На следующее утро, собираясь на работу, Лошаков порывался прихватить с собой портфель, чтобы в мастерской ЖЭКа все узнали о его новом назначении и прониклись к нему уважением. Но в последнюю минуту передумал, решив, что портфель будет ему мешать орудовать пилой, рубанком или иным столярным инструментом. Он задвинул портфель подальше под кровать и пошёл на работу, махая словно маятниками своими длинными руками.
В тот день Лошакову не работалось: его тянуло поскорей приступить к выполнению обязанностей старшего по пятому подъезду, и навести в нём образцово-показательный порядок.
...Вечером за ужином Нина Лошакова была на редкость обходительна с мужем. Она подливала в его тарелку наваристого борща, а на второе, с картофельным пюре положила не одну, как обычно, а две поджаристые котлеты.
Выпив на десерт чашку плодово-ягодного киселя, Тимофей Лошаков погладил, заметно округлившийся после трапезы, живот, глянул ласково жене в глаза, и блаженно улыбнулся.
- Коля, - проворковала Нина, - пообещай мне, что завтра ты откажешься от этой своей общественной должности!
Лошаков тут же перестал улыбаться. И потупив взор, пробурчал тоном ребёнка не желавшего расставаться с понравившейся ему игрушкой:
- Ниночка, это не серьёзно! Вчера согласился, а сегодня уже отказался! Что люди подумают?
- Вот так, да? - вскипела Нина. - Тебе люди важнее чем я! Так я и знала!
Она бросила тряпку, которой намеревалась вытереть обеденный стол, в мойку и гаркнула:
- Вымой за собой посуду и подмети пол, начальник! - и торопливо вышла из кухни.
Несмотря на то, что вечер был испорчен, Лошаков чувствовал себя "на коне": он не сдался, не оробел. "А как же иначе, - рассуждал он, - ведь должностное лицо обязано иметь твёрдый характер... А Нина со временем это поймёт, и простит меня: она отходчивая".
В субботу, когда жена ушла по своим делам, Тимофей Лошаков решил, что самое время ознакомиться с вверенной ему подъездной документацией. Он вытащил из-под кровати портфель и извлёк из него увесистую пачку разноформатной писчей бумаги.
Надев очки, он взял верхний листок и с трудом стал читать чьи-то неразборчивые каракули. Это было заявление от пенсионерки Мухиной, проживающей в пятьдесят второй квартире, старшему по подъезду Александру Мандрику. Старушка жаловалась, что на дворе зима, а в её квартире собачий холод по причине плохого отопления. Просила принять срочные меры, пока она ещё совершенно не околела.
Лошаков взял второй листок: снова заявление! Рабочий Зайцев из семьдесят четвёртой квартиры, жаловался на частый шум по ночам в виде громкого песнопения, смеха и танцев. Всё это производили его соседи проживающие за стенкой. Из-за этого он не высыпается и не выполняет дневной нормы на заводе...
Кроме жалоб, в портфеле ничего не было. Лошаков пересчитал их: вышло - сто восемнадцать, и все на имя старшего по подъезду Александра Мандрика.
"Ага, - догадался новый "смотрящий" - значит жильцы подъезда сигнализировали Мандрику о непорядках, а он передавал эти сигналы компетентным органам для принятия решительных мер. А в портфеле - это копии заявлений, которые Мандрик сохранял для отчёта о проделанной им работе. Теперь мне всё ясно! Я тоже так смогу: мне это по силам".
От таких радужных мыслей настроение у Лошакова сразу улучшилось. Насвистывая мотив песни: "Капитан, капитан - улыбнитесь: только смелым покоряются моря!", он затолкал заявления жильцов обратно в портфель и отправился к Мандрику, чтобы выяснить, что ему делать с документацией: сдать в архив домоуправления, или Мандрик оставит их себе на память?
Продолжение следует.