печальных аспектов раввинских конференций: раввины встречались и слушали лекции, их жёны также встречались и сравнивали впечатления.
– Джек Метценбаум – дружелюбный, общительный парень, который заводит друзей легко, практически автоматически. Я – нет. Над этим нужно работать. Необходимо общаться с ними, обедать с ними…
– И в чём трудности?
– У скольких из наших членов правления есть кошерные дома (3), где мы могли бы поесть? И я не играю в гольф.
– У Честера Каплана и его группы есть кошерные дома.
– Ну да, всё, что мне требуется – проявить пристрастие к Честеру Каплану, – усмехнулся он. – Большинство членов правления и так считают, что я всегда на стороне ортодоксальной группы (3).
– И какой выход? Ты не будешь просить о повышении, и нет никого, чтобы походатайствовать за тебя. Если они до сих пор не подумали о том, чтобы повысить тебе жалованье, то вряд ли это случится в будущем.
Рабби видел, что Мириам взволнована и расстроена, и решил, что стоит её успокоить.
– О, я что-нибудь придумаю. Не беспокойся об этом.
Но она не собиралась сдаваться:
– Учитывая основные правила, которые ты изложил, я бы хотела знать, что именно.
Мириам была похожа на маленькую девочку, и даже не верилось, что она – мать двух детей-подростков. Голубые глаза, широкие и обычно весёлые, теперь резко, даже обвинительно смотрели на мужа. Подбородок высоко поднялся, чтобы подчеркнуть решимость, а масса светлых волос, небрежно уложенных на макушке, рисковала упасть, когда Мириам властно откинула голову назад – жест, который всегда заставлял рабби защищаться.
Он постарался выиграть время.
– Ну-у, когда мой контракт подойдёт к концу, наверно, мне отправят очередной. И... и я просто не подпишу его. Вот и всё. Когда меня спросят о причине отказа, я скажу, что не могу оставаться с нынешней зарплатой.
– И сколько ты попросишь?
Он недовольно фыркнул.
– Я не знаю. Это будет зависеть от…
– Нам нужна ещё как минимум пара тысяч.
– Значит, я попрошу ещё две тысячи.
– Две тысячи пятьсот.
– Хорошо. Две тысячи пятьсот.
– А если они откажутся?
– Тогда я не подпишу контракт и начну искать другую работу. Устроит?
Она медленно кивнула.
– Хорошо, но когда вечером к нам придёт Файнберг, не стоит ли намекнуть ему о том, что ты планируешь – пусть он предупредит правление, и они начнут думать об этом?
Он покачал головой.
– Или это приведёт к тому, что они уже сейчас начнут искать замену.
– Тогда ты хотя бы поймёшь своё положение и тоже сможешь начать поиски до истечения срока действия контракта.
– Послушай, Мириам, – терпеливо сказал рабби, – я не знаю, почему он приезжает, и о чём хочет поговорить…
– Но если подвернётся удобный случай…
– Хорошо. Если он сообщит о большом профиците в казне и попросит у меня совета, как его потратить, я упомяну, что правление может рассмотреть вопрос о повышении моей зарплаты. Устроит?
Задняя дверь открылась, а затем с грохотом затворилась. Из кухни донёсся резкий голос их тринадцатилетней дочери Хепсибы, розовощёкой, белокурой, но, вопреки моде, приземистой и коренастой.
– Джонатон (4) – свинья! – заявила она. – Эл Штайнер подвозил его, и вместо того, чтобы остановиться, они проехали прямо мимо меня. Джонатон даже махнул рукой. Привет, папа. Привет, мама. Он наверху?
– Он ещё не пришёл домой, – ответила Мириам. – А ты припозднилась, и если не поспешишь, то опоздаешь в еврейскую школу.
– Папа, ты можешь меня подвезти?
– Прогулка пойдёт тебе на пользу, – сообщил отец.
– Отец занят, Сиба. Лучше выпей молока. У тебя осталось достаточно времени, чтобы добраться туда, если не копаться.
– Ну и на кой мне идти в эту чёртову старую еврейскую школу?
– Потому что сегодня среда, – отрезала мать, – и у тебя занятия.
Последовали звуки шагов, поднимавшихся по лестнице, швыряния книг, шагов, летевших с лестницы, а затем грохот задней двери. Мириам вздохнула.
Минут пятнадцать было тихо, а затем задняя дверь распахнулась и закрылась.
– Джонатон? – спросила Мириам.
Их семнадцатилетний сын, высокий, худой и неуклюжий, вошёл в гостиную.
– Привет, папа. Привет, мама.
– Почему ты не отвёз сестру домой? – спросил рабби.
– Потому что мы не собирались домой. Мы ехали к Элу Штайнеру. А она – вреднюга. Эл Штайнер только что заимел компьютер. Я хотел его увидеть. Знаешь, это нечто. Можно напечатать на нём домашнюю работу и внести всевозможные исправления, а затем просто нажать кнопку, и работа наберётся сама с положенными полями и всем остальным. А ещё можно нажать кнопку, и она исправит все ваши ошибки в написании.
– Ты мог бы подвезти её до главной улицы, – отметила Мириам.
– Она бы попыталась увязаться вместе с нами. Ты испекла печенье?
– В банке есть немного, – бросила Мириам. – Сегодня вечером ты сидишь с малышом Коулманов, так?
– О, да. Не можешь меня подбросить, пап?
– Извини, не могу. Вечером мы ожидаем гостя. Возьми велосипед.
– Мне нужно быть там в семь, так что я подумал: когда ты отправишься для миньяна (5) на вечернюю службу…
– В такую погоду я с удовольствием хожу пешком. Кроме того, как ты собираешься добираться домой?
Джонатон что-то пробормотал и поднялся по лестнице в свою комнату. И в доме Смоллов снова воцарился мир.

 
 

2

Говард Магнусон, одетый в спортивную рубашку, синий пиджак и серые брюки, спустился на завтрак в солнечную столовую с видом на гавань Барнардс-Кроссинга. Он наклонился, подарив своей жене Софии небрежный поцелуй, а затем занял место за столом напротив неё. Кивнув головой в сторону третьего места, он спросил:
– Лора?
– Всё ещё спит, – ответила жена. – Накануне пришла очень поздно.
Горничная, девушка местная и не очень хорошо вышколенная, поставила перед ним бекон и яйца, положила у локтя экземпляр «Нью-Йорк Таймс», а затем наполнила кофейную чашку из тяжёлого серебряного кофейника, уже стоявшего на столе. Магнусон сделал пробный глоток.
Девушка колебалась.
– Миз (6) Хагерстрём велела спросить: кофе свежего принести?
– Нет, этот абсолютно нормальный.
– Не нужно подогреть?
– Нет, всё отлично.
Магнусон был красивым мужчиной лет пятидесяти с седыми волосами и дружелюбными голубыми глазами. Девушка подарила ему тоскующий, обожающий взгляд – что немало развлекло жену – а потом неохотно удалилась на кухню.
– Нерешительная девица, – заметил он.
– Она влюблена в тебя.
– Смешно, – фыркнул он, пытаясь казаться раздражённым, хотя втайне испытывал удовольствие. – Когда Лора вернулась?
– В два, в три – кто знает? Я слышала, как она вошла, но не смотрела на часы. К чему?
– К чему? К тому, что она наша дочь. Она девушка…
– Ей двадцать пять лет, Говард.
– И что?
– И она провела последние три года в Англии, а до этого училась в школе, которая тоже находится достаточно далеко от дома.
– Понятно, – смутился он. – Тем не менее... она никогда не говорит тебе, куда идёт?
– Говорит, если задумывается об этом, или если я её спрашиваю. Накануне вечером она отправилась в Кембридж (7). Что-то связанное с политикой.
– О, политика…
– Почему бы и нет? – София Магнусон была высокой женщиной с длинным узким лицом – скорее правильным, чем красивым. Даже сейчас, сидя в халате, она выглядела достаточно величественно, чтобы отправиться на посольский бал. – Тебе тоже стоит задуматься об этом, Говард. О, я хочу не баллотироваться на должность, но советовать, влиять. Что ожидается от человека, занимающего такое положение, как ты. – Она постучала по местной газете, которую читала. – Здесь говорится, что Ронни Сайкса пригласили в Вашингтон. Он собирается служить в какой-то президентской комиссии. Почему они никогда не приглашают тебя?
Он посмотрел вверх.
– Очевидно, потому, что я не принимаю активного участия в политике. Ронни Сайкс – член республиканского комитета штата. Почему тебя это интересует? Ты хочешь поехать в Вашингтон? Зачем?
– Ну, мы бы завязали знакомство с разными людьми, важными людьми, людьми, которые сидят за рулём. Ты же вносишь взносы в казну партии?
– Ничего существенного. Всякий раз, когда у них происходит банкет, я покупаю кучу билетов, но это и всё. Между прочим, Сайкс – грек. Раньше его звали Скурос или что-то в этом роде.
– Какое это имеет значение?
– Это означает, что он общается с меньшинством, и поэтому может быть полезным для администрации.
– Ну, мы вроде бы тоже меньшинство? Почему ты не можешь быть в контакте с еврейской общиной?
– Он не просто грек. Он тесно связан со своей общиной. Кажется, он когда-то был президентом «АХЕПЫ» (8).
– А ты когда-то занимал высокую должность в храме.
– Вице-президента. И это было семь или восемь лет назад, когда мы ещё жили в Бостоне. И я не играл какой-то значимой роли. Мой дедушка практически основал храм и был его первым президентом. А потом мой отец стал президентом на пару сроков. Так что я более или менее ожидал, что буду вовлечён в храмовые дела. Честно говоря, одной из достопримечательностей прихода в Барнардс-Кроссинге было то, что у меня появился повод отказаться от участия в этих делах.
– Однако ты присоединился к здешнему храму в первый же год, как только мы приехали.
– Это другое. Это единственная еврейская организация в городе. Если бы я носил явно еврейское имя – Коэн, Леви или Гольдштейн – то не стал бы беспокоиться. Но Магнусон мог быть кем угодно – британцем, шведом. Я не хотел, чтобы кто-то думал, что мне стыдно за свои корни, и поэтому присоединился к храму.
– Хорошо, но в прошлом году ты стал членом совета директоров. Разве это не означает более активное участие в делах? – вызывающе спросила София.
Магнусон усмехнулся.
– Я чувствовал, что должен был. Вот послушай: ты была в Париже, а у меня возникли проблемы. Я ни разу не рассказывал тебе о том, что случилось. Первое, о чём я подумал – проконсультироваться со своими адвокатами в Бостоне. Но быстро понял, что такой подход будет неправильным. Они превратят это в дело Верховного суда. Они предстанут перед коллегией выборщиков с письменными показаниями, свидетельствами, прецедентами. И я чувствовал, что это не сработает. Избиратели – местные люди, простые люди. Например, парикмахер. Такой подход может просто отвратить их от меня. Поэтому вместо шумихи я пошёл в ратушу, чтобы самостоятельно разобраться в ситуации. На стене висел каталог с именами городских чиновников, а юриста звали Моррис Гальперин.
Она понимающе улыбнулась.
– Ясно.
– В тот момент он оказался у себя в кабинете, поэтому я объяснил ситуацию и попросил его разобраться с этим, как моего адвоката.
– И?
– Он отказал мне.
– Он знал, кто ты?
– Да, конечно, но он объяснил, что здесь имеет место конфликт интересов, и он не может выступать в качестве моего адвоката по вопросу, по которому ему, возможно, пришлось бы давать советы выборщикам. Затем он сказал, что мне не нужен адвокат, и я просто должен предстать перед коллегией и рассказать свою историю, и это произведёт лучшее впечатление, чем если бы меня представлял адвокат. А потом подмигнул мне и сказал: «Кроме того, если выборщик задаст мне вопрос, моё мнение может помочь».
– Очень дружелюбно с его стороны, надо сказать.
– Конечно. Как оказалось, они даже не спросили его мнения. И единогласно решили в мою пользу. Поэтому после того, как решение опубликовали в городском вестнике, в результате чего оно приобрело официальную силу, я снова пошёл к Гальперину. Я чувствовал, что должен ему кое-что – за то, что он посоветовал мне не привлекать адвоката.
– И на этот раз, держу пари, он оказался более податливым.
– Ты проиграла! Он сказал, что не может взять плату за совет, так как дал его, исполняя обязанности городского юриста.
– Сколько лет этому Гальперину?
Он задумался, поджав губы.
– Около сорока.
– Приятно видеть, что, по крайней мере, у некоторых молодых людей осталось чувство этики. – Жена заметила лукавый взгляд мужа и добавила: – Или что-то ещё?
Магнусон рассмеялся.
– Ну, не совсем. Мы поговорили, и разговор перешёл на храм. Затем он неожиданно спросил меня, не возражаю ли я, если он предложит моё имя для Совета директоров.
– Просто так?
– М-м... Видишь ли, он знал, что я ему обязан.
– Но ты не интересуешься религией, и…
– Я объяснил ему, и он ничуть не смутился. Он сказал, что очень немногие члены совета действительно религиозны, но это не касается их чувства принадлежности к евреям, которое, по их мнению, связано с синагогой. Он понял, что при моей занятости я не смогу регулярно посещать собрания, а я понял, что не имеет значения, посещаю ли я их. Они просто хотели получить престиж моего имени на своей почтовой бумаге. И я согласился. Что ещё я мог сделать?
– Но ты посещал собрания – во всяком случае, некоторые.
Он улыбнулся с сожалением.
– Пару раз. А следовало бы чаще. По-моему, они не знают, как вести бизнес. Я мог бы исправить положение.
– Я уверена, что мог бы. Так как насчёт того, чтобы стать президентом?
– Храма? Зачем, ради Бога?
– Неважно. Но мог бы, если бы захотел?
Рассматривая это с той же точки зрения, что и проблему корпоративной и институциональной политики (9), он склонил голову вбок, размышляя.
– Ну…
– Не поговорить ли тебе об этом с рабби?
– О нет. – Он нетерпеливо покачал головой. – Он просто служащий храма. Наверно, я мог бы... хм-м... знаешь, как я поступлю? Поговорю с этим Моррисом Гальпериным.
– Потому что он первым предложил тебя в Совет?
– Нет. Потому что у него есть понимание политики. То, что его избрали городским юристом, хотя он и иудей, подтверждает этот факт. Я бы предложил ему выступить в роли организатора выборной кампании.
– С чего ты взял, что он согласится?
– О, думаю, что так и будет. Он молод и стремится сделать карьеру. Уверен, что он будет признателен за возможность сотрудничать со мной.
– Откуда ты знаешь, что он стремится сделать карьеру?
– А зачем иначе он занялся работой городского юриста? Зарплата ничтожна, и в течение года каждую среду по вечерам надо посещать собрания выборщиков. – Лицо Магнусона расслабилось в широкой улыбке. – Кроме того, я посмотрел его счёт в банке, прежде чем отправился к нему во второй раз.
– Как тебе это удалось?
– Это местное отделение моего банка. А я – директор. Как ты думаешь, управляющий будет сопротивляться мне, если я захочу с чем-либо ознакомиться?
– И?
Он пожал плечами.
– Он зарабатывает на жизнь, но ничего из ряда вон выходящего.
– Какой он? Как он выглядит?
– Достаточно достойно. Крупный мужчина, шести футов (10) росту и довольно коренастый, но не толстый – пока нет. У него большой нос и мясистые губы. Линия роста волос уже подкралась к макушке, но у него симпатичное лицо, и он всё время улыбается.
– Замечательно, – кивнула София. – Я приглашаю его на ужин.
– Зачем?
– О, потому что он был порядочным и услужливым, – туманно ответила она. – И потому, что было бы интересно изучить возможности. Кроме того, после продажи «Электек Корпорейшн» тебе нужна новая цель. Не возражаешь?
– Что толку возражать, если ты уже всё решила?

