Дорогие друзья! Возобновляю публикацию своей книги на этом сайте. Ниже вы можете впервые прочесть шестую главу полностью.
Пушкин и мiр с царями. Книга первая. Раскрытие.
Часть первая. Восход. Глава шестая.
Души и духа взлёт победный,
И – взлёта первые плоды…
Вскоре после сдачи Москвы дело повернулось к военному успеху, на общеизвестных деталях которого мы здесь останавливаться с Вами тоже не
будем. 6 октября 1812 года Наполеон покинул Москву и под давлением русской армии, теряя сотни и тысячи людей, был вынужден отступать без сражений по разорённой им Старой Смоленской дороге. По иронии военной судьбы русская армия не нуждалась в сражениях, побеждая без них. Выдающийся немецкий военный теоретик Клаузевиц, наблюдая за всем этим написал: «Русские редко опережали французов, хотя и имели для этого много удобных случаев, когда же им и удавалось опередить противника, они всякий раз его выпускали, во всех боях французы оставались победителями, русские дали им возможность осуществить невозможное, но если мы подведём итог, то окажется, что французская армия перестала существовать, а вся кампания завершилась полным успехом русских, за исключением того, что им не удалось взять в плен Наполеона и его ближайших сотрудников. Неужели же в этом не было ни малейшей заслуги русской армии? Такое суждение было бы крайне несправедливо».
Спишем пассаж немецкого военного деятеля о том, что французы всегда побеждали в конкретных боях на банальную зависть, но общий смысл замечания всё равно для нас останется интересен, и самым важным здесь является указание на то, что ко времени изгнания из России в середине декабря 1812 года армия Наполеона практически перестала существовать.
Естественно, настроение императора и его ближайшего окружения в это время переменилось. Александр понял, что он и его страна одерживают победу и в даровании этой победы император увидел очередное проявление влияния Бога на дела человеческие. В своём манифесте, выпущенном по случае изгнания Наполеона из России, царь так и написал: «Зрелище погибели войск его невероятно! Кто мог сие сделать? Да познаем в великом деле сём промысел Божий».
Увидел это и ставший в это время очень важным для императора человеком Голицын, у которого в те дни зародилась идея создания Русского Библейского общества. Библейское общество по мысли Голицына должно было заняться переводом книг Священного Писания на современный русский язык, а также на другие языки Российской империи, и организовать массовое печатание этих книг с дальнейшим распространением их, а также других душеполезных произведений среди народа. Цель была понятна – духовное просвещение русского народа. Почётным членом общества сразу же приглашался быть Государь. Момент для создания Библейского общества, по мнению князя, был выбран самый удачный – взлёт народного сознания на фоне выдающейся военной победы, одержанной с Божьей помощью.
Александр, находясь в это время при войске за границей, тут же ответил Голицыну согласием, выделил обществу 25 тысяч рублей единовременно, и положил далее выделять на нужды общества по 10 тысяч рублей ежегодной пенсии. Работа закипела. При множестве скользких высказываний о Голицыне нет никаких указаний на то, что этот человек тратил государственные и иные деньги, находившиеся в распоряжении Библейского общества на какие-то личные цели. Голицын постарался привлечь к делу перевода библейских текстов на русский язык все лучшие наличные силы и это ему удалось.
Что же привело Голицына к мысли о необходимости организации Библейского общества во дни всеобщего подъёма? Такие мысли, кажется, должны были бы скорее появиться в период поражений!
Ну, во-первых, дни поражений и жестоких переживаний по поводу судьбы страны на тот момент далеко не стёрлись в памяти князя, а во-вторых, он как обер-прокурор Святейшего Синода, очень хорошо знал о действительном положении христианской веры в русском народе. Ему прекрасно было известно о
безграмотности и непросвещённости основной крестьянской массы, о крайне низком уровне подготовки множества священников, о том, что очень многие из них почти не проповедуют во время служб в церкви, и их неграмотные прихожане, по неграмотности, не зная ни родного, ни церковнославянского языка, итак не понимают содержания службы, а ещё из-за отсутствия постоянной проповеди, почти лишены возможности понять что-либо правильно в христианском вероучении вообще. Голицын знал, что и люди свободные, городские, не закрепощённые, также малограмотны, и не имеют возможности к самостоятельному христианскому просвещению, единственным средством к которому часто является книга. Голицын пламенно захотел вручить русскому человеку эту книгу в руки.
