Больно мне, Господи...

               
Во, снежище! Завалил клад¬бище, словно бы новое одеяло напахнул... Митрич даже руку опустил, сунул  по локоть в  снег - нет, обманчив, жжёт холодом.
Светает, еще чуть-чуть — и огромная, белая, как и все во¬круг, куча щебня, катящаяся в темноте от нетронутого могилами леса к обшитому железом вагончику, остановится и замрет до следую¬щей ночи. В обычный сосняк превратится бесформенная черная масса и аллеи, эти вялые кладби¬щенские дороги, вздрогнут от рева бульдозера. Блестя¬щий нож развалит предновогодний снег на две половины и милости просим, граждане покойники, зани¬майте места согласно купленным билетам: кто побогаче — к центральным воротам, прочий же люд — на окраину, где, нещадно дымя, горят автопокрышки, облегчая работу копальщи¬ков.
Старик шагнул к стоящему у вагончика бульдозеру и увяз  в снегу. Сейчас отгребём! …Летом у трактора побольше рабо¬ты, чем зимой: считай весь  июнь щебень гуртовал,  еле поспевал за самосвалами, а потом распихивал его по аллеям да утюжил гусеницами, прежде чем туда накидали асфальт.
Вернулся в вагончик, подбросил дровишек в печку и уселся напротив её… И опять вспомнил лето, но уже не это, не нынешнее, а то, что было несколькими годами раньше… Когда умерла его жена Раиска.
Прямо на глазах ведь скрутило: рак и бабий пол не щадит. Чтобы его раньше распознать, надо, чай, фельдшером работать, а не пекарем на хлебокомбинате.
Три суматошных дня, пока суетился с нужными бу¬магами, гробом да памятником, проскочили как один. Хорошо ещё тётка Зоя помогла с похоронами, да начальник дорожного участка, где он работал на бульдозере, не поскупился:  выделил автобус и две сотни рублей.
...И запил. Как приехали с кладбища, побросали лопаты в сарай,   так и прова¬лился. Неделю остановиться не мог. Очнулся в понедельник и засобирался на работу…
Начальник участка ругаться не стал, лишь спросил:
- Почему двери не открыл, когда к тебе прибегали?
- Кому не открыл? — начал было Митрич и сме¬шался; верно ведь, стучал кто-то однажды в окошко. Хотел по¬дойти, да башка не дала: гудела, как коло¬кол.
Бульдозер стоял в дальнем углу гаража, неподалеку от прикорнувшего к забору старенького снегопогрузчика. Завел ди-зель, долил водички в радиатор и только хотел дать пятака, пробуя застоявшуюся громаду, как увидел диспетчершу Зинку.
- Что, Круглов, на работу вышел?  …Начальник велел возле котлована площадку расчищать под плиты!
В котловане сварщики из СМУ варили арматурные решетки под за¬ливку фундамента нового ремонтного бокса. Сыпались искры и, шипя, гасли в луже на дне котлована. Наверху гудел сварочник.
Митрич подогнал бульдозер к краю котлована и стал разворачиваться, норовя начать расчистку. Да не тут-то было: ударило вдруг болью в голову и перед глазами поплыли мутные, будто брага, круги… Видать, от кровяного давления!
Высунувшись из кабины, чтобы получше разглядеть стоявший на   краю котлована сварочный агрегат, он продолжил-таки разворот и тут же услышал зловещий скрежет: зацепил, наверное, зараза такая! И точно: агрегат, сорвавшись дышлом тележки с подставки, словно бы нехотя, стал съезжать вниз котлована. Затем покатился быстрее и, оборвав толстенный провод заземления, рухнул на ёжики арматуры.
Что-то кричали сварщики, потом прибежал начальник участка, постучал себя кулаком по лбу, и сквозь пелену шума Митрич услышал:
- …Катись ты к чертовой матери! Чтобы духу твоего  больше не было…
И чего завелись?! Не человека ведь убил… Похватал пересохшими от волнения губами воздух и кинулся опять к себе домой! Год ведь всего до пенсии осталось,  шарашек в городе много, до¬работаю, решил,  в какой-нибудь другой...