 
 

3

Сэм Файнберг, президент храма, невысокий, крепкий и лысеющий, был скромным, деликатным человеком с талантом к компромиссу. Именно поэтому его избрали президентом в первом туре после почти катастрофического правления администрации Честера Каплана и ортодоксальной группы. Он отбыл три срока – в 1980 году, затем в 1981, и ещё раз в 1982, в последний раз практически не встретив сопротивления. С точки зрения реформистов он был современным человеком, не выставлявшим напоказ своё соблюдение религиозного кодекса; ультрарелигиозная клика нашла его приемлемым, потому что им было известно, что он содержал кошерный дом, и, кроме того, регулярно приходил на шаббатние службы (11) и периодически участвовал в дневном миньяне.
Первым делом рабби спросил Файнберга о жене, которая неважно себя чувствовала. Файнберг печально покачал головой.
– Вот потому я и пришёл к вам. Я решил, что нам нужно уехать до наступления зимы. Мы отправляемся в Аризону.
– Понятно. И надолго?
– Я не вернусь. Мы переезжаем туда навсегда. Буду полностью откровенен с вами, рабби: я уже давно планировал этот шаг. На прошлой неделе я летал в Финикс (12). Мой сын Марк, как вам известно, работает там в сфере недвижимости. Он переехал в Финикс несколько лет назад. Он тоже страдал от астмы, но с момента переезда у него не было ни одного серьёзного приступа. Он настаивал на нашем переезде из-за состояния матери. Короче говоря, я купил там дом.
– Что ж, быстрое решение. Конечно же, я желаю вам удачи. А как насчёт вашего бизнеса здесь?
– Им управляет мой младший, Абнер, вместе с моим зятем, и уже давно. Последние пару лет я вообще ни во что не вмешиваюсь. Так, появляюсь несколько раз в неделю, и всё. Они вполне могут справиться без меня.
– Когда вы планируете уехать? Это прощальный визит?
Файнберг засмеялся.
– О нет, через месяц, а то и больше. Остаётся ещё много работы. Но главное, что меня беспокоит – это храм. – Он испустил густой смешок. – Я не смогу качественно управлять им по переписке из Аризоны.
– Так что наш вице-президент... о нет, его нет. У нас нет вице-президента. Это означает, что нам придётся провести дополнительные выборы.
– На днях, рабби, я просматривал подзаконные акты. Когда храм только зарождался, в совете директоров было около сорока пяти человек и три вице-президента: первый, второй и третий. Я не знаю, чего ожидали от такого состава.
Рабби объяснил:
– Как я понимаю – я не был здесь в самом начале, вы знаете – не для обеспечения преемственности, но как своего рода честь. И именно поэтому в совете было сорок пять членов. Из них лишь около пятнадцати человек пришли на собрание, но идея состояла в том, чтобы привлечь как можно больше участников. Затем, несколько лет назад, после сокращения числа членов правления до пятнадцати, в уставе произошли изменения: остался только один вице-президент, но вместо дополнительных выборов президент получил право назначать на своё место вице-президента, если по какой-либо причине должность освободится. Очевидно, они осознавали, что на специальное собрание членов только для того, чтобы избрать вице-президента, пришли бы немногие.
– Верно. Это происходило примерно в то время, когда Агню подал в отставку, и Никсон назначил Форда (13). Правление полагало, что, раз уж так смогли поступить Соединённые Штаты, то нашему храму сам Бог велел. «Если по какой-либо причине должность вице-президента станет вакантной, тогда президент может назначить члена на эту должность с одобрения не менее двух третей директоров на любом очередном заседании совета». Во всяком случае, что-то подобное. Поэтому я решил назначить кого-то, получить одобрение совета директоров, а затем уйти в отставку. Я думал о ком-то вроде… Нет? – в этот момент рабби покачал головой.
– Думаю, вы могли бы назначить своего друга Шишкина (14).
– Или Эли Манна, или Мюррея Ларкина.
– Ну, кого бы вы ни назначили, правление, вероятно, одобрит, потому что должность сейчас не считается важной. Но затем, когда вы объявите, что уходите в отставку, следующим звуком, который вы услышите – и будете слышать всю дорогу до Линна – будут громогласные проклятия Честера Каплана. Он воспримет это как уловку, и его группа не позволит волнениям стихнуть. Они организуют собрания, запустят телефонную кампанию – это расколет конгрегацию, и распри не утихнут в течение многих лет.
– Но если я просто уйду в отставку, через неделю или две проведут внеочередные выборы, и Честер Каплан легко победит, – заупрямился Файнберг.
– Почему он выиграет?
– Потому, что у него сплочённая группа. Они постоянно встречаются друг с другом – Каплан еженедельно проводит собрания у себя на дому. Его кампанию запустят ещё до того, как консерваторы смогут договориться о кандидате.
– Тем не менее, – подытожил рабби, – вы рискуете пойти на это. Когда вы планировали объявить об отставке?
– Я думал, что подожду отъезда – примерно через месяц. В то же время я мог бы дать подсказку одному-двум консерваторам партии, и они могли бы начать.
Снова рабби покачал головой.
– Это было бы нечестно. Кроме того, об этом так или иначе станет известно.
– Тогда что я могу сделать?
Рабби встал и начал шагать взад-вперёд, кивая в такт своим размышлениям. Затем остановился перед гостем:
– Я скажу вам, что: объявите об отставке на следующем заседании правления, в это воскресенье.
– И?
– То, что ваша отставка вступит в силу через месяц, или шесть недель, или когда вы действительно соберётесь уйти.
– А, – Файнберг кивнул и улыбнулся. – Да, понятно. Это даст другим возможность действовать.
– Может быть, – мрачно отозвался рабби.
Когда Файнберг ушёл, и они остались одни, Мириам спросила:
– Неужели было бы так ужасно, если бы Честер Каплан и его группа снова пришли к власти?
– Ты помнишь, что случилось в тот год, когда он был президентом (15).
– А, тот случай, когда он хотел купить за городом местечко для обители? Но он, вероятно, усвоил урок, и больше так не поступит.
– Нет? Знаешь, только вчера на утреннем миньяне, когда мы ждали десятого человека, он предложил, чтобы мы вели учёт посещаемости миньяна, а затем воздавали почести в Верховные праздники (16) лишь тем, кто присутствовал в течение определённого процента времени.
– О нет!
– О да. Я уверен, что у него в запасе множество других ярких идей, которые он попытается осуществить. Возможно, ограничить хор мужскими голосами. Возможно, изменить порядок рассадки, чтобы с одной стороны были мужчины, а с другой – женщины.
– Но это вызовет такое противодействие, что…
– В том-то и дело. Мы хотим избежать раскола. Мы не можем себе этого позволить. В городе с большим еврейским населением прихожане консервативной синагоги – те, кто верят в консервативный иудаизм. Но в небольшом городе, таком, как Барнардс-Кроссинг, консервативная синагога представляет собой компромисс между тремя элементами: реформа, консервативность и ортодоксия. Мы должны поддерживать баланс. Если мы наклонимся слишком далеко в одном или другом направлении, то потеряем прихожан. Если Каплан и его команда снова начнут заправлять, есть большая вероятность, что реформисты отколются и организуют свой собственный храм. А наше сообщество просто недостаточно велико, чтобы поддерживать два храма. В основном это беспокоит Файнберга. И меня, безусловно, тоже. Но я обеспокоен вдвойне, потому что Каплан и его группа представляют то, что я считаю Новой Ортодоксией.
– Новой Ортодоксией?
– Вот именно. Они чрезмерно религиозны. А в этом случае религия легко может превратиться в религиозность. Знаешь, несмотря на то, что мой отец был консервативным рабби, наш дом был тем, что в нынешние дни считается ортодоксальным домом. И, конечно, мой дедушка был ортодоксальным рабби, и все мои родственники ходили в ортодоксальные синагоги. Но их религия была лёгкой. В действительности она являлась скорее образом жизни, чем попыткой общения с божественным. Соблюдение заповедей было делом привычки. Они так же не могли есть некошерную пищу, как большинство людей – змеиное мясо. И использовать отдельные блюда для мяса и для молочных продуктов (17) было так же естественно, как… как есть с тарелок за столом, а не со старой газеты на полу. В первый раз, когда я оказался в ресторане и увидел, как кто-то мажет хлеб маслом перед тем, как разрезать тем же ножом бифштекс – и, напоминаю, я в то время учился в колледже – меня чуть не вырвало.
– А как насчёт субботы? Разве она не была ограничением?
– Ограничением? Ничуть. Она была праздником. В субботу ты одевался получше и отправлялся в синагогу. А затем – праздничный ужин. Это был день для посещения других и для приёма гостей. Мой дед спрашивал меня о том, что я узнал в религиозной школе в течение недели, и иногда дополнял это своим собственным наставлением, особенно после того, как я начал изучать Талмуд. Если гости не приходили или после того, как они уходили, моя семья отсыпалась днём. День проходил в другом ритме. Совсем не сложно, и я никогда не чувствовал никакого напряжения.
– Ну, у нас всё было не так, – заметила Мириам.
– Конечно, нет, потому что твоя семья – реформисты, – усмехнулся он. – Вы ходили в храм, как христиане ходят в церковь, преисполняясь торжественного достоинства. Но иудаизм не таков, по крайней мере, в отношении традиций. Вы горячо молились или чувствовали себя слегка виноватыми, если молитве не хватало пыла. Но обычно евреи вообще не молятся; они давен (18). То есть бормочут заданный текст так быстро, как только могут, и, поскольку он написан на иврите, вряд ли кто-нибудь из них понимает его. Это и стало у реформистов причиной изменения молитв с иврита на язык страны, в нашем случае – английский.
– Разве не имеет смысла понимать, что ты говоришь?
– Я не совсем уверен. Ты помнишь старого мистера Горальского?
– Ты имеешь в виду отца Бена Горальского? Конечно.
– Так вот, как-то раз он сказал мне, что никогда не пропускал повторение ежедневных молитв с пятилетнего возраста. Тогда ему было уже семьдесят пять или восемьдесят. Он знал их наизусть, но не знал, что означают их слова. Он объяснил, однако, что, когда молился, у него возникали иные мысли, отличавшиеся от обычных. По сути, он медитировал, и молитвы, которые он бормотал так быстро, что заканчивал «Амиду» (19), когда другие и до половины не добирались, были своего рода мантрой. Он был соблюдающим евреем в том смысле, что вначале быстро исполнял заповеди, а затем занимался своими делами. Я никогда не думал о нём как о религиозном человеке, то есть о таком, который намеревается предсказывать волю Бога. Но теперь я считаю Каплана и его группу религиозными.
– И ты боишься, что, оказавшись у власти, они извратят…
– Суть службы. Безусловно. Я пытаюсь сказать, что мы, евреи, всегда относились с подозрением к религиозности в соответствии с заповедью: «Не произноси имя Господа попусту».
Она кивнула.
– Сказать тебе кое-что, Дэвид? Ты так и не упомянул Файнбергу о повышении.
– Мириам, Мириам, ты слышала, что я говорил?
– Конечно. И уже не в первый раз. Но сейчас я обеспокоена тем, чтобы ты получал больше денег. Нам следует думать о колледже Джонатона. И Хепсиба взрослеет. Ей понадобятся платья и туфли вместо джинсов и кроссовок, которые она носила раньше.
 
