Крушение, или 45 52, часть 2

Моему семейству – с любовью

Ювеналий Крупеников

Крушение, или 45/52

Конечно, не всё здесь является выдумкой, и, тем не менее, любые совпадения – случайны.….

                Часть вторая
Так тебе и надо!
(что-то вроде мини-послесловия к первой части „Крушения”)
Завершив первую часть своего сочинения „Крушение”, я задумался: а что же мне теперь с ней делать-то? Напечатать её в каком-нибудь приличном издательстве? Да туда,  без „мохнатой лапы” пробиться ещё труднее, чем попасть в МГИМО в эпоху развитого, но пока ещё недостроенного социализма!
А потом я подумал о своих друзьях-знакомых, овладевших современными информационными технологиями и давно уже со своих домашних компьютеров не заглядывающих на порносайты…Пошлю-ка я им свой опус в виде обычного файла pdf, свободного от вирусов, по электронной почте, правда, с приличествующими извинениями. Да и дочери, наверно, будет интересно…
После долгих сомнений я выслал свою книгу Эмилю К., от которого я слышал, что он тоже пишет книгу. У меня были радужные надежды на то, что он напишет историю цифровизации страны по имени СССР, которой нет уже почти четверть века. Ведь именно он был начальником системной (идеологической) лаборатории в подразделении Марка П. и знал все мельчайшие подробности этого воистину эпохального процесса. В книге я, конечно, упомянул и того, и другого, изменив фамилии, но до узнаваемости. Моё письмо к бывшему соратнику выглядело так:
„Эмиль, добрый день/вечер!
В годовщину наших известных событий посылаю тебе своё сочинение, возникшее в попытке избежать умственной безработицы после окончания службы в роли „подснежника” в одной весьма уважаемой организации, стоящей на страже эффективного использования невосполняемого местного ресурса.
Заранее прошу извинения за моё нахальство, за ту возможную скуку, вызвать которую прилагаемый опус может с большой вероятностью, или за безваттную потерю личного времени, ведь даже в длинные зимние вечера его можно использовать гораздо интереснее и эффективнее. По себе хорошо знаю, что читать длинные тексты на компьютере – не Бог весть, какое удовольствие.
Тем не менее, переиначивая старое римское изречение, что „Карфаген должен быть разрушен”, остаюсь в полной уверенности, что правдивая история цифровизации бывшей великой страны (в документальном или художественном изложении) и люди, её „толкавшие”, не должны остаться неизвестными для широкой публики. И в этом я всё-таки крепко продолжаю на тебя надеяться, ведь именно ты был на острие этой проблемы в Союзе.
Всех благ, Егор”.
Потом я долгое время видел Эмиля, сидящего в сети „Skype”, но никаких других признаков жизни он не подавал, хотя я заранее извинился за своё произведение.
Но вот примерно через год, после того, как я отправил ему уже вторую часть, по электронной почте мне пришло следующее сообщение:
Привет! Я, наконец, собрался и прочитал твою книгу, о чем я написал в приложении. Кстати, у меня в электронной книге случайно оказалась книга Виктора Некрасова "Записки зеваки", в которой много места уделено прогулкам по Киеву. Если тебе хочется, я могу её прислать. Будь здоров, Эмиль.
В тот момент мне было, конечно, не до Виктора Некрасова, книгу которого „В окопах Сталинграда”, я прочёл ещё в юношеском возрасте, меня тянуло поскорее посмотреть, о чём же говорится во второй части сообщения. А в приложении Эмиль написал:
Я прочитал твою книгу с интересом. Она написана хорошим литературным языком, поэтому её было приятно читать. За рядом псевдонимов я легко угадывал прототипы, хотя в настоящее время после такого длительного временного отрыва от описанных событий псевдонимы представляются излишними. Ведь оценка поступков твоих знакомых и друзей – это твое мнение.
Что касается описания твоей научной деятельности и разработок, в которых ты участвовал, то здесь мне трудно иметь своё мнение, поскольку я с этим незнаком. Точно так же мне трудно иметь мнение о деловых и других взаимоотношениях между сотрудниками НИИС, поскольку это меня не касалось. Мне было приятно вспомнить лица (и в сообщении были приведены 3 фамилии, которые здесь опущены – примечание автора).
А когда дело касалось командировок, особенно заграничных, то это уже напоминает мне и свои загранпоездки во время развитого социализма. В командировке в Женеву я был один раз в 1992 г., когда мой шеф  был в это время занят.  [1]
Мне было интересно читать о твоих взглядах на СССР, его распад, и о прочтённых тобой в это время книгах. Здесь наши взгляды во многом совпадают.
Написать такую книгу это, по-моему, очень большой труд, требующий доступа к громадному количеству разного рода материалов и очень хорошей памяти о событиях того времени. Конечно, было бы интересно прочитать о том, что произошло после 1991 г., как подвергались преобразованиям (ваш) НИИС и вся отрасль связи в Украине, но это уже зависит от твоих возможностей и состояния. Ведь (центральный) НИИС, по сути дела, бесславно погиб, а отрасль связи развивается исключительно на зарубежном опыте.
Взяв первое письмо за основу, я быстро состряпал второе электронное послание, теперь уже к Давиду Б., бывшему одесситу и сокурснику, которого во времена учёбы я всегда знал как Диму:
Дима, добрый день/вечер!
В годовщину наших известных событий посылаю тебе своё сочинение, возникшее в попытке избежать умственной безработицы после окончания службы в роли «подснежника» в одной весьма уважаемой организации, стоящей на страже эффективного использования невосполняемого местного ресурса.
Заранее прошу извинения за моё нахальство, за ту возможную скуку, вызвать которую прилагаемый опус может с большой вероятностью, или за безваттную потерю личного времени, ведь даже в длинные зимние вечера его можно использовать гораздо интереснее и эффективнее.
Всех благ, Егор.
Но долгое время не откликался и сокурсник Дима, работавший главным инженером ГТС всемирно известного южного города-курорта, хотя он должен мне быть безгранично благодарен за то, что в своё время, в отличие от других выпускников нашего института, я не приставал к нему с жалостливыми просьбами достать путёвки в Мацесту, ни для себя, ни для жены, хотя ей это было очень нужно.
И только уже на традиционной встрече выпускников альма матер сокурсник похвалил мой опус, и даже поинтересовался: а собираюсь ли я написать продолжение?
Это были первые жертвы, облюбованные мною, а дальше по составленному списку я разослал свой опус остальным приятелям и знакомым  и стал ждать их реакции.
Мой друг детства и юношества Вадим А. сказал, что ему было интересно прочитать моё сочинение (там он был персонажем, со слегка изменённой фамилией), и он надеется познакомиться и со второй частью, которую я тогда ещё никак не мог закончить. С его женой мы ещё раз уточнили, из-за каких разногласий Вадик в пятом классе регулярно дрался с учителем математики Абрамом Тимофеевичем, в результате чего отстоял в углу во много раз больше времени, все мелкие хулиганы и забияки нашего класса, взятые вместе.
Сокурсник по институту Лёня Н. позвонил мне из Питера по сети „Skype”, заявив, что он будто побывал у меня в гостях. Он задавал вопросы, словно принимал у меня экзамен по новейшей истории, но я стойко противостоял всем его вопросам, особо упирая на то, что я ему переслал художественное произведение (которое в английском языке попадает в категорию „fiction”, т.е. художественный вымысел), а не автобиография и не исповедь „на заданную тему”. Я раньше на сайте „proza.ru” прочитал историю его жизни, о том, как он, молодой специалист нашей альма-матер, из Донецка своевременно, хоть и против  своего желания, попал в армию и стал в Питере преподавателем в Академии имени Можайского, получив звание полковника.
Сокурсник Владимир П., отличившийся концертом на целине, был такого мнения, что некоторые разделы повествования, где описывается наш уютный одесский двор, напоминают ему пейзажи из ранних романов и повестей Константина Паустовского. Он спросил, вёл ли я какой-нибудь дневник? Персонажи для него были узнаваемыми, и, похоже, для него мой опус не показался скучным.
Пожизненная подруга нашей семьи Людмила Львовна М. уверяла меня, что прочитала книгу с интересом, и спросила, можно ли её показать своему хорошему знакомому, он же – со-эмигрант, он же местный писатель Борис Р., жена которого, Мила, в Киеве давным-давно работала у меня в отделе НИИ. При личной встрече он произвёл на меня самое благоприятное впечатление. Хотя, бывая в Кёльне, я у Люды прочёл многие книги бывшего профессора, выпущенные доселе неизвестными мне издательствами, я от Бориса о своём опусе ничего так и не услышал.
Мой товарищ Владимир С. из Международной организации опус похвалил и сказал, что с нетерпением будет ждать продолжения банкета, т.е. появления второй части.
Мой женевский приятель Вячеслав С. был настолько втянут в сохранение здоровья, подорванного долгим пребыванием в вечно нейтральной стране, а также всерьёз занят воспитанием внука на основе великого и могучего русского языка, что просто забросил компьютер до лучших времён и в сети связи не появлялся. Правда, позже, появившись в Киеве, где у него ещё сохранилась квартира на Чолоковке, он мой опус одобрил, поинтересовавшись, как я смог запомнить те детали наших женевских встреч, которые его самого так поразили. Кроме того, его интересовало, сам ли я сочинял стихи, приведенные в опусе, или взял у кого-то? Я, на всякий случай, сказал, что вовсю старался использовать фольклор той далёкой эпохи.
Мой двоюродный брат Игорь К. из Риги в сеансе по сети „Skype” пожаловался, что работа на аэродроме Риги забирает у него кучу времени, и он после работы едва имеет силы дорулить до своей квартиры. В итоге я стал думать, что книгу он так и не прочёл, хотя о его отце, моём дяде Вове, заслуженном советском железнодорожнике, я  написал только хорошее.
Рижский брат, расценивая перспективы нашей страны по пути европейской интеграции, предупредил о неприятных последствиях под названием реституции. Хотя их дом-хрущёбу построили в советское время, недавно в Риге объявилась хозяйка земельного участка, на котором расположена эта пятиэтажка. Так вот теперь по решению суда, конечно, самого справедливого в мире, жильцы каждый месяц за услуги ЖКХ дополнительно платят по 20 евро этой старой мымре-землевладелице.
Сослуживец по киевскому НИИ бывший начлаб Гена Б. прислал мне восторженный отзыв, заявив, что снимает передо мной шляпу. Лично я никогда не видел, в какой шляпе он ходит. Он попросил разрешения опубликовать мой опус на сайтах альма-матер и того института, в котором он сейчас работает. Я не возражал.
На сайте последнего я свою книгу увидел собственными глазами, это сисадмин постарался. А вот на сайте альма-матер я полдня искал операцию „прикрепить файл” и, не найдя ничего похожего на такое действо, написал по е-почте администратору, что у меня пропало желание мучить людей, вся вина которых заключается только в том, что они закончили тот же самый институт, что и я.
Мой сокурсник Дмитрий Б, с которым я 5 лет проучился за одной партой в институте, в сеансе видеосвязи с Берлином, где он проживает уже давно, сказал, с некоторой обидой, что в описанном мною скандале на студенческом вечере 23 февраля, он тоже участвовал в джаз-голе, но в книге его почему-то нет. Я сгоряча сослался на плохую память (конечно, она меня подвела), а потом стал что-то втолковывать ему о художественном замысле моего опуса, что он не претендует на то, чтобы служить некоторой такой летописью наших студенческих похождений, и пообещал, что в следующей версии книги, безусловно, дополненной и углублённой, моя ошибка будет исправлена.
Перед Дмитрием я был виноват в гораздо большей степени, чем он думал: я же отправил ему версию книги, предварительно исправленную, чтобы не травмировать сокурсника и друга некоторыми сценами из его скандальной защиты диссертации.
Через некоторое время Дмитрий спросил у меня разрешение переслать е-версию книги другому нашему экс-сотруднику по киевскому НИИ – Волику К. Оказывается, тот уже долгое время работает в Берлине главным корректором одной русскоязычной газеты. Я, на всякий случай, проверил по книге, не заклеймил ли я (конечно, по неосторожности), Волика в каком-либо недостойном поступке. Ничего предосудительного я не нашёл, наоборот, я в нужном месте помянул его вполне приличным и добрым словом.
Надо ли говорить, что я до сих пор не знаю, осилил ли главный корректор все 476 страниц моего опуса. А вдруг на меня вот-вот обрушится град корректорских замечаний, разрушающих мою твёрдую уверенность в прекрасном знании русского языка? Я, например, до сих пор горжусь тем, что если меня даже разбудить посреди глухой ночи, то смогу без запинки перечислить как глухие, так и звонкие согласные. И это всё - благодаря тому правилу, которому меня научила учительница русского языка Фаня Марковна в одесской школе № 57 имени Героя Советского Союза Александра Орликова.
Да и слова „нехватает” и „недостаёт” я всегда пишу слитно с частицей „не”, отделяя её только в тех случаях, когда они похожи на старые примеры, приведенные в учебнике грамматики: „собачка лает, но за ноги не хватает” и „ребёнок ещё не достаёт до стола”.
Прикупившись на поздравление с днём моего рождения от Анатолия З., лауреата Государственной премии, я послал ему по е-почте свою книгу, одновременно призывая его попробовать себя в писательском творчестве. На мой взгляд, человеку, проектировавшему систему связи для Наджибуллы в Кабуле и для московской летней Олимпиады-80, явно есть, о чём рассказать. Наверно, сокурсник был так ошарашен моим предложением, что до сих пор не может найти походящих слов, чтобы мне ответить, как говорят в Одессе, „в любую сторону”.
Как рыба, набрал воды мой кишинёвский сокурсник Валерий М., который до отправки ему книги периодически терзал меня по сети „Skype” разговорами о политике и неудачном опыте партийного строительства в бывшем Союзе. Наверно, сверяется с ленинским курсом, а ведь там – 55 томов сочинений.
Ни слуху, ни духу от сокурсницы, одесситки Гали, которая от своей фамилии, очень известной в Одессе по одноимённой главной улице, дефисом отделила слог „Де”. А ведь я за один вечер прочитал те 15 страниц, в которых она описывала свою жизнь на Дальних Мельницах во время немецко-румынской оккупации. Галя утверждает, что её книга имела успех на презентации во „Всемирном клубе одесситов”, и я ей верю.
Моей двоюродной племяннице Лене Ш., которой я сбросил свою книгу на флэшку, явно было не до чтения уже долгое время. Покинув некогда братскую страну и переехав в Тверь, она долго бегала по всем инстанциям миграционной службы, постепенно теряя доверие к программе возвращения соотечественников на свою историческую родину. Кажется, что в той стране, где, как пел Владимир Высоцкий, „на четверть бывший наш народ”, этот вопрос решался значительно быстрее. А недавно на сайте „Столетие”, как говорится в одном афоризме, „ от недомолвок перешли прямо к намёкам” на то, что ФМС является самой коррупционной службой в бывшей одной шестой части земного шара.
Мнение моей родной сестры (ныне покойной), получившей распечатку опуса, я так и не уловил, поскольку никак не мог добиться ответа на вопрос – какая же у неё частота пульса?. Надо же мне было, наконец, убедиться в том, что моя брадикардия – явление наследственное, а не приобретённое в силу гнусных условий нашей жизни.
Сокурснице по институту Людмиле Д. моё произведение сразу же понравилось, как только она перестала его читать на сайте „proza.ru” после получения текста в формате .doc. Да я и сам был удивлён, когда при размещении моего произведения в Интернете из текста исчезли все драгоценные сноски.
 Моя дочь, прочитав первую часть, изрекла фразу, что талантливый человек талантлив во всём. Но я не был уверен, что это относилось ко мне, поскольку за собой никаких талантов не наблюдаю уже в течение всего хода моей жизни.
Жена, без всяких оснований подозревающая, что названием своего произведения я хочу подвести итоги нашей совместной почти 55-летней семейной жизни, читала бумажную версию первой части книги, особо не торопясь. Она сомневалась в моих литературных способностях, считая моё клацанье по клавиатуре лишь поводом увильнуть от домашней работы – вон, сколько времени бачок в туалете не ведёт себя достойным образом.
А мне в то время было совсем не до бачка. Я терзался вопросом: а кем же будет мой персонаж во второй части повествования, если у меня всё ещё будет желание её написать… Верным служителем отраслевой науки? Удачливым бизнесменом эпохи „прихватизации”? Жуликоватым политиком, вынырнувшим из среды бывших завлабов? Или просто неудачником, судьба которого уже никому не будет интересна?
Вот я и думаю, кому бы ещё послать свою книгу, из тех знакомых, кто больше всего пристаёт ко мне со всякими неудобными вопросами: „А как там у вас в Киеве обстановка после победы этой американской команды?”.
И теперь я не устаю повторять самому себе:
Вот так тебе и надо! Чтобы не „возникал” и не отнимал у других занятых (хоть и неизвестно чем!) людей их драгоценное время. И я почему-то уверен, что бачок в туалете со мной полностью согласен…
 
1. Накануне

1
Год, который для Резчиковых и их сокурсников был 20-летним юбилеем со дня окончания alma-mater, заканчивался, и уже можно было не сомневаться, что в новом году от старых неприятностей избавиться будет не так-то просто.
Четверть века назад, в холодном високосном феврале, скандально знаменитый доклад Никиты Хрущёва на XX-м съезде КПСС о культе личности Иосифа Сталина вызвал настоящее идеологическое землетрясение потрясение, и в Советском Союзе, и в странах так называемой „народной демократии”. По мнению философа Александра Зиновьева, это была „первая мина, заложенная под основание СССР”.
А в эпоху интернета Егор наткнётся на сайт, на котором прочтёт следующее:
В конце ноября 1964 в парламенте Англии на праздновании 90-летия У. Черчилля за него был предложен тост как за самого ярого врага России. Ответ Черчилля прозвучал так: „К сожалению, сейчас имеется человек, который нанес вреда стране Советов в 1000 раз больше, чем я. Это Никита Хрущев, так похлопаем ему!”[2].
Летом в Познани, крупнейшем городе Польши, подняли бунт рабочие, недовольные своей мизерной зарплатой, и власти для подавления мятежа применили военную силу. Во главе Польской объединённой рабочей партии (ПОРП), сменив Болеслава Берута, вновь встал Владислав Гомулка, ранее исключённый из партии и просидевший в тюрьме свыше 4-х лет. Осенью польские события спровоцировали мятеж в Венгрии, где её глава Матиас Ракоши сделал всё, чтобы прослыть „лучшим учеником” Сталина. Там, при разгулявшемся контрреволюционном терроре, с активным участием затаившихся хортистов, выправлять положение пришлось уже советскими танками.
Прошло много времени, с политической сцены исчез Владислав Гомулка, оставил свой пост и вернулся в Советский Союз маршал Константин Рокоссовский, которому так хорошо шёл мундир польского министра национальной обороны. Как шутил маршал, для Польши он был русским, а вернувшись в Союз для своих коллег снова стал поляком.
Теперь Польша снова выступала застрельщиком антисоветских действий. Как уверяли пропагандисты системы партийного просвещения, польский профсоюз  „Солидарность”, руководимый электриком Гданьской судоверфи Лехом Валенсой, при активной поддержке западных „демократий”, уже второй год держал в напряжении всю страну, к великой радости дикторов радиостанции „Голос Америки”.
Слава Богу, что на этот раз обошлось без вмешательства советских войск, гарнизоны которых располагались вблизи немецко-польской границы. Не уговорив советскую сторону на военную помощь, президент Польши генерал Войцех Ярузельский ввёл в стране военное положение, продлившееся почти 2 года. В декабре по всей Польше была выключена телефонная связь, на улицах городов появилась бронетехника,  многие члены профсоюза „Солидарность” были задержаны и интернированы; телевидение показало, как они возмущаются, оказавшись за сетчатыми заборами в наспех организованных лагерях. По радио и телевидению генерал Ярузельский заявил, что „надо связать руки авантюристам, прежде чем они столкнут Отчизну в пучину братоубийственной войны”. Экономика Польши переживала глубокий кризис.
Хотя в Советском Союзе дела со снабжением населения обстояли не самым лучшим образом, руководство страны, по мере сил, старалось помочь полякам. В ту пору был популярен такой анекдот:
В одном районе N вырастили двух свиней, но наверх начальству сообщили о четырёх. В области решили приукрасить положение, и число свиней увеличилось до шести. Вскоре в область из республики поступила телеграмма, с указанием: двух свиней из района N отправить в Польшу - в качестве братской помощи, а остальных оставить для собственных нужд.
Нечто подобное творилось и в промышленности. В киевский отраслевой НИИ из главка пришла телеграмма, где специалисты приглашались на испытания польской аппаратуры. Эту „польскенькую” аппаратуру, как называла её начальник отдела главка Клавдия Жердюк, Егор Резчиков увидел на московском телеграфе, где технари терзались мыслями, куда же её всё-таки пристроить? Ведь для нужд страны львовский и минский радиозаводы производили достаточное количество необходимой аппаратуры, она была хорошо изучена и прекрасно работала на сети связи Союза. А тут из Польши в спешке подсовывают что-то такое, что „содрали” на Западе, да ещё с технической документацией на польском языке. Гриша Лихтман, начальник тонального цеха телеграфа, еле-еле пристроил несколько комплектов аппаратуры на городском участке. Тем и ограничились.
Оказалось, что подобную аппаратуру поляки предлагали и гэдээровским немцам. Об этом Фёдор Карповский с Егором Резчиковым узнали в Берлине, куда в начале нового года прилетели в институт ИПФ на очередную встречу с немецкими специалистами по двухстороннему сотрудничеству. На этот раз начальника института с ними не было, и хозяева встречи поселили их в частном пансионе недалеко от Бранденбургских ворот.
Тогда киевлян удивили две вещи. Во-первых, вход в подъезд дома был оборудован кодовым замком. Для такого людного места в центре Берлина это было очень кстати: в парадном не ошивались посторонние люди, так что спиртных напитков никто не распивал и, уж тем более, никакую срочную нужду не справлял, ни малую, ни побольше. Во-вторых, перед лестницей, ведущей на остальные этажи, специальным флюоресцирующим тумблером надо было включить свет, а поднявшись на этаж и найдя дверь нужной квартиры, – погасить его подобным выключателем.
Аккуратная седая старушечка-хозяйка пансиона, немного говорившая по-русски, поселила их в отдельной просторной комнате и утром подавала в кухне европейский завтрак: кофе, одно яйцо, поджаренный хлеб и маргарин. Она искренне обрадовалась, когда Карповский торжественно вручил ей пакет с 300 граммами колумбийского кофе в зёрнах, 2 банки сгущёнки из белорусского города Рогачева и бутылку вина „Мукузани”. От общения с хозяйкой Егор немного расширил свой запас немецких слов: теперь сюда входили слова „шлюссель” (ключ) „кальтеншранке” (холодильник), „фляше” (бутылка) и „фрюштюк” (завтрак).
На этот раз, успешно выполнив программу встречи по двустороннему сотрудничеству, Фёдор с Егором в свободное время посетили Пергамон-музей и посмотрели в кинотеатре „Москва” фильм „Генрих VIII и его 6 жён”. Зима в Берлине была мягкая, и на незамёрзших прудах  берлинцы с энтузиазмом кормили прожорливых уток, решивших в этом году никуда не улетать.
В конце января в возрасте 80 лет умер Михаил Суслов, в ведении которого в ЦК КПСС были идеология, культура, цензура и образование страны Советов.
Он был вторым лицом в государстве после Леонида Брежнева и считался „серым кардиналом” партии. Остряки-злопыхатели назвали смерть Суслова „Великим почином”, намекая на почтенный возраст руководящей верхушки партии и государства. В среде творческой либеральной интеллигенции Суслов прослыл „откровенным сталинистом, догматиком и ярым консерватором, активным борцом с расплодившимися диссидентами”, человеком, исковеркавшим судьбы писателя А. Солженицына и академика А. Сахарова: именно с подачи „серого кардинала” Солженицын был вытолкнут за границу, лишившись советского гражданства, а Сахарова с женой Еленой Боннэр без суда сослали в закрытый город Горький, ссылка продлилась 7 лет [3].
Егора эти последние события особо не „впечатлили”, Из произведений Солженицына он запомнил только повесть „Один день Ивана Денисовича”, а позже, когда в его руки попала книга „Красное  колесо”, то эта вещь показалась ему очень скучной, и до конца он её так и не осилил. Прочитав книгу Томаша Ржезача „Спираль измены Солженицына”, которую жена Диана принесла из политехникума, выпросив её (всего лишь на одни сутки!) у одной преподавательницы, жены кагэбэшника, он не удивился появившемуся в газете „Правда”, мнению одного из видных членов Союза советских писателей, обозвавшего Солженицына „литературным власовцем”.
Про Сахарова Резчиков знал, что тот считается „отцом” советской водородной бомбы, но суть его последующих разногласий с советской властью, при солидном количестве полученных от неё наград и премий, не знал, да и знать-то особенно не хотел [4].
Слушать всякие заграничные „голоса” у него не было ни привычки, ни времени, ни желания. И вообще, диссидентство вызывало в нём недоумение и раздражение:
- Как говорит моя мама, если каждые 40-70 лет, как в партийном гимне, крушить всё „до основания, а потом…”, то каждому поколению придётся начинать с нуля, как мы с тобой - с ивовых корзин, а детям и внукам хоть какое-нибудь добро оставить, после себя, фиг удастся! – уверял он Диану. - А эти „умники” раскачивают страну, мешают проводить экономические реформы, и им плевать на условия жизни простых граждан…
В спорах по этому поводу со своим приятелем Серёжкой Рязановым Егор говорил:
- Если кому-то не повезло в личной жизни: обошли по работе, опротивела жена, бросила любовница, осточертели со своими проблемами дети, надоели одни и те же стены не самой лучшей квартиры, разозлила вдруг тёща, не устраивает зарплата, не у кого взять в долг трёшку до получки, Родина не забыла, но и не вспомнила, и многое прочее – всё это ещё не повод записывать себя в „диссиденты”. Просто эти люди не нашли себе места в жизни! Или не захотели, вот и встали в первую балетную позицию…
- Ну, ты и разошёлся, Егор! - парировал лучший друг. - Совсем, как пропагандист на деревянном ящике посреди лондонского Гайд-парка! Да ты просто зарос мохом на своей работе, подыми голову от осциллографа, вон уже все ручки на нём скрутил!
Да, конечно, поводы для беспокойства и недовольства всегда были, есть и будут: это, в первую очередь, здоровье твоё и твоих близких. На работе тоже всё время приходится помнить, что „начальник не всегда прав, но он всегда - начальник”. Часто бывает так, что общение с начальством - это почти всегда - постоянная борьба за сохранение своего достоинства.
Но и начальникам не всегда сегодня масленица. Будучи им, Егору, конечно, не очень-то было приятно каждый год, уже в середине весны, ломать себе голову, кого тихенько-мирненько, без особого скандала, отправить на очередные 10 дней в колхоз по разнарядке райкома партии - то ли на прополку, то ли на „чеканку”, а потом и на сбор ранней редиски.
 Вон ведь в лаборатории Запольского одна девица упёрлась рогом, и всё: не могу, мол, вредить своему хрупкому здоровью из-за ошибок и грубейших просчётов партии и правительства в сельскохозяйственной политике! Так ведь и не поехала никуда эта протестантка! А попробуй её уволь, чтобы других не смущала - ни фига не выйдет, профсоюз уже бдит, защищает…Правда, осталась она без квартальной премии…
Безобиднее всего в этом шефстве научных работников над отсталым сельским хозяйством выглядели массовые однодневные выезды на овощную базу или в поле „на картошку” - тут уж никому не было обидно, и на достаточно прохладном свежем воздухе откупоренная в обеденный перерыв бутылка водки никогда лишней не была.
Под соответствующую выпивку и закусь все активисты шефской помощи селу с энтузиазмом вспоминали, как ситуацию в сельском хозяйстве оценивают некоторые юмористы:
- Лично мне, - рассказывал недавний ударник овощной базы, - понравилась хохма Вести из села некоего Г. Генадьева, уж не помню - то ли в „Перце”, [5] то ли в „Крокодиле”: - Колхоз „Хорошая погода” собрал и засыпал в закрома в этом году на 28 тонн свёклы больше, чем оставил в земле.
- Это что, - откликнулась героиня кукурузных полей, отпахавшая 10-дневную вахту в совхозе под Переяславом. - Как вам нравится такой прикол: Экономия на марше - Экономичный способ хранения овощей, исключающий затраты на их перевозку, сортировку и закладку на зиму, внедрён в Кочевряженском агропроме. Всё выращенное на полях района теперь остаётся в земле.
- Чтоб сильно - да, так нет! Вон под Одессой, в натуре, ей Богу, целое помидорное поле тракторами распахали: на Привозе „сливкам” цена - 5 копеек за килограмм, и никто помидоры даже на сок не берёт. Но во время „пахоты” никого из посторонних на поле не пустили, мол, нечего тут халяву поощрять…[6]
- Мне понравилась карикатура в „Крокодиле”: Колхозный бригадир, наполовину засыпанный зерном в амбаре, рвёт на себе волосы, восклицая: Вот горе-то какое! Кто же ждал такой урожай?
Но не только на полях страны геройствовали научные работники. Ведь одно время приходилось и улицу мести перед зданием института, и в народной дружине по вечерам на улицах шататься. И это не говоря уж об обязательном ленинском коммунистическом субботнике, на который ежегодно, в апреле, выходила вся огромная страна.
Валерий Гребенщиков, старший научный сотрудник в отделе, которым руководил Резчиков, называл это действом „Кому-нести-чего-куда”. Иногда оно имело явно придурочную цель, когда надо было убирать тающий снег, который продержался бы, от силы, ну, ещё один день, не ожидая натиска „энтузиастов”. По поводу этих добровольно-принудительных субботников тоже ходил в народе соответствующий анекдот:
- А куда это весь народ-то подевался? – любопытствует воскресший Ильич, выйдя из Мавзолея.
Ему отвечают, что, мол, все - на коммунистическом субботнике.
- А что, в стране – разруха? – с тревогой в голосе спрашивает вождь мирового пролетариата.
Ещё была такая „приятная” обязанность - изображать толпу, радостно приветствующую очередного партийного вождя или руководителя из дружественной страны, приехавших в Киев с важным визитом.
Несколько раз отмаялся Егор в праздной толпе в ожидании того момента, когда высокопоставленный гость на огромной скорости промчится мимо ликующих шеренг, выстроенных на тротуаре с приветственными лозунгами, цветами и разноцветными флажками. Одного Брежнева пришлось встречать-провожать уже раза три...
Но для самогО Киева этот год выдался памятным: отмечалось историческое событие - 1500-летие со дня основания города. Так, во всяком случае, определили учёные-историки. Верховным Советом была учреждена юбилейная медаль „В память 1500-летия Киева”, которой в институте наградили всех начальников отделов и лабораторий, Появилось звание „Почётный гражданин города Киева”.
Город был награждён орденом „Дружбы народов”, в нём был воздвигнут мемориальный комплекс-музей, посвящённый Великой Отечественной войне, и сооружена диорама „Битва за Киев. Лютежский плацдарм”. Реконструировали центр, площади Октябрьской Революции, Победы, Львовскую, Брест-Литовский проспект. Обновили Золотые ворота, на Подоле привели в порядок Красную площадь, Андреевский спуск и фонтан „Самсон”.
Отпраздновав это историческое событие и составив, наконец, не только график поездок в колхоз, но и план завершения работы по эскизному проекту комплекса ТВР (шифр „Тантал”), Егор ушёл в отпуск. Они с Дианой двинули в Одессу, а дочь Марина в этом году на летних каникулах собиралась куда-то поехать со своими сокурсниками по университету.
На этот раз им удалось достать билеты на круиз по маршруту Одесса-Батуми-Одесса на пароходе „Адмирал Нахимов”. Плыли, конечно, не с таким шиком, как 11 лет тому назад на лайнере „Шота Руставели”. Каюта у них была теперь четырёхместная, как в купейном вагоне поезда, соседями оказались какие-то две молоденькие девушки, поэтому переодеваться на всякие мероприятия приходилось, забравшись на свою койку и задёрнув за собой кожаную занавеску.
Места, куда они приплывали, были уже хорошо знакомы, и запомнился только отход из Батуми, когда на море разыгрался нешуточный (с точки зрения Дианы) шторм. Пароход, отвалив от причала кормой вперёд, медленно развернулся на крутых волнах, и, оставив за собой кусок мутно-зелёной морской глади, двинулся в открытое море. Началась приличная качка, и Диана с Егором поспешили в судовой кинотеатр, заполненный наполовину. В заднем ряду зала около них уселся старший матрос, сменившийся с вахты, вид у него был очень спокойный. Диана не выдержала и спросила его:
- А этот шторм нам не опасен?
- Ну что Вы, гражданка! Это жеш океанский лайнер! - ухмыльнулся старший матрос.
Игнорируя шторм, они добросовестно отсмотрели 2 фильма, которые как-то сняли внутреннюю тревогу за морское путешествие домой. И немудрено, что сняли, ведь им показали кинокартины „Здравствуйте! Я ваша тётя!” и „Служили два товарища”.
Егора же беспокоило то, что Диана по пароходу передвигалась с некоторым трудом – именно на этом рейсе её полиартрит что-то вдруг сильно разгулялся. А ведь лечили его уже давно и довольно активно: были тут и поездки в Хмельник, в Мироновку, в Пятигорск и азербайджанский Нафталан.
Когда Егор напоминал каждым летом Диане, что перед тем, как ехать в отпуск „на полную катушку”, ей надо куда-то съездить подлечиться, Диана, раздосадованная его  наскоками, говорила ему:
- Ты вот лучше подумай, не съездить ли тебе в Моршин, чтобы полечить свою язву желудка!
- Должен тебя порадовать, но пока в этом нет необходимости. Спасибо Вадику, он меня тогда хорошо выручил.

2
В недалёком прошлом язву желудка Резчиков „заработал”, когда, что называется, „до посинения” вкалывал на ленинградском телеграфе, внедряя аппаратуру ДАТА. Каждый день вылезали какие-нибудь неприятности, и Егор ошалел, внося изменения в принципиальные схемы аппаратуры. Главный инженер Ермольев каждый день заглядывал в закуток, где для Егора было оборудовано рабочее место, и с удовольствием „капал” Егору на мозги, повторял понравившуюся ему сентенцию:
- Никогда нехватает времени сделать работу, как следует, но всегда находится время на устранение недостатков!
И Егору от этих слов иногда хотелось запустить в главного инженера накалившимся паяльником. Тогда, в той командировке, удалось всё сделать, чтобы аппаратура заработала, но это стоило ему хорошего удара по здоровью. Поздней весной он пролежал в терапевтическом отделении больницы для учёных, куда они с Дианой были прикреплены благодаря кандидатским „корочкам” Егора. В больнице он глотал бариевую кашу для рентгеноскопии, и рентгенолог, измученный мягким рентгеновским излучением, мял ему живот, вертел Егора перед экраном, подозревая у него что-то похожее на язву двенадцатиперстной кишки и „луковицы”.
Истязали его и тошнотворным зондом для забора желудочного сока. От этого зонда целый день затем нещадно болела глотка. За зондированием последовала другая неприятнейшая процедура, именуемая „телевизором”: ей предшествовала почти ведёрная клизма, а затем молоденькая врач заставила Резчикова взгромоздиться на стол, стать на колени в известную позицию, именуемую „раком”, и внимательно разглядывала в заднем проходе что-то интересное. После всех этих манипуляций Егор  получил в мягкое место основательный заряд целительных уколов.
Публика в палате, где он пролежал две недели, подобралась разношёрстная. Лежащий у окна Тарас Гуренко работал в редакции газеты „Вечiрнiй Київ”, которую институтские остряки прозвали „Вчерашним Киевом”, считая её единственным достоинством публикацию еженедельной программы телевизионных передач. Журналист уверял всех, что знает, как вылечиться от язвы желудка:
- Хлопцi, треба лiкуватися олiєю, тiльки не соняшниковою, а олiвковою, вона гарантовано допоможе! Це мiй сват встановив точно! На самому собi!
Обитатели палаты на это утверждение лишь иронически хмыкали. Ответственный работник городского архитектурного управления толстомордый Пётр Васец, койка которого располагалась возле двери в палату, благодаря чему тот держал под наблюдением весь больничный коридор, всем пациентам отделения совал под нос пухленькую книжечку карманного формата, написанную им в содружестве с чуть ли не десятком соавторов.
Он утверждал, что такая книжка полностью раскрывает секреты нашего жилищного законодательства и отвечает на все часто задаваемые вопросы по жилищным кооперативам. В свободное от процедур время ответственный архитектурный работник лопал пучками молодую редиску и пытался заигрывать с женщинами из гинекологического отделения. Он свято верил в принцип, что в человеческом организме, в отличие от машины, изнашивается то, что не работает…
Посетитель с кульком от профкома, однажды явившийся его проведать, вздрогнул от чересчур едкой отрыжки своего сослуживца и укоризненно спросил его:
- Петя! Зачем ты ешь эту редиску? Ведь это вредно для твоего желудка!
- Для моего желудка и кармана, - жёлчно ответил больной Васец, - самыми вредными являются мои соавторы, которые, пока я тут лежу-лечусь, стянули половину моего гонорара за известную тебе книжку!
Про третьего пациента лечащий врач на обходе всегда с почтением говорила обступившим её практикантам:
- А это наш Михаил Михайлович Великий! У него комбинированная язва, и желудка, и двенадцатиперстной кишки, включая „луковицу”…
Чем заслужил Михаил Михайлович такое уважительное к себе отношение, Егор так и не уразумел, но от этого старшего научного сотрудника Академии наук он узнал о волшебном средстве, надёжно и гарантировано излечивающем язву.  Средство это было французское, называлось мудрёно - „оксиферрис карбон содик”, и достать его в Союзе было невозможно, ну, разве что только в аптеке Четвёртого главного управления.
На Егора академическая эрудиция больного М. М. Великого произвела должное впечатление. Он даже упросил мужа своей сестры, Бориса, плававшего первым помощником на сухогрузе „Капитан Лухманов”, достать ему это волшебное средство. Как ни странно, при очередной стоянке в Гавре перед рейсом в Южную Америку Борису чудотворный препарат удалось разыскать, и он привёз его Егору. Потом считалось, что именно это лекарство и покончило с коварной язвой.
Пока же, при выписке из больницы, лечащий врач настоятельно рекомендовала закрепить успехи лечения поездкой в Моршин - там для него самая подходящая вода.
В Моршин Егор попал с помощью своего друга Абомяна. Вадим с женой Мариной уже не один год ездили пить воду в Трускавце и имели там крепкие знакомства, распространявшиеся и на Моршин.
Егор, прибыв в Трускавец, по звонку друга получил адрес врача моршинской курортной поликлиники, который мог организовать и курсовку, и жильё. Звали его Иван Юрьевич, он же стал и лечащим врачом Егора. Поселился Резчиков в добротном двухэтажном особняке, где на втором этаже три комнаты Иван Юрьевич успешно сдавал страдальцам, приехавшим на лечение.
В первый же день у бювета Егор встретил генерала Красилевского с его женой Екатериной Алексеевной и удивился тому, что сюда в Моршин ездят лечиться даже из Минска. Красилевские жили в санатории „Хрустальный дворец” в отдельном роскошном номере, расположенном в угловом отростке здания, не соприкасавшемся с другими, более простонародными номерами.
Они затащили Егора к себе в гости, и через 10 минут, как по волшебству, на столе появились армянский коньяк, красная икра, котлеты, претендующие на звание „киевских”, и прочая дефицитная закусь. Неизвестно, что уж там из болячек лечило семейство Красилевских, но к концу ужина в бутылке не осталось ни капли коньяка. Правда, встреча эта была единственная, поскольку через 3 дня минчане уже уезжали.
Егор добросовестно, строго по часам, пил прописанную минеральную воду, ходил на процедуры и лечебную гимнастику. Погода была тёплой, солнечной, хотя эти края в летнюю пору издавна славились своими дождями. На окраине Моршина был большой пруд с песчаным дном и чистой водой, где собирались пляжники, освободившиеся после многочисленных лечебных процедур. Егор часто ходил туда, гордо таская в прозрачной сетке книгу Яна Флеминга „Goldfinger” с яркой интригующей обложкой, этот бывший бестселлер ему дал почитать коллега из московского института Эмиль Коронский.
Книжка карманного формата рассказывала о борьбе бесстрашного агента 007 Джеймса Бонда с главным советским злодеем, планирующим похитить золотой запас США из хранилища Форт Нокс. Несмотря на вроде бы интригующий сюжет, читалась книжка тяжело, но одно место из неё Резчиков хорошо запомнил. Там главный злодей, встретив прославленного агента в третий раз, делал бескомпромиссный вывод: „Встреча в первый раз – это случайность (incident), во второй раз – совпадение (coincidence), а в третий раз – уже вражеские действия (enemy actions)”.
Но от скуки в маленьком городишке эта книжка всё-таки спасала, не ходить же каждый вечер в кино, тем более, на те кинокартины, которые уже видел в Киеве.
В воскресенье он съездил на экскурсию в Ужгород, который ему не сильно понравился – от этого известного города Егор ожидал большего. Речка Уж напоминала местечковый ручей, воды в ней в ту пору почти не было.
Покатав своих экскурсантов по памятным местам города, экскурсовод через густые виноградники привёз их на чехословацкую границу, предупредив, что пограничные вышки фотографировать нельзя. Да и вообще лучше не направлять свои фотоаппараты в сторону Чехословакии. Когда все насладились неприступным видом приграничных пейзажей, их привезли в винный погребок, где состоялась дегустация закарпатских вин. Из них в Киеве продавались только „Iршавське” да „Берегiвське”, а тут подали десять перемен, из которых последней был местный коньяк. Это как-то подняло тонус и примирило Егора с мыслью, что поездку нельзя уж полностью считать „безваттной”.
Спустя 3 дня для расширения своего географического кругозора Резчиков заглянул в Дрогобыч – из Моршина туда ходил старенький дребезжащий автобус. Побегав по городу, описанному Иваном Франко, Егор в ювелирном магазине собрался купить для Дианы на память серебряный стаканчик оригинальной формы, но продавщица подняла его на смех и убедила, что покупать нужно обязательно два, с чем Егор, прикинув свои финансовые возможности, вынужден был согласиться.
Ради любопытства и новых знакомств побывал он и в районном узле отрасли и переговорил с главным инженером на тему организации внутрирайонной сети каналов телеграфной связи. Главный пообещал всяческое содействие Егору в будущие приезды – он даже брался устроить его с семьёй в знаменитый „Хрустальный дворец”, который до войны был дворцом местного знатного шляхтича.
Иван Юрьевич, прощаясь с Егором, сказал, что ему будут полезны и минеральные воды Пятигорска или Ессентуков. На прощанье Егор получил от моршинского бювета 2 полулитровые бутылки рапы, которую в определённой пропорции нужно было разбавлять, чтобы дома ещё в течение двух месяцев пить целебную воду Закарпатья. Егор считал, что моршинские воды ему помогли не хуже хвалёного французского лекарства, и в следующее лето  они с Дианой решили съездить в Пятигорск.
В Пятигорске, где им довольно быстро удалось купить курсовки и найти комнату, они неожиданно встретили Королько, начальника киевского института, где работал Егор. Иван Викторович тоже маялся полиартритом, правда, лечился он в первоклассном  санатории. Там–то и прописали ему от этой паршивой болезни новое лекарство. Называлось оно „напросин” и выпускалось в Югославии.
Королько поздравил Егора с тем, что за успехи в разработке технических средств для телеграфной сети страны и „Телеграфных правил” он занесён в Книгу Почёта министерства и ЦК профсоюза работников отрасли. В Киеве его ждёт почётная грамота и денежная премия.
 В уютном кафе по этому поводу была распита бутылка грузинского коньяка. А Королько, расщедрившись, поделился тогда с Дианой одной упаковкой лекарства, и оно, на удивление, помогло лучше, чем бруфен или вольтарен, которые уже принимала Диана. Но вот на пароходе „Адмирал Нахимов” почему-то никакие лекарства не помогали.
Вернувшись в Киев, от своего участкового врача в поликлинике учёных, они узнали, что в одной из московских клиник в районе Бескудниково доцентом Дибровиной успешно применяется новый, не медикаментозный, метод. Суть его состояла в том, что с помощью специальной зарубежной аппаратуры кровь пациента разделялась на фракции, в одной из которых присутствовали элементы, способствующие развитию болезни. Иными словами, из крови удалялись болезнетворная составляющая.
Пока Егор 2 недели в октябре на собрании ИК-IX в Женеве сражался с „Антантой”, отстаивая новые предложения своей Администрации, Диане удалось узнать координаты клиники и телефон Дибровиной. После разговора, в котором звучали такие параметры крови, как РОЭ, лейкоциты, эритроциты и сахар, Диана договорилась о приезде в московскую клинику.