На другой день раздался стук в окошко, это секретарша трудо-вую книжку принесла. Злой, говорит, был сегодня утром  начальник, но сказал:
- Бог с ним, со  стариком! Где его примут со статьей перед пенсией? Пиши по-собственному...
Митрич повглядывался в книжку, по¬крутил в руках и положил на комод: потом трудоустройством-то займусь, а сегодня лучше  на кладбище съезжу: девять дней с похорон про¬шло.
И покатил на загородное кладбище. Прихватил с собой лишь ло¬пату да бутылку отдающей ацетоном водки.
Могила жены была в десятом секторе. Теперь её уже было не узнать: дождь  колотил несколько дней  и изрядно пришлепал бугорок. Митрич почистил венки, подкинул землицы в жестяной короб памятника и засунул туда же лопату. Умиротворенный поездкой, забрался в подрагивающий  от нетерпения автобус и покатил домой. А дорогой решил: схожу-ка сегодня и на старое кладбище, что в центре города, попроведаю материнскую могилу.
Да вот этого-то и не получилось: пожёгся крапивой,  отыскивая на заброшенном кладбище заветное место, да без толку. Не нашёл! И тогда по еле заметной тропинке направился к торчащим   за деревьями многоэтажкам.
И вышел бы, конечно, к ним, да вдруг рядом с тропинкой уви-дел следы свежей копки. Вот опять такие же следы, а далее, чуть в стороне от тропинки, даже чернела неглубокая яма. И кто же это копается?
Вытащив из кармана пиджака папиросы, нагнулся за упавшим спичечным коробком. И будто бы лучик скользнул из взъерошенной земли и тут же погас. Склонился и увидел желтовато-красную дужку гладкого ко¬лечка. Золото ведь! Стиснул  ладонь и оглянулся... Нет, тихо было на кладбище.
Потер колечко полой пиджака. Крохотуля ведь, а будто бы греет руку. Чай, немалые деньги стоит. И принялся лихорадочно ощупывать кусочки дерна, разминая пальцами каждый комочек. Нет, ничего больше не нашёл… И стало страшно:   копальщи¬ки-то, поди, рядом, дадут лопатой по башке и в яму. Место глухое.
Прове¬рив еще раз лежащее в кармане колечко, озираясь пошагал по тропинке. Одному жить худо, крутанет болезнь, кто ему  поможет? …А за деньги и дров привезут, и воды наносят. Пригодилось бы золотишко!
Внезапно ударившая в голову мысль, не испугала его, не перевернула душу, а наоборот, словно бы заранее обдуманная, застряла в нём прочно и надолго. И потому вы¬цветший тетрад¬ный листок, что заметил утром на фанерке у централь¬ных ворот загородного кладбища, теперь совсем не казался ему не¬лепым: «Требуется тракторист для восстановления бульдозера с последующей работой на кладбищенской территории…» Завтра туда и схожу!
                *   *   *
Митрич нашарил на железном листе обрезок трубы и шурнул им в печурке. Все уже прогорело, лишь редкие угольки краснели у дальней стенки. Под¬ложив обрезки горбыля, выждал пока  загорятся лохмотья бересты, и прикрыл дверку. Несильно хо¬лодно, но с огоньком-то веселее…
Трактор он тогда собрал быстро: торопился! Только ведь разложит утром у вагончика ключи и прочие инструменты, а начальство уже тут как тут, даже с облисполкома приезжали на чер-ной «Волге».
- Торопись, Круглов! Жалуется народ, грязь, мол, на кладбище, во все газеты пишут.