Лучше всего о целях нового учреждения сказал выдающийся русский церковный историк А.И. Чистович: «Стремления князя Голицына наклонялись к тому, чтобы вывести русский народ из того усыпления и равнодушия в деле веры, какое казалось ему почти повсюдным, пробудить в нем высшие духовные инстинкты и чрез распространение священных книг ввести в него живую струю внутреннего переживания христианства».
В 1813, 1814 и 1815 годах император очень много времени провёл вне России в разъездах по Европе. Там вплоть до марта 1814 года длилась европейская война с Наполеоном, в делах которой царь принимал живейшее участие. Российский император возглавил антифранцузскую коалицию, состоявшую из России, Австрии, Пруссии, Швеции и нескольких мелких немецких государств. Россия выставила на эту войну самый многочисленный корпус, который в итоге понёс самые большие человеческие потери, и которому по праву принадлежала честь наибольшего вклада в победу над Наполеоном, но Александр из дипломатических соображений не добивался назначения русских генералов на роль командующих, и смешанными русско-прусскими и русско-австрийскими войсками командовали прусский и австрийский военачальники.
Не знаю почему русский император распределял силы именно таким образом, но очевидно, что он предвидел послевоенный передел Европы, и именно в таких ходах предполагал наибольший эффект для своих будущих требований. Александр пытался участвовать в планировании крупнейших военных операций – как именно ему это удавалось, история умалчивает, но коалиция одержала несколько крупных побед. Наконец, в марте 1814 года она вышла к Парижу и с боем взяла его. 31 марта 1814 года в качестве триумфатора Александр Первый во главе союзных войск въехал во французскую столицу. На вершинах тогдашнего цивилизованного мира его увенчали лаврами победителя Наполеона и долгое время на эти лавры никто из европейцев в открытую не покушался.
Всем известна истина о том, что нет пророка в своём отечестве. Оказалась она верна и в этом случае. Если на страницах официальных русских газет слава побед над Наполеоном в Европе приписывалась императору, что косвенно предполагало и его основную роль в победе над Наполеоном в России, то неофициальные русские гостиные в домах образованных русских людей повсюду кипели страстями по поводу роли отдельных личностей в победе над Наполеоном. Кто-то при этом хвалил Барклая де Толли, кто-то – Багратиона, но большинство сходилось на полководческом даровании Кутузова, и почти никто не почитал Александра спасителем Отечества – наоборот, роль императора в войне часто сводилась в таких разговорах к осуждению его внешне пассивной позиции, иногда – к юмористическим и насмешливым взглядам на его поведение в сложный период жизни страны, а самые горячие головы негромко вообще могли
обвинить и обвиняли императора и в трусости.
Лицейская жизнь к концу зимы 1813 года давно вошла в обычную колею. Военные новости из Европы конечно ещё продолжали всех волновать, но теперь это были новости из чужих стран, в которых доблестно сражаются и время от времени гибнут отважные сыны отечества – в сравнении с совсем недавним временем это была совершенно другая ситуация.
Бытовая основа является определяющей для любого общества и общество русское в условиях реального мира на своей территории вернулось к понятиям мирного времени, а полузакрытое заведение, каким был лицей в большей степени, чем многие остальные человеческие собрания, вообще в основном жил и развивался по своим внутренним законам. Лицеисты учились, ссорились, мирились, спорили с преподавателями, боролись, и нередко успешно, с произволом некоторых надзирателей, потихонечку взрослели и совершенствовались, каждый – в данном ему Богом направлении. Потихонечку взрослел и Пушкин.
Он много сочинял и много писал. Сочинять и писать – ведь это разные вещи, сочиняют иногда на ходу, просто так, иногда для того, чтобы специально это не записывать в силу цензурных или этических соображений, а вот пишут, всегда доверяя сочинённое бумаге в расчёте на дальнейшую доработку, или сохранение. Сочинение таким образом – часто игра, писание – очень часто труд, но и то другое при систематическом подходе ведёт человека к совершенству. Пушкин играя ли, трудясь ли, непрестанно совершенствовался в избранном им направлении. Его стихотворное мастерство росло, и мы со времени, о котором говорим с Вами сейчас, можем оценивать это мастерство, поскольку некоторые пушкинские работы тех дней сохранились и дошли до нас.
