Иван очнулся, когда уже начало темнеть. Последние тусклые солнечные лучи нехотя освещали раздолбанный в хлам артиллерией опорник, серое грязное пространство на десятки метров вокруг с торчащими обломками деревьев. Лес после многомесячных боёв напоминал шерсть больного зверя после линьки.
Иван приподнял голову и попытался оглядеться: везде, куда падал взгляд валялись трупы. Исковерканных, окровавленных тел было много. Были ли среди них тела своих, он не знал. Сумерки и военный камуфляж делали всех одинаковыми.
Он попытался подтянуть ногу, но, застонав от боли, уронил голову на землю. Адски болела спина и ноги. Похоже, его основательно зацепило осколками. Не поднимая головы, Иван вытянул назад левую руку и потрогал свой бок, поясницу. Пальцы почувствовали липкость крови. Надо было срочно перевязать раны и остановить кровотечение.
Повернувшись на бок, он нащупал перевязочный пакет. Но это движение отобрало последние силы. Иван снова уткнулся лбом в холодную землю. Во весь свой гигантский рост вставала проблема: как перевязать себе спину, если не можешь даже пошевелиться? И сколько он протянет, если не перевязывать? Сумеет дождаться своих?
От боли и досады Иван заскрежетал зубами.
- Эй, Гарбуз, ты живой?! - донеслось откуда-то слева.
Иван насторожился и повернул голову: к нему, пробираясь между трупами, полз человек. Облегчение от того, что он оказался не один в этом аду, смешалось с тревогой. Он не узнал голос. А ведь на штурм вражеского опорника шли свои парни, хорошо знакомые, ставшие родными за год службы.
- Ты ранен, Гарбуз? - спросил незнакомый молодой солдат, подползая, по-украински мягко произнеся «Г» и растягивая гласные.
Вблизи Иван рассмотрел и зеленую полоску изоленты, намотанную на шлем и правый рукав. Хохол! К нему приближался выживший в бою враг. Руки сами собой потянулись к валяющемуся в метре на земле автомату, но дотянуться не смогли.
Грязная, вымазанная в крови и земле физиономия парня в последних лучах заходящего солнца осветилась белозубой улыбкой. Но улыбка тут же погасла. Он тоже рассмотрел красную повязку на рукаве Ивана и замер.
- Я тебя за другого принял, - пробормотал всушник, будто бы извиняясь.
- А я не Гарбуз, я Щегол, - с вызовом произнес Иван, понимая, что сейчас его добьют, из автомата ли, гранатой ли, но добьют. Вот и не стал скрывать свой настоящий позывной.
- Ясно, - вздохнул парень и вместо того, чтобы добить врага, растянулся на земле рядом с ним. - Куда ранен то?
-... В спину и ноги.
- Сильно задело?
- Прилично.
- Перевязать есть чем?
- Есть. Только мне не достать.
- ...Давай помогу.
Иван лежал не шевелясь и даже, кажется, не дыша, пока незнакомец перевязывал ему раны, останавливая кровопотерю.
- Сам то цел? - поинтересовался, когда перевязка была окончена, а нервное напряжение его чуть-чуть отпустило.
- Ногу слегка зацепило и живот. Но ничего, я уже себя перевязал.
Стылая ноябрьская ночь навалилась на них беспросветной темнотой. Только вдалеке слева и справа по линии боевого соприкосновения вспыхивали зарницы. Это наши РСЗО обстреливали позиции врага. Спустя секунды до двух раненых докатывались приглушенные раскаты взрывов.
- Звать то тебя как? - спросил Иван.
- Митькой, Димитрием. А тебя?
- Иваном.
- Похоже, мы с тобой попали, Вань. Кроме нас живых больше нет.
- Я уже понял...
Становилось холодно, очень холодно. Иван поджал под себя руки и съёжился, пытаясь сохранить остатки тепла. Его товарищ по несчастью отполз немного в сторону, повозился и приполз обратно, таща в руке кусок брезента.
