КИСЛОВОДСК. ДАЧА БАЛЕРИНЫ
КШЕСИНСКОЙ.
КАК ВЕСТИ СЕБЯ В СО-БЫТИЯХ,
ИЛИ БРЕД КРАСИВОЙ КОБЫЛЫ.
«Создавайте вокруг себя
тот мир, в котором хотели бы
жить, иначе этот мир создадут
для вас другие.»
Просто мудрая мудрость.
В этой главе автор позволит себе совершить нечто совершенно непозволительное для подобного повествования, и вставить в текст строчки из песенных стихов, кои будут написаны через четверть столетия господином Лебедевым-Кумачом, на момент описываемых событий имевшего возраст в десять лет, что, с некоторой натяжкой, делает будущего поэта современником Кисловодских приключений наших героев.
«Любовь нечаянно нагрянет,
Когда её совсем не ждёшь …».
Кому-то из наших героев таки доведётся услыхать эту песенку целиком, а прямо сейчас половина куплета оной могла бы стать толчком для весьма интересного размышления Кириллы Антоновича.
Для чего в этой главе цитировать ещё не написанные стихи? Отвечу тем, кто спросит подобное – для того, что есть никем не подсчитанная ценность короткого изречения, пусть и песенно-рифмованного вида, выгодно рознящаяся от многословного и многотомного философствования на определённую тему.
А собственно «определённая тема» уж никак не будет увязана, пусть простят меня дамы, с первым словцом из приведённого половинного куплета – о любви нынче мы говорить не станем.
На деле же мы бесхитростно предложим подставить на освободившееся от «любви» место совершенно любое словцо, должным образом касаемое сути нашего повествования.
Вот именно в сей самый миг описываемых приключений, довольно таки напряжённый, нечаянно нагрянуло словцо «событие» нашему дорогому другу господину Ляцких, который её … простите, это словцо среднего роду, стало быть «его» совсем не ждал.
Да и нагрянуло не в форме безсодержательного набора буковиц, а в многослойном образе, издали напоминавшем формулу из арсенала точных научных дисциплин. Говоря проще, дабы отсутствующий в эти мгновения в одном нумере с помещиком Модест Павлович мог, не морща в раздражительности лоб, понять с первого прослушивания философские изыски Кириллы Антоновича, нагрянувшее на помещика словцо определилось, как «явление многажды пережитое, но не растолкованное самому себе доподлинно».
Что ж, слава Создателю, что все надобные для дальнейшего повествования условия, условности и детали удалось оговорить, то не грех приблизиться вплотную и к самим размышлениям помещика.
Что же в самом деле несёт в себе нагрянувшее словцо «событие»? Со-Бытие. Совместное БЫТИЕ, то есть совместное с кем-то проживание будь то отрезка времени, или какого-либо действа с печальным или радостным финалом, а хоть и стороннего наблюдения за чем-то, в чём непременно присутствует кто-то.
Оговорка первая – «совместное бытие» не употребимо для семейного проживания, поскольку для такового послебрачного периода сотворены иные определительные словесные формы. Значит «СОБЫТИЕ» - суть явление кратковременного характера.
Пока не трогаем вопросец: «А что лично мне даёт совместное с кем-то бытие», исследуем иное – как так вышло, что я стал бытовать с кем-то какое-то краткое время.
Считаю, что первым ответом будет следующее – некто меня уговорил принять участие в части его жизни. Уговорил слёзно и жалостно, даже трогательно настолько, что я отложил собственные дела и согласился вымарать из календаря собственной жизни, а лучше будет сказать так – из СОБСТВЕННОГО БЫТИЯ какое-то время, уступив уговорам. Думаю, что ответ в подобной формулировке приемлем.
Иной ответ, в котором также присутствует понятие «уговоры», меняет содержимое самих уговоров с жалобных на лестные. Для примера некто, пусть хоть это будет сам господин Толмачёв Александр Игнатьевич, предложил мне оставить на время собственное бытие ради разрешения некоего дельца.
Уж поверьте, тут я обязательно услышу в свой адрес, что я обладаю умением видеть и понимать, анализировать и принимать решения, и ещё с дюжину лестных определений моей личности, после коих у меня просто-таки не достанет смелости отказать просителю.
А вот и третий ответ – нежданное событие. Это может быть всё, что взаблагорассудится – падение какого-то господина или, не приведи Господь, дамы на мостовую рядом со мною. Это и лошадь, лягнувшая прохожего, это и похищение кошелька у зазевавшегося на ярмарке, это всё, что угодно, но только то, что не подготавливается заранее и не обставляется слезливыми, либо льстивыми разговорами. К слову, для вовлечения в СО-БЫТИЕ бывают ещё разговоры угрожающие и шантажирующие.
Разумеется, это всё настолько понятно, что сама надобность перечислять причины появления СО-БЫТий весьма смехотворна. Однако, стройность любой теории требует присутствия всех известных истин, дабы упростить для понимания финальную мысль.
