Государственный человек

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК
повесть о милиционере Плясове еще пишется. Это первые четыре рассказа... 

Иван, брат двоюродный
Первый месяц лета 1942 года в Скородном выдался сухим и жарким. Любая проезжая по полёвке телега поднималась пыль до неба. Грозное бездонное небо безжалостно жгло зеленеющие поля. Было понятно, убрать урожай не успевают, но председатель колхоза Сидор Плясов – крепыш с широкой шеей борца и руками, перевитыми, словно жгутами, жилами, всё никак не мог оставить колхозные дела.

Лошадей и коров перегоняли в соседнюю Ольховатку, думали, село крохотное, фрицы им не заинтересуются, а, может, и вовсе не дойдут. Брат Климен, живший соседнем доме, к тому времени воевал около года. В семьях оплакивали первых погибших, а его всё дела не отпускали. У председателя их завсегда невповорот, а уж перед возможной оккупацией и того больше.

Через село шли колонны отступающей армии, усталые, измученные красноармейцы не улыбались, в глазах уныние. И всё более тревожно становилось в селе. На днях за околицей палили всё утро. Как потом объяснили взрослые, наши схватились с разведгруппой немцев. Вроде как побили всех. Точно разве ж кто скажет, да и знает ли… В режущей глаз сини всё чаще безнаказанно проплывали клинья самолётов с крестами. К концу июля последние части оставили село, напоследок взорвав склад с боеприпасами. Потом пол дня гремело на окраине – взрывались снаряды и тарахтела патронная стрельба. Осколки разбросало на сотни метров, их ещё после войны не один год выковыривали сельчане. И долго, даже уже при немце, отстающие ребятки в прогоревших порванных гимнастёрках проходили и проходили через Скородное на восток.

На днях разведчики фашистов на мотоциклах, до смерти напугав двух девчушек, расспрашивали, как проехать в Чернянку. Один из них говорил на ломанном русском. Девочки ни как не могли понять, что фрицы называют оврагом? Яр за селом есть, да, а вот овраг – что за штука? Не добившись от них ничего путнего, покатили дальше, закутанные в зловещее покрывало пыли. И вот вчера первая фашистская колонна грузовиков протянулась по шляху через райцентр. У колодца, рыча двигателями, остановились, и догнавшее облако накрыло их сплошной тучей. Переждав, пока улягутся миллиарды песчинок, по-хозяйски гогоча и сморкаясь, набрали воды. Заполнив канистры и радиаторы, снова завели моторы.

Местные угрюмо наблюдали за врагами из-за прясел, стараясь не попадаться на глаза. Что у фашиста на уме, кто знает. И понял Сидор, не успел он уйти, придётся как-то жить при немцах. И скотину ещё не всю отогнали. Лошадей голов тридцать на конюшне осталось, а коров поболе. Под сотню. Жаль, немцам добро колхозное достанется!

Собранный вещмешок, уже месяца два как ожидавший на лавке у двери, так и остался невостребованным.
Собрали семейный совет. За столом вся семья Плясовых. Жена – Пелагея Яковлевна, старшая дочка Аня, умница и красавица, Трое сыновей, двенадцатилетний Дмитрий, худой, подвижный, девятилетний Ванятка и младшенький Петя, крохе недавно годик отметили. Его отец посадил на коленку. Разговор вышел короткий. Порешили, что при немцах отец семейства наймётся в конюшню. У него свой, особенный подход к лошадям. Десятки или даже сотни обучил и воспитал. Иную кобылу Сидор больше за человека почитал, нежели какого двуного.

В Скородном помнили, как в тридцать девятом Сидор обучал новобранцев, все в прошлом кавалеристы. Помнил и Ванятка, батька тогда повсюду таскал его за собой. Как перед глазами встало: мужики на лошадях в две шеренги. А кони все справные, сильные, кожа на солнце блестит. Отец его впереди. Как вынул шашку, взлетела голомля: «Сабли пли!» Не знал малец ещё, что за команду отдал батя, но кавалеристы все, как один, тоже кверху кинули шашки. А потом конница за ним  в галоп! Только пыль выше крыши поднялась. А когда возвращались, батя под кучей восторженных взглядов на всём скаку с одной стороны забрался под брюхо лошади, поскакал так, а потом, не сбавляя галопа, с другой забрался в седло. В тот момент Ванятке хотелось говорить всем: «Это мой батя. Сидор его зовут». Но, светясь от гордости за отца, он промолчал. Поскромничал.

Все это знали, дай бог, чтобы и оккупанты про то проведали. А ещё была причина остаться в селе, про которую Сидор не сказал никому. Эвакуированный председатель райкома сильно на него рассчитывал, с партизанами кому-то надо связь из села поддерживать. Плясов на эту роль подходил.
Собственно так и получилось. Новый староста хорошо знал отца Ванятки, и Сидора Федотыча охотно приняли на конюшню, даже председательское прошлое не помешало. Да и полицай Николай Иванович, живший от Плясовых через два дома, словечко замолвил. Не полная скотина оказался. 

И потянулись будни оккупации. В райкоме заселился двухметровый комендант Райман, при нём появились писари, переводчики, пяток гансов – гарнизон. Из местных набрали полицаев, выбрали старосту. Организовали полицейское управление во главе с начальником, который первым делом приказал зарегистрироваться активистам советской власти: комсомольцам, бригадирам… И Сидор в тот список попал. Расстреливать их не расстреливали, но под особым контролем держали. 

Теперь другие колонны тянулись через село – немецкой техники и пленных красноармейцев. Иногда женщин подпускали к бойцам, и они успевали всунуть в протянутые руки краюхи хлеба, но чаще пугающая лающая речь держала местных на расстоянии.

Поначалу, пришлые фрицы, бывало, скромничали, яйки больше просили. Потом, пообтесавшись и обнаглев, уже отбирали. Ловили курей, тут же обдирая и потроша. За несколько дней село обобрали, вырезав всю съедобную живность, лишь кое-где, в яру скороднянцы умудрялись прятать от мародёров скотину и курей. Опустели огороды – всё, что годилось в пищу, оккупанты вырвали и покосили. Особенно мадьяры старались, те ничем не брезговали, шкуру, соль, брюкву... Загребут всё. И это скороднянцам ещё  повезло. Постоянные части в райцентре не квартировали, а проходящие, как правило, надолго не задерживались.

Проходящая колонна фрицев могла завернуть в Скородное любой момент. Выбрав понравившийся дом, фашисты вваливались толпой. Выгнав местных, а, бывали случаи, и вежливо попросив, раскладывали снедь на столе. Разливали шнапс и ром. Какие на несколько часов задерживались, какие – на сутки. Одни уходили, другие приходили.

Часто фрицы останавливались в большом и справном доме Плясовой Фёклы, невестки Сидора, что замужем за его старшим братом Дмитрием. В те дни дома брат не жил. Появился он снова только после освобождения. А где пропадал, Ванятка так и не узнал, даже с годами. Но не войне, это точно. Их усадьба здесь же, на десятой сотне, после дома Климента. Пятнадцатилетний сын тётки Фёклы Егоровны, крупный, крепкий  и злой Иван в такие дни ходил, набычившись. Тогда его старались не задевать не только младшие братишки и сестрёнки двоюродные, но и народ постарше. В морду мог дать, не глядя на возраст и заслуги.

Ванятка швырял во дворе камешки, пытаясь попасть в перевёрнутое на столбе ведро, когда от соседей через межу решительно пришагал двоюродный Иван. Был он по обыкновению суров, руки в карманах, кепка набекрень, щеки горели воинственно.
– Ванятка, айда со мной.

И развернулся, не глядя. Знал, братишка не посмеет перечить.
Зашвырнув оставшиеся камешки в лопухи, малец послушно рванул следом. Его, конечно, подмывало поинтересоваться, куда это они так быстро, но не решился. Ещё леща подкинет чего доброго: за ним не заржавеет.
По дуге обошли с огорода дом Климента. Где-то во дворе гремела чугунками жена его Фёкла Матвеевна. Вдалеке мелькнула фигура их двоюродного брата Андрея, худосочного мальца, лет одиннадцати. К счастью, на них не смотрел, да и строения загораживали, проскочили незамеченными. Потом, повзрослев, вспоминая этот случай, Ванятка удивлялся, как же старшой в тот момент всё продумал?! До мелочей!

К своему дому Иван подкрадывался, словно к кабану на охоте, на цыпочках и с оглядкой. Во дворе пусто, дома, похоже, никого. Тётя Фёкла как раз куда-то убёгла. То ли на раздобытках была то ли ещё где.
Зачем это брат так скрадывается, Ванятка пока не понимал. Но от вопросов по-прежнему воздерживался. Объяснит, может, потом.
У сарая, между делом погладив гревшегося на солнце котёнка в черно-белых пятнах, парень прихватил два пустых ведра, похоже, заранее приготовленных. Десяток метров утоптанной земли, по которой сиротливо бродили две курицы, последние из когда-то обширного курятника, пробежали. Деревянная пристройка к дому – летняя кухня. Подкрались со стороны огорода. Стараясь не звенеть, Иван поставил вёдра. Прислушался, оглядываясь. Тихо, никого. Узловатые пальцы отогнули гвозди, придерживающие оконную раму. Аккуратно установив на землю, мотнул головой мальцу:
 – Залазь.

Ванятка даже улыбнулся: такая игра ему нравилась. Брат вообще горазд на выдумки. Недавно он кирпичом в спину мадьяру, грабившему двор, засветил. За ним погнались, но парень, знавший каждую ямочку родного села, от фашистов ушёл играючи. А после отсиделся в сеннике родной сестры Ани, у которой свёкр лесник.

Малец упёр голую ступню в приступок у стены, и только собрался подтянулся, как сильные руки подхватили его, и он только и успел поджать ноги, чтобы не зацепиться за подоконник. В следующий момент мальчишка уже сторонился, пропуская сопевшего Ивана. Пусто, гулко, от Ивана, вставлявшего раму на место, почему-то густо пахнуло потом вперемежку с чем-то, железным. Так пахнет в колхозном ремонтном цехе. Ванятка поморщился. И чуть не запнулся. В полусумраке сенцев рядками выстроились метровой длинны зелёные ящики. Потом уже Ванятка узнал, что немцы тогда заперли сенцы с ящиками и даже опечатали.

А вот про окно не подумали. Зато подумал Иван.
– Ух ты! Что это? – малец говорил шёпотом.
Звякнули вёдра, и Иван молчком присел рядом. Ванятка бы ни за что не догадался, а вот Иван знал. Пальцы вжали широкие кнопки по краю, щёлкнули замочки, и крышка поднялась.
Широкие обоймы, заправленные огромными, как показалась мальчишке, патронами, заполняли его по самый верх. Снова пахнуло машинным маслом, но теперь мальчишка знал: так пахнет оружие. Огромные от ужаса глаза его смотрели на содержимое ящика, не отрываясь. Где-то на краю сознания рождалось понимание: то, что они сейчас сделают, карается смертью.