- На-ка, Вань, ложись на эту штуку. А то на голой земле застудишь себе все, что можно застудить.
Он расстелил брезент около солдата и помог улечься на него. Тепла от этого куска плотной материи было немного, но хоть не так сыро. Сам Димитрий устроился рядом, прижавшись боком к Ивану. Вдвоем был маленький шанс не замерзнуть до утра.
- Как думаешь, твои за тобой вернуться? - спросил Митька.
- Должны. У нашего ротного принцип: своих на поле боя не оставлять, ни трехсотых, ни двухсотых.
- Тогда хорошо.
- Чего хорошего?
- За тобой вернуться и меня заодно прихватят, в плен возьмут в смысле.
- В плен захотел? - хмыкнул Иван. - А может ваши за тобой вернуться и спасут тебя. А меня пристрелят на месте.
- Жди больше! - невесело усмехнулся солдат. - Кому я нужен? Я командира-то своего в глаза не видел. Привезли сюда по ротации, бросили без запасов еды, воды и боекомплекта. Велели не дать противнику прорваться на этом участке. И все. Больше связи не было.
- Но вы приказ выполнили, - подтвердил Иван. - Наши почему-то не стали закрепляться в этом опорнике. Отошли назад.
- Так с нашей стороны мины полетели. Перебили и наших, и ваших. Вот и не стали закрепляться. Теперь это ничейная территория.
- Ага. Серая зона.
В мертвом лесу, среди мертвых тел солдат лежали двое еще живых, плотно прижавшись друг к другу, пытаясь согреться, чтобы не умереть от холода. Щегол представил, каким был этот лес до войны: густым, дремучим, полным всякой лесной живности. Сейчас в лесу на километры вокруг не осталось ни зверя, ни птицы. Да и целых деревьев почти не осталось. Одни палки, торчащие из земли, да кучи обломанных веток.
Он незаметно для себя заснул, пригревшись у теплого бока бывшего врага. Ему снился бабушкин сад со старыми раскидистыми яблонями и грушами, на которые он в детстве так любил залезать, доставая почти до самой макушки. А бабушка, любимая бабушка, стояла внизу и охала: «Ой, Ванечка, слезай оттудова, а то упадешь, разобьешься!» От тревоги, звучавшей в ее голосе, он чувствовал себя самым сильным и ловким и лез еще выше.
В том саду было тепло, солнечно. С веток свешивались спелые, переполненные сладким соком, краснобокие яблоки. Из летней кухни ветер доносил аппетитные запахи готовящейся еды. Иван во сне сглотнул голодную слюну и проснулся. Серый рассвет крался между огрызками деревьев. Землю за ночь усыпал первый в этом году снег.
Он тут же почувствовал дикую сушь во рту. Пить хотелось страшно. Щегол вытянул руку и сгреб в щепоть рыхлый белый снежок. Пальцы свело от холода, но он быстро поднес ладонь ко рту и стал слизывать влагу, в которую мгновенно превращался растявший снег. Рот заполнила прохлада, а душу - блаженство.
Рядом проснулся и заворочался Митька. Похлопав спросонок глазами он сообразил, что можно попить и тоже стал сгребать снег, жадно пихая белые комочки в рот.
- Хорошо, что снег выпал, - произнес Иван, немного утолив жажду, - а то пить очень хочется.
- Пожрать бы тоже не мешало, - вздохнул сосед и лег на бок, подтянув ноги к животу. - У меня от голода кишки скрутило.
- Терпи, Митяй, больше ничего не остается.
- Расскажи что-нибудь. Надо ж чем-то заняться, пока ждем эвакуацию.
Подложив сжатый кулак под подбородок, Иван стал рассказывать про свой родной город, про маму и младшую сестренку, про бабушку. От воспоминаний стало так тепло на душе, что он перестал мелко дрожать от холода, лежа на прихваченной первым морозцем земле.
