Территорию Бутугычага мы покидали в полном молчании, не только с подавленным настроением, а в совершенно раздавленном, отупевшем, бесчувственном состоянии. Только один день провели в этом страшном месте, а было такое ощущение, что тебя только что освободили, выпустили за забор, и ты вдохнул воздух свободы. А как же могли себя чувствовать люди в этом закрытом пространстве, которые понимали, что они отправлены на смерть, и в ближайшее время с мучениями покинут земную жизнь, как могли чувствовать женщины, у которых забирали родившихся детей, как могли чувствовать голодные люди в холодных условиях Крайнего Севера и в нечеловеческих условиях работы в рудниках, у печей обогащения смертельного урана, в тупом таскании тележек…?
Если даже те, кто выжил, как же они должны чувствовать, если им всю душу переломали, как им жить с судимостью, когда потеряны связи с реальным миром, родственниками, без жилья, без прав на проживание в больших городах, без средств к существованию …? И этих «Как»? – возникает очень много, и не только у бывшего заключенного к самому себе, но и к стране, к другим людям. Нет, я не политик и не историк, но увидев и прочувствовав только несколько строчек в этой толстой книге под названием "История советской страны", понимаешь жестокость этого времени.
Как же надо так не ценить человеческую жизнь, как можно разбрасываться выученными людьми: профессорами, учеными, архитекторами, инженерами, учителями, артистами и другими специалистами, ведь это большая ценность любой страны, а их заставляли таскать тачку или валить лес, а как можно столько семей оставить без отцов или матерей, сделать детей сиротами и возложить роль родителей на детские дома.
Как же нужно было переломать столько человеческих жизней, и не только тех, кто отбывал срок в исправительно-трудовых лагерях, но и тех, кто их ждал, а также их родственников, друзей, коллег и других людей. В стране, почти у всего народа, «вошло в кровь» чувство СТРАХА. Ведь нельзя показывать, что ты дружил или знал кого-то из осужденных, нужно постоянно опасаться, чтобы не попасть под политическую статью, нужно приспосабливаться и не высказывать свое мнение, нужно было бояться всего и всех…
Страх формировал рабское поведение человека: подчиняться руководству, угождать начальнику, терпеть трудности и надеяться на какое то счастливое будущее потом, быть безынициативным, не «высовываться», не привлекать внимание, быть скрытным, припрятывать кое-что на «черный день»…, и я даже не говорю об изменениях моральных устоев, о духовно-нравственных потерях в людях, об извращении человеческой сущности.
Такие мысли лезли в голову, путались и спорили, наскакивали на разные воспоминания и семейную память. И моя мама была из репрессивных, ее маленькую вместе с ее семьей выслали с родных волжских мест как кулаков решением какой-то «тройкой» революционеров, и они вынуждены были начинать жизнь в землянках и мыть золото в Читинской тайге. Страх и одновременно терпение и доброта были в ее характере. Помню, как мама, уже будучи старушкой, плакала, когда пришла одна бумажка, что ее реабилитировали, что ее семья не виновна, нет оснований для суда и выселения. Осталась только эта справка, а сколько за этим документом было горя…?
Часа через два после посещения лагеря заключенных, мы вернулись в поселок Усть-Омчуг, который, несмотря на несколько домов городского вида и "пятиэтажек", своим видом тоже говорил, что здесь и здесь было исправительно-трудовое поселение. Мы остановились в квартире, где ночевали накануне, и были удивлены, что все домашние кошки от нас стали убегать, наверное, столько негативного мы нахватались в зоне.
Хозяйка, средних лет, с 60-х годов приехала работать на Крайний Север, здесь она вышла замуж, родила дочь, которая учится в магаданском училище на художника и затем собирается поступать в художественный институт Ленинграда. Про себя она ничего не рассказывала, единственное, что мы узнали, так это про поселок, что в Усть-Омчуге тоже располагался лагерь для заключенных под названием «Теньлаг», который наряду с другими лагерями, входил в поселение Будугычаг. После смерти Сталина закрыли урановые и оловянные разработки, многих заключенных распустили, а оставшихся перевели в Усть-Омчуг, где они работали на птицефабрике, но в основном, они вели добычу россыпного и промышленного золота, примерно на десяти приисках. «Теньлаг» прекратил свое существование в 1956 году и Усть-Омчуг стал городским поселком, а бассейн реки Омчуг стали называть «Золотой провинцией».
Некоторые люди, освободившиеся из лагерей, смогли каким-то образом уехать, но в основном остались работать здесь и в других поселках Магадана. Большие лагерные бараки приспосабливались под жилые помещения, их разделяли на отдельные комнаты, делая перегородки из любых материалов, которые можно было найти на севере. И такому, но своему жилью, после лагерных нар, многие люди были рады. Работающим стали давать зарплату. Немного приехало вольно наемных специалистов, геологи, инженеры и строители, которые вели геологоразведочную деятельность, и, конечно, школьные учителя. Как сказала наша хозяйка: «Вы, не представляете, так много детей здесь родилось, поэтому открыли несколько школ, детские ясли и сады. Хорошие учителя работали, заботились о детях. А мне здесь нравится, я, как и многие, прижилась. Здесь хорошо. Я не жалуюсь, спасибо всем, что хорошо живу, всем довольна. вот и бездомным кошкам помогаю..."