3
Накануне отъезда в столицу пришла весть о смерти генсека Леонида Брежнева. В вагоне фирменного поезда „Киев-Москва” транслировалась лишь печальная классическая музыка. Резчикова с Дианой удивило, что в двухместном купе с номером Х, куда проводники обычно подсаживали „левых” пассажиров, ехали 2 человека в гражданском, но с чёткой военной выправкой. Оказалось, что в соседнем вагоне тоже была такая же охрана. В купе, где ехала незнакомая друг другу публика, все пассажиры сосредоточенно молчали, а там, где собрались знакомыми компаниями, звучал приглушённый спор: подхоронят или нет этого Ильича к первому Ильичу, мол, после выноса Сталина одно место-то там осталось свободным...
Эпоха Леонида Брежнева, длившаяся почти 18 лет, закончилась. Егор помнил, как после снятия Никиты Хрущёва, надоевшего всем своей кукурузой, которую генсек мечтал сеять чуть ли не за Полярным кругом и сделать лакомым кормом для северных оленей, всем импонировал молодцеватый жгучий красавец-брюнет с весёлыми жизнерадостными глазами, провозгласивший возвращение к „ленинским принципам коллективного руководства” в партии. Из-за густых бровей, почти смыкающихся над переносицей, обыватели-остряки называл его „бровеносцем в потёмках”.
В наступившую новую эпоху с Леонидом Брежневым важную роль в руководстве первое время играли Николай Подгорный, бывший вожак комсомола Александр Шелепин, прозванный „железным Шуриком”, и Алексей Косыгин. Всех их хитрый генсек, которого считали личностью посредственной и временной, вскоре, в результате аппаратных интриг, сумел заменить своими людьми: в их число входили Николай Тихонов, Николай Щёлоков, Константин Черненко. Они были выходцами из Днепропетровска, откуда родом был и сам Брежнев.
В московских партийных кругах шутили, что у России было 3 периода развития: допетровский, петровский и днепропетровский. В брежневскую когорту потом включили и Юрия Андропова, который сменил бывшего общесоюзного комсомольского вожака Семичастного на посту руководителя КГБ.
Но это, наверно, было в порядке вещей при появлении нового „вождя”. Где-то, кажется, в одном латиноамериканском романе Егор видел такие строчки:
Он, взявши власть, не знает, как начать:
Соратников возвысить, или расстрелять?
Ну, у нас-то, слава Богу, была не банановая республика, да и до крайностей теперь уже дело не доходило. Но реформы в экономике, начатые Председателем Совета Министров Алексеем Косыгиным, Леонид Брежнев потихонечку свернул. А вскоре „чересчур умные аналитики” будут считать, „что именно в брежневский период практически исчезли беспартийные руководители предприятий и организаций, а партийный аппарат полностью подчинил себе аппарат государственный”.
Как позднее отметит чешский политолог Ладислав Кашука в статье «Чего на самом деле хотел Сталин?», „…если тот видел в коммунистической партии лишь средство для достижения диктатуры пролетариата (то есть, власти народа), то те „коммунисты”, которые пришли после него, видели в партии лишь средство управления народом”.
Во внешней политике в 70-х годах в мире произошло то, что назвали „разрядкой, снизившей накал страстей, взаимного недоверия  и подозрений в отношениях (а скорее, в противостоянии) двух мировых систем”. Брежнев даже получил Ленинскую премию за укрепление мира между народами. Ему ставили в заслугу подписание Хельсинкских соглашений (август 1975 г.), подтвердивших нерушимость границ в Европе. Но начавшемуся было процессу сближения двух враждующих общественных систем помешал ввод Союзом в Афганистан „ограниченного воинского контингента” для поддержки просоветских сил.
Всем этим афганским событиям Егор немало удивлялся: вроде бы, правящий в стране король Захир-шах с Союзом дружил и бывал в Москве неоднократно, для него даже охоту в подмосковных лесах организовывали. Потом Мохаммад Дауд, его двоюродный брат и свояк, шаха с престола спихнул, когда тот в Италии прохлаждался, а уж после этого всё в несчастной азиатской стране и полетело в тартарары на многие десятилетия.
По своей натуре Брежнев оказался довольно тщеславным человеком, и вскоре вся страна стала потешаться над его страстью к почётным титулам, наградам и званиям.
В марте 1974 года, перепрыгнув через звание генерал-полковника, Брежнев вырос до генерала армии, а через 2 года его уже сделали Маршалом Советского Союза. В течение 15 лет генсек четырежды был удостоен золотой звезды „Героя” и даже получил орден „Победа”, а им советских полководцев награждали только в военное время за победы в сражениях, обеспечивших коренной перелом на фронте. Так генсек попал в список 16 кавалеров ордена, который открывали И.Сталин, Г.Жуков, А.Василевский, а закрывали король Румынии Михай I и Иосип Броз Тито.
Для него же был выпущен и значок „50 лет пребывания в КПСС”, отлитый из золота, для остальных ветеранов партии такие значки были серебряными.
Литературные „негры” сотворили цикл воспоминаний генсека, включавший повести „Малая земля”, „Возрождение” и „Целина”. По радио и телевидению, в газетах и журналах всячески превозносилась роль 18-ой армии, в которой бригадный комиссар Брежнев служил начальником политотдела.
Немудрено, что генсек вскоре стал „героем” многочисленных анекдотов. В одной из командировок Резчикова в центральный институт, москвичи рассказали ему такую побасенку:
Ветеран войны приходит в райвоенкомат и просит дать ему справку, что он – участник боевых действий. Ему отвечают: „Ещё неизвестно, какой вы там участник! Небось, не на Малой земле сражались, а отсиживались в окопах Сталинграда!”.
Утверждают, что активное вмешательство цензуры в мемуары, которые писал маршал Г.Жуков, кажется, привело к тому, что в своей книге легендарный полководец в одном месте вынужден был вставить придуманный им эпизод, где он по дороге к фронту собирался заехать в политотдел 18-й армии для встречи с полковником Брежневым, но у него, к сожалению, это не получилось, наверно, заднее колесо автомашины по дороге спустило. А в народе сразу же родился такой анекдот:
- Итак, план наступления нами разработан, - сказал генштабистам маршал Жуков, отрываясь от карты боевых действий. – Осталось только узнать, что скажет по этому поводу полковник Брежнев!
Продовольственная программа, о которой так много и пространно говорилось во множестве решений и постановлений директивных органов, явно буксовала, и мать Егора, Антонина Михайловна, при очередном приезде сына в Одессу с традиционной увесистой индейкой, купленной в киевском магазине „Птахи та яйця”, спешила рассказать ему анекдот, недавно услышанный на Привозе:
- Леонид Ильич! – удивляется народ. –  Мы идём к коммунизму, а с мясом всё труднее и труднее!
- Да вот ведь скотина за нами не успевает! И вообще, в дороге никто никого кормить не обещался! – отвечает Брежнев.
Своеобразными показателями продовольственного положения страны являлись мясо и колбаса. Реально в магазинах они продавались только в крупных городах, причём, колбаса была только варёная, а вот копчёную, ту же легендарную „Московскую”, можно было увидеть только в ресторане или в праздничных продовольственных наборах, раздаваемых предприимчивыми профсоюзными организациями. Поэтому в субботние и воскресные дни Москву захлёстывали толпы приезжих из области и близлежащих городов. Москвичи называли их „мешочниками”, а те скупали в московских гастрономах любое мясо, колбасу, сыр, батоны белого хлеба, апельсины и мандарины, чай „Бодрость” и кофе в зёрнах.
Егор за мясом в субботу или воскресенье отправлялся по проверенным точкам: сначала заскакивал в так называемый „немецкий” гастроном в доме на углу Коломиевской и проспекта 40 лет Октября.
Название своё этот гастроном получил из-за проживающих в доме четырёх семей из консульства ГДР. Наверно, и снабжался гастроном с учётом этого обстоятельства, во всяком случае, мясо здесь бывало часто, по стандартной цене - 1 рубль 95 копеек за кило. На Владимирском базаре оно стоило уже 3 рубля 50 копеек, разница была ощутимой, хотя в магазине шустроватые мясники пытались навалить покупателю побольше костей. Если же кто-то говорил, что ему нужно мясо, а не кости, то немедленно от продавца следовало насмешливое разъяснение, что „мясо растёт на костях”.
Резчиков в полемику не встревал, а заняв очередь, как „суеверный материалист”, старался не смотреть на тот кусок, который себе уже мысленно выбрал. Друг Рязанов на полном серьёзе утверждал, что в магазин за мясом не ходит, а покупает мясо только на базаре, но Егор ему не верил, считая, что Серёжка „просто выпендривается и гонит понты”.
Если в „немецком” ничего не выгорало, то приходилось шагать в близлежащую кулинарию, где часто бывало неплохое мясо по цене 2 рубля 20 копеек. В особо неудачные дни он шёл в гастроном, расположенный на троллейбусной остановке „Голосеевский парк”, или топал дальше - в гастроном на остановке „Улица Ровенская”. В общем, без мяса Егор никогда домой не возвращался.
А когда в газетах расписали перспективы улучшения снабжения после реализации Продовольственной программы, которой особенно гордился генсек, то заскучавшие от многочисленных обещаний граждане иронически говорили: „Пережили войну, так как-нибудь переживём и это изобилие!”.
Высмеивая привычку Брежнева „взасос” целоваться при вручении ему очередной награды или при встрече с лидерами дружественных стран, Серёжка Рязанов, выйдя однажды с больничного, в день рождения Егора поздравил его и сказал:
- Не будь у меня недолеченного гриппа, я бы тебя в такой день расцеловал бы, как Брежнев Хоннекера!
Оказалось, что особым здоровьем генсек не отличался: где-то в середине семидесятых годов его здоровье резко ухудшилось, дикция стала такой, словно ему поставили неудачный зубной протез. Во время очередной речи Леонида Ильича многие работники торговли и общественного питания невольно вздрагивали: вместо слов „у нас  социалистические страны” им упорно слышалось „у нас сосиски сраные”, а  во время визита в город Баку, генсек название страны выговаривал только как „Азебиджан”.
На Пасху про генсека могли запустить такой анекдот:
- Леонид Ильич! Христос Воскресе!
- Я знаю! Мне уже докладывали!
Враждебные „радиоголоса” утверждали, что генсек страдает нервно-психической слабостью и атеросклерозом мозговых сосудов, в силу чего работать может лишь час-два в сутки. Но он продолжал „рулить” страной, и похоже, на покой не собирался, что и было отмечено в таком анекдоте:
- Ты кем будешь, когда вырастешь? – спрашивает Леонид Ильич своего внука.
- Генеральным секретарём!
- Странно! – подумал Брежнев. – И зачем нам два Генеральных секретаря?
Из эпохи „позднего” Брежнева был особенно популярен следующий анекдот:
Брежнев в коридоре встречает Крупскую и удивлённо смотрит на неё. Та спрашивает:
- Леонид Ильич! Вы, что, меня не помните?
- Ну, что Вы, Надежда Константиновна! Я и мужа Вашего, ну этого, Крупского, тоже хорошо помню!
Вопреки прогнозам доморощенных политологов, Брежнева похоронили не в Мавзолее, а у Кремлёвской стены, На Кутузовском проспекте в доме № 26, где он жил, установили мемориальную доску.
Комиссию по организации похорон возглавлял Юрий Андропов, который, согласно традиции, и стал следующим генсеком. Ранее он был главой КГБ СССР, в далёком 1956 году, во время осеннего мятежа в Венгрии, Андропов служил послом в Будапеште. Обстановка там была крайне напряжённой, в течение нескольких дней в столице Венгрии бушевал хортистский террор. Утверждают, что этой почве жена Андропова перенесла нервный шок, от которого долго не могла оправиться.
Через месяц после назначения генсеком Юрия Андропова началась кадровая чистка: были сняты со своих постов заместитель министра МВД Юрий Чурбанов, он же - зять Брежнева, министр МВД Щёлоков, министр МПС Павловский. Сына Брежнева с поста заместителя министра внешней торговли перебросили на Украину вторым секретарём Винницкого обкома партии.
Но, действительно, права русская пословица: „Что имеем – не храним, а потерявши - плачем”. В полной мере это относится и к эпохе Брежнева, которую лет через 10 после смерти генсека стали упорно называть „застоем”, а его самого – консерватором, при котором буйным цветом расцвели расхищение государственного имущества и коррупция. При опросе, проведенном социологами „Левада-Центр” в апреле 2013 года, граждане России оценят Брежнева лучше других руководителей страны. Положительно к нему отнесутся 56 % опрошенных, отрицательно — 29 %. За ним будет идти Ленин (55 % и 28 %), за которым последуют Сталин (50 % и 38 %), последний российский император Николай Второй (48 % и 21 %), Хрущёв (45 % и 35%), Ельцин (22 % и 64 %) и Горбачёв (22% и 65 %).
Памятную же брежневскую доску в годы очередной смуты кто-то утащит, и через несколько лет она вынырнет почему-то в Берлине. Придётся в конце 2013 года устанавливать её дубликат.
А через 3 года на сайте „Свободная пресса” в статье Александра Евдокимова „Униженные и оскорблённые вожди” Резчиков прочтёт следующие строки:
«О том, что брежневское время - „застой”, большинство живших при Леониде Ильиче узнали уже после его смерти. И действительно, какой же это застой, если именно в этот исторический период удалось создать ракетно-ядерный паритет с США, благодаря которому и сейчас страна может чувствовать себя более-менее спокойно? Да и основа стабильности 2000 годов - доходы от нефти и газа - в немалой степени заслуга любящего награды косноязычного генсека. Не только его, конечно, но и выдающегося премьера Алексея Косыгина, но и его тоже.
Именно им страна обязана успешной реализацией двух грандиозных проектов - строительства БАМа и проведения Московской Олимпиады. О каком застое можно говорить применительно ко времени, когда большинство людей были заняты в реальном производстве, когда о безработице узнавали только по телевизору из программы „Международная панорама” про суровую капиталистическую жизнь?
При „жутком” застое был настоящий расцвет искусства, в том числе и весьма оппозиционного по духу. Ну, а об успехах в спорте, которые были достигнуты при Леониде Ильиче, впору слагать легенды. Да, собственно, он и подарил нам легенд советского спорта — хоккеистов В. Харламова и Б. Михайлова, фигуристов И. Роднину и А. Зайцева, шахматиста А. Карпова, пловца В. Сальникова и многих других. Задолго до начала любых Олимпийских игр можно было с уверенностью сказать, что победит на них „застойная” советская команда. Думается, именно поэтому, а не из-за ввода ограниченного контингента советских войск в Афганистан империалисты испугались отправлять своих атлетов в Москву в 1980-м».
В ноябре того же года на очередном Пленуме ЦК КПСС в его состав были введены Гейдар Алиев, Николай Рыжков и выведен Кириленко. В докладе на Пленуме ЦК Андропов подверг резкой критике транспорт, чёрную металлургию, капитальное строительство.
Все надеялись, что Юрий Андропов наведёт в стране порядок, укрепит трудовую дисциплину, искоренит коррупцию. В Москве, Киеве, Ленинграде и других крупных городах стали практиковать проверки документов граждан, обнаруженных в рабочее время в кино, в магазинах или парикмахерских. Людей останавливали на улице, проверяли их документы, а командировочным - если их в рабочее время заставали в кино или в универмагах - в командировочное удостоверение ставили красный штамп с надписью „Оплате не подлежит”.
Вот в такой нервной обстановке в Москве Диане пришлось 2 недели пролежать в клинике, где ей провели 3 сеанса очистки крови. Эффект был заметным, и Резчиковы надеялись, что болезнь постепенно удастся победить. Теперь Егор мог со спокойной душой и с полной отдачей завершать разработку эскизного проекта аппаратуры ТВР, который отдел через месяц успешно сдал государственной комиссии.
Диана, вернувшаяся из Москвы после лечения, была полна сил и энтузиазма. А тут выяснилось, что у лучшей её подруги - Люды Мирошник - полно свадебных хлопот. Её дочь Нина выходила замуж, жениха звали Валентин, но из-за его миниатюрности и хрупкости все называли его Валиком.
И жених, и невеста были ещё студентами, правда, Нина работала в лаборатории метрополитена и училась заочно в харьковском институте инженеров железнодорожного транспорта, а Валик был студентом заочного обучения в киевском политехническом институте.
Словно по заказу, перед свадьбой Мирошникам крупно повезло – в денежно-вещевую лотерею они выиграли мотоцикл с коляской производства Киевского мотоциклетного завода. С учётом неожиданно свалившего на семью свадебного мероприятия, выигрыш решено было взять деньгами. Свадьба была скромной, и Егору она больше напоминала детский утренник, чем торжество по поводу создания новой семьи.

4
Второго марта Антонине Михайловне, матери Егора, исполнилось 80 лет, и такую дату пропустить было никак нельзя. Всё семейство Резчиковых самолётом отправилось в Одессу. Начало марта в Южной Пальмире не стало весенним днём, наоборот, здесь ещё сполна ощущалась зима: было ветрено, сыро, холодно, бросало в дрожь от одного только вида грязных чёрно-белых сугробов, загромождавших все улицы от аэропорта до Пролетарского бульвара [7].
Юбилярша чувствовала себя бодрячком, и на столе, как всегда, красовались салат-оливье, чернослив, напичканный ядрами грецких орехов, фирменный украинский салат, который мать каждое лето мастерски готовила и закручивала в банки; это была смесь из болгарского  сладкого перца, красного и зелёного, с помидорами, морковью и луком. Едоков ожидали и селёдка „под шубой”, и жареные бычки, и вареники с вишнями, и домашний печёночный паштет. В качестве горячего был гусь, благополучно прилетевший из Киева в сумке Егора; он был щедро начинён яблоками.
Ну, а к чаю мать поставила свой традиционный торт, слепленный из накрошенного сухого печенья и грецких орехов, перемешанных со сгущенным какао. Спиртное было представлено водкой „Столичная”, домашним вином из Раздельной, привезенным сестрой матери, Юлией, и непременным вином „Шипучее белое”, которое мать очень любила. Делали его на местном заводе удельных вин, что располагался напротив переулка на другой стороне Пролетарского бульвара. Стоило это чудо всего лишь 92 копейки, но своим вкусом, формой бутылки и конструкцией пробки претендовало на тесное родство с настоящим шампанским.
Первый тост за здоровье именинницы произнесла Ирина. Когда все выпили, она продолжила:
- Мама у нас и человек замечательный, и врач отличный, прекрасный диагност. Летом она продолжает лечить всех приезжих в переулке, которые регулярно обжираются плохо помытыми овощами и фруктами, или набрасываются на недозрелые персики или сливы.  Однажды ко мне в училище подходит преподавательница, которая читала курс инфекционных болезней, и спрашивает: „Ирина Сергеевна! Доктор Резчикова Антонина Михайловна, это Ваша мама? Да? Очень приятно! Мой отец, завкафедрой инфекционных болезней в медицинском институте, её очень хвалил, говорил, что она – очень опытный специалист!”
После юбилейных тостов и разговоров о недавних событиях и ценах на Привозе, мать спросила Егора:
- Да, а как поживает Вадик Абомян? Ты давно с ним виделся?
- Я заходил к нему в прошлый раз, когда был в Одессе, - ответил Егор. - Они с Мариной, его женой переехали на Черёмушки, на улицу Космонавтов, там такой девятиэтажный дом стоит на углу, уже не помню, как перпендикулярная улица называется. У них трёхкомнатная квартира, кажется, туда они и мать Марины забрали. Вадик продолжает работать в университете, заведует кафедрой теоретической физики, часто ездит за границу, его там хорошо знают как математика…
- Ой, я сама в этом убедилась, - вступила в разговор Марина. - Мы с классом 2 года назад поехали в турпоездку на Кавказ, в Тбилиси, Баку, Ереван. В Ереване у нас ночлег был организован в одной школе, а там дежурил молодой преподаватель. Ну, ему скучно, он пришёл к нам чаю попить и поговорить о Киеве, поспрашивать про нашу физико-математическую школу, мы ему рассказываем, как нас там учат и сколько на дом материала задают, и как мы, бедненькие, с такими нагрузками справляемся.
Марина улыбнулась и продолжила:
- Я рассказала одесский анекдот, который всем понравился, а он, как узнал, что я – коренная одесситка, говорит: „Там у вас в Одессе работает один очень известный армянский математик…”, а я тут не удержалась и сказала: „И зовут его Вадим Абомян!”. Так этот преподаватель чуть со стула не свалился от удивления, просто в осадок выпал: „А вы откуда его знаете?”. А я ему так гордо отвечаю: „Это хороший друг моего папы, он с ним ещё со школы, чуть ли не с четвёртого класса  дружит! Когда я родилась, в Одессе, это было летом, он мне забавную игрушку подарил: музыкального Слоника-Встаньку. Такая это редкость, говорят, была по тем временам”. Так этот препод так нас зауважал, что подробно рассказал, какие интересные места в Ереване обязательно посмотреть надо…
- Да, я помню, как Вадик меня просвещал, - откликнулся Егор. – Он мне на наших прогулках по Пролетарскому бульвару так подробно пересказал содержание книги Дудинцева „Не хлебом единым”, что читать про страдания главного персонажа, кажется, он был специалистом-силикатчиком, уже было неинтересно, да и достать в то время такую книгу было не так уж и просто. Да и вообще, он многое знал, и из тех книг, что были у них в шикарной библиотеке, и от родителей. Когда в Союзе впервые показали фильм „Кто Вы, доктор Зорге?”, говорят, даже вождь Никита был поражён, что это - не вымышленный киношный герой, а легендарный советский разведчик. Мне же Вадик тогда сказал, что про этого Зорге на Западе после войны такую кучу книг уже написали, что никаким Джеймсам Бондам и не снилось…
- Ты говорил, что его вы в школе называли „ходячей энциклопедией”, - напомнила сестра.
- Так оно и было, по сути. Помню, что когда впервые появились электрические бритвы (а нам бритьё уже маячило в ближайшей перспективе), я был в недоумении, как же они работают. Так Вадим популярно объяснил мне, что эти новинки на самом-то деле не бреют, а хитроумным способом стригут волосы, где надо, и на пальцах пояснил, как это делается. Теперь, мол, никаких кисточек, горячей воды и мыльной пены в чашечке уже не надо…
- Да, я знаю, была такая проблема у мужчин, - сказала Ирина. – У нашего отца бритьё целым ритуалом было, тем более, что он опасной бритвой брился, ещё трофейной, от Золингена. Он её каждый раз минут десять на какой-то кожаной точилке тщательно правил. А вот Борис предпочитал безопасную бритву, но на неё надо было иметь сменные лезвия, их ещё бритвочками называли, очень удобно было ими карандаши оттачивать...
- Так на них одно время жуткий дефицит был, - продолжил Егор. - Я помню, в „Крокодиле” [8] по этому поводу даже карикатуру поместили: небритый мужик спрашивает хмурого, ещё более заросшего продавца: „У вас лезвия есть?”  А тот ему отвечает: „А вы разве не видите, что нету!?” Мы с Вадиком над этой карикатурой долго смеялись!
- А как его брат поживает? - поинтересовалась мать, которая лет пятнадцать тому назад, узнав, что Вадик женился, с завидным постоянством всё допытывалась у Егора – а не женился ли Юра, наконец?
- Я про него знаю только то, что он закончил строительный институт и строил вот этот эскалатор, сбоку от Потёмкинской лестницы. Как-то у нас с Вадиком про Юру разговора давно не было! – признался Егор. – мы больше о новых книгах говорили, которые у Вадика в библиотеке появились…
- Да, библиотека – хорошее дело. - задумчиво молвила Ирина. - Наш отец тоже любил книги, и читать, и собирать. У нас даже  на Южном Сахалине неплохие книги были: и Павел Бажов с его „Малахитовой шкатулкой”, и „Пугачёв” Шишкова, „Детские годы Багрова-внука” Аксакова, „История моего современника” Короленко, кажется, в двух томах, Куна „Что рассказывали греки и римляне о своих богах и героях”. Помню книгу Фраермана и Зайкина, с длинным, на всю переднюю обложку, с названием - „Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца”, даже „Двенадцать стульев” Ильфа и Петрова у нас тогда были… Всё это пришлось там, в Соколе, продать или подарить соседям, уж больно много вещей с собой тащить пришлось. В курьерском поезде, которым мы ехали из Владивостока в Москву, всё купе было чемоданами да узлами завалено, ещё и какие-то сундуки в багажном вагоне медленной скоростью тащились. По-моему, осталась только книга А.Толстого „Хождение по мукам”, толстенная такая, там текст на страницах делился на две вертикальные колонки. Тебя, Егор, от этой книги отогнать было невозможно…
- Да, - согласился Резчиков с сестрой, - в детстве в Одессе это была моя самая любимая книга, вместе с „Порт-Артуром”, но тот появился позже…
- Ну, а здесь в Одессе, - подхватила юбилярша, - отец сразу на шеститомник Пушкина подписался, потом на Тургенева и Толстого, а про многочисленные тома „Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941-1945г.г.” и „Большую Советскую Энциклопедию” я уж вообще молчу.
- Помню, когда я в седьмой класс перешёл, - сказал Егор, - он подарил мне книгу Арсеньева „В дебрях Уссурийского края”. Толстую такую, на обложке нарисована непроходимая зелёная чаща…Интересно было там про женьшень читать да про приключения охотника Дерсу Узала. Но потом мне на день рождения двухтомник Степанова „Порт-Артур” подарили, и я решил, что Арсеньев подождёт. Однажды отец меня спрашивает: „Ну, ты про Уссурийский край книгу дочитал?”. А я, под впечатлением обороны Порт-Артура в русско-японской войне, про Арсеньева совсем забыл, однако отцу соврал, что книгу прочитал. „А как Дерсу Узала называл пузырёк с чернилами, который Арсеньев во время бури потерял?” спросил меня отец. Теперь бы это назвали контрольным выстрелом…Я глазами хлопаю, а отец мне говорит: „Охотник Дерсу чернила называл грязной водой! А ты - пентюх и тептеляй из золотой роты, если такую книгу не дочитал!”.
- Ещё он всё время спрашивал тебя, - подпустила шпильку сестра - „У тебя, что, на ногах – крючки, что ты цепляешься за все половики?”
- Было такое дело, - согласился Егор, - он, как маме пробурчит, мол, чего это она в кухне на пол перед умывальником газет настелила, будто ничего другого положить нельзя, потом уже на меня наезжал с этими „крючками на ногах”. Но возвращаюсь к предмету разговора… Позже, когда в Польше служил, привёз он нам оттуда комедии Мольера, „Дон Кихота” Сервантеса, исторические повести Ольги Форш, „Гамлета”, „Короля Лира” и „Отелло” Шекспира, „Отверженные” Гюго и даже „Три мушкетёра” А.Дюма. И куда только они все делись потом, этим книги?
Потом разговор перекинулся на кинокартины, которые недавно удалось посмотреть по телевидению, и сестра спросила Егора:
- А вы видели фильм „Крёстный отец”, который показывали неделю тому назад?
- Нет, - сознался Егор, - но музыку из этого фильма сотни раз слышали, и книгу Марио Пьюзо, по которой сделан этот фильм, мы с Дианой в своё время читали. Причём, сначала на украинском языке. Так получилось, что киевский журнал „Всесвiт” как-то исхитрился и напечатал „Крёстного отца” раньше, чем его издали в Москве. Говорили, что книгу с английского на украинский переводила какая-то Леся Маланчук, которая чуть ли не в ЦК Украины работала…
- Наша председательша из комиссии общественных дисциплин, - вклинилась в разговор Диана, - говорила мне, что у этой Леси муж там в ЦК какой-то важной шишкой был…
- Короче говоря и говоря короче, раздобыл я на работе этот „Всесвiт”, - продолжил Егор, -  и дома Диане переводил текст с украинского на русский, сколько мне горла хватало. Однажды прихожу вечером, а она говорит: „А мне так хотелось узнать, как этот гангстер пистолет спрячет от полиции, что я не удержалась и принялась сама читать, не дождавшись тебя с работы! Страниц десять осилила! Если чего не понимала, то несколько раз перечитывала, пока смысл не улавливала”. В общем, повторилась история, как у меня с книгой Юрия Дольд-Михайлика „I один у полi воїн”. Ну, а при первой командировке в Женеву я эту книгу на английском языке, „Godfather”, в первый же вечер купил у букиниста.
После очередного тоста гости посудачили о дефиците, и мать вспомнила, с каким большим трудом раздобыла радиоприёмник „Селга”, который очень любила теперь слушать.
- А ты не забыл, какой фурор у нас был в аудитории, когда, завкафедрой ТОР Крайний принёс и перед лекцией пустил по рядам транзисторный приёмник, который он сам собрал? – спросила Диана у Егора,
- Да, для нас в то время это ещё казалось диковинкой. – ответил Егор. - В том же „Крокодиле” была карикатура про разговор с продавцами в радиомагазине: „Приёмник на транзисторах? В продаже? Такого мы не слыхивали даже!” Это уже когда мы окончили институт, появились и „Спидолы”, и „Селги”, которые почему-то выпускались только двумя рижскими радиозаводами, и достать эти радиоприёмники было также трудно, как и рижский бальзам.
- А ты помнишь, как ты с отцом ходил в ваш институт, когда наш телевизор „Авангард” сломался? – спросила мать Егора. – Он прослышал от меня, что на кафедре телевидения работает младший брат доктора Циклиса, заведующего инфекционным отделением, где я проработала несколько лет. Отец решил, что все специалисты из телеателье – жулики и халтурщики, а вот младший Циклис не подведёт…
- Конечно, помню! – подтвердил Егор. – Уж больно мне не хотелось с ним идти, когда он свою парадную форму одел, хорошо, что хоть без кортика! Приехали мы в лабораторный корпус на Комсомольской, завёл я его в лабораторию телевидения, и навстречу нам поднялся пожилой мужчина, на костылях, оказалось, что это и есть младший Циклис  [9]. Когда он про знакомство нашей матери с его старшим братом услышал, то крикнул кому-то в другой комнате: „Дайте стул полковнику!”. Я готов был сквозь два этажа провалиться, хоть мне, второкурснику, здесь на лабораторках бывать ещё не приходилось. В общем, прислали нам на дом бойца отсюда, он всё в миг починил, не подвёл младший Циклис…
Ирина спросила Диану:
- Ну, а как там поживают ваши обе Люды, которых я знаю?
- Люда Дроздая сначала поехала в Калининград по назначению, потом вдруг вернулась в Одессу и работала на заводе „Нептун”, где встретила многих наших сокурсников. Потом опять уехала в Калининград, вышла замуж, поработала на передающем радиоцентре, но там ей не очень понравилось. И через 2 года она перешла работать на один оборонный радиозавод. Сейчас строит дачу на берегу Балтийского моря, её сын, наверно уже закончил школу. - ответила Диана. - А наша Люда в Киеве, Мирошник, работает в том же институте, что и Егор. Сейчас готовится стать бабушкой: Её Нина должна в июле рожать…
- Да? – удивилась Марина. – Она мне ничего об этом не говорила!
- Да я и сама-то об этом узнала накануне отъезда в Одессу! – объяснила Диана. – Люда, зная, что мы будем возвращаться самолётом, позвонила мне, чтобы я купила ей на Привозе 4 чируса. Говорит, что соскучилась по одесской скумбрии!
- Ну, не знаю, не знаю, - засомневалась юбилярша. - Одесская скумбрия стала на Привозе большой редкостью, торговки утверждают, что турки, мол, Босфор перегородили, и рыба почти исчезла!
Со словами „Боже, как стремительно летит время!”, мать начала вспоминать старые времена, когда этой черноморской рыбы на Привозе у почти катаевских мадамочек Стороженко было навалом:
- А теперь, пойди-ка, и хороших-то бычков только утром купить можно. Теперь всё, бог знает каких-то тварей морских продают, всякую гадость, вроде морской капусты, морских коньков или щупальцев осьминога, брр! Как говорила ваша бабушка Маня - „От них помрёшь – доктор и не скажет, от чего”. Из рыбы - лишь одни какие-то натотении да хеки, говорят – из океана. Кто ж её там эту рыбу ловит? У нас, вроде бы, только за китами охотятся. Китобои и сейчас -  самые уважаемые в Одессе моричманы!
После этого она вдруг вспомнила ситуацию, когда ей, врачу приёмного отделения городской инфекционной больницы на улице Пастера, однажды пришлось наряжаться в противочумный костюм и на катере выезжать на рейд к иностранному судну, где у одного матроса заподозрили заболевание чумой. Подозрения, слава Богу, не подтвердились, и о событии напоминала только фотокарточка, почти марсианская, на которой мать в белом балахоне узнать было совершенного невозможно.
Затем она со смехом рассказала, что в один из дней, к её большому удивлению, вдруг в приёмное отделение больницы карета „Скорой помощи” привезла бабушку Маню. Та, съев солёненький огурчик и поднажав на квашеную капустку, вдруг вынуждена была сделать несколько рейсов в уборную, после чего, разволновавшись и вспомнивши рассказы дочери, дежурившей в ту ночь в больнице, о том, какой нехорошей бывает болезнь по имени „дизентерия”, попросила соседей вызвать по своему телефону карету „Скорой помощи”. Хотя Антонина Михайловна никакой дизентерии у своей матери не обнаружила, она решила оставить её в больнице на целую неделю. Пусть полежит да анализы посдаёт через день, чтобы бабушке Мане впредь было неповадно подымать лишнюю панику, когда мать находится на работе…
- А как тут в переулке народ поживает? - поинтересовался Егор.
- Да я теперь мало кого вижу, - ответила мать. –  в переулок выхожу лишь мусор в машину выбросить, когда колокольчиком нам во дворе позвонят. Там у мусорки с кем-нибудь словом перекинешься, вот и все новости… Старичьё наше помирает потихоньку… Ты помнишь старушку из девятого номера, балкон её выходил в переулок? У которой вы купили картину, где наш двор нарисован?...Померла полгода назад…
-  А, вдова художника Фурсе! – откликнулся Егор. – Да, конечно, помню…Мы в Киеве его картину в раму вставили и над диваном повесили, часто наш двор вспоминаем, любуемся им. На картине там - фонтан в центре, воды полон, белыми вазами окружён, и им любуются две девочки, одна - в белом платье, а другая – в красном. За ними тёмно-синяя машина виднеется, не то „Опель-капитан”, не то „Опель-кадет”, и всё это - на фоне генеральского особняка. А слева – белобрысый парнишка, в светло-зелёных шортах и такой же рубашке. Вот только никак я не могу разобрать, в каком году эта картина была нарисована: надпись там уж больно нечёткая, не поймёшь, то ли 1942 год, то ли 1948-й...Точно помню, что при нас, когда я в школу ходил, фонтан только один раз водой наполнили, мы целый день в нём плескались, пока вода в нём грязной не стала, босыми ногами натаскали земли с дорожек…
- Да, говорили, что художник в Одессе в войну при немцах остался, - сказала мать, - вроде бы, от этого и в немилость потом попал, когда наши вернулись.
На минуту призадумавшись, она продолжила:
- Да и Даши-молочницы уж год, как нет! Старшая дочь её, Нинка, ваша с Серёжкой ровесница, здоровенная девка такая была, даже симпатичная, но при безотцовщине, так ничему путному и не выучилась, на Привоз подалась, торговать, там по рукам пошла и вчистую спилась. Родила, неизвестно от кого, на удивление, крепкого мальца, у тёти Даши он воспитывался и, слава Богу, не пропал, а матери уже к трём годам не стало. Младшая дочка Даши, Валька, болезненной была, прямая противоположность Нинке, но вычухалась, теперь материным хозяйством управляет, летом дачников-курортников себе в 2 комнаты пускает.
Она вздохнула и продолжила:
- У полковника Гутарова жена быстро сгорела, рак у неё оказался, её дочка Надя всё с Мариной дружила, радовалась, когда она из Киева на лето в Одессу приезжала. Дядя Миша, сапожник, его будка возле домОвого правления на Пироговской была, ну, которого наша бабушка Маня всё сапоговником называла, тоже уже исчез, теперь не знаешь, к кому и туфли-то отнести на починку. А страховой агент, которого бабушка всё норовила чаем угостить, когда он, как снег на голову сваливался за очередным платежом, когда нас с отцом дома не было, на историческую родину, говорят, подался...Да и Фима-почтальон, который немного „с приветом” был, наверно, тоже туда уехал…В общем, исчезают знакомые понемногу, а я вот , слава Богу, ещё держусь!

5
Кое-как на Привозе удалось разыскать заказанных чирусов, и семейство Резчиковых через 2 дня после празднования юбилея очутилось в Киеве. И вот тут-то оно через день и началось…
В тот день накануне женского праздника дочь заявилась домой со своим кавалером – сокурсником по университету. Звали его Юрием Стременюком, и в группе Марины он был старостой. Марина, вернувшись после выезда студентов „на картошку”, несколько раз о нём рассказывала и всё повторяла: „Ах, у нас такой умный староста! Такой красивый староста!”.
Вот теперь с этим чернявым красавцем они сидели на диване, сложив руки на колени, как малыши в детском саду во время культурно-просветительного занятия. Егор двинулся было на кухню, чтобы заварить любимый чай „Эрл Грэй”, привезенный прошлогодней осенью из Женевы, но дочь его остановила. Прокашлявшись и оглянувшись на своего красивого старосту, она сказала:
- Папа и мама! У нас с Юрой будет ребёнок, и мы хотим пожениться!
Диана охнула и опустилась на стоящий рядом стул. Егор окинул взглядом замершую в ожидании ответа парочку и спросил:
- А что по этому поводу говорят родители Юры?
- Они об этом ещё не знают. Мы решили сначала поговорить с вами… А после этого Юра позвонит им в Ровно и всё расскажет!
Диана, опомнившись и взяв в себя в руки после такой сногсшибательной новости, спросила дочь:
- Ты что, была у врача? Да? Что он говорит по этому поводу?
- Что я – на втором месяце, и всё произойдёт в октябре, - глядя на хрустальную чешскую люстру, висящую в центре комнаты, ответила Марина.
А Егор вспомнил, что 25 января дочь долго наряжалась на вечеринку в студенческое общежитие университета на улице Сеченова. Сборы были не в честь Татьяниного дня - праздника студентов, а на день рождения своего кавалера. И вернулась она тогда чуть ли не во втором часу ночи, когда Егор, после многократных напоминаний встревоженной Дианы, уже собирался идти разыскивать дочь. Да и в феврале она вела себя довольно странно, домой приходила поздно, разговаривала с родителями мало, раздражаясь по каждому малозначимому поводу. 
„А нам-то и в голову даже мысли не пришло, что дочь сильно изменилась в последнее время” – подумал с горечью Егор.
Сообщив эту бьющую по голове новость, дочь с кавалером удалилась, сказав, что вернётся через час, а Егор с Дианой остались сидеть, тупо глядя друг на друга, пока Диана, наконец, немного придя в себя, промолвила:
- „Неплохой”, однако, в кавычках подарок к Женскому дню получается! Впечатляющий! Хоть стой, хоть падай! Вот уж действительно, когда надо – нас найдут! Ну и как же они собираются жить, будучи только на втором курсе? И главное – где? Надеюсь, что всё-таки не у нас, с нашими проходными комнатами!
- Может быть, они смогут получить общежитие? – неуверенно пробормотал Егор. - Не может быть, чтобы в таком громадном университете не было в общежитии комнат для семейных! Ведь молодую пару с ребёнком никто жить не пустит, да и где теперь найдёшь отдельную комнату? На две стипендии, конечно, сильно не протянешь, но тут мы им сможем немного помочь.
Ни один из них и в мыслях не допускал, а не разрешит ли аборт все навалившиеся проблемы? Когда Марина через полтора часа вернулась домой, родители насели на неё с вопросами. Отвечая на них, дочь рассказала, что родители Юрия в городе Ровно - весьма уважаемые люди.
Отец работает главным механиком на городском комбинате, мать – там же химиком в лаборатории. У них свой двухэтажный дом, на первом этаже - четыре комнаты, кухня и туалет, второй этаж не достроен: вроде бы при таком количестве живущих – а с ними живёт старенькая бабушка, мать отца - застроить второй этаж нельзя, таковы правила. При доме - летняя кухня, сарай, гараж и машина „Волга”. У них есть ещё и сын Сергей, который на год старше Юрия. Он тоже учится в университете в Киеве на том же факультете кибернетики.
Дочь сказала, что Юрий звонил своим родителям и объявил им о предстоящих событиях. Родители собираются приехать в Киев через день.
В назначенный день, ожидая ровенских гостей,  Егор с Дианой не находили себе места. Наконец, в одиннадцать часов в подъезде грюкнула входная дверь, и Егор с Дианой переглянулись. На лестнице раздались шаги подымающихся людей и вот, наконец, заверещал дверной звонок. Егор открыл двери, и вслед за Юрием в тесную прихожую нерешительно вошли его родители. На мужчине были высокая ондатровая шапка и добротное ратиновое пальто тёмно-серого цвета. Его жена была в импортном тёплом плаще с капюшоном и мохеровым шарфом. Егор помог им раздеться и проводил в комнату, там они присели на диване, где ещё пару дней назад томилась и ерзала молодая пара.
Отец жениха был среднего телосложения, с худощавым лицом и густой тёмной шевелюрой, начинающей седеть. Пожалуй, сын был похож именно на него. Внимательными тёмно-коричневыми глазами гость окинул комнату взглядом, скользнув по румынскому мебельному гарнитуру, цветному телевизору и письменному столу. Жена была примерного того же роста, что и муж. На её голове причёска-перманент была словно придавлена невидимой панамкой. Глаза её тревожно сновали по хозяевам дома, а в руках она нервно теребила узорчатый носовой платок. После взаимного представления и обыденных вопросов на тему, как доехали, и какая погода в Ровно, повисло неловкое молчание, которое со вздохом прервал  Владимир Павлович.
- Мы с Эммой Михайловной, конечно, не ожидали, что наш младший сын так резво обгонит своего старшего брата. Тот у нас ещё не женат. Но раз уж такое случилось, то надо нам договориться, как мы будем устраивать свадьбу, и где - в Киеве или у нас в Ровно? Да, и всё остальное…
- Ну, конечно, в Киеве, - сказал Егор. - Наверно, вне Киева будет труднее… Все свадебные хлопоты можно будет устраивать не в ущерб учёбе посредине третьего семестра. Тут и заявления в районный ЗАГС надо подать, и свадебное мероприятие устроить…
- В нашем подъезде живёт Вася Зайчук, он - старший официант ресторана гостиницы „Киев”, это наискосок от здания Верховного Совета, - вступила в разговор Диана. - Мы попытаемся с ним договориться насчёт ресторана, когда будем знать дату регистрации в ЗАГСе.
Слово за слово, в течение часа за церемонным чаепитием удалось без помех и лишних резких движений обговорить все необходимые действия. Прикинув, сколько гостей будет с каждой стороны, новоиспеченные будущие сваты договорились, что расходы на свадьбу будут все суммированы и поделены пропорционально этому количеству. Закрывая за гостями двери, Егор облегчённо вздохнул – первую высоту перевалили. Он подошёл к окну и увидел, как ровенские гости садятся в белую „Волгу”.
ЗАГС поставил регистрацию брака на 15 апреля, и так получалось, что уже через два дня после свадьбы Егору предстояла очередная 10-дневная командировка в Женеву на собрание исследовательской комиссии ИК-IX. А ведь к ней ещё нужно было основательно подготовиться, но это – уже придётся делать на работе. А теперь беги в сберкассу и снимай побольше денег – платить надо было чуть ли не каждую минуту.
В районном ЗАГСе после подачи заявления им выдали пригласительные билеты в салон молодожёнов, и Диана с дочерью занялись составлением списка необходимых закупок. Тут было и свадебное платье, и шляпа, и туфли, и сумочка, и дефицитная французская косметика: ведь на таком важном мероприятии польскими трёхрублёвыми духами „Может быть” не обойдёшься! Кое-что перепало и Егору - ему досталась импортная бобочка защитного цвета с кучей накладных карманчиков. Диана тоже прикупила пару женских мелочей.
И вот в весеннюю пятницу 15 апреля к дому на улице Ломоносова подкатила белая „Волга”, за рулём сидел Сергей, старший брат жениха. Марина в белом подвенечном платье и белой шляпе с широкими полями, зажав в правой руке букет цветов, вместе со своим женихом стала торжественно спускаться по лестнице к выходу. Через открытые окна подъезда было видно, что на празднично разодетую пару уже вовсю глазеет любопытствующая публика из расположенного напротив кооперативного техникума. Егор с Дианой уселись в заказанное такси, и вся свадебная процессия под яркими лучами солнца помчалась в районный ЗАГС.
Процедура брачной церемонии существенно отличалась от той, через которую Егор с Дианой сами прошли 22 года назад. В те времена они вдвоём, с разрешением из райисполкома в руках - не проходить месячный испытательный срок - за 10 минут, без всяких свидетелей, оказались мужем и женой. Сам загс был рядом со знаменитым Одесским оперным театром, прославившимся своей красотой. Вот на его фоне Егор и сделал несколько фото новой семьи.
А тут, в Киеве, уже фигурировали 2 свидетеля, перетянутые через плечо широкими голубыми лентами, смахивающими на орденские ленты дореволюционных действительных или тайных советников. Сами молодые стояли перед столом регистраторши на вышитом украинском рушнике. Невеста держала в руке цветы, а жених – факел, которым молодой паре, очевидно, надо было освещать себе дорогу в будущую таинственную семейную жизнь.
Молодожёны по очереди подписали важные бумаги, обменялась обручальными кольцами, поцеловалась и, увлекая за собой многочисленных приглашённых, двинулась в соседний зал – пить шампанское и бить хрустальные фужеры - за всё уже было предварительно заплачено. Все яркие мгновенья брачной церемонии с энтузиазмом отщёлкал на цветную плёнку свадебный фотограф.
После ЗАГСа молодые поехали кататься по городу и возлагать цветы к Вечному огню в парке Славы на Печерске. К назначенному времени на улицу Ломоносова они опоздали на целый час. Оказывается, прямо на Крещатике на машине вдруг заклинило тормоза, и Сергей вынужден был продемонстрировать всё своё знание материальной части. Во всяком случае, аварийную службу вызывать не пришлось, и с поломкой оба брата справились своими собственными силами. Правда, сватам в течение часа пришлось изрядно поволноваться. Потом Диана спрашивала дочь:
- А что ты делала, когда машина вдруг остановилась?
- А я вышла из машины, стала рядом с мужчинами, которые копошились в моторе и под ним, и махала букетом проезжающим троллейбусам. И люди мне из окон троллейбусов весело махали руками в ответ! [10]
В ресторане выяснилось, что старший официант Вася Зайчук здесь, как сказали бы в Одессе, - не самый большой пурец, какого он усердно изображал дома на улице Ломоносова. В заказанном зале весело гуляла какая-то привилегированная компания, а для свадьбы четы Стременюков столы были накрыты в общем зале второго этажа. Не успели родители молодожёнов примириться с этой новостью, как в другом конце зала ни с того ни с чего вдруг со звоном вылетело стекло. Хорошо, что дыру быстро закрыли листом фанеры, а то Егор начал опасаться, что вместо традиционного  клича „Горько!” придётся кричать „Зябко!”, натянув на себя верхнюю одежду.
Но потом эти неприятности были напрочь забыты, прибывающие гости обнимали и целовали новобрачных, а на отдельном столе для подарков уже красовался огромный пшеничный каравай, привезенный из Ровно. Серёжка Рязанов, которого Егор попросил быть тамадой, ловко и непринуждённо, с одесскими шуточками и прибауточками, направил празднование в нужное русло. Дальше свадьба покатилась по накатанной колее, с тостами и танцами, а в десятом часу, после замечательных киевских котлет, ровенские гости засобирались на вокзал: завтра с утра им ещё нужно было выйти на ленинский субботник, который никак нельзя было пропустить.
Диана с Егором вздохнули с облегчением, когда свадьба, наконец, подошла к концу. Слава Богу, никто не напился, никто ни с кем не подрался. Закуска была очень приличная, спиртного хватило с избытком, и Егор со Стременюком-старшим даже уговорили и Рязанова, и ровенских гостей захватить с собой по непочатой бутылке водки – кому на опохмелку, а кому – для сугреву на субботнике. Молодые отправились в гостиничный номер, который на одну ночь организовал ровенский сват, а Егор с Дианой двинули домой, договорившись со сватами завтра подбить свадебные финансовые итоги.
Через 2 дня Егор уже катил в заграничную командировку, молодожёны же уболтали коменданта в университетском общежитии насчёт временного жилья на 2 недели. А на майские праздники они поехали в Одессу – показаться бабушке Тосе.

6
Когда Егор вернулся из Женевы, он узнал, что за время его отсутствия Диана уговорила свою мать, Халиму Газизовну (её теперь чаще называли бабушкой Катей) пустить молодожёнов к себе в свою коммунальную квартиру на Краснозвёздном проспекте. Особо её уговаривать не пришлось, так как мать чувствовала себя обязанной младшей дочери за всё то, что она сделала для её старшего внука Рената, сына Алика и его жены Розалии.
Так получилось, что Марина считала своей более близкой бабушкой Антонину Михайловну, что и неудивительно: в Одессе она родилась, тут была её родина, и родители с малых лет каждый год привозили её к бабушке. Здесь, в роскошном дворе бывшего турецкого консульства для ребёнка открывался волшебный южный уголок, полный средиземноморской зелени, стрекоз и разноцветных бабочек, порхающих среди белых классических греческих ваз и длиннохвостых львов, прятавшихся в тени кустов персидской сирени, аккуратных пешеходных дорожек между причудливыми цветочными клумбами, и многообещающих кустов молодого винограда у фонтана.
Бабушка Тося, когда Егор с Дианой отставляли ей подросшую дочь, ходила с ней на море купаться, рассказывала на сон русские народные сказки, разучивала стихотворения Агнии Барто, читала о приключениях Элли, Страшилы и Железного Дровосека по дороге к волшебнику Изумрудного города. Бабушку Катю дочка видела изредка и особым расположением её не пользовалась.
Бабушка Катя появилась в Киеве, когда её старшая дочь Ася уже в приличном возрасте; наконец-то, родила сына, прозванного, в честь деда, Яником.
Семейство Котлярских к тому времени переехало в новую кооперативную трёхкомнатную квартиру на улице Коротченко, и бабушку Катю уже можно было поселить в отдельной комнате. Тёща добросовестно нянчила младшего внука, ходила с ним в Дворец спорта на новогодние ёлки и гуляла в парке.
Через некоторое время муж Аси, стоматолог Александр, сосватал ей отставного вдовца-полковника. Хотя полковник был из авиации, Егор долго считал его артиллеристом: поскольку однажды на книжной полке у него увидел мемуары одного известного маршала артиллерии с дарственной надписью. Егор взял книгу полистать: потом, с разрешения хозяина, дал почитать своему племяннику Алексею, учитывая, что тот в своё время окончил артиллерийское училище в Одессе. Так книга у племянника и осталась.
Халима Газизовна переехала в дом на Краснозвёздном проспекте, где у полковника были 2 комнаты в коммунальной трёхкомнатной квартире. В тот год, когда её старшая дочь Ася снялась с насиженного места и выехала за пределы Союза, полковник неожиданно умер во сне. После нервных хлопот и беготни по инстанциям похоронить его удалось на престижном Байковом кладбище, где лежала его первая жена. Военкомат даже прислал солдат для прощального траурного салюта.
Спустя 2 года, когда старший внук Ренат окончил среднюю школу в Петропаловске-Казахском, Халима Газизовна, посоветовавшись со своей младшей дочерью, убедила родителей старшего внука отпустить его на учёбу в Киев. Диана считала, что она сможет протолкнуть племянника в свой политехникум, правда, отделение было выбрано не самое престижное - механизация почтовой связи (МПС).
Когда племенник прибыл в Киев, Диана, устроив ему небольшое собеседование для проверки знаний, убедилась в том, что по математике его нужно хорошо подтягивать. Это благородное дело было поручено Егору, и тому пришлось основательно потрудиться, втолковывая абитуриенту-родственнику, что такое логарифмы и чем натуральные отличаются от десятичных, как решать квадратные уравнения, в чём разница между арифметической и геометрической прогрессиями, а также чем косинус отличается от котангенса. Ну, и многое другое.
Правда, когда внук с бабушкой пришли в политехникум подавать документы, бабушка Катя несколько расстроилась, увидев сбоку от входной двери корявое рукописное объявление: „Не ходите на МПС!”. Но Диана её успокоила, сказав, что главное – это поступить, а там уже видно будет, на что у Рената хватает грамоты и способности. Перед каждым вступительным экзаменом она шушукалась с членами приёмной комиссии и экзаменаторами, которые, конечно же, не могли не пойти навстречу своей коллеге. Во всяком случае, к племяннику не цеплялись, и Ренат благополучно стал студентом.
Конечно, Диане пришлось отрабатывать зачисление племянника, когда в политехникум на очередную проверку через два месяца прибыла комиссия из министерства -  ведь у директорши Светы на этот случай всё было чётко предусмотрено.
- У меня сегодня для комиссии, кроме открытого урока, были ещё сплошные чайные процедуры и экскурсии по лабораториям учебного корпуса. - сообщила Диана, однажды вернувшись домой довольно поздно. – Пришлось накрывать стол в комнате, выделенной для работы членов комиссии, приехавших не только из Москвы, но также из Харьковского, Одесского и Львовского техникумов. Ну, разные там чаи и растворимый кофе из где-то добытого самовара, с конфетами „Вечерний Киев”. Хорошо, что пирожки всякие пекли две преподавательницы из комиссии общественных дисциплин, живущие почти рядом с политехникумом! Так что всё было – с пылу-жару!
- Могу тебе от души только посочувствовать! Набеги всяких комиссий – дело для меня тоже хорошо знакомое! – откликнулся Егор. – Когда к нам приваливает комиссия по комплексной проверке института, то её в отделы, занятые работами по спецухе, никогда не ведут. А ведут в наш отдел, как при Мирославском, так и при мне! Как в наиболее результативное подразделение по гражданской тематике, где есть, что показать и похвастаться технико-экономической эффективностью разработанной аппаратуры!
- Ну, уж прям, только к вам! – засомневалась Диана.
- Представь себе, что я почти не преувеличиваю! – заверил её Егор. - А сколько для них шпаргалок приходится готовить, чтобы они в свой акт их перепечатали! Причём, комиссии имели привычку появляться в Киеве именно в разгар клубничного сезона, так что мы, ну, это уже больше по части Карповского, дорогих гостей на институтской машине отвозим на базар, и потом провожаем домой, загрузив в купе корзины с сочной ягодой, и…
- И облегчённо вздыхаем! – закончила за него Диана.
- Э-т точно! Через многие комиссии пришлось пройти, но самую первую я хорошо запомнил…- засмеялся Резчиков.
- И как же это было? – поинтересовалась Диана.
- Мы ещё на бульваре Шевченко работали, а жили на 15-м километре.…И с радостью согласились посторожить квартиру на Нивках, когда Лев с Адой в отпуск на юг укатили… На работе напряжёнка была: Мосинский вдруг заболел, Юра в командировку в Москву уехал, Карповский пока ещё у нас не возникал, вот и оказался я, неждано-негадано,  и.о. начальника лаборатории. И как раз в это время свалилась на нас комиссия из центрального института… Как сейчас помню – два отставных майора, для проверки спецтемы, о которой я и понятия не имел.
- Такое иногда бывает! – усмехнулась Диана.
- Что-то они там по бумагам в бухгалтерии проверили, потом вызвали меня в спецотдел, хотя у меня ещё никакой формы допуска не было, и говорят: „Вот тут у вас, в статье „материалы”, приведены расходы на альсиферовые кольца, прецизионные плёночные конденсаторы, бороуглеродистые  резисторы и ферритовые чашечки ОБ-30. А какие же макеты на них были выполнены?”
- Ну, и что?
- Я, вместо того, чтобы сказать „А я и не знаю! Мол, я – не я, и лошадь не моя”, ляпнул: „А мы их в соседнем отделе на транзисторы сменяли, им фильтры для систем дальней связи надо было делать, а нам, по гражданской тематике,– прибор для измерения импульсных помех в телефонных каналах”. В общем, как в том анекдоте про поручика Ржевского…
- Что-то не слышала про такого, - засомневалась Диана. - Ну и что, этот поручик?
- Его спрашивают: „Поручик! Вы носки меняете? – Да, но только на спирт!”.
- По-моему, не сильно смешно, для этого случая …А что твои проверяющие?
- Они между собой как-то странно переглянулись, и тот, что старшим был, спрашивает: „Вот так вот, прямо-таки и меняли, как в гражданскую войну – например, книги, на мешок с крупой, что ли?” А я отвечаю: „А это мы можем у материально ответственных спросить! Ну, а измеритель помех я вам сейчас покажу, когда мы в лабораторию вернёмся…”. Переглянулись они ещё раз и говорят, что, мол, им всё ясно, а кое-что они ещё у замначальника уточнят…Когда я выходил из спецчасти, то ухватил обрывок фразы насчёт простоты, которая, как известно, порой хуже воровства…
- Ну и ну! Что-то я об этой комиссии ничего от тебя не слышала! – воскликнула Диана. - И чем же дело закончилось?
- Лев, когда вернулся, ничего мне по этому поводу не сказал, а только усмехнулся, как-то загадочно…Его жена Ада, когда мы из их квартиры уезжали на свой любимый 15-м километр, мне сказала: „Лев Исаакович говорит, что Вы уже почти готовый начальник лаборатории!”. Я ещё тогда этому здорово удивился, вроде бы за 10 дней не сильно-то и поруководил, просто номер отбыл…Это уж потом понял, какого же я дурака свалял и своего начальника чуть не заложил! Не пожалей нас проверяющие, то нам бы хороший гембель устроили за грубейшее нарушение финансовой дисциплины…Ну, ладно, хватит воспоминаний. Расскажи лучше, как твой племянник? – поинтересовался Резчиков.
- Обживается потихоньку…После зачисления его сделали старостой группы, как говорят космонавты,  пока -  „Полёт нормальный!”,
И обучение Рената покатилось по накатанным рельсам. Правда, несколько раз к нему приставал военкомат, но бабушка Катя, мобилизовав всё своё умение и убедительную аргументацию о своём шатком здоровье, сумела отстоять Рената, клятвенно, как член партии, обещая, что свой гражданский долг внук обязательно выполнит после завершения учёбы. Через два года и семь месяцев навалилась проблема распределения молодых специалистов на работу, их расталкивали во все уголки нашей необъятной родины. И снова Диана приложила максимум усилий, чтобы племянник смог получить направление на киевский прижелезнодорожный почтамт.
Поработав там 4 месяца, Ренат был призван в армию, и к моменту свадьбы Марины уже служил в воинской части в городе Обнинске, недалеко от Москвы. Его отец даже на свадьбу племянницы приехал из Петропавловска, чтобы потом на обратном пути повидать своего сына.
Вот с учётом всего этого тёща временно и переехала на улицу Ломоносова, а молодые с комфортом устроились у неё в двух комнатах. Диана поселила свою мать на диване в гостиной, и та со скуки, когда надоедало читать, то варила обед, то смотрела телевизор.
Немного подсуетившись, Резчиковы быстро прописали ровенского зятя к себе, и перед ними, наконец-то, замаячила перспектива улучшения жилищных условий: ведь при жилой площади квартиры в 29,6 м2 теперь на каждого человека уже приходилось менее 7,5 м2, и можно было становиться на жилищный учёт на работе и у Егора, и у Дианы.
Летом Егор с Дианой с большим удовольствием вырвались в Севастополь, где двоюродный брат Сергей устроил их в туристической гостинице „Крым”. Впервые они отдыхали здесь без дочери, периодически перезваниваясь с Киевом, с расспросами о здоровье будущей мамы. На учкуевской даче Сергея в то лето созрел отменный урожай персиков, и Егор с Дианой отправили в Киев два ящика фруктов, благо тут же в гостинице Егор встретил сотрудника своего отдела Юру Григорьева, приехавшего в Крым на стареньком „Москвиче”.
После возвращения из отпуска стало ясно, что тёща, проживающая в проходной комнате, уже долго там не продержится, отношения с ней потихоньку начали портиться. Хочешь – не хочешь, а ближе к родам дочь с зятем надо забирать к себе в „хрущёвку” на улице Ломоносова.
Течение беременности проходило не без сюрпризов: в одну из ночей, где-то в третьем часу, Егору с Дианой пришлось срочно вызывать такси и мчаться на Краснозвёздный проспект. Оказалось, что на дочь накатила почечная колика, и от нестерпимой боли будущая мама чуть ли не лезла на стену. Вызванная „скорая помощь” ехать не торопилась, и в течение сорока пяти минут Диана с Егором бестолково метались по квартире, где, закатывая глаза, трясся от страха будущий молодой отец. Наконец-то прибывший врач „скорой” сделал укол но-шпы, и боль отступила. Было ясно, что одним таким приступом не отделаешься, и дочь надо взять под наблюдение, что можно было сделать только дома.
И вот в сентябре, когда весь мир колотился от известия о том, что советским истребителем в районе острова Сахалин сбит южнокорейский пассажирский авиалайнер „Боинг-747” с 269 пассажирами на борту, молодые переехали на улицу Ломоносова.
Тёща с радостью поспешила в свою квартиру, по которой за 2 героических месяца основательно истосковалась, а Егор с Дианой в полной мере почувствовали, какая у них, в сущности-то, бездарная квартира. Молодым пришлось отдать спальню с двумя кроватями из немецкого мебельного гарнитура „Маргит-V”, а самим  разместиться на раскладывающемся диване в проходной комнате.
Относительное удобство было организовано с помощью трёхметровой дюралевой рейки-карниза фирмы „Антонов”, которую Егор перекинул от одной стены комнаты до другой. На рейку нацепили плотные красные портьеры, и теперь в нужный момент можно было отгородиться от всего окружающего мира со всеми его заботами. Правда, на крохотной шестиметровой кухне толчеи удавалось избегать, лишь наладив более-менее приемлемый график завтраков и ужинов.
Всю эту эпоху совместного проживания с молодой парой Егор (по дороге на работу), конечно же, отразил в стихотворной форме, и вот, что у него получилось:
 
Я в проходной, мечтал бы, комнатёнке
Придурка - проектанта поселить,
И в туалет бредя в ночных потёмках,
Хотя бы через ночь его будить.
Скрипеть дверями, тапочками шлёпать,
И налетать с размаху на буфет,
И обдирать об стену больно локоть,
И зажигать уже ненужный свет.
Но…сам живу за тёмной занавеской,
И кажется, уж год который, мне:
Антоновский карниз тупой железкой
Прошёл сквозь сердце от стены к стене.