Иван также без слов подтянул кусок старой бороны, валявшейся в углу.
– Делай, как я.
Вытянув из ленты патрон, вставил в паз бороны, и пуля выскочила из гильзы. Тоненькая струйка серого порошка высыпалась в ведро. 
 – А зачем это?

Иван поднял на мальчишку бешенный взгляд, и малец прикусил язык, глотая следующий вопрос.
– Сел, и молча!
Ванятка послушно упал на колени.
Через несколько секунд, немного помучавшись, он сумел вытянуть патрон из ленты. Одобрительный кивок брата стал наградой.
Поначалу у мальца не получалось вставлять пустой патрон обратно в обойму. Подзатыльник прилетел в самый напряженный момент, когда Ванятка, чуть ли не стонал от напряжения. Голова мотнулась, и патрон скользнул в паз. Совсем не обидевшись, малец удивлённо поднял голову. Иван снова кивнул:
– Так-то.

Минут за сорок одно ведро наполнилось полностью, второе – наполовину. Все восемь ящиков боезапаса остались без пороха.
На улице Ванятка принял от брата вёдра, следом вылез он сам. Вернув раму в проём и завернув гвоздями, как было, торопливо пошагали в огород. Старший брат двигался уверенно, с чувством удовлетворения и, может даже гордости за себя. Ванятка семенил следом, устало улыбаясь. Ныли кисти от непривычного труда, побаливали колени, шутка ли – простоял на них столько! Пот стекал по бокам. Но сердечко стучало радостно. Он догадывался, без этого серого порошка патроны не смогут убить. Ни дядьку Климента, ни кого из своих…
За старой яблоней – глубокая яма, в ней хранили кормовую свеклу. Летом хранилище пустовало. Иван спрыгнул. Потянул вёдра. С лёгким шорохом порох ссыпался в кучку на дне. Ванятка наблюдал молча, лишь иногда ладонь вытирала капельки на лбу.

Придержавшись за край, одним прыжком брат выскочил из ямы. Чиркнула спичка, и кучка вспыхнула блеклым яростным факелом. Пару секунд, и на дне лишь небольшая чёрная проплешина.
Со стороны дома послышался треск мотоциклетных двигателей.
Зло прищурившись в сторону улицы, Иван уверенно вытер руки о штаны:
– Уходим. Смотри никому не говори.
– Что я дурак что ли?!

В землянке сбитая из горбылей дверь распахнута. Похрюкивал поросёнок под навесом, крупная овечка, весом килограмм под семьдесят, романовской породы подняла морду от кучки сена, глянув на приближающегося мальчишку с интересом. В старой жестяной банке мама разводила что-то жёлтое.
– Появился!? И где тебя носит?
– Да я это, туточки.
– Убери у коровы. Я её красить буду.
– А зачем?
– Затем. Чтобы немец не упёр. Шибко уж заметна рыжуха издалёка.

Подтерев повисшую соплю, Ванятка поспешил к бурёнке, равнодушно жевавшей жвачку у склона оврага. Лепёшек вокруг хватало. Подхватив высоченную подборку, малец по одной перетаскал будущее топливо в сторонку, где уже сушились и другие кизяки. Печку топить самое то, особенно, ежли с толом разжигать.

Удивительно, но на куриц, бродивших во дворе, немцы даже не глянули. Значит, с собой было. За сараем крапива выше его роста, засмотревшись на немцев, таскавших из мотоциклов сумки, Иван залез в жалющие заросли. Ничего, это он перетерпит. Руки жгло, но он не позволил себе лишнего движения. Так и стоял у угла, пристально разглядывая фрицев сквозь раскачивающиеся былки, словно запоминая.

Тишина повисла во дворе, качнулась искривлённым от зноя воздухом над крышей. Немцы внутри. Наверное, сидят за столом, пьют шнапс свой вонючий. С каким бы удовольствием Иван  сейчас зашвырнул гранату в комнату, и свой дом не пожалел бы. Тем более, что фашисты и так село могут сжечь в любой момент. Недавно, полицай  проговорился, так оказалось, чуть не спалили. Это когда мадьяр, охранявший конюшню, уснул с бычком в руке. И конюшню сничтожил и сам чуть не пропал. Выскочил в последний момент, обгоревший, испуганный. Сначала фрицы решили, что это партизаны. К счастью для села,  Скородное было обещано коменданту в собственность после войны, и жечь своё будущее имущество ему не хотелось. Потому полиция, как полагается, провела расследование, мадьяр запираться не стал, честно признавшись, из-за чего случился пожар. Непутёвых охранник отделался плёткой, но жив остался.

Граната имелась. У немцев проезжих упёр, в огороде припрятана. От нестерпимого желания зачесались ладони. Лишь бы фашистов на тот свет отправить. Сколько народу из-за них полегло, проклятых! Как у себя дома ведут себя, сволочи. Ничего, вот наши вернутся! В эти моменты он мечтал, как будет расправляться с немцами. И мечты его фрицам бы точно не понравились. 
Из дома донеслось гудение губной гармошки. В раскрытое окно хорошо слышно. «О, уже пьяные». Мелодия не знакома, но у фашистских гармошек они все на один лад. И ведь играют, гады, в моём доме! Ну, твари! Попадётесь вы мне».
Парень передёрнул плечами от лёгкого озноба: нахлынула волна ненависти, да такая густая, что дотянись до немца, загрызёт.

Звук выстрела прокатился гулким колобком по распаренной улице. Иван угадал сходу: немецкий вальтер.  Ноги сами вынесли из-за угла. Короткий отрезок до деревянной стены проскочил, пригнувшись. Прижавшись спиной к брёвнам, замер. В комнате перекрикивали друг друга пьяные голоса. Один фриц хохотал, повизгивая. И снова в глазах потемнело от злости. В цветах полисадника распластался простреленный трупик пятнистого котёнка. Чёрная кровь расплывалась в траве. С трудом подавив желание ворваться в дом с топором, и рубить-рубить,.. парень отпрянул. Сжав до белизны кулаки, бешено выдохнул. «Так, без глупостей, Ванька». Пары минут хватило, чтобы отдышаться. «Нет, так и сам ни за грош сгинешь, и село подставишь. Как там говорили в школе: «Он пойдёт другим путём».

Ванятка подбегал к дому, когда пистолетный выстрел заставил остановиться на пол дороге. Стреляли откуда-то от соседей. Не от дома ли Ивана? Нет, он не утерпит, ежели прямо сейчас не проверит.
Привычно жарко, пахнет нагретой глиной и сухой травой. На задах пусто. По огороду, не оглядываясь,  навстречу бежал Иван. Сердечко провалилось в живот. Неужто дознались фрицы?  Заметив замершего мальца, парень призывно махнул рукой. Ванятка сорвался с места. Догадался, нужна помощь.
– Быстро возьми ключ от своего погреба. И жди там.  Запрёшь меня. И бегом через яр к сестре Ане.
Понятливо промолчав, Ванятка дёрнул за ключом. Он вместе со спичками лежит над печкой. 

Руки дрожали, и он не с первого раза попал в широкую скважину небольшого замка на подвальной двери. Иван уже подбегал.
– Ну, быстрее.
– Счас,  – Ванятка посторонился, пропуская брата.
Парень шмыгнул мимо, и уже из холодного зева подвала до мальца донеслось:
 – Бегом до тётки …. в сарае утаись. И никому про меня!

Мальчишка хотел было ответить: «Что я дурак, что ли?», но вспомнив, что совсем недавно уже отвечал так, прикусил язык. А говорить кому-то он в любом случае не собирался. Он себе не враг. Ясно же, опять неугомонный брат утворил чего-то. Тут лучше молчать.
Сунув ключ в карман, Ванятка со всех ног рванул по тропке к яру. У тётки Ани свёкр лесник, в сарае круглый год сена полно, там и переждёт. А уж сколько придётся ховаться, малец пока не думал. За Ивана он не переживал, в подвале у них перина и подушки. Как царь, выспится. В доме и то соломенные чувяки. Он как-то спросил у мамы, почему так? В подвале перина, а они на соломе спят?
Ему объяснили, что перину мадьяры, тащившие всё, что худо лежит, сразу заберут. А тюфяки им ни к чему. Так что потерпят немного, ни дворяне, чай. Пока наши не вернутся.
И поесть чего найдёт. Специально заготовили  туда на случай, если вдруг бои начнутся и придётся прятаться. 

Обычно после пятой рюмки своего любимого рома, Фридя доставал из ранца губную гармошку. В этот раз, пьяно улыбаясь, он потянул к себе ранец после третьей. Жара, похоже, добавляла градусов к заводским сорока. Чернявый Ганс что-то рассказывал печально вздыхающему пухлому и низенькому Нельсу. У Нельса вчера подорвалась на мине подружка из медсанчасти. Обер Тиренс высокий, белокурый, чистый ариец, пьяно набычившись, махнул очередную рюмку. Он здесь новенький, недавно назначили. А весь прошлый взвод его, говорят русские партизаны вырезали. Один он уцелел, да и то случайно. Перед самым визитом красных разбойников по нужде отлучился в сортир. Повезло. Так и просидел там, пока злодеи не убрались. Хотели его под трибунал, но пока вроде смилостивились. Дядя у него в начальстве.

Гамлет, щупленький, рыжий, в очках, не принимающий спиртное в любых видах из-за аллергии, с округлившими глазами наблюдал, как обер тянет из кобуры вальтер. В этот момент ему захотелось спрятаться под стол, но ноги как назло, ослабли. Пьяный взгляд Тиренса скользнул по собутыльникам. Не найдя достойной мишени, уплыл к окну. Пошатываясь, офицер поднялся. За столом резко стихли.
Медленно трезвея, на него с испугом смотрели подчинённые. Обер первый раз пьёт с ними, чего от него ждать, никто не ведал. Но по опыту знали: у вояк реакция может быть самая непредсказуемая.  Вальтер плавно поднялся на уровень глаз. Что-то увидел за окном? Выстрел оглушил, пороховое облако потянулось над столом. Ганс прикрыл стакан ладошкой, Нельс икнул, Фридя замер, не отрывая гармошку от губ. Гамлет вытянул шею, любопытствуя.
Заметив на земле мёртвого котёнка, он мысленно выдохнул:

– Меткий выстрел, гер оберлейтенант.
Обер улыбнулся довольный.
Сдунув дымок, поднимающийся от дула, неловко запихал пистолет в кобуру. Над столом вновь, словно прозвучала команда «вольно», зазвучали возбуждённые голоса. Кто-то тянулся к оберу, пытаясь похлопать командира  по плечу. Обер скривился, и рука повисла в воздухе. Снова запищала губная гармошка. Нельс ухватил бутылку, Ганс, морща губы, пододвинул стакан. Гамлет сглотнул испуг. И вдруг понял, что аппетит пропал. Мертвый котёнок так и застыл перед глазами.
 
