Я гляжу на экран, как на рвотное…
Галич
Дубинин захлопнул том Троцкого, закинул его в сеточку над своей постелью в купе и задумался.
За окном – если приподняться на локте, было видно – проносился уже пейзаж средней полосы, припорошенный майским снегом (климатическая катастрофа давала прикурить).
Нет, опыт Льва Давидовича сегодня едва ли кому поможет. Всё по-другому на этот раз, и поди пойми как. Пока Дубинин вёл подкасты из Хасравистана и налаживал контакты, ходя по ресторанам с местными «трудовыми социалистами», в России успело подрасти какое-то новое поколение. Ни черта не смыслят, но всё хотят по-своему. Без опыта, без дисциплинированной организации, без здорового лидерского костяка.
«Я ждал это время, и вот это время пришло», - пропел Цой за дверью купе и удалился. Кто-то, видимо, проходил по коридору с гаджетом.
Не так представлял себе Дубинин это возвращение.
Годами люди проклинали весь свет, вздрагивали от каждого грохота среди ночи, обходили стороной патрули и, читая с телефона в транспорте, то и дело оглядывались на соседей, - он хорошо запомнил это жуткое состояние перед отъездом. Годами спрашивали: «Когда же? Ну когда же уже?..»
И вот всё изменилось в мгновение ока. Не от того, что умер кто-то главный и единственный. Просто разладившаяся репрессивная машина стала совсем бессистемно пожирать кого ни попадя. В том числе и тех, кто её подпитывал. Средняя элита уже не знала, кого ей больше бояться, - народа или своих. И начала быстро дрейфовать в сторону, а то и вовсе в кусты.
Так, по крайней мере, это представлял себе Дубинин.
Но дальше началось непонятное.
- Владик, может, выпьешь всё-таки? – жизнерадостный сосед изнемогал от необходимости пить в одиночестве.
- Ну, давай. – Дубинин присел на постели. Они были здесь вдвоём: поезд «Табила – Москва» оказался настолько набит, что ни плацкартного места, ни даже обычного купе взять не удалось, пришлось ехать в «СВ».
- Во-от! Так бы и сразу, - сосед налил ему водки в пластиковую рюмку. – За прекрасную, Владик, Россию будущего! Пусть нас туда доставят.
Едкая жидкость пошла по пищеводу, заставляя морщиться и злиться. На эту неизвестно чему веселящуюся рожу. На чей-то чужой аккуратный домик, проскочивший за окном. На неизвестность впереди.
- Доставляют обычно в отделение. А зовут меня Владислав.
- Ну, хорошо. Ну, пусть Владислав, - забубнил сосед. – Всё равно нам сейчас главное – до Москвы доехать. А уж там…
Вот там, да. Что там-то?..
- Тебя, Владислав, будет кто встречать?
- Товарищи, - угрюмо буркнул Дубинин, сам себе налил и быстро, не чокаясь, опрокинул внутрь вторую рюмку.
- Вон как! У тебя ускорение, - захихикал сосед. – Помнишь, мы когда маленькие ещё, было ускорение?.. Перестройка и ускорение, ха-ха… Ты солидный какой. У тебя товарищи. А меня жена встретит.
- Жена тоже может быть товарищем, - назидательно процедил Дубинин. Что он, в самом деле, взъелся на этого мужика?
- В нашем детстве все поправляли: не товарищи, мол, а господа.
- Да, как-то незаметно это совсем вышло из моды, с господами.
- Ты наливай, наливай, не стесняйся. У меня запас, - сосед хитро постучал по рюкзаку. – Меня тогда ещё припечатал один: господа, говорит, в подъездах на лестнице не пьют!.. А уж теперь мы в «СВ» пьём, не бомжи какие-нибудь. А ты, Владислав, не женат? Или у тебя жена товарищ?
- У меня всё сложно, - довольно улыбнулся Дубинин.
- Родители-то живы?
- Жив отец. Но там и правда сложно, - он несколько помрачнел.
