Предыдущая глава 19 часть I: http://proza.ru/2024/01/25/1640
Часть II. Возвращение.
«Единственная честная дорога – это путь ошибок, разочарований и надежд.
Жизнь – есть выявление собственным опытом границ добра и зла».
Сергей Довлатов)
Глава первая. Встречи на погосте.
Сойдя на перрон, Ромка, проводив взглядом, уходящий дальше на восток, поезд, с волнением огляделся. Стараясь утихомирить взорвавшиеся фейерверком самые противоречивые чувства, он немного постоял, улыбнулся и медленно пошёл к выходу в город. Ему хотелось одновременно и плакать, и смеяться, и каждому встречному рассказывать – вот, мол, я вернулся – радуйтесь со мною, люди! И побежать вприпрыжку домой. Очень хотелось!
Да только дома-то уже нет… как и нет никому никакого дела до Ромки…
Но встревоженного сердца не унять. В стремлении продлить восторг и насладиться встречей с малой родиной, он решил идти до центра пешком. Там обещали самую лучшую в городе гостиницу.
Но городок встретил Романа неприветливо и уныло. В плотном, очень низком серо-грязном тумане, что болью давил на виски, висела неприятная стылая морось. Прохожих мало. Рабочий день уж начался, и большей частью снуют туда-сюда, завёрнутые в китайские дождевики и с неизменной сумкой-тележкой в руках, неугомонные пенсионеры.
Под ногами, из рыхлого зернистого снега вперемешку с песком, противно хлюпает грязное месиво. На клумбах островками ещё лежит потускневший снег. В низинах, в мутной пене, стоит талая вода, а в тёмных проталинах уже всходит первая зелень. Несмелый птичий щебет, капель да лужи. Пробуждается матушка-земля от зимней спячки и, благоухая ароматами испарений, воздух, невзирая на непогоду, всё-таки дышит уже весною. В родном краю она хоть и поздняя, но дружная и быстрая.
Идёт Роман по городу и не узнаёт его. Всё как будто бы на месте, как и прежде, да только, облачённый в современные декорации, пейзаж улиц изменился. Обезличился. «Магниты», «Пятёрочки» … тротуарная плитка… всё вокруг, как и в любом другом городе страны. А он подсознательно возвращался в прошлое, ожидая чего-то сказочно невероятного, но чудес в жизни не бывает. Не воротишь того, что прошло. Город казался чужим и холодным…
Чем ближе подходил Роман к центру, тем меньше оставалось у него радости. Поникла душа, испытывая нарастающее чувство одиночества, и периодически мелькали малодушные мысли сожаления: «Зачем поехал?»
Гостиница удивила чистотой, удобствами, обходительством персонала. «Молодцы! Научились!» – подумал с гордостью за земляков и, заказав обед в номер, решил немного отдохнуть. Особого плана, как провести отпуск, у Романа не было, но он чётко понимал, что приехал в родные края «собирать камни».
Незавершённые дела, невыясненные отношения мешали ему испытывать в полном объёме счастье и не давали уверенности в завтрашнем дне. Даже совсем случайные и незначительные воспоминания о Лёле, тётке, о своём позорном бегстве могли надолго испортить настроение. Не заживала со временем душевная рана, не затягивалась. Сейчас на все прошлые события он глядел совсем иными глазами – глазами взрослого и более мудрого человека, представляя себя заплутавшим глупцом, который увяз ногами в смоле. Вокруг всё прозрачно, легко и есть силы взлететь, но не выходит… вокруг, словно чёрная дыра, липкая смола…
И вот родимая матушка, наблюдая сверху Ромкину печаль и маяту, подсказала во сне, что пришла пора очистить душу ему от скверны. Пока шёл с вокзала, он это окончательно понял, и не тешился надеждой, что вновь пропустить через себя непростое прошлое, будет легко.
Немного отдохнув, он, с повинной головой, решил отправиться на кладбище.