А в следующий миг живот скрутило: на стол бухнулся то самый убитый котёнок. Да прямо в тарелку обера, перевернув по пути бутылку с ромом. Немцы шарахнулись в разные стороны с таким испугом, будто в комнату влетела не безобидная тушка, а граната. Затрещали перевёрнутые лавки и табуреты, крик, гам. Обер, как и положено командиру, пришёл в себя первым. Выхватывая на ходу маузер, подскочил к окну. Никого не увидев, рявкнул:

– Догнать сукина сына, казню лично.
Немцы, получившие понятную команду, мгновенно организовались. Проскочили первую дверь. Топот ног замер у второй. Некоторое время Фридя безуспешно толкал полотно плечом. Пока не сообразил: заперта! Снаружи! Кто-то самый догадливый прыгнул к печке, хватая кочергу. Гамлет, пошарив глазами, зацепил рогач. Ганс зачем-то сжимал в кулаке каталку. Что он с ней собирается сделать? Дверь бить?  Солдаты толкались у двери, мешая друг другу. И снова обер сообразил первым:

– А ну все назад, Давай кочергу. Я сам. 
Подчинённые отпрянули, офицер, перехватив инструмент, воткнул его между косяком и полотном двери. Поднажал. Не поддаётся, зараза, крепкая. Кто-то схватил пенёк, оставленный возле печки. Несколько резких ударов, треск досок, и дверь вздрогнула, открываясь.
Толпа с гомоном  повалила за ним. Гамлет, выставив рогач, как копьё, торопился следом за офицером, надеясь оказаться полезным. Кто-то ткнулся в рога, и рядом неожиданно тоненько заверещал Нильс.
 
– Убери свой рог, – бас Фриди заставил Гамлета поднять рогач вертикально.
Обер уже бился во вторую дверь, тоже закрытую.
Только минут через двадцать разъярённая толпа вывалилась на улицу. В полной тишине бросились в разные стороны. Офицер выскочил на дорогу. Остановился, растерянно оглядываясь. Подскочил Гамлет, заглядывая в лицо офицеру:
– Пробежаться?

Бросив руку с пистолетом вдоль ноги, обер задумчиво почесал нос другой:
– Не суетись, Гамлет. Никого ты там не найдёшь.
Обер не сомневался: котёнка швырнул тот самый подросток со злым взглядом, которого они видели во дворе накануне. Вероятно, сынок хозяйки. Двери-то все снаружи заперли. Надо было сразу его пристрелить. С этими русскими нельзя миндальничать. Только дал слабину и вот, пожалуйста, получай. «Да, а виселицу на площади очень вовремя поставили. Мать его и её щенка, когда найдём, повесим. Для профилактики, чтобы впредь неповадно. Да и уважение к рейху будет больше».
– Фридрих, дуй до комендатуры, поставь коменданта в известность, мы скоро помощников партизан будем вешать.

Бабки, среди которых затесался только один дед Михаил Антонович, прозванный в селе жидком, согнанные на касик – так в селе называли площадь, что почти напротив дома Дмитрия Федотыча, мрачно переговаривались. В прошлые времена мальчишки гоняли по площади мячик, играли в клёп – разновидность «чижика» А сейчас в центре касика ветерок раскачивал верёвочную петлю, и поблескивало на солнце свежеструганное дерево виселицы. Обер появился в окружении солдат и помощницы-переводчицы из комендатуры – статной местной девушки, пару лет назад закончившей скороднянскую школу, на неё народ смотрел с особенным остервенением. «Овчарка немецкая». Переводчица беспрестанно что-то переводила, офицер, невнимательно слушавший её, нервно постукивал перчаткой по ладони. У столба застыла Фёкла Егоровна. Волос растрёпан, на щеке ссадина, руки связаны за спиной. Умоляющий взгляд женщины скользил по лицам односельчан.

Кто-то отворачивался, другие смотрели ободряюще, надёжно, словно, стараясь передать приговорённой импульсы уверенности. 
– Ироды, и руки связали.
– Ага, бабу боятся.
– За что её? Она же дома даже не была.
 – Изверги!
 – Что ж вы делаете?

Обстановка явно накалялась, а обер всё никак не мог решиться на последний шаг. Что-то его останавливало. Ещё и русские эти, от злых взглядов по коже бегали мурашики. А как повалят толпой, автоматы могут не удержать! В толпе зашикали, и на свободное пространство вывалились дед Михаил Антонович с бабкой. На землю упала палочка, и старик бухнулся на колени. Не отрывая жалостливого взгляда от обера, пополз к нему. Фрицы напряглись, один, очкастый, даже автомат на стариков направил. Следом, тоже отбросив палочку, приклонила колени и старуха. И так, прямая двинулась. Гомон прекратился, будто у моря стих ветер. Стало слышно, как гудит на трассе тяжёлый грузовик.
Дед Михаил остановился перед офицером, поглядывающим на него, как на подползающую ядовитую змею. Обхватив ногу ошарашено дёрнувшегося обера, дед поцеловал штанину. Во второй сапог вцепилась бабка.
– Не вешай нашу Фёклу, – переводчица, преодолев короткую растерянность, снова затараторила по-немецки. – Она не виновата. Её дома не было же…
– Отпусти за Христа ради. Молиться за тебя будем, – вторила бабка.

Пока офицер слушал перевод, по дороге к площади вывернул грузовик. Народ заоглядывался. Машина притормозила у висельницы, из окна, вся в пыли высунулась белокурая голова без головного убора:
– Гер оберлейтенант, вот вы где. Патроны грузить надо. И ехать. Капитан голову снимет за опоздание.
Тиренс поджал губы. Переводчица замерла, а солдаты уставились на него ожидающе. И что делать? Повешать её надо, это как пить дать. С другой стороны, понятно, она действительно не при чём. Гадёныша её найти не удалось.
Не дурак, затаился гдё-то. И русские смотрят на него, как на зверя. Уважения, акция, может, и добавит, но вот уверенности в справедливости рейха точно нет. Надо признать, вовремя этот с патронами. Можно ретироваться и лицо сохранить.
Обер решительно махнул рукой:
По мотоциклам. Едем.
– А с этой что? Гамлет так и не опустил автомат.
– С этой? – офицер сделал вид, что задумался. – Да бог с ней. Не до неё.

Он махнул рукой, и фрицы поспешили к средствам передвижения, выстроенным в ряд неподалёку.
  Затарахтели двигатели, подняв мутные облака, мотоциклы развернулись на пятачках. Старики, поднявшись с колен, развязывали не верящую своему счастью женщину.
 
В носу защекотало, и Ванятка чихнул, одновременно просыпаясь. Пошевелив затёкшей рукой, зачесал глаза.
У дверей шевельнулись:
– Кто там? Ванька, ты?
Малец замер на секунду. Свои:
– Я, тётка Аня.
– Вылазь давай, мать с ума сходит, всё село оббегала.

Мальчишка охотно полез с сеновала.
Красное солнце лежало на крыше соседского дома – верный признак позднего времени. Не меньше девяти. 
До погреба он добежал одним духом. Замок на месте, он вздохнул облегчённо, значит, и брат там. Лёгкий щелчок механизма, тяжёлая дверь заскрипела, и на пороге появился заспанный брат.
– Ну что тут?

Ванятка пожал плечом:
– Не знаю, я на сеновале проспал. Только вылез.
– Айда домой, проверим.
И снова подходили тайком. Во дворе тихо, потому прямиков в дом! В комнате Фёкла Егоровна. Слёзы на глазах. Всё тело дрожит. Оглянулась испуганно.
От неожиданности мальчишки остановились, замерла и тётка. Глаза её медленно суровели.

– Мам, всё спокойно?
Женская рука потянулась за каталкой. Без слов Фёкла Егоровна размахнулась, и каталка от души приложилась к плечу сына.
Невольно охнув, Иван вздрогнул. А в следующий момент, чуть ли не рыча, он грызанул свою руку выше локтя. Брызнула кровь, и он зажал рукой рану. Мать побледнела, а Иван развернулся, уходя. И всё это в полной тишине, без слов. Ванятка бестолково оглянулся на удаляющуюся спину брата.
– Тётя Фёкла, я домой.

Не дождавшись ответа от соседки, даже не взглянувшей на него, малец бросился вдоль стены к своему дому. Шелестели листвой старые яблони, гудели в траве шмели. Тропка завернула за угол, и он остановился. Как-то его дома встретят? Потеряли, поди. Ладно. Спросят, что-нибудь придумаю. Вздохнув, мальчишка размеренно зашагал знакомой дорогой.
Маму он отыскал во дворе. Наклонив огромную кастрюлю, в которой готовили поросятам, она натирала внутри. Младшенький важно восседал в песочнице, пересыпая из ведёрка в тарелку. Малец нарочно затопал, чтобы услышали. На звук шагов они обернулись. Братик улыбнулся, узнавая Ванятку, а мама всплеснула свободной рукой:   

– И где ты был?
Ванятка опустил голову, признавая вину.
– Мам, я это… у товарища.
В этот момент мальчишка был доволен собой. Он ведь не соврал мамке. Просто не рассказал всего. А бабе всё знать и не надо. Так отец говорил.
Мама подскочила, обнимая сына:
 – Дурашка. Я тут переволновалась. Немцы ещё тут чуть Фёклу не повесили…

У Ванятки неожиданно захлюпало в носу.
– Мама, я больше не буду.
– Не будет он, –  мама успокоилась. – Пошли покормлю. Голодный, поди?
– Ага, голодный. – Ванятка, сообразив, что нахлобучки не будет, разулыбался.
Приобняв сына, мама подтолкнула его к кухне.
Малец вприпрыжку поскакал впереди.
 
Полгода спустя
Весна голодная, но победная выжигала поржавевшие снега огнём и солнцем. Из-под сугробов появлялись разбросанные убегавшими немцами сапоги и патроны. Пустые ящики и непонятные железяки. В бедных хозяйствах всему найдётся применение.

На дороге бабы и подростки подбирали, что осталось от поспешного бегства фашиста. Вдоль взлётной полосы под весенним солнышком вытаяли бочка немецких мин. Забыли, вероятно. Кто-то заметил, но не обратил внимания. А вот Иван обратил. Там же тол? Кизяки разжигать. 
– Так, подожди  меня. Я мигом. 
Двоюродный Андрей, сын Климента тоже Плясов обиделся: 
– Я не боюсь.
– Боюсь, не боюсь. Жди здесь.
Поджав губы, Андрей недовольно зыркнул, но возражать не посмел.
В следующий момент Иван умчался. Пока не пришли наши и не оприходовали полезные находки, Иван торопился добыть тол. Ему и раньше приходилось разбирать мину, потому не волновался.

