09.02.2024 год. Санкт-Петербург.
Я перепечатываю выборочно дневники курсистки с феминистическими взглядами.
В то время женщине в России ещё с трудом приходилось добиваться права на получение образования на Высших курсах в Петербурге.
***
"Вот можно было бы составить целое рассуждение о внезапности смерти, о том, что человек ещё в понедельник не мог никак предположить, что в пятницу он будет в гробу, и всё для него кончено, и навсегда, и куда он уйдёт, что ожидает его "там", но это было бы повторением общих мест".
Лиза Дьяконова, 29 сентября 1895 год,
на похоронах у Стасовой Надежды Васильевны, общественного деятеля.
"Я размышляла о том, что такая деятельность может служить нам примером, я чувствовала глубокое уважение к ней, но не сожаление.
Вся эта парадная обстановка, все эти венки, речи придавали похоронам какой-то гражданский характер, который мне, привычной к исключительно церковному и семейному характеру похорон, резко бросился в глаза.
Этот гражданский характер не носил в себе ничего печального, напротив, он придавал похоронам праздничный и парадный оттенок.
Я ушла с этих похорон, точно из какого-то общественного собрания .
Нет, не хотела бы я таких похорон, ни за что, никогда не хотела бы!
Стать полезным членом общества я желаю не менее кого-либо другого, но только не такого изъявления общественной благодарности .
Не хотела бы я ни венков, ни речей, ни этой толпы..."
Лиза Дьяконова, 30 сентября 1895 год,
на похоронах Стасовой Над.Вас.
"Мне не хватает... людей таких, которые знали бы меня, мне хотелось бы познакомиться с людьми очень умными, интересными, которые, несмотря на своё умственное и нравственное превосходство, н избегали бы знакомства с такими, как я...
Мне хотелось бы сойтись ближе с такими людьми, вместе читать, вместе думать, вместе интересоваться, вместе изучать разные вопросы...
Но где же всё это? Меня мало удовлетворяет общее развитие тех, которых я знаю. Таких, как Д., у нас почти нет, она - исключение, но вот именно это-то исключение, очевидно, не имеет ни малейшего желания обратить свое внимание на мою скромную особу...
А посмотришь - ведь все хорошие люди, или так называемые славные девочки. Попадаются и такие, у которых уже свой установившийся взгляд на жизнь, хорошие стремления, все взгляды хорошие, честные...
Жаль только, что мне мало того, чтобы человек был только "славным" человеком... Таких я и раньше много видала.
Я пробую отнестись строже к себе самой, думаю, что, должно быть, я сама неразвита и поэтому не имею права ...
Впрочем, нет, именно вследствие того, что я не развита, я имею большее право желать, чтобы окружающие люди способствовали моему умственному развитию".
8 октября 1895 год
***
Вот и у меня такая же байда!
***
"Я молча слушала, наконец решила спросить:" Какие же державы будем мы изучать?"
- "Германию, Францию, Америку, Швейцарию, Англию".
- "А Россия? Разве её государственное устройство..."
- "Если вы интересуетесь этим, то сами можете прочесть", - заметил кто-то.
Этого было достаточно... Даже слишком.
Я не знала, сердиться мне, возмущаться или презрительно улыбнуться.
ТАК рассуждать могли гимназистки 5 класса.
Я сочла совершенно бесполезным тратить слова на возражения: для меня достаточно было и того, что я услыхала...
Я ушла домой с намерением при первой же возможности выйти из этого кружка".
4 ноября 1895
"Мелочность и чисто женская придирчивость развиты здесь ничуть не меньше, чем в любой необразованной женщине.
Не слыхать ни одного интересного разговора или спора.
Меня поражает отсутствие каких-либо высших жизненных запросов или научных интересов, когда мы сходимся все вместе за чайным столом. Так себе, болтаем пустячки, а иногда даже несносный вздор.
Со стороны послушать - даже тошно станет.
Часто предлагаются вопросы уже совсем институтского характера, вроде того: кто всех красивее?
Или: как вам нравится такая то (впрочем, слово "нравится", конечно, относится к наружности)?
Подобные интересные вопросы возбуждают соответственные разговоры...
А о нетерпимости - и говорить нечего.
Она здесь так сильно развита, что я буквально отвыкла выражать искренно своё мнение о чем-либо.