 
4

Скофилды были одним из старейших семейств Барнардс-Кроссинга – как Мичумы и Кроссеты. В городе находились переулок Скофилда, который вёл к общественной пристани, и немного травы с парой скамеек, которые значились в городских записях под именем «парк Скофилда». Но в отличие от дюжины Мичумов и полудюжины Кроссетов, в телефонном справочнике значился только один Скофилд – Джон. Согласно городским сплетням, «Скофилды были осторожными людьми и, как правило, поздно вступали в брак, поэтому заводили не слишком много детей».
К сожалению, это не привело к процветанию, за исключением краткого периода в девятнадцатом веке, когда судья Сэмюэл Скофилд внезапно сорвался в Китай для торговых операций и заработал много денег за одно путешествие. Но затем врождённая осторожность снова одержала верх, и он не рискнул повторить. К моменту его смерти состояние было в значительной степени растрачено. Но добросовестный судья, по крайней мере, сумел учредить стипендии в Гарвардском колледже и Гарвардской юридической школе с условием, что их может получить только тот, кто носит имя Скофилда. В отсутствие кандидата деньги направлялись, соответственно, в общие операционные фонды колледжа и юридической школы.
Возможно, из-за того, что в течение многих лет не оказалось ни одного претендента, и приёмная комиссия чувствовала себя немного виноватой, Джона Скофилда, чьи оценки в высшей школе Барнардс-Кроссинга были честными, но низкими, приняли в колледж. А через четыре года он подал заявление и поступил в юридическую школу.
В двадцать восемь лет Джон Скофилд был высоким, белокурым молодым человеком с бледно-голубыми глазами и большими квадратными белыми зубами, красивым и флегматичным. Он делил офис в Салеме с четырьмя другими адвокатами, которые, как и он, боролись за создание собственной практики. Однако Джону приходилось немного лучше, так как его коллеги были женаты, а он мог поддерживать только себя: «Скофилды, как правило, поздно вступают в брак».
Через зал находилась контора пожилого адвоката, Дж. Дж. Малкейхи, владельца офиса, который арендовали Скофилд с товарищами. Джон Скофилд часами просиживал в кабинете Малкейхи, потому что у него было много времени, и потому что старик любил разговаривать, особенно пропустив рюмочку-другую. Часто Малкейхи давал ему какую-то работу, в основном канцелярскую, за которую платил, обычно довольно щедро. А иногда Малкейхи передавал ему дело, если сам был слишком занят или ленился. Именно так Скофилд стал защитником Хуана Гонсалеса. Утром, однако, он сидел не в суде, а в кабинете Малкейхи. Старик взглянул на часы и спросил:
– Ты не пошёл сегодня утром на суд?
– Всё кончено, – удовлетворённо улыбнулся Скофилд. – Я заключил сделку о признании вины.
– Какую сделку?
– Шесть месяцев и годовой испытательный срок. Я полагаю, что это намного лучше, чем рискнуть на три-пять лет.
– Я бы его вытащил, – буркнул Малкейхи.
– Да ну, Дж. Дж., он был чертовски виновен.
– Какое это имеет значение? Пусть решает жюри. Что произошло?
– Ну, у Гонсалеса огромная семья, и каждую секунду появлялся кто-то из них, чтобы задать мне вопрос или дать какой-нибудь дурацкий совет. Это начало действовать мне на нервы. Поэтому вскоре я перешёл улицу и устроился выпить чашку кофе. Через пару минут там же оказался помощник окружного прокурора Чарли Вентуро. Вы его знаете?
– Конечно. Я ни за что не повернусь к нему спиной.
– Да ну, он хороший парень. Во всяком случае, он присоединился ко мне, и мы начали говорить. Он продолжает рассказывать о то, как сильно занят этим делом, и как окружной прокурор наступает ему на пятки. А потом он так забавно улыбается углом рта…
– Вот когда действительно стоит остерегаться. Я тут же отступаю назад и крепко держу кошелёк.
Скофилд приоткрыл губы и показал зубы, демонстрируя, что оценил шутку.
– В общем, он сказал, что лучше бы мне посоветовать своему клиенту признать вину. Поскольку дело разбирал судья Прентисс, и вы знаете, как он относится к чернокожим и пуэрториканцам, и я знаю, что у него есть готовое дело…
– У него не было дела, – категорически отрезал Малкейхи.
– О, нет, Дж. Дж., у него был свидетель, приличный парень средних лет, который…
– Который облажался или не смог подтвердить свои показания.
– Нет, всё в порядке. Я видел его в коридоре.
– Значит, он облажался. Он сказал Вентуро, что не уверен, что это был Гонсалес.
– Зачем ему так поступать?
– Потому что жена его достала. «Зачем тебе связываться с кучей сумасшедших пуэрториканцев?» Вот почему. Это случается постоянно. Итак, Вентуро, зная, что у него нет дела, и увидев, как ты идёшь выпить чашку кофе, следует за тобой и предлагает сделку. Позволь спросить: если у него было готовое дело, и он был уверен в осуждении на срок от трёх до пяти лет, зачем ему предлагать соглашаться на паршивые шесть месяцев?
– Ну, он был занят…
– Ну и что? Они всегда заняты, и окружной прокурор вечно подгоняет их, чтобы быстрее шевелились. Что он выиграл? Дело было бы закончено до полуденного перерыва.
– Вы думаете, он меня облапошил?
– Именно.
– И я должен был идти в суд?
– Это азартная игра. Особенно ради себя самого.
– Что вы имеете в виду?
Малкейхи посмотрел на удручённого молодого человека, сидящего через стол. Что с ним не так? Чего не хватает? Такой красивый парень… Он пожалел его и попытался объяснить.
– Послушай, у этих пуэрториканцев большие семьи. У каждого есть куча братьев и сестёр и больше двоюродных братьев и сестёр, тётушек и дядюшек, чем ты можешь сосчитать. У тебя была бы большая публика в зале суда, если бы ты выступил на заседании. Если они увидят, как адвокат борется за своего клиента, встаёт и возражает, опровергает показания на перекрёстном допросе, подводит итоги, обращаясь к присяжным со страстной речью, они подумают, что он довольно хорош, даже если проиграет дело. Что произойдёт, если твой клиент получит от трёх до пяти? С этим ничего не поделаешь. Но его семья, они думают, что суд – это игра: ты можешь выиграть, можешь проиграть. Для них важно то, хорошо ли ты сражаешься или нет. И если ты им понравился, то у тебя есть шанс получить новое дело. Гражданское или уголовное. Аренда, контракт, подтверждение права на недвижимость – они придут к тебе, потому что видят, что ты борешься за своего клиента, и тебе не всё равно. Но если ты соглашаешься на признание вины, рано или поздно им придёт в голову мысль, что, может быть, если бы суд состоялся, ты мог бы выиграть.
– Вы думаете, я всё испортил?
– Уверен в этом, – ответил Малкейхи. Он собирался произнести обычные слова сочувствия и утешения, но, увидев отражение в пыльном окне офиса, не мог не сравнить свой внешний вид – приземистое и бесформенное тело, пухлое лицо и нос картошкой – с симпатичным молодым человеком, сидевшим напротив. У Скофилда было всё, чего не было у Малкейхи, когда он начинал, и всё же... Внезапно им овладели злость и раздражение. Не только из-за неверного поведения в деле Гонсалеса, но и из-за общего самодовольства сидевшего напротив молодого человека. Однако Малкейхи не проявил никаких признаков раздражения, когда выдвинул нижний ящик стола и достал бутылку и стакан. Автоматически он протянул бутылку собеседнику.
Скофилд покачал головой.
Малкейхи налил себе выпить, сделал глоток, а затем, держа бокал в руке, откинул спинку стула и прижал ногу к боковой поверхности выдвижного ящика, чтобы сохранить равновесие.
– Ты когда-нибудь думал, – лениво спросил он, – что, возможно, занялся не тем?
– Вы думаете, я настолько плох, а?
Старик беспомощно развёл руками.
– Ты не продумываешь всё до конца. Ты импульсивен. У тебя появляются мысли, и иногда очень хорошие, но ты следуешь им, не принимая во внимание долгосрочные эффекты. Например, сегодня, или тот контракт, который ты подписал пару дней назад. Ты думаешь быстро, но не думаешь долго. А адвокат должен думать о долгосрочной перспективе для своего клиента. Клиент что-то предпринимает или хочет что-то предпринять, он горит жаждой деятельности, но его адвокат – парень, который спрашивает: «А что, если…?» Понятно? Кажется, твой разум работает не так.
– Так что же мне делать?
Малкейхи задумался.
– Тебя не было три-четыре года?
– Ага.
– И ты не справляешься, не так ли? Ты хорошо одеваешься, и у тебя квартира в Уотерфронт Тауэрс (20). С другой стороны, у тебя эта ненормальная подержанная машина. Скажи мне, ты вообще зарабатываешь деньги?
– Немного.
Пожилой мужчина грубо рассмеялся.
– Ну, ты можешь жениться на богатой девушке. Это решит твою проблему.
– О, богатые девушки в наши дни не выходят замуж. Они предпочитают карьеру. Они становятся врачами, юристами и преподавательницами колледжей.