По-быстрому запалив костерок, над которым качалось ржавое ведро, тол выжигать, Иван склонился над миной.  Андрей, стараясь разглядеть, что он там делает, вытягивал шею и поднимался на цыпочки. Но крепкая фигура Ивана загораживала действо, и мальчишка несмело оглянулся, собираясь, пока брат не видит, подойти поближе. Ну, не убьёт же Иван в самом деле?
Взрыв откинул Андрея на спину, сверху прилетело комьями земли и ещё чем-то мокрым, красным. Не сообразив, что произошло, он рывком подскочил. Только что чистая утоптанная площадка вокруг замусорена, рваная полоса дыма тянется в строну села. На месте, где копошился Иван, никого, Только яма в пол метра глубиной и…

Завыла дурным голосом баба, и Андрея вырвало. Он понял: кровавый кусок под ногой, часть руки брата. Отплевавшись, мальчишка дёрнул со всех ног навстречу спешащим от села людям. Он не плакал, не голосил. Война отучила Андрея от проявления эмоций. Он бежал, стараясь ни о чём не думать. Очень хотелось вернуть тот момент, когда он согласился отправиться сюда с братом. Кабы бы знать…
Жарило горячее августовское солнце, пахло толом и кровью, в сторону освобождённого Скородного мирный ветерок уносил остатки дымов. А Андрей всё бежал, вытирая сухие глаза и ещё не до конца понимая, что Ивана, злого, справедливого, минуту назад  спасшего его, больше нет.
 

Рассказ 2 Освобождение.
Ванятка провёл ладонью по густой шерсти необычно высокой для здешних мест овечки Машки – гордости семьи. Романовская порода! Одного живого веса под семьдесят кило! Густая, длинная, она переливалась на солнце оттенками белого. На лбу чубчик на нос спадает, красавица! Пальцы запутались в шерсти, и Ванятка потянул руку, улыбаясь:
– Хорошая Машка, хорошая! 

Прислушиваясь к человеческому голосу, овечка поворачивала морду, будто животное старалось понять смысл слов. Глаза – терновые ягодки следили за мальцом, а челюсть без устали пережёвывала жвачку. Мальчишка кинул на утоптанную землю охапку свежескошенной травы, ладонь прошлась меж крохотных рожек. Овечка благодарно лизнула мальца в нос.
– Фу ты как! – Ванятка счастливо засмеялся. – Ладно. Не хулюгань тут. Я тебя завтрева проведаю.

Малец запрыгал к подъёму из яра, ведущему на огороды. Старенькие боты оставляли на влажной земле, прогретой мартовским солнцем, размазанные следы. Ноги скользили, но настроение от того не портилось. Ещё одну зиму пережили. Да какую! Под немцем. Все живы, все здоровы и даже не голодные. Коровка шибко выручала. Без неё бы да, без неё бы амба. И чего ещё мальчишке желать?! Все домашние дела выполнены, можно и подурачиться.

С дороги доносилось гудение моторов, но и этот гул временами перекрывал надсадный треск самолётного движка с аэродрома. «Снова фашисты зашевелились. Неймётся им, сволочам!»  Тропинка вывела к своей меже, за яблонями виднелся сарай, и уголок дома.  Ванятка на ходу  почесал затылок: «Чем же заняться?»

К существованию немецкой власти в Скородном постепенно привыкли. Как привыкают к хронической болезни, которая временами обостряется, а иногда про неё и не вспоминаешь. Уже не плевались в след полицаям, когда-то соседским мужикам, а ныне… Чего уж там. Не ожидали. Хотя, как уже опосля определили, каждый с кривинкой в душе ходил. Один обиженный властью себя считал, другой ею же недооценённый.  Видались с гадами, почитай, каждый день. Слюны на них не напасёшься.

Старший гад Николай Иванович Крылов, лет пятидесяти, с впалыми щёками, которые брил редко, с суровым взглядом. Этот сволочь наипервейшая. Бандит чистейший, и своих сдавал и отлупить ни за что – для него в порядке вещей. И жене чистой и светлой от него доставалось, пожалуй, чаще других. Её сельчане жалели. Николай Иванович не ходил по селу, а шествовал, важнецки сложив ладони за спиной и цепко поглядывая по сторонам. Младший полицай Хвондей, суетливый, часто моргающий, обычно семенил рядом, заглядывая в лицо и что-то наговаривая. У него ешё сын Митька. Года на четыре Ванятку старше.  С ним местные мальчишки никаких отношений не поддерживали, сын врага всё-таки.

Со временем народ понял, что полицаи, хоть и сволочи, но всё ж из своих, и договариваться с ними можно. Подход только нужен.
От прозрачного до самых глубин грозного мартовского неба одна тысяча сорок третьего года, тянуло мягким теплом. По углам на улице ещё сторонились слежалые бока замшелого снега, но по серединке даже просохло. Плюх – ножик ударился о землю рукояткой. Ванятка поморщился. Ничё, когда сам с собой играешь, ошибиться не грех. Следующий бросок вышел удачнее, и малец пририсовал себе большую часть круга

Игра так и называлась: «ножички». На земле чертился круг, в него втыкали по очереди ножик. По лезвию затем нарезали себе куски круга. С каждым броском территории оставалось все меньше. Выигрывал тот, кто наделял себе больше всех земли. Из-за калитки звонкий голос сестры Аи позвал ужинать. Ванятка, высунув язык от напряжения, целился в последнюю узенькую полоску. Голос сестры заставил его отвлечься, и он снова поморщился: по улице к дому приближался старший полицай. Играть сразу расхотелось.

В этот раз Хвондей шествовал по улице десятой сотни в одиночестве. В новых хромовых сапогах, подпоясанная рубаха на выпуск, картуз натянут на уши. Именно за эту манеру ношения головного убора, над ним народ ещё до войны частенько подшучивал. Сейчас уж не шутили. Мальчишка собрался было тихонько смыться, но был остановлен окриком:
– Малец, а ну погодь.
 
Оглядываясь, Ванятка настороженно замер.
Полицай остановился, не доходя.
 – Батька дома?
Мальчишке вопрос не понравился. Зачем этой вражине его батька? Вряд ли для чего хорошего. Но врать не решился:
– Пришёл тока.
– Позови.

Мальчишка поскакал к дому.
Отца он обнаружил на своём месте во главе стола, за которым уже восседало всё семейство. Ну, кроме Ванятки, конечно. Но колене батя покачивал младшего Петю, а тот радостно пускал пузыри. Крёстная тётка Фёкла присела на краешек табурета, возмущённо размахивая рукой. До Ванятки донеслось:

– Ирод же какой! У меня бурёнка почти год при немце прожила. В окопе прятана, ты же, Пелагея, знаешь. И твоя там. Никто же не трогал. Думала, так до наших и дотянет. Нет же… И что на ирода этого Крылова нашло, зачем ему моя коровка понадобилась?
– Да, долго он ждал, – заслышав шаги, отец повернулся к двери. – Садись,
Ванятка, ужинать пора.
Мать опустила в центр стола казанок с тушеной картошкой, от неё исходил вкуснейший аромат, и мальчишка с наслаждением втянул носом.
– Пап, тебя полицай кличет.
Родственники замерли, крёстная прижала ладонь к губам, мать тревожно оглянулась на дочь, а Аня побледнела. Отец крякнул:
– Чего ему опять надоть?! Только две недели, как соль ему привёз.

Сжав губы, поднялся, нарочно не глядя на дочь. Может, всё-таки не по её душу. Пронесёт. Ванятка рванул вперёд.
Полицай так и стоял, руки в карманах, веки морг-морг На звук шагов обернулся. Сидор остановился чуть в отдалении:
– Я вас слушаю?

Хвондей недобро прищурился:
– Ну, слушай. Дочка у тебя дома?
Сидор набычился:
–  Ну, дома.
– В этот раз не отвертишься. Собирай Анютку, в Германию отправляем. Мне девчат набрать надо, а не хватает.
Вдруг закружилось голова, и Сидор качнулся:

– Как это отправляем?! Я же недели две как специально в Харьков ездил. Соли тебе привёз. Не кончилась же ещё.
Полицай лениво повернулся полубоком, разглядывая что-то в конце улицы:
– Кончилось, не кончилось, а отправлять больше некого. Собирай, говорю, дочку.

Отец растерянно оглянулся. Заметив Ванятку, подглядывающего из-за угла сарая, махнул ладонью: смойся, мол.
Малец чуть отпрянул. Нет, так просто он не уйдёт. Судьба сестры решается. Не может он в стороне оставаться, а вдруг папке его помощь понадобится. Дождавшись, пока отец про него забудет, снова выставил голову. Полицай уже два раза приходил за сестрой. Но тогда отцу удавалось откупиться дефицитной в то время харьковской солью. Что-то будет сейчас?!

– Так давай я ещё раз за солью смотаюсь. У коменданта отпрошусь только, – полицай промолчал, по-прежнему пялясь в сторону. – Ну так шо? Договорились?
Плевок упал в пыль:
– Не договорились. Не надо мне соли. А вот перед комендантом, если план на отправку не выполню, отвечать придётся.
Отец шагнул ближе:
– Слыш, Хвондей. Давай договоримся. Ну, соседи же. Ну что же мы не договоримся?

Полицай задумчиво повернулся к Сидору:
– Да какие сейчас соседи!? Сейчас я хозяин в Скородном, а ты так себе… Никто.
Кулаки отца сжались и разжались. Даже на затылке, Ванятке показалось, перекатились желваки.
– Чего хочешь?
– Так согласен, что никто ты? – полицай смотрел насмешливо, нагло.
Плечи отца опустились, руки дрогнули:
– Согласен, коли так надо.   

Крылов хмыкнул:
– Ну вот видишь, и спесь с тебя председательская мигом слетела. Ты теперь никто, запомни, парень.
– Хорошо, никто. Ну так что, договорились?
Полицай снова сплюнул, разворачиваясь. Из-за плеча донеслось:
– Овцу приведёшь, подумаю.

Отец немного постоял, ненавидяще глядя в след полицаю, словно запоминая. Ванятка, не дожидаясь, пока его обнаружат, дёрнул на цыпочках домой. Надо было сообщить новость родным. При мысли, что овечку отдадут полицаю, горло перехватывало. «Но это же для Анютки, – вспомнил он, и комок в горле растворился сам собой. – Ради любимой сестрёнки никакой овечки не жалко!» С разбега малец перепрыгнул порог.
Дома стояла недобрая тишина. Средний брат Дима ковырял пальцем доски стола. В центре его уже слабо парила нетронутая картошка. Родные дружно подняли на Ванятку вопросительные взгляды.