- Жильё-то есть?
- Да всё у меня есть! – Дубинин снова разозлился. Почему вечно всем до всего дело? Можно подумать, закадычными друзьями станем. Разбежимся из поезда – и хватит. Земля хоть и круглая, да Москва-то большая, с пару Бельгий размером. Если только на трибуне он меня увидит… Так теперь и этого точно не скажешь.
- Не-е… - покачал головой сосед, внимательно всматриваясь в собутыльника.
- Чего «не-е»?
- Чего-то у тебя не хватает. А чего – не разберу.
Дубинин нетерпеливо глянул время на телефоне. Долго ещё с ним ехать?
- А закуси у тебя нет никакой? – спросил он однако.
- Есть! У меня, братец ты мой, как в Греции: всё есть. – Открыл рюкзак, начал суетливо ворошить пакеты. – Вот яйца. И соль. А хочешь, помидорчики. Угощайся!
Дубинин накинулся жадно, сметая всё с висячего столика: с самой Табилы толком не ел. Сосед чуть заметно растерялся и примял вглубь ещё какие-то пакеты в рюкзаке:
- Ускорение у тебя есть, а перестройки нет! Вот оно что.
Все эти годы, проведённые в Табиле, прекрасная Россия будущего роскошным ковром расстилалась под проницающим взором Дубинина. Положительно, время работало на него. Подкасты собирали уйму просмотров. Организации его в России удалось выйти на два косаря. Ну, набрать две тысячи участников. Это уже серьёзка. С кем-то временами случались страшные истории. Но Владислав и сам в своё время десять суток в изоляторе отсидел. Да и уехал ведь от нешуточных рисков. А у них в оргкомитете пара знаменитых бывших политзэков, прогремевших ещё в десятые годы. Теперь Дубинину удалось завязать прочные контакты с депутатами из дружественной фракции в Нацсобрании Хасравистана и даже из соседних республик. В общем, ясно было: как плотину прорвёт, всем надо баллотироваться. И устанавливать связи со вменяемыми представителями старой элиты.
Вот и прорвало. Только странно как-то. Что это за революция, состоящая из одного битья дорогостоящей техники? Дикие забастовки с отказом выдвигать требования. Молодёжь, резвящаяся на улицах, только и сумела единственный лозунг сформулировать: «Никаких выборов никуда!» Полное отсутствие конструктива. Обратная сторона недавнего режима.
Но это бы ещё ладно. Побушуют и перестанут, сколько раз видели. Кто-то же должен править всё равно: современный мегаполис – не Гуляй-поле, требует управления сложными процессами. Хуже было другое. С некоторых пор Владислав перестал получать плату от своих квартирных жильцов. Без каких-либо объяснений. На звонки они не реагировали.
Дубинин через всякое прошёл, и разнорабочим в Табиле нанимался в первые месяцы. Но разнорабочему с депутатами в ресторанах не посидеть. Ни сил, ни денег не хватит. Из матери, пока была жива, деньги приходилось тянуть только что не щипцами. Ну пенсионерка ты, болеешь, ну так займи. Без большой политики по-любому никто пенсионеров не защитит, спасибо надо говорить. Или пускай найдёт ему нормальную работу. Хоть в Табиле, хоть дистанционно. Он сказал ей чётко:
- Я хочу жить как человек.
- А мы с Лёней, по-твоему, не люди? Нам жить уже не надо?
Ну, ещё и отчима приплела. Отчим-то не дурак: сам жильё сдаёт, и только всё пишет да читает. Ноги у него, видите ли, больные.
- Ну, вы с Лёней уже свой выбор сделали. Захотели жить в дерьме – в дерьме и живёте.
После таких бесед ему становилось жалко мать. Да и одними криками не заставишь её присылать деньги. Он говорил потом и другие слова. Мать была единственным человеком за многие годы, перед которым он несколько раз даже извинялся. Впрочем, нет, - ещё и перед Таней. Но там другая история. Таню он и любил, наверное, всё ещё, и уважал: сама на кого хочешь наорёт и скрутит в бараний рог. Она его первой и надоумила, что любую жилплощадь можно сдать. Прыгая через всякие там «Я не могу, я больная» и прочие мамины сопли. Подвинуться должна ради сына.