Да, теперь часто, с печальным вздохом, вспоминалась одесская квартира в переулке Тельмана, где все 4 небольшие комнаты были отдельными. Комфорт там крепчал с каждым годом. Недавно все дома в переулке подключили к газовой сети, и мать в кухне сразу же поставила себе АГВ и плиту на 2 конфорки. Теперь старая плита, ранее топившаяся дровами, превратилась в дополнительный кухонный стол, а ветеран-керогаз навсегда переехал в летнюю беседку.
В своё время он одержал уверенную победу над вездесущим примусом, который отчаянно шумел, часто засорялся и постоянно требовал подкачки. Пучки тонких железяк с зажатыми иглами для прочистки примусов были тогда на Привозе ходовым товаром. Теперь их сменили белые асбестовые фитили, похожие на солдатские подворотнички, которые в керогазах давали бесшумное голубоватое пламя, немного пованивающее керосином.
К счастью, почечная колика больше не повторилась, районная женская консультация была в двух кварталах от дома, и там время от времени, после осмотра, дочери предлагали прилечь на сохранение в медучреждении на Красном Хуторе. Ближе к двадцатым числам октября уже было оформлено направление в роддом на улице Ульяновых, куда Диана и отвезла свою дочь. Там она сразу начала наводить справки:
- А кто же здесь считается лучшим специалистом-акушером, и в какую смену он или она будут работать в ближайшее время? 
Погода на улице стояла отвратительная, и Диана с Юрием поёживались от холода и сырости, периодически слоняясь под стенами роддома в тревожном ожидании. Диана потом так рассказывала про роды:
- Договорилась я с одним врачом, евреем, внушающим доверие, конечно, пообещала, что отблагодарю, ведь мне важно, чтобы к Марине там внимание проявили и помощь оказали своевременно. Роды вроде бы 22 октября ожидались. Звоню я врачу, а он мне говорит: „Извините, но сегодня сама заведующая в зале  работать будет. Она мне смену поменяла”. Я – в панике! Обо всём уже с надёжным специалистом договорилась, и на тебе – заведующая вмешалась! Я иду к ней, еле прорвалась, и начинаю всё сначала: и роженица молодая, и первые у неё эти роды, и ребёнок, видно, большой будет, в общем, явите божескую милость, я отблагодарю и всё такое…
Она помолчала немного, вспоминая тот ненастный октябрьский день, и продолжила  свой рассказ:
- Заведующая меня выслушала, сказала, что беспокоиться не следует, и её вызванивать больше не надо! Торчим мы с Юрой в предбаннике, кроме нас там больше никого не было, а тут санитарка начинает пол мыть уже по второму разу, надеясь нас на улицу выставить! А я ей говорю: „Женщина! Вы можете тут пол хоть до дыр протирать, но я отсюда не уйду! Сейчас на дворе не лето, а собачья холодина. Так мне при моих заботах и полиартрите только и нехватало, чтобы ещё и простудиться”. Отвязалась она от нас, походили мы ещё с полчаса, вдруг бежит сестра и кричит: „Гражданочка! Вас к телефону”. А я думаю: „И как это меня Егор по телефону разыскал?” Захожу в коридор, беру трубку, а это, оказывается, и не Егор вовсе, а заведующая: „Поздравляю! У Вас внук-богатырь весом в четыре с половиной килограмма!”. И молодая мама, и акушеры в нужный момент не подкачали, так что роды прошли довольно быстро, без ненужных эксцессов и разрывов. Я, конечно, её отблагодарила…
Сделав небольшую паузу, она добавила:
- Правда, через 2 дня детский врач, послушав ребёнка, вдруг заподозрил у него чуть ли не порок сердца, что вызвало у Марины лёгкую истерику, от которой чуть не пропало грудное молоко. Но потом, слава Богу, тревога оказалась ложной.
Забирать молодую маму с малышом из роддома Егор с Дианой приехали вместе с ровенскими сватами. На радостях, врачей и медсестёр отблагодарили, конечно, не только словами и цветами. Дома малыша ждала деревянная кроватка, купленная Егором, и роскошная бело-коричневая коляска производства ГДР, привезенная из Ровно. Семейное предание утверждает, что когда малыша дома распеленали, переодели и положили в кроватку, он поглядел на Диану осмысленным строгим взглядом, а потом с интересом стал разглядывать яркие разноцветные погремушки, висевшие на голубенькой ленточке, протянутой поперёк кроватки.
Когда новорожденный, утомлённый первым путешествием, наконец, заснул, вся компания с большой радостью перешла к ритуальному чаепитию. Молодым родителям щедро давались советы, как с самого начала противостоять капризам юного члена семьи, и самое главное – не дать ему возможности перепутать день с ночью и не приручать его к рукам.
- Мы с Эммой Михайловной вам очень сочувствуем, - сказал Владимир Павлович, когда они с женой собрались уезжать домой в Ровно. – Нелегко вам придётся! И очень жаль, что мы на расстоянии в 335 км от вас ничем вам, по сути, не можем помочь! Но будем надеяться, что первая ночь покажет, как ведёт себя малыш!
Через день пришла участковая педиатр, которая ловко уклонилась от фонтанчика, брызнувшего на неё из развёрнутых пелёнок, послушала малыша и надавала молодым родителям кучу полезных советов. 
И понеслась совершенно новая жизнь, растянувшаяся  на целых полтора года. Всё тут было: и частые бессонные ночи, когда нелишними казались те несколько минут, которые удавалось подремать в транспорте по дороге на работу; и ночные, вперемежку с дневными, кормления по часам и по требованию; и стопки пелёнок с подгузниками, то мокнущих в тазу, то развешенных в кухне и в ванной на толстой рыболовной леске; и бесконечная глажка их с обеих сторон; и таскание тяжеленной коляски по лестнице вверх на 4-й этаж и вниз, чтобы погулять с малышом на свежем воздухе.
Зимой ребёнка на дневной сон укладывали спать на балконе, положив в коляску закарпатский кожух из Косова с длинным чёрным мехом, чутко прислушиваясь, не раздаётся ли из-под него очередной негодующий вопль.
По субботам и воскресеньям молодые родители отсыпались, и покормив сына, Марина откидывала портьеру, со словами „А ну-ка, порадуем бабушку и дедушку!” выкладывала малыша на диван родителей и исчезала.
В университете она оформила академический отпуск и вообще решила переходить на отделение экономической кибернетики. Если Диана решалась что-либо посоветовать на основе своего личного опыта, это не всегда воспринималось молодой парой как должное; они предпочитали жить своим умом, хоть и за деньги родителей…
В четырёхмесячном возрасте малыша отвезли в Ровно, там вторая бабушка пошла сначала в профсоюзный отпуск, потом – в отпуск без содержания, потом пару недель – на больничный бюллетень, но Егор с Дианой за это время смогли немного прийти в себя.
Когда внук вернулся из Ровно, он в своей кроватке уже уверенно стоял на ножках. Ближе к шести часам вечера он чутко прислушивался, ожидая, что вот уже скоро с работы вернётся Егор. Когда, наконец, раздавался дверной звонок, малыш с радостной улыбкой начинал нетерпеливо подпрыгивать в углу кроватки, зная, что дед обязательно возьмёт его на руки.
Потом были первые шаги, сначала неуверенные, но очень скоро в Голосеевском парке упитанный малыш, щёки которого, как говорил Егор, было видно со спины, без устали топал за многочисленными голубями.
Обнаружилась любовь к технике, с особым чувством выговаривалось слово „кран”. Будучи в очередной раз в Ровно, внук полюбил белую „Волгу” деда, и, вернувшись в Киев, радостно бежал к каждой встреченной подобной машине, уверенный, что это приехал дедушка Володя. В общем, воспитание внук получил всестороннее: по полгода воспитывался  то у одних бабушек и дедушек, то у других, а в праздники – наезжавшими родителями – студентами.
В семейные предания потом вошёл такой случай. Однажды Диана в кухне, усадив внука на высокий детский стульчик, кормила его очередной кашей. На улице раздался звук отъезжающей машины. Внук, уставший от уговоров „за маму, за папу”, оживился и, уклоняясь от очередной ложки, уверенно сказал:
- Машина „Волга” едет задом!
Диана посмотрела на него удивлённо: внук сидел так, что видеть на улице ничего не мог. Она поднялась со стула и выглянула на улицу. Действительно, под домом от подъезда задом выезжала на Коломиевскую улицу бежевая „Волга”.
Когда внук подрос, Марина с удовольствием читала ему свою любимую книжку „Волшебник Изумрудного города”, а Егор поднатужился и сочинил такой стишок:

Большой была Бастинда врушей:
На яблоко сказала „груша!”,
А кошку, потянув за ус,
Всех уверяла – „Вот  арбуз”
На огурец, направив взор,
Вопила: „Это – помидор!”
А на крыжовник, бросив взгляд,
Бурчала: „Что за „виноград?”.
С утра была Бастинда зла,
Верблюдом назвала осла,
Всех уверяла, что Тотошка –
Не собачонка, а картошка.
И что соломенный Страшила –
Обманщик наглый и громила.
А всем известный Лев Трусливый-
Всего лишь фокстерьер сопливый…
 
Особого успеха стишок у внука не имел: техника его интересовала больше, чем книжки и дедова поэзия. А любимчиком была, конечно, белая „Волга” ровенского дедушки.

7
Этот год явно не был бедным на события. Да и предыдущий закончился на тревожной
ноте: в середине декабря застрелился министр внутренних дел СССР  Щелоков, и по стране
пошли гулять самые невероятные слухи о коррупции в верхних эшелонах власти.
В начале февраля Егор со своим коллегой Фёдором Карповским засобирались в Москву, чтобы оттуда лететь в Женеву. Им предстояло с 9 по 21 февраля участвовать в работе исследовательской комиссии ИК-IX Международной организации и защитить там 3 белых вклада по стандартизации новой телеграфной аппаратуры. Диана решила их сопровождать до Москвы: она договорилась с доцентом Дибровиной о проведении в московской клинике, что размещалась в Бескудниково, второго сеанса лечения своего полиартрита на зарубежном аппарате, осуществляющем разделение фракций крови.
С комфортом  устроившись в номерах знакомой женевской гостиницы  „Дрэйк” (Drake), Егор с Фёдором в день прилёта засиделись далеко за полночь, готовясь к завтрашнему представлению своих материалов в Рабочей Группе, которой руководил Карповский. Собрание ИК- IX должно было начаться в 10 часов, и Егор надеялся, что ещё сумеет должным образом выспаться. Однако уже в 7 часов утра в номер Егору ввалился Фёдор и взволнованно сообщил:
- Ты тут себе дрыхнешь без задних ног, а у нас - ЧП! Только что по телевизору на немецком канале RTL сообщили, что умер Андропов! Наверно, нам надо как-то отреагировать на собрании! Давай быстрей собирайся, завтракаем и мотаем в зал заседаний. Центр связи там рано начинает работать, позвоним в предство и спросим, как себя вести в этой ситуации! Главное -  впросак не попасть!
Фёдору по телефону из предства (так в быту называлась советская миссия в Женеве) ответили, что председатель собрания, скорее всего, выразит соболезнование советской делегации в связи с кончиной руководителя страны, и тогда этот факт желательно отразить в отчёте собрания. Фёдор быстро записал рекомендуемый вариант текста и сунул бумажку Егору для перевода. В этой шпаргалке Юрий Андропов назывался неутомимым борцом за мир, и Егор очень удивился, что в словаре это словосочетание переводилось как „champion for peace”, а не как „fighter for peace”.
Прогноз предства оказался верным: председатель собрания англичанин Даниальс, открыв заседание и повернув голову к вице-председателю Карповскому, сидевшему в президиуме у левого конца стола, в первую же минуту выразил советской делегации соболезнование и попросил передать в секретариат свой текст для включения в отчёт собрания. Егор ещё раз проверил свой перевод и передал его секретарю ИК-IX при ближайшем перерыве на кофе.
Стоящему рядом с секретарём члену делегации Великобритании мистеру Виллингтону ничего не оставалось делать, как тоже выразить Егору свои соболезнования. Егор, в благодарность за сочувствие, принялся расспрашивать англичанина об изменении статуса компании, в которой трудился мистер Виллингтон.
Нельзя сказать, чтобы тот был в особом восторге от вопроса, но, тем не менее, как истинный английский джентльмен, он объяснил Егору, что 2 года назад вместо их правительственной организации Пост Офис (Post Office) была создана публичная корпорация Бритиш Телеком (British Telecom). Её основной задачей является управление британской телефонной и телекоммуникационной системой, которая раньше находилась в ведении Министерства связи Великобритании. К этому году 51% её акций был продан на открытом рынке, и корпорация стала называться Бритиш Телекоммуникейшн ПЛС (British Telecomunnication PLC).
Суть всех этих рыночных преобразований и подвижек на традиционно недружелюбном (для России) туманном острове была для Егора непонятна, но он вежливо поблагодарил англичанина и направился к своему рабочему месту. Там для него уже положили проект текста советской делегации, касающийся Андропова, и Егор отметил, что листок содержит лишь незначительные поправки, внесенные переводчиком секретариата.
Через 4 дня на экранах телевизоров замелькали фотографии Константина Черненко, избранного генсеком КПСС. Новый вождь выглядел неважно, а в газете Интернэшнел Геральд Трибюн (International Gerald Tribune), оставленной на стойке центра связи Международной организации, утверждалось, что Черненко страдает тяжёлой формой эмфиземы лёгких.
Когда накануне отъезда домой Карповский с Егором побывали в предстве у руководителя украинской миссии Гаврилюка, Павел Викторович огорошил их очередным печальным известием: сегодня из Союза пришло сообщение, что скончался писатель Михаил Шолохов.
Позже, в конце октября весь мир содрогнётся от известия об убийстве Индиры Ганди, а в декабре не станет советского министра обороны Дмитрия Устинова. Да, непростой выдался тогда этот год!
Диане второй сеанс лечения в московской клинике у Дибровиной немного помог, и на лето они, воодушевлённые, опять двинули в Пятигорск, чтобы закрепить результаты лечения. Егор в этот приезд завёл знакомство с главным инженером телеграфа, прочитал для инженерно-технического персонала 2 лекции об основных тенденциях в создании и развитии телеграфной каналообразующей аппаратуры, передал кое-что из элементной базы для аппаратуры, работающей на телеграфе.
Главный инженер поднапрягся и сумел устроить их в одну из приличных гостиниц на микрорайоне „Ромашка” недалеко от широко известного санатория „Лесная поляна”. Там удалось купить курсовки для лечения, а в свободное от процедур время Егор с Дианой ходили по всем знаменитым местам Пятигорска: тут были и Машук, и место дуэли Лермонтова, и музей поэта, и знаменитый „Провал”, и мистическое сооружение под названием „Эолова флейта”. С удовольствием они побывали в Железноводск и Ессентуки, перепробовав там воду из всех знаменитых источников. Удалось даже съездить на экскурсию в знаменитый Домбай, красота там была неописуемая.
Вернувшись в Киев, Егор с Дианой узнали, что молодой семье удалось получить комнату в общежитии университета, расположенном в конце улицы Ломоносова. Это было отрадное известие, так как совместная жизнь с молодой семьёй на 29,6 проходных квадратных метрах уже начинала давить на нервы, приводила к ссорам с дочерью, после которых возвращаться к нормальным отношениям с каждым разом становилось всё труднее и труднее. Да и никому в этих семейных разборках не нужны были ни  победы, ни поражения. В стихотворной форме Егор всю душевную тоску по этому поводу выразил следующим образом:

Печальней нет семейных драм,
Мы в их огне дотла горим,
Когда круша семейный храм,
Нещадно лупим по своим.
Победа здесь тоской горчит,
Да и не сахар – пораженье,
Всем в горле поперёк торчит
Взаимо-само-выраженье.
Здесь жало мелочных обид,
Как пуль свинцовых град,
Надолго душу занозит,
Не выдернешь назад.
Ругаем дочь, ворчим на мать,
Невестки все – невежды,
Зятьям бы - ловкости занять,
На внуков лишь надежды!

Иногда от этих семейных неурядиц и неприятностей на работе накатывала такая тоска и депрессия, что хотелось во что бы то ни стало избавиться от них, например, срочно уехав в отпуск к синему тёплому морю, как в Севастополе, или умотав в очередную командировку хотя бы в ту же Москву, чопорную, суетливую, равнодушную и завистливую, но никогда не надоедающую, или, наконец-то, съездив во Ржев, из которого их семья едва успела уехать перед самым приходом немцев.
В очередной командировке в Москву он на старом Арбате надолго задержался около двух уличных бардов, которые, словно подслушав его мысли, исполняли печальную песню, выплёскивая невесёлые строки на столпившихся слушателей:

Я словно под могучий пресс
Попал, как ни сопротивлялся,
И прежний к жизни интерес
Едва ль на капельку остался.
Невзгод безжалостный каток
Меня пригладить постарался,
И нервов спутанных комок
От прежнего житья остался.
Неважно, что, как и когда
Ударов тех первопричина,
И чья вина, и чья беда,
Всех нас, швырнувшая с трамплина.
И сменив ритм, они забренчали:
Может быть, что-то мимо прошло,
Может быть, сам пропустил,
Может быть, просто не повезло,
Иль нехватило сил?
Иль нехватило, может, ума,
Или же ловкости рук,
Спиной повернулась ли жизнь сама,
Или же предал друг?
Может, родился без нужных знакомств,
Не то учил и не так,
Ради сомнительных в жизни удобств
Вёл себя, как дурак!.
Может, любил пожрать и поспать,
Удобный чтил унитаз,
Всё время считал, что не поздно начать,
И было это не раз?
Может быть, зря не ехал на БАМ,
Не поступал в МГИМО,
Не дрался за Кубу и за Вьетнам,
Не вылез в звёзды кино?
Не пил с бородатыми мордами спирт,
Не шастал в тайге с рюкзаком,
Не уважал донжуанский флирт,
Не пёрся к Эльбрусу ползком?
Может быть, прямо к цели не шёл,
Не видел её в упор,
Может, в точку зрения свёл,
К чертям послав, кругозор?
Может быть, слушал разных жлобов,
Мнение их ценил,
В сотнях прочитанных толстых томов
Сути не находил?

Вот что-то подобное самым непостижимым образом вдруг накатывало, заслоняло всё окружающее, а потом вдруг без всяких причин исчезало и окунало в повседневную жизнь, с её хлопотами, заботами, неурядицами, и неожиданными радостями.
Перед началом учебного года семейство дочери перебралось на новое место, и Диана с Егором в полной мере ощутили глубокий смысл одесского анекдота о раввине, козе и еврее. Правда, антоновский карниз они пока решили оставить – на всякий случай… Теперь внука к ним приводили в субботу на 2 дня, а забирали поздно вечером в воскресенье. Так что 2 дня в неделю дедушке и бабушке приходилось „отдыхать” с внуком по полной программе.
Неожиданно на Егора свалилась большая работа по переводу и редактированию Красной книги Международной организации, которая была одобрена на Пленарной Ассамблее осенью в испанском городе Малага-Торремолинос. Фёдору Карповскому удалось прорваться в состав официальной советской делегации на эту Ассамблею, а по ходу проведения заседаний он сумел договориться с ответственными министерскими лицами, что киевскому институту поручат перевод тех томов Красной книги, которые касаются телеграфной тематики.
Поэтому в течение полутора месяцев Егор, придя с работы, допоздна засиживался за письменным столом. Сроки, поставленные издательством, были жёсткие, работать пришлось напряжённо, но Егор приобрёл бесценный опыт, что здорово выручил его впоследствии. Да и деньги издательство заплатило неплохие – 900 рублей на дороге явно не валялись.
Эту Пленарку Карповский вспоминал с большим удовольствием, чувствовалось, что участвовать в ней было намного легче и приятнее: все неприятности уже были преодолены на плановых заседаниях ИК-IX, а тут надо было только доложить о принятых Рекомендациях (международных стандартах) и дать отредактированный перечень вопросов исследовательской программы на следующий рабочий период. Поэтому днём они не очень-то и напрягались, а вечерами следовали нескончаемые приёмы, которые в честь Пленарки давали делегации или крупные телекоммуникационные фирмы.
Карповский утверждал, что именно в период работы Пленарки на море, которое хорошо просматривалось из окон здания, где они работали, произошёл загадочный случай: советский сухогруз, направлявшийся в сторону Гибралтара, вдруг получил повреждение днища. Как рассказывали потом переводчики, местные жители утверждали, что в глубине моря, под сухогрузом, в то время шла  советская подводная лодка, которая намеревалась незаметно через Гибралтарский пролив выйти в Атлантический океан. Но, наверно, это были всего лишь гнусные инсинуации….
Одним поздним вечером, когда Егор по третьему разу редактировал трудный абзац Рекомендации из Красной книги, тревожно зазвонил телефон, и зять Юрий взволнованным голосом попросил срочно приехать в общежитие. Голос его прерывался, словно он до телефонного автомата в хорошем темпе пробежал стометровку. Выскочив через пару минут на улицу, Егору с Дианой, к счастью, удалось схватить такси, пообещав таксисту оплатить поездку не по счётчику, так как до общежития ехать было - всего ничего: лишь четыре автобусные остановки.
Когда они влетели в комнату, где жили дочь с мужем, вид Марины произвёл на них ошеломляющее впечатление. Лицо её было одутловатым до неузнаваемости, с набухшими губами, заплывшими глазами, из горла рвался лающий кашель. Её словно душила невидимая рука, а заглянув дочери в рот, Диана увидела сильно отёкшие гланды.
Через минуту в комнате очутилась бригада „Скорой помощи”, которая оперативно примчалась, получив по телефону описание симптомов, и седоватый врач в старомодном пенсне моментально определил, что они имеют дело с отёком Квинке.
Расспросив зятя, который беспомощно метался по комнате, заламывая руки, Диана узнала, что 2 часа тому назад молодая семья ела на Выставке бутерброды с креветочным  маслом. Бригада „Скорой помощи” быстро развернула свои видавшие виды котомки, и врач сделал Марине укол супрастина. Через 5 минут за ним последовал укол демидрола, а через 20 минут Егор заметил, что дочери стало лучше. Они с Дианой подождали ещё полчаса, во время которых в комнату периодически заглядывали сочувствующие студенты. Потом дочь уснула, а Диана с Егором медленно поплелись домой, обессилев от пережитого волнения. Хоть дочь и носила имя, связанное с морем, но, как оказалось, именно морские продукты чуть не сыграли с ней опасную злую шутку.
Зима в том году началась уже в ноябре, очень быстро нагрянули суровые морозы, столбик термометра сначала опустился до минус 20 градусов, а потом обосновался на отметке минус 27. Снежные сугробы в Киеве намело высотой до одного метра. На работе стеклянную коробку здания ветром продувало нещадно, хотя окна ещё с осени были заклеены плотной бумагой, Батареи отопления горячими не были. Для проветривания лабораторий открывали только нижние фрамуги. Более или менее становилось тепло, когда сотрудники включали все свои радиотехнические приборы.
В Одессе, куда Егор приехал в конструкторское бюро по очередной разработке, впервые за 10 лет замёрзла акватория порта, а ледяные поля в море тянулись почти до горизонта. Так что Новый Год праздновали с настоящим Дедом Морозом. Даже 1-го марта, в канун весны, погода упорно цеплялась за минус 18 градусов.
Весьма близко принимая к сердцу всякие погодные фокусы, Егор зафиксировал это метео-безобразие следующим образом:

Тоскливо тянется  зима
И давит холодиной,
В снегу утоплены дома,
И сжато сердце льдиной.
Зима с размахом разнеслась,
И есть тому причина:
Ведь щедро цветом налилась
В июле уж рябина.
Поляны горные покрыл,
Туристов удивляя:
Сентябрь проводить решил
Безвременник в Домбае.
Ликует, яростный и злой,
С цепи сорвавшись, ветер,
И день, прошитый снежной мглой,
Похож на тусклый вечер.
И солнце, выйдя в день иной,
Не делает погоды,
И кажется, что нас с весной
Всё разделяют годы.
Уж всем наскучил тусклый вид
Пейзажей чёрно-белых,
А снег всё кружит, всё летит
К земле заледенелой.
Дрожат суда в объятьях льдах
Одесского залива,
И ждёт тепла, как никогда.
Весь юг нетерпеливо.
Нас утешает Гидромет,
На летопись кивая,
Что один раз в две сотни лет
Не тает снег и в мае.
Но наш поэт великий прав,
И как зима ни злится,
Уж ей давно не до забав –
Пора к чертям катиться!

Дружно ругая погоду, старики делали свои прогнозы на год, утверждая, что после такой придурочной зимы уж точно следует ждать припадочное лето.
Избранный генсеком Константин Устинович Черненко продержался на своём посту чуть больше года. Бывая в командировках в Москве, Резчиков в курилке центрального института не раз слышал, что избрание Черненко на высший пост государства часто называли „выборами покойника”. Словно в насмешку, смерть очередного генсека произошла в марте, на второй день после появления Дианы в клинике у Дибровиной. Это был её третий приезд в клинику в борьбе со своим недугом.
Лёжа на операционном столе в хитросплетении различных трубочек и шлангов, Диана, чтобы отвлечься от невесёлых мыслей по поводу предстоящей малоприятной двухчасовой процедуры, на вопрос Дибровиной, „Как Вы себя чувствуете?”, ответила:
- Спасибо, пока ничего. Лежу и думаю: вот ведь странно: как я к вам сюда в клинику приезжаю, обязательно из наших вождей каждый раз кто-то умирает!
- А Вы приезжайте к нам почаще! - сказал молодой ассистент Валерий, поправляя зажим на одной из трубок возле опрокинутой вниз бутылки с раствором.
- Валерий! Опять Вы за своё! - укоризненно бросила  ему Дибровина. - Вы когда-нибудь наживёте большие неприятности со своими шуточками, да и нам хвосты из-за вас накрутят!
- Молчу, молчу, Елена Николаевна! - пробормотал ассистент, с ехидной улыбкой подмигнув Диане. - Как сказал мудрец в древности: „Главное достоинство смерти в том, что она лучше всего доказывает равенство людей”.
А на следующий мартовский день генсеком был избран Михаил Горбачёв. Ехидные московские остряки сразу же прозвали его „минеральным секретарём”, поскольку тот долгое время работал первым секретарём Ставропольского обкома партии, в зону которого входили знаменитые курорты Кавказских Минеральных вод. Великий и могучий русский язык этот генсек обогатил следующими перлами: „мЫшление”, „процесс пошёл, и он уже идёт и идёт” и „who is who” [11]. По поводу последнего изречения даже возник такой народный стишок:
Если в кожаном пальто,
Сразу видно, кто ест кто,
А в дублёнке на меху,
Тут понятно – who is who.
Больше Диана в клинику не ездила. Как шутил потом Егор, наверно, поэтому новый генсек и уцелел. А страна окунулась в омут перестройки…

                2. Перестройка
8
Новое руководство страны с начала апреля развернуло шумную компанию по искоренению пьянства. Пресса была переполнена душераздирающими историями о семьях, разрушенных водкой, о преступлениях „по пьяной лавочке”, об исковерканных „зелёным змием” судьбах, а также статическими данными о количестве спиртного, выпиваемого гражданами Союза – и помесячно, и за год, как сообща, так и на душу населения. Цифры приводились устрашающие – похоже, что простую воду уже совсем перестали пить.
В угаре развернувшейся кампании в Крыму принялись вырубать виноградники, отчего в одном известном винсовхозе главный технолог, всю жизнь разводивший и пестовавший европейские сорта элитного винограда, покончил жизнь самоубийством.
С июня вино-водочные изделия стали продаваться в строго ограниченное время – с 14 до 17 часов, продажу алкоголя в воскресенье вообще запретили. Об огромных очередях, выстраивавшихся перед магазинами, не говорил только ленивый, да и карикатур в разных газетах было превеликое множество. Хохмачи по этому поводу изгалялись, как могли.
В ходу была такая шуточка: „Можно ли всех стоящих за водкой 6-го ноября безоговорочно отнести к патриотам?” В поездах, как только состав трогался с места, командировочники, сдав кондуктору свои билеты, распивали бутылку водки в купе при надёжно закрытых дверях, рассказывая друг другу, как им удалось съездить в эту командировку. Продавцы винных отделов магазинов моментально стали самыми уважаемыми людьми. Ну, и конечно, вовсю в ход пошёл самогон, которым и травились нещадно.
Пресса взахлёб, с телячьим восторгом, писала о безалкогольных комсомольских свадьбах, а на поминках, устроенных в столовых и кафе, водку, „отбывая номер”, подавали в чайниках. Был Егор на одних таких поминках в московском кафе, когда на Центральном Кунцевском кладбище Москвы похоронили начальника министерского главка, достойного и умного руководителя. Можно было только удивляться – и откуда в этом кафе нашлось столько чайников? Неужели с войны сохранились?
Резчикову с Карповским тоже пришлось наводить полную конспирацию, когда по случаю 90-летней годовщины изобретения радио А.С.Поповым им присвоили звания „Почётных радистов”. Узким кругом начальников отделов и их заместителей собрались тогда в кабинете у Карповского, надёжно закрыли дверь на ключ и выпили 2 бутылки коньяку, закусив шоколадными конфетами из красочных коробок. Пустые бутылки и коробки, аккуратно замотав в газету, Егор вынес на помойку во дворе института. Потом, подшучивая, говорили один другому, „что по нечётным дням он – телеграфист, по чётным  – радист ”.
Партийных вожаков киевского института задёргал Зализнычный райком партии, где давали накачку и руководящую установку по вопросам трудовой дисциплины: кое-где возобновились дисциплинарные проверки - как при Андропове.
Вскоре в верхах Союза началась очередная кадровая чистка. Первым в ней пострадал министр электростанций и энергетики Непорожний. На июньском совещании в ЦК КПСС прозвучали фамилии министров Казанца (Минчёрмет), Беляка (Минживмаш), Яшина (Минстройматериалы), Фёдорова (Миннефтехимпром), как неудовлетворительно относящихся к своим служебным обязанностям. Через неделю многие из этих министров были отправлены на пенсию. За ними вылетел в отставку министр образования Елютин. Был провозглашён курс на научно-технические объединения.
На июльском пленуме ЦК КПСС вытолкнули на пенсию Романова, ранее руководившего парторганизацией Ленинграда. В Политбюро ввели Эдуарда Шеварнадзе, он вскоре стал министром иностранных дел. Андрея Громыко на сессии Верховного Совета  СССР назначили Председателем Президиума Верховного Совета (ВС).
Перестройка набирала обороты. Со страниц газет и журналов, с экранов телевизоров на страну обрушились три знаменитых лозунга: „ускорение”, „гласность”, „перестройка”. Новый генсек исходил из убеждения в безусловности и непорочности основ социализма, строящегося в стране.
При этом главная задача заключалась в том, чтобы создать „больше социализма”, как аксиома предполагалось, что потенциальные возможности этого общественного строя в Союзе были использованы в недостаточной мере. Начались разговоры о реформе управления, о демократических ценностях, об укреплении связи партии с трудовыми массами, о повышении эффективности народного хозяйства, и тут уж вовсю развернулись средства массовой информации. Вечером в прайм-тайм на экранах телевизоров запускалась специальная передача „Прожектор перестройки”.
Одновременно с этим возник термин „катастройка”, введенный в употребление философом Александром Зиновьевым, как предупреждение о катастрофических последствиях, грозящих стране, если общественные процессы будут развиваться бесконтрольно и в нежелательном направлении. Александр Зиновьев, изгнанный из страны Советов за свою знаменитую книгу „Зияющие высоты”, написанную ещё в 1976 году, явно знал, о чём подаёт сигнал советскому обществу.
Теперь Егор с Дианой не знали, за какую хвататься прессу. Раньше Резчиков выписывал газету „Известия”, вместо обязательной для члена партии газеты „Правда” ухитрялся подписываться на „Блокнот агитатора”, столь популярный в широких партийных массах по причине своей небольшой стоимости и удобного формата – свободно помещался в кармане и всегда был под рукой в крайне необходимом случае, особенно – в поле или в лесу. В розницу покупал еженедельник „За рубежом”, с некоторых пор увлёкся „Литературной газетой”,
Эта газета стала любимицей читающей публики, и год от года наращивала свои тиражи. Егор помнил её худосочной, малоинтересной, зацикленной на каких-то схоластических вопросах литературы. Одно время планировалось поставить там главным редактором Валентина Катаева, который так успешно раскрутил журнал „Юность”, пользуясь, как утверждали, благосклонностью самого М.Суслова. Но что-то с этим назначением не сладилось из-за аппаратных интриг...
Всё радикально изменилось позже – в лучшую сторону – когда главный редактор Александр Чаковский в 1967 году запустил газету в новом оформлении, первую страницу теперь венчали профили Пушкина и Горького. Газета стала печататься на 16 страницах, что для того времени уже было необычным. Выходила она в среду, и в этот день перед киосками „Союзпечати” уже с утра выстраивались очереди её активных читателей. За 20 лет газета смогла увеличить свой тираж в 10 раз  (почти 3 млн экземпляров), а к пику перестройки он составлял уже 6,5 млн экземпляров.
Спустя много лет, когда тираж газеты катастрофически упал до жалких 148 тысяч экземпляров, Егор прочитал в интернете, что рождение новой газеты сопровождалось такой стихотворной шуткой, авторство которой приписывалось то ли Л.Лебединской, то ли Зиновию Паперному:

Наш усталый, старый орган,
Так измучен, так издерган,
Что ему и в самом деле
Трудно трижды на неделе.
Дай-то Бог, чтоб без затей
Получилось раз в семь дней,
А не то он, наш негодник,
Превратится в ежегодник.

Теперь, на 16-ти страницах было, где развернуться, и наряду с вопросами литературы газета активно обсуждала те вопросы, которые интересовали всё советское общество.
Чего стоили яростные дискуссии по вопросу поворота в Среднюю Азию северных рек, впадающих в Ледовитый океан, в том числе, и для спасения быстро мелеющих Аральского моря и озера Балхаш! Дискутировали читатели и на тему периодической замены руководителей на предприятиях; благодаря инициативе газеты впервые в Союзе был организован конкурс на занятие должности директора Рижского автомобильного завода, выпускавшего известные всей стране микроавтобусы RAF.
С острыми полемическими материалами в „Литературке” выступали известные журналисты Лидия Графова, Аркадий Ваксберг, Юрий Щекочихин, Игорь Гамаюнов, Евгений Богат, Юрий Рост и др. В газете с небывало значимым уровнем свободы мнений обсуждалось всё: и литература, и политика, и наука, и искусство, и вопросы общества и морали.
Корреспонденту газеты Анатолию Рубинову удалось раскрутить бурную всесоюзную  дискуссию по вопросу возможного увеличения стоимости проезда в московском метро с 5 копеек до 10. По этому поводу какой-то юмористический журнал откликнулся такой карикатурой:
Баран – свинье с гривенником на носу:
- Ты же раньше с пяточком ходила…
- А я стараюсь поспевать за ценами…
 Дискуссия отгремела, а цена поездки в метро, Слава Богу, осталась прежней.
Особой любовью читателей пользовалась 16-я страница, где обосновался отдел юмора. Здесь блистали юмористы и сатирики Григорий Горин, Михаил Жванецкий, Михаил Задорнов, Аркадий Арканов, Лион Измайлов, Зиновий Паперный, Виктор Коклюшкин, пародист Александр Иванов, карикатурист В.Песков. Манила своими подковырками, приколами, выдумками и шуточками стенгазета „Клуба 12 стульев” (ДС) с рубриками „Рога и копыта”, „Невечные мысли, иронизмы и лаконизмы”, „АфоНаризмы”, привлекали внимание карикатуры на злободневные темы.
Из мифического романа „Бурный поток”, автором которого был мифический писатель Евгений Сазонов, в широкую публику был вброшен персонаж, получивший название „людоведа” и „душелюба”. Многозвёздный алкогольный напиток, оказывается, был крепкой связкой двух вьючных животных „конь-як”. А какой-то наивный читатель, весьма далёкий от юмора, из номера в номер веселил читающую публику, пытаясь, на полном серьёзе, устыдить редакцию 16-ой страницы в том, что она дремуче не понимает, когда надо использовать слово „епитимья”, а когда - „эпиталама”.
- Ну, и какие хохмы выдала „Литературка” сегодня? - обычно спрашивала Диана, когда Егор в очередную среду возвращался с работы. - Надеюсь, что сегодня-то в киоске перед тобой не успели расхватать все экземпляры? Показывай, что там у тебя?
- Как только - так сразу! Сначала ужин, а уже после него - внеклассное чтение! 
После ужина Резчиков обычно спрашивал:
- Что там сегодня в программе телевидения на Первом канале, до программы ,Время”? Хоккей? Футбол? Ага, а вот что о нём, и вообще о спорте, думают в „Клубе ДС”:
Футбол и ТВ - Перед очередным матчем футболисты узнали, что по телевидению транслируется только второй тайм. Поэтому они решили первый тайм не играть.
Спортивные успехи - Значительно повысилась рентабельность одного из центральных полей стадиона „Пульсар”. С каждого квадратного метра трибун здесь собирают на 8 бутылок больше, чем в прошлом году.
Стрелок- рекордсмен  - С юных занимается стрельбой А.Желтов. 30  из 30 – таков его ежедневный рекорд. Стреляет он и на работе, и на улице – где придётся. И всегда  безотказно. Интересно, что своих сигарет  у А. Желтова отродясь не бывало..
Фигурное катание - Тройную поддержку выполняет фигурист Коньков – платит алименты сразу трём жёнам.
Экспресс - Своеобразно отметили День бегуна футболисты команды „Ротор” – в этот день 9 её игроков перебежали в команду „Статор”
-  Неплохо, а кто это пишет?
- Читатель В. Старостенко из Днепропетровска, ведь за спорт переживает не только редакция стенгазеты, но  и многочисленные читатели. Вот, например, Г. Малкин в заметке Собранность помогла сообщает: - Во время юношеских соревнований по прыжкам в высоту Николай Н. прыгнул и побежал. Остановивший его через 100 метров судья зафиксировал новый рекорд по бегу среди прыгунов.
- Что-то  не в ту степ! Тоже мне новый вид спорта сварганили…
- - Болельщик Борис Нисонов переживает: - Недавно состоявшаяся встреча хоккеистов команд „Мотор” и „ДДТ” закончилась со счётом 326 руб. 40 коп.
- Видимо, он ждал более разгромного результата! И в рублях, и в копейках…
- А фанат спорта Е. Тарасов, из Электрогорска, Московской области клеймит недоброкачественное судейство, используя широко известный призыв Судью на мыло!: - Учитывая профессиональные качества футбольного судьи Шилоховского, вышестоящие инстанции приняли решение о назначении его директором мыловаренного завода.
- Теперь понятно, почему с мылом такая напряжёнка!
- Активист чтения А. Литвинов информирует общественность, что - Неудачную попытку переплыть Атлантический океан в сидячей ванне предпринял Н. С. Буракин. При выносе ванны со строительной площадки он был задержан сторожем. И завершает спортивную тематику гражданин Н. Парилин сообщением Ждём быстрых секунд: - Возможность круглогодичных тренировок получили гребцы заполярного города Зазнобинска – на местном заводе освоении выпуск байдарок и каноэ ледокольного классам.
- Со спортом всё? Да? Слава Богу!
- Вот тут ещё даётся указание торгующим организациям: - Духовную пищу лучше не расфасовывать. А гражданин Н. Варсегов сообщает о суровом приказе: - Бухгалтера Правину за неоднократные попытки вынести сор из избы перевести в уборщицы.
- Помнишь, в прошлом выпуске, где-то в серёдке еженедельника бросили клич - берегите мужчин? - спросил Егор 2 недели спустя. - Вот и сама стенгазета клуба откликнулась на этот призыв:
Добрые советы: Товарищи женщины! Берегите мужчин, не заставляйте их выполнять непосильную женскую работу.
- Ну, и на что ты намекаешь? - саркастически заметила Диана. - Что ты не собираешься сегодня мыть посуду?
- Я просто обращаю твоё внимание, что стенгазета в разделе  „Объявления” предлагает настоящую мужскую работу:
Для испытания прибора, определяющего процент содержания алкоголя в крови, требуются добровольцы, согласные в течение полугода бесплатно принимать алкогольные напитки.
Театру требуется зритель. Питание  бесплатное.
- Очень заманчивые предложения! - с иронией заметила Диана. - А для женщин ничего не предлагается?
- Есть просто супер-предложение известного читателя  Н. Варсегова в рубрике Для вас, женщины:
Хорошим подарком вашему мужу станет одеколон „Верность”, выпускаемый Силькинской фабрикой. Его запах прекрасно отпугивает насекомых, бродячих собак, а также посторонних женщин.
- Представляю, что за аромат у этого парфума!
- Но это ещё не всё. Есть специально только для тебя, - ответил Егор. – Вот оно:
Бюро прогнозов погоды срочно требуются работник любых специальностей, страдающие острым суставным ревматизмом.
- Жаль, что о зарплате ничего не говорится! - вздохнула Диана. - А то я могла бы туда податься. Что-то есть ещё?
- Да, вот читатель В. Колечицкий обращается женщинам с призывом:
 Берегите хлеб – наше богатство! Не кладите его в котлеты!.
-  Наверно, он не в курсе цен на мясо!
-  Если его, этот дефицит,  ещё можно найти в магазине…А кроме того, он уверен:
  Самые трудовые мозоли – от аплодисментов.
-  Да, вот ещё одно интересное открытие наших юмористов. Некто С. Крытый утверждает: 
Браки заключаются на небесах, пока будущие супруги витают в облаках.
- Для ветеранов семейной жизни это, наверно, звучит, как музыка! - вздохнула Диана.
Досмотрев программу „Время”, в один из дней Резников с удовольствием прочитал Диане на 16-ой странице материалы, автором которых был его коллега по институту Олег Сосницкий:
Годы не помеха - Несмотря на то, что футболисту Журавушкину А.Б. далеко за тридцать, у него всё ещё переходный возраст. В этом сезоне он снова перешёл в другую команду.
Бой несунам - На фабрике готовой одежды „Драпграб” в этом году запрещён внос унесённой продукции  обратно на территорию фабрики.
Объявление - Для того, чтобы получить в нашем магазине жалобную книгу, необходимо сдать 20 кг макулатуры.
В честь очередного съезда - Коллектив службы „Тик-Так” обязался передавать сигналы точного времени ещё точнее.
Как обойти закон - Известный закон бутерброда, согласно которому бутерброд всегда падает маслом вниз, оказывается, можно легко обойти. Для этого достаточно всегда намазывать  масло с противоположной стороны.
- Кстати, Диана, на тему Человек и закон с ним соревнуется читатель А. Хургин, из Днепропетровска:
Заведующим базой № 3 опровергнут закон сохранения материи, гласивший „Материя не появляется из ничего и не исчезает бесследно”. Пять рулонов финского вельвета, появившегося на базе неизвестно откуда, исчезли неизвестно куда.
- Да, неплохо! А хохмы твоего коллеги мне тоже нравятся, особенно про фабрику одежды.. Ну, а ты его поздравил с таким громким успехом? Ведь его заметили прожжённые юмористы… И теперь о нём знает вся страна! - с театральным пафосом воскликнула Диана.
- Поздравил, конечно, а он хоть и млеет от удовольствия, как кот на тёплой крыше, но всё же пытается всех нас уверить, что это не его творчество, а какого-то однофамильца…
- Я вижу, что в этой газете демократия так разгулялась, что тут юморят даже простые читатели, чуть ли не со всех уголков Союза.
- Но и зубров юмора здесь тоже полно. Я вон даже вырезал несколько шуточек известного тебе Михаила Генина. Вот, послушай:
Когда нет совести, появляется желание ею торговать.
Мало написать плохую книгу, надо ещё всем доказать, что она хорошая.
Есть слова, которые мешают от слов перейти к делу. Не забывай их!
Не ищи отговорок: они всегда должны быть  у тебя под рукой.
Чем реже открываешь рот, тем меньше слышишь глупостей.
Во избежание желудочных заболеваний, никогда не ешьте поедом тех, кого вы не перевариваете.
В споре с женщиной самый сильный аргумент мужчины – молчание.
- Да, помню я эти твои сильные аргументы, когда дело касалось покупки каракулевой шубы! Ты молчал, как рыба - об лёд!
- Так, не хотелось бы больше говорить о грустном, но автор Заметки фенолога  Л. Мезенцева пишет в стенгазете: -  Наступила очередная весна перестройки. Скоро мы будем ходить без пальто, без шапок, без сапог.
- Э-т точно, сразу видно, что на улице, ох как потеплело после перестройки!
Другой популярной газетой стали „Московские новости” („МН”). Егор помнил эту газету, когда она выходила только на английском языке. Изредка, когда ему не удавалось купить очередной номер английской газеты „Daily worker”, позже переименованной почему-то в „Morning star”,  он покупал „Moscow news” [12-14].
Но, как показалось Резчикову, английский язык в этой московской газете был какой-то рафинированный, академический, искусственный, совсем неживой, что-то вроде средневековой латыни. Да и фотографии были не очень интересными, таких картинок и в „Правде” было полно.
Такого же мнения придерживался и Семён Вольфберг, когда они с Егором вдруг разговорились по поводу того, что им казалось делом странным до удивительности – почему же на „Daily worker”, эту коммунистическую газету из Англии, в стране Советов нельзя подписаться, да и зачем нужно было им там в Англии вдруг менять её название. Семён был уверен, что это очень плохо, когда из названия исчезает слово „рабочий”, словно редакция открещивается от своих корней и классовой ориентации.
Им обоим понравился и запомнился один рисунок из „Morning Star”: в Лондоне на Даунинг-стрит усатый толстый дворник с лестницей делает замену: взамен таблички № 10  вешает табличку № 61/2  - оказывается, курс фунта стерлингов сильно упал… Таков он, тонкий английский юмор! [15].
В преддверии Олимпиады-80 партийные власти решили организовать выпуск „Московских новостей” на русском языке. Её первым редактором стал Николай Ефимов, а в числе учредителей газеты были Егор Яковлев, Юрий Черниченко, Александр Гельман, Юрий Левада. Долгое время газету не замечали, круг её читателей был скромным.
Но во время перестройки газета стала быстро приобретать популярность, а её звёздный час настал на втором году перестройки, когда главным редактором „МН” стал Егор Яковлев. Газету раскупали, как горячие пирожки. В газете появилась целая плеяда таких талантливых журналистов, как Виталий Третьяков, В. Лошак, Евгения Альбац, Людмила .Телень, Александр Кабаков, А. Пушков, В. Шевелёв.
Некоторые материалы, опубликованные в ней, Егору запомнились надолго. Была, например, статья под таким интригующим заголовком „За что исключён из партии Лен Карпинский?”; привлекла внимание рецензия на фильм Тенгиза .Абуладзе „Покаяние”, на который в московский кинотеатр „Россия” выстраивались огромные очереди; впервые появилась информация о жизни замалчиваемого прессой и телевидением кинорежиссёра Андрея Тарковского, у которого (как узнал Резчиков позже) звукорежиссёром работал Владимир Шарунов,  их сокурсник по одесскому институту [16].
В наступившую эпоху либерализации и ослабления цензуры печатались новые, обстоятельные рецензии на фильмы Тарковского „Андрей Рублёв”, „Иваново детство”, „Сталкер”, „Зеркало” и другие: Один раз Егор в троллейбусе развернул номер газеты, на задней странице которой была помещена статья с кричащим заголовком „Пусть нам Горбачёв предоставит доказательства”, и почувствовал на себе любопытные взгляды окружающей публики. Как и „Литературка”, газета на работе передавалась из рук в руки, а её владелец потом ревностно следил за тем, чтобы газету не  умыкнули.
Не уступала в популярности Литературке” и „МН” газета „Аргументы и факты” („АиФ”). Появившись в 1978 году в виде некоего ежемесячного бюллетеня для политинформаторов и лекторов общества „Знание” [17], черпающих из него статистические данные и прочие справочные материалы, до которых не снисходила официальная партийная пресса, газета среди партийных пропагандистов сначала распространялась чуть ли не принудительно.
Но затем ей удалось заинтересовать читающую публику всякими интересными, а порой, и пикантными, фактами из жизни людей театра, кино, изобразительного искусства и политики, которыми впоследствии только и занималась уже сформировавшаяся настоящая бульварная пресса, например, киевская газета „Бульвар”, основанная Дмитрием Гордоном, который стал её главным редактором, а позже - владельцем.
Через 4 года с момента своего появления на белый свет газета „Аргументы и факты” стала еженедельником и быстро наращивала тиражи. Никто и представить себе не мог, что уже через 12 лет газета будет внесена в книгу рекордов Гиннеса, достигнув тиража 33,5 млн экземпляров и проникнув в 57 стран мира.
- Ты смотри, Диана, - удивился Егор, полистав однажды свежий номер „АиФ”, - и „Аргументы” решили крепить связь с читателями…
- Это как?
- Организовали 9-ю страницу, где можно задать любой вопрос на любую тему…
- Ну и что же они спрашивают, эти любознательные?
- Вот читательница А.П. из Ленинграда интересуется:  - Ответьте, пожалуйста, куда пропали яйца? Неужели в связи с перестройкой куры бастуют и перестали нестись?
- И мне хотелось бы знать, где же их теперь искать, эти яйца, да не золотые, а простые!- откликнулась Диана.
- Гражданин С.З. из Твери желает расширить свой кругозор и спрашивает: - Правда ли, что „Заплорожец” не красят в чёрный цвет, чтобы не путать его с „Мерседесом”?.
- Оказывается, что даже в Твери есть юмористы!
- А вот в Виннице есть сугубо современные материалисты: - Я получил официальный ответ, в котором говорится: „Установлено, что т. М. на основании заключения обл. ВТЭК нуждается в протезировании автотранспортом”.
- Да хотелось бы узнать, какую же именно часть протезируют этому гражданину! Давай дальше…
- Гражданин С.Г. из города Пушкина сообщает о своей хрустальной мечте и спрашивает, как её осуществить: -  Я хотел бы поменять национальность – мне от неё одни неприятности. Какие надо для этого документы и справки?.
- Сразу видно, что он ещё не успел подружиться с паспортисткой из своего ЖЭКа! А чего это все интересанты укрылись под сокращениями?
- Я думаю, Диана, наверно, для того, чтобы можно было вносить и конструктивные предложения, как читатель М.Р. из Москвы: -  Предлагаю для вечерних выпусков „Времени” и Верховного Совета СССР единую заставку: на фоне выступающих слышится мелодия „Вечерний звон, вечерний звон, как много дум наводит он”.
- Да, чей-то партком явно не доработал с чьим-то моральным обликом…
- И это не единственный экземпляр… Вот некто С.М. из Днепропетровска сообщает - Если, выходя из партии, пишешь в заявлении „нет больше сил бороться”, то в нашем райкоме фиксируют - „выбыл по состоянию здоровья”.
- Разболтались в перестройку!
- По ней тоже проехались! Вот что пишет москвич В.С.: - Хочу исправить перегибы „перестройки”, т.е. построить новые пивные заводы. Для этого необходимо создать новую партию - „алкоголиков СССР”. Уверен, что она будет самая большая в мире. Вступительный взнос  - натурой: 3 ящика пустых бутылок, можно и один, но полный (Вся пресса много пишет о гибели природы. Предлагаю все газеты  выпускать один раз в неделю с сохранением  подписной стоимости.  Что это даёт?
1. Сохраним лес, будет вода.
2. Читающую страну превратим в работающую.
3. Появится бумага на тетради.
4. Будет бумага на издание „Домоводства” – настольной книги для каждой семьи.
5. Сократятся разводы.
6. Улучшится здоровье людей. 
- Ещё один прораб перестройки объявился, а нам и так хватает закидонов минерального секретаря! Егор, может быть, есть что-то более интересное в „АиФ”?
- Конечно, есть! Вот послушай, что просит один мужик, Ю.П., из Тернопольской области: - У меня к вам просьба – не смогли бы вы предложить мне адрес предприятия, которому я бы смог продать свой скелет? Скелет мой как огурчик, хороший, крепкий (я занимаюсь гимнастикой), рост 174, изъянов нет, кости целые. Если без дураков, то за 2000 руб. я бы продал его кому-нибудь, всё равно будет лежать на кладбище без толку. Но пусть меня пропишут в Москве, чтобы потом не тратиться на перевозку.
- Ну и ну, прямо сколачивание начального капитала в эпоху перестройки!
- Но есть и пекущиеся о благе газеты, как гражданин В. П. из Могилёва: - Уверен, что ваша популярность станет ещё выше, если вы коснётесь секса, но наше материальное положение от этого не улучшится.
- Ты посмотри, прямо какой-то местечковый менеджер по рекламе выискался…И это для газеты, которая и так расходится, как горячие пирожки! Что ещё?
- Вот некто Н.Ш. из Караганды с необычным вопросом: - Хотелось бы узнать, какое именно преступление нужно совершить, чтобы быть высланным?
- Можно подумать, что в Караганду он попал по своей воле, куда уж дальше-то  высылаться? На Колыму, что ли?
- А вот теперь слушай внимательно! Девушка Р.К. из Перми предлагает выгодную международную сделку: - Недавно на ЦТ сообщили, что наша страна будет поставлять в Йемен стройматериалы в обмен на французские духи йеменского разлива. Не могли бы вы сообщить адрес автора этого договора, чтобы я могла настоящие французские духи поменять на стройматериалы?
- Но марку своих духов она, конечно, не называет? А вдруг подсунет какие-нибудь трёхрублёвые  „Может быть”! И со списочком стройматериалами тоже темнит!
- Да, Диана, в эпоху дефицита нужно быть особо бдительным, всё знать наверняка. А то вместо французских духов подсунет польские. Вот и читатель Н.Р. из Днепропетровска озабочен  дефицитом: - Уважаемая редакция! Потихоньку посмотрите, в носках ли ходят Н.И. Рыжков и его министры. Если да, то спросите, где они их покупают?
- Он, что - с луны свалился? И про спецраспределители для номенклатуры никогда не слышал?
- Да всё он прекрасно знает, и просто ехидно прикалывается, раз такая возможность появилась - гласность, однако! А вот следующий читатель, Н,К из Северной столицы, чересчур верит новостям радио ОБС - Одна Баба Сказала: - Слышал, что скоро будет девальвация рубля. А будут ли  выдавать талоны на новые деньги?... Так, популярность „АиФ”, оказывается, достигла даже провинции и молодёжи. Вот послушай, чем интересуется подрастающее поколение Курской области: - У нас в классе никак не могут решить, чей же внук Александр Малинин: поручика Голицына или корнета Оболенского? Это какая-то М. Г. спрашивает.
- А как ты считаешь?
- Я думаю, что певец с фамилией Выгузов к благородным дворянским родам не имеет никакого отношения. Пусть родственники, как поручика, так и корнета, не переживают по этому поводу…И наконец, последний вопрос, от И. Б. из Челябинска: - Правда ли, что сейчас восстанавливают бывшие сталинские лагеря для кооператоров и некоторых народных депутатов?
- Ого, товарищ уже заволновался! Это отчего бы? От нетрудовых доходов в новых экономических условиях? Наверно, для кое-кого всегда найдутся места на нарах, в краях, где Макар телят не гонял…
Большим спросом стал пользоваться старейший журнал страны „Огонёк”, основанный в 1899 году. Особенно это проявилось тогда, когда его редактором назначили киевлянина Виталия Коротича. Журнал много материалов посвятил делу о коррупции в Узбекистане по результатам работы группы Гдляна и Иванова.
Не отставали в перестроечном процессе и „толстые” журналы „Новый мир”, „Знамя”, „Москва”, „Нева”, тиражи которых росли, как на дрожжах.
В них были опубликованы произведения Чингиза Айтматова „Плаха”, Михаила Булгакова „Собачье сердце”, Анатолия Приставкина „Ночевала тучка золотая”, Владимира Цветова „Пятнадцатый камень Рёандзи”, Владимира Солоухина „Камешки на ладони”, „При свете дня”, „Письма из Русского музея”, Сергея Есина „Имитатор”, Виктора Астафьева „Печальный детектив”, Станислава Кондрашова „В чужой стихии”, Валентина Катаева „Спящий” и многое другое.
Прочитав повесть Александра Бека „Новое назначение”, будущий московский мэр Гавриил Попов ввёл в обиход термин „командно-административная система”.
Кадровые чистки первого года перестройки в стране продолжались по нарастающей. Председателя Совмина Н.А.Тихонова сменил Николай Иванович Рыжков, на пенсию отправились зампред ВС Нуриев, зампреды Совмина Смирнов и Дымшиц, председатель Комитета по внешнеэкономическим связям Сергейчук, Председатель Президиума ВС Литвы Баркаускас, зампред Госкома по материально-техническому снабжению Н.В.Мартынов, руководитель Центрального статистического управления Л.М.Володарский; в Госплане Байбакова заменил Н.В.Талызин, пришедший с поста министра связи, Вместо Минсельхоза, Минплодоовощхоза, Минмясомолпрома, Минпишепрома, Минсельстроя и Госкомсельхозтехники был образован Госкомагропром во главе с Мураховским.
На отдых (заслуженный или не очень) отправились министры Чудин (Минстройдоркомунстрой), Патоличев (Минвнешторг), Шокин (Минэлектропром), Месяц (Минсельхоз), Братченко (Минугольпром). Со своего поста слетел руководитель Моссовета Промыслов.
„Ушли” первых секретарей ЦК компартии Киргизии, Таджикистана, а также Удмуртии. Досталось и первым секретарям обкомов партии: своих постов лишились Юнак (Тула), Леонтьев (Калинин), партийные вожди Кабардино-Балкарии, Калмыкии и Ашхабада, Цыбулько (Киев), Конотоп (Московская область), Всеволожский (Запорожье), Сыдыков (Нарын, Киргизия), Кушеков (Гурьев, Казахстан). Новые секретари обкомов появились в Смоленске, Нахичевани, Биробиджане, Нагорном Карабахе, Минске, Таласе, Курган-Тюбинске, Красноводске, Андижане.
Был отправлен на пенсию первый секретарь Московского городского комитета партии, член Политбюро ЦК КПСС Виктор Гришин. Вместо него эту должность был „избран” Борис .Николаевич Ельцин.
И что называется „под звон бубенцов”, власти подняли цены на водку и коньяк (на 1,5 руб.), шампанское (на 1 руб), на креплёное вино (на 20 коп), на пиво (на 5 коп). Цены на сухие вина остались без изменения. За 3 недели до этого повышения снизили цены на некоторые соки.
В конце года Горбачёв в Женеве встретился с президентом США Рональдом Рейганом. Итогом встречи Горбачева и Рейгана стала Декларация о недопустимости ядерной войны. Был налажен личный контакт между лидерами двух стран, который впоследствии привел к заключению договоров между СССР и США об ограничении стратегических и наступательных вооружений, а в перспективе — к окончанию холодной войны.
На втором году перестройки пенсионерами стали секретарь ЦК КПСС Русаков, председатель Государственного банка Алхимов, министры Брехов (Миннефте-химмашпром), Беляк (Минмашстрой для животноводства и кормопроизводства), Караваев (Минстроительства), Голдин (Минстрой предприятий тяжиндустрии), Федорчук (МВД).
Народ читал газеты с этими сообщениями и удивлялся тому огромному количеству министерств и ведомств, которые управляли народным хозяйством страны. Были сняты секретари обкомов партии в городах Навои, Хорезме и Тернополе.
За контрабанду был арестован первый замминистра внешней торговли Сушков, таскавший в страну, в компании со своим помощником, чемоданами последнюю новинку зарубежной электроники - дефицитные видеомагнитофоны, за что получил 12 лет тюрьмы; у него были конфискованы ценности на сумму 1,5 млн рублей. По тем временам это были фантастические деньги…
Осудили и расстреляли бывшего министра хлопкоочистительной промышленности Узбекистана Усманова, замешанного в „хлопковом деле”. В народе ходили стойкие слухи, что снятые чиновники погрязли в коррупции и воровстве. Всё большую огласку получали ужасающие подробности о суммах денег, похищенных у государства.
Егор возвращался из московской командировки, переполненный невероятными историями о вскрытых злоупотреблениях в торговле и строительстве. В соседних купе, нисколько не таясь, командировочные вели яростные споры по поводу происходящих событий - гласность перехлёстывала через край.
- Нет, ну ты мне скажи, Илюша, почему он, этот партийный босс, всё тянет из распределителя, куда его баба ездит чуть ли не через день? И у неё есть всё! А я половину времени в Москве, вместо того, чтобы пробить поставку этих клятых станков, я должен полдня шустрить по магазинам! Да и то не смог достать бразильский растворимый кофе!
- А ты в „Елисеевском” был? - спросил его сосед, уже успевший переодеться в спортивный тренировочный костюм традиционного синего цвета.
- Да был я там, и на улице Кирова в „Чай-кофе” был, только в зёрнах купил. А в „Елисеевском” такая толкотища, что ни к чему не подберёшься! Хоть и хлопнули его директора, ну, этого, Соколова, кажется, а всё, как было, так и осталось. Знаешь этот анекдот про этот гастроном, нет? Тогда рассказываю!
До революции в Елисеевском магазине господа ходили с парадного хода, а вся прочая обслуга и простой народ – с чёрного. А теперь всё поменялось, теперь обслуга и прочие граждане прут через парадные двери с улицы Горького, а господа – с чёрного хода шмыгают! И ни в чём себе не отказывают – тащат домой заказанные пайки!
- Я так себе думаю, - свесился с верхней полки мужик явно пенсионного возраста, - что всё должно зарплатой регулироваться! Ты -  начальник, так вот получай в 2, а то и в 3 раза больше меня, но уже никаких распределителей, всё на рынке или в одной очереди покупай! Если самому времени стоять нету, пригони сюда свою бабу, да и твой водитель может подсобить – он всё равно в персональной машине весь день дурью мается. Хорошо, если ещё умные книги читает, а не дрыхнет, как часовой у склада ГСМ. А так им в этих спецраспределителях всё по неизвестно какой цене и отвесят, да ещё и домой привезут! Как тут без злоупотреблений обойтись? Верно Райкин говорит, что у нас самый главный человек это завсклада.
- Да ещё - кладовщик! А ты лапу в очереди соси!  - отозвался спортсмен.
А по радиотрансляции в передаче, посвящённой перестройке, какой-то гражданин из провинции с жаром читал своё рифмованное произведение:

На спекулянтов, жуликов, хапуг
Ведётся долгожданная облава,
И с лже-вождей и с лже-народных слуг
Кусками лезет липовая  слава.
За 20 лет говорены тома
Речей победных, лозунгов, докладов,
Заполнить ими можно закрома,
Да вот беда – и есть-то что-то надо.
Страну такую трудно растащить,
Но можно, если сильно постараться,
Повыгоднее власть  употребить,
И на лет 40 наперёд нажраться.
Всё можно испохабить на века,
Наш образ жизни превратить в насмешку,
Поставив над собою мудака,
И алчную в ферзи продвинув пешку.
Любой шпион от зависти помрёт,
И диверсанту впору удавиться,
Вреда такой „хозяин” навернёт -
Десятком Филби век не расплатиться.
Неплохо всё-таки, что, наконец, дрожат
Коленки ловкачей, снимавших пенки,
Что в „Правде” – больше правды во 100 крат,
А кой-кого уж стали ставить к стенке…[18].

9
Согласно китайскому календарю, ставшему популярным среди широких масс пролетариев умственного труда, второй год перестройки был Годом Огненного Тигра, и от него можно было ожидать чего угодно. Уже все были достаточно взбудоражены приближением к Земле кометы Галлея; событием красочным и уникальным, повторение которого астрономы предсказывали только в 2061 году.
Пессимисты, называвшие себя хорошо информированными оптимистами, твердили, что такое стечение магических признаков ещё покажет свой злобный нрав, и планете по имени Земля от него несдобровать. Так оно и оказалось. Началось с того, что в Швеции был убит премьер-министр Улаф Пальме, убийц которого, как ни искали, так и не нашли.
А буквально за неделю до открытия 27 съезда КПСС в фиордах Новой Зеландии, затонул теплоход „Михаил Лермонтов” Балтийского морского пароходства. Он был построен на судоверфи Висмара (ГДР) в 1972 году, где родились и его „братья” – „Александр Пушкин” „Иван Франко” „Тарас Шевченко”, „Шота Руставели”. У Дианы с Егором было такое ощущение, что они потеряли близкого знакомого: ведь именно на „Шоте” Резчиковы совершили свой волшебный круиз по маршруту Одесса - Батуми - Одесса, на котором вживую увидели легендарного Владимира Высоцкого со своей женой Мариной Влади.
Утверждали, что катастрофа произошла по вине новозеландского лоцмана Дона Джемисона, который был опытным специалистом. В тот роковой дождливый день, чтобы показать  красоту проплывающих берегов, маршрут проложили близко к берегу. Капитан лайнера „Михаил Лермонтов” Воробьёв удалился в свою каюту, чтобы сменить промокшую одежду, а лоцман в его отсутствие неожиданно изменил согласованный маршрут, в результате чего судно наскочило на подводные камни. Лайнер получил пробоину размером 10х3 м, все пассажиры остались живы и были эвакуированы береговыми спасательными службами; без вести пропал лишь механик рефрижераторной установки.
27-ой съезд КПСС, открывшийся 25 февраля, был первым съездом, который собрали после смерти партийных вождей Брежнева, Андропова и Черненко. На нём много говорилось о текущем моменте на крутом и неожиданном повороте в жизни страны. Именно на этом съезде годы, когда страной руководил генсек Брежнев, впервые были названы „периодом застоя”, и в экономической, и в социальной сферах.
У философа Александра Зиновьева, считавшегося одним из ведущих диссидентов и критиков социалистической системы, на этот счёт было другое мнение. В статье „Советская контрреволюция” он резонно отмечал:
„В послевоенные годы население Советского Союза выросло на 100 миллионов человек! Повысился жизненный уровень. Выросли потребности людей… В послевоенные годы (особенно в „застойные”!) буквально в десятки раз увеличилось число предприятий, учреждений, организаций, произошло усложнение общества в таких масштабах и с такой скоростью, какой никогда до этого не было в истории человечества для объединения таких огромных размеров, каким был Советский Союз. Усложнились все аспекты жизни общества: образование, культура, коммуникации, международные отношения и т. д. Естественно, назрели проблемы и возникли трудности…”.
Путь для преодоления этих трудностей Александр Зиновьев видел в следующем:
„Надо было идти по пути усиления и усовершенствования всего того, что в западной идеологии и пропаганде подвергалось критике и осмеянию именно потому, что это фактически работало и могло позволить Советскому Союзу преодолеть трудности. Но советские руководители и их идеологические холуи поступили как раз наоборот. Они ринулись в перестройку, гибельность которой была очевидна заранее. Перестройка развязала кризис, который стал всеобъемлющим, охватив и сферу экономики”.
Эти слова оказались пророческими, а пока партийная номенклатура упивалась своими перестроечными лозунгами и агитками, брошенными в массы.
Внимание широкой общественности обратил на себя первый секретарь московского горкома партии Борис Николаевич Ельцин, выступивший на съезде с достаточно смелой речью. Как писала советская печать, „он раскритиковал практику вмешательства партийных органов в хозяйственные вопросы, призвал обеспечить отчётность высших руководителей, их ответственность за свои действия и впервые осторожно затронул тему привилегий номенклатуры. Позже это стало ключевым лозунгом перестройки по устранению недостатков в обществе, в борьбе с партийно-хозяйственной номенклатурой”.
На съезде была принята новая редакция Программы КПСС и утверждены Основные направления экономического и социального развития СССР на 1986 -1990 гг. и на перспективу до 2000 г.
В конце марта Горбачёв выступил по центральному телевидению с речью относительно моратория на ядерные испытания, но, тем не менее, 10-го апреля США провели в Неваде новые ядерные испытания, похоронив все надежды на то, что ядерным оружием никто в мире не будет дальше размахивать.
А через 2 недели после этого испытания, 26 апреля, в Союзе взорвался 4-й энергоблок Чернобыльской атомной электростанции, расположенной в 160 километрах к северу от Киева.
В эти критические дни отдел Егора только-только согласовал и утвердил программу линейных испытаний телеграфной аппаратуры временнОго уплотнения комплекса ТВР на сети страны. Решено было магистральную связь организовать между Москвой и Алма-Атой (протяжённость 3188 км), а для внутриобластной связи испытания провести на трассе Киев – Белая Церковь (протяжённость 86 км). Изготовитель аппаратуры  - львовский завод объединения им.50-летия Октября - уже отгрузил оборудование выбранным узлам связи.
Теперь Егор вместе с заместителем начальника института спешно готовились к поездке в Женеву, где с 7 по 20 мая было намечено проведение собрания ИК-IX Международной организации.
Обстановка в Киеве была неясной, но спокойной. Диана, придя из политехникума, рассказывала Егору:
- У нас одна преподавательница, муж которой работает в НИИ физики, сегодня уверяла нас всех, что с радиацией всё в порядке – мол, её Володя недавно лично проводил измерения радиоактивного фона и убедился, что ничего тревожного нет.
Сама Диана больше волновалась за семью дочери с трёхлетним внуком – ведь она решила на майские праздники съездить с Егором в Москву.
Расклад получался такой: загранпаспорта и прочие документы Егору с Фёдором нужно было получить 30 апреля, а вылетать в Женеву – 4-го мая. Так что на майских праздниках в Москве им приходилось кантоваться чуть ли не целую неделю, правда, гостиница была заказана на Сретенке. Диана решила, что нужно съездить в Москву уже не в качестве пациента клиники Дибровиной в Бескудниково, а как нормальный человек, давно соскучившийся по столице. Вечером в день отъезда на железнодорожном вокзале уже чувствовалась какая-то смутная беспокойная обстановка [19]/
Когда Егор с Фёдором вернулись из командировки, они в первый момент не узнали города. Он опустел, словно половина населения куда-то исчезла. Сразу же бросалось в глаза, что на улице практически не было детей. На тех редких малышей, которых родители катили в коляске или вели за руку, прохожие непроизвольно оборачивались и долго смотрели им вслед, качая головами: они понимали, что у этой семьи просто не было никакой возможности уехать из Киева.
По улицам города непрерывно разъезжали поливальные машины, мощными струями воды окатывая мостовые и тротуары, город мыли дважды в сутки. На некоторых колодцах городского хозяйства массивные чугунные крышки были откинуты, и команды из двух женщин с полевыми приборами, похожими на дозиметры, осуществляли таинственные манипуляции.
Позже выяснилось, что уже 27 апреля была проведена эвакуация города Припять. В первые дни после взрыва вывезли население из 10-километровой зоны, а потом эта эвакуация затронула ещё 115 тысяч жителей из населённых пунктов в 30-километровой зоне. В результате аварии погиб 31 человек, а для ликвидации последствий были привлечены более 600 тысяч человек.
На работе сотрудники в шутку называли Карповского и Резчикова единственными сохранившимися мужчинами, от которых, в определённом смысле, ещё можно чего-то ожидать. Везде разговоры только и велись про радиацию, про территории, загрязнённые „мирным атомом”, про количество всевозможных радиоизотопов, выброшенных в воздух из чернобыльского реактора. Оказывается, Киеву ещё крупно „повезло”: в течение недели после аварии город продувался настойчивым южным ветром, и всё радиоактивное „добро” относилось в братскую Белоруссию, где основной удар на себя приняла Гомельская область. Сразу же популярной стала народная песня „Ой, не дуй ти ж, вiтре, з України!”
В лабораториях института умельцы, раздобывшие на радиорынке счётчики Гейгера, срочно мастерили самодельные дозиметры. На основании замеров с помощью этих самодельных приборов уверенно назывались такие данные в микрорентгенах: воздух - 60-90, почва, асфальт - 200, трава - 300-600.
Егор прихватил на работе дозиметр, дома провёл измерения в квартире и на балконе. Больше всего „фонили” половая тряпка перед входной дверью в квартиру и два куцых коврика, лежавших на балконе. Всё это барахло, на всякий случай, пришлось выбросить в ближайшие мусорные ящики. Редкие купальщики на Днепре старались не сильно-то рассиживаться на песке, а пищу держали в полиэтиленовых пакетах. Рыбаки, которых на набережных Днепра всегда хватало, взволнованно обсуждали весть, что рыбу можно будет ловить только после 14-го июня.
Киевлянам не рекомендовали есть овощи со своих дачных участков; ходили слухи, что радиации много в луке, чесноке и крестьянском молоке, но мало – в огурцах. Больше всего радиоактивной гадости, мол, набирают чёрная смородина и грибы. Поэтому после чернобыльской катастрофы Диана с Егором навсегда отказались от такого удовольствия, как собирание грибов в районе живописного Круглика. А ведь раньше не пропускали ни одной поездки за грибами, которые профкомы обоих институтов ежегодно устраивали в район Дымера Киевской области.
Над разрушенным 4-м энергоблоком каждый день летали вертолёты, непрерывно сбрасывая какую-то химическую смесь, чтобы приглушить разрушительный процесс в реакторе. Нехорошие слухи ползли о ненормальном поведении 3-го энергоблока. Стало известно, что из-за тяжёлых последствий аварии покончил жизнь самоубийством академик Легасов. Позже однокурсник Резчиковых, Толя Шуртко [20], который активно занимался СВЧ-зондированием земной поверхности с борта исследовательского вертолёта, рассказывал, что академик Александров предлагал ему полетать над Чернобылем, чтобы прояснить картину - а что же там внизу происходит?
Шуртко от такого „лестного” предложения был явно не в восторге, упирался, как мог, доказывая, что методика, разработанная им в докторской диссертации, создана только для определения потерь ресурсов водоёмов, а для чернобыльской ситуации никоим образом не годится. Академик бурно выражал своё неудовольствие и сокрушался, что напрасно, мол, этому Шуртко в своё время присудили государственную премию.
В срочном порядке было создано Министерство атомной энергетики, первым министром которого назначили Лукашина, окончившего в 1952 году тот же одесский институт, в котором учились Диана с Егором. Над 4-м энергоблоком в быстром темпе возводили саркофаг, и уже осенью в журнале „Знамя” появилась повесть Губарева с таким названием.
По городу циркулировали самые невероятные слухи и истории, рассказывались многочисленные анекдоты, пословицы и прибаутки  на злободневную тему:
Что теперь можно есть киевлянам? – Есть можно всё, но отходы следует зарывать на 4 метра вглубь!
-  Хорошо, что это ОБХСС, а не родственники из радиоактивного Киева – сказал глубокой ночью директор овощного магазина после того, как узнал, кто же так настойчиво звонит в дверь его квартиры.
Мой теперешний адрес – город Киев Чернобыльской области…
Приезжайте к нам в Киев! Вы будете приятно поражены!
День Киева надо праздновать 26 апреля, а не 31 мая.
Рекомендуем  водку, чернобыльскую особую, 45 рад.
Каждый умирает по своему: кто от радиации, а кто – от информации.
Как поживаете? – Плохо, но недолго!
Президент Р.Рейган (после взрыва и гибели американского космического корабля „Челленджер”):  – А что там у русских есть на букву „Ч”?
Лучше нету того свету, там где яблоня цветёт…
Я – ёжик из Чернобыля, а не колобок!
Все бегут, бегут, бегут, а он горит!
Старость меня дома не застанет!
Нобелевская премия присуждается за выдающиеся достижения. Чернобыльская премия –  за ликвидацию последствий выдающихся достижений….
Киевским детям на 45 дней продлили пребывание на юге, „Украинский Артек” в одесской Лузановке до отказа был забит школьниками и пионерами из Киева. Население Киева дружно выстраивалось в очередях в магазины за сухим красным вином „Каберне”, ходили упорные слухи, что оно является штатным продуктом на атомных подводных лодках. Водка тоже пользовалась повышенным спросом, все вспоминали песню про „про гадов-физиков на пари, раскрутивших шарик наоборот” и мудрого истопника, утверждавшего, что „Столичная” очень хороша от стронция” [21].
В подземных переходах новоявленные менестрели распевали под гитару грустные песенки о киевской радиоактивной драме:

Кто-то, может, в этот день родился,
Кто-то помирал, само собой,
А за всех за нас тогда вступился
Припятский пожарник молодой.
Пострашней Батыевой атаки
Радиоактивные тиски,
Показал нам, где зимуют раки,
„Мирный” атом в майские деньки.
Внешне ничего не изменилось,
Той же Киев зеленью цветёт,
Лишь непоправимое случилось,
И идёт нам всем особый счёт.
Захлебнулись толпами вокзалы,
Опустели школы и дворы,
Половина  города сбежала
Для спасенья жизни детворы.
И на редким ставшего ребёнка,
Озираюсь будто на слона:
Защитить не сможет рубашонка
От того, что даже – не война.
Вздорным слухам верим и не верим,
Смотрим на дозиметры с тоской,
Жизнь свою в миллирентгенах мерим,
Обещай нам, Велихов, покой!
Алкоголь как яд давно известен,
С удивленьем я осознаю,
Что привычно, с алкашами вместе,
За бутылкой красного стою.
Каберне – отличное лекарство,
Изотопам с ним – не совладать,
На любое физики коварство
После трёх стаканов – наплевать!
 
И ещё, но уже в другом темпе:

Заложником огромный город взят,
Хоть „караул!”  кричи – куда податься?
Прожив лет двадцать здесь подряд,
Не так-то просто по свету скитаться!
Из нас, быть может, кто-то уцелеет,
Поэтому не стоит унывать,
Пусть каждый ест, что он достать сумеет
Отходы лишь бы глубже зарывать!
Мы все по горло – в редких элементах,
Разбросанных по телу там и сям:
Йод – в щитовидке, калий - в экскрементах,
По мышцам – цезий, стронций – по костям.
Нам в жизни этой нечего добавить,
Цени и год, и прожитый момент,
Нам злой судьбой поручено возглавить
Упомрачительнейший гранд- эксперимент!

На фоне сплошной радиофобии как-то особенно нервно воспринималась информация, что с прекращением ядерных испытаний не всё уж так-то и благополучно. Советский Союз мораторий на запрет испытаний продлил до 1987 года, но США в течение последних двух лет такие испытания проводили 18 раз.
В чём-то под влиянием поэмы Евгения Евтушенко „Мама  и нейтронная бомба” Егор по-своему выразил своё отношение к происходящим в тот момент событиям:
Сказала мне устало мать:

«Я в жизни многое видала,
Порой мне страшно умирать,
Ещё страшнее –жить начать сначала.
Я пережила две войны,
Под Ржевом – ад бомбардировки,
Погибли на фронтах сыны,
Из рук не выпустив винтовки.
Наш мир не поумнел с тех пор,
Безумцев развелось немало,
Готовых ядерный топор
Обрушить на кого попало.
Гляжу на правнука  с тоской
И чёрный страх на сердце давит
Какое чудо род людской
От смерти ядерной избавит?
Я не хочу, чтоб смертный стон
Из малыша вдруг вырвал «Першинг»
Я не хочу, чтоб ты и он
Завидовали нам, умершим…».

Когда вовсю бушевали ядерные страсти, вызванные чернобыльской катастрофой и американскими ядерными испытаниями, при очередном посещении центрального института в Перово Резчиков получил от Эмиля Коронского 2 книжки, автором которых был английский писатель Невиль Шют (Nevile Shute).
Одна из них называлась „What happened to the Corbetts ?”, она была написана в начале 1939 года, и в ней речь пророчески шла о начале будущей войны между Германией и Великобританией. В книге рассказывалось, как семья Корбетт подверглась бомбардировкам в Англии и, в конечном итоге, спаслась бегством в Канаду [22].
Вторая книжка под названием „Оn the beach”, вышедшая в 1959 году (за год до смерти автора), рассказывала о такой ситуации: в 1964 году Северное полушарие Земли было уничтожено в результате жестокой ядерной войны, вспыхнувшей между СССР и США (почему-то из-за Албании) [23].
Единственная уцелевшая американская подводная лодка находит пристанище в Австралии, но сюда скоро придёт смертоносное радиоактивное облако, и гибель всего живого неизбежна. По материалам этой книги режиссёром Стенли Крамером был снят фильм, в котором играло целое созвездие американских киноактёров: Грегори Пек, Ава Гарднер, Фред Астер, Энтони Перкинс, Донна Андерсон и Джон Мейллон. Фильм этот в своё время наделал много шуму, позже Егор узнал, что о нём с большим уважением отзывался один из братьев Стругацких. Книги Невиля Шюта произвели на Егора сильное впечатление, и своё отношение к прочитанному и к автору он выразил  следующим двустишием:

Я всё хочу, чтоб ты ошибся
(Хотя тебя уж в жизни нет),
И вдрызг наш мир бы не расшибся,
Как было уж с семьёй Корбетт.
Не оказаться б нам в смятенье
В десятом Дантовом кругу,
Последними из поколенья,
Как в книге той – „На берегу”.

Все эти радиоактивные страсти как-то заслонили одно важное событие в семье дочери: её муж Юра закончил обучение в университете, получив диплом с отличием. Дочь с гордостью говорила, что его рекомендуют к поступлению в аспирантуру. Ей оставалось учиться ещё один год – она на год отстала из-за академического отпуска по уходу за сыном.

10
Радиация радиацией, а линейные испытания аппаратуры ТВР проводить было надо, сотрудники отдела работали и на московском, и на алма-атинском телеграфах уже в течение всего лета. По мульдексу CММ-120 в Белую Церковь делались вылазки - два раза в неделю. Всех разработчиков радовало то, что новая аппаратура на сети вела себя отлично, эксплуатационный персонал телеграфов проникся к ней доверием и постепенно включал её каналы в работу как на коммутируемой сети, так и на связях с арендаторами. Для решения вопросов, связанных с испытаниями ТВР в конце июля Егора вызвали в Москву, в главк.
Начальник отдела Клавдия Жердюк сообщила Резчикову, что Государственную комиссию по приёмке результатов линейных испытаний главк решил собрать в середине ноября. Список потянул на 20 специалистов различных министерств и ведомств; местом работы комиссии, к радости всех её членов, была определена Алма-Ата. Когда Резчиков согласовал в министерстве все вопросы, связанные с испытаниями, он решил заглянуть в местный буфет. Очередь там была длинная, и стоя в ней, он услышал, как за его спиной кто-то проговорил:
- Вот ты, Валера, со мной вчера идти в Манеж не захотел, а я пошёл, и, представь себе, даже попал на выставку!
-  Ну, и как тебе этот Глазунов? - спросил его собеседник.
- Лично мне понравилось, его картины тебя словно пронизывают насквозь! Я, правда, слышал, что выставка Глазунова состоялась раньше в Одессе, и все одесские художники высказались о Глазунове очень отрицательно! Уверен, что это – от зависти!
- А на мой взгляд, этот художник – большой гуманист, переживает за всё человечество, вплоть до конкретного сперматозоида.
Резчиков мысленно усмехнулся такому новому объяснению гуманизма как такового, но продолжения разговора уже больше не услышал, так как подошла его очередь, и толстая буфетчица нетерпеливо спрашивала: что он будет заказывать?
Но размешивая ложечкой сахар в кофейной чашке, он решил, что такой шанс упустить было бы грешно. Поспешив закончить свой мини-обед, он вышел из министерства и быстро зашагал по улице Горького. Уже возле здания гостиницы „Интурист” было видно, что вокруг Манежа клубится густая очередь. Прыти у Егора немного поубавилось, но всё-таки он решил убедиться в том, что в оставшиеся 3 часа ещё можно будет что-нибудь сделать. Вещи его были в камере хранения на телеграфе, а фирменный поезд уходил в Киев в 21:00.
Очередь любителей живописи Ильи Глазунова, конечно, впечатляла: она начиналась у металлических барьеров в 10 метрах от входа в Манеж, поворачивала к проезду вдоль Александровского сада и исчезала за противоположным концом здания. Егор всё же решил попытать счастья; он пробился к двум милиционерам, которые по знаку своего третьего коллеги у входа в здание запускали следующую группу из очереди.
- Извините, товарищ старший сержант! Я - командировочный, из Киева, это совсем недалеко от Чернобыля… Вы же знаете, что там у нас творится! Вот моя командировка и билет, я вечером сегодня уезжаю обратно. Просто жаль, если не увижу эту выставку! Меня дома никто просто не поймёт!
Старший сержант не поленился взять командировочное удостоверение Егора, внимательно ознакомился с ним, а из первых рядов ожидающих уже послышались реплики:
- Да вы уж пустите его, ребята, мы, как очередь, не возражаем! Он, наверно, ещё не сильно-то радиоактивный, раз его на выставку потянуло!
Старший сержант вернул Егору бумагу и сказал:
- Подождите! Сейчас будем запускать следующую десятку, вот с ней и пойдёте!
И через 5 минут Егор в группе счастливчиков быстро двинулся ко входу в Манеж.
 Огромный выставочный зал был переполнен, стоял ровный деловой гул, куда ни глянь - на всех стенах висели картины разных форматов и сюжетов, но было ясно, что все они принадлежат кисти одного художника. Значительная часть картин была посвящена русской исторической теме: „Князь Игорь”, „Два князя”, „Дмитрий Донской”, „Владимир Путивльский”, „Иван Грозный”, „Борис Годунов”, „Царевич Дмитрий”, „Сказание о граде Китеже” и другие.
Историческую тематику оттеняли картины на современную тему, публика с некоторым удивлением разглядывала „Девушку в джинсах”, изображались джинсы и в картине „Возвращение блудного сына”. Толпился народ у картин „Русская красавица” „Нина” (портрет жены художника), „Семья на отдыхе” (автопортрет с женой и 2 детьми). Были представлены иллюстрации к произведениям Лескова, Достоевского, Мельникова-Печерского.
Егору посчастливилось даже увидеть живого мэтра: в 18:00 состоялась встреча художника с посетителями, но она была краткой: Глазунов торопился в МИД.  Он разрешил задать всего 3 вопроса, но предупредил, чтобы его не спрашивали, где можно купить каталог выставки. Очевидно, с этим была какая-то проблема. Оставив за себя помощника, художник исчез из зала. Егор глянул на часы и решил, что ему тоже пора, ещё надо было успеть в камеру хранения. Замечательная была выставка!
Август Резчиковы провели в Одессе, где с погодой им повезло, и они вдоволь накупались на пляже Отрада. Поудобнее устроившись на жёстком деревянном лежаке, Егор, успевший пару раз сплавать до волнореза и обратно, с удовольствием почитывал распухшую конторскую книгу, в которую он дома вклеивал вырезки из „Литературки”, „АиФ” и „Крокодила”. Диана, ранее категорически возражавшая, чтобы они тащили с собой такую тяжесть, абсолютно лишнюю, теперь с интересом спрашивала мужа:
- Как там „Литературка” откликается на проблемы отдыха трудящихся?
- Ну, к месту отдыха ещё нужно как-то добраться! Вот поэтому транспорт – в центре внимания, и стенгазета „Клуба ДС” прежде всего сообщает о новшествах отрасли: - Интересную новинку применяют в кассах автовокзала г. Мумиева. В нужный момент кассир нажимает кнопку и на табло загораются соответствующие надписи:  „Билетов нет!”, „Не ваше дело!”, „А ещё в шляпе!”, „Сам дурак!”.
- Очень похоже на наш центральный автовокзал, где тебя недавно послали подальше, когда ты хотел выяснить, есть ли билеты на Одессу! И ты пошёл, без всяких возражений…
- Критика совершенно правильная. Стенгазета по этому поводу даёт добрый совет: - Прежде чем выходить из себя, определите дальнейший маршрут.
- Вот мы и определились - поехали сюда поездом…
- Но железнодорожный транспорт тоже не забыт, им занялся сам Михаил Задорнов, вот послушай про приказ по главку: - В связи с тем, что только половина проводников пассажирских поездов разносит по вечерам чай, топит печку и вежливо разговаривает с пассажирами, переименовать профессию проводника в профессию полупроводника..
- Это я уже где-то слышала!
- Но вот и следующая железнодорожная новость: - С 1 июля проводники пассажирских вагонов ликвидируются. Их обязанности будут выполнять пассажиры, выбранные открытым голосование на общем собрании пассажиров перед отходом поезда.
- А вот это, Егор, уже совсем в духе перестройки, с её гласностью, плюрализьмой и дерьмократией – всё с ног на голову!
- Аэрофлот тоже не стоит на месте и делает для пассажиров всё, что может: - Ещё одной услугой пополнился сервис в аэропорту „Баландино”. Теперь пассажирам, проведшим в зале ожидания более двух суток, оформляется временная прописка.
- А там, глядишь, и до постоянной прописки недалеко…
- Вот тут дальше пишут, что в результате перестройки кое-где уже виден прогресс в управлении:  - В связи с совершенствованием управленческого аппарата вместо должности „зам. директора по общим вопросам” вводится должность „зам. директора по общим ответам”. Да и в общественном питании наблюдаются существенные сдвиги, здесь уже появились свои лауреаты: - Первое место среди предприятий общественного питания по итогам истёкшего периода заняла столовая № 17. Она втрое перевыполнила задание по сдаче пищевых отходов.
- Значит, здесь со свининой проблем не будет!
- Есть и другие не менее выдающиеся достижения, о которых пишут братья-юмористы Злоцкие в заметке Так держать: Уже почти год не поступают жалобы на работников столовой № 0,5 г. Жуйска. Хочется надеяться, что хорошая традиция сохранится и после окончания затянувшегося ремонта  столовой.
- Не подвели бы строители, а то ведь там полно алкашей…
- Ну, такой вариант, Диана,  полностью исключён! Вот в следующей заметке ратуют За здоровый быт и сообщают: В целях борьбы с пьянством Злыдинское парфюмерное объединение „Фантазия” начало производство дешёвого безалкогольного одеколона „Мираж”.
- А в науке – застой? Никаких достижений?
На эту тему имеется Актуальное интервью, в нём сообщается, что Когда известного ученого С. Чупринова спросили, что он думает о возможностях обратного  превращения человека в обезьяну, тот, не задумываясь, ответил: „Если бы люди снова стали обезьянами, им бы уже нехватало деревьев”.
- Даже так? Наука и этим интересуется?
- Конечно, и успехи уже есть, но пока их нельзя обнаружить невооружённым глазом – тематика уж больно закрытая. Но и тут не удаётся обойтись без происшествий: - В минувший понедельник младшего научного сотрудника Г. Кепкина застали за работой.
- Это не у вас в институте?
- У нас чтобы остаться в неурочное время или в нерабочие дни, нужно писать начальству специальный рапорт. Да что я тебе рассказываю, ты это сама не хуже меня знаешь.
- Да уж, привыкла я к твоим авральным работам чуть ли не до полуночи!
- Привычка, по мнению стенгазеты, – опасное дело: - На вопрос жены за завтраком: „Ты меня подбросишь на работу, дорогой?” – таксист В. Зарываев отрезал: „В парк еду!”
Егор ещё немного полистал свой сборник и сказал Диане:
- А вот это надо обязательно рассказать твоей подруге, которая недавно застряла в лифте… Пусть она порадуется, что Автоматику - в быт  Всё шире внедряет трест „Лифтремонт”. Если прежде жилец, застрявший в лифте, до хрипоты пытался дозвониться дежурному механику, то теперь его вызов записывается на плёнку, где может храниться неограниченное время.
- Ты, что, издеваешься? Да она со мной после такой „новинки”  больше никогда не пойдёт пить кофе в обеденный перерыв… Ну, что? Наверно, уже пора домой?  Ты в душ пойдёшь перед уходом? Или хочешь идти в баню на Чижикова?
- Кстати, стенгазета „Клуба ДС” и банную тематику охватила. Вот посмотри на этот рисунок, где банщик объявляет намыленным клиентам: „Товарищи, как нам только что сообщили, из состава бани вышли водокачка и кочегарка… ”. Перестройка добралась и сюда, но кое-где с этим сервисом ещё всё в порядке…Вот тут есть заметочка, что - Прогрессивная технология помывки испытывается в бане пансионата „Тучка”. Если во время мытья исчезает горячая вода, в парную подаётся цистерна с холодным пивом. А я вижу, что пива тут в Одессе пока ещё днём с огнём не найдёшь на всём побережье от Ланжерона до Большого Фонтана! Так что в душ я пойду, если он ещё тёплый…Что касается бани на улице Чижикова, то я не уверен, что она уцелела!
Пару раз они заскочили к Абомянам, обсудив все животрепещущие вопросы. Вечером Резчиковы часто гуляли по Приморскому бульвару, любуясь живописными картинами морского порта и белоснежными лайнерами, стоящими у причала. Егор вспоминал, что до революции бульвар назывался Николаевским, а после его назвали бульваром Фельдмана. Одесские извозчики, проезжая по бульвару, поворачивались к седокам и говорили:
- Иди-знай, что у императора Николая Второго фамилия была - Фельдман! Это жеш даже удивительно!
В конце августа перед возвращением в Киев, когда они побывали по делам в универмаге на Пушкинской, Диана предложила заглянуть в Черноморское пароходство в гости к Атлантиде Григорской, которую сокурсники привыкли называть Лялькой.
Здание в самом начале улицы Дерибасовскй, где работала Лялька, поразило их атмосферой растерянности и нервозности. Толпившиеся в коридорах молодые люди - как оказалось – радисты, ещё не пристроенные на суда, - сбившись в кучи, взволнованно обсуждали какие-то новости. С трудом пробившись в комнату, где сидела их бывшая сокурсница, Егор с Дианой поразились её виду: лицо её опухло от слёз, руки дрожали, и она не знала, куда их деть, судорожно хватая со стола то одну бумажку, то другую.
- Ляля! - воскликнула Диана. - Что тут у вас стряслось?
- А вы, что, ничего не знаете? Да у нас тут такое горе, такое горе! Я просто в шоке! – с надрывом пробормотала Ляля и замолчала, с тоской взглянув на висевший настенный календарь с белоснежным красавцем-лайнером.
Через минуту, придя в себя, она сообщила им печальную новость. Оказалось, что вчера, 31 августа, в ночь с воскресенья на понедельник (в 23 часа 15 минут) вблизи Новороссийска сухогрузом „Пётр Васёв”, перевозившим зерно, был протаранен пассажирский пароход „Адмирал Нахимов”. Пароход затонул за 15 минут, не успев даже послать сигнал SOS. На борту судна было 888 пассажиров и 346 человек команды. По предварительным данным было спасено 830 человек, из воды вытащили 79 трупов, не обнаружено 319 человек.
Капитан „Нахимова” - Вадим Георгиевич Марков - плавает с 1959 года. Капитан сухогруза „Васёв” – Ткаченко – капитаном ходит с 1980 года. Команда сухогруза не пострадала. Лодки спустить не удалось, пассажиры парохода спасались на плотах. В операции по спасению участвовало 10 судов. Хорошо, что погода была хорошей, а море – спокойным.
Как позже стало известно из газет, „Адмирал Нахимов” отвалил от стенки в 20:30 и прошёл всего 7 морских миль, направляясь в Сочи. Суда перед столкновением переговаривались по радио, штурман парохода „Адмирал Нахимов” Чудновский был обеспокоен, что пеленг указывал пересечение. Как назло, оба капитана в момент столкновения отсутствовали на капитанских мостиках. Удар сухогруза пришёлся в переборку между машинным и котельным отделениями, пароход был буквально распорот и затонул на глубине 43 метра в трёх с половиной километрах от берега и в 15 километрах от Новороссийска. Одесский судоремонтный завод сделал 200 гробов, оба капитана были арестованы.
Диана с Егором были шокированы этой катастрофой. Они хорошо помнили своё путешествие на „Адмирале Нахимове”, казалось, это было ещё вчера. Егор с Дианой сразу же вспомнили, что в тот момент, когда теплоход „Михаил Лермонтов” напоролся на прибрежный риф в фиордах Новой Зеландии, на капитанском мостике тоже отсутствовал капитан. Потом в одесской газете они прочитали такой стихотворный комментарий по поводу случившейся трагедии:

Ячменной каши горек вкус:
В тоске неотвратимого
Я вспоминаю сухогруз,
Что утопил „Нахимова”.
Не ураганов в том вина,
Не свалишь на погоду,
Ведь дурость именно видна
В хорошую погоду.
 
Через месяц, по результатам работы правительственной комиссии, был отправлен на пенсию министр Морфлота Гуженко, а в конце года были исключёны из партии и сняты с работы начальник Черноморского пароходства  С.А.Лукьянченко, его заместитель А.Г.Третяк, начальник службы мореплавания  В.Т.Лютый, начальник отдела кадров Ю.Г Дацюк, председатель Республиканского совета по туризму и экскурсиям В.С.Западня. Были освобождены от работы и наказаны в партийном порядке заместители министра А.В.Голдобенко и Б.А.Юницын, председатель Всесоюзного объединения „Мореплавание” Б.С. Майнагашев.
Всё это казалось дурным сном, тем более, что Одесса ещё не пришла в себя от землетрясения в Кишинёве, которое произошло в ночь с 30 на 31 августа, то есть, за день до морской катастрофы. Газеты сообщали, что удар стихии оценивался 7-8 баллами по шкале Рихтера, в Кишинёве были повреждены 1648 домов государственного фонда, из них треть оказалась в аварийном состоянии. В частном секторе пострадали 1300 домов, из них 205 стали совсем непригодны для проживания. Были повреждены 45 школ, госпитализировано 22 человека. Общий ущерб от землетрясения оценивался в 20 млн рублей.
Но на этом злоключения в Год Огненного Тигра и кометы Галлея для Союза не закончились. В октябре газеты  сообщили, что на советской атомной подводной лодке, находившейся в плавании в тысяче километров северо-восточнее Бермуд, произошёл пожар. Лодка была оснащена баллистическими ракетами с ядерным оружием. Ей на помощь поспешили советские военные корабли. Подлодка затонула, погибло 3 человека, но остальные члены экипажа были спасены. Потом в прессе, долго и нудно, обеспокоенным гражданам, и не только Советского Союза, твердили, что возможность ядерного взрыва и заражения местности была полностью исключена.
Менестрели в подземных переходах так подводили итог уходящему году:

Когтями Тигра этот год
Безжалостно нам душу рвёт,
И тонет „Лермонтов” вдали,
Чернобыль – в ядерной пыли
Навечно в памяти моей:
Эвакуация детей,
И подвиг припятских ребят,
Могил досрочных длинный ряд.
Печальный вид несчастных сёл,
Попавших в ядерный котёл,
И затонувший  „Адмирал…”,
Что сотни душ на дно забрал,
Подлодка, канувшая вглубь
Неподалёку от Бермуд….

