Этот довольно странный, не сказать курьезный эпизод мог произойти когда угодно, как в наше время, так и две тысячи лет назад, но случился он в конце восьмидесятых годов прошлого века, в ту вроде неблизкую к нам, но еще пока не совсем преданную земле эпоху, когда партия едва «рулила», а комсомол из последних сил держал по ветру парус.
Куда рулить и как ставить парус, тогда еще было принято решать на специальных мероприятиях, называвшихся в зависимости от их значимости и статуса- съезды, пленумы, ну или просто собрания- партийные, пионерские и комсомольские.
Там принимались судьбоносные и не очень решения для страны, для отрасли, коллектива, и в конце концов для отдельной личности: кое-кого снимали, кого-то назначали, бывало награждали, а порой и песочили. Вверху, в основном, награждали, внизу, как-то больше, песочили.
Эх, переломные восьмидесятые. Набившая оскомину монументальная государственная идеология, незыблемая столько десятилетий коммунистическая мораль (в которой, впрочем, ничего плохого, как выяснилось, не было), выглядела в то время, точно сова, с треском натянутая на глобус, как стираная и перештопанная позапрошлогодняя форменная куртешка на вымахавшем за лето старшекласснике. Она вызывала скорее ехидную усмешку, чем уважение и трепет. Железный занавес потихоньку осыпался, словно старая штукатурка в доме алкоголиков. Через образовавшиеся бреши, подгоняемые «Вестами и Норд-вестами», в народ стали просачивается соблазны, псевдокультурные ценности, новые чуждые нашей привычной морали смыслы. В голове у граждан происходило тотальное смешение "французского с нижегородским", где французское все больше брало верх. Но несмотря на то что «лед тронулся» комсомольский актив еще себя далеко не исчерпал. Он был, как уставшая от жизни побитая молью старуха, сидящая большей частью на печке и зыркающая вокруг недовольными глазами, но время от времени слезающая вниз, чтобы размять древние косточки и, тряхнув стариной, показать расшалившимся детишкам, носящимся по горнице, кто в доме хозяин. Нет, за вскользь брошенное словечко или за Булгакова, конечно, уже не карали, но за аморальный образ жизни, по традиции, получить по щам было вполне возможно.
Одно из подобных судилищ, о котором пойдет речь, развернулось в Институте Народного Хозяйства. Вечерело. В аудитории, где проходило заседание комсомольского актива включили свет. За двумя столами, сдвинутыми друг к другу, так что получился президиум, расселись четыре комсомольца, с потухшими неживыми взглядами. Двое юношей и две девушки. Один из них долговязый и прыщавый в очках на длинном носу, похожий чем-то на киношного солдата вермахта Ганца, был за главного. Вместе они составляли комсомольский актив факультета, его элиту. Совсем уже в недалеком будущем из них, скорее всего, получатся образцовые ниспровергатели «клятого совка», глашатаи «новой счастливой жизни» по западному образцу, а по совместительству бизнесмены, рэкетиры, депутаты, главы администраций. Но сейчас они - основной оплот уходящего в лету режима.
Перед президиумом, опустив глаза в пол, стояла девушка, даже не знаю, как ее поточнее назвать – комсомольский пассив- тёмное пятно, вместилище порока, империалистическая опухоль на теле институтской комсомольской организации. Внешне, впрочем, пятно выглядело очень симпатично, не сказать даже красиво. Среднего роста, точеная фигурка, которую подчёркивали короткая джинсовая юбка, и узкая футболка с принтом группы «Скорпионс». Распущенные по плечам русые волосы вились естественно и свободно, обрамляя открытое лицо, тонкие черты которого не испортила бы никакая косметика.
Несмотря на поздний час обсуждение, то есть бичевание, еще не начинали. Ждали какого-то куратора из райкома. Сидели, тихонько перебрасываясь друг с другом редкими дежурными словечками. Листали какие-то бумаги. Изредка бросали взгляды на "подсудимую", не обещавшие ей, впрочем, ничего хорошего. В разгар перестройки над такими холодными взглядами можно было бы даже позволить себе улыбнуться (не тридцатые все-таки на дворе), если бы только не одно Но. Вылет лебедем из комсомольской организации, а судя по разговорам актива, девушке готовилась именно эта участь, означал бы для проштрафившегося автоматическое прощание и собственно с храмом науки. Почему-то тогда считалось, что несознательным личностям, не состоящим в союзе молодежи, учеба в институте на пользу не пойдет.