Знакомая вокзальная площадь встретила его каким-то невиданным весельем. Ленину на памятнике был поставлен ирокез. Через плечо у Ильича болталась широкая красная лента с чёрной надписью: «Полноту безвластия – всем существам!» Ну-ну.
Дубинин ожидал неубранных сугробов и груд мусора, но нет, ничего такого. Почему-то ходилось с необыкновенной лёгкостью. Не сразу осознал: все проходники между перроном и площадью отключены. Из невидимых динамиков неслась на полную громкость невообразимая гремучая смесь: сначала «Поганая молодёжь» Летова, потом «Жизнь в полицейском государстве» Ермена, а дальше что-то новомоднее, совсем незнакомое.
- Давайте вот здесь присядем, - Дубинин указал Серёге, Лене и Наташе на относительно сухую лавочку. – Надо срочно созывать оргкомитет и принимать заявление по текущему моменту. Вообще непонятно, почему это не сделано до сих пор, - добавил он, присаживаясь. – Вы что, без меня совсем ничего не можете?.. За падение режима, но против всякого трэша. А ситуацию мы должны максимально использовать.
Кажется, они одни на этом празднике жизни были хмуроваты и сосредоточены.
- Дело не в твоём отсутствии, - сказала Наташа. – При наличии зума это ж не проблема. Не получается ничего принять. Даже собраться не получается.
- Я не понимаю, почему может не получиться, - наставительно ответил Владислав. – Это просто неумение коммуницировать, и всё.
- Наташа правду говорит, - кивнул Серёга. – Все пополам раскололись, вот именно по вопросу об осуждении трэша. И все группы на местах кто в лес, кто по дрова. Некоторые решили самораспуститься и влиться в общие ряды. А часть членов оргкомитета игнорит заседания, даже кворума не соберёшь. Существование всей организации под угрозой.
- Вы что, спятили? – Дубинин досадливо хлопнул себя по коленке. – Это моё детище. Нужно было колупаться двадцать лет, чтобы в решающий момент всё пустить по ветру? Что бы мама моя сказала, если б дожила… - Он быстро заморгал, слегка отвернувшись.
Лена сокрушённо кивнула:
- Мама твоя была героическим членом нашей организации. Как её не помнить, когда она всем помогала. Даже будь еле жива, а других из полной задницы вытягивала. Мы сами себе так не помогали, как она – нам всем… Но что же делать? Я не знаю. К нынешнему все оказались не готовы.
- Почему же не готовы? – съязвил Серёга. – Некоторые оказались только к нему и готовы. Даже слишком.
Повисла неловкая тишина.
- У кого-нибудь есть хотя бы десять тысяч? – прервал её Дубинин. – Все потянулись к карманам, набрали общими усилиями. – Хорошо, - кивнул он, принимая деньги. – А у тебя, - показал пальцем на Лену, - я в случае чего впишусь. Не сегодня, наверно, но скоро.
К ним подошёл подвыпивший благостный мужичок:
- Ребята с девчатами! Помогите горючим!
- У нас денег нет. Мы пролетарии, и нам нечего терять, кроме своих цепей, - отчеканил Владислав, пристраивая купюры в карман.
- Ну так вот же! – Мужичок радостно поднял палец. – А я как раз сражаюсь за трудовой народ! Сегодня опять в офисе очередном жгли документы на жильё. И компьютеры все – в хлам. А деньги что? Их, говорят, скоро не станет.
- Как - документы на жильё? – Дубинин сам испугался хищного своего крика и багровых пятен, выступивших, он знал, на лице.