Словом, я оставаясь со всеми в хороших отношениях, ушла в свою раковину .. Тяжелее всего то, что всегда приходится быть на виду, и как бы ни была расстроена, всё таки должна сдерживать себя, чтобы, Боже упаси, не ответить кому-либо на навязчивые вопросы слишком односложно, или нервно, или с явным нежеланием продолжать разговор. Сейчас же обидятся, придерутся..."
29 ноября 1895
"Рассчитывая существовать в Петербурге исключительно на собственные средства, я, конечно, не могу теперь одеваться так, как одевалась прежде.
И вот маме надо было найти хотя бы одну, по её мнению, неприглядную сторону моего существования.
Не находя её в моих рассказах, но найдя её в моём туалете (к слову сказать, вполне приличном), она обратила теперь на неё все свои заботы.
Я прихожу в ужас от такой беспощадной траты денег, но маму убедить невозможно.
С непривычки мне кажется обидным принимать от неё столько подарков, даже невозможным, неестественным, смешным быть одетой на "чужой счёт".
А главное - мне ничего не надо. Я неустанно твержу это маме...
Странная женщина моя мать! Или - стоит поставить себя раз вполне самостоятельно, и она, в свою очередь, начнёт относиться по-человечески?
Удивляюсь. Когда подумаешь обо всём, что пришлось вынести из-за неё в эти годы, горечь и злоба подымаются в душе.
Когда же видишь её теперь по отношению ко мне - добрую и ласковую..., то чувствуешь к ней какую-то жалость..."
Ярославль, 25 декабря 1895 год
"Читая всевозможные рассказы, романы, этюды, где говорится о печальном положении женщины, которую никто никогда не любил, я отношусь к этому как нельзя более хладнокровно. Что ж? Ведь не всем же.
А если я не принадлежу к этому избранному числу, значит, так и надо, так и лучше.
Но жизнь никогда не может оказаться скучной и печальной, если её пополнить разумной интересной деятельностью и руководиться при этом любовью к людям вообще.
Однако, вот что действительно было бы хорошо и удобно - иметь хоть одного знакомого студента, только человека интересного, с которым можно было бы обо всём поговорить и которого можно было бы приспособить для доставки книг, а иначе не стоит...
Нельзя же чересчур многого требовать от жизни, в особенности мне, которой ничего не даётся сразу..."
27 февраля 1896
"В прошлом году в Ростове я случайно встретилась с молодым и симпатичным священником, который на мой вопрос: "Что же надо делать для того, чтобы правильно веровать, чтобы отличать религию истинную от ложной ", - ответил: " Надо изучать свою веру..."
Эти слова меня поразили неожиданностью, и, однако, этот ответ был как нельзя естественным...
Ведь изучаем же мы музыку, языки, тьму всяких ненужных предметов по окончании гимназии, а о вере не думаем?..
Закон Божий мы считали учебным предметом наравне с арифметикой и прочими, с ним представление о религии даже как-то не связывается...
То, что мы вынесли из гимназии, у одних обращается в простую немудреную веру без рассуждения, у других она исчезает под влиянием обстановки или вследствие собственных убеждений. Поступив сюда, я с интересом ожидала лекции богословия, над которыми слышала столько насмешек...
Но, увы! Лекции богословия с внешней стороны были невозможны: батюшка до того заикался, что трудно слушать при всём желании, и в конце концов, ничего, кроме утомления, не выносишь.
К тому же батюшка часто пропускал лекции...
Богословие строит свои главнейшие основания так, что они доступны только вере, и неверующего убедить не могут.
Когда мне говорили, что на курсах в Бога не верят, и предсказывали, что я непременно сделаюсь неверующей, я всегда была уверена, этого со мною не будет, что мои религиозные убеждения тверды и их не так легко поколебать не только курсисткам, но даже самим курсам, даже лекциям профессоров.
Когда я оборачиваюсь назад, то вижу, что верила раньше, как то не рассуждая, не вдумываясь хорошенько,... совершенно машинально, в силу, должно быть, бессознательно отразившееся на меня веры предшествующих поколений, которые веровали также просто, как и жили.
И вот теперь я читаю эти лекции серьёзно, внимательно следя за каждым словом, стараюсь поставить себя на место неверующего, спрашиваю себя:" А это доказало бы мне?".
Но стать всецело на их точку зрения мне не удаётся.
Я не могу отказаться от веры.
Я чувствую, что что-то есть во мне, которое составляет часть меня самой, что отбросить я не в силах, что живёт во мне с детства. Или во мне есть та мистическая жилка, которая заставляла меня в детстве зачитываться житиями святых, которые увлекали меня мечтать о пустынях, где спасались святые подвижники, о путешествии туда, о келье где-нибудь в скале, в которой я непременно хотела жить после, "когда вырасту большая"..