В вагончике и жил. Сколотил топчан, а для железок отгородил отдельный угол. Досок хватало: у любой свежей могилки три-четыре подберешь. В город ездил раз в неделю: домишко  глянет и назад. По кладбищу тоже лиш¬ний раз не болтался: бомжей гонять — занятие пустое. И ру¬жье, что в похоронке дали, не поможет, разобьют об голову и бросят рядом. Лишь однажды всерьез карау-лил, когда хо¬ронили экипаж летчиков. Отродясь не видел Митрич столько вен¬ков! Начальник похоронки так и сказал:
- Пропадет хоть один — не знаю, что с тобой  сделаю! — Ещё и по шее себя рукой черканул: — Вот где эти летчики у меня сидят!
Куда деваться! Перед пенсией и впрямь работу искать нелегко, везде нужны молодые да крепкие. Лег вече¬ром между могилок, ружье положил сбоку. Задремал, а в час ночи, когда дождичек с неба закапал, поднял Митрич голову и обмер: соседняя-то могила – светится! Будто марево над ней  висит… Вжался в землю от страха  и так про¬лежал до самого утра.  Потом спросил у парней с похоронки, что за фокус?
Те лишь посмеялись:
- Не бойся, дед! Тебя зароют на полметра, так тоже светиться будешь... Фосфор это!
К жене ходил нечасто, десятый сектор вон аж где, а вагончик  - вот! …Соорудил у могилы скамеечку, вкопал столбик, а сверху на него обрезок доски присобачил – вроде столика.  Когда в последний раз там был, вытащил лопа¬ту из памятника и отнес её в вагончик. …Скоро понадобится! Могилу для раскопки он уже присмотрел, в старой части кладбища. Там, где стояла гранитная глыба с высеченными на ней цветами. Табличка  была сорвана и лишь остатки медных гвоздей торчали на её месте. По цветам судить — баба лежит…  Не одно, поди, колечко там, а с десяток.
И как-то ночью пошёл к той могиле. Тихо было на кладбище, сучок не треснет, лишь поскрипывают вершины сосен от легкого ветерка, покачиваясь в сером небе. Хоть и свыкся уже с мыслью о   будущем занятии, но все одно было страшновато: вдруг какой-то бедолага спит неподале¬ку, помянул вечером близкую душу, да и прикорнул на скамейке…
Легко разрезав слой дерна, острие лопаты ткнулось во что-то твердое. Отступил еще на ладонь от узкого надгробия и снова нажал на лопату. Чуть скрежетнув, она полностью ушла в землю. …Ничего, ко¬лотилось в висках: или год работать, или сразу деньги взять — есть   разница!
Смахнув пот со лба, прикинул глубину полученной ямы и принялся рыть  под плиту. Руки дрожали, устал, как собака! Бросив лопату, вылез из ямы, потянулся было за куревом и осекся: словно бы с трактором вожусь… Опять сунулся вниз.
И вдруг  стало тяжело дышать. Голова ни с того, ни с сего   закружилась и, уронив лопату, он оперся локтями в край ямы…
Очнулся Митрич наверху, в стороне от могилы. Моросил хо-лодный дождик. Он струился по лицу и зыбкими струйками стекал за шиворот. Неужто угорел от могилы? …Да провались оно пропадом, такое богатство! И принялся обрушивать вниз только что выкинутую землю, заваливая яму.
Дождь тогда моросил целый день, и небо прояснилось лишь к вечеру. Трактор Митрич так и не заводил: в голо¬ве гудело словно бы с похмелья, а руки болели от ночной работы. Сходил только к центральным воро¬там, в избушку, где переодевались в рабочую одежду копальщики: молодые парни в спортивных костюмах да сигаретками в зубах. Покурил с ними и только к вечеру решил проверить место ночной работы. И успокоился - вроде бы не видно былой копки.
Иначе, выходит, такое делать надо, нечего в самую труху лезть, где  лишь угар да слизь. Копальщики вон  говорят, что  через шесть-семь лет не только человек -  вся одежда в гробу рассыпается… Угора¬ют парни от запаха, потому и не любят подхоранивать. Только разве за большие деньги...
