''Хождение по мукам'', или ''В семье не без урода''.
Основано на реальных событиях.
Говорят, что в семье не без урода. Но уродство — уродству рознь. Ещё в юности Татьянаа убедилась, что моральное уродство намного страшнее, чем физическое, потому как характеризуется не только предательством и подлостью, но и пакостностью. При столкновении с таким «явлением»» не знаешь, как воспринимать его, что ему противопоставить, как с ним бороться, потому как имеет оно зачастую извращённую, недюжинную силу, как стихия: тайфун, землетрясение или сель.
После смерти бабушки, и её скоропалительных похорон (в Узбекистане, если смерть наступила утром, то вечером умерший уже должен быть захоронен, а если вечером - то похороны непременно должны состояться утром), бездетная узбекская пара, у которой семья Татьяны снимали квартиру, на следующий день настояла, чтобы они съехали, и освободили их хибарку на две крошечные комнаты, где они жили втроём — бабушка, мама и Татьяна.
Смерть бабушки, как оказалось, в этом жилище была уже не первой, и для хозяев являлась плохой рекламой, потому что отпугивала потенциальных квартирантов.
Плату за жильё они драли весьма завышенную, хотя причин для этого не было, потому как удобств в нём не было никаких, кроме кроватей, стола и небольшого платяного шкафа.
Запрещалось почти всё: не ходи, не шуми, не води... Не разрешалось даже пользоваться электроприборами, чтобы много не платить за электроэнергию. Ни утюг, ни электроплитку нельзя было включать, и поэтому приходилось готовить в сарае - импровизированной кухне, на допотопном керогазе, как во время войны, хотя на дворе заканчивался шестьдесят девятый год. Человечество осваивало космос, возводило новые города, заводы, электростанции, а тут такая «довоенная цивилизация»...
Удивляла неприкрытая жадность этих людей. Хотя было что-то ещё, но тогда Таня не понимала что именно, потому как прожила к тому времени в Узбекистане чуть больше года. Откровенно косые взгляды, слова брошенные если не с ненавистью, то со злостью — не вызывали ответных добрых чувств, поэтому мать и дочь старались как можно реже попадаться на глаза к «хозяевам жизни», как однажды определила своё положение хозяйка дома - Райхон.
-Вы здесь никто - это наша узбекская земля поэтому мы имеем право на всё а у вас нет никаких прав.
Им даже суток не было дано для того, чтобы как-то устроиться. Куда они пойдут, что с нами станет, «хозяев жизни» не волновало — хоть на улицу. И Таня с мамой ушли действительно, почти на улицу. Гулистан городок небольшой, всего 50-60 тысяч жителей. Найти квартиру в нём непросто - её почти никто и не сдавал.
Собственно сожалений особых по поводу того, что их «попросили» освободить жильё, не было: уж очень тяжёлые и горькие воспоминания с ним были связаны и для Раисы Лукъяновны, и для Тани.
Некоторое время они жили в полуразвалившемся домишке на территории организации, где работали. Рядом жили не-то бомжи, не-то бродяги, осевшие на какое-то время в данном заведении. Хотя Таня не понимала не понимаю, как таких можно держать на работе, ведь каждый вечер они напивались до поросячьего визга, а потом начинали выяснять отношения с нецензурной бранью, мордобоем и «танцами с саблями» - то бишь с ножами.
Середина октября. В Узбекистане это ещё российская осень, и хлопковый сезон, можно сказать, в самом разгаре, а потому на поиски новой квартиры не было времени: каждый день вместо рабочего кабинета, бескрайние хлопковые поля с «белым золотом» Родины. Собирай и собирай. Есть ли желание, нет ли желание — собирай. Есть ли здоровье, нет ли его — всё равно собирай. Обращаться в поликлинику бесполезно - бюллетень не дадут, заявив, что симулируешь болезнь, чтобы не собирать хлопок.
Возвращаясь после такой «работы», нужно было ещё умудриться что-нибудь сготовить на электроплитке, а затем свалиться в холодную постель, чтобы на следующий день, сгибаясь в три погибели под весом фартука, с отсыревшим, отяжелевшим хлопком, таскать его целый день по размякшему от осенних дождей полю.
Вот и приходилось мириться с буйными, не просыхающими от пьянки, соседями. Единственный плюс от всего этого было лишь то, что они жили своей жизнью и их с матерью не трогали. Пока не трогали...