– Может быть, тебе следует объединиться с каким-нибудь умным молодым евреем или итальянцем. Ты работаешь над привлечением бизнеса, и он справится с этим. У тебя имеются внешность, манеры и всё такое, ты должен знать многих. Любых клиентов, которых сможешь заполучить, ты будешь передавать ему… нет. – Взмахом руки он отклонил идею. – Он бросит тебя, как только ты создашь ему клиентуру. Я скажу тебе, что ты можешь сделать. Иди в политику. Там не имеет значения, если ты валяешь дурака. Ты становишься представителем или сенатором штата (21), и дело в шляпе. В дополнение к зарплате это пойдёт на пользу делу. Видишь ли, люди будут думать, что у тебя есть связи... ну, с окружным прокурором, судьями и судебными клерками. Более того, они не считают, что ты займёшься их делами лично, поскольку занят государственной деятельностью. Они ожидают, что ты передашь это кому-нибудь в своём офисе.
Скофилд снова показал свои квадратные белые зубы.
– Какой-то еврей или итальянец…
– Конечно. Почему бы и нет? – Тут его осенила внезапная мысль. – Слу-ушай, заметил парня, который сидел у меня в офисе вчера днём? Так вот, это был Джим Талли. Он медбрат, или санитар, или что-то такое в больнице Линна. Он сообщил мне, что Джо Брэдли, сенатор от этого округа, оказался в больнице с тяжёлым сердечным приступом. Официальная версия – прохождение обследования, но на самом деле у него инфаркт, причём тяжёлый.
– И?
– Так что, скорее всего, он не будет баллотироваться на переизбрание. Никто ещё не знает, поэтому, если бы ты заявил об этом…
– Сенатор штата? Это просто смешно. Как можно надеяться баллотироваться на пост сенатора штата с бухты-барахты? Для этого следует хорошо потрудиться. Возможно, я мог бы баллотироваться на члена городского управления Барнардс-Кроссинга, но…
– Должность члена городского управления не даст тебе ничего, кроме, может быть, нескольких телефонных звонков с жалобами на сборку мусора. И никакой зарплаты. Сколько известных тебе муниципальных служащих играют важную роль в политике? Ты хочешь выбраться из местного болота и попасть в сенат. И там уже лавировать. – Малкейхи зигзагообразно взмахнул обеими руками. – После этого ты можешь стать членом какой-либо комиссии или судьёй, если тебе это по вкусу. Или остаться сенатором, затем перейти к конгрессмену и переехать в Вашингтон. А там возможности... – Он развёл руки над головой, демонстрируя бесконечность.
– Да, но всё это требует денег.
– Первое правило политики, – веско проронил Малкейхи, – не использовать свои собственные деньги. Только деньги других людей, вклады в кампанию.
– Но для начала требуется хоть какая-то сумма.
Малкейхи кивнул.
– Конечно, стартовый капитал. Но у тебя он есть. Твоя одежда, твои апартаменты в Уотерфронт Тауэрс...
– Немного, – признался Скофилд. – Моя доля от продажи дома после смерти отца. Всего лишь несколько тысяч.
– Слушай, мальчик, тебе не нужно много, чтобы начать. И ты не выбрасываешь деньги на ветер. Это реклама. Неужели непонятно? Выигрыш, проигрыш – ты получаешь всю эту рекламу бесплатно. Скажем, ты проводишь митинг. И начинаешь, представляя себя: «Я Джон Скофилд, практикующий адвокат с офисами в Салеме». Уловил? В аудитории обязательно окажется какой-то зануда, у которого имеется небольшая юридическая проблема. Кто-то должен ему денег и не возвращает долг. Или ему нужно составить какой-то контракт. У него нет адвоката. Ну вот, перед ним порядочный молодой парень, который говорит здравые вещи, и он адвокат в Салеме. Почему бы не пойти к нему? Ясно? А теперь – что будет, если ты выиграешь?
– И что же?
Малкейхи возвёл руки к небу, как будто собрался обнять небеса.
 – Ты будешь ворочать большими делами. Мы создадим юридическую фирму: «Скофилд, Малкейхи, Коэн и Мастранжело». – Он махнул рукой, будто указывая на дверную табличку.
– Кто такие Коэн и Мастранжело?
– Мы заполучим умного еврея или итальянца. А может, и обоих сразу.
– А может быть, Вентуро из офиса окружного прокурора для итальянской общины, – предложил Скофилд.
– Возможно, – кивнул Малкейхи.
Скофилд в восторге сверкнул зубами при мысли об одурачившем его человеке, который теперь станет трудиться на него. Но потом вернулся к реальности.
– Нет, это глупо. Я не могу баллотироваться на пост сенатора штата.
– Почему бы и нет? Это наилучший выбор для тебя. Ты бы баллотировался как республиканец, и к тому же на первичных выборах. Кандидат от республиканцев обязательно победит на выборах в этих округах, независимо от того, кто он. Вот основной вопрос, который должен тебя интересовать. Сколько людей голосует на первичных выборах? Двадцать процентов? Максимум двадцать пять. Ты получаешь твёрдую поддержку Барнардс-Кроссинга, и дело в кармане. Теперь – самое главное. Ты – один. Единственный, кто будет баллотироваться от республиканцев.
– Почему единственный?
– Потому что никто, никто в здравом уме не собирается оспаривать выдвижение Джо Брэдли. Он был сенатором от округа – не знаю, сколько лет. Итак, ты заявляешь об этом. Затем, когда он, наконец, сообщает, что не будет переизбираться, ты получаешься единственным игроком на поле.
– Да, и в ту минуту, когда он заявляет, на поле выскакивает полдюжины других.
– Ну и что? Ты-то выступил первым. И получишь известность прежде, чем другие начнут действовать.
– А если ваш друг ошибся, и Брэдли снова выставит свою кандидатуру?
– Значит, ты проиграешь. Но у тебя останется вся бесплатная реклама, вся шумиха.
– Ну-у...

 
 

5

Когда его спрашивали, чем он зарабатывает на жизнь, Тони Д’Анджело предпочитал уклончиво отвечать, что связан с политикой. Но он ни разу не баллотировался на выборах и не проводил кампаний за чьи-либо выборы. А вместо этого заключал сделки. Сведения, которыми он владел, позволяли чётко определять точки давления на различных ключевых членов законодательного собрания штата и администрации. Недавно Д’Анджело почти полностью посвятил себя потребностям партийного большинства, и связь не осталась незамеченной, поэтому он встречался с помощником по административным вопросам в захудалом кафе в Саут-Энде, а не в обычном ресторане в Хилле.
– Сейчас, Тони, ты опасен, – объяснил администратор. – Большая шишка из партии огорчился бы, если бы узнал, что я вообще разговариваю с тобой.
Тони Д’Анджело кивнул. Он не огорчился и даже не обиделся. Лидер большинства просто уведомил его через своего административного помощника, что не хочет видеть его рядом с собой. Ничего личного. Просто политика – по крайней мере, тот аспект политики, в который вовлечён Тони.
– Так что же мне делать? – спросил он.
Администратор развёл толстыми, мясистыми руками. Это был крупный, розовощёкий молодой человек лет тридцати, прекрасно понимавший свою силу и значимость.
– Ты слишком часто бросался в глаза, Тони. Репортёр из «Глоб» принялся всюду совать свой нос. До нас дошли слухи, что он создал целую сеть из сенатских корреспондентов, в том числе телевизионщиков, чтобы следить за тобой – из каких офисов ты выходишь и в какие заходишь. Так что Большая шишка считает, что тебе стоит немного отдохнуть. Два-три месяца, а после выборов всё утихнет. Найди себе девушку и отправляйся во Флориду.
– У меня есть девушка.
– Тем лучше, сможешь уехать пораньше.
– Ты говоришь мне, что запахло жареным?
– Может быть, и не так уж сильно. Но зачем рисковать? Даже если ты просто останешься дома – где это? Линн? Ревир?
– Ревир.
– Пусть Ревир. Притихни на некоторое время. Прогуляйся по набережной, подыши морским воздухом, сходи на ипподром, в салоны для игры в бинго…
– Да, а на что мне покупать еду?
– На свои запасы.
– А где мне взять эти запасы?
Помощник по административным вопросам улыбнулся, как будто Тони хлопнул его по колену.
– А твои гонорары за сделки? Что случилось с ними?
– Спроси букмекеров.
– Да? Ну, значит, найдёшь какую-нибудь работу. Я уверен: с твоими связями…
– У меня нет никаких связей в Ревире. Я слишком осторожен, чтобы лезть в местную политику. Там меня никто не знает.
– Как насчёт «Атлантик Дреджинг»? Разве ты не имеешь отношения к тому, что Кэш голосовал против Закона о гавани (22)?
– Я никогда ничего не получал от Кэша. Он всё проворачивал сам и втихую.
Администратор не поверил ему, но, конечно, вслух заявить такое было бы невежливо. Он кивнул.
– И потом, закон всё равно прошёл, – мрачно бросил Тони, высокий худой человек с красивым, хотя и мрачным лицом. У него была странная сардоническая (23) улыбка, обычно начинавшаяся с чего-то похожего на гримасу. Вот и сейчас он улыбнулся именно так, чтобы показать, что знает больше, чем говорит. А также дать понять: его финансовое положение не совсем безнадёжно, но в следующий раз, когда им придётся заниматься совместными делами, ему будут должны.
Потянувшись за счётом, Тони обронил:
– Вот что, парни, вы знаете кого-нибудь в «Атлантик Дреджинг»?
– Ну, например, Фаулера.
– Да, верно, Фаулера. – Чёрт побери, Фаулера – президента компании – знали все. Его имя можно было узнать из телефонной книги. Выскользнув из кабинки и направившись к кассе, Д’Анджело оглянулся через плечо. – Хорошо. Какое-то время я отсижусь дома.
– Если Большая шишка захочет связаться с тобой…
Снова сардоническая улыбка.
– Я сам свяжусь с ним. Так будет лучше.
Когда помощник по административным вопросам уже собрался уйти, Тони позвал его:
– Эй, ребята, у вас есть что-нибудь о Фаулере?
– То есть?
– Ну, что-то вроде того: если бы он знал то, что знаю я, ему было бы интересно поговорить со мной.
Администратор покачал головой.
– Ничего подобного. Если я что-нибудь услышу...
– Конечно.