Теперь об иной стороне и разбираемого понятия, и определяющего словца – что же общего во всех перечисленных проявлениях СО-БЫТий? Если я об этом всём думаю, стало быть общее звено и есть Я. Общее – любыми путями увлечь меня в действо, к коему я до определённой поры не имел отношения. Общее – вовлечь меня в процесс по урегулированию чужих забот. Общее – оторвать меня от привычной жизни, дабы втиснуть меня же в полосу рискованных для жизни предприятий (последнее заявление пусть останется для чистоты рассматриваемой гипотезы, так как на деле я сам частенько рвался на эту опасную дорожку). Общее – явная попытка управлять моей жизнью.
Теперь следует обобщить общее – для меня создают некие ситуации люди, коих я об этом не просил. И, ежели я не остановлю своё участие не в гипотетических, а в настоящих Кисловодских СО-БЫТиях громогласно заявив, что я умываю руки, то без всякого сомнения тут же начну рисковать своею жизнью (чего не хотелось бы) и жизнью моих друзей (что не позволительно ни при каких СО-БЫТиях).
Такова моя гипотеза вкратце. Теперь самое важное – вывод. Чтобы выбраться из имеющейся в наличии неприятности (равно, как и из любой иной СО-БЫТийной передряги) надлежит создать иное, СВОЁ СО-БЫТИЕ, куда будут вовлечены все те, кто втравил меня в существующую опасную неприятность. Фу, какое отвратительное сочетание «опасная неприятность», но перелицовывать оное сейчас недосуг, главное, что я сам понял, что имел сказать.
Значит ли это, что я беру в свои руки творящееся в Кисловодске? Это вопрос терминологии, а не практических действий. Мне надо чем-то увлечь «сонных» заговорщиков в такой круговорот СО-БЫТий, в котором им доведётся выворачиваться наизнанку так, как это прямо сейчас делаем мы с Карлом Францевичем. При этом ещё и вмешаться в их жизнь, как делают сейчас они.
--Что, простите?
--Я говорю, Кирилла Антонович, что мы-таки сумеем определить место, где удерживают штаб-ротмистра. А, вы меня не слушаете, да? Нет-нет, это вы меня простите, но у вас сейчас такой вид, словно вы сомнамбулический пациент в состоянии рецессии.
--Мерси за комплемент, дорогой доктор, а это не слишком опасно?
--Не так, как для Модеста Павловича.
Дорогой вы наш Карл Францевич, осмелюсь оспорить ваш диагноз, так поспешно поставленный помещику. Кирилла Антонович уж никак не был потерян в своей бодрствующей рассудочности, дабы походить на сомнамбулу не в действительности, а даже в шутейном определении.
Мысли помещика были стройны и упорядочены, словно обученные парадным премудростям гвардейцы, а их внутренняя наполненность логической аргументацией и убеждённостью в верности выводов и определений скорее напоминала неприступную крепость, неподдающуюся вражескому штурму, долгой осаде либо сдаче путём подкупа местных торгашей, как всегда падких ради барыша на предательство.
Так вот та самая внутренняя наполненность мыслей требовала такого громадья энергии в краткие мгновения размышлений, что для поддержания тела в рабочем состоянии оставались крохи отпущенного на день заряда, коих попросту не хватило на приведение лица Кириллы Антоновича в благообразную глубокомысленность. Просто не осталось никаких сил, чтобы полностью распахнуть глаза и оживить зрачки, замершие в левом углу обеих глаз под полуприкрытыми веками. И рот, глуповато отворённый с просевшими уголками губ, в целом не придавал привлекательности полнейшей расслабленности лицевых мускулов, нежданно оставшихся без требуемой подпитки внутренними силами.
А вот что касается поверхностного и прерывистого дыхания, то нём и вовсе говорить не стану – причина тому уже представлена.
Соблюдая хронологию того дня стоит отметить, что слова гоф-медика о странном состоянии помещика проговорены были именно тогда, когда важная мысль возмужала до продуманного решения, и освободившаяся внутренняя сила тут же принялась наводить к порядку внешний вид нашего философа.
--Дорогой Карл Францевич, бесценный наш доктор и верный друг! Могу догадаться, о чём вы подумали, видя перед собою такого … такую …, - Кирилла Антонович покачал головою и махнул правицею перед собою, отгоняя накатывающий поток многословного объяснения, - это всё пустое! Я хочу сказать, что ваше предположение о том, где находится Модест Павлович, верно, и я его ….
--Однако, позвольте, я ничего такого не говорил!
--Зачем говорить, когда присутствует логика? Разве вы не предположили, что бандиты заперлись в одном из нумеров второго этажа? Причём в той, в дальней части коридора?
--Ну … да.
--А почему? А потому, что улица вдоль отеля поднимается вверх, и высота окон второго этажа там вдвое ниже, нежели в нашем нумере, так?
--Э-э … да.
--По слухам среди бандитов есть раненный, который после встречи с нашим другом стал очень раненным. Означает ли это, что ему потребуется помощь для побега из отеля через окно? Ведь сидеть в нумере и пускать корни они не собираются, так?
--Да!
