Николай Сергеевич Базилев грузно сидел перед компьютером. Жить оставалось ему совсем недолго, он сам знал это интеллектуально и чувствовал с абсолютом. Так, на пороге жизни, он стал думать. Мысли эти не привели ни к чему хорошему, а лишь начали скрести его сердце бессмысленностью существования. До того они были страшны и неприятны Николаю Сергеевичу, что заставили поднять тяжелое его тело и начать работу. Но к такой работе он не привык совершенно. Всю жизнь Николай Сергеевич проработал на стройке, заливая цемент и таская с ним мешки. Успешностью своей жизни он был обязан двум своим деткам, его любимым теперь уже мужчинам Ване и Димке. Они и подарили ему и старенький компьютер за которым Базилев теперь сидит, и табуреточку, при помощи которой он это делает. Всю жизнь Николай Сергеевич думал, что жизнь его прекрасна, и жил поэтому беспечно и счастливо. Ходил на работу по будням, в субботу пил и растил себе живот, а в воскресенье нес его в церковь, если наутро не чувствовал похмелья. А сегодняшний день он провел в страхе жутком и безобразном. Будто жизнь его кончается уже (что отчасти правда), а дела не сделаны. Конечно, он рад был невероятно, что успел вырастить своих деток, но одна мысль не оставляла его голову. Здесь не достиг он никакой славы и имени не сделал.
"Вот, – думал он, – помру и все. Пиши пропало. В учебнике не напишут. Алёнушку так и схоронили, а я жив ещё." Он вспоминал, как бабка его, давно когда-то, говорила, как талантливо Николка пишет сочинения в школу. Предвещала ему великое писательское будущее и бессмертное имя. Ах, вспомни он пораньше о своём таланте, как бы к нему относились люди! И лекарства бы нашли, и памятники бы ставили! А сейчас ему желается только умереть со спокойной душой и где-то там, на небесах, смотреть вниз и видеть, как люди говорят: "Ай, ай! Такой талант потеряли!"
Но пальцы его деревянно застыли над клавиатурой и сил не было даже их опустить. В груди что-то покалывало, спина болела и обливалась потом. Его кидало то в жар, то мурашки холодком пробегали по позвонкам. А так хотелось чего-нибудь! Записать сейчас все, что думает о жизни, заиграть, как пианист, показаться миру. Но на душе его тяжело лежал камень и никак Николай Сергеевич не мог его сдвинуть.
Все время забытья к столу звала его старуха-домработница, а сейчас отчаявшись совершенно, сама поднялась к нему и стучала в дверь. Очнувшись, он смог выдавить только грузное "нет" из своей души, а она, подумав, что хозяина снова схватила хандра, спустилась вниз, не спросив больше ни слова.
Но вдруг стал он постукивать пальцами по клавиатуре. Мозги его заработали будто бы, слаженно и сплоченно. Базилев начал придумывать историю о писателе, жене его Лиле и их коте с каким-то животным именем. Писателя, конечно, он одарил всеми теми качествами, коими и сам обладал в достатке. Тут был и стройный талант, и мужественность, и какая-то романтическая тоска, боль в груди. Сюжет разворачивался стремительно и беспощадно, глаза Базилева бегали по страницам и буквам, радовались и сверкали. Пальцы нежели каждую клавишу, спина больше не потела (хотя и побаливала моментами), а боль душевная уредилась и встала как-то поодаль. Последние строчки были слегка драматичны, может излишне, но это лишь выдавило слезинку из глаза Николая Сергеевича и не заставляло о себе больше думать. Базилев тихонько закончил. Стук клавиш больше не прерывал тишину комнаты, и Николай Сергеевич мог насладиться ею теперь с упоением. Стало немного грустно и благодарно на душе. Будто надо идти, а с хозяевами не попрощаться.
Он встал с табуретки, и нежно, хотя тяжесть тела начала потихоньку возвращаться, лёг в постель и укрылся одеялом. Немного его начало ознобить, но холод этот был немного даже приятен Базилеву, как утренняя усталость. Мысли Николая Сергеевича улетали куда-то вдаль, уже не думалось о книге, а только мечталось, и мечты эти заигрывали с ним приятно и безмятежно. Глаза постепенно закрывались, свет гас в комнате, а сам он уплывал моментами в дремоту. Ему снилось или мечталось (сейчас уже не разобрать), как наутро приходит его старушка-домработница, стучится сонно, зовя на завтрак, но так и не дожидается ответа. Затем осторожненько открывает дверь, пугается, быть может, сначала, а потом, как бывает обычно, с холодным умом звонит по людям и ищет то ли помощи, то ли говорящего человека. А когда все дела сделаны, краем глаза замечает что-то написанное на компьютере и, справедливо думая о предсмертной записке, начинает читать, а читая, изумляется, воодушевляется, словом, испытывает все те же чувства и эмоции, которые питал к письму сам Николай Сергеевич. И вот старуха уже сама начинает мечтать о славе и о деньгах, о добром великолепии имени своего уже покойного хозяина и, позабыв о делах, бежит в печать. Бежит в печать!
Эти мысли Николай Сергеевич смаковал в своей душе и верил в каждое слово, такое сладкое и нужное. И так он увлёкся мечтами, что позабыл и про свое несчастное здоровье, и про недолгое будущее, и будто бы стало легче в груди, словно покинуло что-то его комнату и жить ему теперь разрешили. Настолько мысли эти были благородны для него, что Николай Сергеевич, наконец, смог окончательно провалиться в сон.
А утром он уже проснуться не смог, умер, то ли от болезни, то ли от стресса, иллюзией болезни вызванного. Но так блаженно выглядело его мёртвое тело, что уже не так важно было, живёт ли оно или же покинуло наш несправедливый мир.