- А ты откуда родом? - спросил он у Димитрия.
- Запорожский я. Мне эта война на фиг была не нужна. Работал себе в ремонтной бригаде, коммунальные аварии ликвидировали. У меня бронь была. Да нынче на бронь наплевать. Военкомы подловили, когда я с ночной смены возвращался, и загребли на фронт... Нас всего неделю обучали. Дали на полигоне три рожка автоматных отстрелять и - вперед, в бой! Так я тут и оказался. А дома мать больная лежит. У нее с суставми что-то, так болят, что еле ходит. А лекарства дорогие! Вот как она без меня? На старшую сестру надежды мало. У нее самой дети маленькие, двое. А материной пенсии по инвалидности и на еду не хватает.
Так они лежали, прижавшись друг к другу, разговаривали, делясь самым сокровенным. А хмурый зимний день медленно угасал. Вместе с ним у Ивана угасала надежда на спасение. Было похоже, что ребята из взвода решили, что он погиб. Значит вряд ли сейчас станут посылать за ним кого-то в серую зону. Но об этом он ничего не сказал Димитрию.
В поисках свежего снега они вынуждены были переползти с привычного места. Щегол скрипел зубами, пока полз, опираясь на локти и волоча бессильные ноги. Но даже это вызвало острую боль.
Видя его страдания, Митька отполз к ближайшим трупам и обыскал. Обрадовался, найдя неиспользованные перевязочные пакеты с запасами обезболивающего.
- Промедол! - выдавил улыбку Митька. - Живем, брат! Надеюсь, до подхода твоих дотянем.
- Обязательно дотянем, - заверил его Иван, уже совсем не веря самому себе.
Судя по звукам, боевые действия откатились на север и северо-запад. Этот заброшенный опорник мог пребывать в серой зоне несколько недель. А этого времени у них с Митькой не было.
Устроившись в ямке под корнями старой сосны оба раненых тихо лежали, прислушиваясь к отдаленным звукам взрывов артиллерийских снарядов.
- У меня мамка такие галушки делает, - неожиданно заговорил Митька, - что язык проглотить можно. Очень вкусные, особенно со сметаной.
- Мить, давай не будем о еде, - попросил Иван, чувствуя, как засосало в пустом желудке. Питаться здесь можно было только снегом, а водой особенно не наешься.
- Почему-то только о еде и думается. Ладно, извини. О чем тогда говорить?
- У тебя девушка есть?
- Была. Уехала в Польшу, как только война началась. С тех пор ни звонка, ни эсэмэски. Наверное, уже поляка себе какого-нибудь нашла.
Иван уловил в голосе собеседника нотки безысходной тоски, и ему захотелось поддержать человека.
- А ты не думай о плохом. Может, она просто телефон потеряла и больше не может позвонить.
- Возможно. А у тебя есть кто-то?
- Есть. Ее Алёной зовут. Моя одноклассница. Я как со срочной вернулся, так у нас и закрутилось с ней. Вот вернусь с войны и сразу женюсь.
Щегол почувствовал, что от одного имени любимой ему стало теплее и обрадовался. Он будет думать о ней всю ночь, чтобы не замерзнуть.
- Повезло тебе, - вздохнул Димитрий так обреченно, что Иван забеспокоился. Нельзя им было впадать в отчаяние, никак нельзя!
Ворочаясь под корнями обломанной сосны, он думал о том, как объяснить украинцу, что им самим придется выбираться из этого гиблого места. Решил отложить разговор до утра.
А утром Митька совсем загрустил, даже не стал сгребать нападавший за ночь снег, чтобы утолить жажду и голод.
- Ты чего, Мить? - спросил Щегол, с тревогой всматриваясь в бледное лицо товарища. Кожа парня приняла сероватый оттенок, а нос заострился. Это не предвещало ничего хорошего. - Сильно болит?