С каждым днём становилось всё прохладней, дожди прекращались лишь ненадолго, а в нашем жилье не было отопления: даже какой-нибудь захудалой железной печки-буржуйки и то не было. Радовались уже тому, что есть электричество и никто не запрещает пользоваться электроплиткой, а значит можно что-то приготовить горяченькое, вскипятить чай.
Так и октябрь закончился и ноябрь подошёл к концу. Соседи уже начали коситься, видимо, принимая за своих, даже пьяные глазки пытались строить. Но, когда поняли, что с ними общаться никто не собирается, стали возмущаться в открытую, стараясь унизить и дать понять, что и мы такие же, как они, если живут в этом «бомжатнике»
Вот тут-то и нарисовался этот «герой»: Наймит Лев Семёнович. Работал он там же - в тресте «Облколхлзстрой» в отделе снабжения, и видимо, слышал о бедствиях матери и дочери. И однажды, придя в бухгалтерию, сказал матери:
-Раиса Лукъяновна, я слышал, что вы хотите снять квартиру?
-Да, - ответила она, - Слухи вас не обманули. А, что у вас есть знакомые, которые сдают квартиру?
-Тут такое дело, - замялся он. -Вы же знаете, что я работаю снабженцем... Часто бываю в командировках...
-А мне до этого какое дело? - не поняла мама. -Бывайте себе — на здоровье.
-Квартира у меня двухкомнатная — я живу в ней один...
-Господи, как же вы долго излагаете свою мысль, Лев Семёнович! - начала терять терпение Раиса. - Уж рожайте, наконец!
-Я бы мог вам сдать одну комнату, - дошёл до сути он. - Меня часто не бывает дома, а квартира пустует...
Так мать с дочерью и попали на квартиру по улице Гагарина, которая находилась напротив Гулистанского хлебокомбината», где Раиса до этого работала.
Это был какой-то неправильный еврей — из ряда вон выходящий. В тогдашнем представлении Тани -еврей — эточеловек умный, немного хитроватый (уж ни без этого). А ещё: умеющий вести дела, бережливый: где-нибудь в заначке у такого всегда что-то на чёрный день отложено. Если врач, то отменный, если сапожник или дантист — опять-таки один из лучших. В общем: человек не из последних — достойный, как говорится, член общества.
Что представлял из себя на самом деле Наймит? На вид ему было лет 48-50, сухощавый, жилистый, волосы короткие, тёмные. Не красавец, но и не урод. Увидишь такого — пройдёшь мимо, ничем не зацепившись: ни взглядом, ни мыслью. Словом, самый обычный мужчина, если с ним близко не знаком.
Поначалу казалось, что от предков ему достались только инициалы. Оказалось — не только. Но в хитрости ему отказать было нельзя: когда стал вопрос о его выселении из двухкомнатной квартиры, за аморальное поведение, «позорящее честь советского человека», и за то, что он один занимал двухкомнатную квартиру, Наймит объявил «заинтересованным лицам», что к нему приехали жена и дочь. После чего и сдал Раисе И Татьяне одну комнату в своей квартире.
Жаль только, что они узнали об этом спустя некоторое время, которого ему вполне хватило, чтобы закрыть вопрос с выселением.
Поздно узнали, когда влипли уже по самые ушки, или как кур во щи попали...
Оплату Лев Семёнович потребовал сразу и за месяц вперёд, видимо, опасаясь, что ему не заплатят. Пропил её сразу в тот же день. Домой пришёл после двенадцати ночи. Долго бродил из кухни в туалет, из туалета в свою комнату, потом снова на кухню. Мычал что-то нечленораздельное, ронял посуду и матерился. Затих часа в два, но и во сне продолжал что-то мычать.
Чуть позже стало понятно, что это было за мычание: он «пел песни» - хотя ни пением, ни тем более песнями это было назвать нельзя. Это была блатная матерщина, стилизованная под песню:
-Суки, .ляди, я ваш дядя!
Вы племянницы мои!
Приходите, суки, .ляди...
Дальше уже шла полная нецензурщина.
Эта «песня», как видно, была его любимой. Были и другие — но я не рискую их приводить. Эта была самая «приличная» из всего его репертуара.
Через неделю хронический радикулит скрутил Раису прямо на хлопковом поле, и её увезли в больницу. За три дня купировали обострение и направили на реабилитацию в санаторий «Джитысайские минеральные воды», а я осталась один на один с этим чудовищем.