Подмосковная электричка была всё та же. Только безногих в камуфляже, с костылями или на колясках, стало побольше. Иные вещали что-то печальное, иные просто медленно двигались, протягивая руки с коробками и кепками к более везучим пассажирам. В коробки кто-то клал купюры, кто-то – лепёшки или творожные сырки. «Интересно, сколько так в день можно набрать?» - подумал Владислав.
Те пассажиры, что сидели на скамейках, стали, кажется, поразговорчивее, чем когда-то, меньше ворчали друг на друга. Когда, запрыгнув в электричку, Дубинин шёл между скамеек к началу состава, он обратил внимание, что во многих вагонах поют. И чего только не пели – от народных песен до Визбора и от «Битлз» до Янки Дягилевой. Картины за окнами с удалением от вокзала становились всё старообразнее, но невсегда диссонировали с настроениями едущих. Скажем, надпись за «свободу трудящимся всего мира» на трёхэтажке какого-то поселкового правления, так и не содранная в 90-е, теперь неожиданно зазвучала в такт происходящим событиям. А леса с полянами остались всё теми же, только несколько поредели.
Владик задумчиво смотрел в окно, погружаясь в Подмосковье своего детства. Чуть подальше от столицы, но точно в таких же пролесках и болотцах искал он вместе со сверстниками тайно приземлившихся инопланетян… А сколько крику было, когда, забредя с мамой на соседский участок, он повыпускал всех кроликов из клеток! Больше всего Копытины ругались на маму. Потому что она всё видела и не препятствовала…
Дубинин невольно крякнул. Сейчас всё это младенчество надо крепко спрятать и заколотить досками. Он взрослый человек и едет, чтобы распорядиться своей собственностью.
Правда, Дина тоже странная. Не всегда поймёшь, на какой козе подъехать. И всегда вела себя странно.
- Ну и майские выдались! – доверительно высказался в пространство старичок, недавно усевшийся напротив. – Вот времена пошли, а? Только и успеешь, что сугробы на огороде расчистить.
Судя по его виду и одеянию, с огорода он в основном и питался. Тем не менее, лицом и речью выражал некую нервическую весёлость в стиле «пропадай, моя телега, все четыре колеса».
- А куда торопиться-то? – пробасил в ответ бочкообразный мужчина с ним рядом. – У нас теперь, я так чувствую, долго ещё будут праздники.
- А как же? – задумавшись, переспросил старичок несколько растерянно. – Ну, я на пенсии, а другие что?
- А вот так, - кивнул бочкообразный непонятно-поучительно. – Как пожелаем, так и сделаем.
В вагон вошла женщина с кипой распечаток.
- Берите бюллетень Любоберовской интернациональной коммуны, - выкликала она звучно. – Новый опыт и советы о том, как организовать снабжение и прочую жизнь в меняющихся условиях.
- Давай-ка, - отозвался бочкообразный. – Хочу про прочую жизнь! Стоит сколько?
- Кто сколько может.
Тот протянул двести рублей:
- Возьмите на прочую жизнь. А мне газетку.
Дубинин наскрёб мелочи в кармане и, оставив немного себе, тоже взял. Надо быть в курсе. Тем более, - что это за коммуна и почему там наших нет? Или уже есть?
В родном дачном посёлке всё, кажется, было по-старому. Из-за платформы выглядывает Ленин, а на голове у него – ни ирокеза, ни помойки.
Вот чёрт! И проходники работают. А он-то обрадовался, что на билете сэкономил. Придётся прыгать.
По-звериному вскарабкавшись на металлическую сетку, он перебросил своё тело на другую сторону и отпустил руки, быстро начавшие замерзать. Правая нога приземлилась в сугроб, малость вымокла, но это пустяки. Левая здорово ударилась об асфальтированную дорожку, едва прикрытую прессованным скользким снегом. Развернулся и пошёл, слегка прихрамывая. Дороги здесь особенно не чистят, но этого и никогда не было, не Москва. Приятно думать о том, что сейчас он дойдёт до дачи, отогреется и отдохнёт.
