Сегодня исполняется 81 год со дня прорыва блокады.
Советским людям, выжившим в годы блокады, несмотря ни на что, посвящается.
2010 год, Санкт-Петербург
Проснувшись среди ночи, Анна Петровна захотела пить. Привычно протянув руку к тумбочке, поняла, что чашки с водой нет. Тяжело вздохнув, пошла в кухню, а подойдя к двери, она услышала странную возню: будто кто-то шелестел пакетом. Открыв дверь, старушка вздрогнула от неожиданности: около буфета стоял мальчик и жадно ел хлеб. Анна Петровна схватилась за сердце и чуть не упала. Увидев женщину, мальчик тоже испугался и присел. Они смотрели друг на друга несколько секунд в смятении. Лунный свет лился сквозь незашторенное окно, хорошо освещая ребенка.
Его нестриженные грязные волосы свисали клоками, растянутый свитер болтался на худеньком теле, темные круги залегли под огромными глазами. Худоба мальчика была болезненна. К горлу Анны Петровны подкатил ком, она не понимала, что происходит. То ли она уже умерла, то ли ей снится сон, а может быть сошла с ума? Это был Гриша — соседский мальчик из далекого 1941 года.
Анна Петровна тоже присела на табурет, Гриша боязливо смотрел на старушку.
— Гриша? Это ты? — наконец-то решилась задать вопрос женщина.
«Живой!» — чуть не вскрикнула старушка.
Мальчик вздрогнул, услышав свое имя, и втянул голову в плечи, тихо ответил:
— Я. А вы кто, бабушка? — в свою очередь спросил он.
— Гриша, ты только не волнуйся, я сама ничего не понимаю. Но ты, кажется, попал в будущее. А я Аня, — быстро проговорила Анна Петровна.
— Какая Аня? — встревоженно переспросил мальчик, заикаясь.
— Васильева! — прошептала Анна Петровна. — Только ты не волнуйся! — снова попросила она. — Ты как сюда попал? — спросила старушка.
— Не знаю! — ответил Гриша. — Я обои оторвал и газету странную увидел, цветную с картинками, у нас таких нет, там мясо было нарисовано, так мне захотелось. Больше ничего не помню. Очнулся здесь, думал помер и в рай попал. Хлеб какой вкусный, белый, я давно такой не ел. А куда я попал? — спросил мальчик. — Вы кто?
У Анны Петровны потекли слезы, она хорошо помнила этого мальчишку. Они жили в трехкомнатной коммуналке через стенку. Его отец погиб в первые дни войны, а мать выжила, также как и Анна Петровна, ее маленький сынишка Витя тоже выжил, а Гриши не стало прямо перед Новым 1942 годом, двадцать девятого или тридцатого декабря. Анна Петровна силилась вспомнить и не смогла.
Вдруг ее словно ударило током. Летом сын привел рабочих, чтобы отремонтировать ее комнату. Когда они очищали стены до кирпича, так решил сын, то Анна Петровна увидела кое-где старые приклеенные газеты. И она вспомнила, как двадцать первого июня отец успел оклеить комнату, собираясь делать ремонт...
А нынче сын ругался с ней:
— Мама, ну какие газеты? Никто уже давно не использует этот старый метод.
Но Анна Петровна твердо стояла на своем:
— Хочу газеты.
И она вспомнила, что действительно Андрей принес цветные яркие газеты, возможно там были и статьи про еду. Ими оклеили стены, сверху поклеили красивые бежевые обои.
Анна Петровна посмотрела на Гришу и, стараясь его не напугать, еще раз проговорила:
— Гришенька, ты не бойся! Мне кажется, что ты каким-то образом увидел газету из моего времени и потому оказался здесь. Я Аня Васильева, твоя соседка. В 1941 году мне было десять лет, а тебе двенадцать.
Гриша в ужасе смотрел на нее и, наверное, ничего не понимал. Скорее всего, он принял ее за сумасшедшую старуху. Тогда многие сходили с ума от голода.
— Я сейчас включу свет, и ты поймешь, что ты не дома.
Анна Петровна потихоньку встала и щелкнула выключателем. Гриша крепко зажмурил глаза от яркого света, потом медленно открыл.
Анна Петровна плакала, сердце гулко стучало, готовое вот-вот выпрыгнуть, ей хотелось обнять мальчика, крепко прижать его, но она не смела, не желая напугать его еще сильнее.
— Какое сегодня число, Гриша? — волнуясь, спросила Анна Петровна.
— Двадцать восьмое декабря, — машинально прошептал Гриша. — А почему у вас стекла не заклеены? — спросил мальчик, прислушиваясь к тишине.
— Какой год? — не обращая внимание на его вопрос, уточнила Анна Петровна.