--У них есть Модест Павлович, вероятно связанный. Значит ли это, что они имеют за цель увести его с собою? Иначе каков смысл в его похищении из нумера? А если так, то у бандитов на руках две обузы – раненный и связанный, причём последний по своей воле никуда не пойдёт, так?
--Именно так, только ….
--Да-да-да, знаю! Эти мерзавцы при осложнении ситуации при их побеге могут решиться на устранение нашего друга. Своя жизнь, знаете ли, всегда слаще ….
--Вы почти дословно передали мои мысли.
--А мы с вами уже давно стали мыслить одинаковыми формами и категориями.
--Это да, это правда.
--А раз так, то не пора ли нам освободить штаб-ротмистра?
--Я готов!
--Прекрасно, что готовы! А могу я просить вас проявить вашу готовность исключительно по моему плану?
--Кирилла Антонович, могли бы и не спрашивать!
--После освобождения Модеста Павловича я всё в деталях вам изложу, а пока сделайте только то, о чём я вас попрошу.
Наши герои приблизились друг к дружке настолько близко, насколько позволяли приличия и требовала конспирация. Кирилла Антонович тихо излагал свой план, изредка наблюдая за реакцией гоф-медика. Но ничего, кроме сосредоточенности и внимания, увидеть не смог.
--Я понял, всё сделаю, о чём вы просили! - Быстро сказал доктор, и извлёк из кармана револьвер. Проверил … и спрятал обратно. – Ровно через пять минут я начну. С Богом!
На эти слова Карла Францевича помещик шустро соорудил свою приободряющую фразу и собрался проговорить оную, применив некий интонационный пафос, вполне уместный для сего случая, но тут же запретил себе произносить хоть что-то – удаляющаяся спина гоф-медика никак не была таким желаемым собеседником, как фронтальная часть доктора, спешащая на выручку друга.
Это обстоятельство сподвигло Кириллу Антоновича применить к своему телу некий физический принцип механики, полностью противуположный устойчивому стоянию на месте – ускоренное движение с завидной поспешностью в сторону конторки приказчика, по-прежнему располагавшейся на первом этаже.
--Мне срочно нужен Григорий Гаврилович! Немедленно! – Громко и требовательно произнёс помещик, адресуя свои слова незнакомому человеку, скучавшему за конторским столом.
--Не велено беспокоить! А вы кто? И по какому делу?
--Считайте, что я повторил свой вопрос, в третий раз вы его не услышите!
--Так … не велено и … не велено … я-то чего? Мне сказано, я и ….
--Коридорный паренёк где?
--Так ….
--Тут я! Чего хочите?
--Где управляющий?
Коридорный плавно переместился так, чтобы приказчик видел только его спину, и нарочито громко сказал.
--Не велено беспокоить!
И очень тихо добавил.
--Нос врачует.
--Мне нужно …, - начал говорить Кирилла Антонович, но передумал вести разговор рядом с лишними ушами. – Ну-ка, отойдём!
--У меня нет времени на разговоры, есть только на действие. Мне нужно попасть в нумер второго этажа через окно. Со стороны улицы.
--Весть второй этаж пустой, окромя вас … зачем вам нумер, в котором ничего нет … я хотел сказать не то, что ничего ….
--Тихо! Я не обращу внимания на твою оговорку, если поможешь мне попасть в нумер.
--Это …, - переступая с ноги на ногу и похрустывая суставами пальцев промямлил коридорный, - я могу … только ….
--Управляющий обещал мне любую помощь, вот бери и оказывай! То есть помогай!
--Я … да … тогда вы это … сами догадались, как отворить окно с улицы, договор?
--Да, я сам догадался. Я вообще способный. Лестница нужна.
--Ну, раз договор, то будет вам лестница. Какой нумер?
--Пока не знаю. Лестницу тащи!
--А что вы тут надумали делать с лестницей? – Ожил человек за конторкой приказчика. – Я должен знать, чтобы, значит, доложить ….
--А что делают с лестницей? Сам не догадываешься? – Огрызнулся Кирилла Антонович, и достал из кармана часы. – Осталось полторы минуты, только полторы … дьявольщина!
Лестница не появилась перед помещиком в обычайном смысле сего словца, она замаячила за входными дверями. Рядом с нею призывно мельтешил руками коридорный.
--Решили, какой нумер берём? – Совсем по-деловому спросил паренёк.
--Тебя как кличут? – Спросил Кирилла Антонович, намереваясь упростить общение с молодым поколением.
--Фролка.
--Нужен нумер, Фролка, окна коего ближе к земле. Гляди, улица поднимается ….
--Та понял я! Нумера на две комнаты. За мной!
* * *
В ожидании окончания оговоренных пяти минут Карл Францевич, двигаясь по отельному коридору от одной двери нумера к последующей, принялся делить свои ощущения и чувства на «важные» и «остальные». К первым безо всякого на то сомнения относились тихое, почти беззвучное передвижение и слух, готовый уловить любые звуки на этом этаже. Улавливались такие, что могли появиться где-то рядом, но желательны были те, кои обрадуют ухо гоф-медика своим происхождением из-за двери какого-нибудь нумера.