– Овцу полицай просит за Аню, – выпалил он с порога. – Во, гад!
Мама словно выдохнула облегчённо. Дима замер, на лице – радость. Посветлевший мамин взгляд остановился на дочке, у неё щёки медленно наливались краской.
– Ну, слава богу. Я бы и корову отдала ради дочки.
– Конечно, не жаль! – малец, подражая взрослым, старался говорить сдержанно, но смешанные чувства сбивали твёрдость голоса. Да за сестрёнку он кого угодно отдаст, как и мама. Но как же жаль овечку. Такая она добрая! 
Позади хлопнула дверь, и в дом тяжело ступил отец:
– Уже рассказал, пострел?

Мама повернулась всем телом:
– Когда овечку отведёшь?
– Вечером отведу.
Аня неожиданно захлюпала носом. Мать погладила дочку по голове, а Дима прижался головой к плечу сестрёнки.
– Отставить сырость! – отец шумно присел за стол. – Ужин стынет.
Оживившийся народ зашевелился, руки потянулись к казану.

Уже в темноте отец отправился в окоп. Ванятка хотел увязаться за ним, но батя глянул так строго, что тот не рискнул. Аня тихо напевала за шторкой, мама, подхватив младшего Петю ушла к ней, и там затихли. Малец выскочил на крыльцо. Фигура отца медленно растворялась в вечернем воздухе.
На утро Ванятка поднялся одним из первых. Отец, сидя за столом, хмуро поглядывал в светлеющее окно, мама осторожно постукивала на кухонном столе посудой. Мальчик сладко потянулся. Подниматься пора, скотину поить – это на нём. Поёживаясь, он потянул штаны с лавки.

До туалета в конце огорода рванул, семеня. Стоптанные боты сорок незнамо какого размера спадали с ноги. Солнце припекало, но земля холодная. Недалеко раздавались голоса. На бегу он  повернул голову. Через две межи помахивала хвостом корова красной масти и с белым лбом. «Это же крёстной, её ни с какой не спутаешь, – малец ахнул. – Это же в огороде старшего полицая!» Николай Иванович, по-хозяйски оглядывая, вышагивал вокруг бурёнки. Жена его, хорошая тётка Дуся, завсегда к мальчишкам с добром относившаяся,  молча стояла рядом. Всё это Ванятка разглядел в долю секунды, но осмыслил не тогда, гораздо позже.

Как и то, что произошло спустя несколько минут, когда он уже выходил из туалета. На соседнем огороде вдруг стало шумно. Пронзительный женский голос вывел в тишине:
 – Вот он, ирод. Коровку мою охаживает.
От неожиданности малец замер, не достегнув ремень на штанах. Крёстная, вооружённая палкой, воинственно наступала на растерявшегося Крылова. За её спиной решительно двигались два красноармейца с серьёзными лицами. Один стягивал с плеча винтовку.

Палка с хрустом обломилась о спину успевшего отвернуться полицая. Жена его растерянно застыла, обе руки прижались к щекам. В следующий момент полицай со всех ног бросился в конец огорода.
– Куда, гад?!
– Стоять, немецкая сука!
Бойцы рванули за ним. Крёстная быстро отвязала верёвку, поглаживая по красным бокам:
– Что, Дуся, не встанет вам чужое добро на пользу. За всё расплатитесь!
– Наши пришли! – Ванятка, наконец, застегнул ремень. И растерялся. Куда бежать первым делом? К матери? Можно и после сказать. Овца же наша у Хвондея! Надо выручать!

Выскочив через двор на улицу, сыпанул в сторону дома полицая. За спиной, похоже на огороде Крылова, гулко грохнул выстрел. На секунду малец оглянулся.
– Аааа,.. – потом узнает. Овцу спасать надо. Ещё сотворит чего с ней вражина.
В ворота барабанил, не стесняясь. Кончилась вражья власть. Свои вернулись!
Дверь отворил хмурый Митька.
 – Овцу отдавай! – малец чуть ли не приплясывал от нетерпения.

Сын полицая молчком пропустил Ванятку во двор. Затворив калитку, также без слов двинулся в глубину двора между сараями, Ванятка вприпрыжку следом. За тяжёлой дверью целая отара, штук двенадцать. Шумят, топочат. Похоже, голодные. Со всего села пособирал, сволочь! Пахнуло густым скотьим запахом. А вот и Машка. Овечка встретила Ванятку радостным «беее».
– Счас домой пойдём, – ухватил за чуб, малец потянул овечку за собой.

Понятливое животное послушно застучало копытками следом. И только вышли из калитки, на дорогу, как она с такой скоростью бросилась в сторону дома, что Ванятка тут же отстал. Так и бежали рядком: Машка, оглашая улицу бодрым «беее», и он со всех ног, позади.
Не тормозя, заскочила в открытый всем ветрам двор. Тут и Ванятка подскочил. Мама уже руками всплёскивала:
  – Что случилось? Ты как здесь? Ванятка ты зачем её привёл? Полицай же снова заберёт.
Запустив ладонь в тёплую шерсть животного, Ванятка  расплылся в улыбке:
– Не заберёт! Наши пришли!
Мама растерянно оглянулась на лавку. Опершись рукой, без сил присела:
– Дождались! – Слёзы счастья потекли по тёмной щеке.


Рассказ 3 Прикладная физика
Топор с хрустом вошёл в щелеватую плотность застарелого пня. Шестнадцатилетний Ванятка, плечистый, жилистый, тряхнув растрёпанными волосами, пристукнул ладонью топорище. Второй удар развалил пень пополам. Вытерев вспотевшие пальцы о штанину, он установил на чурку одну из половинок. Удар на выдохе, треск разваливающегося дерева, и довольный парень выпрямил уставшую поясницу.

Норму, установленную для себя на утро, выполнил. Довольный взгляд упал на заметно подросшую поленницу. По вечерам, когда лошадь кормилась на зелёной травке, он выкорчёвывал подгнившие пни в посадке, порубленной на блиндажи ещё в первый год войны. Дрова родителям на весь год так постепенно и заготавливал. Уголь же для всех скороднянцев привозили с Донбасса, а покупали его за картошку. Как и сало, плохо жующееся и пожелтевшее. Но и такому были рады.

Бывало, Иван успевал спозаранку ещё и копёнку накосить. У отца, вернувшегося с войны, которая началась для него в сорок третьем, а закончилась в сорок шестом, инвалидом первой группы, ни сил, ни здоровья на многие домашние дела уже не хватало. Грудную клетку землёй привалило во время обстрела, и он задыхался. Он вспоминал,  после победы, его раненого друзья поднесли к рейхстагу, и он, вскрыв вену, как и все там делали,  написал на стене кровью: «Плясо». На последнюю букву крови не осталось.

Мама с утра до позднего вечера в поле, то прополка свеклы и подсолнухов, то снопы вяжет, то солому с бабами собирала и скирдовала. Ничё, он за семерых сладит.  Парень крепкий!
Из дома, придерживаясь за косяк, выглянул отец. Был он необычно хмур:
– Заканчивай, сынок. Ты нонче и так хорошо поработал. Ты у меня самый молодец. 
 – Уже, бать. Что-то случилось?

Сидор Федотович замер, глядя за изгородь. Потом неохотно признался:
– У председателя просил поросят купить на прокорм. Так отказал.
– А почему отказал?
– Говорит, мало, мол. На всех не хватает.
Иван вздохнул, оставив заметку в памяти поговорить с председателем. Чего это он так с отцом? Неужели до сих пор припоминают, что в оккупации был? Так, воевал же потом. Медали есть. «Ладно, спрошу».
Наскоро умывшись, запряг смирную вороную лошадку в телегу с высокой, пахнущей дизелем бочкой посередине. Ещё раз проверив упряжь, не дай бог натрёт где, запрыгнул не сидушку – поперечную крепкую доску:
  – Но, родимая! Пошла.

Слегка дёрнул вожжи, поворачивая лошадь, телега вздрогнула, трогаясь, и послушное животное мягко застучало подкованными копытами  в направлении нефтебазы. С начала лета, как только заканчивались школьные занятия, Иван устраивался в колхоз. Пока был поменьше, возил на телеге, запряжённой волом, в поле воду, женщин поил. И людей возил  поле. Когда надо было помочь, тоже не отказывал. Что поднять, перевернуть, перетащить, это завсегда. Мужиков-то на хозяйстве в пятидесятые послевоенные раз-два и обчёлся. Да и те, как правило, в кабинах тракторов, полуторок да в мехмастерских.

А как исполнилось шестнадцать, парню доверили лошадь и бочку для перевозки горючего. Работа не сложная, за день два-три рейса сделать успевал, а это семь вёрст в одну сторону. Да и не только это… Пней в посадке ещё ни на одну зиму хватит, только поворачивайся.  Надо будет вечерком выкопать парочку. Для этого в орешнике неподалёку топор и лопата припасены.

На нефтебазе лошадка уже привычно без понуканий встала перед эстакадой. Животное, хоть и привыкло к запахам солярки, но ноздри вздрагивают. Не нравятся ей такие ароматы. А вот Ивану даже приятны. Мотором пахнет и трактором. А кто из его сверстников не хотел бы сесть за руль мощной техники? Да нет таких. Степан Власович, заведующий нефтебазой, низенький, упрямые складки возле губ, кепка съехала на бок, шустрый, уже тут. Столкнув бочку с телеги, покатили вдвоём под загрузку.  Тяжёлый масляной шланг, выведенный  из высокой ёмкости, нырнул в жерло бочки, и вентиль, проскрипев, выпустил маслянистую чёрную жидкость. Привычно зажурчало тугим ручейком по гулкому металлу. Пяток минут, и готово. Полную бочку снова вдвоём повалили на бок. Иван подтянул пробку. Постукивая по зубилу молотком. В четыре руки покатили на погрузку. Перед брёвнами эстакады, поднимающимися плавно, разогнались, и бочка легко закатилась на самый верх. А уж с неё столкнуть в телегу делать нечего. 

Ползёт под колёсами полевая дорога, лошадка шагает размеренно, с полной бочкой солярки не разбежишься. Враз раскачает телегу, перевернуться на раз-два. Семь километров – это немногим более часа. На стане уже почти никого, в поле все. Бригадир – высокий, плотный, кулаки – бочонки, Седых Сергей Тихонович парню обрадовался, словно давно поджидал.
– Здорово, Сидорович.
Парень натянул вожжи:
– Здравствуйте, Сергей Тихонович.
– Ты как, успеваешь? – а глаза прищурены, словно проверяет, примеряет.