Наконец появился долгожданный чин из Райкома. Худощавый молодой парень лет до тридцати, лицо интеллигентное отстраненное, светлое. Вежливо поздоровался. Скромно сел за краешек стола. Выпив воды из любезно поданного ему стакана, устало махнул рукой, мол, начинайте.
Прыщавый встал и объявил заседание открытым. Прежде чем перейти к сути вопроса он долго откашливался, а когда начал говорить, все равно пустил петуха.
- В наш комитет поступило письмо от гражданки Абрамовой В.Е. о том, что стоящая перед нами Сизова Мария Владимировна регулярно занимается сексом с ее мужем Абрамовым А.О. и соответственно регулярно получает от него ценные подарки, на средства, отвлекаемые им из бюджета своей семьи. Дальше приводится перечень подарков...
Долговязый поправил очки и принялся монотонно зачитывать, - Костюм спортивный Адидас (Турция), брошка золотая с янтарем из Ювелирторга, сережки серебряные в виде радуги, туфли летние чешские, джинсы Монтана, куртка кожаная на молнии (Венгрия), ну и так далее… Не вижу смысла оглашать весь список, он достаточно длинный.
- А вы все-таки огласите, пожалуйста, - подала голос толстенькая девушка в длинном платье и с каким-то запредельным перманентом на голове, - Мы должны изучить все обстоятельства дела.
- Потом сами посмотрите, кому интересно, - отмахнулся председатель,- Лучше давайте сначала определимся для чего мы собрались. Обсудить моральный облик Сизовой? Ее половую распущенность? Тут и так понятно. Покушение на семью- ячейку общества? Тоже, ничего нового. А вот я хотел бы начать с другого. Стоящая перед нами комсомолка (пока разумеется) Сизова, избрала для себя тернистый и извилистый путь содержанки. Да. Если оценить все подарки Сизовой, то выйдет очень круглая сумма, полученная ею, что греха таить, - председатель так пристально, посмотрел на девушку, что та вздрогнула, - За постельные услуги.
Приглашенный чин безучастно блуждал взглядом по сторонам. Ему было скучно. Наверное, это уже было сто пятьдесят пятое его такое заседание. И везде одно и то же- громкие слова, пылающие взгляды, слезы раскаяния. Увидев на доске нерешённое уравнение, райкомовский поднялся и, подойдя, стал царапать мелом по глянцевой поверхности.
- Сколько она встречается со своим ухажером? Меньше полугода? - продолжал между тем председатель, - Пусть раза два в неделю. А получила от него за это время на сколько? Тут даже невооруженным глазом…
Парень что-то посчитал, что-то прищурившись прикинул и объявил.
- Могу ошибиться, но где-то по пятьдесят долларов за встречу, то бишь за услугу у нее получается. Как элитная интердевочка зашибает. Конечно, зачем ей спину в аудиториях гнуть, а потом на народное хозяйство ишачить? Жизнь и без того удалась.
- Очень хорошо разбираетесь, смотрю, в расценках на шмотки и интимные услуги, - подал голос райкомовский гость, не отрываясь от доски.
- Это я так, фигурально, - смутился прыщавый.
- Не скромничайте. Видна хватка.
Райкомовский подошел к прыщавому и пристально посмотрел ему прямо в глаза.
- А что вы, кстати, делали вчера возле гостиницы «Космос» в семь вечера?
- Я?
- Ну не я же. Забыли уже? Напомню. Вы стояли у дверей Икаруса с надписью «Интурист» в окружении господ из Королевства Дании и о чем-то там бойко беседовали на не очень хорошем английском.
- Ах, да, - судорожно сглотнул прыщавый, - Дорогу объяснял. В музей- усадьбу Коломенское.
- А позавчера, видимо, в Третьяковскую галерею адресовали немцев. Так? Третьего же дня итальянцам в «Кусково» показывали направление. В большой сумке через плечо у вас наверняка были путеводители, только гремели они, как банки с икрой.
Парень качнулся, сделавшись меньше ростом. Его розовые прыщи на подбородке позеленели.
- Извините, товарищи, дальше продолжайте без меня, - сказал он, икая через слово, - Завьялова, за председателя. Я, как оказалось, через полчаса к зубному записан. Кариес. Совершенно из головы вылетело. Поддержу любое решение, - пролепетал он уже в дверях.
Едва закрылась дверь за прыщавым, слово взяла Завьялова- рыжая веснушчатая девица в красной пролетарской косынке, повязанной вокруг шеи будто пионерский галстук. Новую председательствующую можно было бы назвать даже симпатичной, если бы не ее немного хищное, ястребиное лицо с крючковатым носом.