— Сорок первый, — еще тише ответил ребенок. — Тепло как, мне даже жарко стало.
— Гришенька, а здесь двадцать восьмое декабря, две тысячи десятого года, — прошептала Анна Петровна. — Война давно кончилась.
Гриша вздрогнул, услышав про окончание войны. Он озирался вокруг себя, удивленно смотрел на огромный холодильник, на шкафчики, на плиту и стиральную машину. Анне Петровне показалось, что он не расслышал или не понял ее.
— Пойдем, я покажу тебе квартиру, — предложила старушка.
— А можно я еще хлеба возьму? — спросил мальчик.
Старушка посмотрела на батон и поняла, что мальчик откусил приличный кусок. Ей было жаль голодного мальчика. Она мгновенно вспомнила, как сама семьдесят лет назад все время хотела есть, не могла ни о чем другом думать, кроме еды, но она боялась, как бы мальчику не стало плохо, и потому мягко сказала:
— Гришенька, пока хватит. Давай я тебе лучше чайку с сахарком дам, — предложила она.
Мальчик внимательно посмотрел на нее голодными, широко открытыми запавшими глазами:
— А у вас есть сахар? — спросил он, часто моргая.
Анна Петровна поняла, что он до сих пор не представляет, куда попал. Что нет войны, нет голода, что прошло очень много лет. Старушка засуетилась, подожгла газовую плиту и поставила чайник. Мальчик попятился, потрясено глядя на огонь.
— Это что такое? — изумленно спросил он.
— Мы сейчас с тобой чайку попьем, — отвлекла его Анна Петровна.
— Настоящего? — спросил мальчик, и его глаза снова заблестели.
— Конечно! — улыбнулась старушка и достала заварку. — А пока он закипит, пойдем руки помоем, — предложила она.
Все еще растерянно глядя по сторонам, мальчик позволил взять себя за руку и повести по коридору.
«Да, многое изменилось с тех пор, просто до неузнаваемости», — думала Анна Петровна, стараясь взглянуть на все глазами Гриши.
Перед дверью в ванную комнату остановилась и сказала:
— Ты только не пугайся, ладно?
Ребенок рассматривал белоснежный кафель, раковину, блестящие краны и зеркало. Кусок розового душистого мыла просто привел в восторг.
— А вы где это все взяли? — пораженно спросил он, посмотрев старушке прямо в глаза.
Она снова не ответила на его вопрос, потому что не знала, что сказать. Она представила, что было бы с ней, если бы она, маленькая, слабенькая, больная, голодная девочка из 1941 года вдруг попала в такую роскошь, где тепло, много еды, не стреляют и не бомбят.
Анна Петровна открыла кран и мальчик боязливо подставил руки.
— Горячая! — радостно рассмеялся он.
Анна Петровна засмеялась вместе с ним.
— Мы попьем чайку, а потом ты искупаешься! Хорошо? — спросила она.
— Вот здесь? — ахнул мальчишка и засветился от восхищения. — Но сначала попьем чаю, ладно? — Гриша умоляюще посмотрел на Анну Петровну.
Она кивнула и погладила его по голове.
Вернувшись в кухню, они сели за стол. Анна Петровна налила Грише крепкого чая и дала кусок рафинада. После блокады она ела только такой сахар. Покупала его всегда много, поддерживая запас минимум пять коробок. Мальчик моментально съел сахар и обжигаясь быстро выпил чай.
— И правда настоящий, — промолвил он. — Папка как-то тоже приносил индийский, ох и вкусный был.
Мальчик оглянулся на плиту и сказал:
— А у нас долго закипает. Можно мне еще сахара? — он предано взглянул на Анну Петровну.
— Гриша, пока хватит. Давай попозже. Я тебе супчика сварю.
Мысли в голове пожилой женщины молниеносно сменяли одна другую:
«Как такое возможно? — думала она, — что вообще происходит? Как быть дальше? Гриша не может оставаться в моем времени! Ему нужно возвращаться, но как?»
В этот момент Анну Петровну обдало жаром. Она точно вспомнила, что он умер двадцать девятого декабря. На следующий день сообщили по радио об освобождении Калуги, но ее мама не смела порадоваться, потому что Гриши не стало. Мать Анны Петровны была родом оттуда.
«Это что же получается? — в ужасе подумала старушка. — Гриша завтра умрет? Но он умер от голода в Лениграде, а сейчас он сытый, и я еще его хорошо накормлю».
— Гришенька, — ласково проговорила она, — пойдем, я тебе налью ванну, искупаешься, переоденешься, а потом снова покушаешь.