- Нет, не очень. Просто сил шевелиться нет и спать все время хочется, - ответил Митя. - Двадцать лет на свете прожил и все зря...
- Как это - зря?
- Вот умру и никто обо мне не вспомнит, только мать расстроится, плакать будет. Ей, бедной, даже денежную компенсацию за меня не выдадут, потому что сволочь - командир запишет меня не в погибшие, а в пропавшие без вести. А за таких компенсацию родственникам не дают.
- Да ты что? - удивился Иван, немного приподняв голову и внимательно прислушиваясь к бормотанию Митьки.
- Да. А что ты думаешь? Не зря ж говорят: кому война, а кому - мать родна! Желающих подзаработать на войне очень много. Командир может и не записывать в пропавшие без вести и получать за меня денежное довольствие, как будто я жив и воюю.
- Может твой командир и не такая уж и сволочь. Ты же сам сказал, что ни разу его не видел.
- Да они все такие, - махнул рукой Димитрий и подтянул согнутые ноги к животу. - В этой стране нет смысла жить и нет смысла умирать. Не страна, а серая зона.
- Мить, ну значит останешься у нас в России. Скажешь, что не хочешь возвращаться из плена на Украину, и тебя не станут обменивать, - посоветовал Иван.
Митька невесело хмыкнул.
- Думаешь, я нужен кому-то в России? Я же хохол, значит враг.
- Ты дурак, которому мозги промыли и толкнули на бойню со своими братьями.
- Да я вообще-то не украинец, а русский. У меня по материнской линии все русские, а отец был только на четверть украинец. Для меня русский - родной язык. Вот только теперь на нем разговаривать запрещено, даже в быту.
- Ничего, Мить, война скоро кончится, наркоман ваш сбежит за границу с наворованными деньгами, а пленные вернуться домой. И ты вернешься к матери и сестре. Все будет хорошо!
- Не будет...
- Эй, хватит киснуть! Утром проснемся и поползем в сторону наших. А то мы тут совсем закоченеем.
- Ты поползешь, - уточнил Димитрий. - Я останусь.
- Почему? - спросил Иван, удивившись твердости в голосе парня.
- Помру потому что... Пообещай мне, Вань, что когда-нибудь после войны отыщешь мою мать. Ее зовут Петренко Галина Ивановна, семьдесят пятого года рождения, урожденная Сиротина. Обещаешь?
Ему хотелось ответить: «Да ты сам ее найдешь!» Но Иван почувствовал, что такой ответ прозвучит отговоркой, словно он отпихивает несчастного парня. Обижать человека он не хотел, поэтому согласился:
- Обещаю.
- Тогда спи, накапливай силы. Они тебе еще понадобятся.
Щегол не стал спорить, решив, что утро вечера мудренее. Вот проснуться на рассвете, и он уговорит Митьку ползти вместе.
Ему снился бабушкин дом в деревне, где он в детстве проводил летние каникулы. Теплые бревенчатые стены. Старинная железная кровать с шышечками, с горкой белоснежных подушек, укрытых вязанным крючком крахмальным покрывалом. В комнате пахнет пирогами, которые печет бабушка.
Он видел себя - маленького на этой кровати, в мягких подушках. Рядом сидела мама и тихонько пела: «Баю - баюшки, баю, не ложися на краю. Придет серенький волчок и ухватит за бочок».
Знакомая с детства мелодия плыла над погруженным в сон домом, над спящими людьми, такими родными и близкими, что замирало сердце. Обычно под это пение он легко засыпал, отправлясь в страну сновидений. Но сегодня что-то насторожило Ивана. Что-то странное было в маминой колыбельной... Он прислушался и понял: мама пела мужским голосом.
Иван проснулся и открыл глаза, тут же осознав, что колыбельная ему не снится. В непроглядной ночи рядом с ним лежал Митька и тихо пел слабым, простуженным голосом, как будто сам себя укачивал...