                *   *   *
В пятницу хоронили артистку Знаменскую. Её привезли уже вечером. Провожающие бес¬толково суетились, вытащив гроб из катафалка, долго не могли развернуться.
- Чего поздно? — спросил Митрич у водителя автобуса.
Тот лишь рукой махнул. Не спрашивай, мол... Всё поперепутали, черти такие!
На  худых пальцах старухи было четы¬ре кольца: два  широченных и два узеньких с яркими камушками. А на груди, у   застегнутого ворота бархатного платья, желтел квадрат иконки, тоже, поди, золотая.
Было уже сумрачно, когда поверх свежего бугра земли установили временный жестяной памятник. Потом торопливо разложили  венки и все провожающие укатили в город.   Осенью рано темнеет.
Допив оставленную копальщиками водку, Митрич взял лопату и шагнул из вагончика в ночную темноту. …Обошел дерево, которое приметил ещё вечером и пошагал направо: вот место, где похоронили артистку. Сгреб венки с холмика и отбросил в сторону. Затем подцепил черенком лопаты корыто  памятника и повалил его набок. Старухи он не боялся, давно ли её видел...
Ветер прогнал тучи, высветлил небо и затих, удовле¬творенный работой, слышалось только прерывистое ды¬хание старика да шуршание скатывающихся вниз ко¬мьев. Зыбко качнулась земля под ногами — вот они, полати. Очистив доски, поддел среднюю.
                *   *   *
Старуха пришла наутре.  Она скользнула в проем открытой двери вагончика и остановилась, вглядываясь в сумрак. Крадучись, приблизилась к топчану. Почему же в белом, силился понять Митрич? В синем же платье её хоронили… Склонилась над ним и открыла беззубый рот, норовя что-то сказать. Он в ужасе вжался в топчан, но пальцы со ссадинами от недавно сорванных колец, уже рядом. Тянутся к горлу!
Неожиданно старуха отняла руки и две слезинки медленно скользнули по землис¬тым щекам. Пальцы скомкали платье на груди, очевидно, выискивая иконку и, не найдя её, замер¬ли. Потом вздрогнули, каждая фаланга вдруг обозначилась чернотой и вздулась, наливаясь бешеной силой. С треском полетела далеко в сторону, невесть откуда взявшаяся в вагончике крышка гроба и, дико вскрикнув, старуха вцепилась в него.
- А-а-а! — ударившись плечом о косяк, Митрич выскочил из вагончика. Господи, третью ночь приходит к нему  старуха, будто бы выискивая украденное. Нащупав трясущейся рукой гусеницу трактора, сел. Закурив, за¬тянулся до боли в лёгких... Сон ведь это, чего шарахаюсь  каждую ночь! А в голове за¬нозой сидела мысль, нет, не отстанет от него старуха, не отвя¬жется, пока золото рядом... Может, в другое место его положить?
Вечером он нашел в ящике с инструментом зубило, захватил топор и направился в десятый сектор кладби¬ща. У могилы жены присел на скамейку, оторвал от столбика сто¬лешницу и, орудуя зубилом,  принялся долбить сердцевину. Выгреб щепу и сунул туда узелок с золотом.  Прихлопнув доску обухом топора к столбику, закурил…  Хорошо здесь: положишь руки на столик, обопрешься об него и словно бы чувствуешь: вот оно, золотишко, греет, собака, а больше ничего и не надо, жить-то осталось на две папиросных затяжки.
                *   *   *
Четыре года прошло с той поры, пронеслись, как ско¬рый поезд, оставляя позади тугие зимы и вёсны. Перехо¬ронил уже бессчетно. В субботу по десятку гробов на кладбище везут, в будни - до двадцати доходит, особенно в по¬недельник. И кто ведь мрет… Молодежь! На одного старика шесть человек молодняка приходится, вот такая арифметика.  …Не успеваешь трактор ремонтировать, за¬кладывать новые аллеи да дороги торить, почитай, уже вто¬рой город здесь   обосновался. И тетку Зою похоронил,  положил рядом с Райкой. Тут и сам уляжется… Копальщики смеются:
- Чего, дед, болтаешь, неужели сторожа у централь¬ных ворот не похороним?