У Анны Петровны частенько гостил ее правнук Никита. Старушка вспомнила, что у нее есть его вещи. Никите было семь лет, но Гриша был такой худой и маленький, что вещи Никиты ему будут впору. Гриша все с тем же восхищением более внимательно осмотрел ванную комнату.
— Ты купайся, вот тебе мочалка, мыло, а полотенце и одежду я тебе сейчас принесу, — сказала Анна Петровна.
— Так вот же, — кивнул Гриша, — сколько полотенец висит, — радостно заметил мальчик, указывая на разноцветные махровые полотенца, висевшие на стене.
— Я тебе чистое принесу, — сказала старушка, — купайся пока.
Через час Гриша, чисто вымытый и причесанный, сидел в кухне и уплетал рыбный суп, накрошив туда хлеба.
— Я всегда так до войны ел, — сообщил он, — а можно еще кусочек? — стесняясь спросил он.
Анна Петровна кивнула, хотя очень боялась, что мальчику может стать плохо.
Осоловев от еды, он уснул тут же за столом. Старушка попыталась его поднять, но у нее ничего не вышло. Тогда она придвинула табурет поближе, чтобы быть готовой в любой момент поддержать мальчика, если он вдруг упадет, и до самого утра охраняла его тихий, сытый, безмятежный сон.
Утром Гриша проснулся, и в недоумении уставился на Анну Петровну. Он думал, что его сон все еще продолжается, а он только и мечтал, чтобы он не заканчивался никогда.
Гриша слегка прикоснулся к задремавшей старушке. Она открыла глаза. Ночь прошла, но не унесла с собой наваждение. Гриша сидел рядом, абсолютно живой, из плоти и крови.
Мысли снова перегоняли друг друга, но Анна Петровна приняла решение, которым всегда пользовалась: делай, что нужно, и будь, что будет.
А нужно было кормить голодного ребенка. Когда она достала яйца, радости мальчишки не было предела.
Анна Петровна хотела откормить, обогреть этого маленького мальчика, она не хотела его никуда отпускать. Мысль о том, что Гриши не станет, ее все еще не покидала. Снова хорошо поев, Гриша вдруг грустно сказал:
— А мама и Витя — голодные.
— Я знаю, — прошептала Анна Петровна, — и моя мама голодная, и я сама.
— Аня, — проговорил Гриша, и Анна Петровна поняла, что он теперь осознает все, что происходит, — со мной произошло чудо, но это не моя жизнь и не мое время, — горестно покачал головой Гриша. — Меня ждет мама, Витя. Они волнуются. Мне нужно возвращаться, я не могу их бросить, помоги мне, Аня. Как мне вернуться?
Анна Петровна обняла мальчика:
— Гришенька, давай ты еще сегодня у меня погостишь, покушаешь, а завтра мы подумаем, как тебя отправить.
Анна Петровна еще не представляла, как Гриша вернется в сорок первый, но ее мозг судорожно соображал, что дать мальчишке, чтобы там в холодном, голодном, мрачном, мертвом Ленинграде ее близкие, любимые люди продержались как можно дольше.
«Шоколад, бульонных кубиков можно рассовать по карманам штук сто, хлеба, сала, чеснока». Но главное, она боялась его отпускать, зная, что он там должен умереть. А здесь вот он, живой!
У нее теплилась слабая надежда, что если Гришу отправить не сегодня, двадцать девятого декабря, а завтра. тридцатого, то он не умрет. Хотя она и представления не имела, как течет время в параллельном пространстве.
«Я же его немного откормила, — успокаивала себя старушка, — и продуктов дам с собой, сколько унесет! Да сколько он унесет?» — с досадой думала Анна Петровна. Гриша был совсем слабенький и худенький.
В этот момент мальчишка, словно прочитав ее мысли, сказал:
— Аня, ты не думай, я сильный. Я могу много унести.
Анна Петровна заплакала и пошла в комнату, позвав с собой Гришу. Время приближалось к обеду, солнышко ненадолго появилось в сером, пасмурном небе. Со двора доносились слабые звуки. Анна Петровна не стала открывать стеклопакет, чтобы не будоражить Гришу незнакомым шумом. Но мальчишка сам подошел к окну и стал завороженно наблюдать за всем происходящим.
— Вот здорово, — радостно проговорил он, — просто фантастика.
Анна Петровна тоже подошла к окну. Со двора выезжал автомобиль, еще два стояли припаркованные.
— Гриша, у нас много дел, — напомнила она мальчику. — Сегодня мы все соберем, а завтра постараемся отправить тебя назад.
— Как? — заинтересованно спросил Гриша.
— Я много читала фантастических историй. В них как правило возврат происходит также как и приход. У меня есть вырезка из газеты 1941 года. Я тебе ее покажу. Вдруг, сработает? — Анна Петровна посмотрела на Гришу внимательно. Мальчик лишь пожал плечом.