11
Десятого октября, когда Егор в своём кабинете проглядывал результаты испытаний мульдекса СММ-120 на трассе Киев - Белая Церковь, ему неожиданно позвонила Диана, голос её звучал взволнованно:
- Ты сейчас сильно занят?
- Ну, не так, чтоб очень. А что случилось? – спросил Егор.
- Понимаешь, я говорила с мамой – она сегодня собиралась идти к врачу по поводу своей последней кардиограммы – мама как-то странно, с трудом говорила и вдруг замолчала, буквально не закончив фразы. Племянника Рената дома нет, он, очевидно, на работе. Я подумала, что сорвалось соединение, набрала её номер снова, но из трубки идут одни сигналы „занято”. Может быть, что-то неладно с нашей АТС? Ты не мог бы позвонить ей со своего телефона? А потом – мне?
Егор набрал номер матери Дианы - Халимы Газизовны, услышал сигналы „занято”, положил трубку и через минуту повторил попытку. Телефон опять был занят. Он позвонил Диане и сказал:
- Ты знаешь, я тоже не могу дозвониться! Наверно, что-то случилось, я сейчас съезжу к ней домой!
Мать Дианы в последние 3 месяца сильно жаловалась на сердце, в больших количествах пила различные капли и глотала разноцветные таблетки. Даже выходя из дома в близлежащий магазин, она всегда в сумочку засовывала лекарства, которые служили ей в качестве скорой помощи. При этом она повторяла:
- Можно забыть деньги или ключи, но, не дай Бог, забыть лекарства!
Егор предупредил Юру Тарханова, который неофициально считался его заместителем, что уходит на полчаса по срочному делу, уложил в рабочую сумку, на всякий случай, молоток, отвёртку и плоскогубцы и в темпе выскочил на улицу. Двигаться нужно было в сторону жилмассива в районе Батыевой горы; там мать Дианы с Ренатом жили после обмена своих двух комнат в коммунальной квартире на Краснозвёздном проспекте на отдельную двухкомнатную квартиру в панельной „хрущёвке”. Диане новая квартира не очень нравилась - комнаты там были „паровозиком”, но жить без соседей по кухне матери с внуком теперь всё-таки было удобнее.
Ждать трамвая на углу улиц Соломенской  и Кривоноса долго не пришлось, и, проехав три остановки, Егор очень быстро оказался у нужного дома.
Он зашёл в знакомый подъезд, поднялся на второй этаж и позвонил в квартиру тёщи. За дверью не было слышно  ни звука. Егор вышел из подъезда, посмотрел на тёщин балкон, увидел, что там открытой была только форточка. Рядом был соседский балкон, и Егор подумал, что попасть в квартиру можно через него – балконы разделяло расстояние не больше полуметра. Кажется, мать Дианы говорила, что соседи за стеной – вполне дружелюбные люди, так что можно было бы попытаться….
Бормоча про себя слова, что „обстоятельства - сильнее нас”, Егор зашёл в соседний подъезд, поднялся на второй этаж и позвонил. За дверью раздалось неторопливое шарканье, дверь приоткрылась на длину стальной цепочки, и пожилой мужчина в полосатой пижаме спросил Егора:
-  Вы к кому, молодой человек?
- Здравствуйте! - поздоровался Егор (сказать, как обычно, „добрый день” у него просто язык не повернулся), - Я пришёл к Вашей соседке, за стеной. Моя жена, то есть, её дочь, позвонила ей, и неожиданно их разговор прервался. И моя жена, сколько ни звонила, не могла дозвониться – всё время телефон занят. Она попросила меня заглянуть к матери – я здесь работаю недалеко, на Соломенской 3, в институте. Я прибежал с работы, звоню в двери – никто не отвечает… Боюсь, не случилось бы там чего-нибудь с матерью жены…
- Так что Вы хотите от нас?
- Нельзя ли через Ваш балкон перебраться на балкон моей тёщи? Я видел, там форточка открыта…Хотите, я Вам свой паспорт и пропуск в институт оставлю в качестве залога?
- Ну, в этом нет необходимости! Я Вас немного теперь припоминаю, Вы с её внуком, кажется, его Ренатом зовут, весной разобранную кровать с тремя маленькими матрасиками в соседний подъезд затаскивали. Я ещё тогда подумал, что это точно от импортного гарнитура… Сейчас я Вам открою…
Да, действительно, купив новую двуспальную кровать, Диана решила отдать матери свою односпальную кровать из немецкого гарнитура „Маргит-V”. Егор с Ренатом тогда ещё долго искали „Рафик” для перевозки кровати из Голосеево на Батыев массив. Другую кровать забрала на свою днепровскую дачу Мила Тарловер, подруга Дианы…
Сосед прикрыл дверь, пошурудил цепью и широко распахнул дверь, жестом приглашая Егора войти в прихожую. Потом он поманил его за собой в комнату и пропустил на открытый балкон. Там Егор сначала перебросил на тёщин балкон свою рабочую сумку, а потом перелез через поручни, стараясь не смотреть вниз, хоть всего-то был на высоте второго этажа.
Очутившись на тёщином балконе, он поблагодарил соседа, подёргал дверь, но та была закрыта изнутри. Пришлось взбираться на подоконник, совать в форточку руку и открывать дверь. Вступив в комнат, Егор сразу же увидел Халиму Газизовну, лежащую на кровати рядом у окна.
С первого же взгляда на тёщу Егор понял, что она мертва. С кровати свешивалась телефонная трубка, издающая частые короткие гудки. Почему-то вспомнилась прочитанная где-то фраза: „легче помереть дома, чем выздороветь в больнице”…Он положил трубку на аппарат, потом набрал номер своего домашнего телефона, но ответа не было. Буквально через минуту за окном раздались громкий звуки захлопываемой дверцы и отъезжающей машины. Затем прозвенел дверной звонок, и посмотрев в глазок, Егор увидел, что это приехала Диана. Он покопался с незнакомыми дверными замками и впустил жену в прихожую.
- А я тебе домой звоню, никто не отвечает, - сказал ей Егор.
- Я решила, что всё равно надо подъехать, - ответила она и задрожавшим голосом спросила:
- Как мама? Что с ней?
И увидев, что Егор беспомощно развёл в сторону руки и опустил глаза, всё поняла. Она прошла в комнату, а он остался стоять в прихожей, не решаясь входить в комнату, где Диана уже горько плакала, стоя на коленях у кровати матери.
Потом они вызвали „скорую помощь”, которая засвидетельствовала смерть. Посмотрев на многочисленные бутылочки и коробки с лекарствами, кардиограмму, снятую пару дней назад, руководитель бригады сказала, что тело для вскрытия они забирать не будут, а Диане надо вызывать милицию. Приехавшая милиция притащила работницу из ЖЭКа, тоже написала свою бумагу и отбыла. После этого Диана разыскала на письменном столе телефон Рената и вызвала его с работы. Затем она позвонила по телефону врачу районной поликлиники, куда мать Дианы должна была прийти, и сказала:
- Вы извините, что я Вас беспокою! Моя мама, Халима Газизовна, должна была сегодня прийти к Вам на приём. Но она час назад умерла….
- Я не удивляюсь Вашему звонку, - произнеся слова соболезнования, ответил врач. – У Вашей мамы было очень изношенное сердце… Просто удивительно, как она ещё держалась…
„Изношенное сердце…” – подумала Диана. - „А как ему не быть изношенному? Осталась после войны одна, с тремя детьми, которых надо было ставить на ноги, когда её муж, между прочим, мой отец, бросил её ради какой-то санитарки, с которой работал в госпитале! Умотал с ней в Алма-Ату… Говорила тогда её тётка Алмапай, да и другие родственники, что надо ехать в Алма-Ату, брать своего беглеца за шиворот, тащить этого майора к начальству, в партбюро, не отвертелся бы он!
Ведь партия тогда крепко за прочную семью стояла и своим нашкодившим партийцам спуску не давала! Не захотела…Горбатилась товароведом на базе, подняла нас всех, в жизнь вывела, последнюю копейку отсылала, чтобы мы учились. Алик, правда, не потянул учёбу, пошёл на завод, что через дорогу он находился, надрывался в литейном цехе…А потом Ася уехала за границу… Нам толковала, что связи с ней не поддерживает, нас с Егором успокаивала, чтобы мы не дёргались, время такое было…И всё это через своё сердце пропускала, а оно ведь не железное…”.
Похоронная процедура двинулась по накатанной дорожке: связались с ритуальной службой, вызвали агента, оформили соответствующий траурный заказ, Оповестили родную сестру усопшей, Гапу, проживающую в Кишинёве, дали телеграмму старшему брату Дианы Алику, отцу Рената, и тот со своей женой Розой прилетел в Киев уже на следующий день.
На похороны пришли пенсионерки из жэковской парторганизации, недавние соседи по Краснозвёздному проспекту и те старушки, с которыми покойная успела подружиться на новом месте. Приехав утром в день похорон в квартиру покойной, Диана и Егор, к своему большому удивлению увидели в спальне Эльвиру, сестру Александра Котлярского, с которой последний раз они встречались чуть ли не 10 лет тому назад. Резчиковы были уверены, что Эльвира живёт в Берлине, где её муж служит в Группе советских войск.
Оказывается, проведав в Москве дочь Алину, сторожившую московскую квартиру, Эльвира приехала в Киев на могилы родителей, похороненных на Берковцах. Здесь, позвонив Халиме Газизовне, она от Рената узнала об её смерти. Эльвира изменилась мало, если не принимать во внимание солидную прибавку в весе.
После формального обмена приветствиями, выждав, когда в комнате никого не было, Эльвира сказала, что звонила Ася, которая сильно опечалена, что не может прилететь на похороны. Ей о смерти матери сообщил Ренат, он поддерживал с Асей связь и неоднократно виделся с Александром, который, как выяснилось, несколько раз прилетал в Киев. Для Резчиковых эта информация была совершенно новой. Потом Эльвира стала выговаривать Диане и Егору:
- Как вы могли так поступить? Как же так можно? Забыть своих родственников, не писать им, ни звонить, словно их совсем нет на белом свете! Просто не понимаю!
Егор, слушая эту фыркающую моралистку, собрался было высказать всё, что он о ней думает. И кто бы тут выступал: фифа, еле закончившая медучилище, которая проработала в заштатной поликлинике всего-то полгода, и это за всю свою жизнь; Забыла, что ли, как её муж, неоднократно проваливался на экзаменах в лётную академию, и  нынешнее комфортное положение ему обеспечил Александр Котлярский, обладающий небывалой проникающей и пробивной способностью?
Ей-то уж точно не приходилось жить с оглядкой на партбюро или спецотдел, переживать, что скажут по поводу неожиданно исчезнувших родственников заводилы на всех семейных пьянках и гулянках. Да и Вячеслав тоже хорош: у Егора было подозрение, что тот был в курсе дела, где осели Котлярские, и как им можно позвонить. Но на все вопросы Егора тот „валял Ваньку” и прикидывался шлангом, мол, ничего он не знает, ей Богу! А Егор надеялся, что сможет позвонить бывшим гражданам Киева, будучи в командировке в Женеве, где уж точно можно было не опасаться чужих любопытствующих ушей…
Однако Диана опередила Егора и быстро поставила Эльвиру на место:
- Ну, уж это не тебе, Эльвира, лезть в мои отношения с Асей! Ты бы в нашей шкуре хоть минуту побыла, так и не так бы рассуждала! Тоже мне прокурор выискался! 
На своей машине приехал даже сват из Ровно. Они с Юрой появились в квартире с похоронным венком, не глядя ни на кого, прошли прямо в комнату, где стоял гроб, и Егора удивило то, что они ни с кем не поздоровались. Позже зять ему объяснил, что на Западной Украине, придя попрощаться с усопшим, не принято здороваться. Ну, не будешь же при этом говорить всем традиционное „Добрый день!”, вовсе он никакой не добрый. Ну, а „здравствуйте”, а уж тем более „здоровенькi були” тоже не к месту получаются. Принято только коротенько кивнуть головой, наверно, этого-то жеста Егор и не заметил…
Хоронили Халиму Газизовну на Лесном кладбище. Катафалк ритуальной службы переехал на левую сторону Днепра, попетлял по Дарнице, миновал линию метро и долго пробирался между высотными новостройками, к которым вплотную подступал уцелевший сосновый лес. Глядя на бесконечные жилые массивы, прилетевший на похороны Алик, сказал своей сестре:
- И люди в этих домах считают, что они живут в Киеве?
После похорон Диана пыталась договориться с Ренатом и его отцом, чтобы семья Марины некоторое время пожила в квартире бабушки (на аспирантском этаже студенческого общежития университета был устроен ремонт, который грозил затянуться)  но получила отказ. Были и другие недоразумения, уже имущественного порядка, которые трещиной пролегли в отношениях между сестрой и братом и углубились в дальнейшем.
Подхватив на похоронах грипп, Егор 4 дня отлёживался дома, стараясь прийти в норму. Всё тело ломило, словно его растаскивали на куски. Перед глазами стоял гроб с телом, по ночам, когда просыпался от забитого соплями носа, жутко болела голова, мысли все были какие-то заупокойные, невесёлые.
Ведь мать Дианы была не слишком старой, всего-то ей было 72 года, а жизнь вот так безжалостно, неожиданно оборвалась. В последнее время всё чаще думала она о старшей дочери, уехавшей за границу, переживала за внука, что в чернобыльскую круговерть он не мог хоть на время покинуть радиоактивный Киев.
Все эти похоронные дела как-то невольно заставили Егора всерьёз задуматься о своём здоровье и всяких превратностях жизни. Настроение было паршивое, в голову лезла одна бессмысленная чертовщина. В записной книжке как-то сама по себе появилась такая запись, которую он, прочтя позже, сам был поражён тем беспросветным пессимизмом, который, ни с того, ни с сего,  на него нахлынул:

Всё в жизни лучшее - прошло,
Всё светлое - уж пролетело,
Угрюмой тяжестью легло
На душу немощное тело.
Всё видится лишь в мрачном свете,
И режет слух весёлый смех,
И не оправдывают дети
Надежд на жизненный успех.
Наклон – с трудом, присесть – как пытка,
Суставы жалобно  хрустят,
Не так уж сердце бьётся прытко,
И почки с печенью шалят.
И давит лёгкие одышка,
И цвет анализов – не тот,
Вдруг с ничего набрякнет шишка,
И без очков – слепой, как крот.
Лекарств мудрёного названья
И трав лечебных нужен воз:
Для промыванья, полосканья
И для закапыванья в нос.
Но что грустить, известно точно:
Коль утром что-нибудь болит,
То ты не помер прошлой ночью,
Тебе жить дальше Бог велит.
В общем, сплошной скулёж на ровном месте. Перефразируя известную поговорку, можно было сказать: не откладывай на завтра те анализы, которые можно сдать сегодня…

12
Похороны матери Дианы и гриппозная атака немного выбили Егора из графика подготовки к предстоящей Государственной комиссии по приёмке результатов линейных испытаний аппаратуры ТВР на трассе Москва-Алма-Ата [24]. В последний момент выяснилось, что в связи с уходом на пенсию главного инженера главка Бруннера, председателем комиссии назначили начальника отдела главка Клавдию Жердюк.
Егора с Тархановым, чья лаборатория была ведущей в разработке комплекса ТВР, вариант с Клавой вполне устраивал. Конечно, Бруннер специалист был отличный, да и руководитель толковый, но иногда он вдруг становился слишком экспансивным и несправедливым. С подачи всяких „шептунов-доброхотов” с телеграфов мог, не разобравшись детально, и „накатить бочку” на институт, всегда считая, что наука всегда виновата, а эксплуатационный персонал - всегда прав. А Клавдия, как специалист, по сути дела, выросла на разработках киевского НИИ и привыкла доверять сотрудникам бывшего отдела Мирославского.
Она позвонила Егору и попросила, чтобы институт срочно направил ей уточнённые материалы по оценке технико-экономической эффективности использования аппаратуры на сети. Кроме того, она поинтересовалась, кого из эксплуатационников, например, с какого-либо телеграфа, следует пригласить на комиссию в Алма-Ату.
Клавдия по телефону говорила очень громко, и заскочивший на минуту в кабинет к приятелю Серёжка Рязанов отчётливо слышал каждое её слово. Когда Клавдия начала уточнять список комиссии, он взял листок бумаги, написал на нём два слова „Краснодар, Боцаев?” и подвинул листок к Егору. Тот моментально всё понял, кивнул Рязанову  и сказал в трубке Клавдии:
- Наверно, стоило бы включить в комиссию главного инженера Краснодарского телеграфа Владимира Петровича Боцаева. Он нам на семинаре, что был в Житомире, очень понравился своей любознательностью и настойчивостью…
И положив трубку, он сказал Сергею:
- Хорошо, что ты мне подсказал! Володю пора выводить в люди! Пусть почаще перед глазами начальства возникает! Вон с Волгоградского телеграфа, после того, как провели там приёмку ТТ-12, главный инженер Ерасимов везде мелькать стал, а потом его в Москву забрали, и он в главке теперь вкалывает! Даже пару раз меня на Сретенку устраивал…
Да, славно они тогда прокатились в Краснодар в командировку! Главный инженер, с которым они подружились на семинаре в Житомире, где принимали результаты полугодовой эксплуатации опытной зоны сети передачи данных ПД-200, построенной по телеграфному принципу, им пришёлся по душе. Во-первых, он был всего на 3 года моложе их. Во-вторых, он закончил тот же одесский институт, что и они с Сергеем. В-третьих, он начал серьёзные работы по обновлению сети городских телеграфных связей в своём городе. Боцаев сказал, что они должны получить несколько комплектов аппаратуры ДАТА, а он слышал от своих коллег с соседних телеграфов, что эта аппаратура – капризная, и желательно, чтобы при первоначальном запуске помогли разработчики или представители завода-изготовителя.
В отделе у Резчикова этими вопросами раньше занималась ведущий инженер Люба Пеленичева,  участвовавшая во всех этапах разработки и приёмки аппаратуры. На киевской городской телефонной сети работала её сестра-близнец Соня, похожая на Любу, как две капли воды. Даже голоса у них были похожими. И когда Соня, выполнив поручение о выделении отделу физических цепей ГТС в аренду для проведения испытаний, звонила в институт и просила позвать к телефону свою сестру, то Саша Шурман обычно кричал Любе:
- „Пеленичева! Иди к телефону, поговори сама с собой!
Люба была очень добросовестным работником, но её сманили на киевский „Маяк”. И ошалевшая от командировок Люба туда сбежала с лёгким сердцем. Егор потом много раз жалел, что у него нехватило настойчивости и нахальства, чтобы добиться повышения Любе зарплаты на несчастную двадцатку. Вот теперь иногда приходилось дёргаться на запуск аппаратуры ДАТА самому, правда, это случалось довольно редко. Ну, а тут-то сам Бог велел -  почему же не побывать в таком славном городе, как Краснодар?
Туда они прилетели из Борисполя, небо над которым заволокли дождевые облака, на аэродроме вовсю разбойничал злобный ветер, На трапе к ТУ-134 все складывали свои зонтики и торопились поскорее юркнуть в салон лайнера. А в Краснодаре ярко сияло солнце, и лето было в полном разгаре.
Володя поселил их в центральной гостинице, которая, конечно, называлась, „Краснодар”, телеграф располагался на соседней улице. Пока Сергей читал инженерно-техническому персоналу лекцию о разработках, проводимых отделами киевского института, Егор занимался настройкой шести комплектов аппаратуры ДАТА-3.
Аппаратура прибыла в хорошем состоянии, ничего по дороге не растряслось, и он за 2 дня настроил и подключил к телеграфу 3 наиболее загруженных городских отделения связи. Выделенный в помощь ему электромеханик оказался парнем сметливым, и Егор не сомневался, что тот самостоятельно справится с настройкой и запуском остальных комплектов аппаратуры. После обеда в пятницу вместе с начальником телеграфа, Розиным Леонидом Леонидовичем, они двинулись на легковушке в Кабардинку, где у областного управления на берегу Чёрного моря был свой пионерский лагерь.
За окном мелькали населённые пункты с названиями Северная, Холмская, Абинск, Крымск, Армянск. Шоссе было не сильно загруженным, и расстояние в 143 километра они легко преодолели за 2 часа.
В лагерь приехали вечером, разместились поодаль от детских корпусов в одной из двух войсковых палатках, так знакомых Егору по временам своего пионерского детства. В другой палатке им быстро организовали роскошный ужин с шашлыками, под которые выпили они тогда порядочно, но утром морская вода, ещё не успевшая прогреться, быстро привела их в чувство.
После завтрака и осмотра лагеря, вид которого говорил, что принадлежит он организации, явно не бедной, они отправились в Геленджик, находившийся в 20 километрах. Поездили по городу, повалялись на пляже, в небольшом приморском ресторанчике отведали чудесные чебуреки и отправились обратно в Краснодар. Все уже порядком устали, и из дорожных впечатлений осталось у Егора в памяти одно место, где дорога пересекала широкий канал: там над административным зданием гидроузла привлекал внимание красочный плакат с надписью: „Течёт вода Кубань-реки, куда хотят большевики!”.
Как и надеялся Егор, молодой электромеханик не подкачал, и 2 оставшихся дня они ещё знакомились с Краснодаром и пили у Володи на даче домашнее вино. И после тёплого Краснодара было потом как-то неуютно, сыро и холодно, когда спускались по трапу самолёта в Борисполе. В Киеве в том году лето явно не удалось…
 На комиссию в Алма-Ату они летели с полуторачасовой остановкой в Минеральных Водах, где киевляне потолкались на привокзальной площади, выпив по стакану легендарной минеральной воды „Ессентуки-17”. Монотонно бубнило привокзальное радио, объявляя об отправлении автобусов в Пятигорск, Ессентуки и Железноводск, бегали, высоко подняв свои плакаты, агенты престижных санаториев, шумела толпа прибывших гостей, готовых лечиться и отдыхать при любой погоде. Первая декада ноября погодой явно не радовала и ничего хорошего не обещала.
В аэропорту „Алматы” было по-летнему тепло, их встречал автобус, присланный телеграфом, и через 25 минут киевляне уже размещались в гостинице „Алма-Ата”, находившейся в самом центре города; в 100 метрах от неё своими красочными афишами Казахский государственный академический театр оперы и балета завлекал прохожих на балет „Шурале”, телеграф располагался поблизости, а через 10 минут ходьбы можно было выйти к железнодорожному вокзалу.
Руководитель киевской команды Фёдор Карповский, он же заместитель начальника института, узнал, в каком номере живёт Клавдия Жердюк, прибывшая в первой половине дня, и отправился к ней узнать режим работы на следующий день.
Утром в 10 часов в кабинете главного инженера собралась вся комиссия, оказалось, что народу будет работать много, набегало где-то человек тридцать. Одних киевлян прилетело 6 человек, столько же было от львовского завода и конструкторского бюро, вместе с Клавдией прилетело 6 человек москвичей, включая Женю Дарилкина и Игоря Летвина от московского телеграфа; остальными были специалисты из заинтересованных министерств и ведомств. Егор был рад увидеть Боцаева, главного инженера Краснодарского телеграфа, и быстренько рассказал ему об основных характеристиках принимаемой аппаратуры.
К своему большому удивлению, Егор встретил среди членов комиссии своего однокурсника Хасена Есакова. Помнится, в Одессе на встрече по случаю 20-летия окончания института он был в чине подполковника. Теперь Хасен был уже настоящим полковником, служил в Уральском военном округе и здесь на комиссии представлял Министерство обороны. Они принялись было рассказывать друг другу о своих делах, но Жердюк потребовала внимания всех собравшихся, и работа началась.
Главный инженер телеграфа поприветствовал гостей, выразил уверенность, в успешной работе и объявил, что для работы комиссии выделено специальное помещение – учебный класс возле кабинета профкома, куда они сразу же перейдут, решив здесь начальные организационные вопросы. Он также предложил после обеда  провести небольшую экскурсию по телеграфу.
Жердюк зачитала приказ двух министров о проведении комиссии и представила её членов. Оказалось, что многие хорошо знакомы друг с другом и уже не раз встречались на приёмке промежуточных этапов разработки, а также опытных образцов аппаратуры ТВР. Затем Жердюк предложила проект плана работы комиссии и сроки.
Оперативно были организованы 3 рабочие группы: первая – по проверке соответствия параметров аппаратуры требованиям технического задания, вторая - рассмотрение протоколов измерений за весь период линейных испытаний и третья – вопросы технической эксплуатации и технико-экономической эффективности. Карповский быстро растолкал своих сотрудников по рабочим группам, а Егор, как всегда, взял на себя подготовку акта сдачи-приёмки.
В учебном классе он присел у небольшого столика, стоящего у окна, положил на него лист бумаги, в верхних углах написал „УТВЕРЖДАЮ”, фамилии министров; ниже, в середине листа  вывел слово „АКТ”. Всё, теперь самое важное сделано - работа начата, а всё дальнейшее –  это уже дело рутинной техники.
На экскурсии, проведенной по цехам телеграфа, Карповский с удовлетворением хмыкал, видя в тональном цехе родные стойки ТТ-17-п3, ТТ-48 и ТТ-144. В дальнем углу ютилось несколько комплектов аппаратуры ТНТ-6 для внутриобластной связи. И подумать только, ведь всё это когда-то было задумано, разработано, выстрадано, создано, испытано и внедрено на сети им и его подчинёнными!
На самом видном месте красовалась стойка комплекса ТВР, которую сразу же обступила комиссия. Карповский подробно рассказал о её особенностях и продемонстрировал, как аппаратура обслуживается с помощью контрольно-испытательной панели (КИП), позволяющей с помощью цифровой тастатуры подключаться к основным контрольным точками любого блока.
Главный инженер, не без гордости, рассказал, что 2 года назад на телеграфе была пущена в эксплуатацию координатная телеграфная станция прямых соединений фирмы „Никола Тесла” на 2 тысячи точек подключения. В настоящий момент к телеграфу была подключена тысяча абонентов „с хвостиком”, около 90 городских отделений связи, действовали 45 магистральных и 15 областных направлений связи. Среднесуточный обмен равен 182 тысячи телеграмм.
В начале этого года ввели в эксплуатацию аппаратно-программный комплекс „Телеграф” на базе мини-ЭВМ „Электроника-НЦ-32”; тем самым автоматизирована обработка транзитных телеграмм и высвобождены 3 десятка телеграфистов, как в самом узле, так и в конечных пунктах телеграфной связи. На всех связях теперь установлены рулонные телеграфные аппараты F-2000 производства ГДР или отечественные телеграфные аппараты РТА-80. Успешно действует цех фототелеграфной связи и передачи газетных полос. В общем, это был неплохой телеграф с достаточно квалифицированным персоналом.
Работа комиссии проходила в знакомом привычном ритме, отзывы об аппаратуре были хорошими, а те замечания, которые были собраны рабочими группами, были несущественными и легко устранимыми. Поэтому все иногородние члены комиссии в ближайшее воскресенье с удовольствием поехали на экскурсию по городу.
Их провезли по главным улицам столицы, показали мемориальный парк, посвящённый памяти 28 героев-панфиловцев, дивизия которых была сформирована в Алма-Ате. Всем гвардейцам, оказывается, было присвоено звание Героев Советского Союза. К памятнику генералу Панфилова члены комиссии положили заранее припасённые цветы.
Затем экскурсовод провёл их к следующей местной достопримечательности – Вознесенскому кафедральному собору, возведённому в 1904-1907 годах инженером А.П.Зенковым. Собор высотой около 54 метров был сооружён из стволов просмоленной, двухгодичной выдержки, тянь-шаньской ели. Внутреннее убранство храма изготовлялось в художественных мастерских Москвы и Киева. Изумительный иконостас был выполнен художником Н.Г. Хлудовым.
Поскольку Алма-Ата находится в зоне повышенной сейсмической активности, при строительстве храма были использованы оригинальные строительные решения, гасящие удары стихии; кроме того, по словам экскурсовода, фундамент собора покоился на огромном количестве тюков шерсти.
Всё это вместе взятое спасло храм от разрушения во время сильнейшего землетрясения в 1910 году, когда почти все здания, расположенные рядом, превратились в груды развалин. Экскурсовод утверждал, что собор тогда чуть ли не подпрыгивал, но выстоял. Сам строитель А.П. Зенков, по этому поводу писал: что „при грандиозной высоте он (собор) представлял очень гибкую конструкцию. Колокольня его качалась и гнулась как вершина высокого дерева, и работала как гибкий брус”.
От собора экскурсионный автобус отправился к знаменитому спортивному комплексу „Медео”, расположенному в одноименном горном урочище речки .Малая Алматинка, на высоте 1690 метров над уровнем моря. Увиденная экскурсантами панорама комплекса завораживала своим великолепием. Его построили в 1969 -1972 годах, и он считался самым высокогорным стадионом в мире, рассчитанным на зимние виды спорта.
Экскурсовод рассказал, что площадь искусственного ледового поля составляет около 10 тысяч квадратных метров, а для приготовления льда под ареной было проложено почти 170 километров труб, по которым подавался хладоноситель. С гордостью он сообщил, что проектировщики и строители этого уникального спортивного сооружения получили Государственную премию.
Комиссия работала слаженно и дружно, особых споров при обсуждении результатов не возникало. Резчиков, просидев без сна полночи, свёл в единый акт все материалы, представленные тремя рабочими группами, отдал на печать, и, наконец, акт был подписан.
Результаты работы были приняты с отличной оценкой, аппаратура передавалась телеграфу Алма-Аты на опытную эксплуатацию. Уже был готов перечень незначительных поправок, который необходимо было внести в конструкторскую документацию, после чего львовский завод мог приступать к изготовлению установочной партии аппаратуры ТВР. Главный инженер Краснодарского телеграфа Володя Боцаев сказал, что их телеграф готов установить у себя первые образцы установочной партии комплекса ТВР. Ну, а Резчикова и Тарханова он персонально пригласил в Краснодар, сказав, что им будут рады в любое время.
Успешная работа комиссии завершилась получасовым фуршетом и не менее успешным походом на местный базар, где москвичи и киевляне накупили знаменитых алма-атинских яблок „апорт” и мёда, собранного пчёлами на горных пастбищах. Прощай, гостеприимная Алма-Ата!
А в декабре, словно снег на голову, обрушились известия, что в тихой, уютной Алма-Ате состоялись массовые студенческие демонстрации под антирусскими лозунгами, сопровождаемые поджогами магазинов и автомобилей. Поводом для них послужило снятие с поста первого секретаря ЦК Компартии Казахстана Д. Кунаева, соратника Л. Брежнева, руководившего республикой в течение почти трех десятилетий. В нарушение существовавшей традиции (когда первым секретарём партийной организации в республике обязательно было лицо коренной национальности, а вторым секретарём обычно „избирался” русский), в Казахстане руководителем „избрали” бывшего секретаря Ульяновской областной партийной организации Г.Колбина, присланного по рекомендации Политбюро.
Первым его заявлением было, что он обязательно выучит казахский язык. Но в Алма-Ате на это мало кто обратил внимание. В прессе начали циркулировать материалы о „казахском национализме”, а дружба народов, на которой покоился фундамент Советского Союза, дала первую трещину.
На фоне этих небывалых событий никто почти не заметил крушения двух поездов вблизи Знаменки, в котором погибло 40 человек.
Но и на этом Огненный Тигр не успокоился: в середине декабря стало известно о пожаре на теплоходе „Туркмения” в Японском море, на борту которого находилось 300 детей. Информационные агентства многих стран сообщали, что пожар вспыхнул в 60 милях от берега, его причиной был разрыв топливопровода. В результате этого дети около двух часов провели в ночном море на спасательных шлюпках при трехбалльной волне. Все они были благополучно спасены, но погибли 2 члена экипажа.
Продолжала бушевать и кадровая чистка: на пенсию „ушли” министров: Полякова (автомобильная промышленность), Ломейко (цветная металлургия), Славского (среднее машиностроение), Ващенко (торговля), Буренкова (здравоохранение). Сняли с работы председателя Комитета кинематографии Ермаша, а также первого секретаря Новгородского обкома партии.
Вместо престарелого академика Александрова президентом Академии наук СССР был избран Марчук. А сама Академия теперь жила радужными надеждами, что мятежный академик Андрей Сахаров, которого вернули из семилетней ссылки в городе Горьком, снова займётся научной деятельностью.
И в потоке всех этих ошеломительных новостей мало кто заметил, как на девяносто втором году ушёл из жизни Вячеслав Михайлович Молотов. который с 1930 по 1941 годы был руководителем Совета Народных Комисаров Советского Союза.
Да, не простым выдался этот Год Огненного Тигра и кометы Галлея!

13
Наступивший Год Зайца, животного миролюбивого, скептики называли не иначе, как Годом „Ну, погоди!”. Перестройка так бушевала по стране, что кое-кто предвещал ей перерастание в перестрелку.
Егору такие предсказания казались вздорными. Ему искренне было жаль партийного вожака института, которого в райкоме совсем задолбали непрерывными совещаниями, „ценными” указаниями и призывами к скорейшей перестройке в деятельности партийной организации института. Проболтавшись в райкоме с полдня, секретарь по возвращению собирал очередное партбюро института и призывал учиться слушать широкие массы трудящихся, даже если они ещё не умеют толком говорить. Надо, мол, критически относиться к публикациям в прессе: вон, совсем недавно в одной газете разместили политически незрелую карикатуру: стоит мужик, развёл руки и говорит: „А мой сосед ещё не перестроился! Говорит, что кирпича не достал!”. Вот и пойми теперь, кто перестроился, а кто в очередной раз просто переокопался или перекрасился!
Январским морозным утром, едва Егор успел раздеться, в кабинете появился Рязанов, подмышкой у него торчали 2 номера журнала „Новый мир”. Егор сразу же полез в свою рабочую сумку и отдал приятелю два номера журнала „Знамя”. У них была своеобразная специализация: Рязанов уже который год выписывал „Новый мир”, и дома у него на книжном стеллаже для этого была отведена специальная полка, журналы тут собрались лет за десять.
А Егор каждый год заказывал разное, перебирал на вкус – то „Знамя”, то „Неву”, то „Октябрь”. По институту между сотрудниками шёл оживлённый обмен различными изданиями, индивидуально выписывать их все было бы чересчур накладно для семейных бюджетов.
В далёком 1964 году Егору попался на глаза стишок такого содержания:
Отречёмся от „Нового мира”,
Убежим из развратной „Москвы”
И восславим вождя и кумира
В „Октябре”, на страницах „Невы” [25].
Да, бурные тогда были литературные баталии, за которыми с неослабевающим интересом следили читатели, поддерживающие журналы с разнополярными точками зрений на события совсем недавнего, противоречивого прошлого страны!
А теперь во всех журналах интересного материала было навалом, они активно соревновались в публикации произведений на животрепещущие темы, возможность прикоснуться к ним и давала эта перестройка. Егор с Дианой уже потеряли счёт всему тому, что они прочитали. Когда в конце года прикинули список новинок, то сами удивились – и как только время нашлось, чтобы всё это осилить? Но ведь было, что читать! Выглядел список очень солидно, и чего тут только не было:
Даниил Гранин „Зубр” (журнал „Новый мир” - „НМ”), Михаил Шатров „Брестский мир” („НМ”), Анатолий Рыбаков „Дети Арбата” (журнал „Дружба народов” - „ДН”), Владимир Дудинцев „Белые одежды” (журнал „Нева”), А. Платонов „Котлован” („НМ”) Тендряков „Покушение на миражи” („НМ”), Анатолий Ким „Остановка в августе” („Знамя”), Булат Окуджава „Искусство кройки и шитья” („Знамя”), Василий Гроссман „В большом кольце” („Знамя”), Николай Гумилёв „13 стихотворений” („Знамя”), Сергей Есин „Временитель” („Знамя”), В.Селюкин, Г.Ханин „Лукавая цифра” („НМ”)”, В.Шубкин „Бюрократия” („Знамя”), Николай Шмелёв „Пашков дом” („Знамя”) и „Авансы и долги” („НМ”), В.Лакшин „Стихи и судьба” („Знамя”), И.Герасимов „Стук в дверь” (журнал „Октябрь”), Василий Белов „Всё впереди” (журнал „Наш современник“) и „Кануны” („НМ”), Александр Твардовский „По праву памяти” („НМ”), Юрий Трифонов „Исчезновение” („ДН”), Сергей Каледин „Смиренное кладбище” („НМ”), Юрий Щербак „Чернобыль” (журнал „Юность”), Н.Вильмонт „Борис Пастернак” („НМ”), Анатолий .Азольский „Степан Сергеевич” („НМ”) и „Затяжной выстрел” („Знамя”), Михаил Исаковский „Сказка о Правде” („Знамя”), Виктор Конецкий „Никто пути пройдённого у нас не отберёт” („Нева”), В.Карпов „Полководец”, Виктория Токарева „Пять фигур на постаменте” („Октябрь”), Варлам Шаламов „Двадцатые годы” („Юность”), Юрий Поляков „Сто дней до приказа” („Юность”), А.Битов „Пушкинский дом” („НМ”), Игорь Клямкин „Какая улица  ведёт к храму?”(„НМ”), Е.Драбкина „Раздумья в Горках” („НМ”).
Конечно, среди этого списка были безусловные (как бы теперь сказали) бестселлеры. Чего стоили, например, такие произведения, как „Зубр”, „Брестский мир”, „Белые одежды”.
А по поводу „Детей Арбата” оживлённо говорили даже в приёмной министра, где лощёный первый помощник, весь из себя, рассказывал содержание трём секретаршам, лениво отвечающим на звонки по городским телефонам. Задание на загранкомандировку для утверждения министром он взял у Егора только тогда, когда полностью выговорился.
Журналы с произведением Рыбакова читали даже в полутёмном, до отказа забитом автобусе № 24, в котором Егор возвращался вечером в гостиницу „Заря”. И пока автобус продирался через бесчисленные проезды Марьиной Рощи, как-то сама по себе сложилась краткая стихотворная рецензия:

Автобус – явно не читалка,
Удобств особых в давке нет:
Читать мешают перепалка
И тусклый, как в сортире, свет.
Дрожит журнал перед глазами,
Очки пытаются удрать,
Мечтаю, стиснутый мешками,
„Детей Арбата” дочитать.
Мне их судьба небезразлична,
Хоть и известна наперёд,
Как пострадает каждый лично,
И оболванится народ…

А сейчас, пообещав через день принести ему 2 номера журнала „Юность”, Рязанов задумчиво констатировал:
- Да, размахнулись „толстые” журналы, набрали силу! Теперь почти никто за книгами не фанатирует! А помнишь, сколько было шуму лет 10 тому назад, когда интересные книги можно было только за макулатуру купить? Как сейчас помню, сдаёшь 20 килограмм бумажного утиль-сырья, разный там картон, старые газеты и журналы, „Краткий курс истории ВКП (б)”, кстати, очень редкая и ценная теперь книга, и получаешь талончик на покупку Штильмарка или очередного Дюма. Первой книгой была „Женщина в белом” Уилки Коллинза…
- Да на эту тему даже был анекдот, - откликнулся Резчиков:
Пограничники задержали негра и спрашивают:
- Ты чего к нам в страну с мешком старой бумаги прёшься?
А тот отвечает:
- Я слышал, что у вас за двадцать килограмм дают белую женщину. А я еще неженатый!
- Ох, как тогда здорово размахнулись! - сказал Сергей, - Какие очередищи в пункты приёма макулатуры были! Я ещё помню такую карикатуру: тянутся две очереди, одна покороче – сдавать бутылки, другая подлиннее – сдавать макулатуру. В конце очередей стоят соответственно алкаш и очкарик, и оба крутят пальцем у лба. А что ты хочешь, я читал, что по этой программе были выпушены книги 117 наименований! Во всех пунктах висели плакаты, что 60 килограмм макулатуры спасают от вырубки одно дерево. Ты какие книги тогда купил за макулатуру?
- Всю серию „Проклятые короли” Мориса Дрюона, - ответил Резчиков, - потом из Дюма - „Двадцать лет спустя”,  „Десять лет спустя”, „Королеву Марго”, „Графиню де Монсоро”. Были ещё „Племянник короля” Мариана Брандыса, Жорж Сименон, „Шерлок Холмс” Конан Дойля, что-то ещё, но уже не помню, что…Ну, и конечно, „Женщина в белом”! Это – святое!
- Ну, у меня почти то же самое, - кивнул Сергей и направился было к двери, но потом остановился и сказал:
- А ты знаешь, газета „Советская культура” сообщила, что вновь, после 10-летнего перерыва для простой публики открыли свободный доступ на твоё любимое Новодевичье кладбище. Как ты его называл? Исторический музей под открытым небом, прочно закрытый для широкой публики? Кажется, так…Видишь, а теперь вот взяли и опять открыли, даже экскурсии водят! Мелочь, конечно, но приятно. Кстати, о мелочи:
Армянское радио спрашивают:
- Может ли мелочь вызвать ужасные последствия?”
Армянское радио отвечает:
-  Может, если до последствий осталась всего лишь мелочь!
- Ну, ладно, я побежал, - толкнул двери Сергей и вышел из кабинета.
Егор подумал, что если кто и выиграл от горбачёвской перестройки, так это писатели. Сколько их писало свои труды „в стол” и откладывало в долгий ящик, не надеясь когда-нибудь их опубликовать. А теперь – словно плотину прорвало, Уже вон  даже такой пропагандист, как Бовин, кажется, в „Комсомолке” двинул мысль, что, мол, то ли мы строили все эти 70 лет? На страницах газет в ходу было изречение Уинстона Черчилля: „Капитализм – это неравномерное распределение блаженства, а социализм – равномерное распределение убожества”.
Ведь в последние годы у нас, граждане дорогие, оказывается, застой жуткий был! Косность душила! А сколько новых лагерных историй теперь появилось? И снова заполыхала тема культа личности, развенчания вождей партии и государства, косной административно-командной системы, развращённых властью чиновников-аппаратчиков. Конечно, в большого человека труднее промахнуться…Кое-кто к перестройке, гласности и буйно расцветающему плюрализму мнений относился скептически: мол, цепь удлинили, гавкать разрешили сколько угодно, а миску – отодвинули. Вот и вся перестройка…
По утрам на длинных пешеходных маршрутах на работу все эти мысли лезли в голову и укладывались в прокрустово ложе стихотворных форм:
 
Как время мнение меняет
О наших целях и делах,
Противоречия стирает,
Согласье обращает в прах.
Вершит суровый суд кумирам,
И что-то с памятью творит,
И кто недавно правил миром –
Глядишь, сегодня позабыт.
Одних свергает с поднебесья,
Круша прижизненный гранит,
Других, хулу сменяя лестью,
Уже в гробу благодарит.
Слова любые бледной тенью
Увянут, как цветы в венках,
А суть сиюминутных мнений,
Как пыль рассеется в веках.
И орденов блеск благородный,
Хоть их навешай до пупа,
Не скрасит в памяти народной
Косноязычного шута.
Ну, а дальше получалось такое:
„Не сотвори себе кумира!” –
Кто только нам ни говорит.
Наверно, с основанья мира
Неважно с этим обстоит.
Душе от гнёта нету спаса,
Сквозь толщу тёмную веков
На нас глядят с иконостаса
Глазищи строгие богов.
И чтоб сомненьем не размылся
Ученья их могучий дар,
Над тем, как мыслим, потрудился
Поп - православный комиссар!
Во славу идолов небесных
И их наместников земных
Молитвы пелись, гимны, песни,
Как будто песен нет иных.
Казалось, это всё уйдёт
По воле нашего народа,
Вовеки не пересечёт
Рубеж семнадцатого года.
Иль горький привкус жизни новой,
Или привычки прежних дней.
И вот уж мы опять готовы
К обожествлению вождей.
Нам, по иллюзии момента,
Казалось, будет жить в веках
Усатый образ – в монументах,
Картинах, бюстах и стихах.
Известно всем, что дальше было,
Не скажешь куцею строкой,
Как нас душило, мяло, било
Самодержавною рукой.
Урок нам дали лет на сорок,
А прозревали мы - не раз,
И в прежний раж впадали скоро,
Лишь обновив иконостас.
Нам столько раз лепила пресса
Портрет радетеля-вождя,
Слугу народа и прогресса –
Чтобы… обгадить, погодя.
Пусть отрицаньем отрицанья
Жизнь объясняет диамат,
Нам, с нашим опытом познанья,
Стал этот довод слабоват.
Но с каждым годом всё виднее,
Как фальши сыпется труха,
Кто был гигантом, кто – пигмеем,
Хоть был любой - не без греха.

Стихи складывались, словно на заказ, к какой-то совсем не светлой дате, от них уже никак нельзя было отбиться:

Никто лучше нас не прославит
Стоящих у власти вождей,
И господом-богом представит
Отнюдь не безгрешных  людей.
А позже, когда похороним,
Стандартные молвив слова,
Мы всё ему, ироду, вспомним -
Уже через год или два.
Мы вновь городам и посёлкам
Их прежнее имя вернём,
И кой-кого (ради потомков!)
Недобрым словцом помянём.
Ненужными станут цитаты
Из экс-гениальных речей,
И скоро найдём виноватых,
Свернувших с победных путей.
Уверенно сменим портреты,
Всегда попадая в струю,
В ответственейших кабинетах
Продолжим карьеру свою.
А музе по имени Клио
Укажем, что надо забыть,
И ловко, как в фокусе Кио,
В историю ложь протащить.

Господи, сколько же времени было убито на пустопорожних партийных и профсоюзных собраниях, на которых многократно бормотались общеизвестные истины и брались ни к чему не обязывающие обязательства по социалистическому соревнованию. А ведь всё это было, совсем недавно было...

Мне жаль отсиженных собраний,
До дыр отзубренных статей,
Весь этот мусор псевдо-знаний
И указаний лже-вождей.
Мне жаль потраченных усилий,
Укравших лучшие года:
Ведь всё, чем жили, что учили
Лишь было правдой иногда.
 
Получалось, что развенчание героического прошлого страны в горбачёвскую перестройку двигалось с более широким охватом, чем в хрущёвскую „оттепель”. И невольно охватывало беспокойство о потере нравственных ориентиров, о том, что там дальше выкинет наша жизнь за следующим идеологическом поворотом:

Что отличает взрослых от детей?
Как объяснить бы это в двух словах?
Мне кажется: чем дальше, тем сильней
Нас с каждым днём охватывает страх.
Нам кажется, что жизнь уже прошла,
Что светом день не разгорится вновь,
Чтобы с ума планета не сошла,
Рекою бурной не пролилась кровь.

А перестройка шагала себе дальше. На центральном телевидении появилась интересная пятничная программа „Взгляд”, в которой активно участвовали молодые тележурналисты Владислав Листьев, Александр Любимов, Дмитрий Захаров, Александр Политковский, Владимир Мукусев. Владимир Молчанов раз в месяц в ночь с субботы на воскресенье выходил в эфир с интересной программой „До и после полуночи”. Её с интересом смотрела вся страна и с нетерпением ждала очередной встречи с ведущим передачи.
Как вспоминал потом Молчанов: „Поскольку зрителю больше ничего не предлагалось, то нас смотрела вся страна. Потом мы поняли, что раз мы единственные — у нас есть шанс сказать то, что хочется сказать, то, о чём на советском телевидении никогда не говорилось. Но тогда сенсациями становились, в основном, исторические разоблачения”…..

14
Морозным утром, когда Егор в кабинете вычитывал гранки своей статьи с множеством соавторов, включая начальника института и его заместителя, зазвонил телефон. Голос, несомненно, принадлежащий интеллигентному человеку, после пожелания доброго дня, переспросил, можно ли переговорить с начальником отдела Резчиковым. Когда Егор ответил, что он слушает, звонивший сказал:
- Это Вас Ярецкий беспокоит…
Егор удивился: с чего бы это автор многочисленных статей по истории отрасли, который часто печатался в журнале „Электросвязь”, вдруг ему звонит. Он уже собрался было лестно отозваться о последней статье Ярецкого о том, кто же всё-таки изобрёл радио – Александр Степанович Попов в глухую эпоху самодержавия, или Гульельмо Маркони, – как голос в трубке закончил своё представление:
- …из Министерства иностранных дел Украины. Меня зовут Эдуард Михайлович. Нам пришло письмо Павла Викторовича Гаврилюка из миссии в Женеве, и нужно побеседовать на известную Вам тему. Мы могли бы с Вами встретиться, предположим, завтра?
Егор на несколько секунд задумался (ну, теперь начнутся „проверки на дорогах”!), а потом ответил:
- Да, конечно! Куда и когда я должен подойти?
- В наше здание на улице Карла Либкнехта, напротив „Шоколадного домика”, завтра, к часам трём. Вам это подойдёт? Покажете паспорт и мимо постового милиционера проходите в серый корпус на второй этаж, комната 14.
- Хорошо, завтра в три я у Вас буду, - согласился Егор.
- Тогда - до встречи, - попрощался Эдуард Михайлович и положил трубку.
„Итак, машина завертелась, и из неё уже поздно было выскакивать. Сам этого захотел…Всё, теперь готовься всякие „анализы” сдавать в «конторе глубокого бурения»” – подумал Егор. Он решил Диане пока ничего не говорить - после встречи уж точно всё должно проясниться, а сейчас зачем теряться в лишних и пустых догадках.
В назначенное время он прибыл в украинский МИД и нашёл требуемую комнату. Его встретил высокий худощавый мужчина, ещё достаточно молодой; костюм его, из тёмно-серой ткани, был выше всяческих похвал. Эдуард Михайлович уселся с ним за маленький столик у окна и попросил рассказать о себе – ну, что-то вроде  автобиографии.
- Павел Викторович пишет, - сказал Ярецкий, вертя в руках затейливую авторучку с изображением глобуса, - что Вы владеете английским и французским языками. Вы можете о себе рассказать на одном из этих языков?
- Боюсь, что Павел Викторович мои знания французского сильно переоценил. Мне французского хватает только для бытового уровня, да и то не во всех ситуациях. А вот английский для меня особой проблемы не составляет, - сказал Егор и далее перешёл на английский:

I was born in the city of Rzhev in the family of doctors. Except for me in family there were senior brother and sister. During the war father came to the front, the brother has left for Sevastopol to enter for military-naval school, and we were evacuated in the Sverdlovsk area. After war we have moved to the father to Southern Sakhalin, to Sokol settlement. In 1948 father, the military doctor, has been transferred to Odessa. There in 1956 I graduated from the secondary school № 57 by name of the Soviet Union Hero Alexander Orlikov, with a silver medal. I went to institute which graduated in 1961 with a distinction diploma. A speciality - the radio communication engineer. Now I am working as the chief of a scientific department, Cand.Tech.Science, the senior scientific employee. My father, retired colonel, have died and buried in Odessa. My mother, the physician, now is a pensioner. My brother was missing at the front. Wife Diana has finished the institute together with me, now works as the teacher in technical communication college. Daughter Marina has finished training at faculty of cybernetics of the Kiev state university [26].

Ярецкий слушал его внимательно, а когда Егор закончил свой рассказ, сказал:
- Ну, совсем неплохо, только в начале чувствовалась некоторая скованность, а уже к концу своего повествования Вы разговорились. Вот только слово „cybernetics” произносится не как „кибернетик”, а „сайбернетик”.
- Да, - согласился Егор, - мне, когда я приезжаю в Женеву, требуется день-два, чтобы адаптироваться в англоязычной середе…
- Понимаю Вас, - сказал Ярецкий. – Я уже сижу тут 2 недели, оформляюсь на новое место, одним словом – ротация, так ловлю себя на мысли, что уже немного истосковался по английскому языку.
Затем он подробно расспросил Резчикова о том, что он делает в Женеве и с какого времени туда стал ездить, Исчерпав свои вопросы, Ярецкий вытянул из ящика стола анкету и попросил Егора её заполнить. Когда работа была закончена, Эдуард Михайлович сказал:
- Думаю, что через 2-3 дня будет собеседование с нашим высоким руководством, так что постарайтесь отшлифовать свой рассказ. Я Вам позвоню! Кстати, когда Вы снова собираетесь в Женеву?
Егор ответил, что их комиссия ИК-IX планирует провести заседание в период с 28 мая по 10 июня. Ярецкий сказал, что за оставшееся время они смогут всё быстро решить, хотя было непонятно, о чём именно идёт речь. Он позвонил Резчикову лишь на следующей неделе, когда Егор уже начинал подумывать, что про него забыли.
Встреча с ответственными персонами министерства состоялась в небольшом зале, обшитом деревянными темными панелями. Да и в самом зале было темновато, и возникало ощущение, что здесь, в этом помещении, словно перенесённом из дореволюционной эпохи, здорово экономят электроэнергию.
Всё убранство зала чем-то напоминало аристократическую столовую Дома архитекторов в Ленинграде, где они с Юрой Тархановым обедали, когда приезжали в командировку и крутились в здании старого телеграфа на улице Союза Связи. За длинным дубовым столом сидели 5 человек, и к своему удивлению, Егор одного из них узнал: фамилия этой важной персоны была У-ко.
Впервые эту фамилию он услышал от Владислава Старичева, который однажды хмурой октябрьской субботой во второй половине дня повёз их с Карповским на швейцарский бальнеологический курорт Ивердон на берегу озера Невшатель, расположенный в 90 километрах от Женевы. Владислав рассказал им, что курорт славится своими серными и магниевыми термальными источниками, температура воды которых составляет 29 градусов. Сюда приезжает множество народу, страдающего целым букетом заболеваний: горло, бронхи, невриты, всевозможные невралгии, ортопедические заболевания, тяжёлые последствия травм и переломов.
Старичев подрулил к оздоровительному центру „Гранд-отель де Бан”, отыскал место на переполненной автомобильной стоянке и повёл друзей в комплекс, чем-то напоминающий дворец водного спорта. Он куда-то сбегал купить билеты стоимостью по 13 франков и потом завёл киевлян в просторный зал с множеством вместительных металлических шкафчиков и удобных скамеек. Здесь надо было раздеться, одеть плавки, которые Владислав предусмотрительно им захватил из  дома. Карповский с Егором в смущении переглянулись: у них с собой были бумажники с заграничными паспортами и деньгами. Но Старичев, видно, уже был готов к такой реакции:
- Ребята, не волнуйтесь! – сказал Владислав. - Я знаю, что вас беспокоит… Смело оставляйте всё своё добро в шкафчиках.  Видите, какие тут в них хитроумные замки? Ключи одеваете на руку, у них удобный браслет – не потеряются в бассейне. Насколько я знаю, здесь, в этом центре ещё не было ни одного случая, чтобы что-то у кого-нибудь  пропало! Я сюда даже У-ко привозил из нашего МИДа, мы с ним часа два в бассейне отдыхали. Да и не только с ним…
Они тогда вдоволь наплавались в открытом бассейне, вода в котором была подогрета до 34; С, попробовали гидромассаж, посидели в джакузи и снова нырнули в бассейн под мелкий осенний дождичек. Там поплавали ещё  10 минут, а потом Владислав  потащил их в душ, уверяя, что вода в бассейне радиоактивная, и надо быть осторожным. Они в тот раз с У-ко слишком долго в ней бултыхались и потом минут 20 приходили в себя – сердце прыгало, как после забега на длинную дистанцию.
Позже у себя в офисе, когда Карповский с Егором в перерыве заседания ИК-IХ заглянули к нему на чашку кофе, Владислав показал им фото, где они с У-ко были засняты перед входом в здание Международной организации рядом с известным памятником Вучетича…
А теперь, изредка поглядывая на У-ко, Егор бойко отбарабанил свою автобиографию. После этого один из присутствующих, на хорошем английском языке стал расспрашивать его, где и как он учил английский язык, и какие задачи решает  советская делегация при работе в ИК-IX Международной организации.
Егор подробно рассказал о том, какие международные стандарты были приняты организацией на основании вкладов Советского Союза. Слава Богу, здесь было, чем похвастаться, и он с удовольствием перечислил Рекомендации R.102, R.103, R.105, R.111 и R.112, принятые за последние 10 лет. Кажется, на высокий синклит это произвело должное впечатление. Всё собеседование длилось около 25 минут, и, наконец, Егора отпустили. Вышедший вслед за ним Эдуард Михайлович сказал, что позвонит ему завтра после обеда.
На другой день Ярецкий позвонил и сказал, что кандидатура Егора для работы в Международной организации одобрена, и ему надо приехать в МИД, чтобы заполнить специальную анкету. Встретились они в МИДе после обеда, и Егор получил анкету с хорошо знакомой эмблемой Международной организации в Женеве. Прочитав заполненную анкету, Ярецкий задержался на одном пункте и пробормотал:
- Да, жалко, что Вы по национальности - русский, а не украинец…Но, впрочем, это, наверно, всё-таки не так важно! Будем теперь толкать эту бумагу вперёд…
Спустя неделю он позвонил Резчикову и снова призвал его к себе. Когда Егор появился в комнате № 14, Ярецкий, усадив его за знакомый столик, сказал:
- Ну, Ваши бумаги ушли в Женеву…Теперь будем ждать ответа. Когда поедете туда в командировку, я Вам скажу, к кому там из Personal department надо будет подойти [27] . Но для подстраховки, посмотрите, пожалуйста, вот эти материалы. Вы такую организацию – ИНМАРСАТ  - знаете?
Егор ответил, что знает: в их комиссии ИК-IX они изучали ряд вкладов полученных от ИНМАРСАТ. Речь в них шла об организации на морских судах каналов службы Телекс с использованием услуг выделенного геостационарного спутника, запущенного специально для этой организации. На эту связь возлагались особые надежды в случае критических ситуаций на море, в которые могли попасть морские суда. Прежние системы радиосвязи часто не обладали требуемой дальностью, надёжностью и готовностью.
В системе ИНМАРСАТ обеспечивалась также высококачественная телефонная связь и передача данных со скоростями до 2400 бит/с. Позднее скорость передачи данных была существенно увеличена. Во вкладах на ряде фотографий были показаны специальные антенны в виде белого цилиндра, накрытого сферическим колпаком; потом в Одессе, гуляя возле морского вокзала, Егор легко узнавал их на палубах судов, стоящих у причала.
- На работу в их головной офис, который находится в Лондоне, сейчас объявлен конкурс на имеющиеся вакантные должности. И мы тут посоветовались и решили, в качестве подстраховки с Женевой, попробовать протолкнуть Вас и туда. Что Вы на это скажете?
„Боже, у них же там левосторонне движение!” – почему-то в первый же момент подумалось Егору. - „Того и гляди, что в первый же день на улице задавят! А на автомашине там вообще нельзя будет ездить”.
И хотя с того момента, когда он получил автомобильные права в одесском институте, прошло уже чуть ли не 26 лет, а за руль он практически так и не садился, Егор подумал, что в таком гигантском городе, как Лондон, без автомобиля, ну, просто никак не обойдёшься. Вот и будешь всё время не на той стороне ездить, если вообще к этому привыкнешь…
Немного подумав, он сказал Ярецкому:
- Ну, давайте попробуем и этот вариант!
А сам почему-то подумал о ситуации, когда гонки надо устраивать аж за двумя зайцами, и результат здесь, наверно, будет, как в народной пословице. Тем не менее, он заполнил ещё одну анкету и заметил, что она не слишком-то отличается от той, над которой он пыхтел, готовя бумагу для Женевы. Видно, у них там „за бугром”, в международных организациях, всё уже давно отработано для таких случаев.
Спустя несколько дней после посещения МИДа Егора в коридоре возле дверей спецчасти встретил начальник института.
- Ну что, Егор Сергеевич, собираешься, как говорят теперь, „намыливать” из института? Я вот сейчас на тебя объективку куда надо подписывал! – сказал ему с улыбочкой Королько.
- Иван Викторович! Да ведь это всё - бабушка надвое сказала! У москвичей своя команда для этих случаев имеется… Я уже раз в такой ситуации был: готовился с кучей вкладов на заседание ИК-IX в Женеве, а поехал туда какой-то протеже Бруннера! Так что всё это только вроде меморандума о намерениях, как теперь дипломаты говорят.
- Ну, смотри, не сдавайся! Я за тебя рад буду. Да и коллектив у тебя мощный, и замена найдётся достойная, - похлопал Егора по плечу Королько и зашагал по коридору в свою приёмную.
Теперь оставалось только ждать известий, и гадать, кто отреагирует скорее: Женева или Лондон? До собрания в Женеве оставался месяц с „хвостиком”, на дворе апрель уже катился к концу, а длинная зима, нудная, как перестройка, похоже, не собиралась отступать. Как всегда приходилось надеяться, что погода образумится после ленинского субботника. Но если раньше такой субботник при плохой погоде быстро можно было свернуть, в темпе помахав мётлами и пошкрябав лопатами на улице вокруг института, то теперь такой номер не „проходил”
Дело было в том, что Иван Викторович развил бурную деятельность и добился своего: у него была „id;e fixe” [28] - строительство для института собственного здания. Ведь в здании на Соломенской, 3, НИИ, которым руководил Королько, был как бы „в прыймах” у проектного института, являющегося держателем титула. Все задумки по перепланировке помещений отделов и лабораторий нужно было согласовывать с соседями, а кланяться кому-либо Королько, бывший когда-то заместителем республиканского министра, не любил. Вот и добился в Москве согласия и финансирования на строительство отдельного здания. И площадка была хорошая, совсем недалеко, на Соломенской, 13, рядом с недостроенным зданием опытного производства отраслевого уровня.
Теперь там в ускоренном темпе возводилось довольно сложное сооружение из трёх зданий. Первое из них имело 2 этажа и плавно переходило в накрытый куполом актовый зал и столовую, рядом торчал поставленный „на попа” 13-этажный корпус, похожий на гигантский спичечный коробок. Перпендикулярно от двухэтажного здания отходил длинный коридор, который упирался в четырёхэтажное здание, предназначенное для размещения опытного производства.
Вся эта стройка тянулась уже второй год, и туда из лабораторий института часто забирали сотрудников на всякие грязные подсобные работы. Ну, а на ленинский субботник уже сам Бог велел выходить дружным коллективом института и активно трудиться, перетаскивая увесистые железобетонные балки, блоки кирпичей, водопроводные трубы, облицовочную плитку, деревянную опалубку и строительный мусор. Вкалывать приходилось по полной, а погода, словно того и ждала, и обычно вела себя самым свинским образом. Весна в том году явно не удалась, и вместо хорошей погоды на голову сыпались бесконечные штормовые предупреждения. Егор, конечно же, заклеймил её поведение такими „филиппиками”:
 
Застыла ртуть на мёртвой точке,
Не до весенней тут поры,
Какие ласточки и почки,
Когда 2 градуса жары?
С антициклона бы спросить:
Ведь в нашей полусфере
Он против часовой крутить
Напрягся в полной мере.
Но против времени шагать
И холод гнать в апреле?!
Пора, ей Богу, меру знать!
(Чтоб мы не околели!).