Утром пошли на этюды. Поселок располагался между двух речушек: Детрин и Омчуг, а в жилой ландшафт вписывалась сопка Чихара, наверное, у жителей поселка пользовалась любовью и называлась «Сопка любви». Хотя была красивая осенняя погода, но этюды не писались, не было настроения. Евгений Иванович удалился, много курил и что-то рисовал в своем альбомчике, было видно, что художник обдумывал какой-то композиционный замысел, он смотрел на пейзаж, но его не видел, не изображал конкретный мотив, а записывал свои мысли. Позже, в Хабаровске я увидела серию графических работ по мотивам нашего посещения сталинских лагерей.
Автобус на Магадан был на завтра, на раннее утро, поэтому, чтобы не мешать хозяйке, решили уйти на вечер, заодно где-нибудь поужинать. В центре поселка располагалась торговая площадь и ресторан «Детрин», по названию местной реки. Обратили внимание, что как-то не случайно близко к входу стояла служебная машина и много было дежуривших милиционеров.
Внутри помещения, вдоль больших окон расставлены столы в виде длинного «банкетного» варианта. Зал был пустой. На нас как-то странно посмотрели официантки, с выражением, мол чего это мы сюда приперлись? Нам предложили сесть в углу за отдельный столик и предупредили, что сегодня будут здесь отдыхать «золотушники» с омчугского прииска. Сделав заказ, попросили немного водки. Принесли какие-то очень плохие котлеты, и при этом официантка сказала, что начальник Вам водку велел не выдавать. Странными показались слова, почему не «директор» ресторана, а «начальник», и почему нам. обычным посетителям, велено не выдавать? Евгений Иванович сходил к этому начальнику и вышел с заказанным графинчиком.
А вот дальше так разворачивались события, которые даже представить было бы сложно. В зал стали заходить мужики, не обращая внимание на нас, но кто-то воскликнул: «О, баба есть!». Конечно, мы хотели встать и уйти, но здорового роста мужик придавил меня за плечо к стулу, и я не смогла встать. «А ты, дед, сиди! Не возбухай!». Далее, откуда-то появился мужичок с накрашенными губами и жеманными жестами рук, подошел к Евгению Ивановичу и попытался сесть к нему на колени. Евгений Иванович, схватив салатницу, бросил в него, но она улетела в сторону «банкетного стола». Тут встал, наверное, их главный начальник, потому что перед ним угодливо прислуживал, и отодвигал стул человек, у которого на лбу было выжжено «Раб КПСС». Этот важный, который "главный" подошел к нам и спросил: «Кто, Вы? Что здесь делаете?.. Ха-ха, художники, у нас тоже художник есть…, а на мне хорошие татуировки нарисовать можешь?». Тут у меня в душе все похолодело, понимая, что влипли в какую-то страшную историю.…
Нам повезло, кто-то крикнул, что «менты» кого-то бьют, и что здесь началось, как будто это был клич к действию. Из-за «банкетного» стола по вскакивали мужики, кто-то ударил одного, другого…, полетели тарелки…, упала люстра, стало темно, мы воспользовались этой «неразберихой», и по стенке, пригнувшись дошли до двери, где официантка шёпотом предложила выйти в другую дверь. Выскочив на улицу, увидели, как в милицейскую машину забрасывают некоторых «золотушников», кричащих, пьяных, злых, избитых….
Поселок плохо освещался, с большими сложностями дошли до дома, где остановились, кратко рассказали хозяйке как мы сходили на ужин в ресторан, она нисколько не удивилась, только поинтересовалась, кому-то из Вас нужна медицинская помощь?
Утром в автобусе, вспоминая наше посещение Усть-Омчугского культурного заведения, мы уже смеялись, что остались без ранений, и, что не попали художниками на «золотушный» прииск, и не стали специалистами по «зэковским» татуировкам. И даже пошутили, что оказывается профессия художника всегда, в любых условиях является востребованной.
Вдруг в моих искренних, благородных и философских мыслях о нарушении прав человека, и жутких сталинских лагерях, о судьбах людей, которые прошли эти нечеловеческие мучения, появились рассуждения об оборотной стороне этого процесса в нашей стране, этой исправительно-трудовой эпохи, а не сформировалась ли у нас особая культура с отголосками лагерных традиций? И, когда мы говорим об особенностях русской души, наверное, в ней есть место той «лагерной» жизни, которая генетически нам передавалась, проявляясь в сохранившихся страхах, в большом терпении всех невзгод, в высказывании слов благодарности, непонятно кому, за «хорошую» жизнь, за наше «счастливое детство», , в преклонении и подчинении начальнику, а не в выполнении служебных обязанностей, и в жестокости и агрессии к непохожим и даже в трансляции некоторых зэковских правил жизни.
Тамара Давидова, 2021.
(Продолжение следует)