И Наймит оборзел совсем: пил, горланил всякую похабщину, приводил «племянниц», устраивая пьяные оргии.
Таня закрывалась в своей комнате, стараясь не подавать признаков жизни.
Если она приходила с работы раньше его, то ещё успевала согреть чайник и попить горячего чая с булкой. Если первым приходил он, то попасть в квартиру она уже не могла, потому что он оставлял свой ключ в замочной скважине и открыть дверь было не возможно.
Она долго стучала в дверь, чтобы он, наконец, открыл её. Кто кого брал на измор, Таня не знала: не знаю: ей просто некуда было идти, а ночевать на улице или на вокзале она не могла. На улице страшно, да и холодновато, а вокзал запирался на ночь и всех его «обитателей» просто выпроваживали на улицу.
Очень часто мне приходилось стучать в дверь по часу и больше.
Заспанный, со всклокоченными волосами, Наймит, наконец, открывал двери, с выражением явного недовольства на лице, сопровождая свои действия самой нецензурной бранью. Однажды Таня не выдержала его издевательств и сказала, что он — «кошачий вы****ок».
Он посмотрел на неё не то с удивлением, не то с любопытством и сказал:
-Во придумала — так придумала!
И зашаркал от двери прочь.
Снова бродил, как привидение, из угла в угол, булькал, орал и гремел, а ночью начал ломиться к ей в дверь.Таня приготовилась к нападению, сжимая в руке маленький топорик, который раньше валялся под столом на кухне. Замок не выдержал и треснул — дверь начала открываться, но Наймит, словно осознал что-то, или почувствовал, и захлопнул её назад. На сей раз всё обошлось без «кровопролития».
В последующие дни я старалась прийти с работы на час раньше, быстро пила чай, потом уходила в комнату и передвигала кровать к двери, чтобы её невозможно было открыть, не потревожив её: круглосуточное бдение выматывает даже молодых, и отдыхать всё же нужно. Рядом с кроватью она вынуждена была держать топорик — на всякий случай.
Дальше всё продолжалось без изменения репертуара: пьяные оргии, блатной ор, «племянницы», правда больше в её комнату хозяин не рвался.
Декабрь подходил к логическому завершению, но отопления в домах не было, как и горячей воды. Отопление в городе давали не раньше 31-го числа — в качестве новогоднего подарка, а после него снова отключали до более холодных времён.
Раиса вернулась из санатория 30-го декабря, и Таня, конечно, рассказала ей про все «художества» хозяина. В этот день они ночевали у маминой подруги Таисии Николаевны.
На следующий день попасть в съёмную квартиру они не смогли: Наймит вновь оставил колюч в замке, и ни на какие стуки не реагировал. Пришлось лезть в окно, которое Таня в последние дни, на всякий случай, оставляла не запертым.
Когда они все втроём: Таня Раиса, мама и Таисия Николаевна были уже внутри, Наймит, наконец, очухался и стал предъявлять претензии:
-Как вы сюда попали? Я вас не впускал! А ну пошли все отсюда, пока я не позвал милицию!
Таня с матерью схватили хозяина за руки и с криками:
-Караул! Помогите! Убивают! - под смех Таисии Николаевны вышвырнули его в одном трико и тапочках на лестничную площадку.
От такой «наглости» Наймит опешил и даже не сопротивлялся.
Ни какую милицию он, конечно, не позвал — это было не в его интересах, да и вообще орать не стал, а спокойненько убрался к «племянницам». Так что Новый Год мать и дочь встретили хоть и не по праздничному, но спокойно.
После праздника Раиса перешла работать из треста в строительную организацию и им выделили для жилья вагончик, специально приспособленный под жильё.
Больше они никогда не видели Наймита, стараясь забыть это чудовище, как дурной сон. Но вести о нём всё же изредка доходили: в скором времени его выселили из квартиры, отдав жильё семье с двумя детьми.
Что стало с ним в дальнейшем, они так и не узнала, да и не хотели знать.
Так что вывод «в семье не без урода» пришлось испытать, как говорится, на собственной жизни. Если честно, то большего уродства Тане встречать не доводилось. Возможно, ещё повезло, но впечатление о «людях еврейской национальности» было испорчено вконец и на всю жизнь. Увы: слова — словами, но дела и поступки говорят сами за себя краше слов.
Продолжение следует: