Утро началось с оглушительной песни петуха. Звонкое «ку-ка-ре-ку» прозвучало где-то совсем рядом. За первым заголосил второй, третий петух. Проснувшись, Седой обнаружил, что в мире стоит тишина. Жуткая тишина! Ни выстрела, ни воплей мутантов, ни воя чернобыльских псов… Жутью обожгла мысль, что запахов Зоны тоже не ощущается, пахло свежим утром, травой… Открыл глаза: поблекшие звёзды чуть светились на небосклоне. Замычала крова, другая… Тявкнул пёс…
Рука машинально поискала автомат. Не нашла… Сталкер резко вскочил на ноги, огляделся…
Перед ним сидела небольшая рыженькая собачонка. Она виляла хвостом и заискивающе смотрела в глаза, смешно наклонив вислоухую голову.
Вспомнил, что вчера они с Глюком принесли Ваську в хату старухи, положили на кровать с белоснежной простынёй. Бабка махнула на них рукой, сказала, что сама справится и выпроводила на улицу. «Вам и под навесом хорошо будет», – сказала она вслед.
Сейчас под навесом Глюка не было, зато была псинка. «Этого не может быть, – подумал сталкер, – я брежу».
– Бобка, ты зачем человеку мешаешь спать, – послышался женский голос.
Под навес зашла молодайка лет тридцати, чёрные волосы, собранные сзади в пучок, открывали высокий чистый лоб. Пышные формы тела не портили, а придавали какую-то особую чувственность. Улыбнулась, показав ровные белые зубы.
– Раз уж проснулись, идите, завтраком покормлю.
Под раскидистой яблоней был накрыт стол. Румяные шаньги только что с пылу-жару истекали ароматом. В корчаге, покрытой крупными каплями пота, – молоко.
– Борщ вчерашний будете? Я согрела, – ворковала молодайка. – Вы молоко какое любите, холодное или парное…
– Ишь, как хвостом метёт, – выходя из дома, добродушно ворчала старуха, опираясь на клюку. – Что ж ты, Галю, перед мной так не бегаешь?
– Когда ещё к нам человек забредёт, – зарумянилась Галя. – Живём – людей не видим.
Сталкер растерялся от нереальности происходящего. Душа, задубелая от стычек с мутантами, предательства людей, ожидания выстрела в спину, замерла и была не в силах поверить в доброту и бескорыстие. Тряхнул головой, чтобы согнать наваждение и хрипло спросил.
– Васька где?
– Ой, и не беспокойтесь, – всколыхнулась телом молодайка. – Спит дитё, что же вы так её умотали? Садитесь кушать, а то борщ и шаньги простынут.
Улыбчивая, брови дугой, сероглазая Галя подхватила сталкера и потянула к столу. Сопротивляться не мог. Женская ладонь прожгла мозолистую руку теплом… Села напротив, подавая шаньги, приглаживая безукоризненно гладкие волосы.
– Кушайте, кушайте… Я ещё напеку.
Наконец справившись со слабостью, Седой смог выдавить из себя: «Со мной был Глюк…» Серебристый смех заставил замолчать.
– Ой, мамо, как смешно зовут-то! Глюк – это что, Гоша или Григорий? Ваш дружок ещё до петухов ушёл во двор к Порфентию Ивановичу.
– Мне тоже надо туда, – просипел Седой.
– Вот покушаете, тогда и пойдёте. Так, мамо? – повернулась Галя к старухе.
– Так, Галю, так, – кивнула головой та.
– Можно спросить, – лукаво улыбнулась Галя, – а как вас зовут?
– Сед… – мужчина поперхнулся, закашлял и наконец выдавил из себя, – Андрей.
– Андрюша… – напевно произнесла молодайка, – красиво как, Андрейка!
– Так, – раздался сзади бас Глюка, – там Глаша наварила, напекла. Меня за тобой послала, а ты тут уже завтракаешь…
– Пусть Глафира своих кормит, – надула пухлые губы Галя. – Неужто мы гостей покормить не сможем? Садитесь завтракать. Я борщ уже наливаю.
– Нехорошо как-то, – смутился Глюк, – нас там ждут.
– Подождут! – бросила старушка и поднялась с лавки. – Корми гостей, Галю, а я пойду предупрежу Глафиру, да помогу чем. Ей и так досталось.
Замыкающий аккуратно присел на лавку, словно боялся сломать. Взял в руки ложку, покрутил, усмехнулся.
– Я уже забыл, как можно есть по-человечески.
Отломил краюху от буханки, поднёс к носу и замер, вдыхая запах свежевыпеченного хлеба.
– Полем пахнет, летом, – проговорил он, – а ещё жизнью…
– Что ж вас сюда принесло? – запечалилась Галя, от жалости глаза наполнились влагой.
– Нужда, милая, чёрная нужда…
Опустив голову, Глюк принялся есть борщ, в нём словно погас огонёк, только что светившийся в душе. Богатырские плечи повисли от невидимого тяжкого груза жизни, который заставил человека бросить обжитое место на земном шарике. Где-то там, в пространстве, остались счастье и любовь, тихий шелест листвы под окном, мирное позванивание комариных крыльев, стук в стекло ночного мотылька.