Остальные же чувства и ощущения тут же переводились в упомянутый разряд «остальных», нужных не в сей миг, а так, вообще. Для иллюстрации такового разделения приведу слова провинциального актёра, гордо заявлявшем своим собутыльникам, что его звучное имя частенько красуется на множестве театральных афиш именитых театров. Красуется под заголовком «и другие». Вот вам и самое вероятное толкование сути разделения ощущения и чувств на «в главных ролях» и на «другие».
В реальном отражении происходящего вояжа доктора из конца коридора к лестнице и обратно намечалось предчувствие сорванного плана – тишина, коя не от шагов, а из-за дверей, уже ни на что не намекала, а почти требовала признать отсутствие всякой жизнедеятельности на всём этаже.
Иными словами, Бог бы с ней, с тишиной, но что делать с планом по поиску Модеста Павловича, планом, казавшимся настолько безупречным, что в его осуществление никак не мог вкрасться ни один изъян по причине его идеальности!
А вот на деле в темечко доктора, совершавшего уже третий вояж по коридору, уже вовсю дышало паника, заставлявшая Карла Францевича отойти от логики в поступках и отдаться на волю необдуманным действиям на порыве.
И, надобно сказать, злопыхательница в докторский затылок своего добилась – ретиво отмахнувшись от слуха и тихохождения, как от главных действующих лиц, гоф-медик со всей своей докторской силы пнул ногою дверь последнего нумера, бывшего по правую руку при движении от лестницы в глубь отеля.
--Чёрт бы вас всех подрал! – Сочно заругался Карл Францевич не понимая, как же теперь перестраивать план по поиску товарища.
И … оп-ля! А что тут у нас было? Слух, помаленьку угасающий от уровня «важнейший» до состояния «обычайный», уловил нечто знакомое, что понятым иначе, как взведение револьверного курка в боевое положение, просто быть не могло!
Паника заскулила и отступила, а важные действующие лица … пардон, чувства и ощущения, воспряли духом и напрягли мускулы.
--Это какими же надо быть идиотусами, чтобы запереть самих себя в таком капкане? Вы меня слышите? Э-эй, господин Камыш сотоварищи! Вы ещё живы?
Тут же в мыслях доктора зашелестела страницами память, выбирая надобную манеру поведения. А как же иначе – были некие предостережения в плане, да и звук взводимого курка не позволял фривольничать. Потому-то гоф-медик, обращаясь к разбойникам, не оставался на одном месте, а ловко (в его понимании) перемещался вдоль двери, чтобы ненароком не стать мишенью на звук голоса.
--просто интересно, как вы собираетесь отсюда выбираться? Да ещё с пленённым офицером и раненным товарищем? Подкоп станете рыть?
Само собою, что ожидать ответа из-за двери было глупо. Хотя бы потому, что бандиты могли иметь расчёт на то, что кому-то надоест вещать из коридора, и он удалится ни с чем. Вероятно, что они в действительности на это надеялись, оттого и молчали.
Понимал ли такую тактику Карл Францевич? Разумеется, да! И что надлежало делать при таком понимании, когда сверх оговорённых пяти минут прошло уже две?
А вот, что делать – бить в одну точку, пока сила и число ударов не превысит силу сопротивляемости!
--Можете молчать, а пожелаете, так отрежьте себе языки! Мой друг доктор может в этом вам подсобить. Пока я здесь, то сделаю вам одно предложение, но сделаю его трижды.
Это, по мнению доктора, было кульминацией разговора, так сказать психологический этюд, плавно перетекающий в действие строгой формы. О основе этого этюда покоилась мысль, что любой человек, находящийся пусть и во временной, а не вечной безвыходной ситуации, помимо своей воли станет выслушивать предлагаемые предложения, выискивая в них возможную лазейку. Одновременно с тем существовал риск недоверия к предлагающему, согласно которому у упомянутого любого человека может то самое недоверие пересилить разумность, и последствия сего действа никем не прогнозируемы.
Об этом тоже знал доктор, потому после фразы о предложениях взял, да и лёг на пол. Теперь господам в нумере будет важно узнать о сути предложений, а вот место, откуда поступают предложения, станет вторичным по значимости. И захоти кто из разбойников пальнуть в говорящего через дверь, то станет он целиться в фигуру предполагаемого стоящего человека, а не в лежащего доктора.
--Предлагаю первый раз – жизнь сохраняется всем, Камыша в лечебницу, остальным даю пару часов, чтобы покинуть Кисловодск. За помощью к полиции обращаться не стану. Минута для размышления начала умирать у меня на глазах!
По-настоящему время для Карла Францевича было только фигурой речи, не более. Главным было создать напряжение в головах бандитов, и переключить их внимание только на себя.
--Чтобы нам было легче договариваться, позволю себе представиться – Ляцких Кирилла Антонович. Я тот человек, который заставит вас считаться с собою, клянусь шрамом на своей правой щеке!
Как-то театрально через край, вы не находите, уважаемый доктор? Её-Богу, слова как из балаганного представления о злодее и благородном рыцаре!