 
 

6

Белль Гальперин, яркая женщина со светло-рыжими волосами, была полна решимости не преувеличивать изобилие дома Магнусонов, но на протяжении всего обеда – а вообще-то с того момента, как они переступили порог дома – она без устали думала о том, как будет рассказывать «девочкам»: «Мы обедали у Магнусонов – он же клиент Морри, знаете ли…»
Отбивные из ягнёнка и печёный картофель разочаровали только потому, что она предполагала, что основное блюдо будет чем-то необычным и французским. С другой стороны, такая еда подчёркивала её описание миссис Магнусон: «Она такая простая, грациозная и практичная».
Позже, за кофе, она сказала хозяйке:
– У вас прекрасные картины.
– Белль без ума от искусства, – объяснил Морис.
– О, тогда позвольте мне показать вам, – улыбнулась София Магнусон. – У нас на втором этаже есть кое-что, что вам понравится.
– С удовольствием.
– Вы извините нас? – поднялась миссис Магнусон.
Оставшись наедине с Моррисом Гальпериным, Магнусон наполнил кофейные чашки и спросил:
– Вы действительно связаны с храмом, не так ли?
Гальперин кивнул.
– Это правильно. Не то чтобы я был особенно религиозен, знаете ли, но, по-моему, я из тех парней, которые вмешиваются, если им что-то интересно.
– Я сам немного такой, – усмехнулся Магнусон. – По крайней мере, мне нравится знать всё о том, с чем имею дело. Возьмём храмовую организацию. Пока я являюсь членом Совета директоров, то хочу знать, что к чему. Конечно, я посетил только пару собраний, последнее примерно месяц назад, но мне кажется, что мы на самом деле не движемся ни в каком направлении. У меня нет впечатления от программы, если вы понимаете, о чём я.
– Ну…
– Наш президент, кажется, очень порядочный человек, и хорошо справляется с ведением собраний, но у меня нет впечатления, что он руководит политикой. У меня такое чувство, что он больше намерен поддерживать статус-кво (24).
– Ах, вы заметили!
Магнусон улыбнулся.
– Я посетил достаточно заседаний Совета директоров, чтобы уловить всё, что витает в воздухе. Файнберг – тот, кого бы я назвал временным президентом.
– Чудесно, – согласился Гальперин. – Вы совершенно правы. Видите ли, мы – консервативный храм, потому что консерватизм – это своего рода компромисс между ортодоксами и реформистами. Поскольку сообщество недостаточно велико, чтобы поддерживать более одного храма, оно должно быть в значительной степени консервативным. И хотя некоторые из наших президентов склонялись к реформе, а другие – к ортодоксии, все они были в основном консерваторами. Кроме одного. Пару лет назад Честер Каплан сумел добиться избрания, а он – ортодокс, каких поискать.
– Каплан? Тот толстый коротышка в ермолке, который садится в конце стола? Адвокат, верно?
– Верно. И успешный. Он носит ярмулке (25), потому что собрание проводится в храме. А также носит её дома. И уверен, что будет носить её в суде, если судья не будет возражать или это не произведёт плохого влияния на присяжных. И он ходит к миньяну каждый день, утром и вечером. Он чуть ли не расколол конгрегацию в тот год, когда был президентом.
– Значит, Файнберг был избран, чтобы залечить раны, да?
– Более или менее. Во всяком случае, чтобы держаться среднего курса. И он проделал очень достойную работу, поэтому его дважды переизбирали.
– А в следующем году?
– Ах, вот в этом и загвоздка, мистер Магнусон. На последнем заседании Совета директоров Файнберг объявил, что уходит в отставку в следующем месяце. Его жена больна, и они переезжают в Аризону.
– Значит, тогда вице-президент…
– У нас нет вице-президента. Эйб Кан умер менее чем через месяц после вступления в должность. Вполне ожидаемо. Он был болен и стар. – В ответ на поднятую бровь Магнусона Гальперин объяснил: – Он был членом конгрегации с самого начала и внёс много денег. Люди думали, что ему нужно какое-то признание. Вы знаете, как это происходит в Верховные Праздники. Президент и рабби сидят с одной стороны Ковчега, а вице-президент и кантор – когда он не ведёт молитвы – с другой. Поэтому решили, что, если Кан сядет рядом с Ковчегом, он почувствует, что его оценили.
– Понимаю. Значит, без вице-президента и отставки президента будут очередные выборы?
– В точку. Внеочередные выборы. А Каплан планирует снова участвовать в них.
– Если его администрация потерпела фиаско, я не считаю, что у него много шансов, – заметил Магнусон.
– Вот тут вы не правы. Выборы проводятся на собрании всех членов конгрегации. У нас около трёхсот пятидесяти участников, но я не думаю, что придёт более двухсот человек. Из этих двухсот от силы пятьдесят понимают, что происходит. Далее, у Каплана сплочённая группа правоверных. И они примутся за работу. Некоторые будут голосовать за него, потому что его имя знакомо. Другие – потому что он соблюдает традиции, а они полагают, что президент синагоги должен быть именно таким. О, я бы сказал, что у него чертовски хорошие шансы.
– А с кем бы вы выступили против него? Я так понимаю, вы – один из оппозиции?
– В том-то и беда. Мы не смогли определиться с кандидатурой. Объявление Файнберга застало нас врасплох. Мы не организовались на продвижение кого-то одного. У нас слишком много возможностей.
– Как насчёт вас? Вы заинтересованы?
– О нет. Во-первых, это занимает слишком много времени. На эту должность требуется кто-то пожилой и, желательно, тот, кому не нужно зарабатывать на жизнь в обществе таким путём, как я.
– Это почему? По-моему, реклама никому ещё не помешала.
Гальперин покачал головой.
– По сути, это политическая позиция, что означает: хотя половина членов и поддерживает тебя, другая половина – против. Я не могу себе этого позволить.
– Раньше я участвовал в работе храма Цедек в Бостоне (26). Мой дедушка был одним из основателей, – заметил Магнусон как бы между прочим.
– Я надеялся, что вы заинтересуетесь. И уверен, что вы поддержите нашу кандидатуру, кого бы мы ни выбрали…
– Меня не очень-то устраивает задний план, – возразил Магнусон. – Когда я вступаю в организацию, я хочу управлять ей.
– Это значит?.. – Внезапно Гальперина осенило. – Послушайте, вы хотели бы выдвинуть свою кандидатуру?
– Знаете, это довольно неожиданно. Я должен подумать.
– Так может, вы подумаете об этом? – серьёзно спросил Гальперин.
– Я не знаю. Конечно, если бы я думал, что у меня есть шанс выиграть…
– Это выборы, поэтому не может быть никаких гарантий, но…
– О, я и не ожидаю гарантии, но не хотел бы выглядеть глупо. Я новичок в организации и никому не известен…
– Не известен? Да право, мистер Магнусон. Кто здесь известен больше, чем вы? Кто не слышал о «Магнусоне и Беке», самом большом магазине в Бостоне?
– В Новой Англии, – поправил его Магнусон. – Однако мы больше не связаны с ним. Хотя новые владельцы по-прежнему используют наше имя.
– Вот именно это я и имею в виду. Имя известно.
– Но у меня нет предвыборного штаба…
– Скажите слово, и я устрою вам штаб.
Магнусон улыбнулся.
– Вы очень убедительны. Вот что я вам скажу: поспрашивайте вокруг, забросьте наживку, а потом сообщите мне о результатах. Тогда и решим.
По дороге домой Белль Гальперин не могла сдержать восторга, выпаливая в необычайном возбуждении:
– У них есть Шагал и Сёра, а в спальне – настоящий Ренуар (27). Представь, в спальне. – Затем внезапно сменила тему: – Он хотел встретиться с тобой по какому-то юридическому вопросу?
Муж усмехнулся.
– Нет. Он хочет быть президентом храма.
– Президент? Но... но он никогда не был должностным лицом. Он справится?
– Почему бы и нет? Нет правил, которые это запрещают. Любой член конгрегации может выдвинуть свою кандидатуру. А он – один из конгрегации.
– И он хочет, чтобы ты руководил его кампанией?
– Что-то в этом роде.
– Он сумеет? У него есть шанс? Я имею в виду, что никто его не знает и всё такое.
– Не-ет, но с другой стороны, все знают имя, и всем по душе миллионер.
– Он собирается платить тебе работу?
– Этот вопрос не обсуждался.
– Тогда что ты от этого выиграешь?
– Видишь ли, когда слоняешься вокруг людей с такими деньгами, как у Говарда Магнусона, часть перепадает и тебе.