Вопрос удивил, как это он, да не успевает?!
– Конечно, успеваю. Чего тут?
– Помощь нужна, Сидорович. Кроме тебя и некого попросить, все гаврики в поле, – вот и примерил. Видать, подошёл.
 – Чего нужно-то?
– Сливай топливо и освобождай телегу. На пятой сотне, на колхозном дворе бочка с соляркой. Тяжёлая, кило на четыреста. Нужно привезти к обеду, трактористы на пар выходят, к осенней посевной готовимся. – И снова глаз с прищуром, словно прощупывает. Чего это он?
– Ну, привезу. Чего там?
– Она тяжёлая, но там народ на току, тебе помогут. Счас прямо и отправляйся.

Иван кивнул, заворачивая телегу к ёмкости:
– Хорошо. 
Наташа-учётчица тракторной бригады, красивая девка, брови дугой, губки пухлые, стрельнула газами. Иван проехал мимо, а Наташа сунула ему в ладонь три карамельки.
– Угощайся, работяга.
– Спасибо, – голос у него по-мужски густой, почти, как у бати. Втайне он гордился им. Конфетки смахнул одним движением. Сладкое не помешает.
– Эх, – вздохнула девка. – Где мои восемнадцать? Дура, столько парней за мной бегало. А я всё носом крутила. Сейчас бы и за Ваньку пошла. Ванька, замуж возьмёшь?
– Подумаю, – прогудел Иван, удаляясь.

Вот ещё, нужна ему такая старая. Лет тридцать, поди. 
И снова пылит дорога под колёсами. На этот раз Иван разогнал лошадку до бодрого шага. Можно и рысью, но зачем надрывать животное, ей ещё обратно этакую тяжесть переть. Уносит лёгкий ветерок пыль за задком телеги, греет мягкое солнышко, а у Ивана мысли крутятся, как спицы в колесе, беспокойно.

«На току народу две бабушки, они веют, две девчушки-школьницы, эти отгребают зерно, да дед хромой, он там починить или смазать веялку в случае чего. И кто же ему поможет? Бочка, поди, еподьъмная. Не… Тут только на самого надёжа. Как там учитель по физике Павел Васильевич рассказывал. С помощью рычага и лома, перекантовать любой вес можно. А, если поднять надо, то лебёдка нужна, блок и троса. Краны так работают.

«Ни того ни другого, у меня нет. А что есть? Верёвка есть, метров на двадцать пять, я ей сено увязываю. Зубило с молотком, это не пригодится. И всё. Зато не самая глупая голова на плечах имеется. 
Колхозный двор заставлен инвентарём от забора до забора. Дробилки, сеялки, плуги, лобогрейки, катки,.. чего только нет!?  Колхоз у них не бедный. Народу не видать. Ну и хорошо. Как оно там пойдёт, ещё неизвестно. А вот и бочка! Экая махина!
– Тпрру, – он спрыгнул с телеги.
 
Бочка на боку, чуть меньше метра высотой, вытянулась вдоль дороги. Он попробовал толкнуть руками. Ага, шелохнулась. Не всё потеряно.
По дороге Иван мысленно крутил ёмкость и так и эдак. Придумывал способы и отметал их. Вспомнил, что в кармане три конфетки лежат. Как-то позабыл про них. Тоже пригодятся. Постепенно план действий в черне сложился. Оставалось применить его в деле. Ничё, не боги горшки обжигают. А какая жара! Ещё ничего не делал, а уже вспотел.

Установил телегу точно напротив бочки. Рассчитал расстояние от перевёрнуто телеги до очки, чтобы не меньше семидесяти сантиметров. Кнутом замеры провёл. Телега на метр длиньше оказалась. Запас не лишний. Как раз помещается, и ещё чуть свободного места остаётся впереди. Борта осажены доской-тридцаткой, обтянутой металлической полосой, вроде ящика получается. То, что надо. Всё ещё примериваясь, неторопливо сложил в сторонке инструмент, что в телеге каждый день возит. С богом! Ухватив лошадку под уздцы, завернул её под девяносто градусов в сторону противоположную от бочки. Сбруя натянулась, телега перекосилась, и заднее колесо приподнялось. Так, фиксируем! Лошадка постой маленько. Придерживая вожжи, снял сидушку, что  поперёк телеги лежала.
Вспоминая законы рычага, подсунул доску под приподнявшееся колесо, рывок, и телега спокойно упала на бок. Точно напротив бочки. Пока всё по расчётам.
Следующий этап. Верёвки двадцать пять метров. Хватает. Когда-то, Ванятке ещё лет десять было, отец учил вязать узлы. Самый простой  и эффективный, он помнил, морской. Поперёк телеги – лаги, на них он и закрепил концы верёвки морским узлом.

На колхозном дворе по-прежнему пусто, иначе уже кто-нибудь обязательно бы заинтересовался, чего это паренёк вокруг ёмкости крутится. Ивану лишнее внимание ни к чему. Пока задумка не вышла, лучше пусть так и остаётся.
Снова ухватил сидушку-рычаг. Подтолкнув один конец бод бок ёмкости, в несколько толчков чуть откатил её. Растянув верёвку, уложил другие концы под бочку, каждый внутри пространства, ограниченного выпуклыми ободами. Чтобы не соскользнула. Уже опробованным способом накатил посудину на прежнее место. Подёргав, вытянул оба конца верёвки с другой стороны ёмкости. Перекинул сверху и ёмкости и  телеги.

Теперь самое сложное. Засупонив хомут, выпряг лошадь. К гужам на шее вороной привязал свободные концы верёвки петлёй. Уедился. Что оба конца на одной расстоянии привязаны. Это техника безопасности, не дай бог ёмкость сорвётся, покатится, всё тут раздавит. А так чуть что, дёрнул, и узел развязался.
- Ну, родимая, давай помалу!
Натянув вожжи, повёл лошадку прочь от телеги. Потихоньку, потихоньку, верёвки натянулись. Вот бочка шевельнулась, бок её уже подкатился к доскам. Последний рывок!
 
– Ну, пошла! Одновременно толкнул бочку.
Конструкция вздрогнула, и телега встала на все четыре колеса. А на ней, чуть покачнувшись, утвердилась ёмкость. Получилось!
На радостях Иван обнял и поцеловал лошадку. Конфетки же есть! Одну тут же сунул в рот помощнице. Заслужила. А вот бумажку снять позабыл. Ничего, ежли что и в обёртке слопает. Ну всё, пора заканчивать. Его в бригаде ждут.

Отвязал концы верёвки от гужей, пока заводил в оглобли, умное животное выплюнуло бумажку. Какая сообразительная! Уверенными движениями запряг, не прекращая гладить, лошадка же, бедная, волновалась. Да и у самого пальцы подрагивают. И пот на лбу каплями. И он, оказывается переживал. Такое умудрить! Мужики и не поверят. Тихонько вывел на передок телеги, а вот и вторая конфетка. На этот раз обёртку снять не забыл. Снова получив угощение, лошадка одобрительно заржала. Ну вот и славно.

Вернув сидушку на место и уложив в телегу инструмент, освободил от обёртки последнюю конфету. Что уже оставлять? Заслужила, родимая. Обнял животное за шею, и лошадка слизнула угощение с ладони. Под бока бочки уложив бруски, чтобы не гуляла по телеге, парень осторожно примостился на передок. Место хватало. Дёрнул вожжи, и телега медленно тронулась.
Хорошо, дорога без взгорков и спусков. Доедем! Пока двигался, обсох и вороная поуспокоилась. 

В бригаде – обед. Под навесом, за столом человек десять орудуют ложками. Тут же Наташа-учётчица что-то правит в блокноте. У печки повариха тётя Паша, маленькая,  сноровистая, лет за пятьдесят. К ней Петро – здоровый, рыжий, расхлябанный нырком с тарелкой за добавкой. Улыбаясь, она открыла крышку огромной алюминиевой кастрюли. Димка, молодой, низенький, весь в веснушках из-за стола подначил:
– Тебя, Петро, легче убить, чем прокормить.


Тот не остался в долгу:
– А ты попробуй.
Шутник смолк, чуть не подавившись: это прилетел увесистый подзатыльник от бригадира. Ребята хохотнули.
Все в сборе. Пахнет борщом и кашей. Иван сглотнул. И он голодный. Но сначала дело. По внимательным взглядам, которыми его встречали, понял: ждали.    
Бригадир облизал ложку:
– Ну ты, Сидорович, даёшь! Как ты её затащил-то?

Иван хмыкнул:
– Как, как. Всю деревню собрал. Все, как репку, тянули из сказки.
Петро отставил полную тарелку борща. Пошли, мужики, дёрнем. И первым полез в телегу. К нему охотно присоединились ещё трое. Расставившись, ухватились за края. Жилы на лбах вздулись, лица покраснели. И… ничего!
– Да её не поднять!
– Да тут с полтонны!

Уважительные взгляды скрестились на парне.
– Как ты с ней сладил? А, гаврик, колись? – Бригадир снова щуриться на этот раз недоверчиво.
Мужики не в лад попрыгали с телеги. Пожимая плечами и недоумённо переговариваясь, вернулись за стол.
– Как надо, так и сладил. Куда вам её сбросить?
Сергей Тихонович молчком указал на ровную площадку в пяти метрах.
За столом притихли. Только Петро, одним глазом косясь на Ивана, продолжал махать ложкой.

Держа за уздцы, Иван отвёл лошадь на указанный пятачок. Повертел головой. Заметив около печки несколько крупных поленьев, притащил парочку. Уложил в ряд. Мужики молча наблюдали за его действиями. Ни шуточки, ни смешка. Проняло.
По старой схеме завёл вороную на девяносто градусов от телеги, заднее колесо, как и рассчитывал, снова приподнялось. Достав сидушку, подложил конец под шину. От души надавил, и телега аккуратно упала на бок. Бочка скатилась, остановившись там, где и рассчитывал. У поленьев.

Если бы он выступал в цирке, бурные овации были бы обеспечены. А так только округлённые от удивления глаза мужиков, доброжелательная улыбка тёти Паши, изумлённая учетчицы Наташи, да покачивание головы бригадира:
– Ну ты, Сидорович даёшь! – он обернулся к учетчице. – Наталья, так. Если Плясов сделает три рейса в день, пиши ему три. Сделает два – пиши три. Не сделает ни одного, тоже пиши три. Всё поняла?
Женщина серьёзно кивнула.
– Везёт же некоторым, – Димка разве промолчит.
– Привёз бы ты, и тебе повезло. Я всем предлагал.