Предупреждённая звонком, Дина встретила его на крыльце. Спокойная, задумчивая, с лёгким любопытством во взгляде. Русые волосы, кажется, стали короче. Телогрейка не сумела скрыть её неистребимого величественного обаяния.
На что она только его тратит, обаяние своё, - этого Владик никогда понять не мог. Такую бы девушку да в нашу организацию! Только поглядев на неё, к нам сразу пришли бы десятки новых членов. Он так это ей и выложил в ту давнюю пору, когда ляпал всё как есть. Дину почему-то обрисованная перспектива не вдохновила, разве что на глупые злые шутки. И ведь смелая она! – уж Дубинин-то не понаслышке знал. Так нет же, взяла и совсем от общественной активности устранилась. Как такое возможно в наше время? Неужели всё из-за той статьи?.. Но он же опубликовал её. Правда, под одной своей фамилией. А что было делать? Зато статья вышла, люди читали.
Положим, не все девушки, с которыми общался Дубинин, были политически активны. Это ещё можно понять. Но он не мог простить того, что Дина спелась с матерью. И мать с отчимом этому потакали. Паскудство это – уводить от него людей.
- Что-то зябко у вас тут, - повёл плечами Владислав, без большой решительности снимая куртку.
- Ну, ты не на курорт приехал, - хмыкнула Дина.
- Ну-у… Здесь, вообще, место отдыха.
- А это кому как! В январе мне пришлось по дому в шапке ходить.
- Именно что кому как. Я ремонт здесь буду делать в ближайшее время.
- Ремо-онт? А погоду на улице видел? Считай, зима.
- Ничего.
- Ничего в холод и не поклеится.
- Ну, я не знаю… Вы же не делали тут ни черта.
- Не делали? – Разозлить Дину очень сложно, но брови её взлетели вверх. – А ты по крыльцу поднимался?
- Ну да.
- Заметил, что его починили?
- А-а… Ну да, вообще-то. Что ж, это хорошо, что починили, - хозяин похвалил.
Он с удовольствием выпил полчашки горячего чаю:
- Плесни ещё.
- А больше нету.
- Ну, чайник поставь.
- В доме воды нет.
- А как же тогда?
- На колодец надо идти. Брать вёдра и идти.
- На колодец? – Дубинин крепко задумался.
- У тебя что, совсем память отшибло?
Владик почесал затылок. В самом деле, ведь колодец был и раньше, но это не очень запомнилось, потому что к нему часто ходил кто-то другой. Или хотя бы было лето. Ну, или просто давно уж очень это было.
- Но ты не пугайся, - продолжала Дина. – Теперь не надо ходить за километр. Я недавно нашла хороший колодец почти рядом, через две улицы. Сейчас отведу. Одевайся давай. Вёдра на веранде стоят.
- А перчатки тут где-нибудь продаются? Руки мёрзнут.
- Ну, нет, здесь не продаются. В принципе, у меня есть рукавицы, которые я себе купила. Могу продать по себестоимости.
- Продать? Да ты чего? – Дубинин взглянул на неё по-детски обиженно. Откуда у неё наросла эта буржуазность?
- А ты что думал? У меня деньги на дороге не валяются.
- Ну, ладно… Кстати, о деньгах. Может быть, ты будешь платить побольше? Хотя бы ещё пятёрку?
- Не буду. Во-первых, нечем, лишних нет. Во-вторых, и так непонятно, за что я плачу пятнадцать тысяч в месяц. За продувной щелястый туалет на улице? За походы на колодец? За стирку руками в тазу? – Попутно она что-то искала в ноутбуке.
- Слушай, ну здесь, я погляжу, даже интернет есть? Не так плохо.
- Я провела вай-фай. Как бы иначе мне, по-твоему, учиться? А потом работать?
- Это хорошо, что провела, - он поощрительно кивнул.
И снова несла его электричка – обратно в Москву. Из-за проходников пришлось уже билет покупать, да и за рукавицы Дина из него вытянула. Хорошо, конечно, что она старается, хоть какой-то порядок держит, не то что Лёня. Но разговаривать с ней пипец как трудно.
