О «ГЕГЕЛЬЯНСТВУЮЩЕМ СПИНОЗИЗМЕ» ЛИНЬКОВА, ЛОМОНОСОВА И МУРАВЬЁВА.
Дело, которое осуществил «Маркс в России» есть перевод абстрактно религиозного представления на почву «субстанции» как категории мысли Всеобщего: есть переход к истинно религиозной мысли.
Произошло это следующим образом: поскольку в качестве принципа высшего образования в СССР был установлен принцип «субстанции» на основаниях политической экономии, то есть субстанции класса рабочих которые поглощают противоположный класс и субстанции как труда, которая поглощает стоимость, то в тот момент, когда сознание стало способным мыслить субстанцию как всеобщее в «политической экономии» дело осталось за малым. В начале 70х в аудиторию СПбГУ входит Линьков и утверждает, что существует нечто такое, в сравнении с чем, субстанция в политической экономии есть акциденция, а абсолютной субстанцией может быть назван лишь бог. Поскольку сознание научилось благодаря марксизму осуществлять пластический переход от особенного ко всеобщему в политической экономии и поглощать всеобщим особенное, то эта мысль Линькова и переход от политической экономии к теологии, от особенного к абсолютно всеобщему вызывает всеобщий восторг. Так, благодаря марксизму и субстанциализации религиозной мысли,- посредством всеобщего вовлечения в «диалектическую философию» в СССР произошёл новый переворот и аналогично тому, как марксизм требовал уничтожить религию, классы и институты юстиции, также всеобщее у Линькова и политических реформаторов требует уничтожить марксизм.
Другими словами, марксизм как таковой предполагает свой отграниченный принцип в качестве абсолютного лишь до тех пор пока он не освоен, как только марксистский субстанциализм освоен и преодоление отчуждения от мира произведённой продукции, в обществе, более или менее состоялось, само это преодоление становится преодолением марксизма и растворяющим вовлечением его мысли в более высшую сферу, в более высшую мысль как особенного во всеобщее.
Провозглашается таким образом, что Линьков, в свой философии преодолевает не только марксизм, который к этому времени исчерпал своё содержание в качестве одностороннего и неустойчивого, но так как у Гегеля «Философия права», «Физика» и «Психология» обладают в себе истинным содержанием, «вечной», устойчивой формой, то, не понимая необходимости удержания этих наук в качестве бесконечных в себе, провозглашается, что Линьков преодолел также и Гегеля.
Весь этот естественный переход от марксизма к его богословской изнанке, поскольку его естественность и пластичность коррелятивна происходящим событиям в сфере действительности, то есть реальному перевороту и, потому, вызывает восторг у заинтересованной публики, вся эта сумиха не позволяет увидеть, что никаким преодолением Гегеля философия яркого Петербургского лектора не является, что Е. Линьков внутри своей мысли не достигает даже «понятия» Канта, согласно которому «вещь в себе», «первосущность», «понятие» следует обособлять от реальных пространства и времени, то есть идеализировать также и их, что-бы не оставаться на спинозистской позиции:
«…если не признают идеальности времени и пространства, остается один только спинозизм,- говорит Кант...» («2яК»; «Критическое освещение аналитики чистого практического разума»)
Поэтому не понимая необходимости этого принципиального обособления «вещи в себе» от реальной вещи, Шеллинг, в трактовке Линкова выступит лишь как субстанциалист, для которого так же, как для Спинозы не существует конкретной в себе и отделённой от мира субстанции, но то что для Шеллинга было причиной мира (ибо нелепо считать что последний не понимал предостережения Канта о спинозизме), то что для Шеллинга было Причиной как А=А всей вселенной, которая полагает себя как бесконечный каскад абсолютов, Линьков истолкует как А=А без отличения абсолюта «в себе» от «для себя» в качестве сотворенного мира:
«Абсолют согласно Шеллингу, есть абсолютная целостность, не причина вселенной, а сама вселенная» (Е. Линков «Диалектика субъекта и объекта в философии Шеллинга»)
Очевидно, что так истолкованный Шеллинг и беззаботное отношение к Спинозизму (который лишь растворяет всякое положительное содержание мира), не мог не сказаться в дальнейшем, на интерпретации философской системы Гегеля, с позиции той же самой, не отграниченной от реальных вещей, и, главным образом, не конкретной в себе субстанции. В результате чего нет никакого смысла в конечных науках, согласно Линькову, ибо «для философского разума» есть лишь логический абсолют, который ассимилирует и поглощает любое возможное содержание «физики» и «политической экономии» эвакуируя их в чистоту абсолютной субстанции.