Первая из дошедших до нас его коротких «пиес» – послание в альбом князю Горчакову. Оно написано на французском языке, и звучит красиво и элегантно – больше ничего и не скажешь, а вот его стихотворение «К Наталье» заслуживает отдельного разговора. Оно обращено к крепостной актрисе графа В.В.Толстого, увиденной Пушкиным на спектаклях графского театра в Царском Селе, которые лицеистам было дозволено посещать. Понятно, что между автором стихотворения и адресатом послания не могло быть ничего общего, что между ними было невозможно даже обычное знакомство, и стихотворение написано для чтения в приятельском, а при возможности – в более широком кругу. Ровесникам Пушкина в эту пору уже было по четырнадцать-пятнадцать лет, и те из них, кто ешё недавно не имел интереса к противоположному полу, начали, как минимум, обращать внимание на очаровательных девушек и женщин. Это безусловно расширяло потенциальный круг интересантов и почитателей эротически озабоченного юного поэта.
В стихотворении «К Наталье» уже есть яркие предвестники той пушкинской стихотворной лёгкости, которой он вскоре очарует всех своих читателей. При этом стихотворение предназначено для глубоко образованного читателя, поскольку содержит множество отсылок к известным литературным и драматургическим произведениям того времени. Стихотворение переполнено юношеским эротизмом, и в определённой степени выглядит беспардонным по отношению к конкретной молодой девушке или женщине, с которой поэт, с одной стороны, разговаривает, как с равной, с другой стороны, от дворянки, при подобном обращении, он мог бы рассчитывать как минимум на увесистую пощёчину. Впрочем, давайте спишем беспардонность на казарменное положение автора стихов, и добавим несколько слов о самом стихотворении. Оно ещё наполнено славянизмами, которые заметно утяжеляют слог и игривое содержание
стихотворения от этого безусловно теряет во впечатлении.
Эта ранняя работа Пушкина на практике показывает нам то, против чего карамзинисты боролись с шишковистами: они боролись за элегантный инструментарий в деле выражения развитых человеческих чувств, которого на тот момент в отточенном виде русская литература не имела, но добавим: трудами ярких её мастеров – не только Пушкина, – вырабатывала!
Другое дошедшее до нас стихотворение этого периода, написанное классическим гекзаметром – «Несчастие Клита», стихотворение полупародийное, полное добродушного меткого юмора. Это эпиграмма на Кюхельбекера, не очень удачливого лицейского поэта, товарища Пушкина, над которым он постоянно, но беззлобно подтрунивал. Кюхельбекер был поэтически одарён, но в отличие от Пушкина, не гениален. Пушкин ощущал своё безусловное стихотворческое превосходство, и Кюхельбекер его ощущал, поэтому если и обижался на Пушкина, то не злился, хотя чувство собственного достоинства не позволяло ему как-то унижаться и лебезить перед Пушкиным – Кюхельбекер, несмотря ни на что, предпочитал сохранять дистанцию. Печататься он, кстати, тоже начал, будучи ещё лицеистом в 1815 году – вскоре после Пушкина.
И ещё об одном стихотворении этого же, 1813 года мы не можем не поговорить. Оно называется «Двум Александрам Павловичам» и посвящено помощнику лицейского гувернёра Зернову и императору Александру. Стихотворение короткое и хлёсткое, в нём Пушкин замечает, что ненавидимый лицеистами за подлость помощник гувернёра Зернов и император оба хромают – воспитатель на ногу, а царь – на голову, а дальше поэт говорит о том, что у обоих его героев сломаны носы – у Зернова на кухне, а у царя – под Аустерлицем. Фактически, юный поэт называет царя душевно нездоровым человеком и определяет причину его нездоровья – тяжёлое военное поражение 1805 года. Мы не будем далеки от истины, если назовём эти строки жёсткой политической сатирой – так оно на самом деле и было. Хороша ли эта сатира – пусть каждый читатель этой книги рассудит для себя сам – ведь именно для того, чтобы он имел для этого возможность, мы и даём в нашей книге широкий исторический фон.