После обеда немного распогодилось: туман рассеялся и временами сквозь пушистые весенние облака робко выглядывало солнце. Купил цветы. На всякий случай взял бутылку водки и нарезку сырокопчёной колбасы.
Если в городе снега оставалось мало, то на могилах лежали ещё целые сугробы. Тихо, умиротворённо, лишь негромко каркают вороны. Центральные дорожки слегка вычищены, а меж участками пройти невозможно. Да, и где искать захоронения родных, он не представлял.
Справа от кладбищенских ворот стояло новое, из дорогого керамического кирпича, административное здание. Впритык к нему – полукруглая часовня с высоким куполом под золочёным крестом.
Широкое каменное крыльцо и распашные двери.
– Вы что-то хотели? – неожиданно спросили за спиной. Роман обернулся. По-хозяйски уверенно, следом за ним поднимался по лестнице крупный, неопределённого возраста, мужчина. Лицо немного одутловатое, но человека непьющего, скорее нездорового, модная ныне небритость, усталый, но добродушный взгляд.
– Своих потеряли? Сейчас найдём. Кто тут у вас лежит? – гостеприимно распахнул тяжёлые двери.
Внутри помещение показалось большим, чем снаружи. По бокам два кабинета и дверь в часовню. Цветы, венки, кресты, образцы памятников в холле утихомиривали и вызывали светлую, но неизбывную грусть, а объявления и ценники, напротив, возвращали к жизни.
Пахло ладаном, варёной картошкой и кофе. Где-то работал телевизор.
Хозяин этого заведения, сняв лохматую лисью шапку и тулуп, оказался намного моложе и симпатичней. Когда Ромка назвал фамилию матери и Бориса Андреевича, вздрогнул и немигающим взглядом уставился на Романа. Разглядывал его долго, пристально. Ромка он волнения закашлялся, ему стало как-то не по себе.
– Ромыч… это ты? … – испуганно прошептал мужчина. – Не может быть… Живой? … Господи, помилуй! Мы ж тебя считали погибшим!
Он покраснел, побледнел, несколько раз нервно облизнул сухие губы и облегчённо выдохнув, устало откинулся на спинку стула…
Немного погодя, придя в себя, резко вскочил, ловко отбросив стул в сторону, и обнял Ромку. Тормошит его, тискает, словно ребёнка! То, как медведь, к груди прижмёт – не вздохнуть-не выдохнуть, от души по спине ручищами хлопая. То отойдёт и разглядывает повлажневшими глазами, да всё приговаривает: «Живой, чертяка! Ромка, ай да, молодец!»
У Романа голова кругом. Глупо улыбается, а что сказать, не знает.
– А ты, вижу, не узнаёшь меня… Алексей я, Мартынов! Лёха! Ну! – огорчённо прошептал и вновь радостно завопил Мартынов. – Вспомни, левый хук на вращении! Борис Андреевич ещё меня Мигелем Котто называл!»
Несмотря на лишний вес, Алексей ловко крутанулся вокруг своей левой стопы и встал в боевую позицию: «Ну?! Леворукий Лёха я!»
И Ромка вдруг вспомнил, да чётко так, что учащённо забилось сердце, улыбнулся, но от угрожающей стойки леворукого Лёхи испуганно отшатнулся.
– Ты, что, не боксируешь больше? – разочарованно опустил руки Алексей.
– Нет, увы… правая рука больше шариковой ручки не поднимает. Она у меня из кусков собрана…
– А-а, понятно, – обречённо махнул рукой Алексей и сел, – я тоже… после инсульта. Так, вспомнилось… Вот видишь, по великому блату, сюда на работу устроился. Мне теперь лёгкий труд показан.
– Инсульт? Так рано? Почему?
– Ты ещё спрашиваешь? Хорошо, что микроинсультом отделался, хуже, если бы развилось «боксерское слабоумие». Слыхал о таком? Мы ж на всю голову стукнутые! – пошутил Алексей и в очередной раз обнял Ромку. – Вот ребята-то обрадуются!