Разве современная естественная наука не утверждает теории постепенного развития? Геология - та считает существование земли десятками тысяч лет; сравнительное языкознание не станет руководствоваться в своих изысканиях сказанием о строении Вавилонской башни и смешении языков...
Наконец, нам известно и учение о Божественной личности Иисуса Христа и учение о нём как об исторической личности, отрицающее его Божественное происхождение, и которое наш батюшка опровергнул бы по пунктам.
Вот те самые резкие противоречия, с которыми мне пришлось столкнуться...
Итак, мало одного основного вопроса: верить или не верить в Бога?
Если верить, то как?
Следовать ли учению церкви или создавать себе свои выработанные теории?
Если следовать учению церкви, то принимать ли и внешнее выражение этой веры в религиозных обрядах?
Если принимать, то все ли обряды, какие из них нам кажутся более важными, имеющими внутренний смысл, и какие кажутся излишними, а иногда и устаревшими, непригодными при современном уровне умственного развития общества?..
И здесь я на деле вижу справедливость мнения, которое не раз приходилось читать: что интеллигентная часть общества отличается если не полным неверием, то полнейшим религиозным индиферентизмом.
Это очень печально.
Вот мне и нужно ответить себе на эти вопросы, если я признаю Бога...
Впрочем, есть ещё один вопрос: почему я верю?
И вот я отвечаю... не сразу. Почему?
Должно быть, для меня, как и для всего человечества вообще, во все времена, это составляет необходимую потребность духа, существенную часть меня самой, моего "я".
Сознательно я признаю существование Высшего Существа, Творца всего сущего.
Я не сомневаюсь..."
1 марта 1896 год, вечер
Лиза Дьяконова, 21 год
"В апреле мне удалось побывать на заседании Вольного экономического общества, на лекции А.И.Введенского "Об условии допустимости веры в смысле жизни ", в школе Технического общества для взрослых рабочих на лекциях Е.М.Ламанского "О значении денег в народно-государственном хозяйстве".
Из всех этих лекций, заседаний, посещения школы я вынесла столько впечатлений, передо мною снова развернулась такая интересная картина жизни, возбудившая столько новых мыслей, что я чувствовала себя точно в ином мире, где я плавала, как рыба в воде, я дышала полной грудью, а напряжённая жизнь, которую мы все вели во время экзаменов, то беззаботное веселье, которое невольно охватывало после каждого сданного экзамена, длинные разговоры, научные споры, которые наконец-то стали завязываться у нас под влиянием экзаменов и изученных предметов, - вся эта жизнь так соответствовала моему настроению".
13 мая 1896
"Я прямо заявила ей, что не люблю либеральничанья на словах, а это как раз и развито у нас.
Такое либеральничанье заходит очень далеко... в словах и мечтаниях наших слушательниц: послушать их - весь мир перевернуть надо, на место всех "отживших" форм правления водрузить знамя социал-демократической республики.
Всё это, может быть, благородно и возвышенно, но, к сожалению, мыслимо только на словах, а не на деле.
Подобные очень быстрые рассуждения грешат отсутствием серьёзности, основательности, знания народной жизни и истории вообще.
Видно, что говорят люди со всем пылом молодости.
Зная, что вот это плохо, предполагают тотчас же радикальную меру для исцеления, не справляясь, подходит ли она по характеру к народу, его развитию, его истории, или нет..."
16 июня 1896
Лиза Дьяконова, 21 год
"Первоначальная цель, самый смысл брака забывается, и он является только узаконенным способом для удовлетворения животных чувственных инстинктов.
А ведь известно, что частые роды истощают женщину, обезображивают её стан и влияют на здоровье.
Какая масса разных женских болезней, какая масса страдающих ими женщин во всех слоях общества. А сколько смертей от родов!
Я читала где-то, что у одного дикого племени существует обычай после рождения каждого ребёнка отделять жену от мужа в течение двух лет, во время которых она кормит ребенка.
Поэтому женщины и дети этого племени отличаются по прекрасным здоровьем.
Вот поучительный пример просвещенным европейцам.
Хотя бы на год наши мужчины воздерживались бы от сожительства с женами ради блага собственных детей, ради здоровья своих жен!
Но вот этот вопрос не затрагивается никогда...