Шутник почесал затылок:
– Тут физика нужна. А я в школе балбес балбесом.
– Ладно, хорош болтать. Петро доел?
– Давно уже, – прогудел здоровяк, дожёвывая кусок хлеба.
– Погнали, гаврики. Димка давай, помоги парню телегу поднять. А ты, Сидорович, в любое время ко мне обращайся. И не только ко мне. Я председателю обскажу, что ты тут учудил. Так, а ты, паша, корми его, как нас кормишь.
Вчетвером, уважительно поглядывая на парня, мужики легко поставили телегу на колёса. Иван погладил лошадку по морде:
– Умница моя. Не подвела.

«Эх, конфеток больше нет, – вытянув с воза сена, сколько захватила ладонь, провёл по потному боку. Лошадка замерла, отдаваясь наслаждению. «Ну хоть так порадую!»
На стане стало шумно. Затарахтели движками трактора и комбайны. Кто-то, перекрикивая гул, гнал за ключами помощника. Бригадир отдавал последние распоряжения Петру, обернувшемуся на пороге кабины труженика «Сталинца-80». Красавец  гусеничный ДТ-54, покачнувшись, застыл перед огромной бочкой. Двое мужиков уже суетились у горловины, открывая. Под шутки и смех остальные мужики забирались в кузов полуторки. Пора в поле. Иван уселся в телегу. Ему ещё хотя бы рейс за  горючим сделать. Воспользоваться предложением бригадира он даже и не подумал.

Следующее утро началось, как обычно. Накосив по росе небольшую копёнку сена, Иван направил отдохнувшую лошадку в сторону нефтебазы. День выдался солнечным, на небе полная бездонность, ни облачка. Но не жарко. Иван любил такую погоду. И даже комары не досаждали. Красота.
Загрузившись топливом под завязку, также неспешно двинулся на стан. Дорога неспешно пылила под деревянными колёсами, горячее солнышко грело ткань кепки на голове, пахло навозом и покошенной травой. Из бараков молочно-товарной фермы доносилось мычание коров. А это кто? Иван не сразу узнал начальника Алексея Ивановича Масленникова, приземистого, широкого, хромого на одну ногу, задумчиво почёсывавшего затылок у груды потемневших дубовых брёвен. Это заготовки для кошары – летнего стойла. Давно лежат, а сделать некому. И катанка проволоки шестнадцатой в сторонке ржавеет. Завидев приближающуюся телегу, начальник неожиданно сорвался навстречу.
Иван забеспокоился. Чего это он? Натянув вожжи, остановился.
– Привет, Сидорович. Тебя поджидаю.

Иван поднял вопросительный взгляд. Начало не понравилось ему ещё больше. Неужто, чего не так сделал?
– Здравствуйте, Алексей Иванович.
– Слушай, – начал тот без вступлений. – Кроме тебя некого попросить. Сделай ты нам это треклятую кошару. В колхозе ни одного в помощь не дали. А коровки, смотри. Мучаются. Им на воздухе подышать да травку пожевать, а они в барак тесных стоят. Наои падают. Сделай ты нам эту кошару, – а на лице сомнение. 
Иван освободил начальника от колебаний:
– Да не надо мне помощников. А сколько ты мне заплатишь?

Масленников неожиданного расслабился. Будто груз с души скинул.
– Четыреста пятьдесят трудодней.
Иван на секунду задумался. Конюхи и свинари в год по 32-330 трудднй имели. А тут за кошару больше. Правда. Не маленькая. Метров сто восемьдесят на восемьдесят.
 - Договорились. Попробую.
- Ну, выручил, Сидорович. Ну, выручил! Ты завтра и приступай. А мы тебя не обидим. Не сомневайся.
– А я не сомневаюсь, – прогудел парень, трогая лошадку.

Вообще-то, проезжая здесь каждый день, он давно прикинул, как построить загон. Ничего сложного. Время только нужно. А так справится.
Ну вот, новая забота. С одной стороны это лишняя нагрузка. С другой – ни кого не просят, а его просят. Приятно. Уважают!
От основной работы его не освободят, это понятно. Дрова, значит, пока погодят. А за утро он вполне может несколько ям выкапывать. Пару неделек, и сладит.

Ещё роса блестела на катанке, а Иван наяривал лопатой. Подкопает, сколь получится, и за старую миску, которую нашёл тут же, ей землю выгребет. И снова за лопату. Пару часов хватало на десяток ям метровой глубины.
Потом два-три рейса с горючим. Солнышко к закату, а  Иван снова у коровника. Лошадке отдых, её в конюшню фуражом кормят, а ему брёвна ставить. Сколько ям приготовил, столько стояков и прибавлялось. Первым делом заняли свои места угловые столбы, по три на угол для устойчивости. Через верхушки каждого Иван натянул проволоку, чтобы изгородь «не гуляла».  Из этой же проволоки нарубил гвоздей. Вот тут помог заведующий. Увидев, как Иван мучается с поволокой, принёс ему два ведра готовых гвоздей из кузницы. Оттуда же сантехнический ключ и трубку сантиметров двадцать пять на полтора дюйма. В трубку вставлял конец проволоки и заворачивал. Оставалось только гвоздём, загнутым дугой, закрепить. Гвозди без шляпок, но чтобы в бревно два конца загонять, самое то.
А ключом Иван держал проволоку, натягивая между столбами. Закручивал, а конец гвоздём фиксировал. Тут иногда Алексей Иванович помогал. Потом уже проходил, капитально  прибивая её к дереву.
Столбы на ворота ещё более углубил, им нагрузка основная. Связал проволокой поверху. А её натянул оглоблей, вставив в проволочную петлю. И тут изловчился, до верхнего конца оглобли ему же не достать, так парень привязал к каждому её концу верёвку. Так и крутил. Проволока натянулась, как струна, кажется, дунет ветер, запоёт. И последний штрих. На дощечке вывел мелом: «МТФ номер один. Заведующий Масленников А.И.» 

Забравшись на лестницу, закрепил табличку поверху воротного столба. Затем отошёл, оценивающе разглядывая собственную работу. Не придерёшься. Ровный ряд потемневших брёвен обтянут в несколько уровней проволокой. Поросёнок, может, и пролезет, а вот корове никак. То, что надо.
Вечером на приёмку прибыли бригадир Седых и заведующий Масленников. Алексей Иванович долго ходил вдоль новенькой ограды. Словно не веря, дёргал проволоку. Задирая голову, качал рукой столбы. Бригадир уважительно разглядывал табличку. Иван наблюдал за ними спокойным взглядом уверенного в себе мастера.  Быстрым шагом вернувшись к парню, Масленников крепко обнял его. 

– Ну, выручил, так выручил, Сидорович. И как ты до такого додумываешься?
– Это ты ещё не знаешь, как он мне бочку соляры на полтонны один в телегу загрузил. А потом привёз и выгрузил.
– Да ну! – заведующий восхищённо глянул на парня. Ни грамма сомнения. – Этот может. Расскажешь потом.
– Обязательно.
– Откуда ты такой взялся, Сидорович? – заведующий качнулся напротив, словно изучая парня, как редкий экспонат в музее. – Я вот сколько уже живу, а таких как ты не видел и не слышал даже. За что ни возьмётся, всё у него выходит. Да ладно так.

Иван поёрзал. Конечно, приятно. Но как-то… обязывает, что ли. Теперь бы планку не уронить.
Данил Евдокимович, живший через два дома от кошары, подошел. Полненькийю конопатый, рыжий живчик, кивнув на ходу народу, подскочил к изгороди. Постоял, разглядывая сооружение. Потолкал рукой столб. Удовлётворённо, покачал головой, выпячивая губу. Обернувшись на заведующего, развёл руками:
– Ну, Алексей Иванович, ну, молодчик. Ты где людей-то взял? Все же в поле. Или кого освободил?

Заведующий снова поправил рубаху:
 – Сделано без отрыва от производства, ….. . Сидорович вон, в одиночку, между рейсами за горючкой справился.
Недоумённый взгляд на бригадира, будто за подтверждением.
– Ага, – поддакнул тот. – Я после той бочки с соляркой ничему не удивляюсь. Уникум – парень.
Оценивающе оглядывая Плясова, Данилов, приблизился.
– Про бочку я уже слышал. Думал, байки. Преувеличивают люди. А оказалось, преуменьшают.

Иван смущённо опустил голову. И что на это сказать? Благодарить глупо, кричать, что ещё не то сделает, ещё глупее. Лучше он промолчит, пока лишнего не ляпнул.
Бригадир по-своему понял заминку парня.
– Ты, Сидорович, не тушуйся. За дело тебя хвалят. Принимай, как заслужил. И не смущайся.
–  Да я не смущаюсь,  – выдавил Иван смущённо.
– Ну вот что, – Данилов смахнул улыбку.– Дело ты сделал большое. Бочка – это здорово. Но это для колхоза так, момент. А вот кошара – это, я скажу тебе, дело на годы. Так что, молодчик.

Иван про себя улыбнулся. А вот теперь он и про поросят вспомнит. Данилову из уважения не откажут.
– Тут  батя давеча поросят просил …
– Данилов резко выставил ладонь, останавливая парня:
 – Всё, не продолжай. Зараз и съездим.
Дождавшись кивка бригадира, ,,,,,, подтолкнул парня в спину:
– В село поехали, в правление.

Домой Иван добрался к вечеру. Соскочил с телеги, мешок с поросятами на плечо.   
Отец поднялся навстречу, придерживаясь за поясницу:
– Сынок, да что же это? Дали таки председатель поросят?
Иван, сдерживая радостное удовлетворение, широко разулыбался:
– Дали, батя, дали. И не крхотых выделил. По месяцу-полтора месяцев каждому, а кабанчик выложен даже!
– Да как же это?! Сынок! Как же благодарить тебя? – отец без сил опустился на лавку. По небритой щеке поползла крупная слеза.

Иван, чувствуя нежность к отцу, такому сильному раньше, и такому беззащитному сейчас, шагнул к нему. Сглотнув комок в горле, крепко прижал похудевшего батю к себе. Отец, уже не стесняясь слёз, тоже крепко обнял сына.
Повизгивали поросята в мешках, кудахтали голодные куры, выклёвывая последние крупинки из корыта, мягко качал ветками тополь за оградой, а Плясовы так и стояли обнявшись, особенно остро чуя только родство своё и благодарность друг к другу. 


Рассказ четыре.
От дома на десятой сотне до школы Ивану Плясову топать километра три. Да через три оврага, вниз-вверх, вниз-вверх… Каждый день туда и обратно, уже шесть. Это он повзрослев понял, что каждый день, почитай, лёгкой атлетикой занимался. А тогда, в  детстве, кто эти вёрсты считал?!  На плечах старенькая телогрейка, на ногах скошенные и стёртые до дыр на складках кирзачи, все так ходили. Это для армии качественные сапоги точили, для тыла лепили, из того, что останется. Голодные, холодные пятидесятые, они такие. Зато весело было, и в школу Ваня бегал с удовольствием.