И странно, но гоф-медик будто услыхал эту авторскую ремарку, улыбнулся и прижал ладошку ко тру, чтобы не рассмеяться над сказанным. Слава Создателю, успокоиться удалось почти сразу.
--Совсем скоро я перейду к предложению во второй раз, при этом возврат к первому условию станет невозможен! А вот третье обращение будет для вас последним. Вы будете просто уничтожены. Итак, десять … девять … пять … три … минута скончалась, предлагая вам самим решить, кто из вас добровольно расстанется с жизнью ради того, чтобы остальные вышли на условиях первого предложения. Вы не поверите, но у вас снова минута на осмысление. Целая минута чьей-то жизни, господа!
* * *
Длинное здание «Гранд-отеля» вдоль Тополёвой улицы будто нарочно делилось почти поровну тремя высокими тополями, малость символично растущими ровно на том месте, откуда начинался подъём улицы.
Не менее интересным было и то, что здание отеля не поднималось вместе с уровнем тротуара, а погружалось в него почти на сажень. К нашему повествованию сия диковина архитектурного свойства никакого отношения не имеет, чего не скажешь о высоте окон второго этажа, до коих возможно было даже допрыгнуть, будь Кирилла Антонович на парочку-троечку десятилетий моложе. К слову, возрастной багаж помещика нашу историю тоже не красит, посему остановимся на том, что окна второго этажа были намного ниже.
Это согласовалось с планом Кириллы Антоновича и Карла Францевича как обстоятельство, благоприятствовавшее созданию настоящего счастливого случая в пользу разбойников, замысли они побег из отеля не через парадный вход.
--Вот они те три окна, - дал пояснение Фролка, - пара крайних – то гостиная, а последнее из спальни. Вам куда?
--Давай к спальне. Да не греми ты так! Ставь лесенку … хоть говори, хоть не говори! Так, значит я взбираюсь и … кстати, просвети меня, как я догадался открыть окно?
--На этот случай есть … то есть у вас собою была штрычка.
Из кармана своих штанов коридорный вытащил кухонный нож, бывший некогда добротный инструментом, ныне же сточенный на оселке до состояния шила с нижней кромкой, острой, как дюжина бритв Solingen.
--Это … что?
--Просто берите в руку и по лестницу ползите к окну.
--Что дальше?
--Сперва полезете, а после скажу.
Вовсю стараясь не кряхтеть, Кирилла Антонович принялся отсчитывать своими башмаками ступеньки.
На четвёртой пришлось остановиться, иначе заглянуть в спальню тайком не получилось бы – с пятой ступеньки наш герой торчал бы «тайком» в окне аж по пояс.
--Теперь на цыпочки и заглядывайте!
--Не учи, лучше по сторонам гляди!
Тем не менее пришлось поступить в соответствии с подсказкой – вытянувшись в струнку и прижав лоб к холодному стеклу оглядеть комнату в той её части, что была выше подоконника.
--Надо забраться повыше, - сказал сам себе Кирилла Антонович рассчитывая, что его не услышит никто из стоящих под лесенкой. Ага, не в этот раз!
--Надо было кашу в детстве кушать, росту и добрали бы, - съехидничал Фролка.
--Не боишься, что я спущусь и надеру тебе уши?
--Вы лучше в нумер глядите, а не болтайте! С вами не на дело ходить, а ….
--Цыц! Я поднимаюсь!
Кое-как устроившись в полуприседе на пятой ступеньке, помещик таки смог рассмотреть всю спальню от пола и до потолка.
Ну и конечно же увидел именно того, кого очень хотел спасти – корчащегося на полу Модеста Павловича. К счастью в спальне он был один.
Выяснять причину необычного поведения друга было совсем не ко времени, требовалось немедленно отворить окно.
--Эй, Фролка, - громче, нежели шёпотом позвал помещик своего «наставника», - это то самое окно. Как оно отворяется?
--Глядите, на раме есть ручка?
--Есть!
--Вставляйте штрычку супротив её … да не туда, а меж деревяшек! Во-от, так! Теперь надо, чтоб на … почти на пару дюймов, но не на столько … лезет? И не полезет, там есть такая гаргалыжка … упёрлись в неё штрычкой? Теперь надо туда-сюда, как воду в колонке качать, знаете?
Вместе с подсказками коридорный производил руками все требуемые действия, и уже начинал сердиться на то, что постоялец не понимает простых вещей.
--Туда-сюда и помалу вперёд … лезет? Что там? Упёрлось? Слава Богу, упёрлось! Теперь самое важное – штрычку ручкой вверх …выше! Не сами выше, а штрычку … покачайте … ага … ещё … теперь слухайте только меня! Резво вниз, но не пускайте штрычку на болтанку! Я стану считать – один, два … три!
Что-то хрустнуло, но тихо. Засипел метал, трущийся о своего собрата, что-то щёлкнуло и ручка, запиравшая окно … благополучно выпала из своего гнезда. Она упала на пол, привлекая внимание очень занятого собою штаб-ротмистра.
