ЭПИЛОГ. НАДЕЖДИН
Ленинград, 1983 год
В тот самый день доктор Надеждин оформил только необходимые бумаги и, засунув руки в карманы своего докторского халата, чтобы никто не увидел, с какой силой он сжимал кулаки, молча наблюдал за работой санитаров. Проводил накрытую простыней каталку до самого лифта. Затем резко развернулся и, не торопясь, прошёл в свой кабинет.
Весь оставшийся день он провёл в обычных больничных хлопотах. Был не то чтобы угрюм или скучен, но, как выразился один из заступивших на дежурство коллег, «неконтактен».
На следующий день Надеждин появился в больнице рано, ещё не было восьми часов. Не заходя в отделение, прошёл сразу к главврачу и попросил подписать заявление на отпуск, с сегодняшнего дня, в виде исключения.
– Да что случилось-то, Антон Данилович? Вы, знаю, давненько не отдыхали, и выглядите очень уставшим, – воскликнул главврач, – но так сразу? А больные? Или дома что? Вы скажите, если помощь нужна, мы незамедлительно...
– Спасибо, но единственная помощь – это отпуск. Поверьте, это не блажь какая-то. Мне очень надо.
– Хорошо, хорошо, не волнуйтесь так. Только давайте решим этот вопрос совместно с вашим непосредственным руководителем. Не годится через его голову. Женечка, – нажал главврач кнопку коммутатора, – пригласите, пожалуйста, ко мне завотделением доктора Трапова, если он на месте.
Доктор Трапов не возражал. Он знал, что ночью умер один из пациентов Надеждина, за которым тот так пристально следил, – старик с абсолютно изношенным сердцем. Никаких шансов... Смерть любого пациента может спровоцировать нервный срыв у врача, и потому Трапов даже взял на себя переговоры с надменными дамами – кадровичкой и главным бухгалтером.
– Только не пойму я, Антон Данилович, почему вы сразу к главному-то пришли, меня минуя, – поинтересовался он с некоторой обидой, когда они покидали кабинет начальника. – Думали, что откажу?
– Нет, совсем не думал, Владимир Сергеевич. Вы же на конференцию уехать должны были.
– Самсонову послал, устал я что-то от этих докладов. А ей, как начинающему функционеру, полезно будет. Ну, пойдёмте, пойдёмте. Может, вам в санаторий какой? Крым не обещаю, а на Рижское взморье – пожалуйста, могу поспособствовать...
Через час Антон Данилович, прихватив из шкафа в ординаторской старую дорожную сумку с надписью «СССР», получал у молоденького санитара пакет. В зашитом через край толстой суровой ниткой пакете хранились всё, в чём «тов. Иванов А. П., поступивший...».
Молоденький санитар выдал вещи безропотно, доктор же! Отсутствие персонала более старшего возраста Надеждин посчитал большой удачей. Была бы тут какая-нибудь баба Зина, и придирчивых вопросов не избежать. Вместе с парнишкой они вспороли пакет, доктор аккуратно свернул и переложил в сумку вещи, в кармане пальто нащупал ключи и облегчённо вздохнул. Именно за ними он и пришёл.
Как ни странно, но ни этическая, ни юридическая сторона вопроса его не волновали. С сегодняшнего дня он в отпуске, значит, попадает под категорию «родственники и близкие». За всё время пребывания в больнице никто из родных не объявился, а ближе доктора Надеждина у пациента Иванова последние несколько дней точно никого не было.
Доктор поднялся из подвального помещения и остановился на крыльце больничного корпуса. Конец сентября, и, естественно, в Ленинграде идёт дождь. Застегнув плащ до самого подбородка и подняв воротник, Надеждин, помахивая потрескавшейся, но ещё яркой сумкой, вышел со двора больницы. От Литейного до Декабристов путь был не близкий, но Антон Данилович твёрдо решил, что пойдёт пешком.
Через полчаса он почувствовал, что его ботинки на тонкой подошве стали существенно влажными изнутри. Тем не менее, он решил прежде посетить ещё одно место. Перейдя Невский, добрался до Малой Морской, прошёл по ней ещё квартал, и остановился на углу с Гороховой. Некоторое время, чему-то усмехаясь, рассматривал дом, сопоставляя свои впечатления с рассказом старика. Поморщился, когда сырой холодный воздух настойчиво стал забираться за шиворот, и отправился дальше.