Мы уже говорили с Вами о том, как близко к сердцу восприняли лицеисты события войны 1812 года, как они наблюдали за уходом гвардии на войну и как читали и обсуждали с профессорами военные новости. Но газеты и профессорские объяснения не были единственным источником информации, которой питались юные сердца и умы! Не забывайте, дорогой читатель, о месте, в котором находился Лицей – он находился в императорском дворце – абсолютном средоточии всех более-менее важных новостей и сплетен тогдашней России.
Пушкин с детских лет всегда имел очень чуткий слух к тому, что говорят взрослые и всегда старался это понять. Новости и сведения, передаваемые одним взрослым человеком другому, часто становились предметом его детского сознания. Это свойство, как весомая часть природного любопытства сохранилось и развилось у него и в юности. Жизнь на дворцовой территории, общение с аристократическими сверстниками, много знающими из первых рук о характере и образе жизни верхушки общества и первых лиц государства, периодическое неформальное общение с придворными людьми самых различных рангов формировали у каждого лицеиста личное конкретное отношение к носителям высшей государственной власти вообще, и к императору в частности. Персоны императора и окружавших его людей не были для лицеистов красивой картинкой из книги – они знали этих людей живыми, и в отличие от подавляющего большинства провинциалов знали о том, что на императорском солнце есть пятна
и даже представляли конкретную форму некоторых конкретных пятен.
Одни лицеисты больше интересовались недостатками императора, другие – меньше, третьи – вообще почти не интересовались. Пушкин принадлежал к числу первых, и конечно он знал о причастности царя к отцеубийству, знал о болезненном для всех русских поражении под Аустерлицем, знал о негативном отношении значительной части русского общества к Тильзитскому миру, подписанного Александром под давлением обстоятельств предыдущего военного поражения, ну, и безусловно Пушкин знал о непонятном для многих и внешне депрессивном поведении Александра в Петербурге в первый период войны 1812 года. А вот молитвенные труды императора, конечно, были не известны юному поэту, как они были малоизвестны всему обществу, и, положа руку на сердце, мы можем предположить, что узнай Пушкин тогда о молитвах царя, особенно в присутствии Кошелева и Голицына, это скорее всего стало бы лишь поводом для новой эпиграммы.
Итак, Пушкин весьма зло и ехидно вывел мозговую болезнь императора из его поражения под Аустерлицем. Вершиной поэзии это произведение конечно не является, но в нём есть ясность мысли, беглость стиха, образность речи и, конечно, захватывающая дух смелость содержания. О чём говорит эта самая смелость? О бесшабашном характере автора, о вольности нравов в лицее – не будь у этого стиха потребителя, он бы мог и не родиться, и уж точно не дошёл бы до нас. Мы в этом случае впервые сталкиваемся с Пушкиным, стремящимся выразить некое общественное мнение – вряд ли он сам тогда додумался о связи некоей головной боли императора и его дальнейшего поведения с его аустерлицким поражением. Эта мысль вполне могла быть высказана в какой-нибудь компании неглупым и наблюдательным человеком. Наверняка кто-то не раз посмеялся при Пушкине над нерешительностью царя и над его непонятными кому-то действиями, но стихи – не философский трактат, стихи – это эмоциональный посыл, могущий быть и ударом, Пушкин всегда, в отличие от многих своих собратьев-поэтов, знал это, в посвящении двум Александрам Павловичам добавил градуса салонным размышлениям, и осознанно довёл их до грани приличия – только при таком подходе он мог рассчитывать на яркий эмоциональный эффект от чтения этих своих стихов. Наверняка он тогда делал это не вполне сознательно, но абсолютно квалифицированно, что, кстати, и свидетельствует о его раскрывающейся гениальности.
