Всему виной плоские крыши наших домов. На них, обросших жёсткой щетиной антенн, можно умеючи посадить вертолёт, но невозможно разбежаться для взлёта. Конёк крыши больше не разбивает надвое — на тебя и твою вторую половину — ответственность, льющуюся на нас с неба, и оно своей серой плоской рукой давит на нас, заставляя глубже прятаться в поднятые воротники и беспокойно спать по ночам. Здесь нет ни подъёмов, ни спусков, и сама жизнь тянется ровной, как кардиограмма мертвеца, полосой.
Стремясь ни в чём не отставать — не отличаться — от других, ты взращиваешь себя в тесных ящиках для рассады, сделанных из стекла и бетона и по какому-то недоразумению названных улицами твоего города, постепенно превращаясь в тот самый, изобретённый, кажется, японцами, кубический арбуз.
В душную ночь ты осознаёшь, что никому не можешь рассказать всего, что знаешь, и прутья чужой системы ценностей лежат тенью на полу твоей комнаты. Однажды ты понимаешь, что всё, что ты умеешь — это бояться, и залегаешь с винтовкой на плоской крыше, отстреливая ангелов-хранителей.
Далеко внизу серебрится покрытая инеем трава, напоминая седую щетину старика.
Спускаешься. Звук шагов, ударяясь в пластины пожарной лестницы, долго катится вниз по многочисленным пролётам, будоража слух и воображение обитателей многоэтажки.
Закрыв дверь, ты долго стоишь в темноте, удивляясь, как странно пахнет твоя квартира. Человек с аномальным нюхом мог бы составить точное описание последней недели. Здесь готовили, чистили обувь, занимались любовью, приводили себя в порядок, у тебя есть пара кошек, здесь быстро застаивается воздух, вчера ты приклеивал отлетевшую от шкафа ручку, а сегодня сжигал ненужные черновики.
Не включая света, разуваешься и наощупь идёшь в ванную. Вонзаешь в вены ледяные иглы душа. Выходишь и, стараясь не разбудить жену скрипом кровати, ложишься в постель. Долго наблюдаешь, как спит женщина, измученная твоей лаской. Встраивая биение сердца в мелодию её дыхания, проваливаешься в сон.
Продолжение следует. Следует по пятам. Следует по расписанию.