ИЗ РАБОТЫ "ЧЕЛОВЕК И ТРУД" (РАННИЕ РАССКАЗЫ БОРИСА ЕКИМОВА)
Итак, к чему совершенно не заметно для официальной идеологии "периода застоя", – идеологии, представлявшей развитие внутреннего содержания трудящихся в радужном свете, подошло наше тогда "советское" общество? С какими нравственными издержками входило оно во дни перемен и потрясений?
Рассматривая рассказы Б. Екимова, литературная критика основательно останавливалась на этих вопросах. Многие авторы были единодушны в том, что "за последние годы усилились иждивенческие настроения на селе, развились безалаберность и разгильдяйство" .
Критик Е. Сергеев констатировал: "Современному селу не хватает не техники или работников, а желания трудиться" .
Я. Удин "смотрел правде в лицо" и выставлял оценку: "прямо на наших глазах рушится вековечная людская традиция – преемственность забот, обязанностей перед землёй, семьёй, домом, будущим, стало быть, и перед Отечеством. Рушится их непрерывность – и это, пожалуй, самое большое зло" .
Е. Скарлыгина определяла степень загнивания общества и задавалась морально-бытовым вопросом: "Жизнь с особой горечью изображена в рассказе "Путёвка на юг" – одном из самых пронзительных у Б. Екимова. Здесь отсутствие такта и внутренней культуры персонажей, узость их интересов, отупение от монотонности существования, замкнутого только на бытовых проблемах, достигает какого-то предельного рубежа. …Жизнь Николая изображена так, что, честное слово, тому есть с чего запить. Но почему он позволяет так с собой обращаться, почему слишком многие мужики знают только одну радость в жизни, только один выход – "напиться с горя"?"
Критик И. Питляр отмечала, что трудящиеся дошли до точки, и никакого выхода нет: такие рассказы как "Новый год", "Шурочкино племя", "Чапурин и Сапов", "Мой товарищ Николай", "Человек для Раисы" – "это уже художественные свидетельства гибели, полного разложения и опустошения сильно и постоянно пьющего человека, полной потери им человеческого облика".
Д. Чиров также сетовал на нравственные потери, но определял проблему, встававшую тогда перед обществом: "вырастают дети, жизненным кредо которых становится довольно расхожее суждение: мол, нам, где бы ни работать, лишь бы поменьше работать. Это в нашем-то обществе, уже в самом начале своего появления провозгласившем труд владыкой мира, поклонники малоделания и даже ничегонеделания появились – есть над чем задуматься!" .
А вот А. Стреляный предлагал публицистам навести порядок в самом методе рассуждений, в логике: "Не надо, говоря о потере им (народом. – А. Т.) самоуважения, гордости за чисто скошенный луг и ухоженную животину, любви к земле и труду, – не надо видеть в этом причину, тогда как перед нами всего-навсего следствие" .
Принимаю данное требование; такое требование никогда не поздно принять.
Действительно, в чём же заключалась конечная причина тяжелейшего нравственного состояния общества?
Но прежде чем ответить на этот вопрос, посмотрим, как решалась данная задача моими уважаемыми коллегами.
Тут среди критиков единодушия было гораздо меньше. Налицо – явное многообразие точек зрения. Приятно, что таких, которые находили конечную причину безнравственности в самом человеческом субъекте как якобы изначально изолированной от объективного мира вещи, чисто идеалистических, – таких почти не имелось. Хорошо, что в основном вопрос изучался материалистически, в пространстве условий жизни людей, общественно-экономических отношений (не то, что нынче). Однако, сразу оговорюсь, наши исследователи не достигли плодотворных выводов – сказывались предрассудки и недостаток диалектичности в мышлении, его эклектизм и – главным образом – метафизичность , т. е. неумение видеть вещи в движении, в их развитии, в их возникновении и уничтожении, в их взаимосвязанности.
Критик Евг. Шкловский видел конечную причину в тяжёлом прошлом современных людей: "Люди берут… – нехотя ответила мать. – А я чего ж… С пустыми руками. Люди на этом деле, моя доча, расцветают. А начальство – не тянет? А я, сама знаешь, всё своим трудом. Если и возьму чуток, то это не грех. Пропадает больше". Это из рассказа Б. Екимова "Встреча отменяется". Мать, передовая доярка, много лет честно проработавшая в колхозе и зарабатывающая ныне немалые деньги, пытается объяснить дочери, учительнице, почему она тащит колхозное. Она, в сущности, и не видит ничего особенно дурного в таких каждодневных уносах. Когда-то вызванные голодом, суровой необходимостью, теперь они для неё незаметно стали нормальным положением вещей" . – Объяснение, конечно, слишком уж случайное, бездоказательное, чересчур отвлечённое и поверхностное. А что, собственно, дурного было в этих самых "уносах"? Верно ведь сказано: пропадает больше! Но в эти тонкости общественного бытия лезть не каждому хочется – можно и запутаться; проще твёрдокаменно стоять на догмате: колхозное взять – значит своровать.