Можно не сомневаться в том, что стихи эти понравились не всем, но Пушкин за них никогда прямо наказан не был, а это косвенно говорит о том, что внутренняя идея стихов многим пришлась по сердцу. Мы же от себя обратим внимание вот на что: главы этой книги, посвящённые императору Александру в некоторой степени подтверждают мысль о том, что аустерлицкое поражение тяжело далось русскому государю, но это поражение в числе других его личных драм вело царя к поиску духовного выхода из навалившегося на него вала государственных и личных обстоятельств. Скажем ещё раз: был ли император тем, кого лихо и задорно высмеивал юный стихотворец на время написания стихов – судите сами.
Пушкин в первые годы в лицее писал много и постоянно, он постоянно задумывал какие-то крупные вещи и пытался свои задумки реализовывать. О его планах в этом направлении мы можем только догадываться из косвенных свидетельств его приятелей, многое было начато, почти ничего не было закончено. В частности, известно, что он писал роман в прозе «Цыган», вместе с Яковлевым – пьесу, а потом сам – ещё одну пьесу, но уже в стихах. Все эти незаконченные вещи он в итоге уничтожил, но труды были не напрасны – великий корабельщик, когда играя, когда мучась, учился строить свои корабли. Иногда эта
стройка принимала весьма неоднозначный, а то и непристойный вид.
В 1813 году Пушкин написал небольшую поэму «Монах». Сюжет им был, видимо, взят из довольно широко известного жития одного из новгородских святых. Этот святой боролся с дьявольским искушением, победил лукавого и потребовал его за это свозить в течение одной ночи в Иерусалим и обратно. Дьявол согласился, но в ответ потребовал, чтобы тайна поездки была монахом сохранена. Монах впоследствии тайну по неосторожности раскрыл пред людьми и за это претерпел новые нападения лукавого, которые ему потом пришлось стоически выдерживать.
Пушкин подошёл к делу творчески и вполне в вольтерьянском духе на трёх страницах описал мучения старого монаха в борьбе с ночным дьявольским искушением в виде женской юбки, а потом ещё и сладострастного видения. В конечном итоге монах в стихотворении преодолевает дьявольские козни и ловит дьявола, заставляя его везти себя в Иерусалим. Всё заканчивается доброжелательным и морализаторским предупреждением Пушкина некоему другому абстрактному монаху об опасности путешествий куда-либо на чертях.
Понятно, что мораль в этом сочинении вполне французская и лукавая – всякий читатель сразу чувствует, что сама небольшая поэмка написана не ради морали, а ради описания сцен эротических искушений и ради фривольных авторских отступлений и комментариев, и хотя сама мораль написано легко и непринуждённо, она выглядит немного вынужденным довеском к самому произведению. Объективно оценивая эту пушкинскую работу нельзя не обратить внимания на лёгкость пера четырнадцатилетнего автора в ту пору, когда русская словесность ещё куда как была тяжела на словесный подъём. Фривольность темы и простонародность персонажа дали Пушкину возможность предельно упростить речевую структуру поэмы, и он этой возможностью отлично воспользовался.
Не можем, однако, без прискорбия сказать о том, что в качестве героя юным автором по живо воспринятой им французской традиции был выбран именно монах. Поэт в какой-то момент признаёт, что «далёко занесло уже меня противу рясок рвенье…» Стоило ли писать в таком духе о монахе в стране, в которой в это же время преподобный Серафим Саровский в затворе молился о судьбах Русской земли, и в которой уже готовились к своему вековому по продолжительности подвигу оптинские старцы? Жаль, но юного поэта в то время не интересовали действительные судьбы русского монашества и он предпочёл сделать на него вольную сатиру. Кстати, один из его лучших лицейских приятелей, князь Горчаков, всячески уговаривал Пушкина никому поэму не показывать, и сумел добиться в этом своём стремлении частичного успеха.
Продолжая эту же тему, мы должны поговорить ещё об одном пушкинском произведении того же периода – это поэма «Тень Баркова». Сюжет поэмы заключается в том, что несколько человек, и в том числе поп-расстрига, приходят в публичный дом, и там бывший священник перед проституткой в какой-то момент оказывается недостаточно состоятелен в половом смысле. Он расстраивается, расстраивается проститутка, но тут попу является некая тень, которая говорит ему, что он должен ей петь хвалу на всех углах, и у него всё будет в постели хорошо. Поп спрашивает тень о том, кто она. Тень отвечает, что она – тень Баркова. Поп внимает совету, мастерски разбирается с проституткой и идёт по свету славить Баркова, с великим успехом между делом удовлетворяя множество разных женщин. В итоге поп приходит в монастырь, где его хитрым и злобным образом принуждает к половому сожительству старая противная игуменья. У попа постепенно развивается импотенция, но снова приходит тень Баркова, спасает
его от игуменьи и возвращает мужскую силу. Такой вот вкратце сюжет.