* * *
Для большинства здравомыслящих человеков, среди коих Модест Павлович Краузе занимал не последнюю строчку в ранжирном списке достойных и благородных, совсем не была секретом двойственная природа происходящих явлений, равно и смысловая двойственность проговариваемых слов.
Приведённое словцо «секрет» употреблено просто по случаю, а не ради создания над происходящим особого ореола мистического содержания, либо почти масонского таинства, доступного малому числу счастливчиков. Всё есть проще, но не до вульгарности, и всё есть сложнее до тех пор, пока не посвящённый в эту двойственность Homo не позволит себе разобраться в этом секрете, и не примет его в качестве собственного опыта.
Нет, правда, по сути всё просто и понятно – в любое деяние и в любое словцо втиснуты смыслы, неизменно существующие вместе и противупололжные по качественному наполнению, и имя им «добро» и «зло».
Всё сказанное служит предтечей к пониманию творящегося с нами. К примеру, на экипаже с извозчиком едет некий господин … нет-нет-нет, к дьяволу господина в экипаже! У нас есть штаб-ротмистр в обособленной ситуации и толкование упомянутой двойственности на его примере будет самым правильным и полезным!
Начнём с начала – Модест Павлович оказался втянутым в схватку сразу с тремя с половиною бандитов. Камыш, как многие читатели уже успели догадаться, и был той самой половиной. Схватка – это и есть зло. А каков же результат того отельного побоища? Один из нападавших быстренько уселся в лодку Харона, другой из целого с той же поспешностью стал половинным. Камыш же опустил свой статус до восьмушки от прежней половины (звучит, словно задачка для начальной школы). И только вёрткий обладатель форменной тужурки железнодорожного института успел более остальных навредить штаб-ротмистру – этот гадёныш в саму гущу драки не полез, а пользуясь случаем потянул ковёр, на котором воевал Модест Павлович, из-за чего последнему пришлось упасть. В общем, студент остался «при своих» относительно начала схватки. Разве таков итог схватки не есть «добро»?
Лежащему штаб-ротмистру досталось не шутейно, хотя, убивать его, цели не было, может он был нужен Камышу для личной мести? В итоге и это возможно счесть довеском в графу «добро».
Это самое тщедушно-студенческое существо ухитрилось, пока мужчины занимались смертельно-кулачными утехами, надёргать шнуров, коими в обычай в приличных заведениях подвязывают оконные шторы. Из них сей недоучка смастерил длинную верёвку, коей и был связан Модест Павлович по рукам и ногам. Можно было бы сказать студенту спасибо, что не сообразил сотворить петлю.
Вот в таком связанном виде и доставили нашего героя в злосчастный последний нумер на том самом этаже, на котором снял нумер сам Модест Павлович. По сути это очко в пользу «зла».
Оставленный в одиночестве в спальной комнате отельного нумера штаб-ротмистр первым делом оценил «запутанность» своего положения, и нашёл его терпимым. Дело в том, что, связывая противнику руки и ноги, то не мешало бы маленько подумать, дабы исключить возможность скорого освобождения. Ежели связывать руки за спиною, то у связанных ног узел просто обязан быть спереди, со стороны подъёма стоп, это же простейшая логика – у связанного никак не достанет никаких гимнастических навыков дотянуться руками до узла на ногах!
Однако, как показала жестокая правда того дня, подобные знания могли быть доступны человеку с рангом приват-доцента, но уж никак не тощему студенту, к тому же случайно подхватившему революционный вирус.
Поблагодарив ковёрного дёргателя за уступку в виде узла на пятах, Модест Павлович опустился на колени, опёрся плечом о стену, изогнулся, насколько ему позволяли побитые члены тела и таки дотянулся до чёртового узла!
А дальше всё было совсем просто, правда понадобилось припомнить не меньше дюжины слов, проговариваемых исключительно во время опасного рукопашного боя, да пару-тройку раз сменить позу из-за судорог, не к месту начинавшихся в икроножных мышцах. Но ослабить узел на своих путах, а после передышки и вовсе снять верёвку с ног удалось.
Стоит отметить, что всё описываемое освобождение происходило в полнейшей тишине, чтобы не приведи Господь никаким звуком не пригласить в спальню бандитов.
Теперь, когда пришло время освобождать руки, оказалось, что подвижность тела многажды возросла, что позволило бы проделать какой-никакой цирковой трюк без судорог и ругательств … хотя, куда без них?!
Лёжа на спине удалось подвести свои руки под … э-э … мягкое место и протиснуть оное между стреноженных рук, далее простым способом сгибания ноги и почти не естественным выворачиванием стопы протащить левую ногу сквозь всё ещё связанные руки.
Но путь к победе оказался близок, словно локоть – правая нога, получившая больше тумаков, нежели её сестрица, не желала сгибаться, огрызаясь болью сперва в бедре, а после и в самом крестце.
Перебирая в уме все доступные способы освобождения от верёвки, кроме самого очевидного – растворить подвязку для штор в кислоте, штаб-ротмистр решился на повтор трюка со сгибанием ноги, но только в стоячем положении. Что-то ему подсказывало, что новая попытка окажется успешнее всех, использованных ранее.