— Я сошью две легких сумки, — продолжала Анна Петровна. — В них мы положим продукты. Кое-что придется докупить. Я схожу на рынок, а ты пока поспишь. Хорошо?
— Да, Аня. А можно я еще покушаю? — робко спросил Гриша.
Старушка всплеснула руками:
— Конечно! Я тебе сейчас курочку поджарю, и с собой возьмешь.
К вечеру все было готово к отправлению в 1941 год.
В это время в том далеком страшном году, Гриша уже был бы мертв.
А в 2010 он остался жив. Глаза его больше не блестели голодным блеском, а светились теплым светом. Даже щечки ребенка немного порозовели.
Анне Петровне не хотелось отпускать Гришу, да что там! Ей было очень страшно его отпускать.
— Гриша, блокаду прорвут восемнадцатого января сорок третьего года. Вам надо продержаться еще год, а потом станет немного лучше. Полное снятие блокады свершится в начале сорок четвертого года. Гришенька, а победа наступит девятого мая сорок пятого.
Мальчик смотрел на старушку, широко открыв глаза.
— Мы победим? — замирая спросил он.
— Конечно, милый! Победа будет наша! — она заплакала и крепко обняла мальчика.
Потом залезла в комод и достала крестик на черной веревочке. Сама не зная зачем, она купила его совсем недавно в Казанском соборе. Отстояла тогда службу и купила. Вот и пригодился!
— Гришенька, надень. Старушка протянула мальчику крестик.
Гриша отшатнулся.
— Что ты, Аня, я не верю в Бога.
— Гриша, а ты верь. Господь поможет вам выстоять. Не теряй крестик, береги его.
Гриша кивнул и надел крестик.
Анна Петровна достала альбом и подала ребенку.
— Здесь есть вырезка из сорок первого года. Будем надеяться, что она поможет тебе вернуться. С двумя до отказа набитыми продуктами холщовыми сумками, надетыми крест на крест, с полными карманами чеснока и бульонных кубиков Гриша сел на диван. Анна Петровна последний раз прижала к себе мальчика. Он обнял ее и заплакал.
— Спасибо тебе, Аня. Я никогда тебя не забуду.
Слегка пошатываясь и держась за стену, Анна Петровна вышла из комнаты, оставив ребенка одного, надеясь, что все получится, и Гриша вернется в свое время.
Она села в кухне на табурет и просидела так до самого утра, не шевелясь и глядя в одну точку.
На часах было ровно шесть, когда раздался звонок в дверь.
Анна Петровна открыла, на пороге стоял высокий, худощавый, достаточно крепкий старик. Его глаза светились. Столкнувшись с ним взглядом, старушка едва не упала, но старик успел подхватить ее.
— Аня, ты не думай, я сильный, — прошептал он.
Они крепко обнялись.
— Гриша, это ты? — все еще не веря в происходящее, прошептала Анна Петровна.
Григорий Иванович расстегнул ворот рубашки и вынул крестик, который еще всего несколько часов назад лежал в ее комоде.
— Анечка, это я — проговорил он.
Григорий Иванович несколько дней рассказывал Ане о том, что произошло после того, как она вышла из комнаты. Как он листал ее альбом, обращая внимание на газетные вырезки. И вот она попалась, из сорок первого года. Он внимательно прочитал ее, у него помутнело в глазах, и он отключился, а когда очнулся, то понял, что снова оказался в промозглом, голодном Ленинграде. Как же радовались мама и Витя его возвращению! Мать уже и не верила, что увидит своего сына.
Очень непросто было объяснять появление такого количества еды. Гриша сказал тогда, что их ему дала добрая Снегурочка, ведь на носу был Новый год. Голодная мать не стала долго выяснять, откуда взялись продукты. Она разделила все поровну с соседями. Гриша с нетерпением ждал восемнадцатого января сорок третьего года. А когда произошло то, о чем говорила ему Аня, он окончательно поверил и громко заорал:
— Скоро победа!
Анна Петровна слушала Григория Ивановича и до сих пор не могла понять, как такое чудо произошло с ними.
Григорий Иванович хорошо запомнил день, в который он ушел от Ани. Он с нетерпением ждал его всю свою долгую жизнь, чтобы прийти и поклониться своей спасительнице.
— Сколько раз я порывался прийти к тебе раньше и рассказать все, но я осознавал, что это было невозможно. Ты бы не поняла меня и посчитала за сумасшедшего, как и я тогда, в первые минуты, когда оказался у тебя на кухне, — проговорил старик, целуя руки Анны Петровны.
Они никогда больше не расставались и прожили вместе еще пятнадцать лет.