- А мне зачем у центральных, — думал Митрич, — чего я рядом с   мафией лягу? К своим и пристроюсь...  — Да и что о том думать, когда хоть в вагон¬чик не заходи: взялся вот колотить скамейки да столики у могилок. Много за такой комплект не брал, а то, бывало, и даром сколотишь, не у каждой родни  деньги имеются. Из-за этой самой столярки и с бичами схватился. Обустроил как-то безродной бабке   могилу, а вечером смотрит: два мужика на ней вы¬пивают, а потом принялись скамейку из земли выдёргивать.
- Парни, — вмешался Митрич, — зачем ломаете?
Тот, что попьянее, хлопнул пустую бутылку об сосну и с горлышком на него:
- Жить надоело?
Хорошо, ружьишко-то с собой было…   
Выпивал нечасто, разве что копальщики угостят, если день холодный. Сам же водку  не покупал. Нет, не из жадности,  зарплаты от двух должностей хватало, другого боялся, ступит в голову слепота, как тогда у котлована, а под рукой - техника… Конец тогда кладбищенскому мрамору!
А вот вчера, тридцатого декабря, принял за воротник. Митрич потянулся к литровой бутылке с пестрой заграничной этикеткой. Хорошая водка, с другой бы изболелся, а тут лишь слабость в теле и больше ничего. Пусть остаток-то бутылки до вечера стоит, Новый год - он и на кладбище новый... Крепкого туза вчера хоронили, начало похорон  Митрич не видел, в городскую баню ездил, и подошел  к могилке, когда уже зарывали.
- Вот тебе, дед! – сказал ему плотно сбитый молодой мужик и протянул пластмассовую посудину. - Выпьешь сегодня за помин   души и проследи, чтобы ни одна зараза к цветам не подходила, понял?
Кто зимой подойдет? — хотел было сказать старик, но передумал, следить так следить, на то и поставлен. Когда разъехались иномарки, принес метлу, отмел снег от венков и старательно присыпал им разбросанную землю.
...Митрич встал с низенького стульчика, надел полу¬шубок и шагнул к дверям вагончика: заводить надо трактор-то, пройтись с утречка по аллеям: принарядить кладбище к празднику. 
                *   *   *
Славка поежился, сон за рулем — не самое прият¬ное дело:   «Волга» машина холодная, за¬глушишь двигатель, а через десяток минут опять зуб на зуб не попадает.
 Автобус¬ная остановка, возле которой стояло такси, была пуста, без¬людной казалась  и широкая улица микрорайона. Холодный свет фонарей выхватывал из темноты коробки мно-гоэтажек,  огромное кольцо дорожной развязки и массив далёкого леса.
...С Новым годом тебя, Вячеслав Петрович! Из-за длинного языка в праздничную ночь  работаешь. …Рассказал  позавчера жене, как  совершенно бесплатно домчал до дому потерявшую кошелёк молодую бабёнку и вот результат! Людка-то словно ошалела:
- К матери, значит, с ребёнком съездить — некогда, на елку — некогда, а чужих баб развозить – время всегда есть! 
И пошло-поехало... Потом сынишку в руки и к роди¬телям, а он -   работать. Так и сказал начальнику колонны:
- Ставь, Сидорыч, в новогоднюю ночь в график!
Хоть голова от пьянки болеть не будет…
- Шеф, спишь?! — задняя дверка «Волги» распахнулась и в машину ввалились двое. — С Новым годом!
Ба! Да это Пашка Филатов, водитель из ихней бригады, а с ним Jlexa, сварщик из ремонтной мастерской. Напротив автобусной остановки стоит пяти¬этажка таксомоторного парка, вот они оттуда и выпали.