Подняться на ноги уже было не сложно, сложно было сдержать стон.
И вот подходим к апофеозу, так сказать, сего «запутанного» дела, наш герой стоит … ну … как стоит … полноценно это нельзя назвать стоянием, это …. Посудите сами – по-прежнему связанные руки Модест Павловича находились у него между ног, представили? Выходило, что он сидел на этой верёвке, как на лошади – верёвка по серёдке, а ноги-то по бокам! Выпрямиться было больно, поскольку эта деталь штор больно давила в … эта гадина сильно давила туда, куда вовсе давить не надо, а не распрямляться тоже было нельзя – в существующем положении обзор вероятного поля боя был минимальным, да ещё и за окном, чёрт бы его побрал, что-то происходило!
А кроме прочего, из комнаты, ставшей пристанищем разбойников, начал доноситься чей-то голос! Слов было не разобрать, да и не определить по голосу говорящего, но не покидало ощущение, что тот голос вещал именно разбойникам.
Меж тем положение штаб-ротмистра не поменялось – от стоит согнувшись, его левая рука вроде прикрывает мужеское достоинство, правая же прикрывает … как бы так помягче сказать …э-э … крепкий тыл. Поворотиться вокруг своей оси вроде и не сложно, только зачем, если виднее от этого разворота не становится? Одним словом, вам, уважаемые читатели, понятно положение дел в спальной комнате? На всякий случай опишу – кто-то бубнил за дверью, хотелось бы, чтобы этим говорящий отвлекал бандитов, за окном была какая-то чертовщина, а в самой комнате некогда бравый офицер стоит, словно изломанная детская игрушка.
И … а это ещё откуда? Прямо под ноги Модесту Павловичу падает оконная ручка, издавая шум той опасной громкости, которую так старался избежать штаб-ротмистр.
Теперь ещё пару слов о том, с чего начали описывать эту сцену. Можно долго и бесцельно выискивать в описанном пленении Модеста Павловича все добрые и злые детальки кои, сгрудившись, соорудили это самое событие. Думаю, что этими мелкими двоякостями мы решительно сможем пренебречь.
В чём же наш интерес? В существовании цельного и неделимого события – нападения на Модеста Павловича. Можно во всю отмахиваться от моих слов обеими руками – сути это не меняет – это событие изначально имело пару полярно разделённых о объединённых частей целого – хорошее и плохое.
Ничего страшного со штаб-ротмистром не случилось, и дело вовсе не в бойцовских навыках и не в стойкости духа, а в том, что имелась не случившаяся хорошая часть, не давшая во всю прыть разгуляться плохому.
--Я не понял, а каков же вывод? – Спросит меня читатель. – Если ни то, ни другое не случилось, то ради чего были эти долгие посиделки про хорошо и плохо?
Ответ прост – не поддаваться, и хорошая половина нагрянет к вам так же нежданно, как Кирилла Антонович сквозь окно. Добро никогда не победит зло, но оно точно вернёт положение, в которое попадает персонаж, в состояние первоначального – все будут спасены.
--И это всё? –Спросит тот же читатель.
--Нет. Если вы обороняетесь, не имея худой первоначальной цели, то вы безо всякого сомнения не проиграете, что смело можно считать вашей Викторией. Если же у вас намерения, схожие с целями Камыша, то вполне очевидно, что хорошим для вас станет либо прощение вашими оппонентами, либо быстрая погибель, какую обрёл лже-Серебрянский. Цель предопределяет результат.
Мне кажется, что Модест Павлович знал об этом свойстве явлений и слов, поэтому стойко, но спокойно освобождался от пут, не пробуждая в себе надежду на помощь друзей, а оставаясь в полнейшей уверенности, что помощь не заставит себя ждать. И это хорошо!
* * *
--Ну, о чём ещё я сам догадался?
Тот вопросец, как и неуверенный голос, проистекали из уст, принадлежавших Кирилле Антоновичу.
Владелец сего имени-отчества стоял уже на шестой ступеньке лестницы и то и дело поглядывал вниз на Фролку, который выглядел отвратительно бесстрашным.
Знаете, дорогие читатели, у автора нет никакой причины именовать страхом обычайную для помещика нелюбовь к высоте. Поскольку об этом зашла речь, то всей своей жизнью Кирилла Антонович полновесно заслужил право хоть что-то не любить в жизни. Обращаю внимание читателей на акцент в смысловом оттенке сказанного – не страшился, а именно не любил!
Любое отдаление корпуса тела от поверхности земли отдавалось в голове нашего героя шумом, паникой и прочими прелестями, кои он так не любил перечислять, как и вспоминать полёт на воздушном шаре.
Казалось бы, что есть опасного в высоте шестой ступени лестницы? Едва ли эта высота превосходит полторы казённых сажени, но вот понимание того, что подошвы башмаков Кириллы Антоновича оказались на дюйм выше головы коридорного, делало лестничный status quo нелюбимым в особой степени.
Для любого иного господина таковая высота вряд ли была бы достойна внимания, тем паче, что стоящий на твёрдой и безопасной землице мог дотянуться рукою до брючины того самого иного господина, оказавшегося в нашем повествовании лишь в качестве примера.