Хорошему настроению погода явно не способствовала, в голову лезла всякая дурь. Совершенно на пустом месте возникла конфликтная ситуация с конструкторским отделом, на новое изделие не удалось получить согласование на применение одного из видов малогабаритных конденсаторов, как нарочно, заупрямился одесский филиал конструкторского бюро по вопросу раздела премии, выделяемой за последнюю разработку. В общем, забот вдруг навалилось что-то очень много, и даже предстоящий Первомай не особенно радовал: Паршивое настроение пришлось разгонять стихами:

На два часа опередив будильник,
Я просыпаюсь в прессинге забот,
И тускло-жёлтый уличный светильник
Встречать рассвет опять меня зовёт.
Повертишься  до самого рассвета
И кой-кого, как следует, ругнёшь,
Пять лет про ЖСК уж нет ответа
И уж берёт за глотку молодёжь.
Начальник мой не знает, что он хочет,
Я тоже не в ладах с самим собой,
А 50 вот-вот уж  нагрохочет,
И вроде бы ведь рано на покой.
Здоровья каждый день не прибавляет,
Давно анкета в кое-чём горчит,
Живот, как ни стараюсь – отвисает,
И иногда, что надо, не стоит…
И вот уж трижды одного сюжета
Я вижу то, что вовсе не люблю,
Ну, ладно! Хоть и с этим до рассвета
Минуток десять всё-таки посплю..
.
15
Ещё в начале года у Карповского были большие сомнения, что им удастся в мае поехать на очередное заседание комиссии ИК-IX. Неожиданно для всех ЦК КПСС признал работу их министерства неудовлетворительной. И это при том, что всего лишь 2 месяца назад министр к своему 60-летию получил орден Ленина. Какие уж тут заграничные командировки, пока не перетрясут весь аппарат! В такой же ситуации оказалось и министерство, в которое входило львовское производственное объединение имени 50-летия Октября. И там министр, к своему 60-летию был награждён орденом Ленина, но от неприятностей это его не спасло.
Притащив Егору 2 новых журнала, Рязанов сообщил, что в Союзе писателей посмертно восстановлен Борис Пастернак, и „Новый мир” собирается печатать его скандально известный роман „Доктор Живаго”, за который писатель получил Нобелевскую премию в области литературы и всяческую хулу у себя в стране. Приятели стали живо комментировать и другие „горячие” новости, а их было – как блох на бродячей собаке.
Так, в литературных кругах все только и обсуждали необычное событие: в Ленинград из Франции, после 65 лет эмиграции, возвратилась на Родину поэтесса Ирина Одоевцева, вдова поэта Георгия Иванова, восторженно встреченная почитателями поэзии „Серебряного века”. Вернулась, чтобы через 3 года упокоиться на Волковском кладбище.
Ходили упорные слухи, что на предстоящем Пленуме ЦК будет снят Владимир Васильевич .Щербицкий, руководивший компартией Украины. На прошедшем совещании в ЦК Украина подверглась суровой критике, вместе с Казахстаном. Но пленум прошёл, Щербицкий уцелел, а „ушли” председателя Комитета  народного контроля Школьникова и секретаря ЦК Зимянина. Они составили „компанию” первым секретарям ленинабадского (Р.Ходжиев) и ворошиловградского (Гончаренко), Львовского (Добрик), пермского (Морозов) и днепропетровского (Бойко) обкомов партии. Вместо последнего был назначен Ивашко, о котором именно Украина ещё не раз услышит. Из членов КПСС были исключены первый секретарь компартии Киргизии Усубалиев и секретарь ЦК Карыпкулов.
За невыполнение государственных решений по охране бассейна озера Байкал пострадала целая компания ответственных лиц из министерства лесной, целлюзо-бумажной и деревообрабатывающей промышленности, министерства лесного хозяйства и Госкомитета по лесному хозяйству. Оказывается, было и такое ведомство. Досталось также министерству энергетики и обоим министерствам рыбного хозяйства - и союзному, и республиканскому. И уж совсем было непонятно, за что всыпали министру авиационной промышленности Сысцову, и всё из-за того же „славного моря, священного Байкала”.
Да, скучно „наверху” не было….Но опасения Карповского, что в родном министерстве будет большая суматоха, в результате которой там вовсе будет не до них, не оправдались, И перед отъездом в Москву, откуда они с Карповским должны были лететь в Женеву на заседание ИК-IX, Резчиков позвонил Ярецкому. Ему нужно было получить последние указания, к кому в Международной организации надо обратиться по поводу своих дел. Ярецкий сообщил, что надо зайти к мадам Аржу в офис № 305 старого здания, которое своим фасадом выходило на улицу Вермонт.
Летели они в этот раз до Цюриха, а потом добирались до Женевы поездом, отметив, что стоимость билетов за 2 года увеличилась на 3 франка. С вокзала киевляне позвонили в офис Владиславу (хорошо, что от прошлой командировки осталось несколько монет), и тот приехал за ними через 10 минут. На пути в подземную стоянку, где Старичев оставил машину, они успели обсудить последние новости.
Владислав, конечно, их все знал, но его интересовали, как он говорил, „нюансы и подробности”. В машине Карповский стал подтрунивать над Старичевым, мол, он ездит, наверно, на самой старой машине в Женеве, на что Владислав резонно ответил:
- А зачем мне тратиться на новую тачку, когда уже через полтора года надо будет в Союз возвращаться? А эта пока ездит, меня не обижает. Я её недавно немного подремонтировал. Правда, встал как-то неудачно, под окном одной старушенции. И стоило мне 2 раза постучать по картеру, как вылезает в окно старая карга и кричит мне: „Месье! Здесь не ремонтная площадка! Уезжайте, пока я не позвала полицию!” Пришлось отпардониться и уехать поскорее, пока она не побежала за бумажкой – номер машины записать. Они тут кляузничать любят! Отремонтировал в другом месте, теперь бегает, как новая. Кузов конечно, старый, но мне и такой хорош! А что мне толку новую покупать, потом её продать – целая проблема будет! Ведь кто купит-то? Только какой-нибудь новый спец, которого сюда из Союза пришлют. А с него много не возьмёшь, ещё накопить не успеет. А за старую ещё надо будет заплатить, чтобы её на свалку отправить! Вы никогда тут на автосвалке не были? Интересное зрелище, я вам скажу! Её один венгр держит…
Владислав прервался на реплику, словно пешеход на перекрёстке мог его услышать:
- Ну, давай, шагай, шагай, месье! Я ведь тебя пропускаю! Мороженое надо есть на тротуаре! Вон там красивые столики стоят…
Он притормозил, пропуская незадачливого парня, и продолжил:
-  Жаль, что вы не автомобилисты, нашли бы для себя на ней много интересного. У нас многие командировочные из Союза на ней детали для своих машин покупали. Тут ведь и „Лады” и даже „Москвичи” бегают, правда, их не очень много, хотя идут они почти раза в два дешевле здешних машин подобного класса.
За этими разговорами, проехав по рю де Лозанн от вокзала всего метров двести, Старичев остановился и сказал:
- Вот и приехали! Да, мужики, прошла сенсационная информация: в Софии-Антиполис, это во Франции, в районе Лазурного берега, появился новый институт. Называется он Европейским институтом по стандартизации телекоммуникаций, сокращённо ETSI. Тут в нашей конторе все на ушах стоят от этого известия. Так что майте на увазi, как там у вас в Киеве говорят!
На этот раз миссия забронировала им места не в гостинице, как обычно, а в апартаментах со звучным названием „Residance Cavaleri”. Номер располагался на седьмом этаже и представлял собой странную комбинацию помещений, которые можно было, с помощью передвижных кожаных занавесей, видавших лучшие времена, превращать то в гостиную, то в спальню. Хорошо, что подобные архитектурные перестроения не надо было ежедневно выполнять с туалетом и ванной. Мадам, которая их принимала, рассказала, что завтрак они будут получать в соседнем кафе, с которым всё договорено, надо только показать ключи от своего номера.
Собрание проходило в привычной манере, и „отстрелявшись” по своим вкладам, Егор  на ближайшем перерыве на кофе отправился на поиски мадам Аржу. Кофе мадам пила на своём рабочем месте, поэтому разыскивать её долго не пришлось. Она вручила Егору несколько экземпляров анкеты и сказала, что их надо заполнить не рукописным текстом, а напечатать на пишущей машинке. Её можно найти на рабочих столах в холле возле зала, где сейчас заседают делегаты, это рядом с центром связи.
Действительно, Егор, вернувшись в башню на этаж „минус 2”, нашёл две электрические пишущие машинки, к которым сначала не знал, с какого боку и подступиться. Но деваться было некуда, и на следующем перерыве он принялся осваивать новую для него канцелярскую технику. Первым делом удалось разыскать тумблер, которым машинка включалась. Потом стало ясно, как установить границы печати. Печатающая лента была израсходована только на треть, но рядом уже лежали 2 нераспечатанные катушки. В общем, можно было приступать к работе.
Сначала он потренировался на чистом листе бумаги, благо тут поблизости стояли копировальные автоматы „ксерокс” и возле них лежали пачки бумаги форматов А4 и А3. Затем он сделал открытие, что лента при нажатии специальной клавиши сдвигается и переходит в режим „забеливания” того участка текста, в котором сделана ошибка.
По ходу заполнения анкеты Егор увидел, что в ней вопросы о работе и занимаемой должности задавались в обратном порядке: сначала указывалось место последней работы, и нужно было объяснить, как ты попал на эту должность  – то ли это было твоё продвижение по прежней службе, то ли появление в новой организации по собственному желанию. Тогда нужно было объяснить, почему сменил место работы.
В итоге для заполнения анкеты (хорошо, что дали ему сразу несколько экземпляров) пришлось потратить весь двухчасовый обеденный перерыв, и к вечеру Егор отнёс результаты своего труда мадам Аржу. Теперь оставалось ждать решения своей судьбы.
На второй день их пребывания в Женеве они с Фёдором на канале „Antenne-2” увидели Красную площадь, на которой вдруг, разогнав толпу гуляющих москвичей, приземлился самолёт марки „Сессна”. Владислав, забежав к ним во время перерыва и поведал о политической сенсации:
- Мужики! Представляете себе, что в столице нашей Родины творится? Какой-то пилот-сопляк, по фамилии Руст, из ФРГ, на легкомоторном самолёте вылетел из Финляндии, пересёк границу воздушного пространства Союза, спокойненько долетел до Москвы и сел на Красной площади! Этот наглец заявил, что прибыл в советскую страну „с призывом к миру”. Как говорят у нас на Украине, „такого ще було”. Ну и времена настали!
Естественно, в Москве разразился грандиозный скандал: а где же были силы противовоздушной обороны страны и почему они бездействовали? Специальным постановлением Политбюро ЦК КПСС министр обороны маршал Соколов и главком ПВО  Колдунов были сняты со своих постов. Новым министром был назначен Дмитрий Язов. Руст впоследствии получил за свою выходку 4 года тюрьмы.
По карт-франтиш Егор в центре связи заказал на вечер телефонный разговор с Киевом. Теперь они с Карповским, учтя первый опыт заказа на вокзале „Корнавин”, заказывали разговоры только на гостиничный номер, уже не опасаясь, что по ошибке или недоразумению стоимость разговора приплюсуют к счёту за проживание в гостинице.
Ни про какого Руста Егор говорить, естественно, не собирался - осторожность „за бугром” никогда  лишней не бывает - да и почти всё было ясно из информации Владислава и сообщений канала „Antenne-2’. Поэтому он расспросил жену про здоровье, поинтересовался, как дела у Марины – ведь она должна была выходить на защиту диплома.
- Пока ты болтаешься по Женеве, - в шутку сказала Диана, - Марина свой диплом уже защитила! Так что ищи там на загнивающем Западе пристойный подарок по этому случаю. Кроме того, у меня есть ещё одна новость, но я по телефону напрягать тебя не стану - слишком долго надо рассказывать. Так что мы тебя с нетерпением ждём домой. У нас тепло, чудесно и  уже вовсю пошла клубника!
- Да, в Женеве её тоже - завались, как только в 7 часов открывается универсам „Мигро”, причём, круглый год, - сказал Егор. – Поздравь от меня Марину с получением диплома, а насчёт подарка я подумаю…
Подарком из Женевы, конечно, могли быть или швейцарские часы, или французские духи, и после некоторых раздумий Егор остановился на втором варианте, тем более, что до знаменитого универмага „Плассет” было рукой подать. Кажется, в прошлом году переводчица Света Весницкая, которая теперь руководила отделом научно-технической информации (ОНТИ) вместо ушедшей на пенсию Марицы, покупала там для себя что-то от фирмы Диор (Dior). Так были куплены духи „Poison” и Марине, и Диане, чтобы никому не было ни обидно, ни завидно.
Назначенный на этот раз кассиром делегации, Егор за 2 дня до отъезда пустился отлавливать хозяйку апартаментов, чтобы расплатиться за жильё. Это удалось лишь с третьего захода. Мадам-владелица вообще была женщиной странной: при встрече на первом этаже у стойки дежурного, она почему-то корчила на своём лице немного пренебрежительное выражение, когда на свой вопрос, как им жи вётся в апартаментах, всегда получала в ответ неизменное tr;s bien [29].
 Казалось, мадам была не очень высокого мнения о своей собственности; она всегда, со смущённой улыбкой, делала маленькой ручкой грациозный жест, мол, вы уж извините, что апартаменты у меня не совсем современные. Может быть, она имела в виду, что телевизор в комнате был устаревшей модели, с маленьким экраном для такого обширного трансформируемого помещения? Или то, что завтракать постояльцам приходится в соседнем кафе?
Узнав, что её гости из Союза послезавтра уезжают в 5 часов утра, когда внизу  ещё не будет дежурного по подъезду, она сказала Егору, что ключи от номера можно оставить, просто подсунув их в щель под дверью номера, а дверь для выхода из подъезда на улицу можно открыть, нажав жёлтую кнопку возле стойки дежурного.
Так они и поступили, в очередной раз прощаясь с Женевой…

16
На второй день после возвращения из Женевы Егор с Дианой отпраздновали окончание дочерью университета, а заодно и год обучения зятя в аспирантуре. По этому случаю были вручены заграничные подарки. Дочь была рада французским духам, а зять – миниатюрным выносным динамикам к корейскому плейеру, привезенному ранее.
Марина рассказала, что на вручение диплома она пришла на кафедру экономической кибернетики университета вместе с четырёхлетним сыном. Дипломы вручал декан факультета, начав с тех, кто получал „красные” корочки. После этого раздача пошла по алфавиту. Когда назвали фамилию Марины, она подошла к декану, но тот протянул диплом не ей, а тому, кто стоял у неё за спиной, а вся кафедра начала громко смеяться. Удивлённая Марина обернулась и увидела, что сзади стоял Серёжа, который увязался за ней. Именно ему, ради шутки, декан и вручил документ об окончании университета.
На семейном совете много говорили о предстоящей работе дочери. В сентябре ей предстояло по направлению выйти на работу в организацию под мудрёным названием СОПС, что означало Совет по изучению размещения производительных сил. СОПС входил в состав Академии наук Украины.
Первоначально Егор планировал, что дочери целесообразно взять направление в Вычислительный центр Госбанка, помпезное здание которого достраивали на проспекте Науки за центральным автовокзалом. Как вариант, была ещё и очень „умственная” организация под названием „Горсистемотехника”, с которой их киевский институт тесно сотрудничал по вопросам передачи данных и создания вычислительных сетей. Но дочери все варианты почему-то не нравились, и она выбрала для себя этот странный СОПС.
Через три дня после возвращения Егора в Киев, ему позвонил некий Лавковский из Министерства морского флота и сказал, что Резчикову нужно прибыть в Москву „на смотрины”. Явиться нужно было в какое-то агентство, связанное с министерством; оно находилось на Новослободской улице. Оказывается, из Лондона, где находился центральный офис ИНМАРСАТ, приезжает команда, которая хотела бы лично побеседовать с претендентами на образовавшиеся вакансии в этой организации.
- Езжай, - сказал ему Диана, - о нашем деле мы подробно поговорим после твоего возвращения. Я ещё хочу подойти к директору и побеседовать. Так что к твоему возвращению, надеюсь, будет новая информация.
Егор отбыл в Москву в новом кожаном пиджаке, который купил в Женеве 2 года назад, но надевал по особо выдающимся случаям. Шагая по Москве от метро „Новослободская” по указанному ему адресу, он несколько раз ловил на себе взоры прохожих, внимание которых, несомненно, привлекал его сногсшибательный пиджак. Уже на подходе к цели визита у него была готова небольшая стихотворная реплика:
 
Идёт московский мальчик,
Косясь на мой пиджак,
В носу гоняет пальчик
И рассуждает так:
„Спешу в спецшколу нашу,
Где знания дадут,
Потом меня папаша
Пристроит в институт,
В какой-нибудь приличный:
Внешторг или МГИМО,
Для жизни заграничной,
Волшебной – как в кино!
Чтоб повидать Женеву,
Париж или Марсель,
Канкана королеву
Французскую мамзель.

В старинном жёлтом здании недалеко от станции метро „Новослободская” Егор разыскал Лавковского, и тот дал ему вводную:
- Собеседование состоится сегодня в 14:00 на втором этаже в комнате № 28, всего претендентов – 6 человек, порядок вызова участников этого „забега” определяет сама комиссия. В ней 3 джентльмена: Изотта, Берзиньш и Кэннели. Требования к кандидатам очень высокие, разговор идёт только на английском языке. Знание других языков только приветствуется, но украинский язык иностранным не считается. Убедительная просьба – на собеседование не опаздывать. Вопросы есть?
- Как говорят в Одессе – у матросов нет вопросов! – бодро ответил Резчиков.
К назначенному сроку Егор подошёл к комнате № 28 и оглядел конкурентов, столпившихся у двери. Импозантный и самоуверенный вид некоторых из них ему немного не понравился. Они казались людьми, которые были уверены, что их существующее положение (как он потом выяснил) в Министерстве морского флота даёт им неоспоримые преимущества перед остальными участниками, вынырнувшими неизвестно откуда.
На пиджак Егора они глянули небрежно, словно в их компанию пытается затесаться какой-то парвеню. Вызвали Егора четвёртым, когда болтаться под дверями уже основательно надоело. Выходившие после собеседования конкуренты ни с кем в разговоры не вступали и сразу же удалялись. Иди-пойми, о чём там их спрашивали за этими массивными дверями…
С мистером Резчиковым благожелательно настроенные джентльмены беседовали минут сорок пять, он даже успел сообразить, кто из них кто по имени. За это время Егор успешно, без запинки отбарабанил свою вызубренную наизусть автобиографию, подробно рассказал о десятилетнем опыте работе в Международной организации в Женеве, скромно похвастался, какие стандарты были приняты по вкладам, которые он разрабатывал, а потом и лично представлял на собрании ИК-IX.
Как никогда быстро адаптировавшись к английской разговорной речи, он описал основные характеристики сети Телекс в Советском Союзе и рассказал о своих работах по созданию в стране сети передачи данных телеграфного типа. Резчикову показалось, что ответы на вопросы, которые ему задали 3 заморских джентльмена, их удовлетворили. На прощанье мистер Берзиньш (наверно, латыш – из эмигрантов) сказал, что он не исключает возможности продолжения их приятной беседы уже в Лондоне. На этом они и расстались. И Егор, выйдя из старинного здания на остывающий июньский солнцепёк, почувствовал себя выжатым, как лимон.
Завтра надо было обязательно появиться в Перово у Эмиля Коронского, но теперь пришло время решать проблему ночлега. Дело было непростое, на Сретенку не подашься – там полно УНов, приехавших в министерство на коллегию. Даже на выселки в знаменитое созвездие „Заря-Восток-Алтай” в ХОЗУ министерства никто ему направления не даст – уже поздно. Оставался единственный вариант – ехать в Измайлово, в институтскую гостиницу, называемую „ночлежкой”.
Ехать надо было срочно, там все койко-места могли расхватать свои же киевские коллеги, которые по вопросам спецтематики либо крутились в отделах Шварценбаума, либо возвращались из Челябинска, где на радиозаводе доводили „до ума” свои спецкомплексы. Эта ночлежка много раз выручала Егора в безнадёжных жилищных ситуациях, и он когда-то в ноябрьский беспросветный вечер даже сочинил в честь её такую хвалебную оду:

Тут нет нужды давать „на лапу”,
За шоколадкою бежать,
И, ублажая тётю Гапу,
Весь вечер клоуна валять.
Увы, её „апартаменты”,
С водой, холодною, как лёд,
Не вызовут аплодисментов
У интуристовских господ.
Отдельным нашим важным лицам,
Привычным к Сретенке одной,
(Уверен я!) несладко спится
Тут в комнатушке проходной.
Здесь не проспишь, как ни старайся,
Придёт уборщица будить:
„Давай-ка в 9 выметайся!
В 17 можешь приходить!”.
Здесь и двойное одеяло
Не сможет в августе согреть,
Всего тут выпито немало
Без опасенья обалдеть.
Но как ночлежку б не ругали
Хочу ей должное отдать:
Уж лучше тут, чем на вокзале
Всю ночь с бомжами коротать!

И в этот раз ему повезло. Когда он добрался до ночлежки, там осталось всего 2 свободных койко-места. Да и потенциальные собутыльники уже спали сном праведников…
Появившись на следующий день в Перово, Егор, ещё только вступив в вестибюль, почувствовал, что тут произошло что-то необычное. Он поднялся в лабораторию Коронского, и Эмиль сообщил ему последнюю новость. Оказывается, вчера у них, в духе требований перестройки, состоялись выборы начальника института. Кандидатов было трое, но Югалин, нынешний начальник, в выборах не участвовал. Победителем выборов оказался ректор заочного института отрасли доктор технических наук, профессор Леонид Егорович Равакин. Эмиль рассказывал Егору: подробности демократических выборов:
- Зачитали на профессора что-то вроде  объективки, всё вроде бы в порядке, товарищ образцовый, в белых армиях не служил, ну, и не привлекался, конечно… Держался он уверенно, на все проблемные вопросы отвечал, говоря о себе: почему-то в третьем лице: „Равакин знает, как тут надо решать! Равакин и это преодолеет”. Так что мы теперь при новом начальстве! Немножко смущает то, что специалист он - по сотовым радиосетям, как бы не начал тут наводить собственные порядки по части цифровизации. Подождём, как он себя проявит на Научно-техническом совете министерства по поводу создания оптической магистрали от Владивостока до Калининграда! Ну, а теперь, наверно, и у вас начнутся игры в демократические выборы руководства. У нас ходят слухи, что перевыбирать, чуть ли не на народном вече сотрудников, собираются всех начальников отделов. Начлабов, вроде бы решили не трогать – уж больно их много. Так что, Егор, готовься!
Далее, когда речь зашла о планируемых работах по цифровизации сети, Коронский пожаловался:
- Поляник сейчас потерял интерес к ИКМ, даже адаптивная дельта-ИКМ, как вид преобразования „аналог-цифра”, его мало привлекает. Он сейчас увлёкся дельта-модуляцией (ДМ), над ней усиленно работает лаборатория Штайна. Мечтают кодек ДМ устанавливать прямо в телефонном цифровом аппарате, Им Зеленоград с помощью гибридных интегральных микросхем (ГИС) обещал эту штуку сварганить на небольшой печатной плате и совсем за недорого! Естественно, при массовом производстве этих цифровых аппаратов... Проведенные измерения показали, что приличное качество речи в этом случае можно получить уже при цифровом потоке 32 кбит/с, т.е. в два раза ниже, чем при ИКМ.
Он посмотрел на графики, разложенные на рабочем столе, подчеркнул какую-то цифру в таблице и продолжил:
- Далее Марк Уриевич предлагает эти потоки 32 кбит/с от абонентов прямо в подъезде жилого дома собирать в стандартный групповой поток первичного уровня, т.е. 2048 кбит/с, и по двум парам городской телефонной сети (ГТС) добрасывать до ближайшей районной АТС. Это тоже проверили, и, вроде бы, всё выходит неплохо: вместо 30 каналов получаем 60. Всё это он хочет применить для модернизации существующей телефонной станции, тьфу, чёрт, забыл её обозначение, построенной на координатных соединителях. А мы ему говорим, что старьё нечего улучшать, а надо саму станцию делать электронной! Пока не убедили, но надеемся…
Егор думал: „Да, специалисту - по плечу любая задача. У Поляника и станция получится!”. А Коронский, вздохнув, закончил:
:- Ну, а с вашим КИТом у Хлопушнянца в Питере, наверно, ничего не выйдет! Я по настроению Прадкина чувствую. Это явно не их профиль…
Вернувшись из Москвы, Егор доложил Карповскому об информации Эмиля, описал подробности выборов нового начальства, которые ему удалось узнать в коридоре у сотрудников лаборатории Коронского, составил отчёт о результатах командировки в Министерство морского флота и поехал в МИД к Ярецкому.
Но оказалось, что тот уже получил назначение в одну из англоговорящих стран. Вместо него в офисе сидел другой специалист, который, как понял Резчиков, в результате ротации был отозван в Киев для получения нового назначения. Егор рассказал ему всю предысторию событий и оставил свой отчёт. Когда он попрощался с вежливо выслушавшим его дипломатом, у него была полная уверенность в том, что новому „жильцу” офиса № 14 всё это - „до большой и яркой лампочки”…
А через день Королько, усадив в институтский „Рафик” трёх начальников подразделений вместе с Резчиковым, повёз всю компанию в помпезное здание № 22 на Крещатике - в республиканское министерство. В актовом зале на 7-м этаже им, в числе многих прочих празднично одетых людей, вручили правительственные награды. Королько был награждён орденом „Знак почёта”, а Егор со своими коллегами удостоились награждения медалями „За доблестный труд”. Затем на залитой солнцем площади Калинина на фоне сверкающих водяными струями фонтанов их сфотографировал институтский фотограф.
Через два десятка лет Егор иногда с ностальгией посматривал на эту фотографию: уже наступили совсем другие времена, в которые красавицу-площадь  трудно было узнать…

17
Вернувшись в Киев, Егор узнал от Дианы новость, которую она так долго собиралась с ним обговорить. Оказывается, администрация политехникума, подчиняясь царящей в стране атмосфере гласности и открытости, впервые вывесила на доске профкома список очередников, стоящих на квартирном учёте.
В этом списке Диана увидела свою фамилию, но в списке она была четвёртой. Под номером первым числился Григорий Панский, комендант общежития на улице Лейпцигской, а под вторым и третьим номерами шли Пётр Ференко и Николай Сердюк, работавшие в учебных мастерских. Всё было бы ничего, но все трое были указаны как молодые специалисты. Диану это возмутило, поскольку она знала, что Панский никаким молодым специалистом не является, а двое других выбились из лаборантов и политехникум закончили заочно. Она их всех помнила по многократным заходам на экзамены по своему предмету.
Когда она по этому вопросу зашла к директору политехникума Валентину Яковлевичу Ширченко, тот, не моргнув глазом, заявил, что вся троица является молодыми специалистами и по существующему закону должна обеспечиваться жилплощадью в первую очередь. На просьбу Дианы взглянуть на „направления молодых специалистов”, директор заявил, что с личными делами сотрудников могут знакомиться только те лица, которым это положено по должностным инструкциям.
Чувствовал себя директор уверенно, тон его голоса был вежливый, но издевательский, и Диана этому нисколько не удивлялась.
В политехникуме сразу же, как только Ширченко был сюда назначен директором, прознали, что отец его в Совете Министров заправляет чем-то важным, и немудрено, что уже через 3 месяца новый директор стал членом бюро райкома партии Ленинского района. Как активный член общества охотников-рыболовов, директор любил поохотиться в тех заветных угодьях, которыми вертели хозяйственные службы Совмина. Чуть позже он оказался в рядах членов франко-советской дружбы и даже 2 раза летал в Париж на какие-то торжественные мероприятия. В кругу своих приближённых он свой очередной рассказ о полёте во Францию всегда начинал так:
- Я смотрю в иллюминатор и вижу – все леса и поля в этой стране нарезаны на какие-то отдельные  кусочки… И где же они тут охотятся?
В общем, от директора Диана больше ничего не добилась, а в профкоме удалось узнать, что кое-какое жильё политехникум получает и по долевому участию от московского министерства, поскольку подчиняется УРКУЗу, так хорошо знакомому семье Резчиковых. Жильё иногда давали даже от горсовета.
Но в данный момент Диану волновала другая новость: ей стало известно, что в здании общежития на улице Лейпцигской, где отдельный подъезд был отведен под квартиры преподавателям политехникума (там их было десять), освободилась двухкомнатная квартира.
Раньше её занимал преподаватель К., который приходился дальним родственником чемпиону мира по шашкам К, живущему, кажется, в Австралии. Недавно этот киевский К. эмигрировал в страну шашечного чемпиона, и его квартира на втором этаже теперь была свободна. Так получалось, что первым претендентом на эту квартиру оказывался Панский.
Диана сначала подумала, а не узнать ли о так называемых „направлениях молодых специалистов” через свою приятельницу из отдела кадров, но поразмыслив, от этой идеи отказалась. Зачем подводить хорошего человека, ведь на неё ссылаться всё равно не будешь. Они обговорили этот вопрос с Егором и решили позвонить в министерство своему сокурснику Ване Артонюку, который был заместителем министра по строительству.
Диана пробилась со своим междугородным телефонным звонком через баррикады секретарш и ей, как ни странно, удалось застать Ваню на рабочем месте.
- Так что я должен сделать? - спросил Артонюк, после того как Диана объяснила ему свою ситуацию.
- Мне нужно иметь на руках бумагу от вас, что люди с фамилиями, которые я тебе назвала, не получали официального распределения в наш политехникум и не являются молодыми специалистами! – пояснила ему Диана.
- Ну, по правилам бюрократии, а их иногда не обойдёшь, так дела не делаются. Бумагу наш УРКУЗ может прислать только в ответ на официальное обращение руководства или обращение граждан.
- Так что, мне надо писать на УРКУЗ? – спросила Диана. – Да они мне в жизни никогда ничего не ответят. А если и ответят, то скажут, что это не ваше дело!
- Можно поступить так, - после некоторого раздумья ответил  Артонюк. – Ты пишешь письмо на моё имя, кратко объясняешь ситуацию и просишь дать тебе ответ. Я здесь даю поручение УРКУЗу ответить мне и в копии – тебе. Так что ты получишь справную официальную бумагу…
Диана так и поступила, как советовал Артонюк, и через две недели получила из Москвы срочное письмо, посланное из приёмной однокурсника. В нём УРКУЗ официально заявлял (Артонюку и в копии - ей), что лица с перечисленными ниже фамилиями направления на работу в киевский политехникум НЕ получали.
Егор у себя на работе сделал ксерокопию этого письма, и Диана написала заявление в профком с просьбой уточнить порядок очереди на получение жилья с учётом новых открывшихся обстоятельств. К заявлению она приложила копию ответа из министерства. Теперь нужно было ждать, когда профком соберётся на очередное заседание по жилищным вопросам.
Егор срочно обзавёлся Жилищным кодексом УССР, где были прописаны все процедуры, связанные с получением жилья: кто имеет право и при каких условиях, порядок постановки на очередь, у кого есть какие преимущества в получении жилья, порядок его занятия и основы для выселения, разница между ведомственной и служебной жилплощадью и прочие полезные вещи, без которых мыкаться по официальным учреждениям пришлось бы, как слепому котёнку. У него было такое ощущение, что без мощного юридического оружия здесь ничего не добьёшься.
Но тут в политехникуме начала раскручиваться другая история. В списке, так легкомысленно, но в духе времени, вывешенном для всеобщего обозрения, числилась некая работница политехникума по фамилии Вечеряло. Она была замужем за молодым, довольно наглым преподавателем Велесом, который недавно построил кооперативную квартиру на улице Льва Толстого.
Сам Велес когда-то закончил политехникум, и за сравнительно короткое время работы в нём прослыл большим ловчилой. Когда о некоторых его проделках в учительской возник разговор, один из старейших преподавателей по этому поводу сказал педагогам, распивающим чаи на большой перемене:
- Да, наше учебное заведение выпускает специалистов со средним образованием, но отдельных проходимцев – с высшим…
О квартире в таком злачном месте, напротив Ботанического сада имени Фомина, можно было только мечтать и кусать локти. Сам жилищно-строительный кооператив (ЖСК) был организован при республиканском министерстве, а председателем его сделали Женьку Бодрешова, бывшего соседа Резчиковых по общежитию на 15-м километре Брест-Литовского шоссе. Позже оно было переименовано в Проспект Победы.
Сколько Егор ни „подпрыгивал”, попасть в этот замечательный ЖСК он тогда не смог: семья была ещё из трёх человек, и им по действующей жилищной норме ничего не „светило”.
Оказалось, что холостяк Велес строил кооператив, встав на очередь вместе с матерью, которую привёз из села, где у неё был собственный дом. Всё это было шито-крыто от широкой публики, и когда дом на улице Толстого был сдан и заселён, мать благополучно отбыла в родное село, а в двухкомнатной квартире поселилась Вечеряло, на которой Велес женился, но пока не прописал.
Так она и фигурировала бы как нуждающаяся в жилье, если бы не эта „проклятая” гласность. Естественно, в коллективе политехникума начались разные ненужные разговоры, а в райком партии и в московское министерство кто-то запустил анонимки про творящиеся безобразия в той области, где партия и правительство уделяют особое внимание сигналам с мест. Называлась это тогда скромно „письмами без подписи”, и рассматривались они наверху на полном серьёзе - как тревожный сигнал из бездонной глубины широких масс трудящихся.
Само собой, в начале нового учебного года в политехникум нагрянула соответствующая комиссия, которая вскоре установила, что у директора „рыльце в пуху”: и сам он вне очереди квартиру получил, и паре своих закадычных друзей поспособствовал в улучшении жилищных условий. Попутно обнаружилось, что свои „часы” директор сам не вычитывал, за него это делали молчавшие „в тряпочку” некоторые преподаватели, а директор лишь расписывался в соответствующем журнале.
Но это было установлено позднее, а пока Егор с Дианой катили в Одессу, предвкушая пляжные деньки в солнечной Отраде вместе с четырёхлетним внуком, который уехал в Одессу с родителями месяцем раньше. Прибыв в родительский дом на Тельмана, они застали внука с тёплым платком на голове, а после пятиминутного перекрёстного допроса матери и дочери выяснилось, что у внука уже второй день болит ухо. Диана тут же подхватилась, и после краткого чаепития они с Егором прихватили внука в охапку и помчались в областную детскую больницу на Слободке.
В больнице врач „ухо-горло-нос”, осмотрев ребёнка, обнаружил воспаление среднего уха и сказал, что тут без прокола не обойтись, мол, раньше надо было обращаться. Диана сразу же дала согласие, внук несколько минут после прокола повопил, как резаный, но успокоился, узнав, что ему из Киева привезли новый заводной автомобиль. Но врач настаивал, чтобы дома они сделали курс уколов антибиотика и выписал рецепт. Лекарства тут же купили в больничной аптеке и поехали домой, теперь голова внука была повязана лишь лёгким платочком, чтобы его не продуло на сквозняке в трамвае.
Дома выяснилось, что Антонина Михайловна своим старинным шприцам и иголкам не сильно доверяет, кипяти-не-кипяти, а всё это уже слишком старое, да и иголки новые она давно не покупала. Поскольку эпоха разовых шприцов ещё была далеко, мать посоветовала:
- Надо  обратиться за помощью к Люсе, жене Славы Ордунского, она работает медсестрой в одном военном ведомстве, и уколы хорошо делает, мне соседка Берта Ефимовна говорила.
Соседка Люся вечером прокипятила шприц и иголки в хорошо знакомом ящичке из нержавейки и пришла делать укол. Серёжа, немного поплакав после укола, сквозь слёзы всё же пролепетал: „Спасибо, тётя Люся!”. Вот так 5 раз потом и не забывал благодарить соседку, а ухо болеть перестало.
Позвонив на квартиру Ляли Григорской, Диана узнала, что та находится в больнице водников, расположенной на улице Китобоев. Диана решила туда съездить, чтобы повидаться с институтской подругой.
В последние года два Ляля здоровьем похвастаться не могла: при всей её тучности у неё были проблемы с правым тазобедренным суставом, и она заметно хромала, припадая на больную ногу. Было видно, что на неё самым губительным образом повлияла катастрофа с пароходом „Адмирал Нахимов”, словно с того момента гибели почтенного по возрасту круизного красавца запустился какой-то механизм подавления воли, настроения, интереса к жизни. Она реже смеялась, почти перестала рассказывать последние одесские анекдоты, которые особенно были популярны в пароходстве. Передвигалась она больше на машине – 2 года назад купила автомобиль „Жигули”, вспомнила уроки вождения, которые получила ещё в институте у Термобабы, и ездила правильно и аккуратно.
Её второй муж приходил со своим очередным судном то в Ильичёвск, то в Николаев, то в Херсон, часто стоянки там были день-два, вырваться в Одессу он не мог, и тогда Ляля садилась в машину и в любое время суток ехала к нему на встречу.
Из больницы Диана вернулась расстроенная: дела у Ляльки шли неважно, ей сделали операцию, откачали из брюшной полости чуть ли не полведра жидкости, но заметных результатов не было. А спустя 3 дня после операции она умерла. На похороны пошла Диана, а Егор остался дома с внуком, который ещё нуждался в правильном уходе; ухо его постепенно приходило в порядок, но таскать его в одесском транспорте не хотелось, хотя Ляля жила недалеко – на проспекте Шевченко напротив института „Черноморниипроект”.
Вернувшись с похорон, Диана сказала Егору:
- Проводить Ляльку народу собралось видимо-невидимо, почти весь двор перед её парадным утопал в цветах и похоронных венках. Пришло чуть ли не всё пароходство, полно было радистов – и тех, прошедших через руки Григорской, и тех, которые ждали очередного назначения на суда. На Таировское кладбище провожающих отвезли на четырёх больших автобусах. Я туда ехать не решилась, и немного помогла женщинам, хлопотавшим с организацией поминок. Жаль Ляльку, такая она была жизнерадостная натура, истинная одесситка!
…А спустя 2 месяца после смерти Атлантиды её второй муж Женька Лупатов привёл в квартиру Ляльки новую бабу и сделал всё, чтобы выжить Анечку, дочку Григорской, (кстати, носившую его фамилию), из квартиры матери, с минимальным количеством вещей…
Завершился год спазмом кадровой чистки, уже ставшей в стране традиционной. В отставку отправили первых секретарей башкирского (Шакиров), псковского (Рыбаков) обкомов партии. После статьи в „Правде” согнали со своих постов первого и второго секретарей Волынского обкома. Досрочным пенсионером стал министр тяжёлого и транспортного машиностроения Афанасьев.
Очередной Пленум ЦК принял документ под названием „Основные положения коренной перестройки”. А.Яковлев, Слюньков и Никонов стали членами Политбюро, а Дмитрий .Язов – кандидатом в члены Политбюро. Осенью на очередном Пленуме на пенсию отправили бывшего азербайджанского партийного вождя Гейдара Алиева.
На заседании ЦК КПСС и ВС накануне годовщины Октября Горбачёв назвал Николая Бухарина в числе первых партийных вождей, сыгравших выдающуюся роль в разоблачении троцкизма, и всем стало ясно, что готовится реабилитация человека, когда-то называвшегося „любимцем партии”.
Вскоре после октябрьских праздников стало известно, что за свою речь на последнем пленуме ЦК с поста первого секретаря МГК КПСС сняли Бориса Ельцина. Его выступление опубликовано в прессе не было. Спустя некоторое время опального секретаря назначили председателем Госстроя в ранге министра СССР.
Обо всём этом Егору рассказали москвичи, с которыми он в конце ноября отправился в Суздаль, где Поляник организовал семинар по тематике цифровизации страны. Три часа они поездом добирались до города Владимира, а там на вокзале их дожидался специальный автобус, который за 40 минут по зимней дороге преодолел расстояние в 26 километров до Суздаля.
К большому удивлению Резчикова, для туристов, интересующихся русской стариной, в этом старинном русском городе построили большой туристический комплекс с гостиницей на 400 мест и киноконцертным залом. Он уютно устроился в излучине реки Каменки, зимой под толстым слоем снега обнаружить её было не так-то просто.
В фойе гостиницы красовалось огромное „Золотое яблоко”, а разговорчивая администратор рассказала им что Суздаль стал обладателем этого фруктового приза по решению Международной федерации журналистов и писателей, пишущих о туризме (ФИЖЕТ). В сертификате было указано, что награда досталась „За сохранение и реставрацию памятников культуры, использование их в интересах туризма и за создание туристского центра”.
- Для награждения нашего комплекса, - похвасталась администратор, - даже сам президент ФИЖЕТ Реми Леру сюда специально прибыл. А на торжественной церемонии он особо подчеркнул, что комплекс в излучине реки Каменки сооружён так, что он никоим образом не нарушает гармонии города с окружающей средой.
Номера отеля были комфортабельными, а в ресторане можно было отведать множество блюд традиционной русской кухни. В свободное от семинара время его участники с удовольствием знакомились с историческими местами Суздаля, а погода была в точности такой, как давным-давно отметил великий классик: „мороз и солнце, день чудесный”.
В городе, включённом в популярный туристический маршрут по „Золотому кольцу России”, было такое количество исторических достопримечательностей и памятников древнерусской архитектуры, что его называли „музеем под открытым небом”. Егор с коллегами из центрального института осмотрел Суздальский Кремль, в небольшом кафе по соседству с историческим памятником попробовал глинтвейн, хорошо согревавший на морозце. Он не удержался от соблазна выпить кружку знаменитой суздальской медовухи, которую продавали на улицах бабы, спрятавшиеся в толстенные тулупы и цветастые платки.
С интересом осматривал Резчиков Спасо-Евфимиев монастырь, где рядом находилась могила легендарного русского князя Дмитрия Михайловича Пожарского, народного героя России. Здесь всё напоминало о подвиге русского народа, сумевшего напрячь свои силы и вырваться из лап Смутного времени, после которого началось возрождение России. Во всей красе предстали перед участниками семинара Рождественский Собор, Покровский монастырь, Музей деревянного зодчества, Александровский монастырь, Ризоположенский монастырь, Васильевский монастырь.
В городе было огромное количество церквей и старинных деревянных домиков, смотревших на заснеженные улицы через окна с искусными резными наличниками и разноцветными ставнями. При виде заваленных соломой саней, снующих по зимним улицам, Егору вспоминались деревушка Черемиска и городок Реж на Урале (где они жили в эвакуации во время войны), с замёрзшей речкой, где над маленькой деревянной пристанью висели на длинной верёвке разноцветные ледяные плошки…
…В тот год внезапно ушли из жизни четыре любимых артиста – Анатолий Папанов, Андрей Миронов, Михаил Водяной, Аркадий Райкин. А Владимиру Высоцкому посмертно присудили Государственную премию за роль капитана Жеглова в картине „Место встречи изменить нельзя” и цикл авторских песен.
3. Катастройка
18
Четвёртый год перестройки начался с того, что город Брежнев снова обрёл своё историческое название – Набережные Челны, в Москве и Ленинграде переименовали многие площади. На пенсию отправили партийного вождя Узбекистана Усманходжаева и первого секретаря Джезказгана Давыдова. Правительство приняло решение ликвидировать известные валютные магазины „Берёзка” и отменить „теневую валюту” - чеки Внешпосылторга. Специальным указом Президиума Верховного Совета запретили в органах власти рассматривать анонимки. Были официально реабилитированы Николай Бухарин, Алексей Рыков и многие другие жертвы процессов 1937 года.
В журнале „Огонёк” появился ряд статей, в которых описывалась эпоха мрачной „лысенковщины” и „победы над реакционным морганизмом-вейсманизмом-менделизмом”, рассказывалось о гонениях на Элема Климова, режиссёра фильмов „Добро пожаловать – посторонним вход воспрещён” и „Агония”, о рекордном количестве кинокопий фильма „Наш Никита Сергеевич”, о судьбе комсомольского вожака А.Косарева.
„Литературка” напечатала дневники академика В.И.Вернадского от 1941 года, где тот чётко определил Сталина как диктатора, не верил в убийство Максима Горького, с подозрением относился к .Ежову, с неодобрением отзывался о переименовании городов Нижнего Новгорода, Вятки, Перми и Твери. Лев Разгон в рассказе „Жена президента” описал тюремную эпопею Екатерины Ивановны (Иоганновны), жены Председателя Президиума ВС СССР Михаила Ивановича Калинина, которого часто называли „всесоюзным старостой”.
В „толстых” журналах Егор с Дианой, не отрываясь и не жалея времени, читали „Дальше… дальше… дальше…” Михаила Шатрова („Знамя”), „Записки наркома” Бориса Ванникова, „Овраги” Сергея Антонова („Дружба народов” - ДН), „Жизнь и судьба” Василия Гроссмана („Октябрь”), „Запретная глава” Даниила Гранина („Октябрь”), „Глазами человека моего поколения” Константина Симонова („Знамя”), „Воспоминания о деле врачей” Якова Рапопорта („ДН”), „Чевенгур” Андрея Платонова („ДН”), „Убиты под Москвою” и „Это мы, Господи!” Константина Воробьёва, „Тогда, в океане” Олеся Гончара  („ДН”), „Силуэт на стекле” Вениамина Каверина („Знамя”), „Мы” Евгения Замятина („Знамя”), „Те десять лет” Алексея Аджубея („Знамя”), „Перелом” Отто Лациса  („Знамя”), „Интердевочка” Владимира Кунина („Аврора”), „Ненаписанные романы” Юлиана Семёнова („Нева”), „Блестящая тьма” Артура Кёстлера („Нева”), „Другие берега” Владимира Набокова („ДН”), „Вагон” Василия Ажаева („ДН”), „Аптекарь” Владимира Орлова („НМ”), „Колымские рассказы” Варлама Шаламова („НМ”), „Душа и маска” Фёдора Шаляпина („НМ”), „Себя не потерять” , „Факультет ненужных вещей” Юрия Домбровского („НМ”), „Не придуманное” Льва Разгона („Юность”), „На блаженном острове коммунизма” Владимира Тендрякова, „После Сталина” Фёдора Бурлацкого („НМ”), Евгения Гнедина [30].  .
В одном из этих произведений Егор наткнулся на четверостишие:
Нас уверяли – есть причина:
С размахом бить наверняка,
Мол, ГПУ-шная машина
Не зря  ломала мужика…
Да, ничего не скажешь, масштаб репрессий при коллективизации просто бил по голове, как обухом, и было отчего задуматься, как же страна всё это выдержала…
В феврале, через 2 недели после возвращения Егора из Женевы, грянули события, на которые сначала мало кто обратил серьёзное внимание: в Нагорно-Карабахской Автономной области (НКАО), мало известной широкой публике, армянское население выступило против властей Азербайджана. И уж совсем мало кто заметил сообщение о смерти Георгия Максимилиановича Маленкова, когда-то всесильного партийного аппаратчика и фактического руководителя страны в 1953-м году.
А события в Закавказье тем временем стали стремительно развиваться по восходящей кривой: 27-29 февраля в городе Сумгаите произошли армянские погромы, в ходе которых было убито 23 человека. В Степанакерте – не все граждане в Союзе даже знали, что он является главным городом НКАО – прошла демонстрация армянского населения с требованием присоединения Карабаха к Армении. Вскоре на ближайшем Пленуме ЦК своих постов лишились Багиров и Демирчан - партийные вожди соответственно Азербайджана и Армении. Так на Кавказе возникла затяжная, на много лет, „горячая” точка, прожигающая фундамент, на котором стоял Советский Союз – дружбу  народов.
В газете „Советская Россия” было опубликовано письмо члена партии Нины Андреевой под названием „Не могу поступиться принципами”, в котором автор резко выступила против развернувшейся в партийной и государственной прессе, а также в „толстых” (и не очень) журналах критики и осуждения деятельности Иосифа Сталина. Автор привела длинную цитату из высказывания Уинстона Черчилля о Сталине. Ярый враг Советского Союза писал:
„Он был выдающейся личностью, импонирующей нашему жестокому времени того периода, в котором протекала его жизнь. Сталин был человеком  необычайной энергии, эрудиции и несгибаемой силы воли, резким, жестоким, беспощадным как в деле, так и в беседе, которому даже я, воспитанный в английском парламенте, не мог ничего противопоставить….Он принял Россию  с сохой, а оставил оснащённым атомным оружием”.
Статья наделала много шума и вызвала острую дискуссию в обществе. Выяснилось, что под словами Черчилля были готовы подписаться многие советские граждане. Но уже спустя неделю газета „Советская Россия”, по сути дела, покаялась за публикацию указанного письма.
Через месяц, в газете „Правда”, партия официально открестилась от этого письма, подвергнув его разгромной критике. Ходили слухи, что автором ответа был Александр .Яковлев, которого „за глаза” называли главным идеологом перестройки и „серым кардиналом”. Через некоторое время о нём заговорили, уже как об „агенте влияния”, завербованном во время 10-летнего пребывания на должности советского посла в Канаде.
В марте Киев охватила „сахарная” паника, возникшая по совершенно непонятным причинам. Ведь хозяйство-то у нас – плановое, всё наперёд на 5 лет расписано и предусмотрено, а тут – на тебе: купить кило сахару – целая проблема, а ведь до первых ягод для варенья ещё месяца 3 оставалось.
И вот с первого апреля, впервые после войны, была введена местная карточная система: стали раздавать так называемые „приглашения” на покупку 1,5 кг сахара на человека в месяц. В мае из свободной продажи сахар исчез даже в Москве. Народ возмущался – ну и дожили, ну и перестройка! Пластиковые мешки для мусора да кульки, в которые теперь кладут покупки – вот и все достижения перестройки? С чем теперь ведём борьбу – с сахарным диабетом или самогоноварением?
И менестрели из музыкальной самодеятельности на дружеских вечеринках и междусобойчиках рвали струны гитар, бросая в благодарных подвыпивших слушателей такие куплеты:

Наверно, вправду сахар – яд,
Однако, прочь сомненья,
За ним попробуй постоять
Полдня, набрав терпенья.
Проблем ведь нет (я твёрдо знал!)
Давно с продуктом этим,
Последний раз за ним стоял
В году пятьдесят третьем.
В толпе для вздорных слухов – рай!
Всё знают бабки Фёклы:
„В Бразилии  - неурожай
На сахарную свёклу!”.
„Знать надо кризисов закон!”,
„Да нет – по плану сплыло!”.
„Как хорошо, что самогон
Не гонят из хозмыла!”.
Чиновник думает, что им,
Ух, найдено решенье,
И так быстрей искореним
Само-гоно-варенье.
И вместо карточек былых
Раздал нам приглашенья,
Теперь хоть ешь, хоть пей на них,
Копи их на варенье…

Ну, а само собой, шустряки-юмористы хохмили, спрашивая армянское радио:
„Если сахар – это белый яд, то почему его в нужных дозах нельзя купить в гомеопатической аптеке?”
В стенгазете Клуба ДС „Литературной газеты” теперь можно было найти новый рецепт русского чая: - Талон на заварку разбавить талоном на кипяток и добавить по вкусу талон на сахар.
Рядом с этим рецептом, прогнозируя дальнейшие фокусы отечественной экономики, редакция 16-й страницы поместила следующее Таможенное ограничение, присланное гражданином А. Климовым из Липецка: - Запретить вывоз из страны галош, фуфаек, сапог и дыроколов как предметов, утративших функции товара и ставших национальным достоянием.
А читатель Прокопов из Харькова в заметке Это интересно предупредил общественность, что исчезновением сахара дело не ограничится: - Любопытный случай произошёл недавно в магазине № 14 гор. Наваляевска. Растворимый кофе в количестве 5 тысяч банок растворился ещё на складе.
В свою очередь С.Лузан из Днепропетровска прислал в стенгазету Приказ по торгу: - В связи с отсутствием ассортиментного минимума в магазине „Диэта”, переименовать его в магазин „Лечебное голодание”.
Появились сообщения про Новое в обслуживании: - В городе Суреянске открыто новое видеокафе. Теперь каждый посетитель  может заказать любое блюдо, и его тут же покажут ему по видеомагнитофону.
Но прозвучали и нотки оптимизма. В заметке Товар лицом редакция стенгазеты сообщила: - Даже после продолжительной глажки костюмы фабрики „Рассвет” оставляют неизгладимое впечатление.
Читатель Б. Бронштейн из Казани утешил граждан, обеспокоенных самоуглублением дефицита в стране, заметкой Парадоксы экономики: - В условиях вопиющей бесхозяйственности, проникшей во все цеха Несусветского мыловаренного завода, предприятие ухитряется выпускать продукцию под названием „мыло хозяйственное”.
В общем, юмористы своих эмоций не сдерживали…
В середине мая вся страна вздохнула от облегчения - начался вывод советских войск из Афганистана. На экране телевизоров замелькали зелёные бронемашины пехоты (БМП) с красными знамёнами, проезжающие по мосту, перекинутому через пограничную реку. Позже в газете „Московские новости” появились данные, что численность советского ограниченного контингента в Афганистане составляла 100,3 тысячи человек. За время войны было убито 13310 человек, ранено 35478 человек, без вести пропали 311 человек.
В том же мае в массы была вброшена идея выборов советов трудовых коллективов. Вокруг этого началась всякая возня, в которой активно шустрили записные активисты, которых Егор на дух не выносил. Теперь в народе распевали такие куплеты:
 
Подлец пролезет хоть куда,
В любые комитеты,
Он есть везде, он был всегда
В Сенате иль Совете.
Он про высокую мораль
Вещает громогласно,
А сам внутри – такая шваль -
Доверить рупь опасно!
Он про свободу и права
Нам сочиняет сказки,
Святые самые слова
Елозя по бумажке.
Учитель зла и ученик –
Их целая порода,
Что расцвела в кровавый миг
Тридцать седьмого года.
Готов вести всех за собой
С величием пророка
Циничный, с грязною душой,
Лукавый сын порока.