- Третий курс института, на носу сессия, - начала она с места в карьер, - Партия доверила нам стать экономистами, двигать вперед народное хозяйство. Но эта… даже не знаю, как ее назвать… вместо того чтобы тратить время на учебу, не пойми, чем решила заняться. Забыв, что от этого, так сказать, происходят дети. А что значат, для нас- студенток, дети товарищи? Дети для нас значат декрет, или того хуже- отчисление. И что самое главное, выброшенные государством деньги на обучение беспринципной развратницы…
- Вот тут вы в самую точку, - подал голос райкомовский товарищ, - Аплодирую. Глубоко. Правда, нынче подобные вопросы заканчиваются чаще, увы, не декретом, а абортом. Так, что государство, как правило, не страдает. Но все равно дальновидно. Интересно, а знает ли любезный Евгений Максимович, ну тот, который с кафедры информатики, что у него от «не пойми, чего» тоже мог бы быть ребенок?
Девушка побелела лицом и схватилась за сердце.
- Не… не знает.
- Вы правы, - сказал райкомовский, - Зачем ему знать? А пошли вы на этот шаг, только для того, чтобы ничего не отвлекало вас от главного занятия, которое доверила вам партия, от учебы. Патриотично. Но все- таки зря. Хороший мальчик мог бы у вас получиться с Евгением Максимовичем.
- Мальчик?
- Да, мальчик. Закончил бы институт, устроился бы на работу в банк, подарил бы вам двух внуков. Правда погиб бы нелепо. Выезд на встречку. В крови 0,3 промилле. Ох, уж эти корпоративы.
Корпора…что? - кусая губы спросила обличительница.
- Да так, увеселительные мероприятия.
- Мне надо… выйти, - С каменным лицом сказала активистка, схватив себя за рыжую челку, - По важному делу.
По всей видимости грудь девушки распирали изрядные эмоции, которыми она не хотела делиться с присутствующими. Активистка двигалась к выходу нарочито медленно, мелкими шажками, словно была с полным мочевым пузырем. Но не донесла. Не дойдя пары шагов до двери, девушка разрыдалась и уже не видя смысла шифроваться, бегом выскочила из аудитории.
- Ну а остальные, вы тут замерзли что ли? - райкомовский представитель посмотрел на застывший в немой сцене актив, потом на часы, - Время идет. Вот вы, молодой человек, - обратился он к парню с пухлыми губами, над которыми пробивались первые усики. - Вы тоже, кажется, хотели что-то сказать?
Тот испуганно посмотрел на райкомовского.
- Я?
- Ну да. Вы ведь всю ночь не спали, готовили речь.
- Откуда… вам это известно?
- Увидел, у вас там на шпаргалке записано.
- Ах, записано, - с облегчением выдохнул парень, - Товарищи, я всю ночь готовился, думал, размышлял, не спал, - начал мямлить он, постепенно набирая обороты, -… Не спал, стараясь понять, как среди нас появляются такие красивые, с виду неприступные… твари. Вроде и относишься к ним хорошо… по-комсомольски, а потом- раз и выясняется такое, что даже смотреть в их сторону становится противно…
- Ну это понятно. А что там у вас во внутреннем кармане пиджака? - спросил райкомовский гость парня, - В левом. Фотокарточка? Не покажете? Да будет вам уже стесняться. Вокруг все свои.
Парень, часто заморгав слезящимися глазами, достал фотокарточку девушки, которая при ближайшем рассмотрении оказалась ни кем иным, как виновницей сегодняшнего мероприятия - Сизовой Марией. В кадре она стояла в душевой кабине при институтском бассейне. Формы и пропорции обнаженной натуры поражали своим совершенством, хочешь сразу на подиум, хочешь Венеру ваяй.
- Погоди, погоди, - так ты меня сфоткал что ли? - поперхнулась от возмущения Маша и протянула к парню руки, чтобы выхватить у него свое изображение, - Голую? Как ты посмел, Вадик? Я, кажется, тебе не позировала, не позволяла. Это уже знаешь ли…
- Остановись мгновенье, - сказал райкомовский, нисколько не смутившись, - Ну-ка дай ее сюда, хулиган. Не спал, говоришь?
Райкомовский взял у остолбеневшего начинающего усача снимок.
-Я бы тоже на твоем месте не уснул, - покачал головой райкомовский, брезгливо держа фотографию двумя пальцами, - Хорошая фотография… только несвежая какая-то. На-ка. Сам испачкал- сам выброси.
