Я встретил её ровно через год. Конечно, не день в день. Расстались мы 25-го числа, а встретил я её 27-го того же месяца, но через год. На выставке гравюр Альбрехта Дюрера. Это один из тех художников, которыми я не перестаю восхищаться.
Внешне она не изменилась, только глаза потускнели – так ярко-синий букет васильков белеет под прямыми солнечными лучами. Всё те же длинные прямые блестящие волосы цвета воронённой стали, та же безупречная фигура, мягкие абрисы которой смотрятся ещё мягче под шерстяным тёмно-лазуритовым платьем, то же изящество рук с длинными тонкими пальцами, та же полупрозрачная кожа, сквозь которую видна каждая жилочка.
Такая женщина видна издалека, и я её сразу заметил, как только вошёл в зал. Первое желание – уйти. Резко развернувшись к выходу, я замер и… решил не уходить. Я наблюдал за ней, любовался ею, как всегда ею любовался. Она меня не замечала. Зато я… забыл о Дюрере напрочь, буквально изучая и всматриваясь во все её движения, пытаясь отыскать в них нечто новое и необычное, новое в том, что знал наизусть и не смог бы забыть никогда.
Я следовал за ней, то приближаясь, то отдаляясь и стараясь держаться позади, так, чтобы она меня не увидела. Однако это не могло продолжаться бесконечно. Она, видимо, почувствовала, что за ней наблюдают и неожиданно обернулась как раз в тот момент, когда мой взгляд словно въедался ей под платье.
Наши глаза встретились. Зрачки в зрачки. Словно четыре чёрных луча, вырвавшиеся из недр звёзд-коллапсов, с запредельной скоростью устремились навстречу друг другу, и, столкнувшись посреди пространства, сплавились в прочный нерушимый остов, соединяющий нас в единое существо.
Это чувство было столь сильное, мощное, яркое, неповторимое и радостное, что умереть в это же мгновение было бы настоящим счастьем, потому что… потому что после такого колоссального потрясения, после такого счастья уже невозможно жить. Это было грандиозное, неописуемое и невыразимое чувство… и столь же мимолётное… Если бы была единица измерения меньшая, чем мгновение, то в данном случае она была бы применима.
Встретились не только наши взгляды. Встретились наши сущности, наши души и сердца, встретились и…
На её бледных губах (я помню – они всегда были бледны), прикрывающих своё несовершенство (возможно единственное несовершенство её тела) толстым слоем вишнёвой помады, мелькнула то ли улыбка, то ли жалость, то ли… смутная тень чего-то невозможного, но бесконечно желанного, абсолютно желанного именно в силу своей невозможности. Ресницы дрогнули и тонкая прядка волос грациозно взлетела и опала.
- Привет, - я, видимо, изобразил подобие улыбки.
- Привет, - теперь на её щеках я увидел две ямочки, которыми я всегда восторгался до умопомрачения.
Я больше не мог вымолвить ни слова. Я сделал шаг по направлению к ней. Ещё один. Ещё. Наши лица отделяла тончайшая вуаль воздуха, настолько тонкая, что, казалось, достаточно одной лёгкой вибрации и…
Нет, мы не прикоснулись друг к другу. Сквозь шикарно-изысканный парижский парфюм в меня пахнул запах дикой камышовой кошки. Через мои ноздри он проник в каждый мой капилляр, в каждую нить мышечной ткани, в каждый нейрон мозга и неистово заплясал на каждой вершине нервного окончания, возбудив меня. Я тут же готов был броситься, как голодный хищник, как я всегда бросался на неё, жадно, неутолённо, дико, разорвать одежды… Но я стоял как восковой экспонат мадам Тюссо. И не одной мысли, ни одного слова во мне не рождалось.
Её брови едва заметно сблизились. Середину гладкого высокого лба прорезала тонкая глубокая морщинка. Глаза словно прикрылись прозрачными влажными веками и заблестели. Ноздри расширились и обдали меня горячим тревожным дыханием.
- Во мне столько нежности к тебе, что её просто невозможно вытерпеть… - вдруг неожиданно для самого себя изрёк я, смутно осознавая, или даже не осознавая, а просто неловко ловя улетающую мысль, что это не мои слова, что я слышал их в каком-то фильме, кажется Бергмана…
- Не надо, - её хриплый уверенный шёпот воздвиг между нами непреодолимую невидимую стену.
Ещё несколько… не знаю чего: мгновений, секунд, минут, времён, вечностей… мы смотрели друг другу в глаза. Её глаза блестели всё сильнее и сильнее, и мои, видимо, тоже, потому что спазм мне сдавливал горло и я готов был вот-вот…
Она сорвалась с места и побежала к выходу. Передо мной открылась гравюра Дюрера «Всадник, смерть и дьявол». Я тупо смотрел на персонажей этого шедевра и видел только тени и линии. Но вот вырисовался круп лошади, её задняя нога… а под ней какая-то нелепая, жалкая ящерица… ещё шаг и копыто может её раздавить…
Я помчался к выходу, не сдерживая себя, давая полную волю скопившимся рыданиям.
Она уже садилась в такси. Я схватил её за руку и выдернул из автомобиля.
- Нет! – она резко мотнула головой и её роскошные волосы хлестанули меня по щеке.
- Да! – я крепко обхватил её другой рукой за талию и прижал к себе.
Мы сняли номер на одну ночь в дорогом отеле. Я не скупился, хотя мне это было и не по карману. Может это будет последняя ночь в моей жизни, думал я, может сердце моё не выдержит…
И всё было как в первый раз. Свежесть ощущений – словно я родился заново в том выставочном зале. Я бы не удивился, если бы она оказалась девственницей. Я бы просто вознёс хвалу Богу за это чудо и написал новое Евангелие.
- Мы сумасшедшие! – шептала она, тая подо мной и переливая вместе с теплом всё своё тело без остатка в моё тело, - нас нужно в палату буйно помешанных за семь дверей, за семь замков…
- А может нам надо улететь в другую галактику… чтобы никто нас там не нашёл…
- Гениальное решение… а главное, так легко осуществимое…
- За эту одну ночь я готов…
- Не надо ничем жертвовать!
- А я хочу пожертвовать всем!
- Нет, нет, нет… мы…
Мой поцелуй не дал ей договорить. Мои поцелуи не дали ей вымолвить больше ни слова во всю ночь.
Рассвет робко пытался заявить о себе серой туманной дымкой, когда мы покинули отель.
- Поехали на вокзал, - я провёл рукой по её щеке, - купим билеты на первый попавшийся поезд и уедем отсюда навсегда…
- Нет, так нельзя.
- Что же ты скажешь мужу, детям?
- А что ты скажешь жене, детям?
- Вот поэтому я и предлагаю ехать на вокзал…
- Ты же сам прекрасно понимаешь, что это утопия… романтическая утопия… Посмотри: какое сказочное отражение луны в луже, - она указала на слегка колеблющийся белый с прозрачным лиловым оттенком круг у нас под ногами.
- Словно какой-то волшебный бутон цветка, вынырнувший из-под земли и готовый вот-вот распуститься, расцвести…
- И он улыбается нам и своему расцвету…
Мы стояли молча, прижавшись друг к другу, и созерцали отражение луны. А когда мы опомнились, решили идти и посмотрели вверх, то не увидели на небе ни звёзд, ни начинающегося рассвета, ни луны – ничего, кроме плотной непроницаемой завесы серых туч. В луже отражался уличный фонарь.