А когда восторг от встречи немного утих и схлынули первые волнения, нашли они по книгам учёта номера могил, и молча побрели по узким тропинкам, утопая временами по колено в снегу, на долгожданную встречу с родными.
Чем ближе, тем больше слабели ноги у Романа, и предательски сотрясала тело, идущая изнутри, неуправляемая дрожь, да так, что мелкой дробью стучали зубы.
– Ну, встречай, Олеся Михайловна, сына, – Алексей слегка подтолкнул Романа в спину и отошёл в сторону. – Иди, не бойся. Порадуй мать… а я своими делами займусь…
Словно вкопанный, остановился Ромка у оградки и, не мигая, смотрит на фотографию в овальной рамке, не в силах отвести взгляд. Нестерпимой болью сжало горло, аж руками потёр его, освобождая, и слезами захлебнулся: «Ну… здравствуй, мама, – прошептал… – вот я и пришёл к тебе… мама…»
Полились вместе с непрошенными слезами из самых потаённых глубин души какие-то слова. Важные и не очень. Глупые, наивные… Всякие… Сколько же их накопилось невысказанных… в душе за долгие годы. О чём думал, что говорил – и не вспомнил бы никогда, и не повторил. Прощение просил, о себе рассказывал и временами казалось, что матушка на фотографии вместе с ним плачет, вместе с ним улыбается. Закрывал глаза и сжимал кулаки, не справляясь с непреодолимой тягой увидеть её живой. Здесь, рядом… Обнять, почувствовать тепло, запах родной… Ежели бы он только мог! Если бы человеку было подвластно противостояние смерти… Покинули Ромку силы, опустился он, измученный, в снег на скамейку и только тогда заметил рядом вторую могилу.
– Севка? – удивился. – Нашли, выходит…
Подошёл Лёха и протянул пачку бумажных салфеток, он всегда их носил в кармане для подобных случаев.
Ромка долго сморкался, всхлипывая, и утирал, как мальчишка, слёзы.
– Полегчало?
Неопределённо пожал плечами и поинтересовался, когда и как нашли брата.
– Нет, не нашли. Это тётя Шура отвоевала место. Где, рыдала у мэра в кабинете, мне посидеть и поговорить с сыночком, вот и пошли ей навстречу. Принесла она песочка из речки, сложила в коробку кое-какие Севкины вещички и всё это захоронила… Пошли, пока не стемнело, к дяде Боре.
Винился, всхлипывая, Роман и у Бориса Андреевича. Памятник у тренера знатный: из гранита, сбоку из камня вырезанные, как будто висят боксёрские перчатки. Над барельефом крест, а внизу плачет воском свеча.
На обратной стороне вырезан наградной кубок и написаны нескладные, но от сердца стихи, что сочинили ученики.
– А кто за этой могилой ухаживает? – спросил Ромка.
– Я, – улыбнулся Алексей, – а памятник ставили всем миром. Участок выложили плиткой, фонарь поставили, стол, скамейку. Почти все, кто у него тренировался, откликнулся. Ротный его приезжал, он тогда и сказал, что ты в Чечне воюешь, поэтому и не стал тебе сообщать, испугался, как бы глупостей не натворил. Любил он тебя! Как отец родной, жалел. Скажи, а ты мог бы сбежать?
Ромка пожал плечами: «Сейчас – вряд ли, а тогда… не знаю… Слушай, давай помянем. Не могу – душу на части рвёт…»
– Так, я уже всё организовал, – Лёха от удовольствия потёр ладонями. – Вскоре ребята подойдут и всё, что надо и даже больше, принесут. Наташка моя, как обычно, картохи наварит, котлет нажарит. Можем сидеть хоть до утра, сегодня я здесь с ночёвкой. Днём работаю за себя, ночью – за сторожа. Две комнаты свободные, два дивана.