 
 
7

Лора Магнусон в двадцать пять лет была симпатичной, даже хорошенькой, если не красавицей. Её рот был широковат, а нос – длинноват с точки зрения современного вкуса, судя по моделям на обложках журналов, глаза – внимательны и проницательны, подбородок демонстрировал твёрдость и решимость, каштановые волосы до плеч были разделены посередине и зачёсаны назад за уши в стиле, который требовал минимальных усилий.
Она закончила Брин-Мар (28) со степенью magna cum laude (29) в области политических наук и поступила в Лондонскую школу экономики на три года, чтобы вернуться без степени. И объяснила обожавшему её отцу и понимавшей её матери:
– У меня было чувство, что если я получу докторскую степень, то рано или поздно обнаружу себя преподавателем. А я этого не хочу.
– А чего ты хочешь? – спросил её отец.
– О, я не знаю. Может быть, заняться чем-нибудь в сфере управления.
Она сидела дома пару месяцев, ничем не занимаясь – по крайней мере, с точки зрения родителей. Несколько раз побывала в Нью-Йорке, чтобы купить одежду, пойти в театр, навестить друзей и бывших одноклассников. Магнусоны устроили для неё пару вечеринок в Барнардс-Кроссинге, чтобы она могла повстречать новых людей, сыновей и дочерей своих знакомых, приехавших из Бостона. В течение дня, если была хорошая погода, Лора усаживалась в машину и разъезжала по графству до Рокпорта, чтобы побродить по картинным галереям, или до Глостера, чтобы пообедать на пристани и понаблюдать за чайками. Вечерами она предпочитала отправляться в Бостон или Кембридж на лекцию или встречу, которая, по её мнению, могла бы представлять интерес.
Тем вечером Лора решила поехать в центр города, размышляя: то ли пойти в кино, то ли просто побродить по улицам, чтобы возобновить знакомство со старым городом. Проходя мимо унитарианской (30) церкви, она заметила табличку с надписью: «Ночь Кандидатов. Шанс встретиться с кандидатами».
Она проехала ещё один квартал, чтобы найти парковочное место, а затем пошла обратно. Встреча проходила в ризнице, где уже сидела пара сотен человек. Но комната была заполнена меньше чем наполовину, хотя к моменту появления Лоры оставалось несколько минут до начала собрания.
В широком проходе, окружавшем комнату, установили маленькие складные столики, на каждом из которых разложили агитационные материалы конкретного кандидата. Рядом с ними сидели агитаторы, предлагавшие интересующимся пластиковые значки, наклейки на бампер автомобиля и тому подобное. На платформе для кандидатов стоял ряд из пятнадцати стульев. Председательствовал один из членов городского управления, Герберт Боттомли, высокий, худой, сутулый мужчина с непослушными седыми волосами и густыми бровями. В мешковатом костюме и очках в стальной оправе он выглядел, как школьный учитель на пенсии, председательствовавший на собрании клуба «Золотой век» (31), но в действительности в свои пятьдесят был успешным подрядчиком и пользовался большой популярностью в городе.
Боттомли стукнул по кафедре молотком и провозгласил:
– Внимание, прошу всех успокоиться и призываю к порядку. Я собираюсь пригласить кандидатов, они рассядутся позади меня, и вы сможете рассмотреть их. – Он отошёл в сторону, открыл дверь и торжественно объявил: – Дамы и господа, кандидаты.
Кандидаты появились в ризнице: кто-то – робко, кто-то – напыщенно, изображая уверенность, кто-то – улыбаясь, кто-то – задумчиво. Но каждый был заинтересован в том, чтобы продемонстрировать позицию, которая с большей вероятностью создаст хорошее впечатление и тем самым обеспечит голоса. Очевидно, в соседней комнате они выстроились колонной, поэтому вышли на сцену, соблюдая очерёдность: первый занял кресло справа, остальные последовательно расположились слева.
Когда все расселись, председатель Боттомли продолжил:
– К сожалению, нас не посетил ни один из кандидатов на должность в руководстве штата – губернатора, заместителя губернатора и генерального прокурора, – но за них выступят их представители. Далее, мы хотим сократить официальную часть собрания, чтобы бо;льшую часть вечера мы могли посвятить неофициальному знакомству с кандидатами. Поэтому я попрошу выступающих ограничиться четырьмя минутами. Так, пятнадцать раз по четыре – шестьдесят минут, всего час. Так будет правильно. – Он повернулся лицом к кандидатам. – Я не собираюсь включать секундомер и перебивать вас в середине предложения. Я просто встану и подойду к вам, и вы поймёте, что пора заканчивать. Согласны? Хорошо, тогда мы начнём с представительства штата. Дамы и господа, первый оратор, – он заглянул в список, – Чарльз Кимборо. Мистер Кимборо, прошу.
Кимборо был человеком средних лет, улыбающимся и уверенным в себе, возможно, потому, что действительно совершенно не волновался. Губернатор, демократ, которого он представлял, мало что мог выиграть или проиграть в этой аудитории, в подавляющем большинстве – республиканской.
– Я здесь, чтобы передать вам приветствия Его Превосходительства и выразить сожаление по поводу того, что он не смог быть с вами сегодня вечером из-за ранее данного обязательства. Сегодня я пришёл, чтобы убедить вас вновь поддержать его кандидатуру на высокий пост, который он сейчас занимает и на котором он продемонстрировал свои способности и свою заботу… – и так далее, все четыре минуты. Когда Боттомли шагнул к нему, Кимборо запнулся, но изящно завершил: – Я мог бы занять весь вечер, перечисляя достижения Его Превосходительства за четыре года пребывания в должности, но Герб ясно даёт понять, что мне пора заканчивать, выразив вам благодарность за внимание, вежливость и гостеприимство. Спасибо.
Следующие шестеро выступавших представителей кандидатов на руководящие посты в штате – как республиканцы, так и демократы – один за другим рекламировали достижения своих работодателей. Это было смертельно скучно, и часть зрителей ушла. У Лоры Магнусон появилось искушение последовать за ними, но Джон Скофилд, сидевший на платформе, пробудил её любопытство и интерес. Он, безусловно, был молод и симпатичен, но самое главное – у него хватило смелости (или безрассудства) бросить вызов действующему сенатору Джосайе Брэдли. Прочие вступили в гонку только после того, как Брэдли объявил, что не будет добиваться переизбрания. Лора задавалась вопросом, упомянет ли он об этом во время своей речи.
Боттомли вышел вперёд, поднял руки и помахал публике, чтобы привлечь внимание.
– Хорошо, друзья, – сказал он. – Теперь, когда мы закончили с руководством штата, можем заняться той частью программы, которая вас особенно интересует, а именно – кандидатами на должности сенатора и представителя в Генеральный суд (32). К счастью, ни у кого из них не было неотложных дел (хихиканье и смешки), и все они присутствуют здесь. Сначала мы выслушаем кандидатов в сенаторы штата. Их трое, и все считают себя республиканцами. Я не знаю, почему демократы не выдвинули своих кандидатов (смешки). Мы предоставим им слово в алфавитном порядке. Итак, – беглый взгляд на список, – мы начнём с Томаса Баджо, члена городского совета Ревира, затем выступит Альберт Кэш, представитель нашего округа в Генеральном суде, а завершит Джон Скофилд из Барнардс-Кроссинга. Мистер Баджо, прошу.
Баджо был коротким, толстым, смуглым, с иссиня-чёрными щеками, густыми тёмными волосами и маленькими гитлеровскими усиками. Он вышел вперёд, источая уверенность.
– Как городской советник Ревира, я учредил… я предложил… я вызвал… – И в заключение: – То, что я сделал для моего родного города Ревира, я могу сделать для всех городов и посёлков округа, став сенатором. И трудиться я намерен с той же преданностью долгу, с той же сосредоточенностью, которые проявил, будучи городским советником.
Он сел под вежливые аплодисменты. Лоре пришло в голову, что он допустил ошибку, потратив всё время на изложение своего послужного списка в качестве члена городского совета, хотя бы потому, что это включало повторение высказываний от первого лица — что всегда являлось проблемой при цитировании вышеуказанного списка.
Альберт Кэш был пожилым человеком далеко за пятьдесят. Он говорил гладко и бегло, а лицо оставалось бесстрастным, как будто слова звучали с магнитофона. Суть речи Кэша заключалась в том, что он посвятил свою жизнь служению обществу. Он перечислил все политические должности, которые занимал, включая комиссии и комитеты, куда его включали. И теперь, после трёх сроков в качестве представителя в Генеральном суде, будет только справедливо, если его изберут в Сенат.
Он также получил вежливые аплодисменты, хотя кто-то в аудитории крикнул:
– Как насчёт Закона о гавани?
Притворяясь, что не слышит, Кэш вернулся на своё место, и одновременно несколько человек в аудитории обернулись, чтобы взглянуть на кричавшего. Лора сделала мысленную пометку: узнать об этом Законе и роли Кэша в этом – хотя бы потому, что она увидела намёк на смущение в том, как небрежно Кэш рассматривал потолок в задней части зала, усаживаясь на своё место.
– Говори с теми, кто там будет, – советовал Малкейхи. – То есть не беспокойся о тех, кого нет. Понял, что я имею в виду?
– Конечно, – ответил Скофилд.
Малкейхи пристально посмотрел на него.
– Ничего подобного. Пустые слова. Вот смотри: собрания в округе Эссекс проходят в Линне и Ревире, а также в Барнардс-Кроссинге. Так? Ну, и кто будет присутствовать на том собрании, о котором идёт речь? Только жители Барнардс-Кроссинга. И всё. Может быть, забредёт один-два человека из Линна или Ревира, но маловероятно, и в любом случае их не стоит брать в расчёт. Поэтому прими решение: ты разговариваешь только с людьми из Барнардс-Кроссинга. Уловил? Когда окажешься в Линне, будешь разговаривать только с тамошними обитателями. То же самое и в Ревире. Суть в том, что не следует разговаривать с кем-то, кого там нет.
– Да, но ведь меня услышат, разве не так?
– Конечно, если ты президент Соединённых Штатов и выступаешь в Алабаме, мы узнаем об этом и здесь, в штате Массачусетс, но если ты баллотируешься в сенаторы штата, занимайся самообманом – цитировать тебя не будут. Если там найдётся репортёр из «Линн Экспресс» считай, что тебе повезло, даже если тебя упомянут всего лишь как одного из выступавших. Кто противостоит тебе? Ал Кэш из Линна и Томми Баджо из Ревира. Пусть так. Кэш был представителем Линна в Генеральном суде в течение нескольких сроков. Он расскажет о своей деятельности и заявит, что заслуживает продвижения в Сенат. Но собравшимся на это плевать. То же самое с Томми Баджо, который был членом городского совета. Он расскажет о своих достижениях, но всё это было в Ревире, так с какой стати его речь должна произвести впечатление на добропорядочных избирателей Барнардс-Кроссинга?
– Да, но о чём я буду говорить? У меня нет заслуг.
– Тогда выступай с тем, что у тебя есть.
– Но у меня ничего нет.
– Отнюдь. Ты местный парень, и при этом симпатичный и дружелюбный. Вот и покажи им, что ты симпатичный и дружелюбный. Люди не слушают; они смотрят. Вот почему телевидение побеждает радио. Ты просто стоишь и позволяешь всем видеть тебя, а то, что ты говоришь, не имеет ни малейшего значения.
Лора видела, что Скофилд нервничал, и ей стало жаль его. Он одарил публику смущённой мальчишеской улыбкой, а затем нервным хмыканьем.
– Я Джон Скофилд, мне двадцать восемь лет. Я практикующий адвокат с конторами в Салеме. Я не женат, – начал он. – Я родился прямо здесь, в Барнардс-Кроссинге, и прожил здесь всю свою жизнь. И моя семья живёт здесь с колониальных времён. Я ходил в школу «Гейтскилл», затем в старшую школу «Барнард». После чего отправился в Гарвард, в Гарвардскую школу права (33). Возможно, несколько лет назад к ним было немного проще попасть. Я люблю этот город и его жителей. – Он продолжал рассказывать о различных местах в городе – Лендинге, Фримонт Хилле, Детском острове – и о том особом значении, которое, которые они имели для него. Внезапно он услышал за спиной лёгкое шарканье и скрип, говорившие о том, что Боттомли встал и направляется к нему. Мысли Скофилда мгновенно сосредоточились на том, как закончить свою небольшую речь, но осенило его, когда он ощутил присутствие председателя собрания рядом с собой, эта мысль пришла ему в голову. — Дело в том, — улыбнулся Джон, — что мне нравится то, что есть, и я абсолютно ничего не хочу менять.
Лоре показалось, что Скофилду аплодировали чуть громче и менее равнодушно, чем другим ораторам, но, в конце концов, он был единственным кандидатом из Барнардс-Кроссинга.
Затем последовали выступления тех, кто баллотировался в представители. Лору Магнусон они не интересовали, но она осталась, потому что хотела поговорить со Скофилдом, чтобы увидеть его вблизи. Наконец, председатель объявил:
– Ну что ж, друзья, вы услышали всех, и это заняло чуть больше часа – совсем неплохо. Я думаю, кто-то из наших гостей задержится, и вы можете поговорить с ними в неформальной обстановке, или поспорить, если пожелаете.
Лора подошла к стойке с материалами кампании, предполагая, что именно туда он и спустится с платформы, и обнаружила, что Скофилда там нет. Поэтому она поспешила к двери и достигла её одновременно с ним.
– Вы произнесли впечатляющую речь, – произнесла она.
Удивлённый, он остановился и с интересом посмотрел на Лору:
– В самом деле?
Она торжественно кивнула.
– Очень. Это будет темой вашей кампании?
Скофилд почувствовал себя в тупике: какое из его слов могло бы стать темой для кампании?
– Э-э… что… то есть, какая часть...?
Лора почувствовала: он не представлял, о чём она говорила, и даже не думал о каком-либо политическом эффекте.
– Вы сказали, что против перемен.
– Ну, знаете, я просто, понимаете, выражал свои чувства…
– Дело в том, – продолжала она, – что большинство собравшихся здесь сегодня вечером – люди среднего возраста или старше. И так можно охарактеризовать практически всех избирателей. Молодые хотят перемен, а пожилых изменения беспокоят. Они боятся их. Поэтому, когда вы сказали, что хотите оставить всё по-прежнему, большинство зрителей это одобрили. Политики всегда говорят людям, что собираются что-то изменить. А немолодые слышали эти обещания всю свою жизнь, и не верят им. Так что кампания против перемен может действительно сработать.
– Кажется, вы много знаете о политике. Вы репортёр или кто-то в этом роде?
– Нет, просто интересуюсь.
– Слушайте, мы могли бы пойти куда-нибудь и выпить и, может быть, одновременно поговорить об этом?
– Хорошо. Куда? Рядом кофейня на Уэст-стрит.
– Да, но в это время ночи очень людно, – возразил Джон. – Как насчёт съездить в Салем? Я припарковался прямо за углом.
По пути он искоса бросал на неё взгляды, не зная, пытается ли она его закадрить или серьёзно интересуется политикой.
– Пришли, – сказал он.
Лора слегка испугалась, увидев машину ярко-розового цвета.
– Это ваша машина? – спросила она. – Я-то считала вас консерватором. А она похожа на фургон мороженщика.
Джон усмехнулся.
– Это и есть – или был – фургон мороженщика – вернее, что-то в этом роде. Парень, у которого я его купил, владел четырьмя грузовиками того же самого цвета, которые развозили мороженое по окрестностям, а он разъезжал по округе, следя за ними. Потом он разорился, и я купил эту машину задёшево из-за окраски. Я планирую перекрасить её. Без этого не обойтись.
Начну с крыльев. Просто руки не доходят. – Он не стал объяснять, что купил машину чуть ли не год назад.
– Надеюсь, вы не займётесь этим до выборов. Автомобиль, который так выбивается из общего ряда, может принести пользу кампании.
– Вы так думаете?
– Конечно. Это принесёт вам мгновенное признание. Вы планируете установить что-нибудь на крыше, не так ли?
– Безусловно.
– На вашем месте я бы сделала это прямо сейчас. То, что принесёт вам голоса избирателей, и это самый простой способ получить признание. Установите табличку с вашими фотографией и именем.
– Вы так много знаете об этом.
– Не так много, как хотелось бы знать.
– Вас интересует политика? – спросил Джон с любопытством.
– Я думаю, что она – самое захватывающее из того, что существует в мире.