К дому по указанному стариком адресу доктор подошёл уже окончательно промокшим и всё же решил, что правильнее будет сначала зайти в ЖЭК и представиться, чтобы его никто случайно не принял за вора.
Контора нашлась не сразу. Когда он всё же обнаружил искомую дверь и вошёл в тёплую, натопленную калорифером комнату, то скорее всего походил на нелепый персонаж из детектива, что читала солидная дама в облегающем чёрном свитере с ярко-рыжими коротко стриженными волосами. Каждую переворачиваемую страницу она сопровождала конфетой и глотком чая из большой широкой чашки. Судя по количеству фантиков на столе, чтение продвигалось успешно и довольно продолжительное время.
Надеждин постучал в уже открытую дверь. Дама неодобрительно его оглядела. Мокрый простенький плащ, поднятый воротник, прилизанный ёжик волос, без зонта, дурацкая, старая до неприличия сумка... Доктор представился и протянул свою визитку. Это произвело положительное впечатление.
– Я к вам по очень деликатному делу, – проговорил доктор тихо и вежливо. Дама наклонила голову, изобразив на лице внимание. – Мой пациент, Иванов Алексей Петрович, перед кончиной передал мне ключи от своей квартиры с просьбой выполнить несколько личных поручений, – эту фразу доктор на разные лады проговаривал всю дорогу.
Дама важно кивнула. Назвалась Татьяной Петровной. Согласилась, что последняя воля покойного – дело первостепенное. Никаких препятствий, как бухгалтер ЖЭКа, она не видит, и, скорее всего, начальник, товарищ Пронко Иван Федосьевич, тоже возражать не будет. Она завтра ему сообщит.
– Алексей Петрович ведь один проживал, – уточнил Надеждин.
– Проживал один, но прописаны двое. Ещё Анна Петровна Иванова.
– Сестра? Так ей сколько же лет?!
– Не могу сказать. А за квартиру товарищ Иванов платил всегда исправно и с опережением. На полгода вперёд.
– То есть, – уточнил Надеждин, – сейчас за квартиру уплачено до Нового года, там прописан человек. Значит, государству она не отойдёт?
– Совершенно верно, – подтвердила Татьяна Петровна, – Кстати, когда свидетельство к нам поступит? Мне же перерасчёт сделать нужно. Теперь в квартире только один человек числиться будет.
– На днях, – задумчиво ответил доктор, – Я-то со своей стороны ещё вчера все бумаги оформил. А скажите мне, пожалуйста, Татьяна Петровна, если эта самая сестра в квартире не объявляется, тогда как?
– А какая нам разница, появляется она или нет, если она прописана и за квартиру всё до копеечке плочено?
– Да, действительно, – пробормотал доктор, поклонился и вышел.
В квартире Надеждин почувствовал себя раскованно и свободно.
Он снял мокрые ботинки и запихал в них вытащенные из почтового ящика газеты. Целая кипа набралась за несколько дней! Носки разложил на холодной батарее под окном и с удовольствием скользил босыми ногами по вытертому, но очень ласковому и тёплому ковру. Ноги согрелись мгновенно, хотя в комнате было более чем прохладно. Спохватившись, он снял мокрый плащ и кинул его на спинку одной из кроватей. Потом передумал, расправил и повесил на плечики в коридоре. Влажноватый пиджак разместил там же.
Пошёл на кухню, поставить чайник, всё-таки он прилично промёрз. Вне ковра пол оказался ледяным. Вернувшись в комнату, Антон Данилович без всякого стеснения полез в шкаф и к своей радости, нашёл вполне приличную пару толстых шерстяных носков. Теперь по квартире можно было передвигаться без ограничений. Он вернулся на кухню, заварил чай прямо в чашке, сунул за щеку кусок сахара из початой пачки на столике и, грея руки о чашку, направился обратно в комнату, прихватив в коридоре свою яркую сумку.
Разместился у окна, присев на низкий широкий подоконник, и, теперь уже внимательно, огляделся. Комната очень напоминала больничную палату – последнее пристанище Алексея Петровича Иванова. Маленькая и узкая.
