Утро только зарождалось. Он его чувствовал, как чувствует усталая овчарка след врага. В этом утреннем его оживлении, похожем на чудо, ибо он каждый день своей жизни внутренне признавал чудом существования, было что-то светлое. Можем от того это было, что прошедший день запомнился теми событиями, которые помогают выйти из внутреннего опустошения. Врачи и психологи, они ведь всё как бы знают, называют такое состояние человека депрессией. И много советуют. Но он об этом состоянии знал слишком много - слишком много для одного человека - чтобы рассуждать о нём. Он знал главное, от этого состояния можно уйти только любя. Любя близких, друзей, любя каждый день своей жизни. Иначе чёрная сила охватит тебя своими железными щупальцами, и потащит в свой чёрный ад. В этом аду всё будет, как в чёрном мире железных щупалец, всё будет в марле, будет в огне разрушения. Этот мир живёт вот такими энергиями. И этому миру нужна твоя бессмертная душа! Он перевёл дыхание...
В магазине покупателей поутру было немного. Он клал привычные товары в пластмассовую коробку, и у прилавка увидел разноцветные тюльпаны - беззащитные среди этого холода прилавков они удивили его, и обрадовали, он быстро взял две связочки, - десять тюльпанов. Он даже не мог понять откуда они тут - ведь до 8 марта далеко, и на улице февраль, обманчивый, как ненадёжная женщина. Холодная, с просчитанным взглядом. Он принёс эти цветы родному человеку, он увидел, как засияли от радости её глаза. Это была его личная победа над миром тьмы.
Прощание
Он прощался с жизнью, как прощается влюблённый юноша со своей девушкой. Бережно говорил ей слова любви. Бережно смотрел в глаза. Бережно провожал взглядом... На столе перед ним стояла икона с распятием Христовым. Великое мистическое изображение Бога. Глаза Христа были закрыты. Венок с зловещими иглами был на голове Бога. И было покорное что то в этом Распятии. Но было и Вечное. Была победа Добра. Он иногда останавливал свой взгляд на иконе. Молчал. Он был один в комнате. Милые безделушки на столе. Земной путь завершался. Суета жизни не тянула. Родные люди кто был далеко, кто предал. Дети могли постоять за себя. Он никому не хочет быть обузой. Не хотел быть беспомощным. Он привык быть нужным. Он вообще был добрым человеком. Но мир постоянно испытывал его, озлобляя, и вот теперь он не хотел жить. За окном был утренний свет. И со стороны всё было вроде бы хорошо, если бы кто увидел сейчас этого седого по вискам мужчину. Но рядом никого не было. Шла музыка о каких то мимолетных радостях пела девушка. Всё это было рядом, и казалось не касалось его мыслей - он был точно завороженный своей болью и безразличием к себе самому.
Так видимо устало стоит дерево на ветру видя как падают последние листочки с его ветвей. Видимо так смотрит скворец на разрушенное творение рук человеческих.
Качели
Когда разрушается семейная жизнь она начинает напоминать подбитую птицу - подранок ещё по инерции какое то время летит над просторами судьбы, но сил уже нет, и сочится кровь - и мало осталось времени жизни, а вера не уходит, что всё наладится. В такое время в эту семейную драму могут втягиваться в первую очередь дети, и раны их достают, как дробинки от пальбы охотника достают кого то из стаи - в которой была подбитая птица. Но вот птица падает. Семейная жизнь закончена. Окончен полёт в стае. Остался вечный покой.
Это напоминает разрушенное здание. В нём еще всё на прежних местах, но веет неухоженностью. Почему то в разрушенных семьях бывший уютный уголок жизни становится похожим на разрушенный муравейник. Каждая вещь - это уже вещь одного человека, а не двух. Каждый метр квартиры - это уже обитель одного человека, а не двух. И даже если этот человек заходит в гости, - он просто гость в своём бывшем доме. И вещи его уже принимают, как гостя. Они не видят в нём хозяина. Вещи чувствуют человеческую трагедию, и становятся на сторону оставшегося.