Перед уроками каждый день физзарядка. Толпа восьмиклассников с шумом высыпала на площадку перед школой. Ивану всё, что в школе делается, в удовольствие. Зарядка тоже. Преподаватель физкультуры и военного дела Григорий Алексеевич, высокий, чернявый, покрутив крупным мясистым носом, по-военному чётко командует:
– Построились. Там, на краю, не толкаться. Первое упражнение…

Иван старательно разминается, рядышком друг и сосед Мишка тоже не увиливает. Да и все так. Не принято в школе лодырничать. Засмотрелся Иван на преподавателя. Как же ловко у него получается. Дядька здоровый, а всё так ладно выходит. Любое упражнение. Пожалуй, Иван не хуже бы его вёл. Вот бы попробовать. И сам не заметил, как зычный голос физкультурника вывел:
– Зарядку закончили. Равняйсь! Смирно! Нале-во,  в школу по одному бегом марш.

Первый урок математики ведёт вдовая Александра Трофимовна, пухленькая, подвижная, со строгими глазами, на уроке у неё слышно, как муха летит.
Иван с Мишей Астаховым сидят за одной партой.
– А ты домашку сделал? – прошептал Мишка одними губами.
Иван даже удивился. Как это домашку и не сделать?!
– Конечно, сделал.
– Дай глянуть, я тут сомневаюсь. 

Иван не против. Но как? Раньше бы чуток. Учительница замерла рядом с их предпоследней партой, а палец ненавязчиво так по столешнице стук-стук.
– Ребята, результаты контрольной неутешительные. С такими знаниями дальше мы пройти не сможем. Двойки я ставить не буду, но предлагаю всем походить на мои дополнительные занятия. После уроков, естественно, – строгий взгляд остановил уже готовый вопрос от Мишки.
 – Желающие есть?

Десяток рук вскинулся в восьмом «в» классе, а Иван с Мишкой так обе задрали. Математика им нравилась.
Домой в этот день он заявился позже обычного, с Александрой Трофимовной проходили программу прошлого года. После уроков из восьмых классов в кабинете собралось девятнадцать человек. И с каждым учительница поговорила, что не понятно, объяснила. Он и верно, подзабыл многое. Мягко, ненавязчиво, но как дотошно,  любой поймёт. Так-то он в лучшие ученики быстро выберется. А уж с математикой не пропадёт. Сейчас технические специальности самые важные в стране, по радио много об инженерах говорят. Везде нужны, строек-то после войны масса.   

За столом напротив мамы тётя Даша, соседка. В платочке, статная, сильная, пожилая. Вдова послевоенная. Теперь у неё зять есть Андрей Андреевич. Втроём живут. Дочка её Мария Григорьевна немецкий ведёт и литературу в соседней Ольховатке. Иван поздоровался, тётя Даша кивнула, коротко оценив парня взглядом. Иван как раз скинул изношенные до дыр сапоги. Понял, что соседка и обувку его никудышную заметила. Неловко как-то стало. Раздевшись, поспешил в дальний угол комнаты, откуда его не видно.
Есть хочется… Мама, конечно, знает, что сынок голодный.
– Вань, в печке суп. Наливай себе. Даша, давай тебя тоже покормлю.

– Благодарствую, кума, не голодна, – развязав платок, будто невзначай на обувку парня глянула. – Так вот, кума… А представляешь, Андрюша мой на днях в Бобровых Дворах новые сапоги купил. Там киоск на рынке. Настоящие солдатские, вроде со складов распродают. Войны больше не ожидают, всех врагов победили, а обуви много наделали. Вот и распродают.
Иван, даже ложку до рта не донёс. Настоящие, солдатские! Срочно надо в Бобровы Дворы. Завтра же. Так, денежка у него немного есть, в колхозе летом заработал. На сапоги должно хватить. В школу топать только после обеда, восьмые классы учатся во-вторую смену. До бывшего районного центра, где, все знают, рынок и психбольница, двадцать вёрст. Не близко, но если бегом, успеет. А новые сапоги – это же такая классная вещь! Особенно солдатские. Они же с высокими задниками! Такие быстро не перекосятся. Замечтавшись, он и не заметил, как умял тарелку супа, а в доме затихло. Кума пошла, и мама, наверное, провожает.

На улице солнечное сентябрьское утро. Прохладно, но, скорее всего, скоро потеплеет.  Половина восьмого, мама на работу часа полтора как убежала, батя во дворе копошится, и Иван из дома вышел. Поздоровавшись с отцом, поторопился на улицу, пока не начал расспрашивать. Потом похвалится, если дело выгорит. И бегом до трассы. Изрытая после дождей колёсами, вся в буграх и ямах. Передвигаться по ней не удобно. Но вариантов нет. Заняв обочину, Иван рванул на Запад, за мечтой, за сапогами. 

Так и попрыгал по полёвке. Ритм сбивается, но терпеть можно. Где на травку сходил… Десять-пятнадцать шагов бегом, пять-десять шагом… За всю дорогу четыре машины мимо проскочили. Три полуторки и один послевоенный Газ-51.  Несмотря на рваный темп, дыхание ровное, хоть и шумное.  Слева-справа – поля, лесопосадки иногда. По правой стороне деревня Малютинка, дворы виднеются неподалёку от дороги, а рядом Ольховатка, они будто срослись в одно длинное селение. Тоже дома различимы. Ещё несколько километров и поворот на  Истобное – до него километров пять… По географии проходили, в селе самая высшая точка Средне-русской возвышенности. Поворот позади и дорога нырнула в овраг, и Иван тоже. Тягучий подъём и снова на запад. Тут уже без селений, во всяком случае, рядом с трассой. Только полёвка, тяжёлое дыхание и гулкий стук сердца. 
Киоск на рынке отыскался легко. Там их два всего. Один с пряниками и хлебом, другой с товаром разным.
 
Перед рынком перешёл на шаг и к распахнутому окошку подходил почти с ровным дыханием.
Дородная круглолицая продавщица болтала с покупательницей, такой же крупной, но с вытянутым лицом и любопытными глазами. На него и не глянули.
– У вас сапоги есть, солдатские?
Договорив, продавщица перевела потеплевший взгляд. Мальчишка запыханный, лицо красное. В старенькой телогрейке, явно спешил издалека. 
– Одни остались, тридцать девятый размер. А у  тебя какой?
Иван не удержал вздох разочарования:
 
– Сорок первый.
– Нет, родимый. Других нетушки.
 – А ещё привезут?
– Да кто ж его знает. Мне не говорят. Захаживай почаще. Может и подкинут.
– Понятно, – протянул Иван.
– До свидания, родимый. Захаживай.
Понимая, что второй раз он уже вряд ли когда сюда побежит, и стараясь не показать как он расстроился, Иван повернул в обратный путь. 

И вновь стелется бугристая полёвка под стоптанными сапогами. Кирзачи, показалось, ещё больше набок съехали. Пятнадцать шагов бегом. Пяток – шагом. Пригревает мягкое осеннее солнышко, а ветерок прохладный. Но всё равно расстегнулся – вспотел, хоть телогрейку выжимай.
 А вот и первые дома родного Скородного.  Успел! До первого урока полчаса. Схватив на ходу кусок сала с хлебом, набил рот. Книги подмышку и снова бегом. Три километра и три оврага впереди.

Перед школой снова замедлился. Надо чуток отдышаться. Навстречу толпа восьмиклассников. Шумят, галдят. Следом, будто селезень непослушный выводок погулять вывел,  серьёзный учитель военного дела и физкультуры. Вид вспотевшего Ивана заставил его изумлённо вскинуть брови.
– Ты откуда такой?
– В Бобровые Дворы бегал.
– В психбольницу, что ли? – в глазах усмешка.
– Ничё ни в психбольницу, – слегка обиделся Плясов. – За сапогами бегал. Солдатскими. Там на рынке продавали.
 
–  Солдатскими? – заинтересовался Григорий Алексеевич. – И что, купил?
Иван вздохнул:
– Не купил. Там одни остались. Тридцать девятого размера, а мне сорок первый надо.
Взгляд физрука скользнул на дырявые Ивановы сапоги, поднялся выше. И снова бровь взлетела.
– Иди в строй вставай, марафонец.
Мишка Астахов уже тут как тут:
– Так что, зря сбегал?

Иван печально кивнул. Толпа подхватила мальчишек, закрутились, заворочались, и Плясов осознал себя во втором ряду строя из четырёх шеренг.
И только построились, физрук неожиданно:
– Плясов, выйти из строя.
Ничем не выдав удивления, Иван положи руку на плечо впередистоящего товарища. Тот шагнул вперёд и влево, пропуская Ивана. Всё, как учил Григорий Алексеевич.
– Ученик восьмого «в» класса по вашему приказанию прибыл, – руки по швал, голос звонкий, самому понравилось.
– Так, Плясов, проводи зарядку. Я рядом постою…

Иван мысленно поджал плечом: отчего бы и не провести. Да для него это пару пустяков!
Сдерживая рвущееся из груди радость – такое дело доверили! – Иван зычно вытянул:
– Равняйсь, смирно. Первое упражнение.
Восьмиклассники послушно повторяют движения, никто ни  слов, ни полслова. Как так и надо. Физрук рядом, удовлётворённо поглядывает. Пару раз подсказал, сколько ещё по времени до конца зарядки и всё. Ни одного замечания! Значит, получилось.

Закончив зарядку, Иван оглянулся на учителя. Мол, всё, выполнил.
Физрук отправил Плясова в строй. Дождавшись, когда он займёт место в шеренге, обвёл школьников внимательным взглядом:
– Ребята, теперь Плясов у вас зарядку будет вести. А вы его слушались чтоб. Кто не будет, я сам им займусь. После уроков.
Строй внимает молча, взгляды благожелательные или равнодушные. Ну, Плясов, так Плясов, им без разницы с кем руками махать.
– Закончили зарядку. Равняйсь! Смирно! Нале-во,  в школу по одному бегом марш.

Иван бежал среди одноклассников и сверстников, а мысли крутились вокруг сегодняшнего дня. Да, сапоги он не купил, но сбегал не зря. Вон, учитель его заметил, зарядку поручил проводить. А это кому попало не поручат. Заслужил, однако. Это сколько он пробежал? Сорок три километра! Страшно подумать, как много! И Ничего, не сдрейфил,  и силы на зарядку даже остались.
Еще три дня Григорий Алексеевич приходил на зарядку, проверяя Плясова. Стоял рядом, поглядывая вроде как рассе6яно, но Иван понимал, всё контролирует учитель. Но не боялся, ничего сложного упражнения делать со всеми. Четвёртый день Плясов проводил зарядку уже самостоятельно. И проводил её целый год, до самого лета, когда пришло время снова устраиваться в колхоз. 
 

 продолжение следует