- Ах ты… - замахнулась на бедолагу Маша, - Извращенец…
Парень вспыхнул, как факел и, выдернув у гостя из рук фотографию, не чуя под собой ног, выскочил из аудитории.
В президиуме остался сидеть только один член комиссии- девушка, полненькая, серенькая, как степная мышь, с остервенелым перманентом на голове.
Понимая, что подходит черед ее выступления и, судя по прецедентам с предшественниками, не очень удачного, она сидела не дыша, с отведенными в сторону глазами, держа при этом руки на парте как первоклассница.
-Теперь вы, мадемуазель, - сказал райкомовский, взяв в руку указку и постучав ей по столу, - Только умоляю, не повторяться. Есть ли вам что добавить к вышесказанному?
- Есть, - раздув пошире ноздри, - начала толстенькая, - Вы только посмотрите, как эта Сизова одевается, - сказала активистка, все больше распаляя себя, - Как шалава. Поэтому-то все парни только в ее сторону и смотрят. Безобразие.
- Безобразие в том смысле, что смотрят? - уточнил райкомовский.
- Нет, - зло процедила толстенькая, - В том, что одевается. Вы посмотрите, посмотрите хотя бы на ее чулки. Ажурные. Ну разве может настоящая комсомолка носить ажурные чулки? Да еще с юбкой чуть ниже пупа. Разве так можно, чтобы подтяжки были видны при наклоне? И вообще- чулки признак развратной натуры. Колготы, колготы надо носить.
- Как вы?
- Да, - с вызовом посмотрела на райкомовского толстенькая, - Как я.
- Позвольте.
Райкомовский подошел е девушке и указкой приподнял выше колен ее длиннополую юбку. Увы, под юбкой скрывались никакие ни колготы, а самые настоящие чулки, с подтяжками и фиксаторами. Чулки были явно меньше нужного размера, поэтому едва вмещали полные бедра, выпадавшие из них словно подошедшее тесто из кастрюли.
Маша с райкомовским невольно улыбнулись.
- Вы правы, с длинной юбкой чулки носить значительно уместней, - сказал райкомовский, - Иногда, по крайней мере.
- А вот хамить, пожалуйста, не надо, - дрожащим от возмущения голосом сказала толстенькая, - Думаете, если из райкома, значит все можно. Не надо хамить.
- Господи, да кто ж хамит-то? Наоборот, я отдал должное вашей манере одеваться.
Через несколько секунд в аудитории остались двое- Мария и райкомовский.
Тот смотрел на нее доброжелательно и грустно.
- Где они, Маша, твои обвинители? - сказал тихо он, - Никто из них, так и не осудил тебя?
- Никто…
- Ну и я не осуждаю. А с этими своими отношениями, действительно, завязывай, неправильно это, нехорошо. Хоть Абрамовы и без твоего участия через два года разведутся. Но все равно- нехорошо. И в первую очередь лично для тебя.
- Как, как вам удалось? - невпопад спросила Маша райкомовского.
- Что?
- Ну так четко с ними разобраться.
- Четко? - усмехнулся он, - Нет, Маша. Четко разобрался тот, кто однажды сказал только одну фразу- Кто из вас без греха, тот первым брось в нее камень. Это, да. Но нынче такое, увы, уже не работает. Другой век.
«Странный он какой-то, - подумала Маша, глядя на своего спасителя, - Про камни какие-то говорит. Непонятный. Да и не похож он на райкомовских. Вон даже глазки не строит. Хотя мог бы. Ему сейчас все карты в руки.»
- А вы действительно из Райкома? - уточнила она на всякий случай.
- Отчасти.
- Выше значит.
Незнакомец загадочно улыбнулся.
- Из Горкома?
- Незнакомец, еще шире улыбнувшись, отрицательно покачал головой.
- ЦК? - аж поперхнулась от такой своей догадки девушка.
- Тебе не понять, откуда я, Маша, - ласково положил ей на плечо руку незнакомец, - Пока не понять. Рано еще. Потом… все потом. А сейчас иди… и больше не греши…
Пораженная до глубины души Маша, вышла из аудитории, блеснув на прощанье сережками в виде радуги.
Райкомовский проводил ее долгим взглядом.
- Это-то еще что, - сказал он себе, когда девушка вышла. - Скоро наступят еще более интересные времена, когда ее дочка сможет запросто получить за такие же вот серьги, с подачи будущих блюстителей нравственности, аж пятнадцать суток ареста. Нет, ничего за две тысячи лет не меняется…
Райкомовский вздохнул и повернувшись к доске, продолжил решать уравнение…