Но для умеющего анализировать помещика высота имела целую пару не тождественный свойств – с земли расстояние до находящегося на шестой ступени лестницы на сто тысяч миллионов саженей меньше, нежели от лестницеходца обратно на землю. Это, по сути, новый закон всеобщего мироздания – при взгляде с лестницы на землю высота намного больше, нежели при взгляде с земли на верх. Сие, господа горькая аксиома жизни.
Однако же это не полновесный порыв нелюбви к отдалению от земной тверди, ещё имела место нелюбовь телесного свойства – помещик всеми силами пытался прилипнуть к оконному стеклу так, как это проделывает какой-то там родственник нашей отечественной ящерицы, поименованный гекконом, умеющим сновать по вертикальной поверхности и по такой же самой, только головою вниз.
Это диво пресмыкающегося мира Кирилла Антонович увидал в естествоиспытательском альманахе за 1896 год, да так и не смог позабыть это странное существо с таким полезными умениями.
--Ну, о чём ещё я сам догадался? – Вопрошал помещик, в надцатый раз с опасением поглядывавший в пропасть … то есть вниз.
--Только не глядеть вниз! Только не глядеть! – Приказывал самому себе Кирилла Антонович, и тут же давал себе ответ. - А как, чёрт подери, не глядеть?!
--Руки-то надо не в растопырку, а свести их на раме … на той деревяшке, что по серёдке окна. Можно прямо сейчас это делать … можно и сегодня, но лучше сейчас.
Заскрипели ладошки по стеклу, да и поползли друг к дружке на встречу.
--Это … когда закончите разгонять улиток, - продолжал веселиться коридорный, - надо одним толчком на выдохе от себя – раз! Тогда она – опа! Но не сильно! Понятно? Может я за фонарём схожу, а то ночь скоро.
--Дошутишься у меня! – Зло рявкнул помещик, делая сразу три дела на одном дыхании – приструнил Фролку, толкнул окно и, теряя равновесие ввалился в комнату Модеста Павловича. Вот тебе и «опа», вот тебе и не сильно.
И надо же такому случиться, что совсем рядом с местом падения Тунгусского … простите, Тамбовского помещика, в позе страуса, готового спрятать голову в ковёр с коротким ворсом, прогуливался Модест Павлович. Вот вам и двойственность происходящего – желание освободиться встретилось с тем, кто прибыл для освобождения. Причём тот, кто жаждал избавления от пут сам себя и стреножил, ограничив себя же в разумной деятельности, а спаситель, охая и потирая ушибленный лоб, стал не спешно возвращаться к стоячему положению.
--Ещё минуту назад я бы сказал, что вы слишком долго не сваливаетесь мне под ноги, теперь же я пропущу эту заготовку и сразу спрошу в лоб – у вас есть нож?
--Нет … вроде и не высоко, а чертовски чувствительно! Нет, ножа у меня нет, есть штрычка.
--Понятно, вы свалились сюда налегке. А я, видите ли, связан! Может перегрызёте то, чем я опутан, раз нечем разрезать? Сам я, как видите, зубами не дотянусь!
--А вас затейливо упаковали! И кто такой способный вязальщик?
--Кирилла Антонович, разговорами мне не помочь, мне нужно … а это ещё что?
--Штрычка, - ответствовал помещик, перерезая инструментом домушника подвязки для штор.
--Откуда она у вас? - С видом человека, помилованного за секунду до казни, спросил штаб-ротмистр, совершенно не интересуясь ни ответом, ни самим предметом, благодаря коему получил возможность выпрямиться и ощупать бедро левой ноги, истоптанное бандитами во время недавней потасовки.
--Теперь надо перетащить стол … вон тот комод и … что-нибудь из остальной мебели. Всё это – к двери! Кирилла Антонович, не стойте истуканом! – Не громко, как и весь предыдущий разговор, но требовательно, как не было с момента последней встречи друзей заговорил Модест Павлович, подтягивая круглый стол к дверному проёму. – Помогайте!
--Зачем?
--Что «зачем»? – Удивился штаб-ротмистр и вопросу друга, и его же бездействию.
--Зачем двигать мебель?
--Я не понял, что такое «штрычка», а вы не поняли, что такое «забаррикадировать дверь»? Видите, по непонятливости у нас ничья, теперь просто помогите дотащить к двери этот комод и можете не понимать дальше!
--Зачем таскать мебель, если дверь отворяется не внутрь этой комнаты, а из неё?
--Как … это?
--Дорогой мой друг, вы ещё не полностью чувствуете свободу, потому и грешите излишней торопливостью в поступках. Предлагаю интерьер этой комнаты оставить без изменений и просто покинуть этот нумер. Скажем, через окно. Только вы покидаете первым, а я сразу следом!
--Я даже признателен вам за подсказку, если бы не она, таскал бы я сейчас мебель … да-да, лезу! И как ловко вы меня отыскали! Теперь вы … спускайтесь-спускайтесь, я держу лестницу! Теперь и вас держу!