Тягостное чувство потери родного дома.
Остуда
Мне порой не хочется видеть тебя. Раньше этого не было, и ты знаешь, я всегда стремился поговорить с тобой. Но стало много холода. Может ты и правду снегурочка? Или просто правда заключается в том, что тебе безразлична моя боль. Это скорее всего. Ты как бабочка млеешь от внимания мужчин - так бабочка порхает под солнечным светом среди ромашек, - это твоё естество. И вот тут какая может быть обида. Я не твой муж. Не твой любовник. И поэтому может остывают чувства. Зачем гореть огню, когда снегурочка не привыкла к теплу. И я понимаю, что я ошибся. Я принял тебя не за ту. Так бывает, когда мужчина влюбляется. Это редко бывает сейчас в жизни. Кругом остуда - холод морозит жизнь людей. Не место сейчас в ней любви. Я не в то время видимо родился. Увы. Сейчас век бабочек, век снегурочек. Сейчас не век любви. Вот так я себя убеждаю сейчас, и не хочу уже видеть тебя. Не хочу видеть твоё лукавство с другими мужчинами, твою радость от внимания их. Ты видимо родилась такой. Тебе не нужны глубокие настоящие чувства. Достаточно окружающего внимания, хамоватого и часто вульгарного.
Лунная соната
А там, где чайки чёрные
Над морем мчатся, точно тени
Нет никогда покоя
Заглянуть в глаза чёрту
По дороге, одна за другой, мчались выхоленные машины, и лиц водителей почти не было видно, точно за рулём каждой из этих разноцветных машин сидели манекены. Клавдий Цезарь, так он себя звал наедине с собой, в бесконечной дуэли со своими навязчивыми мыслями, не зная зачем, провожал взглядом из под очков машину за машиной - они его злили. Много уже лет злили. Непонятно и ему самому было, почему – может от того, что этот проезжающий мимо него мир – равнодушный и непонятный ему – вселял в него ощущение бесконечности движения, над которым он был не властен. А Клавдий Цезарь был властен над судьбами людей – или так ему казалось, или нет. Он точно не мог ответить, может ли он владеть судьбами людей, как и любой колдун, не понимающий, откуда в нём сила – сила, превращающая его в руку невидимого возмездия, и та же сила, делающая его усталым и несчастливым человеком. Клавдий Цезарь – этот тихий человек, стоявший сейчас в одиночество посредине улицы, на тротуаре, не слишком радовался утреннему ветерку, не слишком наблюдал за окружающим миром, поглощённый каким- то своим хороводом мыслей…
В небольшом неуютном кабинете на стуле сидел невысокий чернявый человек и исподлобья глядел на Цезаря, на его угрюмое, напряжённое, худое лицо, на внимательные его глаза, потом тихо сказал:
- Вы же понимаете, что у вас такая судьба.
- Я меняю чужие судьбы, - ответил негромко, и прокашлялся, вдруг, Клавдий Цезарь.
Он, украдкой, оглядел человека, напротив него, на стуле. На таком же стуле сидел и он сам. На невзрачном стуле, и даже неудобном немного.
- Я знаю, - как совсем об обычном деле, подтвердил собеседник Клавдия Цезаря – Я знаю, что это тяжело. Я и сам не думал, что доживу до того времени, что готов лечь в могилу, если только это не больно. Тяжёлое для нас время – много работы.
Что-то человеческое, и даже участливое почувствовал в интонации голоса собеседника Клавдий Цезарь, и даже с какой-то жалостью он поглядел на собеседника, вдруг, а тот, точно очнувшись, сказал:
- Такая наша работа, такая наша судьба.
В кабинете в большом здании, было тихо. Они молчали, каждый думая видимо о своём. Клавдий Цезарь отвёл взгляд от белеющего старого компьютера, и вдруг увидел зрачки собеседника, суженные, как у дикого зверя – он подумал об этом, как об обычном деле – и не удивился, только прислушался к тишине, точно ища какой-то ответ. Но тишина молчала, как и положено тишине.
Куратор
Клавдию Цезарю вдруг показалось, что в кабинете они не вдвоём, будто чья-то тень нависла над ним самим, и над молчаливым его собеседником.
- Чья я воля? – спросил Цезарь.
Чёрт очень внимательно поглядел на него своим холодным взглядом привыкших, видимо, к любым вопросам глаз.
- Ты не уверен в смысле происходящего?
- Я не уверен в том, что происходящее естественно.
- Ты хотел быть защищённым. Твои обиды…, - собеседник не стал смотреть на Клавдия – Ты был в прошлой своей жизни Цезарем.
- Я знаю.
- Ты мучаешься?
- Я хочу понять своё предназначение!
- Оно в изменении мира в угоду замыслу...
- Замыслу!
- Да.
- Чья я воля!
- Ты устал.
- Я устал …
В кабинет с улицы не проникал не единый звук. Это было точно запечатанное во времени пространство.
- В той жизни ты повелевал. В этой жизни ты претерпел много несправедливостей, и понял, что такое боль, что такое бессилие, и вот тебе дано право исправлять людские судьбы негодяев, - чёрт говорил эти слова монотонным голосом преподавателя математики, привычно излагающего давно известные ему правила.
- Почему я?
- Пути людские неисповедимы.
- Это не Божий промысел!
- Людям неведом промысел небесный, - мягко произнёс чёрт.
И закашлялся.
- Экология в этом городе ни к чёрту! – прокашлявшись, произнёс собеседник Цезаря.
Он явно давал понять, что их встреча подходит к концу.
Цезарь
Туманное утро над пустыней с её желтоватыми барханами, с её навязчивым ветром, заставляющим кутаться в плащ, казалось, не давало секунды для размышления.
- Вперёд! – выхватывая жезл легиона из колесницы, воскликнул Цезарь, и тут же дрогнули цепи одинаковых солдат, подтянутых, усталых солдат, повинуясь приказу.
- Вперёд! – вновь повторил призыв Цезарь, и жезл его бросился, казалось вместе с его словом туда, где высились белые стены осаждённой крепости.…
Конница римского войска уже мчалась вдоль длинной стены, из-за которой, точно туча навстречу людям бросилась стая стрел…
- Вперёд! – в третий раз крикнул пересохшими от знойного ветра губами Цезарь.
И строй пехоты лавиной пошёл на приступ…
Уже солнце было в зените, когда пылающий город стал как будто его земным отражением. И в огне метались защитники, метались нападающие, особенно жаркая битва, была возле проломов стен крепости – сделанных римскими стенобитными машинами. Конница добивала выскочивших из-за стен защитников крепости.
Цезарь, молча, глядел на происходящее. Гнев сделал его истуканом, он, молча, выслушивал доклады старших колонн, пробившихся в город. Он, молча, кивал седой головой без шлема, только мысленно отмечая про себя, кто из его близких военначальников уже не в этом мире. Цезарь привык к боли и победам.
- Не щадить никого! – приказал Цезарь, и может впервые поглядел на солнце, сощурился от нестерпимого его огня, и как-то внутренне затих, затих только на миг, как затихает птица просыпаясь под утро, перед тем, как начать славить мир своими трелями, потом бледный седой Цезарь приказал:
- Сжечь город!
Град обречённый
Солнце лениво скрылось за барханы, точно не в силах уже смотреть, как умирают люди в обречённом городе. На стенах среди оставшихся мужчин чернели одежды женщин, крутились вьюнами подростки, ошалевшие от крови и страха прижимались к холодным мертвецки стенам крепости дети. Раз за разом легион шёл на штурм, и раз за разом огонь со стен, тучи стрел делали этот путь легионеров усыпанный трупами. Горел город. Но стены оставались неприступными.
- Ночью они уйдут в пустыню! - сказал негромко друг по походам Цезаря низенький полководец.