На фоне этих впечатляющих событий комиссия, проверявшая деятельность политехникума, где преподавала Диана, пришла к выводам, неутешительным для директора Ширченко. На профкоме из очереди на жильё исключили тех трёх человек, которые стояли впереди Дианы, вылетела из очереди и аферистка Вечеряло. Спустя некоторое время директор Ширченко из политехникума исчез, говорили, что он подался в бизнесмены. В политехникуме началась компания по выбору „народного” директора.
Первым в списке претендентов оказался Хвощенко, уже бывший ранее директором; именно при нём Диану чуть не „сожрали” (с помощью педсовета), когда пацан из группы, где она была классным руководителем, собрался уезжать в Израиль. Вторым стал неизвестно откуда вынырнувший Виталий Зветник, бывший помощник Королько, что в разгар битвы начальника института со своим заместителем Стругачем, перешёл на сторону последнего, бросив в широкие массы компромат на бывшего благодетеля. Ну, а третьим решил попытать своё счастье парторг Комаров, избранный в партбюро 2 года назад.
Хвощенко агитировал за себя, навещая ветеранов политехникума, которые работали под его руководством раньше, и обещал им райскую жизнь в случае своего избрания. Сунулся он и к Диане, призывая забыть старый конфликт и особо упирая на то, что судьбоносный педсовет, на котором должно было решаться её „дело”, мол, он вовремя отменил.
Диана спорить с ним не стала, держалась при разговоре спокойно, с достоинством, хотя хорошо помнила, что уцелела она тогда лишь благодаря поддержке ныне покойного однокурсника Славы Глерпера, начальника главка министерства. Она обещала подумать над предложением Хвощенко. Зветник со своей агитацией к Диане не совался, зная, что она – жена Резчикова, с которым он сражался в научно-исследовательском институте. Ну, а парторг, при удобном случае, естественно, сделал вид, что он здорово озабочен жилищной проблемой семьи Дианы, и обещал помощь „на полную катушку”.
Он-то и победил при голосовании: сотрудники мудро решили, что „от добра добра не ищут”, а Комаров человеком был предсказуемым и пока ещё без вредных административных привычек.

18
Спустя неделю после выборов нового директора профком политехникума проголосовал за то, чтобы освободившуюся квартиру на улице Лейпцигской  выделить семье преподавателя Резчиковой. Кое у кого из членов профкома были сомнения: жилая площадь квартиры равнялась 31,6 м2, а действующая норма на человека составляла на тот момент 13,65 м2, так что на двоих можно дать только 27,3 м2,, и в сухом остатке выскакивала лишняя жилплощадь размером 4,3 м2.
И тут Егора выручило право на дополнительную площадь, которым обладали научные сотрудники со степенями. Диана на очередном заседании профкома показывала всем копии кандидатских „корочек” и аттестата старшего научного сотрудника, заверенные нотариусом. Вот их семье и „обломилось” по закону дополнительно аж целых 4,3 м2.
Всё бы для Дианы складывалось хорошо, но тут выяснилось, что перед своим исчезновением бывший директор учинил ощутимую для неё пакость – он устно разрешил Панскому занять освободившуюся квартиру на улице Лейпцигской. Теперь захватчика, по Жилищному кодексу, выселить можно было только с помощью прокуратуры и суда. Вот и пришлось Егору включаться в длительную бюрократическую волокиту.
Вооружённый Жилищным кодексом, который он знал почти наизусть, Резчиков двинулся сначала в прокуратуру Печерского района. Кто-то из членов профкома утверждал, что Панский уже туда ходил, и были свидетели, что тот вышел из высокого кабинета с „просветлённым лицом”. Когда туда сунулся Егор, его сперва хотели просто „отшить” подальше, но увидев, что наглый посетитель наизусть цитирует нужные параграфы Жилищного кодекса, отфутболили Резчикова в прокуратуру Ленинского района под тем предлогом, что жильём распоряжается учреждение, которое располагается именно в этом районе.
На семейном совете они с Дианой отработали текст заявления в прокуратуру, но потом возникла идея – такое же заявление написать и в райком партии, ведь партия же – наш рулевой. Оставшись после работы в своём кабинете, Егор сам, тыкая одним пальцем в клавиши старенькой машинки „Москва”, дважды отпечатал заявление. Пусть каждая организация видит, что имеет дело с оригиналом, а не с какой-то бледно-синей копией. Дело это оказалось муторным, заняло чуть ли не 2 часа, но Егор не сомневался в том, что был прав, не поручив эту работу машинистке отдела. И зачем ему надо, чтобы через день весь институт знал о его проблемах?
Ещё раз просмотрев текст заявления, они с Дианой решили свой поход начать с райкома партии. Он находился на улице Ленина недалеко от гостиницы „Интурист”. К своему удивлению, к первому секретарю они попали быстро, и принял он их вполне дружелюбно. Прочитав текст заявления от члена партии Резчикова, первый снял трубку прямого телефона и сказал:
- Привет! Я тебя беспокою по одному жилищному вопросу. Дело здесь довольно ясное, ты же помнишь, как мы этим директором политехникума занимались…Так вот, остались от него некоторые загвоздки: он, не имея полномочий, разрешил, да, устно, без всяких приказов и бумаг, самовольное поселение в квартиру, которая положена по закону другому работнику политехникума, взятому на квартучёт. Она сейчас с мужем к тебе подойдёт с заявою… Ты ещё будешь на месте в ближайшие час-полтора? Ну, хорошо. Всё, будь!
И положив трубку, он сказал Резчиковым:
- Ну, я с прокурором района поговорил, вы сейчас прямо к нему с заявою и шагайте. А этот экземпляр я у себя оставлю… Счастливо!
Как потом выяснилось, первый секретарь райкома работал в своей должности последние дни. С учётом развернувшейся перестройки, он теперь переходил на работу в районный исполком. В общем, с Дианой повторялась знакомая история: 20 лет тому назад её, молодого специалиста, приняли на работу в проектный институт в последний день работы начальника, уходящего на пенсию.
В районной прокуратуре Ленинского района заявление приняла секретарша, уже уведомленная о предстоящих посетителях, самого прокурора срочно вызвали в городскую прокуратуру. И через неделю прокуратура передала дело о незаконном вселении в суд Печерского района. Истцом выступал политехникум, а ответчиком – Панский.
Техникум решил адвоката не нанимать, а его представителем в суде назначили Валентину Кузьминичну Хараджи, когда-то поломавшую Диане туристические поездки в Венгрию и Болгарию. С тех пор прошло много времени, и отношения между нею и Дианой были близки к дружеским. Кроме того, Хараджи была прослышана о знакомстве Дианы с некоторыми руководящими работниками министерства. Назначение председателя комиссии общественных дисциплин и неизменного члена партбюро политехникума сочли достаточным для участия в суде – уж у кого как не у преподавателя марксизма-ленинизма и основ диамата ладно подвешен язык и всегда под рукой неотразимые аргументы в виде цитат партийных классиков.
Через неделю, занимаясь подготовкой к судебному заседанию, Хараджи показала Резчиковым встречный иск, который запустил в суд Панский. Бумага была составлена местечковым адвокатом из затрушенной Грушевки, откуда родом был Панский. Адвокат упорно отстаивал позицию своего клиента, упирая на то, что тот является комендантом общежития, а его жена, при том же общежитии, служит дворником. Егору из этого встречного иска запомнилась фраза: „и они свои обязанности выполняют надлежаще”. Но основной упор адвокат делал на то, что спорная квартира является служебной, а потому действующий на тот момент директор Ширченко имел полное право выделить её вышеуказанным служивым людям без согласования с месткомом.
Пришлось Егору с Дианой подсуетиться и поднять старые документы, с помощью которых было установлено,  что спорная квартира относится к категории ведомственных, а не служебных, и, следовательно, получалось, что действия бывшего директора не были основаны на законе.
Всё это прозвучало в зале суда, размещавшегося в довольно зачуханом цокольном этаже пятиэтажного жилого здания около Печерского моста. На суде Егор с Дианой были впервые в своей жизни, и сама обстановка в этом заведении действовала на них угнетающе.
Егор вдруг вспомнил, что его отец тоже прошёл через судебную тяжбу; было это в Одессе, он и 2 его соседа, тоже офицеры, судились с одесскими городскими властями по поводу жилья в доме № 7 по переулку Тельмана, которое они заняли с разрешения командующего 5-й воздушной армией, где все вместе служили. Были тогда на слуху у отца и матери вороватые адвокаты, скользкие нотариусы и вся эта судебная шушера, которая требовала взяток, грозила выселением и прочими карами. Офицеры тогда победили, и жильё, какое бы оно ни казалось убогим даже после проведенного всеми ими ремонта, разумеется, за собственный счёт, осталось за ними. Но эти подробности десятилетнего Егора тогда мало волновали…
Хараджи в качестве полномочного представителя политехникума выглядела уверенно, и бросала на Панского, одиноко сидевшего на противоположной стороне зала, насмешливые взгляды. Включая судью, двух заседателей и секретаря, в зале было всего восемь присутствующих.
Выступала Хараджи минут десять, и упиваясь своим собственным  красноречием, разнесла встречный иск в пух и прах. Рассмотрение дела заняло не более получаса, и суд принял решение выселить Панского из незаконно занятого помещения. В полном соответствии с Жилищным кодексом было указано и место, куда тот подлежит выселению – комната 323 на третьем этаже общежития. На том дело, вроде бы, и заканчивалось.
На основании решения суда 26 августа Диана получила  ордер № 35483, серия Б, выданный  исполкомом Ленинского районного Совета народных депутатов города Киева на жилое помещение из двух комнат  площадью 31,6 кв. метров в изолированной квартире по указанному адресу.
Но когда 6 сентября в назначенный час в дверь захваченной квартиры позвонила судебный исполнитель, за спиной которой толпились Егор с Дианой, директор политехникума Комаров и председатель профкома Сиденко, Панский из-за закрытой двери заявил, что он выселяться не собирается. Посовещавшись с судебным исполнителем, Егор отправился в районное отделение милиции за помощью, оставив Диане свою тяжёлую рабочую сумку. Туда утром он, на всякий случай, положил длинную мощную отвёртку, стамеску, молоток и плоскогубцы.
Печерский райотдел милиции был в том же блоке зданий, что и прокуратура, куда Егор приходил несколько раз. Дежурному милиционеру, сидевшему за стеклянной перегородкой, Егор показал копию решения суда и объяснил ситуацию. Тот, выслушав его, сказал:
- У нас сейчас свободных сотрудников нет. Да и вообще, это не наше дело. Надо было судебному исполнителю заранее подготовиться! Он, что, порядка не знает?
Рядом с дежурным сидели 2 милиционера, явно деревенские парни, и Егор отчётливо расслышал, как один спросил у другого:
- Кого там хотят выселить? Этого, который вкалывает комендантом в общежитии на Лейпцигской? Знаю я его, неплохой парень! Свой в доску!
Потоптавшись ещё пару минут и убедившись, что из райотдела никто не собирается приходить, служебный исполнитель засобиралась к себе на работу, обещая там во всём разобраться „по закону”. Егор понял, что на помощь рассчитывать не приходится; эта была не та ситуация, когда, как отмечал великий пролетарский поэт, „моя милиция меня бережёт”. Рассчитывать нужно было только на свои собственные силы. Он раскрыл свою рабочую сумку и разложил на площадке предусмотрительно, как оказалось, захваченные из дома инструменты.
- Придётся ломать дверь, - сказал Егор, обернувшись к директору Комарову. – Другого решения я не вижу.
Комаров пожал плечами, ничего не сказал, но остался на площадке. А Егор принялся долбить стамеской твёрдое дерево вокруг замка двери. Вышибить замок удалось только через 15 минут, а потом выяснилось, что изнутри дверь подпёрта шваброй. Тут уж Егор несколько раз с силой подёргал двери, с разбегу приложился к ним попеременно правым и левым плечами, швабра со стуком упала, и дверь распахнулась. Егор, влетев в прихожую, едва удержался на ногах.
В течение двух последующих часов Панский с женой освобождали квартиру. Несколько студентов, мобилизованных угрюмым комендантом на помощь, выносили мебель и через отпертую напротив дверь, затаскивали её в коридор второго этажа общежития.
Затем выселенный комендант снимал в двух комнатах помпезные стеклянные люстры и выносил из кладовки многочисленные разнокалиберные банки с домашними закрутками. Его жена во всех двух комнатах яростно обдирала обои, за что Егор мысленно был ей очень благодарен, так как в любом варианте эту операцию пришлось бы взять на себя. Уж очень эти обои напоминали те картины, которые продавались на рынке в фильме „Операция Ы”.
Из почтового ящика срочно был вытащен очередной номер журнала „Крокодил” (через неделю исчезнет и сам почтовый ящик). Наконец, квартира была полностью освобождена, и в углу огромной пустой комнаты сиротливо пристроился на паркетном полу чёрный телефонный аппарат. Номер его Егор уже узнал, потревожив после решения суда, справочную службу 09.
Свои квартирные „хождения по мукам” он потом зарифмовал следующим образом:

Трясёт меня, как в лихорадке,
Мой образ мыслей – не хорош,
Законов – тьма, а вот порядка
На ломаный не сыщешь грош.
И по ступеням государства,
Где „вольно дышит” человек”,
По воле злобы, лжи, коварства
Намаешься на целый век.
И бред продажных адвокатов
И тягомотину судов,
Звонков влиянье, силу блата -
Пройти всё это будь готов!
На добрых дядь не трать надежды,
На высший суд – не уповай,
И чтоб не выглядеть невеждой,
Все кодексы  на память знай!
На всякий чих готовь бумажку,
Да с каждой – копию сними,
Не то раздавят, как букашку,
На все оставшиеся дни.
Подальше будь от этой своры,
И будешь знать – что не верблюд,
Ведь эти судьи, прокуроры,
Хрен знает, что они блюдут!

Егор позвонил на работу Юре Тарханову, предупредил, что сегодня и завтра его в институте не будет, пусть он об этом предупредит Карповского. Затем попросил разыскать институтского плотника Андрея Захаровича и, дав ему деньги на такси, отправить его к нему на Лейпцигскую. Егор объяснил Юре ситуацию, что тут придётся  капитально ремонтировать дверь, и нужно, чтобы Андрей Захарович захватил необходимые инструменты.
Через час плотник был уже на месте и, осмотрев повреждённую дверь, предложил такой вариант: пробитую дыру он закроет вставкой из дуба, а саму дверь надо перевернуть, поменяв местами верх с низом. Через 2 часа всё было готово, осталось только купить и вставить новый замок. Но это пришлось отложить на следующий день.
Когда Егор спросил Андрея Захаровича, какие замки ему выбрать, чтобы было понадёжнее, тот, усмехаясь, ответил ему:
- Воры могут справиться с любыми замками, а вот открыть все замки в стране - просто воров нехватит. Дайте мне клаптик бумаги, я Вам напишу модели, которые лично я – уважаю…
Диане удалось вызвонить в университете зятя, через час они с Мариной появились на Лейпцигской, таща с собой два толстых одеяла. Одно одеяло постелили в углу рядом с телефоном, другим можно было укрываться: Егор решил, что он остаётся здесь на ночь, чтобы сторожить жилплощадь, отвоёванную с таким трудом.
В углу прихожей валялась казённая швабра, и с помощью её можно было закрыть дверь, чтобы ночью никто не проник в квартиру. Ну, а утром сюда на смену караула приедет Диана, Егор же подскочит в ближайший хозяйственный магазин „Киянка” на улице Мечникова и купит 2 замка, рекомендованных ему плотником. Андрей Захарович обещался врезать их в дверь в течение часа.
Больше всего новой квартире родителей радовалась Марина. Они уже четвёртый месяц проживали в однокомнатной квартире площадью 12,4 м2 в семейном общежитии института на улице Озёрной, дом 7. Ордер на эту комнату Егор получил на работе, причём, без снятия с очереди. Выдан он был на двух человек, но переезжать туда Егор с Дианой, конечно, не собирались. Впереди маячила перспектива получения квартиры от политехникума, поэтому в комнату на Озёрной временно въехала семья Марины.
Егор потом всё удивлялся, как они там все втроём поместились. Внуку шкафом отгородили угол, где еле-еле поместилась его детская кроватка. На раскладной диван для родителей и на столик с телевизором места едва хватило. Обеденный стол ютился на крошечной кухне, рядом с газовой плитой на две конфорки. Дверь из кухни открывалась прямо в длинный коридор, проходящий через весь пятый этаж. Удобства были совмещены до предела, рядом с унитазом располагалась небольшая эмалированная лохань, над которой нависала головка окривевшего душа.
Но по сравнению с общежитием университета это был всё-таки заметный прогресс – от общаги, этого почти цыганского табора, они уже изрядно ошалели. Да и Марина, работая теперь в СОПСе, прав на общежитие не имела, держали их там только из-за того, что Юрий учился в аспирантуре университета. Внука на новом месте довольно быстро удалось пристроить в ближайший детский сад, и оказался он вполне приличным. Но теперь, слава Богу, как можно скорее надо было переезжать в родную квартиру на улице Ломоносова….
Когда все жилищные страсти и хлопоты улеглись, а старая мебель в новой квартире была расставлена по местам, Егор с удовольствием оглянулся вокруг. Что и говорить, новое жильё выглядело, как выразился однажды белоцерковский попутчик Дианы по автобусу на пути в Одессу, значительно „культурнЕе”, чем их „хрущёвка” на Ломоносова. Этаж был второй, в парадном висели добротные чугунные батареи отопления.
В квартире широкая входная дверь открывалась в просторную прихожую, справа была гостиная, впереди - длинный коридор, освещаемый лампами дневного света, который левым концом упирался в спальню, а правым – в кухню. Между ними располагались туалет, ванная и кладовка. Площадь кухни впечатляла, тут свободно поместились холодильник „Минск”, продовольственный шкаф, кухонный и обеденный столы; газовая плита на четыре конфорки и эмалированная кухонная раковина были сравнительно новыми.
Окна квартиры смотрели на три стороны: из гостиной – на Лейпцигскую, из спальни, где был выход на балкон  – во двор, напоминавший уютный сад. Из кухни просматривалась Лейпцигская улица, которая напротив угла дома плавно поворачивала направо. В то далёкое время, когда Егор жил в этом доме, приехав в Киев на трёхмесячную эксплуатационную практику на киевском телецентре, эта улица называлась Ризницкой. Но в честь советско-гэдэровской дружбы и побратимства городов, часть улицы, что от трамвайной линии уходила влево к зданию водоканала, назвали Лейпцигской, и на угловом здании по этому поводу появился памятный знак.
Другая часть улицы, оставшаяся справа, так и сохранила название Ризницкой. В конце её размещалась Генеральная прокуратура, куда Резчиковым по своим квартирным вопросам бегать пришлось не один раз.
Высота комнат в отвоёванной квартире составляла 3,2 м, везде, кроме кухни, пол был паркетным, он уже требовал циклёвки и покрытия его чехословацким цапон-лаком, как это тогда делалось во всех новых домах. Что и говорить, дом был из той серии, которую называли „сталинкой” – добротной кирпичной постройки 50-х годов.
С пешеходными маршрутами Егору теперь пришлось расстаться: не будешь же на своих двоих добираться с Печерска до площади Урицкого. Маршрут его получался довольно сложным: на углу улиц Лейпцигской и Московской он садился на широколобый чехословацкий трамвай № 27, доезжал до станции метро „Арсенальная”, вылезал на „Вокзальной”, пересаживался на трамвай № 8 и ехал до площади Урицкого. Толкаясь в переполненном транспорте, уже было не до стихотворных вдохновений…
Диане повезло больше: по улице Цитадельной она шла к Лавре до конечной остановки троллейбуса № 20 и через Крещатик доезжала до следующей конечной остановки на площади Толстого. Отсюда через парк Шевченко до политехникума было уже рукой подать.
Правда, через год городские власти развернули на Крещатике грандиозный ремонт: перекопали всю улицу глубокими траншеями, протянув там разнообразные трубы, с тротуаров содрали асфальт и уложили плитку. Всё это действо длилось года два, а когда оно закончилось, то многие с удивлением обнаружили отсутствие контактной троллейбусной сети, вместе с которой с Крещатика исчезло троллейбусное движение. И для Дианы единственным видом транспорта стало метро.
Зато Егору теперь было проще ходить на плаванье в открытый бассейн на стадионе „Динамо”. Институт для своих сотрудников зимой арендовал одну плавательную дорожку, где 2 раза в неделю вечером после работы можно было плавать в течение часа. Туда ходило с десяток коллег Егора. В раздевалке, заперев свои вещи в шкафчики, приняв душ и оставив пляжные тапочки, надо было нырнуть в широкий туннель, который выводил в бассейн, а дальше найти нужную плавательную дорожку.
Было довольно необычно чувствовать себя, когда почти всё тело находилось в тёплой воде, над которой клубился густой туман, а голова высовывалась в морозный воздух, и хотелось её поскорее спрятать в воду. Это водные процедуры, к сожалению, длились недолго: через два месяца у Егора в раздевалке украли любимые тапочки, которыми он гордился, а спустя неделю аренду почему-то не продлили. Но остались приятные воспоминания о зимнем купальном сезоне. Да и польза была немаленькая: за 2 зимних снежных месяца он наплавал в открытом бассейне почти 25 километров.
Тем временем в стране накалялись межэтнические страсти. В ноябре в Баку состоялся митинг, на который вышли 70 тысяч человек, протестуя против событий в Нагорном Карабахе. Седьмого декабря в Армении произошло страшное землетрясение, и мощные подземные толчки разрушили города Спитак, Ленинакан, Кировокан. Как писала пресса, пострадала почти вся северная часть территории Армении с населением около 1 млн. человек. В эпицентре землетрясения – в Спитаке – сила толчков достигла 11,2 баллов. Из строя были выведены около 40% промышленного потенциала республики, погибло около 25 тысяч человек. 19 тысяч стали инвалидами, 514 тысяч человек остались без крова.
Стране был нанесён удар такой силы, что Михаил Горбачёв, находившийся в тот момент с визитом в США, запросил гуманитарную помощь и прервал свой визит, отправившись в разрушенные районы Армении. В одной из газет был помещён фотоснимок, где чета Горбачёвых из окна автомобиля с ужасом смотрит на последствия землетрясения.
Пессимисты посчитали это стихийное бедствие плохим предзнаменованием для страны. Многих неприятно поразили факты, на которые обращали внимание „Комсомолка” и „Известия”: на массовых собраниях в Армении, где люди собирались по поводу трагических событий в Спитаке, толпу прорезывали молодые люди, которые говорили:
-Требуйте независимости Нагорного Карабаха! Требуйте сейчас!
…А в почтовые отделения Армении по случаю обрушившегося на страну страшного разрушительного бедствия поступали поздравительные телеграммы из Азербайджана….
 
19
Институт вдруг захлестнула волна юбилеев. Конечно, они отмечались и раньше, но Егор тогда ещё был мелкой сошкой и ни в каких банкетно-ресторанных междусобойчиках не участвовал. Впервые на юбилейное торжество в недалёком прошлом он попал к начальнику отдела оконечной аппаратуры Владимиру Михайловичу Димофееву. Банкет был организован в ресторане гостиницы „Интурист” на улице Ленина, и поразил Егора выставленным угощением. Диане он потом сказал:
-  Глядя на накрытые столы, можно подумать, что Продовольственная программа, объявленная партией, в стране уже успешно выполнена.
- Ты меня удивляешь! В рамках отдельно взятого ресторана могут быть и не такие чудеса.
Из старой гвардии отпраздновал своё 65-летие Мирославский, выбрав для банкета ресторан „Центральный”, на Крещатике; там же спустя полгода всем отделом отметили получение солидной премии за разработку и внедрение аппаратуры ТТ-144.
Вскоре центральный институт отмечал юбилей Марка Поляника, и Егор, как руководитель отдела, тесно сотрудничающего с подразделениями юбиляра по вопросам цифровизации сетей связи, был командирован в Москву с огромным двухкилограммовым „Киевским” тортом, изготовленным по специальному заказу.
На юбилее Поляника актовый зал центрального НИИ в Перово был заполнен до отказа, президиум ломился от руководящих и почётных гостей. Ветераны, работавшие с Поляником до войны, вспоминали, как юбиляр создавал 12-канальную систему для уплотнения воздушных линий связи, и как потом он проектировал и строил с использованием этой аппаратуры линию связи между Москвой и Владивостоком.
Во время войны Поляник работал в США в комиссии по закупке аппаратуры связи и разные бытовые эпизоды из своей американской жизни часто рассказывал своим сотрудникам. Так, он иногда вспоминал, как снимал жильё в доме у одного американца средней руки:
- Всякой техники у него было полно: 2 автомашины, 3 велосипеда, пылесос, холодильник, кухонный комбайн, граммофон, 2 телефонных аппарата. А я всё удивлялся – и зачем ему 2 супергетеродинных радиоприёмника?
После войны, покинув министерство, где он был начальником научно-технического управления, Поляник возвратился в центральный НИИ отрасли и первым осознал необходимость применения в больших городах аппаратуры уплотнения физических цепей ГТС, что тогда считалось чуть ли не ересью. Но он доказал технико-экономическую эффективность предлагаемой им аппаратуры, применив в ней, вместо дорогостоящих и громоздких разделительных канальных фильтров, достаточно простую систему фильтрования на основе  фазовращателей.
В 50-х годах он пережил непростой период времени, когда его несправедливо „прихватили” соответствующие органы, обвинив в плохой работе на сети ГТС разработанной им системы КРР-30/60. Ему тогда с трудом, но всё же удалось доказать, что вина в этом была завода-изготовителя, где плохо была налажена настройка фазовращателей. Поляник позже в сомнительных ситуациях любил повторять слова Альберта Эйнштейна: „Есть только две бесконечные вещи: Вселенная и глупость. Хотя насчет Вселенной я не вполне уверен”.
И теперь коллеги и друзья поздравляли его с юбилеем, выражая надежду и пожелания, чтобы юбиляр сам увидел плоды своего труда по цифровизации сети связи страны. Егор, дождавшись, наконец, своей очереди, с высокой трибуны зачитал юбилейный адрес из Киева, который он не рискнул составить в стихотворной форме. Юбиляр в пасхальном костюме с широким, как лопата роскошным галстуком (по тогдашней моде), из президиума сообщил собравшимся, что привезенный из Киева торт оказался изумительно вкусным, после чего Егору похлопали гораздо громче, чем предыдущему поздравляльщику.
Юбиляр, терпеливо выслушав все поздравления в свой адрес, присел за рояль, стоявший на сцене, и исполнил несколько классических вещей Шопена и Моцарта. Раскланявшись и поблагодарив собравшихся, он выразил своё искреннее сожаление, что по чисто техническим причинам не может весь зал пригласить на дружеский ужин. Егор в тот же вечер возвращался в Киев, и на банкете не был, хотя и получил персональное приглашение.
Но теперь юбилеи отмечали сослуживцы, к возрастной категории которых был близок и сам Егор. На какое-то подобное мероприятие он написал стихотворное поздравление, за что и „поплатился”.
Прослышав про его стихотворные способности, начальник института Королько дал ему почётное поручение – подготовить стихотворный адрес по случаю юбилейной даты минского опытного завода. Иван Викторович сам собирался зачитать его на торжественном собрании в присутствии высоких начальников из Москвы. Намёк Резчиков понял – осрамиться с текстом приветствия будет последним делом, со всеми вытекающими последствиями. Поэтому пришлось повертеться и поднатужиться, чтобы чересчур не увлечься пошлой глагольной рифмой.
В Минск Резчиков, слава Богу, не поехал, но потом из минского КБ ему позвонили, и порадовали: его адрес имел большой успех, так как очень удачно, в сжатом виде и даже с вполне приличной рифмой, охватил всю номенклатуру аппаратуры, выпушенную заводом за последние 20 лет. А юбилейный банкет состоялся в лесном ресторане под Минском и прошёл на самом высоком уровне.
Ну, а потом уже и сам Егор раздухарился, вошёл во вкус: и по случаю юбилея Гриши Лихтмана, главного инженера тонального цеха московского телеграфа, настрочилдлинное  стихотворное поздравление. Вскоре подоспел юбилей Игоря Лузгового, начальника лаборатории центрального НИИ, с ним совместно трудились над аппаратурой ИКМ-12М, создавая для неё двухканальное телеграфное устройство. И уж никак нельзя было пропустить 50-летие Эмиля Коронского, с которым Егор сотрудничал по системным вопросам цифровизации сетей связи. Ему в юбилейном адресе Егор написал следующее:
 
Тебя уж лет пятнадцать знаем,
Нас дело общее  роднит,
Системы ИКМ внедряем,
И верим - „Цифра” победит!
Ты начал с малого – с „Микрона”,
Прошёл со всеми трудный путь,
Чтоб запах свежего „Озона”
Нам в Белоруссии вдохнуть!
Всегда хлопот – вагон товарный,
Заполнен ими целый день:
Как Запад обогнать коварный
В создании ISDN?
Как оказаться не в накладе
С внедреньем импортных систем,
Как объяснить иному дяде,
Что жизни нет без ИКМ?
Где на сети сажать „Цикорий?”
Какой поможет циркуляр,
Чтоб долгожданный „Спринт” ускорить?
- Всё это знает юбиляр.
От берегов Днепра седого
Мы юбиляру шлём привет!
Эмиль! Задора боевого
Ты не теряй ещё сто лет! [31]

Но потом нахлынули юбилеи такого, скажем, местечкового значения, что никакой рифмы на них уже нехватало. Пора было подводить под этим жирную творчеством черту, и, собрав все силы, Егор поставил в этом вопросе такую стихотворную точку:
 
Мне муторно от юбилеев,
Умильно-сладостных речей
В устах лукавых прохиндеев
С фальшивой радостью очей.
А юбиляра -  очень жалко:
Он – словно голый пред толпой,
Его все гладят льстивой палкой
И распинают похвалой.
Не тратьте лишних слов напрасно,
Их, может, стоит сохранить,
Они ведь подойдут прекрасно,
Когда придётся хоронить!

Свой юбилей Егор отпраздновал в ресторане гостиницы „Русь”, который тогда в Киеве считался особенно шикарным. Словно специально к юбилею подоспела новость из Москвы, что за разработку аппаратуры ТВР Егор и его сотрудники награждены серебряными медалями ВДНХ.
Из Одессы по случаю юбилея даже приехала сестра с мужем. Мать Егора, Антонина Михайловна, в свои 85 лет ехать в Киев не решилась. Новую квартиру они похвалили, правда, Борис, будучи человеком опытным – он работал в трубопроводном цехе одесского судоремонтного завода – сказал Егору, чтобы тот не особенно доверял сантехнике: её не обновляли лет тридцать, и за ней нужен глаз да глаз; И оказался прав, словно в воду глядел: кусок трубы в ванной вскоре менять пришлось.
Хотя на юбилее было всё институтское начальство, произносившее уважительные тосты с самыми благими пожеланиями, вскоре Егор почувствовал, что в его отношениях с Королько наступило определённое охлаждение, сначала вроде бы неуверенное, но потом всё больше набирающее силу. Егор предположил, что началось это, наверно, с поездки в Женеву.
Королько в министерстве буквально выпросил эту командировку, напирая в ответственных кабинетах на то, что он, руководитель такого авторитетного НИИ, представители которого за последние 11 лет так много сделали для поднятия международного авторитета страны и „пробили” столько важных международных стандартов, ещё ни разу не побывал в Женеве и своими глазами не увидел, как работает такая авторитетная Международная организация.
От института их тогда поехало четверо: Королько, Карповский, Резчиков и переводчица Света Весницкая. В первый же московский вечер Королько повёл Резчикова и Карповского во МХАТ, где шла пьеса Михаила Булгакова „Дни Турбиных”. Билетов  в кассе, конечно, не было, но Королько сунул в окошко администратора своё просроченное удостоверение заместителя министра, и они получили 3 билета на балкон.
Игра актёров была бесподобной, особенно запомнился Лариосик. Пьеса понравилась Егору чрезвычайно, он только пожалел, что неоднократно бывая в Москве в бесчисленных командировках, он больше внимания уделял Театру Сатиры и Малому Театру, а до МХАТа почему-то так и не добрался ни разу.
…И в самом дурном сне не могло ему тогда присниться, что через 3 десятка лет в морозном Киеве они увидят „вторую” серию дней Турбинных...
Уже в Москве к ним тогда присоединился директор киевского филиала одесской альма-матер профессор Леонид Гарнушко. Егор его хорошо знал: тот занимался вопросами использования волоконно-оптических линий связи и часто выступал на научно-техническом совете киевского НИИ.
Серёжа Рязанов, который был в курсе дела, так как в киевском филиале подрабатывал преподавателем-почасовиком, в основном, руководя дипломными проектами по вопросам дальней связи и коррозии, поведал своему приятелю, что Гарнушко – первый зять бывшего начальника института, Николая Дмитриевича Пасечного. Потом он с первой женой разошёлся, от брака есть дочь, она почти ровесница его дочери Ирины, живёт с матерью на улице  Цитадельной недалеко от Егора.
Оказалось, Гарнушко ехал в Женеву на „смотрины” по преподавательской части. Все они поселились в отеле „Дрэйк” (Drake), Королько не терпелось увидеть город, и он тащил своих подчинённых на прогулку. И Карповский с Егором, отложив в сторону многочисленные документы, требующие срочного рассмотрения, водили начальника по особо интересным местам Женевы и самым привлекательным магазинам. Королько даже выбрался на автомобильную свалку, куда его свозил Владислав. Оттуда Иван Викторович вернулся с тормозным тросиком для „Волги” и был безмерно доволен этим приобретением.
Резчикову от присутствия Королько в зале заседаний пришлось несладко: Карповский уматывал в президиум, Света Весницкая забиралась в кабину переводчиков (у неё был выгодный контракт), а Егор оставался вместе с Королько в рабочем зале за столом с табличкой „UdSSR”. И в самые ответственные моменты, когда Егор напряжённо вслушивался в английскую речь или, получив слово, тянулся к кнопке микрофона, Иван Викторович начинал приставать к нему с дурацкими вопросами:
- А это кто говорил? Он из какой страны? А что такое „distortion”? [32] 
И он явно сердился, когда Егор не сразу отвечал  ему на заданный вопрос. А иногда, повертев головой по сторонам, как бы про себя, говорил:
- Да, хорошо бы Юре здесь работать!
Его младший сын Юра недавно окончил тот же одесский институт, что и Резчиков. О своём старшем сыне Королько особо не распространялся, но Егор, от Рязанова, знал, что тот работает таксистом, и Иван Виктор, приезжая повидать своего первого внука, Тарасика, вечно пилит старшего сына, призывая того взяться за ум и заняться более благородным делом. Ну и как тут спокойно воспринимать тот факт, что какой-то Резчиков прётся сюда в Женеву на работу? Вот и появилась первая трещинка, пока ещё мало заметная, в их отношениях.
А Егору в этот раз было явно не до Королько: надо было убедить собрание принять окончательную версию Рекомендации Х.58, которую разработала делегация СССР. Х.58 устанавливала основные параметры схемы мультиплексирования на групповой скорости 64 кбит/с; Резчиков по данному важному вопросу был назначен официальным докладчиком, и за результатами его работы внимательно наблюдала малосимпатичная Ирина Крейндель из Межведомственного совета.
Рекомендация рождалась в больших муках, тут был учтён печальной опыт разработки аппаратуры КИТ, что так и не появилась на свет, результаты НИР, проведенных в институте по системным вопросам сети аренды цифровых каналов со скоростями передачи от 2400 до 19200 Бод; были отвергнуты совершенно эклектические предложения Японии и учтены конструктивные предложения делегаций ФРГ и Канады. Для Карповского с Резчиковым было крайне желательным, чтобы в октябре Рекомендацию Х.58 одобрила Пленарная Ассамблея в Мельбурне. И пыхтящий под руку Королько только мешал Егору отвечать на каверзные вопросы заинтересованных делегатов.
Когда итоговый документ Резчикова был, наконец, одобрен, он вздохнул с большим облегчением. Теперь можно было заняться и личными делами. Егора в отношении Международной организации уже охватывали большие сомнения. Он заглядывал к мадам Аржу, но та ничего обнадёживающего по его делам сказать не смогла. А за те 2 недели, что они были в Женеве, ответственных персон по этому вопросу так и не удалось застать – те мотались где-то по Европе. Навести какие-либо справки через предство было невозможно: Гаврилюка в Женеве уже не было, его перевели то ли в Пакистан, то ли в Бангладеш.
Вечерами, когда они все вместе отдыхали в уютном  фойе гостиницы, Королько наседал на Гарнушко, предлагая на паях купить видеомагнитофон. Тот увёртывался от этого предложения под всякими благовидными предлогами, так на самом деле предложение Королько его нисколько не прельщало: Ему сейчас было важно произвести благоприятное впечатление на ответственных лиц Международной организации, отвечающих за систему подготовки специалистов в Азии и Африке.
Гарнушко со своей задачей успешно справился, и через полгода оказался в Женеве. По отношению к командировочным, прибывающим в Женеву из Киева, он оказался человеком мало дружелюбным, особенно, в сравнении с Владиславом Старичевым.
Тот всегда встречал каждого киевлянина как дорого гостя, старался на выходные дни отвести за город, показать то Лозанну, то Монтрё, то живописное плато вблизи Большого Салева. Владислав при этом никогда не обращался с просьбами захватить в Киев для двоюродной сестры его жены, Ларисы, даже маленькую передачку. Карповский и Резчиков, привезя ему однажды от Ларисы банку какого-то особого мёда холодной качки, потом часто твепрдили Владиславу, чтобы тот не стеснялся заблаговременно приготовить посылку своей родственнице -  они довезут её в Киев в целостности и сохранности.
Не таков был Леонид Гарнушко: приехавших киевлян он игнорировал, в упор не видел, но перед самым отъездом их домой обязательно возникал в гостинице, вытащив из своего серебристого „форда” увесистую посылку килограмма на три для своих родственников.
Пару раз Егор возил для его дочери от первого брака и небольшие суммы денег: обычно больше 50 франков профессор не посылал. В третий приезд Карповский, которому всё это уже надоело, наотрез отказался что-либо брать – мол, мы едем с такой кипой документов, что сами уже боимся за перевес. Больше Гарнушко к ним не приставал.
…А видеомагнитофон Королько себе всё-таки как-то ухитрился и купил, наверно, подержанный…
20
Углубление трещины в их отношениях с Королько продолжилось в Киеве, и этому способствовали обстановка, как в институте, так и за его пределами. Однажды в кабинете  Егора появился Рязанов и сказал:
- Я к тебе по делу, но сначала - отраслевой анекдот:
Приехал Горбачёв в Штаты, стали ему в центре управления NASA показывать, как в космос ракеты отправляют. Увидел он на отдельном столике красный телефон и поинтересовался:
- Это для связи с Президентом?
- Нет, это „горячая линия” с Господом Богом. Но мы им редко пользуемся, уж больно связь дорогая – десять долларов одна минута!
На обратном пути генсек посетил Израиль. Стали там ему тоже последние достижения демонстрировать, а он вдруг увидел знакомый красный телефон и говорит:
- Я вижу, у вас тоже „горячая линия” с Господом Богом! Мне в Штатах сказали, что это очень дорогое удовольствие!
-  Нет, у нас это значительно дешевле, всего десять центов за минуту – ведь это же местный разговор!
Со смаком рассказав анекдот, Рязанов спросил:
- Ты сколько взносов в родную партийную организацию платишь? Всего 10 рублей? Да, не густо! Читай, какие взносы теперь большевики-кооператоры платят!
И он протянул свежий номер „Комсомолки”, где в колонке, отчёркнутой фломастером, говорилось, что 2 сотрудника московского кооператива АНТ (Автоматика, Наука, Технология) два дня тому назад уплатили секретарю местной партийной организации в виде партвзносов по 32 тысячи рублей каждый. Егор прочитал, задумался  и, не скрывая своего удивления, воскликнул:
- Это сколько же они, так сказать, заработали?
- Как говорит Аркадий Райкин: „Сумасшедшие деньги!” - засмеялся Сергей  -  А насчёт того, как заработали, могу сказать - они торгуют импортными персональными компьютерами, а тут навар идёт такой, что только успевай подставлять карманы! Наступило время миллионеров Корейко, вот только у Ильфа и Петрова они были подпольными, а теперь новые миллионщики – в первых рядах борцов за небывалый подъём народного хозяйства! Думаю, что без больших начальников здесь дело не обходится… Как утверждает юморист Г. Малкин на известной тебе 16-ой странице, - организованная преступность требует партийной дисциплины.
- Это точно, - кивнул головой Егор.
- Может быть, ты помнишь, в марте был принят закон СССР „О кооперации”? Так вот, кооперативам теперь – столбовая дорога. – продолжил „политинформацию” Рязанов. -  Действуют по принципам: „делай то, что можешь продать, а не продавай то, что можешь делать! Разрешено всё, что не запрещено!”. Как образно утверждает тот же Г. Малкин, в постели можно всё, кроме митингов. Везде в прессе твердят, что рынок наступает, он, мол, всё сам отрегулирует…Особенно усердствуют всякие научно-производственные центры, возникающие при райкомах комсомола. Мне зять об этом говорил, у них такой кооператив в институте уже сварганили... Уверяет, что работают только в неслужебное время, но это – сплошная туфта, разговоры в пользу бедных. Главное - заручиться поддержкой вышестоящих товарищей, и – вперёд! Да, я слышал, что и у нас в институте Игорь Запольский что-то вроде кооператива сооружает!
Резчиков подумал, что если уж за дело взялся Запольский-младший, то ухо надо держать востро.
Игорь, в отличие от своего старшего брата Валерия, с которым Егор успешно сотрудничал по многим техническим вопросам, человеком был чрезвычайно прытким и предприимчивым, к тому же отличался тягой к подковёрным интригам. Юра Тарханов, одно время работавший с ним в одном отделе, говорил, что Запольский-младший из тех людей, которые пытаются опровергнуть известную поговорку, что „одной рукой за два места сразу не ухватишь”.
Серёжа Рязанов, также большой любитель юмора 16-ой страницы „Литературки”, про Игоря говорил так:
- Скользкий тип, а как устойчив! Юморист газеты С. Крытый тут просто в яблочко попал!
Всем было известно, что свою первую жену, привезенную из Ленинграда, Игорь теперь замотал судами, пытаясь выселить из трёхкомнатной квартиры. Это он и его тогдашний начальник, Иван Арсеньевич Прокушко, в ту пору бывший секретарём партбюро, так интриговали против Юры Тарханова, что Егор забрал его в свой отдел и нисколько об этом не пожалел.
Ведь Юра -  большая умница, недаром у Мирославского он долгое время руководил системной лабораторией, переводил телеграфную сеть страны с напряжения 0-120 Вольт на напряжение  ± 20 Вольт, разрабатывал станцию АТ-ПС-ПД и был основным „забойщиком” при разработке обеих частей „Телеграфных правил” и „Основных положений создания Единой Автоматизированной Системы Связи - ЕАСС” в части вопросов телеграфной связи.
Юра пользовался большим авторитетом у Нонны Эдуардовны Попковой, руководившей отделом дальней связи центрального НИИ, дамой весьма умной, настойчивой и своенравной, с железной хваткой, которую за её твёрдый, почти мужской характер и громкий, безапелляционный, с ехидцей, голос боялись все чиновники министерства. Именно с ней отделу Мирославского часто приходилось сталкиваться по вопросам нормирования каналов тональной частоты для работы по ним систем тонального телеграфирования (ТТ). [33].
 Однажды, после крутого разговора по нормам на каналы Мирославского чуть не хватил удар, поэтому в дальнейшем он всегда посыл к ней на совещания именно Юру Тарханова, зная, что тот с Нонной Эдуардовной обязательно договорится так, как надо.
Ещё совсем недавно отделом оконечной аппаратуры, где теперь главным был Запольский-младший, руководил Гена Петровский, с которым Егор познакомился во время своей эксплуатационной практике в Киеве после 4-го курса.
Они тогда 3 месяца прожили в одной комнате на улице Ризницкой в общежитии политехникума. Гена неожиданно умер, в довольно молодом возрасте, и Рязанов, тоже его хорошо знавший, утверждал, что на их сокурсника сильно повлияла недавняя ужасная история с наездом.
В один проклятый понедельник, Петровский, недавно купивший „Жигули”, поворачивал в районе Печерска направо и задел молоденькую девчонку, которую должен был пропустить. У пострадавшей была сломана нога, собралась толпа, конечно, крывшая растерявшегося водителя нехорошими словами, девчонка грохнулась от боли в обморок, приехала ГАИ, прикатила „Скорая помощь”, активничали свидетели, была составлена куча всяких бумаг.
Через месяц был суд, общественность института взяла Петровского на поруки, собрали кое-какие деньги для лечения пострадавшей, в итоге Генка отделался условным сроком и отобранными правами. Всё это подействовало на него самым сильным образом, и он, провалявшись в больнице учёных почти 2 месяца, вскоре скончался на работе от сердечного приступа.
Вот после этого и заступил Запольский-младший на должность начальника отдела. Он подбил Королько на создание в институте научно-производственного кооператива, который сначала занялся ремонтом абонентских телеграфных установок.
Спустя некоторое время возникла идея разработки силами этого кооператива электронной телефонной станции за деньги республиканского министерства, где у Королько ещё сохранились крепкие личные связи со своими бывшими сослуживцами. Активисты кооперативного движения института составили и смету на разработку - получилось, что можно уложиться в 970 тысяч рублей и за 2 года провести разработку чуть ли не документации на опытный образец.
Республиканское отраслевое министерство, которое раньше для себя в киевском НИИ ничего заказывать не имело права, при перестройке такие возможности получило, и решило показать, что оно тоже не лыком шито и с наукой дружить умеет. Республиканский министр заслушал предложение Королько и дал своё согласие на проведение разработки силами временного трудового коллектива (ВТК), организованного при киевском институте.
Творческий коллектив для такого ответственного задания слепили очень быстро, естественно, включив в него, прежде всего, руководство – начальника института, его замов, начальников нескольких отделов. Ну и прибавили тех специалистов, которым отводилась роль „рабочих лошадок”.
К Резчикову Запольский-младший зашёл лично: нужно было, чтобы Егор написал заявление на зачисление в указанный коллектив, Усевшись подальше от работающего кондиционера „Бакы”, который Резчикову недавно вставили в нижнюю раму окна, Игорь, довольно улыбаясь, пообещал, что уже на следующей неделе будет выплата первого аванса.
Он очень удивился, когда Резчиков сказал, что ни в какой ВТК вступать не намерен. Для себя Егор, как только узнал об инициативе Запольского-младшего, сразу же решил, что не будет встревать ни в какие временные коллективы, а уж в этот – в особенности.
Основной причиной этого решения было, конечно, время. Довольно часто Резчикову его остро нехватало для основной работы, а тратить после работы ещё 2-3 часа для работы в подобных ВТК представлялось для него вообще абсурдным.
Вся деятельность отдела, созданного Мирославским на базе скромной лаборатории тонального телеграфирования, за последние двадцать лет напоминала своеобразный многослойный пирог.
Сначала разрабатывались принципы построения аппаратуры требуемого класса, определяемого местом на сети (магистральный, зоновый или местный) и типом используемого несущего канала (канал тональной частоты – ТЧ, или физические цепи кабельных линий городских телефонных сетей - ГТС).
Затем проводилась разработка этой аппаратуры, налаживалось её производство на заводе, осуществлялось внедрение на сети. И уже с высоты достигнутых результатов и опыта, полученного при эксплуатации аппаратуры на сети Союза, становилось понятным, куда двигаться дальше. Снова проводилась разработка системных вопросов, которая заканчивалась созданием технического задания на аппаратуру следующего поколения, и так далее. Вот такая получалась последовательность ступенек ежедневной работы. Уже сейчас было видно, что отделу НО-3 предстоят нелёгкие времена при разработке нового поколения универсальной аппаратуры для уплотнения основных цифровых каналов (ОЦК) в условиях наращивания темпов цифровизации сети связи.
Надрываться за лишние 3-4 сотни на внеурочной работе? Нет уж, пардоньте: потом, когда угробишь здоровье застарелой язвой или приобретённым инфарктом, это всё обойдётся себе же дороже, только и будешь работать на импортные лекарства.
Кроме того, Резчиков сильно сомневался, что в институте найдутся специалисты, способные разработать современную станцию коммутации. Вон сколько опытных разработчиков обломало себе зубы на разработке АТС то на герконах, то на магнито-импульсных соединителях (МИС). 
Даже у Поляника к созданию электронной АТС подходят осторожно, а его ребятам опыта не занимать. Недаром в Союзе уже закупили несколько образцов электронной станции DX-200 у финской фирмы „Nokia”. А испытывают её специалисты ленинградского НИИ, которые на разработках АТС уж точно собаку съели.
Познакомился Серёжа Турбаев с подобной станцией по просьбе питерских коллег и остался в восхищении от заложенных в неё технических решений. Перед программным обеспечением станции вообще шляпу снять можно, и где таких специалистов в киевском НИИ найдёшь? А тут – местечковая команда, которая сама не знает, за что она берётся…
Сотрудникам своего отдела он, конечно, препятствовать не будет, хотят работать в этом ВТК – на здоровье, у матросов нет вопросов…Главное, чтобы они со своими заданиями справлялись. А ему там делать нечего… И зачем Карповский в это дело лезет? Дошли до Егора слухи, что он там себе в качестве задания на текущий месяц записал разработку конструкции станции. Ведь и ежу понятно, что это – „отбывание номера”, а не работа. Но обо всём этом говорить Игорю было совсем необязательно….
- Так это твоё окончательное решение? – спросил его Запольский-младший, после того, как он ещё минут пять разворачивал перед Егором блестящие перспективы ВТК. – Уверен, что Иван Викторович будет не очень-то доволен, узнав, что руководитель такого доблестного отдела отказался от работы в ВТК, который возглавляет начальник института!
- Рад бы, да не могу! – сказал Егор. – Здоровье уже не то, вон опять на обследование в больницу учёных ложиться собираюсь…
Врал он, конечно, но как от этого назойливого агитатора отделаться? Ничего, если Королько его призовёт „на  ковёр” для объяснений, придётся там ещё более нахально поплакаться на здоровье и, может быть, даже и прилечь, „для понта”, в знакомую терапию, чтобы отцепились.
- Чего ж ты тогда на прошлой неделе кровь сдавал, если такой больной? - ехидно спросил Запольский-младший. - А, понимаю, личным примером воодушевлял своих сотрудников на благое дело!  По-моему, уж что-то они к нам зачастили, эти кровососы. В этом году уже второй раз приезжают! Ну, ладно, я всё понял, будь здоров и не кашляй!
И когда за Игорем закрылась дверь, раздосадованный беседой Егор с трудом вспомнил, о чём он размышлял до появления этого нахального искусителя. Ага, вспомнил, дело касалось компьютеризации.
21
Так в нынешнее время получалось, что партия, которая в 50-х годах заклеймила  кибернетику как „продажную девку империализма”, теперь всё настойчивее требовала, чтобы вся страна была охвачена сплошной компьютеризацией.
Новый секретарь партбюро Виктор Акопович Краустов, много сделавший для того, чтобы в киевском НИИ появился свой вычислительный центр (ВЦ), оборудованный машинами серии ЕС ЭВМ, в этом вопросе разбирался хорошо. ВЦ теперь превратился в научный отдел, занимался вопросами обследования телеграфных сетей, а его начальник, пользуясь своим высоким партийным статусом, во-первых, приставал к другим отделам с настойчивыми требованиями подключать его отдел к проводимым исследованиям, а во-вторых, постоянно призывал использовать в новых разработках аппаратуры такие перспективные элементы, как микропроцессоры и микро-ЭВМ.
Легко сказать – применяй микропроцессоры! Это же основательная смена элементной базы, на которой строилась аппаратура. Так получалось, что в учебном институте Егор все вопросы схемотехники изучал на радиолампах, сначала обычных, а потом - „пальчиковых”. Приступив к работе в Киеве, пришлось срочно изучать транзисторы, о которых в ВУЗе дали только самые начальные понятия.
Деваться некуда, овладели в полной мере разнообразными транзисторами, и с р-n-р, и с n-р-n  переходами, а. глянь, уже нагрянули микросхемы - и цифровые, и аналоговые, и управляемые током, и управляемые напряжением, сначала потреблявшие много электроэнергии, а потом – буквально мизер.
А теперь вот нагрянули микропроцессоры… А с ними не всё так просто, нужно знать языки программирования, чтобы писать для них программы. Вот и начинай, на старости лет, изучать основы вычислительной техники… А время где для этого взять? На курсы идти? Да сколько он ни работает, ни разу ни на каких курсах повышения квалификации не был… Если, конечно, аспирантуру не считать…А отделом кто руководить будет, когда он азы программирования изучать будет? Да ведь потом и всех ведущих специалистов, которые в отделе занимаются разработкой аппаратуры, через эти жернова пропустить надо!
Да, сейчас модно делать аппаратуру таким образом, чтобы в ней программными средствами можно было реализовать разнообразные функции, например, чтобы аппаратура работала как по Альтернативе А, так и по Альтернативе В Рекомендации R.101, т.е. в зависимости от того, что в данный момент нужно. Эффективно всё это, такое может обеспечить лишь искусная аппаратурная реализация. Но беда в том, что его специалисты – ассы в разработке именно аппаратных решений, или. как это принято теперь говорить, - „железа”. И им для перехода на аппаратно-программные средства потребуется значительное время, которого у них просто нет.
А тут умники в партбюро чуть ли не специальный раздел записали в условия социалистического соревнования - использует ли отдел в своих разработках микропроцессорную элементную базу, или нет. Семён Вольфберг, в порядке шутки, конечно, предлагал этот микропроцессор МП580, наиболее ходовой сейчас, поставить в панели управления КИП аппаратуры ТВР, никуда не подключая – только чтобы отчитаться, что решения партии выполнили.
Пытался Резчиков ещё несколько лет назад подступиться к этой компьютеризации, видел ведь, куда это идёт, чем выгодно отличается программная реализация от жёстких аппаратных решений. Знал и легенду появления микропроцессора.
Как утверждалось в одном авторитетном журнале, 2 молодых американских инженера по заказу собрали, чуть ли не в сарае, измерительный прибор и предъявили заказчику. Тот его не принял и потребовал реализовать дополнительную функцию. Молодые инженеры покряхтели, но требование заказчика выполнили.
Когда настало время сдавать работу и получать деньги, выяснилось, что заказчику дозарезу нужно в прибор ввести измерение ещё одного параметра. Разозлённые инженеры состряпали устройство, которое с помощью набора кнопок и тумблеров устанавливалось в любой режим измерения, при этом можно было измерять даже то, что не предусматривалось первоначальным заданием. Утверждают, что так и родился микропроцессор.
К Егору в отдел как-то попросился некий Слава Чегузов, работавший в подразделении Стругача. Он закончил факультет вычислительной технике в киевском политехе, успел поработать в Институте кибернетики, на вычислительном центре НИИ Госплана, потом его каким-то ветром занесло в киевский НИИ к Стругачу. Через год перенёс Слава тяжелейшую операцию на сердце в клинике Амосова, кажется, ему основательно распахали всю грудную клетку, и период реабилитации у него был долгим.
Коллеги по отделу поддерживали его, как могли, да и Стругач не упускал из виду, постоянно интересуясь, как Чегузов идёт на поправку. Но потом Слава крупно „побил горшки” с руководством своего отдела и решил оттуда уходить.
Кто-то рассказал ему, что Резчиков просил отдел кадров направлять к нему „на смотрины” специалистов по вычислительной технике, обращающихся в институт в поисках работы. Так Слава оказался в НО-3, а Егор лишь спустя две недели узнал, что Стругач был буквально шокирован и взбешён коварством и чёрной неблагодарностью своего бывшего сотрудника, который „перебежал” в противоборствующий лагерь.
Чегузов убедил Резчикова в том, что отделу необходимо обзавестись вычислительной техникой и развил в этом направлении бурную деятельность. От киевского завода „Электронмаш” с баланса на баланс в отдел поступило несколько  чёрных шкафов, набитых электроникой. Наверно, это было какое-то устаревшее барахло.
Один из таких шкафов в паре с принтером пришлось, из-за отсутствия места в лабораториях отдела, установить даже в кабинете Резчикова. Чегузов взялся за настройку этого барахла, и теперь в кабинете Егора всё время стучал принтер, отшлёпывая на длинных рулонах специальной бумаги какую-то абракадабру. Всю эту отпечатанную муть Слава называл „листингами”. Заглянув в кабинет, когда там никого не было, сотрудники в первый момент не могли понять, а кто тут подаёт признаки жизни в пустой комнате.
Конечно, такое вытерпеть было трудно, и Егор, поднапрягшись, отгородил Чегузову небольшое помещение в лаборатории Турбаева и сплавил туда принтер вместе со шкафом, сюда же переселились и 2 сотрудника, проявивших интерес к вычислительной технике. Чегузов научил их работать с принтером, и с его помощью они принялись осваивать основы программирования на языке ФОРТРАН.
Одно время у Резчикова возникала шальная мысль – поручить Чегузову разработку блока ТММ - основного устройства комплекса ТВР – как аппаратно-программного устройства, но потом он вовремя одумался, посоветовался с Тархановым и Вольфбергом; в результате было решено разрабатывать ТММ как чисто аппаратную реализацию, но заменив 45 индивидуальных кодеков на один групповой. Команда Вольфберга не подвела, предложила блестящее аппаратное решение, комплекс получился отличным, даже в положенные  сроки удалось уложиться.
Чегузов  продержался в отделе года полтора года, потом исчез, прихватив с собой довольно способную выпускницу киевского политехникума. Резчикову было очень жаль её отпускать, но сделать он ничего не мог. На электронном барахле, полученном от  „Электронмаша” теперь трудился Володя Сергейчев, которому Резчиков поручил информационное обеспечение отдела.
Чтобы всё-таки шагать в ногу со временем, Резчиков добился выделению отделу сначала персональной ЭВМ „Электроника-60”, а через некоторое время – даже двух  диалоговых вычислительных комплексов ДВК-2. „Электронику-60” он забрал себе в кабинет и на этой машине, работавшей на двух гибких дисках диаметром 5 дюймов (они назывались флоппи-дисками) овладевал основами практического использования ЭВМ. Оказалось, что среди начальников отделов он по институту был в этом деле первым, и уже скоро с него стали брать пример другие руководители.
Прежде всего, он организовал планирование и контроль работ, проводимых в отделе, потом начал накапливать информационную базу по тематике работ отдела. Оба ДВК-2, внешний вид которых позже стал каноническим для последующих поколений персоналок с электронно-лучевыми экранами, он отдал в лаборатории. Там уже ожидали их с нетерпением.
Плановику отдела Егор дал задание – в своей деятельности готовиться к переходу с бумажных технологий на электронные. Бедная Нина Ивановна хоть и закончила пединститут, получив математическое образование, особого восторга не выразила. Зато переводчица отдела Зоя Яковлевна теперь уже значительно чаще появлялась в кабинете Егора, принося ему на ознакомление (и, если нужно – на редактирование) распечатанные на компьютере материалы статей из иностранных технических журналов.
В общем, компьютеризация уверенно зашагала в трудовой коллектив работников отдела…
22
Прошло уже 3 недели после командировки в Министерство морского флота, и Егор полагал, что вот-вот будет известен результат собеседования. Поэтому он теперь хватался за телефонную трубку при каждом прозвучавшем звонке. Но дни шли, а что там решили заморские мистеры с туманного острова, оставалось неизвестным. Егор, теряясь в мыслях и догадках, прошёл все стадии неизвестности: и ожидал, и нервничал, и переживал, а потом вдруг успокоился и начал воспринимать происходящее с лёгким юмором. Это и нашло своё отражение в таких строчках:

