Сексуальная жизнь Николая Петровича

Юлия Вениг
Понукаемый Софьей Вадимовной взобрался Николай Петрович на крышу ради необходимой, ежегодной гигиенической процедуры очистки от накопившегося.

А там небо! Голубое! И Солнце согрело вдруг тоненькую кожу его век.

И его домишко, и дома богатых соседей казались совсем ничтожными на фоне великолепия  снежных  холмов  придомовых участков и яркого света февраля.

Ну и куда девать снег с крыши? Статуи лепить из него?
А ведь это мысль! Слепить Нимфу! Поставить на вершину самого высокого снежного холма, и Софочка не доберется.

О, это будет его личная статуя Свободы! Не надо обнажённой груди, не надо этой остервенелой баррикадности - его статуя будет тонкой, нежной, в летящих одеждах.
Ясные глаза, по-детски пухлые губы, высокая шейка и чудесная грудь. Мягкие пушистые волосы выбиваются из-под широкополой шляпки... Господи, вот оно счастье - то!

Супруга не доберется до неё! Можно соврать, что это для внучки фея. Внучка попросила! Ради Свободы можно и соврать.

Для Софочки на холмах поменьше нужно налепить фаллосы разных размеров. Она по утрам будет со злостью обламывать им головки и успокаиваться.

Николай Петрович блаженствовал и грезил наяву. Явился ему Архимед, сообщил, что каждому мужику дарован рычаг, и если мужик - достойная точка приложения, то может перевернуть, знаете ли...
Потом лохматый Мюрат поинтересовался: "Как твоя сексуальная жизнь, Гражданин?"
Николай Петрович бодро откликнулся:
-Как у всех у нас тут!
-Я рад за тебя, Гражданин! - угомонился Мюрат.

А наш гражданин потерял равновесие и спланировал в сугроб. Уткнувшись в снег носом, он вдруг подумал, что переворачивать мир не нужно. Во-первых, в районе солнечного сплетения кишки его мощно скрутил нравственный императив. Во-вторых, репрессии супруги  - это знаете ли... Софья Вадимовна  - женщина мощная и безжалостная.

Вспомнил он, как утром она заглянула в его чулан и поинтересовалась рычагом:
- Николай! Что? Опять встал? Говорю же, нужно с ночи привязывать пакетик со снегом. Одно беспокойство от тебя!

Николай Петрович в сугробе перевернулся на спину и вдруг заплакал. В конце концов Нимфа могла бы и сама потрудиться, найти его и спасти!

Потом он встал на четвереньки и пополз к дому, к миске...
В умилении он думал, что его удел - светлая слеза на щеке и прозрачная сопля на щегольской бородке, вмерзшие по воле стылого февраля.