Две простые железные кровати, заправленные по-военному. Ближе к двери огромный шкаф светлого дерева и простой крашеный табурет возле одной из кроватей. На нём стояли пузырьки с корвалолом, тюбик нитроглицерина и гранёный пустой стакан. Обои истёрлись до цвета старой серой бумаги, лампочка под самым потолком давала приглушённый свет – слишком давно никто не стирал с плафона пыль.
За спинкой другой кровати, в углу возле шкафа – сразу и не заметишь! – к стене пристроена трость. Та самая, с набалдашником в виде серебряного орла. Настоящее произведение искусства.
Антон Данилович оставил чашку на подоконнике и взял трость в руки. Дерево тёмное, благородное. Он не удержался и прошёлся по комнате туда-сюда, опираясь на трость. Ему понравилось. Длина рассчитана на высокого человека, голова орла удобно покоится в руке. Улыбнувшись, он вернул трость на место, взял чашку и пошёл инспектировать квартиру.
Коридор был тёмен. Окна квартирки выходили во внутренний дворик, и сейчас, в это время дня, свет из окон почти не поступал. Надеждин шагнул вглубь коридорной темноты, зная, что где-то рядом должна быть ещё одна дверь в следующую комнату. С ходу врезался во что-то широкое, на ощупь деревянное. Неужели стол стоит в коридоре ещё с тех времён? Обводя рукой по краю стола, доктор медленно двигался по коридору. Дверь в второй комнате отсутствовала. Прямо у входа стоял венский, лёгкий на ощупь, стул, затем узкий стол на изогнутых ножках, в комнате слишком темно. Антон Данилович попеременно пошарил по стенам возле двери. Нажал на выключатель и замер от неожиданности.
Стены от пола до потолка заняты книжными шкафами. Вдоль стены они стояли как бы в два слоя и их можно было двигать влево и вправо по узкому рельсу. Пространство возле окна также занимали три высоких шкафа торцами к окну. Надеждин с замирающим сердцем прошёлся вдоль полок.
В основном старинные солидные кожаные переплёты. Две полки в одном из шкафов, на уровне глаз, заинтересовали доктора особо. Они были заняты толстыми и тонкими тетрадочками и маленькими книжечками в четверть листа, с синими и красными обложками. Доктор потянул на себя тоненькую тетрадку, крайнюю слева. Осторожно раскрыл и прочитал:
«По новому исчислению сегодня 1 апреля. Демьян переехал ко мне. В обмен на две отцовские рубашки принёс с толкучки полмешка картофеля с гнилью. Гнильё выбросить не дал. Можем продержаться несколько дней. Нашёл остатки овса. В другой жизни Николаша варил нам по утрам из него «здоровую английскую кашу». Давнишний и заплесневелый, прожарил. Демьян сварил что-то вроде киселя. Пованивает, но насыщает...»
Осторожно перевернул несколько листов.
«...работы не много. Получил «подряд» на следующий праздник, обещают расплатиться талонами в рабочую столовую. На пошлые и безвкусные театрализованные акции, хуже чем балаганы, загоняют почти силком сотни опухших от голода людей. Для чего? Они терпят по два часа и получают булку из какой-то дряни, хлеба там не более шестой части. Многие едят прям тут, возле сколоченной мною сцены. Это чудовищно! Но пока это единственный способ не умереть с голоду. Спасибо Л. Д., без её протекции мы бы уж ноги протянули. Демьяну на рынке везёт всё меньше. Вчера чуть не попал в облаву.
Заходил вчера к Л. Д. благодарить, она только что вернулась в Питер. Принёс воблу и кулёк чечевицы. При виде рыбы её чуть не вырвало. Блок к нам не вышел. Л. Д. очень беспокоится за мужа. Ему сильно нездоровится, а главное, из-за этой пакостной работы с протоколами он САМ мало пишет. Это очень его гнетёт. Чем помочь, мы так и не придумали. Я считаю, что им надо уезжать. Но это запретная тема...»
Наугад доктор вытащил первую синюю книжицу. На титульном листе выдавлены истёртые буквы: «ПОЛЕВОЙ ДНЕВНИК». Надеждин доставал и открывал все следующие книжицы – экспедиции, экспедиции... этнографы, геологи, археологи... Северный Урал, Нижнее Поволжье, Казахстан, Дальний Восток... Сколько поездок, сколько работы!