Дубинин всё откладывал визит в собственную квартиру, пытаясь обеспечить себе тылы. Без денег все его планы таяли.
Он твёрдо запомнил слова своей давней наставницы в общественных делах, Хочувы: «Деньги не должны становиться проблемой. Стыдно быть меркантильным. После митинга не надо пренебрегать общим походом в ресторан: это очень сплачивает! Если не хватает денег, я не мучаюсь ерундой, просто звоню родителям и беру у них сколько мне нужно». И то сказать: родители у Хочувы всегда были при средствах. Но ведь и мероприятия свои она проводила отлично. Жаль, что уехала очень давно. Ещё задолго до начала серьёзных арестов. Но если у неё всё получалось, и теперь где-то там получается, - чем он хуже?.. Пожалуй, надо зайти к Скороходову. Вот человек с опытом, есть чему поучиться.
Под фамилией Скороходова знали лихого журналиста, любившего писать о рок-музыке и неформалах, а главным образом о хорошеньких девушках. Когда он внезапно решил наполовину переквалифицироваться в поэты, темы у него не сменились, а образы даже стали ещё грубее и натуралистичнее. Но он и тут не потерялся в толпе, будучи невероятно коммуникабельным и умея ценить нужные контакты. Злые языки утверждали, что настоящая фамилия его была Старозуев, но он предал её забвению из-за неблагозвучия и из-за каких-то засветившихся родственников, не соответствовавших его биографической легенде. Но всё это, разумеется, была либо гнусная клевета, либо чьи-то глупые шутки.
Ну вот, снова рассуждал Дубинин. Скороходов панком себя считает, но одет же всегда отлично. И по кабакам ходит. Значит, можно быть нефором и жить как человек.
Жена Скороходова – главный источник его средств – находилась, как и всякий будний день, на работе. Поэтому хозяин, позёвывая, провёл гостя сразу на кухню, предусмотрительно закрыв дверь в собственную комнату (рабочий кабинет, если хотите). Владик в неё однажды заглянул одним глазком и успел засечь такой бардак и груды хлама, какие даже матери с отчимом не снились в тяжелейшую их пору.
На кухне всё было вылизано. Лишь опорожнённые ёмкости от пива слегка нарушали целостность интерьера.
- Эх! – щебетал хозяин, непонятно, но оживлённо колдуя над столом и чайником. – Вот не было тебя здесь вчера. Какие девушки приезжали! Какие девушки!.. Целых три, и все младше двадцати пяти! – Он гордо поднял палец.
Самому ценителю было крепко за пятьдесят, что не помешало ему в одном репортаже собирательно назвать себя и свою спутницу-студентку «молодыми интеллектуалами». Так он и создал себе кличку среди некоторых остряков из анархистского круга.
Разливая чай, хозяин продолжал:
- Но ты, конечно, правильно сделал, что не стал торопиться. В хорошее трудно верить.
Дубинин понурил голову. Он никому не признавался, что приехал не навстречу переменам, а просто потому, что в Табиле без московских денег стало нечем даже платить за жильё.
- Я для начала пытаюсь домашние дела наладить, - скромно заметил он. – Вот на даче был.
- В такую холодрыгу? Знаю я твою дачу. Это разве дача! – В отзыве чувствовался знаток, но Скороходов вдруг что-то вспомнил и перебил себя. – Я-то ведь из пролетарской семьи нищей, у нас отродясь дачи не было… Ну, и что там?
- Я думал, Дина хоть двадцать будет платить. Но не выходит.
- Эта идиотка там всё ещё живёт? – Скороходова перекосило, голос его внезапно задрожал от злобы. – Я тебе тысячу раз говорил: гони ты её в шею! Пусть катится в свою глухомань. А то, понимаешь ли, жирует за твой счёт.
- Да нет, я ей даже спасибо сказал: крыльцо починено, интернет проведён. Это же и мне останется.
- Спасибо не мы должны говорить!
- А кто?
