Вышел, в голове пульсирует, вокруг все плывет, зраки, при всей усталости организма, никак не хотят успокоиться, вываливают из орбит – так просто, сидел у кореша, вдруг накатило. Сначала размазало по стенке, потом бросило к сортиру, подгоняя внутренними позывами – обмануло, снова пошло мазать, только уже по простыни. И вот бледное лицо на кресле, с ноткой жалости и рапсодией утомления, сует тебе коробочку с какими-то благовониями, как утешительный приз. Не помогает. Снова замазало, напугало. Глаза - в зеркало на себя, такого же бледного, нездорового. Футболка сама налезает на тело, поскорее хочется убраться отсюда, куда-нибудь, где не так страшно. Бледное лицо заключает: «Всё напутали, такого не должно быть». Хочется ему верить, но оно есть, как бы ни хотелось в этом разувериться. И вот, вышел. Слабыми ногами по тротуару, налево, в сторону аптеки.
-Что вам? – знакомый голос из-за прилавка.
-«Корвалолу» – еле слышный хрип в ответ.
Хлопнули дверью, оба сквозь страх хихикнули. Пошли за бутылкой воды, и понеслось долгожданное успокоение. «Сейчас все пройдет» - и снова очень хочется верить.
Прошел час. Лежишь у себя, делаешь уже который глоток, и веры все меньше, а сердце все больше подражает зашуганным зрачкам, так и ломиться наружу. Мнешь простыни и листаешь страницы, пытаешься ухватиться хоть за что-нибудь, лишь бы не думать о скорой смерти, а она не дает. Теперь только страх: перед ней, перед собой, перед всем вокруг - ничего твоего в тебе не осталось. Кажется, ничего вообще в мире не осталось, кроме тебя - липкого, дрожащего всем своим существом - и такой скорой, такой страшной смерти.
Следующий час снова на улице. Дома находится невыносимо, кажется, что за стенкой уже всё поняли, уже тянутся к трубке, набирают «куда надо». К черту это, лучше тут, с лицами, поздоровее твоего – так спокойнее. Вроде ничего и не происходит, вроде еще чуть-чуть и все точно будет в порядке. Идиот.
Сколько еще часов понадобилось, чтобы, наконец, решиться? Пять? Шесть? Что было в аптечке – съедено, карета уже мчит по вызову. Собираешь тапки, полотенце, все, что сует мать. Не просто же так сейчас увезут, наверное, и анализы сдавать заставят, с первого взгляда врачам все станет ясно. Готовишься к разоблачению, уже привычно трясешься, только теперь с тонометром на руке. Мучаешь совесть, обвиняешь во всем сердце в обиду за то, что никак не заткнется. Ни разу так не барахлило, ну что же, все бывает в первый раз, не так ли? Мужик в халате, укол в задницу и поехал. Виноватыми глазами пялишь в мутное окошко, умирать уже не страшно, страшно не умереть от такого позора. Мать то в чем виновата, за что ее мучить своей очередной выходкой? Очередным враньем. А она может и верит. Такая, наконец, родная и близкая.
Нет, не подох. Дали таблеток, отчитали за «самолечение» и предложили остаться до утра, пока не придут врачи. Отказался. Позор пересилил остатки ужаса. По вечерней прохладе домой. Еще не отпустило, но на барахтанье в припадках уже не осталось сил. Ни у меня, ни у стонущего от вчерашнего надругательства тела. Мысли еще жрут, да и пусть. Глаза перестали рваться наружу, смирились. Лицо уснуло.