 
 

8

На специальном собрании членов общины, созванном для выборов нового президента храма, успешный кандидат даже не присутствовал. Как и рабби Смолл, поскольку, строго говоря, он не был членом правления храма. Рабби ушёл домой сразу после миньяна, до начала встречи. О результатах его уведомил Мортон Брукс, директор религиозной школы, который также не входил в правление, но присутствовал, потому что по воскресным утрам школа была открыта, и собрание проходило в актовом зале школы.
Вскоре после полудня Мортон Брукс с грохотом промчался по улице в спортивной машине и остановился перед домом рабби. Он позвонил, и когда Мириам открыла дверь, широко расставил руки и объявил:
– Та-дам!
Для визита он облачился в светло-палевое спортивное пальто в «ёлочку» с замшевыми лоскутами на локтях и кожаной вставкой с петлицей на одном лацкане. Под пальто виднелись кремовая спортивная рубашка с открытым горлом и ярко-красный шарф. Брюки песочного цвета обтягивали короткие тонкие ноги, а шоколадно-коричневые замшевые туфли демонстрировали причудливые шнурки.
Мириам улыбнулась:
– Да вы просто красавчик, Мортон. Заходите.
– Воскресенье в городке, – кратко ответил он, как будто давая исчерпывающее объяснение.
– Но директор религиозной школы…
– Мириам, уж вам-то известно, что это временно, – укоризненно произнёс Мортон. Хотя он уже восьмой год занимал должность директора религиозной школы Барнардс-Кроссинга, а до этого в течение нескольких лет преподавал в других еврейских школах, он считал свои занятия всего лишь временной работой и ждал возможности вернуться к своему истинному призванию – театру. Некогда он был бухгалтером и основным фактотумом (34) идишской театральной группы в Нью-Йорке, постоянно находившейся на грани банкротства, и иногда брался за небольшую роль, чтобы сэкономить на жалованье для актёра.
В гостиной Мортон без устали ходил взад-вперёд, как режиссёр, разъясняющий сцену артистам:
– Вот смотрите. Хотя собрание было назначено на десять часов, многие пришли к девяти, потому что отводили детей в школу. Думали, что они с нетерпением будут ожидать десяти? Ничего подобного, люди продолжают приходить, толпиться и болтать. Будто наступила очередная Неделя Старого Дома (35). Итак, десять часов, затем четверть одиннадцатого, половина одиннадцатого. Уже одиннадцать, а началом представления и не пахнет. Затем в углу я вижу Каплана, одного из кандидатов – сразу и не заметишь – и его приятелей, долговязого Херби Коэна, Гарольда Гестнера и Хайми Стерна; они подходят к нему и что-то шепчут на ухо. А он слушает и делает какие-то заметки на бумаге – список членов, наверное. И мне всё становится ясно. Видите ли, он продолжает проводить кампанию. Магнусона нет рядом, а Каплан куёт железо, пока горячо. – Он кивнул и подмигнул своей проницательности.
– А как вы всё это увидели? – спросил рабби. – Разве у вас не было занятий?
– Урок у меня в десять. Ну вот, я вхожу в свой кабинет в десять часов, чтобы взять расписание, и кого я вижу за своим столом, если не нашего президента Сэма Файнберга? «Надеюсь, вы не против, что я занял ваш кабинет», – грит он (36). И что мне сказать? Что я против? Ну, вы знаете: когда я преподаю, то вечно бегаю в соседний кабинет за текстом, который поможет подчеркнуть какую-то особую мысль. Я не мог сделать это в присутствии Сэма Файнберга. Он подумал бы, что я шпионил за ним. Так что я дал своему классу письменную работу. А одиннадцать часов – моё время; я сижу в кабинете и жду родителей, которые хотят поговорить со мной о детях. Но когда я вернулся в кабинет, чтобы положить работы учеников в ящик стола, он бросил на меня такой взгляд, будто я не… не...
– Незваный гость? – предположила Мириам.
– Точно. Что-то вроде незваного гостя, наглого пришельца. Пришлось слоняться по коридору возле актового зала, выясняя, какие родители хотят меня видеть, так что я был рядом, понимаете?
– Но собрание, наконец, началось, – терпеливо промолвил рабби.
– Ясное дело. Но когда? Без четверти двенадцать! – торжествующе воскликнул Брукс, как будто получил главный приз.
Рабби посмотрел на каминные часы. Половина первого.
– Значит, собрание ещё продолжается? – спросил он.
– Закончилось. Они начали без четверти двенадцать и управились к полудню.
– А выборы? Они провели выборы?
– Я и пытаюсь сказать вам об этом, если только вы позволите мне.
– Пусть рассказывает по-своему, Дэвид, – предложила Мириам.
– Спасибо, Мириам, – бросил ей быстрый благодарный взгляд Мортон Брукс.
– Согласен, – заключил рабби. – Все просто толпились вокруг, просто говорили друг с другом и…
– И Каплан проводил кампанию, – подхватил Брукс, предостерегающе подняв указательный палец. – Не забывайте об этом. Его лейтенанты ходили везде и всюду, перешёптывались с теми и другими, а затем отчитывались перед Капланом.
– Хорошо, не забуду, – добродушно заверил его рабби.
– Поэтому я думаю, – продолжал Брукс, – что именно люди Каплана тормозили работу. Почему? Таким образом, они могли пройти по всем базам (37), связаться с как можно бОльшим количеством членов общины до начала голосования. И я подумал, что он победит, потому что он в храме практически с самого начала, и он соблюдающий (38), и ходит к миньяну каждый день, тогда как Магнусон – новоявленный выскочка, и кто его знает? Но потом я замечаю, что лицо Каплана становится более серьёзным, как будто всё не так уж хорошо. Он и его ребята сгрудились в углу и о чём-то спорят, и кто-то придерживается одного мнения, а другие – противоположного. Но довольно скоро они приходят к какому-то соглашению, потому что все кивают головой, словно в них пружинку встроили. Затем Каплан спускается ко входу в зал, где сидит секретарь Мелвин Вейл, наклоняется и что-то шепчет ему, и я вижу, что Мелвин удивлён. Затем он кивает, встаёт и убегает по коридору. Я стою у дверей, и он даже не бросает мне: «Привет, Морт», хотя я был у него в гостях не знаю, сколько раз. Он заходит в мой кабинет, где до сих пор сидит Сэм Файнберг.
Я подумал было пойти за ним – ну, например, достать какие-нибудь бумаги из своего стола – но прежде чем я смог принять решение, дверь открывается, и Файнберг выходит из кабинета и идёт по коридору, он останавливается у дверей зала, и как только его заметили, все начинают успокаиваться и занимать места – как кучка детей в классе, когда учитель возвращается после того, как вышел на несколько минут. Он поднимается на трибуну и объявляет собрание открытым. Без четверти двенадцать. Так. Затем Файнберг говорит: «У меня есть объявление. Мистер Каплан, один из двух кандидатов на этих выборах, уполномочил меня заявить от его имени, что ради сохранения единства он уходит в отставку и просит, чтобы Говард Магнусон как оставшийся кандидат был избран путём аккламации (39)». Ну, на пару минут разразился традиционный пан… пан… – как это называется?
– Пандемониум (40)? – предположил рабби.
– Правильно. Обычный кромешный ад. Все кричат, спорят. Видите ли, помощники Каплана знали, что должно было случиться – должно быть, ещё с того времени, когда спорили в углу – но не удосужились предупредить тех, на кого они давили, чтобы Каплан получил их голоса. Многие подумали, что Каплан продался, что Магнусон купил его. Вы не выглядите удивлённым, Дэвид.
– Ничуть, – согласился рабби. – Я полагал, что Магнусон победит.
– Полагали? Но почему?
– А почему Каплан сдался без боя? – спросила Мириам.
– О, я думаю, что Мортон прав: Каплан подсчитывал голоса и понял, что проиграет, но не просто так, а с разгромным счётом. Вот он и снял свою кандидатуру, чтобы не позориться.
Мортон Брукс поднял руки и покачал головой.
– Я не понимаю. Зачем им голосовать за Магнусона?
– Не понимаете? Скажите мне, Мортон: когда вы вернётесь в Нью-Йорк и сообщите друзьям, что являетесь руководителем религиозной школы Храма Барнардс-Кроссинга, то уверены, что не упомянете, что президентом является Говард Магнусон? Сам Говард Магнусон?
Брукс небрежно пожал плечами.
– Возможно. Но причём тут…
– И каждый прихожанин храма поступит так же. Каплан просто обычный, порядочный человек, а Магнусон – это нечто. О нём писали в «Тайме», а акции «Магнусон и Бек» котируются на бирже. Может быть, кому-то приходило в голову, что Магнусон, став президентом, внесёт свой вклад в различные храмовые проекты, но я полагаю, что большинству хватило громкого имени.
– Пусть так. Но зачем ему эта работа?
Рабби покачал головой.
– Это я не знаю.
– Может быть, он ударился в религию, – предположил Брукс.
Рабби улыбнулся.
– Может быть. По-моему, путьобретения религии для магната – стать президентом конгрегации.