- Нам должны говорить спасибо. Что она вообще – там. И пора ей дать пинка!
- Ну, я пока всё-таки не готов. – Дубинину нравилось быть великодушным.
- Да она эзотерикой занимается! А эзотерика – это фашизм! Это контра, понимаешь ты или нет? Её давить надо! – истерил Скороходов. Всё, на что не простирались его собственные умения, будь то йоговская медитация или сочинение стихов с употреблением рифмы, вызывало у него лютую ненависть, шло по категории фашизма или ретроградства и прощалось исключительно людям, нужным ему в данный момент.
- Давай будем объективными: эзотерика – это всё-таки не всегда фашизм. – Владик окончательно преисполнился великодушия и умеренности.
Он знал: у Скороходова к Дине свой счёт. Некогда он сдавал ей свою материнскую квартиру, но возжелал большего, а в большем она предпочла ему другого человека. Хозяйская месть была страшной. Скороходов явился за пазухой у своей воинственной жены, и они выставили Дину вон – без предупреждения, в преддверии Нового года и в разгар зачётной сессии. Тот факт, что она обрела новое жильё и закончила институт, повергал журналиста в бешенство.
Сколько ни тяни, а домой всё-таки надо было попасть.
Шагая по родной улице, Владик энергично давил в себе щемящее чувство. По-настоящему он не был здесь очень давно, только пробегом. Да и пробегом не доводилось уже сколько лет. Теперь он будто бы возвращался в детство. Но никакого детства и даже юности здесь уже нет. Все умерли. Дедушка, бабушка, мама. Все, кроме Лёни. Этого, как верно сказал Скороходов, великого демагога, способного убедить кого угодно в чём угодно.
Мать всегда его защищала, но Скороходову трудно было не верить, ведь он говорил о своём бывшем друге. К счастью, здесь, на этой улице, больше нет и Лёни. Тоже ведь перебежчик, и тоже из друзей Дубинина почему-то перешёл к матери. Сегодня он был бы больным воспоминанием, занозой. Но сам съехал куда-то, оставшись вдовцом. Владислав тогда в сердцах пригрозил отчиму выселением с ментами. Так накопилось же. С кем не бывает. Вряд ли Лёня испугался (к ментам его забирали не раз), но как-то обиделся, что ли. Ну, не извиняться же перед ним.
Задумавшийся Дубинин едва не налетел на кого-то, споткнулся о чьи-то берцы. Он посторонился и хотел идти дальше. Но двое качков отскочили и преградили ему дорогу на узком скользком тротуаре.
- Хайль! – заорал один из них и выкинул вперёд правую руку.
Только этого ещё не хватало. Владислав не избегал драк, тем более с фашистской сволотой. Но выяснять отношения с квартирантами, придя с разбитой рожей – совсем не то, что сейчас нужно.
Он попробовал быстро отступить на заснеженный газон, всё ещё прихрамывая после прыжка с платформы. Его хромота, видимо, раззадорила врагов. Крепкая чужая рука вцепилась в куртку.
- Нет, ты теперь просто так не уйдёшь. Чего невежливый такой? На приветствие не отвечаешь?
Поняв, что мордобой будет всё равно, Дубинин схватил державшую его руку, пытаясь её выкрутить и одновременно держа левый кулак наготове.
Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы не ватага молодых парней и девушек, повалившая разом из двора административного здания рядом. Точнее, из здания, бывшего прежде административным.
- Кого тут поприветствовать надо? – Шедший впереди тщедушный на вид парнишка снял очки, привычным движением сунул их в карман куртки и, словно левитируя, толкнулся от земли и прыгнул обеими ногами на второго фашиста. Тот упал и начал, барахтаясь в снежной мороси, подниматься. Боны оценили количество противников и быстро слились. Тот, что хватал Дубинина, бежал далеко впереди.
- Чего они к тебе пристали? – спросил парнишка, надевая очки.
За спинами пришедших колыхалось на ветру чёрно-красное, с диагональным разделением цветов, знамя.