Здесь, в этой неожиданной тишине и покое, вдруг вернулось чувство жизни и снова погасло, наткнувшись на необходимость возврата в мир беспредела, жестокости, яростной борьбы за выживание.
– Сколько же горя в мире носится, – всхлипнула Галя и погладила Седого по руке, – кушай, Андрюша, кушай.
– Скоро выходим? – рыкнул Седой, засмущавшись своей слабости.
Галя испуганно отдернула руку.
– Магистр не отпускает сегодня, – не поворачивая головы, сказал Глюк, – заморочки у него, да и Васька много силы потеряла. Пока не очнётся, не двинемся.
– Может, её здесь оставить. На обратном пути заберём.
– Говорят, что выход перекрыт. С ним Мобила… Да и не помешает слегка передохнуть. Ты спешишь куда-нибудь?
– Некуда спешить. Все спешилки в прошлом остались, – отвернулся Седой.
Глюк положил ложку, встал, поклонился хозяйке.
– Спасибо, милая, такого вкусного борща не ел уже года три. А шаньги твои ел бы всю жизнь.
Зардевшись, Галя кинулась в дом, тут же вернулась и подала Глюку чистую рубашку.
– Поменяй свою.
Улыбнулся мужик: «Поди, мала будет», – но рубашку принял и пошёл со двора. По душе Седого ножом полоснул холод, врезался в сердце, пронзил насквозь, понёсся по жилам во все стороны его тела, вкручиваясь злобой в каждую клетку. Захотелось догнать этого громилу, вогнать в него всю обойму... Руки непроизвольно сжались, указательный палец согнулся, ища курок…
– Не понравился борщ? – расстроенно пропел голос Гали.
Резкая боль пронзила грудь, и Седой согнулся над столом.
– Что? Что? – затрепетал женский голос. – Вам плохо?
Горячая рука гладила почерневшие щёки, короткий ёжик седых волос. Мужик уткнулся в мягкое женское плечо и заскрипел зубами.
– Оскотинился я, Галя, сам мутантом стал.
– Ничего, – ворковала молодайка, – ничего, всё пройдет. Останется только хорошее. Кушай, а я мойку налажу. Раз у вас отдых, так отдохни.
Снова побежала в дом, вынесла вышитую рубашку и холщовые штаны.
– Переоденься, пусть тело отдохнёт. А я постираю одежду…
Глянула на него, рассмеялась, махнула рукой: «Да не смотрю я…» – и убежала.
Потрогал рубашку и отдёрнул руку. На белом полотне загрубелая, покрытая рубцами кожа смотрелась как преступление. Ногтем корябнул по вышитому рисунку, словно хотел проверить на прочность. Сидел и смотрел на птичек, порхающих по белому полю.
– Не нравится? – появилась Галя.
– Что ты, просто боюсь испачкать.
Засмеялась серебристо, подхватила его руку, повлекла за собой. За домом в невысокой, но очень широкой бочке была налита вода. Рядом на самодельной лавочке лежали мыло и мочалка.
– Вода тёплая. Горячая не получилась. Но всё равно помыться можно, – развела руками Галя. – Скидывай свою шкуру…
– Что, прямо в бочке мыться?
– Почти как в ванне. Я полотенце принесу, – сказала молодайка и пошла, слегка покачивая бёдрами.
Посмотрел вслед: всё плыло, как в тумане. Потряс головой, принялся раздеваться. Казалось, что снимает не комбинезон, а кожу. Прочная ткань, усиленная защитой от радиации, давно срослась с термобельем, а через него с телом сталкера. Оставшись голяком, Седой почувствовал себя беззащитным и быстро погрузился в чуть тёплую воду.
Закрыл глаза…
На него снова рухнула морская волна. Необыкновенной красоты синеокая женщина вынырнула прямо перед ним, грациозно побежала на берег. Солёные капельки воды алмазами сверкали на её матовой коже. Чёрные прямые волосы мокро рассыпались по плечам… Жгучий брюнет подал женщине полотенце…
Пальцы свело судорогой, захотелось нажать на спусковой крючок…
– Что с тобой, Андрюшенька? – пропел рядом такой родной голос, что Седой резко присел и чуть не захлебнулся.
Воспоминания рассеялись. Перед бочкой стояла Галя.
– Привиделось нехорошее? – сочувственно проговорила она. – Ничего, такое случается. Всё пройдет. Давай-ка спину потру, а то поди коростой покрылась.
Она намылила мочалку и принялась тереть спину Седому. Осторожно провела по старому рубцу на правой лопатке. Ополоснула водой и прикоснулась к рубцу губами.
– У мутанта заболи, у злодея заболи, а у Андрюши заживи, – шептала она как заклинанье.
Снова сжало сердце. Седой схватил руку Гали, приложил ко лбу.
– Добрая моя, светлая моя, я не достоин тебя. Я злодей…
Поцелуй тихий и нежный прервал истерику измученной души.
– Никто не знает, – улыбнулась Галя, – кто кого достоин. Никто не знает, через что ему пройти придётся.