Эту же самую мысль и развитие субстанциализма Линкова в ретроспективе истории философии, последовательно развивает или проводит его ученик, А. Муравьёв в своей монографии «Философия и опыт», где лишь исключает чувственный, созерцательный и рассудочный, эмпирический метод из абсолютного метода философии, выставляя их результаты как некий «нерастворённый остаток»:
«Эта сторона дела,- говорит Муравьёв,- имеет отношение к важнейшей исторической особенности классической немецкой философии – к тому, что в ней логическое понятие ещё не до конца освободилось от своей связи с реальными формациями истины, т.е. с природой и конечным человеческим духом. Поэтому даже в гегелевской системе, как она представлена в "Энциклопедии философских наук", наука логики выступает наряду с философией природы и духа. Таков тот ещё не растворённый исторический остаток…» (А. Муравьёв «Философия и опыт»)
Но, так как в судьбе Спинозизма необходимое заключается в том, что бы компрометировать собственный принцип не только на почве политэкономии, а, прежде всего, в теологических спекуляциях, то обнаружение ложности и поспешности выводов о преодолении Гегеля, в мысли Линькова имеет своё завершение в книге другого его сторонника А. Г. Ломоносова, где на страницах опубликованного под заголовком «Логосу внимая», произведения мы обнаруживаем уникальный и потрясающий образец того, как бы могла выглядеть интерпритация философии Гегеля, если бы ей проникся и стал бы её защищать мусульманин.
А именно, в книге проводится мысль, что Христианский Бог есть такая же точно «Субстанция» как «Единство» в исламской религии, с тем только учётом, что мусульманам недостаёт действенности этой субстанции и разработанности её на основаниях Логики Гегеля. Поэтому если бы католические и протестантские богословы зачем то не вознамерились сделать добавку к символу веры, то никакого особого противоречия между исламской и христианской религией не было бы, но наоборот, принцип всепоглощающего единства в исламе есть именно тот, который соединённый с «выраженной в Логосе» субъективностью христиан, должен по сути слить политический и божественный мир в одно нераздельное тождество, при котором, конечно, уничтожается всякий партикуляризм и бесконечная различённость подпавших под чары протестантизма субъектов. Логос, тем самым, толкуется как находящийся в мире, во времени и в пространстве как непосредственно простирающийся от Отца, по Ариански: Бог не есть отделённое от Вселенной Равенство двух Субъектов как Абсолют «в себе», но именно Бог мусульман и поскольку именно поглощение и растворение различений есть истинное объединение Бога и мира, то основной и принципиальный вывод который мы можем сделать из книги: Ислам величайшая религия мира: падение Константинополя есть подчинение низших высшим (см. «Логосу внимая» стр. 146, 147).
Этим, собственно говоря, Субстанциализм спинозистского образца, вооруженный гегелевским терминологическим аппаратом, спинозизм, которого новым глашатаем сделал себя Линьков довершает теперь начатый Марксом «энциклопедический круг» своей компрометации. Спинозизм, таким образом, полностью исчерпал собственный принцип как в сфере политэкономии, выразив неустойчивость тех политических форм, которые он создавал, так и в другой, противоположной, родной и изначальной для спинозизма сфере, вновь доказав свою несовместимость с идеей конкретной, синергетической и в то же время включающей различенность (в качестве необходимого и бесконечного элемента),- с идеей и истиной христианской религии.
Круг «гегельянствующего спинозизма», тем самым, для нас завершён. Но, что теперь? Быть может мы переходим в круг «гегельянствующего кантианства», в котором для нас станет прозрачной вся постмодернистская и аналитическая философия, и, лишь растворяемые спинозизмом науки вновь приобретут прежнюю прочность, конкретность и истинность? Или, быть может в ещё более узкий круг?