- Не знаю… Почуяли левака, наверно.
- А ты левак? – внимательно взглянул на него парнишка. – А почему мы тебя не знаем? Здешний? – Он засмеялся собственному, будто гопническому, вопросу. – Да нет, ты не подумай чего. Спрашиваю просто потому, что у нас тут квартальная ассамблея намечается.
- Я здешний. Просто уезжал. В Хасравистан.
- А-а, ну, с приездом. Видишь, как у нас тут всё запущено… Ходи осторожно. Следи за объявами, за листовками.
- Я Владислав.
- Лёха.
- Спасибо вам большое, ребята, а то уж я не знаю, что было бы.
- Ну, бывай! Наверно, увидимся.
Они пожали друг другу руки.
- Слышь, Лёх, а вот у вас ассамблея. – Владик слегка удержал его за руку. – Вы как-то планируете помогать хозяевам освобождать свои квартиры от охамевших жильцов?
- Хозяевам?.. Вот слово-то. Нынче у нас все – хозяева. Даже мой кот Нестор: такой же хозяин, как и я. Тут ведь как… Ты ж сам, говоришь, левак, должен понимать. Всё сложно. Если, допустим, ты однушку, двушку сдаёшь, чтобы нищую мать кормить и лечить – это одно дело. А если ты сам из трудящихся жилы тянешь… или, допустим, гребёшь бабло для красивой жизни, чтоб самому где-то там по кабакам бегать – тут разговор другой… На улице, конечно, никого не оставим. Крыша над головой будет, и тарелка каши, не вопрос. А вот с арендой теперь – всё.
- А-а… ну, понятно. – Владик слегка отвернулся.
Входного кода Дубинин не помнил, но дверь подъезда была настежь. Поднявшись на лифте, он обнаружил, что его квартира обрела массивную металлическую дверь с глазком. «Пригодится потом», подумал он и позвонил. Звонок, тоже новый, выводил замысловатую трель. От глазка Владик отошёл в сторону дверной ручки. Ждал так долго, что уже решил – никого нет. Потом из глубины приблизились к двери несколько болтающих и хохочущих мужских голосов.
- Чего надо?
- Поговорить.
Дверь приоткрылась. Всё тот же буржуй, что снял некогда квартиру, заржал:
- О-о! Кого я вижу!.. Где-то я тебя видел, правда же? Но не помню. Ступай обратно, мы теперь тут живём, уж сколько лет. Все соседи нас знают. Зато ты не всех знаешь.
- Зато я ещё много кого знаю и приведу. – Владислав уже понял, что ссылаться на права и юрисдикцию стало бесполезно.
- Приводи, приводи, - буржуй чувствительно дал ему по ноге и захлопнул дверь, быстро щёлкнув замком.
Спустившись на полпролёта, Дубинин присел на ступеньку лестницы и принялся звонить.
Почти машинально набрал Скороходову:
- Слышь, ну они тут засели. Махач намечается. Придёшь поддержать?
- Не-е, - ответил тот неожиданно чужим голосом. – Мне текст писать надо.
- Может, поснимаешь хотя бы?
- Нет, давайте уж с этим делом как-нибудь сами.
Не успел он пригласить своих, как из лифта появилась гогочущая компания. Обернувшись, Владик увидел Лёху и ещё нескольких ребят, один из которых нёс пилу-болгарку, другой – мегафон.
- О, левак! – улыбнулся Лёха. – Привет, левак.
Они позвонили в его дверь. Владик подскочил и приблизился, но спросить ничего не успел.
Не дожидаясь ответа на звонок, один из пришедших затрубил в мегафон:
- Буржуи, вываливайтесь вон! У нас болгарка. Мы вооружены и по-любому вас выкурим. Просто не хочется зря портить дверь. В этой квартире решено разместить квартальный штаб общественного снабжения!
Лифт, съездив вниз, привёз новую группу, дополнившую стан осаждающих.
Дубинин смотрел на них во все глаза.