Сильная половина рода человеческого, как власть имущая, не желает поднимать его...
А женщины? Они молчат".
5 июля 1896
Лиза Дьяконова, 21 год
"На земле столько страдания...
Рано или поздно оно всё равно погибнет... Весь мир погибнет...
О, если бы я была материалистка! Если бы я не верила в бессмертие души!
С какой бы радостью одним выстрелом из револьвера разрешила бы я задачу жизни!
Я бы умерла со спокойной и гордой улыбкой, в твердой уверенности, что я - часть природы, исчезну бесследно, сольюсь с ней и что я вправе это сделать, если хочу
А теперь?
Раз я верю в бессмертие души, что моё собственное "я" никогда не уничтожится, что мне от смерти?
Ведь я же знаю, что я и после неё буду существовать...
Душа моя бессмертна.
В силу чего же явились мы на земле и для чего?..
Как завидовала я всем материалистам!
Как счастливы они своим сознанием, что нет никакого бессмертия, что они могут умереть с полным сознанием того, что уже не будут жить после смерти!
Я решила обратиться к Введенскому.
Может быть, хоть что-нибудь сумеет ответить на мой вопрос..."
9 октября 1896
"Душевное настроение сделалось особенно чутким ко всему неприятному.
Малейшая неприятность, слово, пустяк - производили на меня такое тяжёлое впечатление, повергали меня в такое угнетенное состояние, от которого отделаться было крайне трудно.
Наконец, моё стремление учиться и та несчастная жизнь, которую я была принуждена вести против воли, то страдание, которое причиняла мне вечная неудовлетворённость всем окружающим, постоянное нравственное мучение, сознание пустоты и пошлости окружающей среды, бессмысленности своей жизни, жестокость матери, когда грудь готова была разорваться от рыданий, а мать вместо утешения смеясь уходила в другую комнату...
О, это уж слишком...
При одном воспоминании такая буря готова подняться в груди ...
Я постоянно чувствовала не то страшную нравственную усталость, не то - не знаю что, но всё меня расстраивало...
Я всё забывала ...
И чем далее - тем труднее становилось помнить правила, литературу. ...
Я чувствовала, что нервное моё состояние было ужасно: я была, точно разбитое фортепиано, до которого нельзя было дотронуться, оно издавало фальшивый дребезжащий звук.
Я не была зла, но мне было очень стыдно, когда лица, знавшие меня ближе и симпатизировавшие мне, дружески уговаривали меня не быть такой резкой в обращении с посторонними.
Такое раздражение являлось невольно: болезненное состояние не давало возможности владеть собою...
Лекции! Наука! Всё, к чему я стремилась, наконец было достигнуто!
Я - на курсах...
Профессора, книги - всё теперь было у меня.
Я дышала полной грудью, первое время была точно в чаду.
Но зато и сознание своего невежества встало передо мною с поразительной ясностью, причиняя большое страдание, действуя угнетающим образом.
Я схватилась за книги, не сообразив одного, хватит ли моих сил на такие занятия? Мне хотелось обнять всё сразу..."
29 октября 1896
"После мной овладела такая апатия, такое равнодушие ко всему...
Это было ужасное нравственное состояние, доходившее действительно до болезни...
Ни души кругом.
Я инстинктом чувствовала весь год страшную потребность иметь при себе близкого человека, друга, который понял бы меня без слов и нежно любил бы меня, осторожно отстраняя с моего пути все препятствия; который всегда мог бы удовлетворить меня в умственном и нравственном отношении, стремясь открыть мне новые горизонты...
Я страстно искала такого человека, жадно всматриваясь в лицо каждой первокурсницы, с надеждой и уважением смотря на слушательниц старших курсов...
Поступая на курсы я сначала думала, что всякие интересные разговоры будут завязываться сами собою, что потребность к живому обмену мыслей по поводу читанного и слышанного так же естественна, как пища, питьё...
Но отчего же у нас не завязывалось тех воодушевленных споров научных и разных отвлеченных вопросах, тех интересных разговоров, живого обмена мыслей, о которых я столько раз читала в книгах?..
Вот тот вопрос, который я без счёта повторяла про себя со страшной тоской, сидя за чаем и слушая всевозможный вздор - о чём угодно, но только не о науке...
Приходилось заключать, что, должно быть, мы, женщины, куда ограниченнее мужчин, что у нас нет ни широты умственного горизонта, ни мыслей, ничего..."
3 ноября 1896 год
Лиза Дьяконова, 21 год