Антон Данилович посмотрел на часы, задумался и, приняв решение, положил дневники на стол. Стал быстро одеваться. Носки и ботинки были ещё очень влажны, но это было безразлично. Дождь так и не прекратился, и доктор порадовался, что прихватил с вешалки старый чёрный зонт. Магазин нашёлся в конце бульварчика, на перекрёстке.
Готовя незамысловатый ужин, он уже знал, что покидать эту квартиру в ближайшее время не будет. «По крайней мере, пока не разберусь с дневниками... Да, именно так! Пока не разберусь с дневниками!» Антон Данилович обрадовался, что смог ясно определить для себя цель и срок.
Переночевал он на кровати Ведянина, позаимствовав с кровати Алексея Петровича лишь одеяло. Проснулся рано, от холода. Не тратя время на завтрак, поехал на съёмную квартиру, забрал свои, составляющие немудрёный гардероб, вещи, термос, два комплекта постельного белья, зубную щётку и бритву. Оставил записку сообщив, что уезжает на месяц в отпуск. Ботинки, пиджак и плащ были всё ещё волглыми. На обратном пути, «к себе», как определил Надеждин своё новое место жительства, купил коньяку, банку мёда и градусник.
Следующую неделю Антон Данилович провёл так, как мечтал жить всю свою жизнь. Много читал, гулял, на маленькой кухоньке готовил немудрёные блюда. В один из внезапных погожих дней поехал в Царское Село, взяв в попутчики томик Вольтера, трость и сумку «СССР». В ней разместились термос с кофе и толстые бутерброды с колбасой.
Возвращаясь в Ленинград, на станции купил у пугливой торговки свитер с горлом, хорошей вязки, и широкий толстый шарф. Уже в электричке осознал, к чему он совершил такую покупку, и сразу, не откладывая, из телефонной будки возле вокзала, позвонил заведующему отделением. Постарался запомнить координаты санатория, куда на следующей неделе его пообещали устроить.
В конце недели, в пятницу, он ещё раз посетил ЖЭК, надеясь застать начальника, товарища Пронко, и не ошибся. Иван Федосьевич принял его без всяких церемоний, как давнего знакомого. Огненно-рыжая любительница детективов и конфет вовсю строила ему глазки. В этот раз посетитель показался ей очень импозантным мужчиной: тёмный, красиво распахнутый плащ не скрывал эффектной вязки свитер, дорогая трость, чуть отросшие, сияющие перламутром светлые волосы с лёгкой сединой на висках...
Антон Данилович ещё раз, с подходящими к случаю подробностями, рассказал начальнику жилищной конторы о своей «обязанности душеприказчика». Предупредил, что для уточнения некоторых сведений на пару недель съездит в Латвию. Пообещался привезти конфет с ликёром и рижский бальзам.
Балтика встретила ясной погодой и сильным ветром. И свитер, и шарф оказались более чем кстати. Съездив, для приличия, с экскурсией в Ригу (достопримечательности же!) и записавшись на массаж, Надеждин стал искать способы добраться в Гайнаш, местечко, где целый год нёс службу Иванов. Это оказалось не просто. Место удалённое, можно сказать, захолустье. Ему повезло в воскресенье. Метрдотель ресторана, куда Надеждин захаживал после скудного санаторного ужина, косясь на пристроенную к столу трость, сообщил, что знакомый собирается ехать в «ваше местечко».
Всю обратную дорогу водитель Илмар допытывался – зачем же надо было ехать так далеко и платить за это целый червонец, если только прошёлся два раза по единственной улице и посидел на берегу на мокром песке?
Надеждин не знал ответа на этот вопрос. Что он ожидал от этой поездки? Может быть, все дело в другом времени? В другом измерении? А что ожидают экскурсанты, разглядывая дом, в котором жила когда-то знаменитость?
До конца курортного срока доктор честно соблюдал санаторный режим, посещая все предписанные процедуры. В предпоследний день он съездил в Ригу и поменял билет – решил лететь в Москву. Оставалось ещё несколько дней отпуска, а в Киров проще добираться из столицы.
Надо посмотреть, что это такое – Вятка...
Уже в самолёте он осторожно потянул из внутреннего кармана плаща узкую тетрадочку в поблёкшем сером переплёте и, вздохнув, продолжил отложенное на две надели чтение...