– Я не понял, – Ромка остановился, – и ты эту работу называешь лёгкой? День и ночь среди покойников! Тебе же нервничать нельзя, а тут каждый день надгробные рыдания. Могилы, кресты… жуть!
– Да, могилы и кресты, а на них даты и имена, и это всё, что от нас остаётся, – Алексей протяжно вздохнул. – А бояться надо живых. Покойники, как раз, самые, что ни на есть, спокойные и безопасные люди… Проблемы создают живые, особенно молодёжь, которая дурью маясь, ночами шастает среди могил. Я, бывает, тихо так подойду, да шёпотом спрошу: «А что это, вы тут делаете?» О, визг такой поднимают, перепонки лопаются! Домой несутся, подошвы на ходу отлетают. Или мародёры, что железо воруют – эти пострашнее будут. Но летом у меня два сторожа – кладбище скоро больше города станет.
– А похороны как? Неужто не нервничаешь? От одной музыки выть хочется!
– Всяко бывает, но батюшка Михаил говорит, что похороны – это не конец. А, кстати, помнишь Мишаню большого?
Ромка покачал головой: «Нет, а кто это?
– Эх ты, всех забыл! – укорил Алексей. – Мишка Саблин, неужто не помнишь? В тяжёлом весе выступал, на три года нас старше! Здоровый такой! Ну, вспоминай! Чечню прошёл, а пока воевал, у него мать с отцом померли. Его и призывать-то не имели права – два родителя инвалида, и он единственный сын, но тогда всех гребли, сам знаешь. Так он неожиданно для всех, как вернулся, пошёл учиться в семинарию. Сейчас священником служит. У меня тут часто бывает. Так вот Мишаня говорит, что смерть – это всего лишь завершение жизни земной и начало жизни вечной.
Ромка недоверчиво хмыкнул: «Мне как-то здесь надёжней. А есть ли она – жизнь вечная? Что-то я сомневаюсь».
Алексей пожал плечами: «Поживём, увидим. Оттуда ещё никто не возвращался, но… анекдот про близнецов слышал?»
Ромка утвердительно кивнул и засмеялся: «Ну, ежели так, то неплохо. А что ещё интересного Мишаня говорит?»
– Много чего, сразу не вспомнишь, но часто повторяет, что память надо иметь смертную.
– Это как?
– Не забывать о том, что все мы когда-то умрём. А вот когда и каким образом, никто не знает, как и числа уготованных нам дней жизни. Вот и надо эти дни прожить праведно и по чести, чтобы не устрашиться после смерти того, что творил при жизни. Грехов своих, короче. А то, кто знает, может и правда, отвечать придётся. Как подумаю, мороз по коже. Я здесь сколько историй разных наслушался – волосы дыбом встают!
Алексей рассказывал, Ромка слушал и удивлялся. Неизвестный и дивный мир приоткрылся перед ним – мир, о котором он никогда не задумывался. Он привлекал и одновременно пугал своей правдой, от которой леденела, ужасаясь своей греховности, душа. И он гнал её – эту правду прочь, не желая знать «число уготованных дней». Но вспоминая недавний, словно явь, сон встречи с матушкой, и как сегодня, всего лишь час назад, он каждой клеточкой своей души до самого дна её, и в самом сердце, ощутил тепло матери, хотелось верить, но слишком велик был страх «устрашиться» …
– И ты всё это принимаешь за истину? Ты в это веришь? – удивлялся Роман. – И не страшно?
– А чего бояться-то? Когда осознаёшь, что жизнь на земле не вечна, начинаешь больше замечать её и ценить в ней всё: от глотка свежего воздуха до травинки под ногами и каждый миг… Знаешь, здесь все равны: и достойные и недостойные… известного бандита положили рядом чуть ли не со святой старушкой. И ответь мне, – Алексей пытливо заглянул в глаза Роману, – справедливо ли это равенство и как же тогда понимать жизнь, если никто и никогда не ответит за то, как жил, что творил? И кто из людей сможет беспристрастно оценить, рассудить, понять, простить? Я чем глубже вникаю, тем больше вопросов возникает, а в отношении веры…
Лёха задумался и подошёл к окну с видом на погост:
– Когда на кресты да на холмики могильные смотрю, очень хочется и даже, бывает, верится, Мишаню слушаю – тем более. Всё так ясно и понятно, а возвращаюсь в мир реальный, вновь приходят сомнения… но в тоже время, на себе испытал: в минуты болезни, горя и отчаяния, мы – каждый из нас – начинаем судорожно искать своего Бога.