Юный Пушкин нередко поминал Баркова, и в своих стихах – в том числе. Барковские лавры до поры явно обращали к себе его внимание и также явно не давали покоя. Наверняка поэтому поэму, о которой мы тут говорим, он написал матерным языком. Поэма написана бойко и легко – тут автор безусловно преуспел. По части сюжета говорить ничего не будем – он безоговорочно навеян идеологией французского Просвещения, а вот для русской почвы тема, может быть, была не лишена оригинальности, только вот цена этой оригинальности имела сомнительный оттенок – мало кто из тогдашних литераторов рискнул бы работать в поэтическом жанре в таком направлении.
Герой сатирической поэмы – опять лицо духовного звания, священник, пускай и расстрига, неизвестно – разочаровавшийся ли в вере, или изгнанный из своего сословия за прегрешения – мы не знаем. Идём дальше. После получения дара потрясающей мужской силы он идёт по свету, воспевая тень Баркова, и вступая в контакты где попало и с кем попало, а в итоге приходит не куда-нибудь, а именно в женский монастырь, где по взаимному согласию (а как же иначе?!) удовлетворяет и молодых монашек и почтенных на вид стариц, ну а дальше своей похотью его изводит игуменья.
Какое же наказание претерпевает преступник? Никакого. Какова позитивная мораль этой вещи при несомненных поэтических достоинствах? Никакой.
Банальное мирское мышление, замыкающееся на том, что монастыри полны сексуально озабоченными и несчастными людьми, только и думающими о том, как удовлетворить свою похоть, торжествует в этой поэме. О гомерической пакостной хуле на церковь просто не будем здесь распространяться. Что может вызвать чтение такой вещи у недалёкого читателя? Блудные мыслишки и бездумное ржание. Можно ли получить некую популярность, сочиняя такие вещи? Можно. Нужно ли наказывать человека, если он распространяет такие идеи и вещи в обществе? Желательно. Если Бог есть, накажет ли он за такое отношение к своим установлениям? Накажет, если нарушитель не покается. Был ли наказан Пушкин людьми за эту поэму? Нам о том ничего не известно. Был ли наказан Богом Пушкин ещё в лицее за хулу на церковь? Это нам тоже не известно. Может и был – не известным нам образом. Понял ли наказание? Мог и не понять. Мой хороший знакомый рассказывал мне как-то о том, как его за не очень большую глупость в семнадцать лет Господь внятно проучил в девятнадцать, а то, что это было Божье определение, он понял почти в сорок, и у каждого из нас есть похожая личная история. Чего же нам тогда требовать от Пушкина, если мы и сами не слишком понятливы насчёт наказаний в свой адрес?..
Теперь немного о матерных словах, которыми полна «Тень Баркова».
Давайте немного вспомним собственное детство, проведённое нами во дворах, в том числе – и с не вполне однозначными сверстниками. Давайте вспомним свою первую реакцию на дворовую матерщину, услышанную и осознанную нами, и последующую реакцию на неё. Если сначала для многих из нас эти слова были отвратительны, то потом, на определённом этапе они стали признаком взрослости. Как часто мы матерились, мужая при этом в собственных глазах, и как часто считали маленькими или маменькиными сынками тех, кто материться в нашем присутствии не хотел, или не мог. И ведь немного было среди нас тех, кто осознанно сопротивлялся матерщине, и ещё меньше – тех, кто при этом сохранил уважение среди дворовых сверстников.