Надо же, оказывается их с Митькой укачивали в детстве под одну и ту же песню. Иван промолчал, не стал отвлекать, сделал вид, что спит и снова смежил веки. Пусть парень поет что хочет, если так ему легче.
Утром мороз усилился. Щегол совсем перестал чувствовать свои ноги. Стопудово - отморозил. Он с трудом разлепил глаза и осмотрелся вокруг. Все было засыпано снегом: корни старой сосны, земля вокруг, воронки от взрывов. Тела убитых солдат казались небольшими белыми холмиками.
Он обернулся и посмотрел на своего соседа. Его тоже засыпал снег. И снег не таял...
- Мить, - протянув руку, Иван потряс соседа за плечо, - Митька, ты как?
Он уже успел остыть и закоченеть. Иван скрипнул зубами и застонал, уткнувшись лбом в сцепленные в замок руки. Вот он и остался совсем один. И никто не собирался за ним приходить. Никто.
Он взял себя в руки, прогнав слезный туман с глаз. Пришел все-таки серенький волчек и схватил за бочок Митьку, Димитрия и уволок в свою темную нору. Оказывается Смерть - это волк из детской колыбельной.
Собрав замерзшими и почти ничего не чувствующими руками побольше снега, Щегол наелся и напился. Над лесом медленно светало. На фоне сереющего горизонта за вывернутой из земли взрывом или ураганом коряги померещился черный силуэт большого остроухого зверя. Зверь повернулся, сверкнув желтыми глазами, и побежал прочь...
Иван вздохнул, бросил прощальный взгляд на бывшего солдата ВСУ и пополз в сторону наших позиций, из последних сил отталкиваясь локтями от покрытой ледяной коркой земли.
Командир взвода Стрелок сидел рядом с оператором БПЛА и смотрел на экран разведывательного коптера. «Птица» медленно летела над мертвым лесом, изрытым воронками от взрывов. Начинающаяся зима укрыла израненную землю легким белым покрывалом, прикрыв безобразные следы смерти.
Вдруг оператор - молодой парень в круглых очочках - выпрямил спину и насторожился.
- Погоди-ка...А что это у нас?
Стрелок напряг зрение, но ничего не увидел.
- Что, Сова? Что ты видишь?
- Смотри, Стрелок, кто-то ползет в нашу сторону. Вон следы от ног. Видишь?
Оба склонились ближе к экрану и разглядели присыпанное снегом тело, от ног которого тянулись две дорожки. Сова опустил дрон пониже. На рукаве человека краснела узкая полоска.
- Да это же наш! - воскликнул Сова.
- Неужели Щегол? Самара же сказал, что видел, как его задвухсотило.
Взводный с минуту что-то обдумывал, качая головой и беззвучно шевеля губами. А потом вскочил и побежал к своим в опорник, поднимать ребят. Надо было вытаскивать Щегла, оставшегося на поле боя больше недели назад.
Он не чувстовал ни рук, ни ног и пребывал в каком-то сумеречном состоянии, когда его нашли свои. Их было четверо с радостыми, встревоженными лицами. Положили его на носилки и понесли, что-то бормоча об удаче, везении и судьбе. Щегол почти не разбирал слова.
Потом в медчасти его раздели и стали согревать, перевязывать стянутые кровавой коркой раны на спине и ногах.
- Ты как себя умудрился перевязать, Щегол? - удивился фельдшер Рома.
- Это не я. Мне помог парень один, всушник, - еле ворочая языком и потрескавшимися опухшими губами прошептал Иван.
- Скажи ему спасибо! Если б он не помог, ты бы домой живым не добрался.
Его лечили, согревали, поили горячим чаем. Потом отвезли в госпиталь, где попытались спасти отмороженные ноги.
Засыпая на больничной койке и держась за жизнь обеими руками, Иван повторял и повторял про себя то, что нельзя было забыть никогда: Петренко Галина Ивановна, семдесят пятого года рождения, урожденная Сиротина....