– Надо же… – подивился Ромка, – ты прям философом стал, но не ответил, неужели на этой работе не нервничаешь? Похороны, слёзы!
Лёха отошёл от окна, улыбнулся: «Случается, конечно, выслушивать и слёзы подтирать. Стараюсь, как могу поддерживать, но в такие моменты я чувствую, что живу не зря. Должность моя хоть и административная, но то, что делаю, людям необходимо. Больше нервничал, когда в отделе культуры за спорт отвечал – вот уже где трясина!»
«Надо же, – подумал Ромка, – оказывается, не перевелись ещё в нашей стране люди, которым приятно приносить пользу человеку».
Входные двери скрипнули, распахнулись, и с огромными пакетами в руках, не вошли, а шумно валились пять человек.
– Где тут оживший покойничек? – пробасил здоровяк с бородой и, увидев Ромку, крепко сжал его в своих объятиях. – Надо же, живой, боец! Живой!
Пока Роман горевал на могиле матушки, Алексей обзванивал друзей и сообщал им радостную весть.
И, сейчас, среди похоронных, с чёрными лентами венков, крестов да надгробий, мужики ловко накрывали, сдвинутые вместе, столы и закидывали Романа вопросами. Шум, суета. Излишняя колгота утомила Романа. Слишком много эмоций за один день.
Он не сразу всех вспомнил, многие ребята изменились до неузнаваемости, но восторг, с каким его встретили, несказанно радовал и пробуждал в душе новое, прежде неизведанное, чувство семьи, где комфортно и безопасно; где помнят, ждут, оплакивают… Ему рады – как же это приятно!
Пришла Наташа – жена Алексея, и принесла огромный казан, укутанный в старые газеты и одеяло, мятой картошки со шкварками и жареным луком. Аромат божественный! Ромка почувствовал, насколько он соскучился по простой еде. От Кристининого здорового питания у него вечно сосало под ложечкой.
– Котлеты немного подгорели, – тарахтела Наташа, – с нескрываемым любопытством разглядывая Романа, – но горелое я ножом соскоблила. А вот ещё…
И она доставала из огромной клетчатой сумки, так любимой в своё время челноками, какие-то свёртки, банки с солениями.
– И вы это всё несли сами? – Ромка опешил. Наташа с виду хоть и крепенькая, но росточком невысокая, плечики узенькие, ладошки девичьи.
– А как же? Конечно, сама! Вы не смотрите, что я маленькая, – рассмеялась, озорно блеснув подкрашенными глазками, – маленькая да удаленькая, я и на большее способна!
И расхохоталась: «Поверил! Брат меня привёз! – и уходя, погрозила мужчинам пальцем. – Мальчики, ведите себя прилично! Знаю я вас!»
Стол накрыт. Дымится картошка, наполнены рюмки…
– Повод собраться у нас, – Алексей встал, – чрезвычайно необыкновенный: воскрес наш Ромка! Если бы мне вчера сказали, ни за что бы не поверил. Но за него мы выпьем после, а сейчас, учитывая, где мы находимся и зачем сюда приехал Роман, не чокаясь, помянем наших родных, друзей, что нашли здесь свой последний приют… Вечная память, упокоенным…
Потом пили за Ромку и за всё, о чём вспоминали. Завалили его – воскресшего – вопросами и, перебивая друг друга, рассказывали о себе.
Продолжение: http://proza.ru/2024/02/13/1188