- Славян, заболел, что ли в Новый год работа¬ть?! — громыхнул   Пашка и тряхнул початой бутылкой водки: — Я, брат, три дня гулять буду… Где стакан, Леха?
Тот снял с руки перчатку и полез в карман курт¬ки, затем сунулся в другой: 
- Лей! — засопел, но нет, не лезет, водка в  горло. Протянул стакан Пашке: — Пей сам!
Тот выпил и повернулся к таксисту:
- Едем - нет? Рядом это, на кладбище, — и, видя недоумевающий взгляд, пояснил, закуривая: — Дочка у меня там лежит, три года как умерла. Днем вот хотел съездить, поздравить с праздником, да проспал.
Ехать на кладбище не хотелось: путайся там среди могил… Но и отказать было неудобно.
И тронул машину с места. Тихо было на трассе, так тихо, что даже лёгкое  поскрипывание дворников, сшибающих с лобового стекла редкие снежинки, было слышно.
Кладбищенский свёрток справа, не проскочить бы. Легонько притормозил и вписался в поворот.
- Мудер! — похвалил Пашка. — Вот что значит не пьянствовать в выходные, да, Jlexa?
- Ну... — боднул тот поникшей головой спинку си¬денья. — У меня брат такой же...
Накатанная дорога у центральных ворот вильнула вле¬во и устремилась вдоль кладбищенской ограды. Яркий свет фар выхватывал из темноты  непри¬вычно черные среди зимней белизны корявые сосны.  Шагнула из мрака огромная белая гора.
- Щебень лежит, — пояснил Пашка, — а это вагончик стоит   рядом с трактором! Сторож там живет: и на тракторе ездит и караулит. …Видел, как он летом щебень гуртовал.
- Ну и Бог с ним! — Славку теперь беспокоило другое: проболтаются всю ночь, а могилу не найдут. …Зима - не лето.
- Где-то здесь! — растерянно крутил головой Пашка. — Езжай пока по аллее. Теперь сюда, только тут что-то не расчищено! Всё, забуксовали…  Потом машину вытолкнем, пошли! — сунул бутылку в кар¬ман. - Метров тридцать осталось.
Славка тоже вылез из такси, фары не выключал — так виднее, и пошагал вслед за пассажирами.
Маленькая оградка утонула в снегу, лишь жестяная звездочка сиротливо выглядывала из сугроба. Пашка заботливо утоптал снег, обозначая бугорок. Поставил водку на крохотный столик.
                *   *   *
Крепко сели… И вдвоем машину толкали, и втроем — бесполезно, тянет тачку вбок и всё тут.
- Погоди! — крикнул Славка и сунул Пашке  монтировку: — Рви доску со столика у той могилы, кидай под колеса!
Тот  ударил монтировкой по краю столешницы, она хрястнула, разламываясь на половинки.  Подобрал обе и удивился: а это что за штуковина? ...На одном из облом¬ков столешницы болталась на гвозде какая-то тряпка: вроде, узелка. Ступил к свету фар. Внутри тряпки блеснули какие-то колечки, пара серёжек с разогнутыми дужками и плотная, как шоколадка, иконка.  Потер ее о край тряпки и будто бы солнечные лучики озарили бородатый человеческий силуэт.
- Парни, — крикнул в темноту, — клад нашел!
- Давай, давай! — гоготнул Славка. — Поройся в сне¬гу, еще что-то  найдешь! — Но увидев содержимое тряпки, осекся: — Под доской, что ли  было?! — Кинулся к столбику и торопливо ощупал выдолбленное в нём углубление. …Может, в скамейке ещё чего-то есть? Рви, Пахан, доску!
Пашка с Ленькой кинулись к скамейке. Доска сорвалась с одного удара — нету! Славка даже вытащил ножик из-под водительского сиденья и потыкал лезвием в столбики. Пусто…
И спохватился:
- Хватит искать! Завтра приедем сюда - посмотрим, а золото Гаврилычу покажем. Помнишь, Пахан, он тебе печатку весной делал, ювелир из «Самоцветов»?