ПРИМЕЧАНИЯ
1.   Храм – у Кемельмана так именуются и собственно здание синагоги, и конгрегация (прихожане, паства, т. е. верующая часть еврейской общины города). Храмом руководит правление с президентом, избираемым на определённый срок. Правление учреждает комиссии, в ведении которых находятся различные вопросы. (Здесь и далее примечания переводчика).
2.   Кашру;т — термин в иудаизме, означающий дозволенность или пригодность чего-либо с точки зрения галахи (см. ниже). В русском языке прилагательное коше;рный образовано от ;;;;;;;;;; (каше;р, ашкеназский вариант произношения — ко;шер). Галаха; — традиционное иудейское право, совокупность законов и установлений иудаизма, регламентирующих религиозную, семейную и общественную жизнь верующих евреев.
3.   Пояснение для тех, кто не читал предыдущие романы. В иудаизме, как и в любой религии, есть множество течений, различающихся прежде всего по строгости соблюдения заповедей и взглядам на применение этих заповедей в современном мире. Очень приблизительно можно выделить четыре группы (в порядке возрастания, так сказать, либерализации взглядов): ортодоксы, консерваторы, реформисты и прогрессивисты. Рабби Смолл – раввин консервативного толка. Правление храма Барнардс-Кроссинга специально пригласило консервативного раввина в виде своеобразного компромисса – для того, чтобы привлечь в храм максимальное количество верующих разных взглядов. В противном случае религиозной жизни иудейской общины грозил бы упадок, так как ортодоксы не пошли бы к реформистам, а те, в свою очередь – к ортодоксам.
4.   Так в оригинале. Хотя в романах недельной серии сына зовут Джонатан.
5.   Миньян – необходимый кворум для совершения публичного богослужения, община из не менее 10 взрослых евреев-мужчин старше 13 лет и 1 дня, собирающаяся для общинного богослужения и проведения ряда религиозных обрядов.
6.   Миз — «госпожа»; нейтральное обращение к женщине в англоязычных странах. Ставится перед фамилией женщины, как замужней, так и незамужней — в том случае, если её семейное положение неизвестно или она сознательно подчёркивает своё равноправие с мужчиной. Появилось в 1950-х годах; вошло в употребление с 1970-х годов по инициативе феминистского движения.
7.   Кембридж. Речь идёт не об английском городе, где расположен знаменитый Кембриджский университет, а о городе в штате Массачусетс в США, который отделяется рекой Чарльз от Бостона. Как и его английский тёзка, американский Кембридж является крупным интеллектуальным центром – здесь расположены не менее знаменитые Гарвардский университет, Массачусетский технологический институт (MIT), Университет Лесли и Международная бизнес-школа Hult.
8.   «АХЕПА» – Американо-греческий прогрессивный просветительский союз — базирующаяся в США крупнейшая и старейшая в мире действующая международная греческая низовая общественная некоммерческая благотворительная организация, учреждённая 26 июля 1922 года в Атланте (Джорджия) в ответ на чинимые членами Ку-клукс-клана изуверства, имевшие место в американском обществе в начале XX века, а также для оказания помощи греческим иммигрантам в ассимиляции в это общество.
9.   Корпоративная политика — это принципы, правила и регламенты, которыми должны руководствоваться в своей работе сотрудники и руководство данной организации. Институциональная политика – проводимые государством мероприятия по формированию новых, устранению старых и трансформации имеющихся собственнических, трудовых, финансовых, социальных и других экономических институтов.
10. 1 фут – примерно 30,5 см.
11.   Шаббат – седьмой день недели в иудаизме, суббота, в который Тора предписывает евреям воздерживаться от работы. Как и все еврейские праздники, он начинается накануне вечером (т. е. в пятницу) с заходом солнца, а завершается в тот же период в субботу. Шаббатние службы – службы наступления и завершения субботы.
12.   Финикс – столица Аризоны.
13.   Спиро Агню избирался вице-президентом вместе с Никсоном на два срока в 1968 и 1972 гг., на выборах 1976 г. планировал баллотироваться в президенты. В июне 1973 года были преданы гласности некоторые его финансовые злоупотребления (уклонение от налогов, взятки) и началось судебное преследование. 10 октября 1973 Агню в рамках соглашения о признании вины фактически признал одно из обвинений (отказался объяснять происхождение суммы денег, полученной в 1967 году) и ушёл в отставку с поста вице-президента. На его место тогдашний президент Ричард Никсон назначил Джеральда Форда. А в 1974 году и сам Никсон ушёл в отставку под угрозой импичмента, и очередным президентом США стал Дж. Форд.
14.   В оригинале – Сискина, но по-русски это звучит не очень-то прилично.
15.   Здесь и далее идёт речь о событиях, описанных в шестом романе недельной серии – «В среду рабби промок». Попытка организовать загородную обитель для членов конгрегации (несмотря на возражения рабби) закончилась сокрушительным провалом.
16.   Верховные праздники (Йамим нораим (ивр.), Дни покаяния, Дни трепета) – десять дней между Рош-ха-Шана, Новым годом, и Йом-Кипуром, Судным днём.
В той части синагоги, которая соответствует местоположению святилища в храме, устанавливается большой шкаф (иногда в нише), покрытый занавесом. Такой шкаф называется «синагогальный ковчег», символизирующий Ковчег Завета в Иерусалимском Храме, в котором хранились скрижали с десятью заповедями. В шкафу находятся свитки Торы — самое священное достояние синагоги. В день, когда проводится служба по поводу Йом-Кипура, для совершения молитвы к Ковчегу Завета вызываются заслужившие почести члены конгрегации.
17.   Одно из требований кашрута – не смешивать мясное и молочное, как в отношении еды, так и в отношении посуды.
18.   Давен – читать предписанные литургические молитвы (идиш).
19.   Амида — одна из основных молитв в иудаизме, центральный элемент ежедневного богослужения.
20. . Уотерфронт Тауэрс – апартаменты на набережной.
21.   Законодательная власть каждого штата (кроме Небраски) называется Конгрессом и состоит из двух палат: верхняя – Сенат, нижняя – Палата представителей (в некоторых штатах – Палата делегатов, Генеральная ассамблея).
22.   «Атлантик Дреджинг» — судя по названию, компания занимается дноуглубительными работами в океане. Закон о реках и гаванях может относиться к одному из многих законодательных актов и ассигнований, принятых как Конгрессом Соединённых Штатов, так и местными законодательными собраниями с момента принятия первого такого закона в 1824 году. В частности, он предусматривает финансирование исследований и различных работ в реках и гаванях.
23.   Сардонический смех — злобно-насмешливый, презрительный смех или, реже, горький смех утраты.
24.   Status quo – существующее положение (лат.).
25.   Ярмулке – кипа, ермолка (идиш).
26.   Храм Израиля – реформистская синагога в американском городе Бостон, Массачусетс. Одно из её подразделений – Охель Цедек («Шатёр справедливости»).
27.   Марк Захарович (Моисей Хацкелевич) Шагал (1887 – 1985 гг.) — русский и французский художник еврейского происхождения. Помимо графики и живописи занимался также сценографией, писал стихи на идише. Один из самых известных представителей художественного авангарда XX века. Жорж-Пьер Сёра (1859 – 1891 гг.) — французский художник-импрессионист, основатель неоимпрессионизма, создатель оригинального метода живописи под названием «дивизионизм», или «пуантилизм». Пьер Огюст Ренуар (1841 —1919 гг.) — французский живописец, график и скульптор, один из основных представителей импрессионизма. Известен, в первую очередь, как мастер светского портрета, не лишённого сентиментальности.
28.   Брин-Мар – частный женский гуманитарный университет в г. Брин-Мар, Пенсильвания, США. В переводе с валлийского языка bryn mawr означает «большой холм». Основан в 1885 году квакерами. Входит в ассоциацию семи старейших и наиболее престижных женских колледжей на восточном побережье США.
29.   Латинские награды представляют собой фразы на латыни, показывающие уровень отличия при получении академической награды. Выделяются следующие их типы (в порядке увеличения отличия):
лат. cum laude (с почётом);
лат. magna cum laude (с большим почётом);
лат. insigni cum laude (с заметным почётом);
лат. maxima cum laude (с максимальным почётом);
лат. summa cum laude (с наибольшим почётом);
лат. egregia cum laude или eximia cum laude (с исключительным почётом).
30. Унитарианство (Унитарианская церковь) — антитринитарное движение в протестантизме. Отвергает догмат о Троице, некоторые теологи не принимают также учение о грехопадении.
31.   Клуб «Золотой век» — аналог обществ «Для тех, кому за сорок» и клубов для общения пожилых.
32.   Генеральный суд — название законодательных органов штатов Массачусетс и Нью-Гэмпшир. Этот термин использовался в колониальные времена для описания группы, обладающей как судебной, так и законодательной властью.
33.   Гарвардская школа права – юридический факультет Гарвардского университета.
34.   Фактотум (от лат. facere – делать, totum – всё) – человек, заведующий всеми делами, домашними или какой-либо отраслью общественных; в ироническом смысле – человек, всюду сующий свой нос, во всё вмешивающийся.
35.   Неделя Старого Дома – практика, зародившаяся в регионе Новая Англия в Соединённых Штатах, аналогична празднику урожая или фестивалю. В начале 19-20 веков она включала в себя усилия муниципалитетов по приглашению бывших жителей деревни, посёлка или городишки – обычно людей, которые выросли в муниципалитете и в зрелом возрасте переехали в другое место – посетить «Старый Дом», родительское хозяйство и родной город. Некоторые муниципалитеты отмечают этот праздник ежегодно, в то время как другие – каждые несколько лет.
36.   Брукс использовал слово «sezee» из диалекта чернокожего населения южных штатов – искажённое «says he», «говорит».
37.   Бейсбольный термин.
38.   Соблюдающий – в данном случае приверженец строгого и неукоснительного исполнения религиозных правил, ортодокс.
39.   Аккламация – единодушное принятие или отклонение собранием какого-либо устного предложения без голосования, по реакции участников собрания, выражаемой возгласами, репликами и т. п.
40.   Пандемониум – 1) собрание злых духов, царство сатаны; 2) храм, посвящённый всем демонам. В переносном смысле – ад кромешный (лат.).