Пушкину был интересен мат по нескольким причинам. Мы с Вами уже говорили о том, что он, как и некоторые другие его лицейские товарищи, стремился выделиться особенным образом из общего числа и стремился первенствовать,
там, где считал это важным для себя. Так вот, широко используемый в речи мат давал Пушкину то же преимущество перед сверстниками во взрослости, которое ему давала начитанность эротической французской литературой – ведь вся матерщина замешана на грубом и брутальном сексизме. Подростковый пушкинский циничный сексизм поэтому замечательно уживался с его же матерной бытовой и поэтической лексикой.
Кроме этого, мат был интересен Пушкину, как часть русского простонародного языка, как способ выражения чувств и эмоций, как часть его литературной кухни в некотором роде. Кто же учил Пушкина мату? Его учителями по части эротики были французские книги и острый слух, который он включал во время разговоров взрослых в московских гостиных, а учителями по части мата были простые русские люди, с которыми он всегда очень легко сходился, начиная с первого лета в подмосковном Захарово, где он сразу же подружился с поваром, а потом – и со многими остальными дворовыми парнями и девушками – мы говорили об этом.
С самого начала пребывания в лицее он в свободное время очень легко знакомился и часто помногу говорил с простыми служителями окружных императорских заведений, узнавая для себя множество интересных житейских дворцовых подробностей, и проходя при этом ещё и школу живого родного языка, неизбежной частью которого были ругательства и мат. Мы же попутно по ходу нашего повествования заметим, что ведь до сих пор в русском литературном языке нет цензурного слова, обозначающего мужской половой орган. Согласитесь, что слово «член» слишком многозначно для обозначения вполне конкретной мужской принадлежности. После этого скажите, как быть писателю, желающему описывать участие этого органа в каком-либо жизненном процессе? Нелёгкая задача! Пушкин же, ревнуя к успеху Баркова, который, кстати, тоже стал одним из главных его учителей в области мата, со всем жаром юности бросился показывать окружающим свои успехи на немного сомнительном поприще. На наше общее счастье, пушкинский талант оказался много шире барковского, и юный поэт не зациклился на немного похабной тематике.
Лицеисты регулярно издавали свои собственные журналы, в которых, помимо прочего, писались так называемые «лицейские национальные песни», в которых в стихотворной форме подмечались разные человеческие черты и чёрточки самих же лицеистов. В одном из лицейских журналов того времени есть такие строки:
А наш француз
Свой хвалит вкус,
И матерщину порет…
От острых мальчишеских глаз не ускользнуло стремление Пушкина к признанию, к славе. Мы несколько раз говорили о том, что Пушкин стеснялся демонстрировать напоказ своё углублённое понимание некоторых серьёзных процессов, но что касается тонкостей стихосложения, особенностей ритмики стиха, образности выражений и сравнений – тут он был очень строгим критиком своих соучеников, почти всех без исключения пробовавших писать хоть какие-нибудь стихи. Товарищи-лицеисты не могли не признать в большинстве таких случаев пушкинской правоты, а тут – «Тень Баркова»! И ведь можно не сомневаться, что эта поэма была не единственным опусом матерного содержания, вышедшем из-под пушкинского пера в ту пору!
В строках лицейского журнала, которые мы только что привели выше, сквозят мягкий юмор, косвенное признание поэтического мастерства, добродушная критика самоуверенности и неприятие связи истинного вкуса и матерщины и всё это, заметьте, в трёх строках! Попробуйте после этого сказать, что лицейские товарищи Пушкина были к нему несправедливы? Он ведь по прошествии двух
лет лицея не стал терпимее к другим, не стал более тактичен, выдержан и тому подобное – просто, его все лучше узнали и старались принимать таким, каков он есть, даже в том случае, если кому-то «Тень Баркова» казалась чем-то довольно гадким – несомненно, в лицее были и такие люди.
«Тень Баркова» пусть не очень широко, но распространилась за пределами лицея и стала известной определённому числу читателей. Пушкин поначалу отрицал своё авторство, и приписывал поэму П.А. Вяземскому, но когда он убедился в известности сочинения, то вскоре признался и в авторстве, так что, если Вы спросите меня, почему, к примеру, тот же Горчаков, помешавший распространению «Монаха», не помешал распространению «Тени Баркова» – вот Вам ответ: Горчаков поначалу не мог знать, кем эта самая поэма написана, потому и не вмешался.