Визжала резина колёс, терлась о доски, да всё бесполезно: сползает тачка дальше в сторону и хоть волком вой!  А может, сбегать до сторожа? Пусть дернет машину бульдозером!
- Слышь, Пахан! Иди к сторожу, пусть вытащит за бу¬тылку.
Пашка сдвинул шапку на затылок и почесал пот¬ный лоб:
- А флакон-то есть? …Пошли, Леха!
С полчаса было тихо. Славка беспокойно курил в машине: хоро¬шо, если  уговорят деда, а вдруг пьяный лежит… Интересно, чёрт  побери, во сколько Гаврилыч золото оценит?
Что-то затрещало вдалеке, потом треск пере¬шел в ровный гул.  Слава Богу! Уговорили, значит, тракториста... Нашел в багажнике   веревку и продёрнул через рессору.
Трактор гудел уже рядом. Вот желтый свет фар уткнулся в стволы деревьев, скользнул  по памятникам и Славка увидел шагающего  впе¬реди трактора Пашку. Поравнявшись  с «Волгой», тот остановился и замахал трактористу: стой, мол!
                *   *   *
Чёрт принес этих таксистов... И дело ведь не в бутылке, не из-за нее погнал трактор Митрич, ему хватило бы на сегодня и той, заграничной, суть была в другом... Парень, что потрезвее, ска¬зал про десятый сектор, и сторожа будто бы шилом кольнуло: там ведь могилка-то его жены, а вдруг... И решил помочь ребятишкам, да  заодно и могилу глянуть, чтобы не думать о ней до самого утра.
Чистил ведь он там сегодня, но до Райкиной могилы ножиком так и  не добрался, все одно в ту сторону никто в последнее время не ходит...
Ишь, как у них машину повернуло, прямо поперёк аллеи поставило! Развернулся вокруг левой гусеницы и, сдав чуть-чуть назад, вылез из кабины: посмотреть, как таксисты цепляют трос. Пощупав петлю, успокоился – вроде, надёжно, встал на гусеницу: Господи, что это?! Снег у могилки  жены был утоптан, а стол... Он соскочил вниз и кинулся к столбику — нету! Ничего нету: ни столеш¬ницы, ни тряпки с золотом. 
- Парни! —  путаясь в снегу, побежал к машине. Отпахнул дверь: — Отдайте золото! Мое оно... 
- Спятил, дед?! — сидящий за рулём парень,  зло глядел на сторожа. — Пашка, скажи ему!
Между сиденьями валялся ножик. Захлопнув дверку, старик метнулся к трактору: подожму «Волгу» бульдозером, приткну к дереву - вернут! Машина-то дороже.
Почему не раз¬ворачивается трактор? Вспомнил о тросе: ослабить бы… С треском включил передачу, и будто бы чего взорвалось у него  в го¬лове от мощного рывка, прожгло до самого затылка!
Трактор уткнулся гусеницами в бампер «Волги», зацепил его шпорами и начал карабкаться на багажник. Взвизгнуло, лопаясь, стекло, и из такси вырвался истошный крик, тут же утонувший в скрежете метал¬ла. Вся махина бульдозера, подмяв под себя изуродованную крышу «Волги», вдруг осела вниз и, грохоча вхолостую болтающимися гусеницами, повисла. 
Пытаясь сорвать паутину с глаз, старик вдруг увидел на  ладонях кровь… Это же кровь старухи! Её липкие пальцы шарят по  лицу, тянутся в самое нутро.
В ужасе оторвавшись от сиденья, он дёрнул ручку двери и шагнул в проем. Упал на литые звенья гусеницы и  вдруг опять увидел старуху. Она тянула его куда-то вниз, ломала грудь и спину. …Боже мой, как больно! Больно мне, Господи… 
1994-2022г.г.