- А разве они не заслужили жизнь! - резко ответил Цезарь, и прихрамывая ушёл в стоявший неподалёку шатёр.
Утром крепость опустела. Пленных её защитников распяли вдоль дороги на больших крестах - визитной карточки Цезаря. Мимо этого скорбного страшного хоровода распятий уходил легион, скрипели нагруженные добычей телеги, ржали боевые арабские скакуны, не знающие усталости. Шли колонны измотанных боем легионеров.
К ехавшему на низкорослом белом скакуне накрытом красной шёлковой тканью Цезарю подскочил разведчик, спешившись за десяток метров от военачальника, упал ниц.
- Говори! - приказал Цезарь.
- На дороге поймали странных людей, - отрапортовал разведчик - с виду пастухи, но говорят, как знахари.
- Приведите их! - приказал Цезарь, и остановив коня, слез с него - тут же был поставлен стол с яствами для Цезаря.
Привели троих уставших путников, с котомками.
- Куда шли? - вопрошал Цезарь.
- Зажглась Звезда, возвещающая, что в мир пришёл Сын Божий! - с трепетом в голосе произнёс седой в лохмотьях путник - один из троих - Мы несём ему дары...
Цезарь молча слушал, понимая, что от одного движения его руки зависит жизнь этих оборванцев.
- Пусть идут! Это не воины, - произнёс Цезарь.
Волхвы шли по обочине дороги, не таясь солдат, шли мимо распятий с умирающими людьми, шли мимо распятого уничтоженного догорающего города - по известному им святому пути.
Таксист
Всё было, как обычно - привычная дорога из Москвы. Нормальные пассажиры. И хотелось поскорее домой. Позвонил жене, всё хорошо, работаю. И лента дороги, подсвеченная фонарями, над ней огромная жёлтая Луна, полная, как яичный желток на сковородке. По транзистору то музычка, то гороскоп - " тяжёлый день... особое внимание водителям..." "Что языками чешут. А когда он был день то лёгкий! Спешить не надо, и надо" - мысль у водителя ленивая, всё внимание на дорогу - какие то знаки. Поворот на какую-то деревню, и как мираж на встречку наперекор будто всему белая легковушка, удар, юз, по металлу скрежет,руки, точно продолжение руля, удар уже по металлу ограждения дороги, юз, скрежет металла, вой тормозов, остановка.
- Все живы? - спрашивает водитель.
- Живы! - отвечает кто-то из пассажиров. Молодые мужчины. Выходят из машины. У обочины на аварийке ещё джип, подмигивает фарами, видимо что-то задело и его. Из джипа никто не выходит. Посередине дороги тот, кто и сделал аварию - какой то дед, руки развёл, точно извиняется, или молится.
- Пойду чаю попью, - говорит один из пассажиров, и не спеша уходит к заправочной станции, она рядом - там светятся и окна кафе.
У дороги чертыхается таксист.
Мужчина постарше, тихо говорит:
- Мне некогда.
Даёт водителю деньги, не считая.
- Открой багажник.
Что-то не срабатывает сразу, потом багажник поддаётся, и мужчина берёт увесистую сумку, говорит:
- Все живы!
Смотрит на Луну. И вытягивает руку. Фура мягко тормозит чуть дальше от аварии. Мужчина с сумкой прихрамывая идёт к ней. Залезает в тёплую большую кабину.
- Авария, - негромко говорит дальнобойщик.
- Да. Куда едете?
Дальнобойщик отвечает.
- По пути...
Снова дорога. Из старенького транзистора музыка, потом реклама и гороскоп: " Тяжёлый день. Осторожно на дороге..." Над дорогой полновесная Луна. Пассажир вдруг переводит дыхание, и говорит:
- Холодно сегодня.
- Ну зима же, - отвечает крупного сложения дальнобойщик. И, почему улыбается, точно вспомнив о Новогодних предстоящих днях отдыха.
Таксист в тот вечер долго думал, почему на такой скорости машину не опрокинуло... он не мог знать, что в сумке его пассажира были старинные иконы.