Е. Сергеев причиной нравственного обнищания масс объявлял некий процесс превращения людей в кускохватов: "Нам грозит опасность превратиться в общество кускохватов, несунов, мелкого жулья, рядом с которым обычный вор чувствует себя "старшим среди равных", чувствует себя профессионалом среди любителей" . – Эта выдуманная им угроза, представлявшаяся ему не требующей никаких доказательств, базировалась всё на том же догмате. Между тем сам ход рассуждения выводил данного автора на более жизненное решение задачи… Судите сами: "Жених-заочник, сосватанный по переписке (рассказ "Челядинский зять". – А. Т.), прибыл в село из заключения. …Он не вор в законе, однако воровской закон, согласно которому одни работают, а едят другие, и сам блюдёт свято и требует к нему уважения ото всех. …Он убеждён, что все воруют: кто берёт чинами, кто деньгами, кто натур-продуктами, а он – свободным временем. …убеждения его не на пустом месте зиждутся. …У Доры ("Встреча отменяется") всё в порядке: семья… крепкое хозяйство, в колхозе она лучшая доярка… но крадёт. Ежедневно. Хоть сена клок… крадёт и греха в том не видит: "Если и возьму чуток, то это не грех. Пропадает больше…" . – Тут исследователь констатирует, что "круг замкнулся": "Вор берёт, поскольку и "честные" тоже тащат… "Честные" гребут, ибо чего же и не взять своими руками сработанное, когда хапают и те, кто не создавал?" – И ставит на этом точку, полагая, что проблема неразрешима.
Тогда как на самом деле он здесь только подошёл к ней, поставил её перед собой и нами воочию. Всякая проблема всегда и является замкнутым кругом. Разрешение её как раз и состоит в том, чтобы, проанализировав все звенья этой цепи, все связи между ними, обнаружить самое слабое звено, разомкнуть его и вытянуть всю цепь.
Тогда как только здесь, на данном этапе исследования, и возникает необходимость в целом ряде научно поставленных вопросов.
Действительно ли, что "челядинский зять" ворует потому, что и "честные" тащат? Или по другой причине? А если он берёт свободным временем – какой же он вор? Может, просто тунеядец – человек, принципиально не желающий трудиться? Почему? Как он до этого докатился?
Слово "честные", заключённое в кавычки, означает бесчестные. Действительно ли, передовая колхозная доярка и домовитая хозяйка Дора неразборчива в средствах, не имеет никакого понятия о человеческой чести? А если имеет, в чём она, с её точки зрения, заключается – и почему именно в этом?
А брать своими руками сработанное при условии, когда хапают и те, кто не создавал и всё равно большая часть общественного богатства пропадает, значит воровать? Если "да", то у кого? У общества? А "челядинский зять", Дора – не общество, не члены его?! Значит, у себя красть? Возможно ли сие? Каким таким чудесным образом человек может сам себя обокрасть?! А если "нет", то что по своей сути это действие означает?
И если убеждения зятя не на пустом месте зиждутся, не означает ли сие, что он прав, утверждая, что все воруют?! И что же это тогда за способ общественного производства и обмена продуктов , если распределение их происходит в значительной мере в форме данного "воровства"? Где в роли обмена – товарно-денежного или натурального, или ещё какого – выступает это самое "воровство"?
А раз Е. Сергеев не стал задаваться никакими вопросами, получается, что он не смог или не захотел залезать в глубину проблемы, отказался от теоретического решения её.
А. Горловский конечной причиной нравственного вырождения называл потребительство: "погоня за лишним заработком, за лучшим местом, за возможностью купить дублёнку, просто за личным покоем, просто за малым удовольствием иной раз заслоняет настоящие ценности жизни, превращает человека в паразита" .
Но – отчего погоня-то? Почему люди вместо того чтобы видеть смысл своей жизни в творчестве, чтобы стремиться к удовольствию от своих собственных величайших свершений, ограничивают себя всем этим вышеперечисленным малым удовольствием? Чего не хватало в хозяйственной системе нашего общества, чтобы индивидуумы так же наслаждались своей работой (в совхозе, на заводе), как Холюша на своём подворье?
Я. Удин давал такой ответ: "Много, слишком уж много людей, обретя желанный достаток, как-то замкнули свои души – и жизнь их стала пресной, хотя и сытой, богатой, даже роскошной. Выходит, корень отчуждённости – в благополучии? Да, когда оно, благополучие, становится смыслом жизни" . Как будто смыслом жизни должно являться неблагополучие!!
Ближе всех к истине, на мой взгляд, оказалась тогда критик Е. Скарлыгина. Говоря о корнях нравственного состояния народа, она писала: "…объективные причины… волевые решения "сверху", пугая противоречивостью и безрассудством, отбивали у людей тягу к земле, любовное и хозяйское отношение к ней" – ближе, теплее, но всё-таки достаточно далеко от правды, так как безрассудные решения "сверху" сами по себе являлись такими же последствиями, как и рассматриваемые нами явления нравственного порядка. Но "объективные причины" всё-таки! Это уже намёк на необходимость расширения рамок поиска. Предчувствие потребности более логичного теоретизирования. К удовлетворению надобности в этом я и перехожу в следующих главах данного сочинения.
1990