Меня жестокий враг терзает,
Со мною злобно шутит он,
Надежды радужной лишает
Мой бывший друг  – мой телефон.
С утра звонят про тётю Сару,
Кому-то нужен „Киевгаз”,
А кто-то с Мишкою на пару
Грозит подбить мне правый глаз.
Звонят начальники большие
И указания дают:
Беречь отходы пищевые
И поощрять надомный труд.
Трезвонят хамы и нахалы,
„Качают” сразу же права:
„Грузите мясо, а не сало!
Ведь в ЖЭКе кончились дрова!”.
И трубку каждый раз хватаю,
Сжимаясь нервами в комок:
Я уж два года ожидаю
Души спасительный звонок.
Мне не нужны от тётки вести
Мне на соседей наплевать,
И для „Мосфильма” много чести,
Чтобы в кино меня снимать!
Всё жду, что светлый миг настанет,
Звонок хрустально прозвенит,
„О”кэй!” знакомый голос скажет
И к ним работать пригласит.
Давно заполнена анкета,
И все анализы сданы,
По блату куплены штиблеты,
Пошиты новые штаны.
Чиста семья, как парус в море,
Родня вся взята на учёт,
И уж давно в своей конторе
Известен я как полиглот.
Уж зреют на работе страсти,
В недоуменье профактив -
Когда ж в отделе смена власти?
И кто возглавит коллектив?
Пришлют ли чуждого варяга,
Иль воспитают своего?
И эта гнусная бодяга
Терпенья выше моего!

В украинском МИДе какой-либо новой информации не было, после Ярецкого в комнате № 14 сидела уже третья жертва ротации, и Егор понял, что всё это дело оказалось чистой „туфтой”.  И в стихотворной форме итог был подведён следующим образом:
 
Нанёс мне рану ИНМАРСАТ,
Боднул сильней коровы,
И до сих пор на мне висят
Пустых надежд оковы.
Был мистер Берзиньш очень мил
При нашем разговоре,
Но чем-то я не подходил,
Наверно, их конторе.
А ведь с улыбкой, шутя,
Три важных джентльмена
Меня, как бобика вертя,
Помучили отменно! 
И вереницей дни идут,
Зима сменяет лето,
И никакого не дают
Мне мистеры ответа.
А я ведь правила учил,
Чтобы в хорошем тоне,
Культурненько и есть, и пить
В туманном том ЛондОне.
Долбил английские слова,
Как попугай учёный,
Гудит, как бочка голова
От мути той зелёной.
Горю, уставши долго ждать,
Желанием горячим:
Весь этот ИНМАРСАТ послать
Ко всем чертям собачим!

В общем, получались так, как и предсказывала народная поговорка: сбежали оба желанных зайца, белых и пушистых, за которыми шла охота. Можно было, конечно, обратиться за помощью к Артонюку, ведь он в министерстве большущей шишкой стал, но Егор делать этого не хотел. Думалось ему, что „Контора глубокого бурения” своего окончательного слова ещё не сказала, а при глубоком ковырянии достанется по полной и ему, и их сокурснику. Так зачем же подводить хорошего человека? Тебя „за бугор” пока выпускают? Ну, и радуйся, и не чирикай, не делай резких движений!
Тем временем институтская общественность, в духе времени, воодушевлённая событиями в центральном НИИ, готовилась к небывалому местному событию: выборам начальника института. Взад и вперёд бегали по этажам члены совета трудового коллектива и интриговали по поводу возможных кандидатов.
Заглянули некоторые из них и к Егору, пытаясь получить его согласие на участие в выборах. Но Егор от такой чести решительно отказался. Как сказали бы в Одессе, „И зачем это мне надо? Больше делать нечего?”. Коллектив – под тысячу человек, но это, правда, с опытным производством. Ещё нехватало разбираться и с клепанием приборов, разработанных институтом по спецухе! Вон даже Карповский отказался выдвигать свою кандидатуру...
В итоге в списке остались двое: сам Королько и его заместитель Виктор Михайловцев, Когда последний был ещё начальником отдела в подразделении Стругача, они с Егором были соседями: двери их кабинетов выходили в общий тамбур, в шутку называемый предбанником. По производственным вопросам они часто заглядывали один к другому, а в самый разгар войны Королько со Стругачем поддерживали мирное сосуществование, осторожничая и всячески избегая всяких ссор и недоразумений.
Началась избирательная компания с её неизбежной агитацией и критикой программ кандидатов. Недовольные были с обеих сторон: сотрудники бывшего подразделения Стругача, конечно, горели желанием отомстить нынешнему начальнику за поражение своего любимого руководителя. Ведь его попросту выжили из „конторы”! Другие боялись, что Михайловцев, выросший на спецтематике, теперь угробит гражданскую тематику, которой они традиционно занимались.
Появилось опасение совершенно нового вида, которого до перестройки не было: объём набранных работ. Раньше министерство формировало тематический план, в котором фонд заработной платы не зависел от того, сколько работ (или НИР-овских тем) институту „впихнули” из Москвы. По этому поводу даже существовал такой анекдот:
Старший менеджер зарубежной фирмы приезжает из командировки и докладывает руководству, что удалось заключить пять контрактов. „Молодец! – говорит ему босс. - Это на один больше, чем мы планировали!
А вот приезжает из Москвы руководитель НИИ и говорит своему окружению: „Можете меня поздравить! Ото всех работ удалось отбиться!”.
Конечно, анекдот утрировал положение с формированием тематического плана НИР, но суть его была верной: отражая заведенный порядок, когда количество набранной работы на зарплату исполнителей практически не влияло. Разве что за внедрение чего-то там впечатляющего и потрясающего, с оглушительным технико-экономическим эффектом, можно было и премию получить, но уж, ох, как придётся побегать по министерским коридорам и кабинетам, чтобы её выбить. Аркадий Райкин верно говорил, что „успотеешь, кувыркамшись!”.
В результате перестройки НИИ должны были теперь работать с заказчиками по так называемым хозяйственным договорам, причём, их можно было заключать не только с министерством, но и с другими хозяйствующими субъектами. Всем в институте велели срочно искать возможных заказчиков, в том числе и по Украине. Теперь объём набранных работ, который и определял величину фонда заработной платы, уже перестал быть абстрактным понятием, короче, институтам - разрешили зарабатывать.
И плановый отдел насел на начальников отделов с требованием показать фактическую и планируемую картину с хозяйственными договорами. Конечно, главный спрос был с начальника института, вот оба кандидата и пустились убеждать своих сослуживцев-избирателей, что они имеют чёткий план, как обеспечить надёжный фонд зарплаты на следующий год.
В разгар избирательной компании в кабинет Егора зашли Рязанов и Вольфберг с заманчивым предложением по одному договору.
Оказалось, что на Чернобыльской АЭС для целей контроля нужно было обеспечить передачу в Киев контрольной информации от важнейших технологических датчиков. Сергей об этом узнал от одного студента-заочника, который обучался в киевском филиале одесского учебного института. Студент-заочник работал в службе связи АЭС и был в курсе того, что руководство готово заключить договор на проведение работ по созданию такой информационной системы.
Рязанов поделился этой информацией с Вольфбергом, и тот предложил план, который они собираются изложить Резчикову. Речь шла о разработке мультиплексера, работающего со скоростью 9600 бит/с по каналу тональной частоты между Припятью и Киевом. Модем с указанной скоростью предполагалось взять из аппаратуры „Думка”, его авторов-разработчиков из московского центрального института - привлечь через ВТК, предусмотрев в смете хоздоговора затраты на сторонние организации. Надо, чтобы Резчиков поговорил по этому вопросу с москвичами.
Посмотрев на нарисованную схему организации связи, Резчиков неуверенно проговорил:
- Что-то я сомневаюсь в технико-экономической эффективности такой системы. Сколько километров от Припяти до Киева? Кажется, около 150 километров... Какая там мощность пучка телефонных каналов? Серёжа, ты ведь это хорошо знаешь. Так неужели нельзя найти четыре канала, чтобы в параллель передавать необходимую информацию на скорости 2400 бит/с? Модем на такую скорость у нас есть в комплексе ТВР, причём – свой! Тот, что Коля Макуренко разработал. Аренда этих четырёх каналов обойдётся в копейки. Может быть, только потребуется выровнять потоки по времени из-за разной величины задержки в каналах связи… Но это же, уверен, будет дешевле, чем ставить на один канал такую громадину, как модем 9600 бит/с. Получается почти стрельба из пушки по воробьям, про достоверность работы я уже и не говорю, сами знаете, какая она может быть на такой скорости …
- Егор! Дорогой ты наш товарищ начальник! – воскликнул Рязанов. - Откуда у тебя такой профессиональный пессимизм? Мы на это дело смотрим с оптимизмом, как в анекдоте про маркетинг. Слышал? Нет? Тогда слушай:
Два коммивояжёра из разных фирм, торгующих обувью, приезжают в тропическую Африку, изучают положение с обувью и телеграфируют своему руководству:
Оптимист: Ура! Нашёл перспективный рынок, все люди здесь ходят босые!
Пессимист: Здесь нам нечего делать, тут никто даже не знает, что такое обувь! При их климате можно свободно ходить босиком.
- Да какая тут к чёрту экономика! – продолжал горячиться Сергей. -  Люди готовы дать приличные бабки, к тому же, аренда четырёх каналов – дело непростое, у них на этом направлении каналы - нарасхват, как горячие пирожки. Их и в коммутируемую телефонную сеть нехватает, и так жалоб на узле связи полно, что никуда дозвониться нельзя…Ты просто пессимист из анекдота!
- Ну, не знаю, - ответил Егор, поглядывая на схему, - надо бы всё-таки прикинуть, как мы убедим начальство в целесообразности такой работы!
- Да начальство сейчас ни в чём убеждать не надо! Ему сейчас не до технико-экономических обоснований, - включился в разговор Вольфберг. - Королько сейчас все крохи по институту собирает, чтобы показать, что он своими активными и мудрыми действиями всему институту объём работ на приличную зарплату обеспечил. И уверен, что Михайловцев по этому вопросу ничего внятного даже пробормотать не сможет! А работу тут можно сделать очень красиво и  аккуратно.
- Ну, хорошо, мужики, считайте, что вы меня убедили – вынужден был капитулировать Егор под давлением таких аргументов.
И уже через час его вызвал Иван Викторович, расспросил о работе по договору с Чернобыльской АЭС и распорядился, чтобы о ней никто больше не знал, пока не пройдут выборы.
Само действо во имя торжества демократии и гласности состоялось в актовом зале соседнего Киевского инженерно-строительного института (КИСИ), которое райкомом партии регулярно использовалось для проведения собраний пропагандистов системы партийного просвещения. Зал был битком забит, осмотревшись по сторонам, Резчиков заметил, что на выборы из московского министерства прикатил заместитель начальника Главного научно-технического управления Евгений Степанович Мармонов. Рядом с ним, как оказалось, суетился Семёнов, один из новых заместителей Равакина, недавно избранного начальником центрального института.
Кандидаты с высокой трибуны зачитали свои программы и разрисовали перспективы развития института под их мудрым руководством. В несомненную заслугу Королько ставил себе строительство нового здания института, в которое планировалось переехать в следующем году. Прозвучало в его речи и обещание помочь Чернобыльской АЭС в создании эффективной системы контроля, для чего, мол, уже готов к подписанию отдельный хозяйственный договор.
Его конкурент обещал уделять особое внимание гражданской тематике работ, обрисовал красочные планы грядущего улучшения жилищных условий сотрудников, стоящих на квартучёте, а в межинститутской столовой сулил в обеденном меню бесплатные овощные салаты.
Затем начались выступления отдельных избирателей. Ну, то, что Юра Братнер выступил с достаточно резонной критикой, Егор не удивился. Может быть, Юра всё-таки обиделся, что Королько не захотел принять на работу в институт его старшего сына. Его удивило резкое выступление Гены Галькина: тот был недоволен отношением Королько к работам, которые отдел факсимильной связи проводил по созданию факсимильного аппарата „Штрих”.
Егор вообще считал эту разработку „безваттной”: текстовые и штриховые сообщения на приёме там воспроизводилась с помощью головки, заправляемой обычными чернилами. При непрерывной работе головка действовала неплохо, но за время длительных пауз между принимаемыми факсимильными изображениями чернила успевали засохнуть, и качество изображения было отвратительным. Разработчики долго и упорно бились над тем, как избежать этого недостатка, кое-что у них получилось, но…
Аппараты выпускались на минском опытном заводе „Промсвязь”, но эксплуатационные предприятия брали их с неохотой, хотя разработка получила Государственную премию Украины. По этому поводу был шумный банкет в ближайшем ресторане, а Королько, естественно, был в числе лауреатов этой премии. Вот, наверно, Галькин и решил ему припомнить это примазывание…
Среди выступающих на стороне Королько, конечно, вовсю распинался Запольский-младший. После него нудно и долго говорил Карповский. Послушав его, Егор решил, что ему на трибуне делать нечего.
Началось голосование, все дружно двинули к столам счётной комиссии, раздающей бюллетени для голосования. Резчиков, получив бюллетень, незаметно скомкал его и сунул в карман.
- „Кажется, Кислярский тоже не особенно доверял баллотировке по-европейски. Ну что ж, последуем его примеру!” -  подумал Егор, посчитав выборы ненужной комедией. Это уже потом будет модно ссылаться на китайское проклятие: „Чтоб ты жил в эпоху перемен!”.
Решив не терять времени понапрасну, он двинулся по направлению к Мармонову, стоящему со своим московским спутником. С ним надо было бы прояснить вопрос разработки оборудования соединительных линий, которую затевало ленинградское НПО „Дальняя связь”. Настырный Роман Семёнович Прадкин уже дважды своими звонками с берегов Невы надоедал Резчикову. Кроме того, Мармонова в последнее время бросили на развитие почты, и он уже всех начальников отделов киевского НИИ замучил вопросами, когда они переключатся на почту.
Егор обычно отшучивался, говоря: „что как только, так сразу”, но в душе искренне не понимал, почему Евгений Степанович берёт их за горло. Ведь создали же совсем недавно специальный НИИ почты в Киеве, где директорствовал Михаил Кукурудза. Вот пусть он сначала проработает системные вопросы дальнейшего совершенствования этой подотрасли, а уж потом они примутся сколачивать подходящее „железо”. И странно, что такой умный человек, как Мармонов, этого не понимает. Или же придуривается, чтобы в ногу с вышестоящим начальством шагать. А ведь ещё знаменитый английский изобретатель Джеймс Уатт заметил когда-то: „Ничего не может быть позорнее для человека, чем браться не за свое дело”.
На подходе к москвичам Егор услышал раскатистый баритон Евгения Степановича:
- Да я его отговаривал от этих выборов несколько раз. Убеждал не играть в эту „дерьмократию”. Говорил, что надо сделать так, как сделали в Питере…
- А там что сделали? Ведь они выборы-то провели, - спросил его собеседник.
- Ну, там поступили очень умненько. Организовали общеинститутское собрание, зачитали характеристику на Голубкова, спросили: „Кто – за? Кто – против?” „Против” никого не оказалось. Вот и объявили, что состоялись выборы, и начальником остался Голубков. А Иван упёрся, мол, хочу на деле выяснить, доверяет ли мне народ, или нет. Вот теперь и ждём, когда счётная комиссия результаты объявит…
Обсуждать что-либо с Егором Мармонов был не в настроении, он с нетерпением ждал дальнейшего развития событий. Счётная комиссия управилась со своими делами за сорок минут и объявила результаты: за Михайловцева проголосовало 573 человека, а за Королько – всего 266 человек, Какое уж тут народное доверие при таком внушительном перевесе! На Королько было жалко смотреть, а смущённый такой убедительной победой Михайловцев принимал поздравления, нервно подёргивая плечами.
- Полное крушение монархии – схохмил кто-то в толпе избирателей, покидающих актовый зал КИСИ.
А через два дня в столовой на обед стали предлагать бесплатные овощные салаты из капусты и буряка.
Проиграв выборы, Королько сдал дела успешному сопернику и на полтора месяца ушёл в отпуск, говорили, что укатил в любимый Пятигорск. После отпуска он был назначен на должность учёного секретаря научно-технического совета, пару раз с бесстрастным лицом посидел на заседаниях, не подавая никаких активных признаков жизни, потом разругался с новым заместителем Михайловцева – Станиславом Закревским и исчез из института. А Карповский постоянно жаловался Егору, как ему трудно стало работать при новом начальнике. Сам Резчиков особых перемен по отношению к своему отделу не почувствовал, и Михайловцева, который был всего на 2 года старше его, воспринимал как бывшего соседа по предбаннику. И благодарил судьбу, что не поддался на уговоры некоторых доброхотов  выставить свою кандидатуру на выборах. В стихотворной форме это выглядело так:
 
Храни меня от искушенья
В минуты слабости моей,
Не оказать сопротивленья
Соблазнам призрачных страстей.
Храни от пагубных решений
На стыках жизненных путей,
От неоправданных сомнений
К веленьям совести своей.
Храни от горького итога
Бесславно пролетевших дней
От повседневности убогой
Без верных истинно друзей.
Храни меня от дум тоскливых
Под гнётом мелочных забот,
Что жизнь ко мне несправедлива,
Ни в чём поблажки не даёт.
Храни меня для безмятежной
Улыбки, что подарит внук,
Для чувства радости безбрежной
В объятьях  тёплых детских рук…

Тем временем на очередном Пленуме ЦК в отставку „ушли” Громыко, Соломенцев, Добрынин, Капитонов. Михаил Горбачёв стал Председателем Президиума Верховного Совета  СССР.
Было  отменено скандальное постановление от 14 августа 1946 года о журналах „Звезда” и „Ленинград”. А киевляне могли отметить ещё одно, не менее „знаковое”,  событие – Киев уже полгода сидел без мыла, из продажи оно исчезло, как хозяйственное, так и туалетное…

23
Через месяц после выборов нового начальника института совет трудового коллектива, воодушевлённый неожиданными результатами выборов нового начальника института, настоял на проведении выборов начальников отдела. Резчиков собрал руководителей лабораторий НО-3 и поставил перед ними задачу – обеспечить условия для проведения избирательной компании, а самое главное – выдвинуть достойных кандидатов. В назначенный для выборов день оказалось, что таких добровольцев не нашлось, и Егор остался единственным кандидатом.
Весь отдел собрался в самой большой комнате, где уже скучали представитель совета трудового коллектив, член профкома и замсекретаря партбюро, и тут слово взял старший инженер Дима Панасевич. Когда-то он со скандалом был переведен Иваном Викторовичем из подразделения Стругача в отдел Мирославского для продолжения работ по устройству защиты от ошибок (УЗО) аппаратуры „Думка”. Теперь узнав о том, что Резчиков является единственным кандидатом, Дима предложил:
- Поскольку у нас только один кандидат, то я боюсь, что выборы не будут считаться действительными. Давайте всё-таки выдвинем ещё одного кандидата!
Собрание промолчало, кое-де послышались приглушённые смешки.
- Тогда я выставляю свою кандидатуру на пост начальника отдела и призываю, выбрав счётную комиссию, приступить к голосованию!
Сотрудники зашумели, но Резчиков взял слово и сказал, что он поддерживает предложение Панасевича. Выступать с предвыборными программами нет необходимости, все сотрудники и так хорошо знают, что им предстоит сделать в  ближайшие два года.
Когда счётная комиссия огласила результаты, оказалось, что за Панасевича был подан только один голос. Егор моментально вспомнил ситуацию с баллотировкой по-европейски в бессмертном творении одесских классиков и фразу: „ Другой голос Чарушников, искушенный в избирательных делах, подал за себя сам”. Мысленно он всё же поблагодарил Панасевича – теперь проведенные выборы уже никакой совет трудового коллектива не посчитает нелегитимными. Но за бутылкой в магазин, по примеру инженера Полесова, он бежать не собирался. Галочку в нужном месте поставили и всем – спасибо!
Теперь его заботили совсем другие дела, которые складывались как-то кособоко и несуразно. В начале пятого года перестройки руководство страны решило объединить отраслевое министерство с министерством промышленности средств связи (МПСС).
Рязанов по этому поводу привёл высказывание юмориста Г. Малкина из Клуба ДС:
- Перестройка дала столько новых ворот, что никаких баранов не хватит.
 У кого возникла такая безумная идея – неизвестно, но пресса забила тревогу. В газете „Комсомольская правда” была опубликована статья профессорско-преподавательского коллектива Ленинградского электротехнического института связи имени Бонч-Бруевича с убедительной аргументацией, что такое объединение лишь нанесёт вред всей стране. Как утверждала стенгазета клуба ДС, - Самое абсурдное, что абсурд ещё приходится опровергать.
 Специалисты предупреждали, у каждого из министерств имеются свои собственные задачи и проблемы, и нельзя сводить под одной крышей производителя и потребителя аппаратуры. Получалось совсем, как в известной народной песне „Сам пью, сам гуляю, никого не приглашаю!”. Такой „междусобойчик” неминуемо приведёт к снижению качества выпускаемой продукции, что самым негативным образом отразится на качестве предоставляемых услуг связи.
Объединение всё же состоялось, от всесоюзного отраслевого министерства самостоятельным осталось лишь республиканское министерство, а всё остальное – и люди, и столы, и шкафы, и телефонные аппараты - из здания Центрального телеграфа на улице Горького, 7,  переехало по новому адресу – в Спасоналивковский переулок и там смещалось в невообразимую и малопонятную кашу.
Для отраслевого НИИ со всеми многочисленными отделениями это стало настоящим шоком: рушились многолетние связи, взаимопонимание и доверие, основанные на совместном многолетнем труде. Теперь незнакомых чиновников, которых ты видишь впервые в жизни, надо было буквально с нуля убеждать в своей компетентности, создавать доверие к себе и предлагаемым решениям, т.е. доказывать, что ты - „не верблюд”.
Егор за прошедшие 25 лет в здании на улице Горького, 7, узнал все коридоры власти, углы, закоулки, буфеты, туалеты, холлы, кабинеты, где принимались окончательные решения. Было тут и одно большое (волшебное!) зеркало в массивной деревянной раме, где он выглядел гораздо красивее и представительнее, чем в других зеркалах этого здания. Многие работники этого аппарата росли и овладевали проблемами отрасли вместе с ним и его сослуживцами, при обсуждении многих вопросов они понимали друг друга с первого слова. А теперь всё это летело коту под хвост – и приходилось начинать чуть ли не с нуля.
Именно в это время они в своём отделе вплотную подошли к проблеме создания сети аренды цифровых каналов для дальнейшего развития сетей передачи данных „телеграфного” типа. Вместе с Серёжей Турбаевым Егор разработал специальную анкету, которую они разослали трём десяткам министерств и ведомств для определения потребности в каналах сети передачи данных.
По результатам обработки этих данных, в системной НИР было разработано техническое задание на комплекс универсальной аппаратуры, способной работать на всех участках сети (магистральном, зоновом, местном) с использованием основных цифровых каналов (ОЦК) с пропускной способностью 64 кбит/с, физических цепей кабельных линий ГТС и широкополосных трактов с полосой пропускания частот 60- 108 кГц.
Аппаратуры ещё не было в живых, но международный стандарт на неё - Рекомендация Х.58 - силами советских специалистов уже был разработан, принят на Пленарной Ассамблее в Мельбурне и опубликован в Синей Книге.
.Комплекс получил шифр „Трапеция”, и со львовским ПО имени 50-летия Октября предварительно было договорено о проведении совместной разработки данного комплекса. Теперь вместо того, чтобы с Клавой Жердюк планомерно двигать разработку дальше, приходилось убеждать какую-то совершенно бесподобную дурочку, сидящую в Спасоналивковском переулке, чтобы она в нужный момент подсуетилась и включила разработку „Трапеции” в план финансирования.
Высокую оценку получила Рекомендация Х.58 и у их немецких коллег из института ИПФ (ГДР), с которыми продолжалось двухстороннее сотрудничество. На мартовской встрече в Берлине, куда Егор поехал вместе с Юрой Тархановым и Серёжей Турбаевым, он подробно рассказал о работах, проводимых в ИК-IX Международной организации.
Поселили их тогда в отеле „Беролина” недалеко от Александерплатц, и жили они все вместе в довольно странном номере: у Егора была отдельная кровать, а у Тарханова с Турбаевым – койка одна над другой, как в двухместном купе. Да ещё и закрывались эти две лежанки индивидуальными кожаными занавесями. В общем, чёрте что…
В свободное от заседаний время они устроили набег на обувной магазин фирмы „Саламандра”. С обувью в Союзе тогда было туговато, все они приехали в разношенных, уже непрезентабельных туфлях, мало подходящих для погоды первой декады марта. Выбор в магазине был, были и деньги: к тому времени уже можно было поменять на марки ГДР  300 советских рублей да плюс те марки, что им выдали в ИПФ согласно условиям безвалютного сотрудничества.
Поэтому обувь выбирали, не скупясь, каждый смог выбрать себе то, что ему приглянулось. Юра даже купил себе две пары обуви. Вернувшись в гостиницу, Егор купленные туфли на толстой подошве сразу же надел и пошёл торжественно выбрасывать свои старые мокасины в мусорный ящик, стоявший сбоку от гостиницы.
Следующим объектом для покупки стала копчёная колбаса. Ещё прошлый раз, когда они приезжали в ИПФ и жили в гостинице „Ленинградская” недалеко от знаменитого пограничного пункта „Чек Поинт Чарли”, они обнаружили уютный специализированный магазин, в котором на стальных крючьях в превеликом множестве были развешаны копчёные, сырокопчёные, варёно-копчёные колбасы самого соблазнительного вида. Они будили память о знаменитой „Московской” колбасе, уже давно ставшей недосягаемой для широкой общественности. Увидеть её можно было только на осенних выставках достижений народного хозяйства.
Да что говорить о ней - даже обычная варёная колбаса, известная в народе как „Докторская”, стала такой (причём, что в Москве, что в Киеве), что злые языки утверждали: мяса в этой колбасе нет, а есть сплошной крахмал и даже туалетная бумага. Если насчёт крахмала мало кто сомневался, то туалетную бумагу под сомнение ставили даже самые неисправимые скептики: она сама была неслыханным дефицитом. И очень часто в городе Киеве можно было видеть людей со счастливыми лицами, через плечо которых, как пулемётная лента в гражданскую войну, тянулась низка рулонов туалетной бумаги, которую, наверно, „давали” на предприятии.
Словно дразня „мешочников”, наезжающих в Москву из областных окрестностей, бородатые барды на вокзальных платформах пели под гитары такие куплеты:
 
Отвратней этой колбасы
Нигде, пожалуй, нет,
Хоть для сравнения на весы
Ты положи весь свет.
Её хоть „Чайной” назови,
,„Отдельной”, иль „Степною”,
Смотри, детей не отрави,
Ты этой колбасою!
Витрины ею лишь забиты,
Приезжих рой за ней стоит,
„Москва - зажралась!! Больно сыты!”
Народ, толкаясь, говорит.

Резчиков и его коллеги по командировке подались в этот берлинский магазин при первой же возможности, а когда вышли из него, купив по три палки колбасы на брата, с удовольствием вспоминали, как в гостинице, расположенной по соседству, год тому назад чудесно отметили праздник 23 февраля. Они тогда спустились в зал ресторана, где на роскошном аккордеоне „Weltmeister” пожилой сухопарый старичок ненавязчиво играл сентиментальные мелодии. Под них так хорошо шли венские сосиски с тёмным пивом.
А в ресторане „Беролины” оркестр играл очень шумно, и им хватило лишь одного посещения, чтобы в последующие вечера ужинать в своём номере, накупив харчей в магазине „Lebensmittel” [34].
В этой немецкой стороне явно наблюдались какие-то негативные процессы. Ещё в Союзе они слышали, что из ГДР увеличился поток эмигрантов в Западную Германию. Были прикрыты границы между двумя немецкими государствами, но те, кто хотели покинуть ГДР, нашли неожиданный вариант для бегства: покупалась туристическая путёвка в Венгрию, в которой пограничный режим с ФРГ был достаточно либеральным. Вот и двинули граждане ГДР на „загнивающий” Запад через Венгрию. По этому поводу была даже шумная дипломатическая перепалка между двумя братскими странами социалистического лагеря.
Когда киевляне улетали домой, таможенники в аэропорту „Шёнефельд” впервые устроили им досмотр вещей, заставив открыть чемоданы. В результате международного „шмона” у Юры конфисковали одну пару обуви, сунув ему под нос какой-то формуляр на немецком языке. Егор радовался, что вовремя расстался со своей старой обувью. Колбасу не тронули, видно, с ней напряжёнки в ГДР ещё не было. Но поездка была удачной, от своих немецких коллег они получили подборку интересных материалов, опубликованных в сборниках рефератов, выпущенных фирмой „Siemens”.

24
Иногда казалось, что авторы песенки „Тихо шифером шурша, едет крыша, не спеша” совершенно правы, и всё основано на реальном материале. Шестая часть земной суши словно погружалась в трясину мракобесия: по субботам в прайм-тайм все усаживались у телевизоров и с замиранием сердец наблюдали на Первом московском телеканале невиданное действо.
На телеэкране один киевский психотерапевт, называющий себя экстрасенсом, истомившийся на скудной зарплате в Павловской больнице, гипнотизировал публику, как собравшуюся в Останкинском зале, так и сидящую дома у телевизора. [35].
Он смело без лекарств своими заклинаниями анестезировал больного, подготовляемого к операции где-то за тридевять земель за Уральским хребтом, запросто, местно и дистанционно, излечивал страдальцев от вредных привычек, под звуки негромкой обволакивающей музыки погружал всех зрителей в глубокий сон.
Другой экстрасенс с экрана телевизора заряжал здоровьем простую водопроводную воду в стаканах и бывших молочных бутылках, стоящих в квартирах зрителей, не брезговал даже партийной и коммерческой прессой.
На страницах рекламных листков типа „Ки;в  на долонях” укутавшись в белый платок, зазывала клиентов „легендарная провидица и народная целительница”, взирающая на читателей с благостным выражением лица. Наискосок от неё другая, не менее „выдающаяся” знахарка предлагала различные обереги от сглазу, от завистниц и разлучниц, а также средства для гарантированного „привороту”. Тут же печатались письма от благодарных жён и матерей, мужей и сыновей, которых волшебница, более похожая на ведьму, излечила от алкоголизма, супружеского бессилия  и курения.
Ещё до перестройки болезненный народец с придыханием произносил имя чернявой грузинской целительницы, рассказывал легенды о кудеснице, которая „лёгким движением руки” избавляла кремлёвских старцев от головной боли, а энергичным массажем буквально ставила их на ноги и существенно повышала разборчивость речи, сделав её плавной, связной и осмысленной.
Выпускница факультета журналистики Киевского государственного университета имени Тараса Шевченко, бывший член КПСС и Союза писателей, ставшая психопаткой после аборта, то ли пятого, то ли седьмого, объявила себя Марией Дэви_Христосом и зазывала людей в „Великое Белое Братство”, вещая о близком конце света. В последний день декады покаяния, объявленной Великим Белым Братством Юсмалос, новоиспечённая мессия с несколькими десятками членов Белого Братства попытались захватить Софийский собор в Киеве, провести там свой молебен, а потом его сжечь. Пришлось вмешаться киевской милиции, арестовавшей адептов „новой веры”.
Бульварный еженедельник, руководимый прытким типом, с проникающей способностью намного выше керосина, регулярно рекламировал книжки с записями бесед главного редактора со столичными знаменитостями различного пошиба и не забывал периодически публиковать то астрологические календари, то пророчества, выдаваемые заросшим, как чёрт, угрюмым прорицателем. Тут же рекламировалось революционное средство от рака.
На книжные прилавки хлынули книги по парапсихологии, зазвучали непонятные словечки типа „аура”, „астрал”, „пси-фактор”, „паранормальные явления”, „параллельные миры”. Замелькали труды Блаватской и других писателей, фамилии которых многим гражданам не ничего говорили и сразу же забывались.
У всех на слуху были чудеса, творимые тибетской медициной. На книжном рынке „Петровка” возникли киоски с эзотерической литературой и какими-то амулетами и артефактами, с тонко позванивающими стеклянными и металлическими трубочками; все предметы в этих киосках издавали какой-то специфический оккультный запах.
Резчикову как-то позвонил из Женевы Старичев, и в очередную командировку Егор потащил для него кипу книг Эрнста Мулдашева из серии „В поисках города богов” и (вроде бы супругов) Тихоплав Т.С и В.Ю. „Физика веры”, „Великий переход”, „Жизнь напрокат”.
Если первый автор пупом Земли видел неприступные Гималаи, то Татьяна Серафимовна с Виталием Юрьевичем зацикливались на торсионных полях и абсолютном физическом вакууме. На обложке первой книги обращала на себя запись: „Когда над свечой читают молитвы, звуковые вибрации вызывают колебания плазмы, и она переводит их в торсионные волны, которые восходят к Богу”. Торсионные поля, которые, по мнению супругов, ещё ждали своего Колумба, смогли бы успешно решить вопросы, осложнённые дефицитом радиочастотного спектра и ограничением дальности передачи информации.
По этому поводу четвёрка московских авторов, среди которых был и сын руководителя Межведомственного комитета, даже тиснула в очень авторитетном журнале статейку (правда, в порядке дискуссии) о безграничных возможностях использования торсионных полей. Дискуссия почему-то не возникла...
После прочтения этой статьи Егор позвонил в Одессу своему другу Вадиму Абомяну и принялся его терзать вопросами: а что о торсионных полях думает, он, доктор физико-математических наук, да ещё и профессор. Вадим его успокоил:
- Егор, современная наука в курсе дела, а то, что наплели в своих книжках всякие тихоплавы, никакой экспериментальной проверкой не подтверждено. А для науки – это главное!
- Но ведь какой хипеш поднялся, книжки разные так и прут!
- А шарлатанов сейчас развелось, - заверил его Вадик, -  видимо-невидимо, для них настала золотая пора, ни тебе парткомов, ни райкомов! Даже у Академии наук до них руки не доходят – им там некогда, всё мысли терзают – не срезали бы финансирование на будущий год. Ведь кругом такой бедлам творится – не до науки, однако! Вот всякие прохвосты и процветают! Так что валять дурака легче, чем его свалить. [36]. Как говорят юмористы: - Одни докапываются до истины, другие под неё копают. Ты смело можешь выбросить из головы эту торсионную дребедень!
В конце марта в стране прошли выборы в Верховный Совет СССР, которые пресса и заграничные „голоса” окрестили первыми свободными выборами. Народными избранниками захотели стать многие, в том числе, и люди с сомнительной репутацией. Выдвинулся в Киеве какой-то Юфа, который раньше шустрил в системе общественного питания, торгуя  жареными пирожками с горохом, с мясом и ещё с чем-то, так тот, позже, из-за финансовых махинаций  смылся на историческую родину. Резчиковым несколько раз звонили знакомые, которые закончив всякие тары-бары, спрашивали:
- Надеюсь, вы не будете голосовать за того, у кого мать – русская, а папа – юрист? Уж больно странные мансы он рассказывает и в массы швыряет!
Егор с Дианой проголосовали за офицера милиции Кондратьева, прославившегося успешной борьбой с организованной преступностью в Киеве, программа которого им показалась вполне адекватной происходящим событиям. Многим киевским избирателям это тоже так показалось, и Кондратьев был избран народным депутатом.
Но неожиданно девятого апреля грянуло кровавое воскресение в Тбилиси, где при разгоне силами армии оппозиционного митинга у Дома правительства погибло 20 человек. Резчиков с Карповским спустя неделю, будучи в очередной загранкомандировке, наблюдали в Женеве кадры разгона демонстрации войсками, которые, как утверждалось, орудовали сапёрными лопатками. Была создана специальная комиссия Съезда народных депутатов СССР, и в стране впервые для широкой публики прозвучало имя Анатолия Собчака, профессора права ленинградского университета.
Кончилось всё тем, что всю вину за события в Тбилиси возложили на Игоря Родионова, командующего Закавказским военным округом. Горбачёв, как и в случае с Баку, заявил, что он был абсолютно не в курсе дела, никаких сомнительных приказов не отдавал, и вообще, его в тот момент не было в стране - он был со своей женой, Раисой Максимовной, в официальной заграничной поездке. Как всегда: я –не я и лошадь – не  моя…
В апрельской Женеве Егор чуть не разругался со своим напарником. На одном из перерывов на кофе Карповский покинул своё привычное место на подиуме, где он сидел в компании вице-председателей, руководителей Рабочих Групп (РГ) ИК-IX, подошёл к Егору и сказал:
- Идём, получим деньги! Нам надо в „башне” разыскать офис № 6011.
По дороге к лифту он объяснил Егору, что его статья, как руководителя РГ-3/IX, об итогах деятельности Рабочей Группы 3, которую они вместе с Резчиковым подготовили к Пленарной Ассамблее, опубликована в последнем номере журнала „Telecommunications”, издаваемого Международной организацией. И за неё, оказывается, полагается гонорар, правда, сколько именно, он не знает. Ему об этом сказал Антонцев, которого Фёдор сегодня встретил, когда из центра связи звонил в Москву.
Офис № 6011 они разыскали быстро, в нём миниатюрная брюнетка лихо стучала пальчиками по клавиатуре персонального компьютера. Егор решил своим французским не рисковать, а сразу же сказал по-английски:
- Good morning! Mister Antontsev from Russian service has told that my colleague, mister Karpovsky should visited Your office. His article was published in last issue of the  „Telecommunications” magazine [37].
Брюнетка глянула на нагрудную визитку Карповского, которую потом стали называть ”бейджиком”, села за компьютер, пощёлкала клавишами и сказала:
- Yes, everything is all right. You are here. Your fee is 50 Swiss francs, undersign here! [38]
И она подсунула Карповскому купюру в 50 франков, шариковую авторучку и разграфлённую ведомость, где тот поставил свою подпись. Сунув купюру в нагрудный карман, Карповский сказал „Danke”, Егор тоже поблагодарил и распрощался, за обоих.
 Поймав лифт, они отправились на свой этаж „минус 2”, и Карповский снова уселся на своё место на подиуме - перерыв на кофе уже заканчивался. Похоже, с деньгами всё было ясно…
На обеденный перерыв они сбегали в свой отель „Longchamp”, в темпе перекусили варевом, которое приготовили ещё вчера. Карповский торопился вернуться в зал заседания: сразу же после перерыва ему предстояло в РГ-3/IX рассматривать 3 задержанных вклада. Егор по пути на собрание заглянул в магазин фирмы „IKEA”, но не нашёл там того, что искал. Послеобеденное заседание началось, как обычно, в 14:30, но на очередном перерыве на кофе, когда Егор просматривал временные документы, к нему неожиданно подскочил взволнованный Карповский:
- У нас – проблема! Я в номере гостиницы оставил бумажник, а в нём паспорт, - нервно дёргаясь, проговорил Карповский, - а тут, как назло, ещё остались для рассмотрения один задержанный документ и два временных. Я тебя прошу, быстренько смотайся в гостиницу и забери мой бумажник. Мой номер комнаты 321, да ты знаешь! Выручай, Егор! Ты же сам понимаешь…
Егор его понимал на все 100%: остаться в капстране без паспорта означало бы полный крах и навечный отлуп от поездок „за бугор”. Хорошо ещё, что Карповский не был кассиром делегации! Ведь пропади с бумажником и валюта, отложенная на оплату гостиницы, скандал был бы ещё тот!
Впрочем, кассиром Фёдор не назначался уже давно, перепихнув эту почётную, но хлопотную обязанность, на Егора. Поэтому Резчиков моментально подхватил свой портфель, глянул, не остаются ли на столе какие-нибудь важные документы, и помчался в гостиницу. Хорошо, что они жили в „Longchamp”, до него, через туннель под железной дорогой, путь был самым коротким от места их работы. Лишь бы портье не заартачился с ключом…
С ключом всё обошлось нормально, номер комнаты Резчиков назвал по-французски, портье, взглянув на запыхавшегося Егора и на его „бейджик”, протянул ему заветный ключ. Не ожидая лифта, Егор по лестнице бегом поднялся на третий этаж, быстро разыскал нужную комнату и дрожащими руками, с трудом попав в замочную скважину, повернул ключ.
Окинув комнату взглядом, он сразу же увидел бумажник, лежавший на письменном столе возле телефона. С облегчением Резчиков вспомнил, что комнаты убирали ещё до обеда. Значит, всё в порядке, надо посмотреть, тут ли паспорт. Но не успел Егор взять бумажник, чтобы тащить его хозяину, вдруг потерявшему „за бугром” необходимую бдительность, как в комнату ворвался запыхавшийся Карповский и бросился к письменному столу. Егор сначала удивился, но потом сообразил, что Фёдора сюда подбросил Старичев на своей машине.
Карповский схватил бумажник, вытащил паспорт, облегчённо вздохнул и принялся пересчитывать деньги. Пересчитав их, он глянул на Егора и сказал, словно обухом по лбу ударил:
- Здесь нехватает 50 франков…
Сначала у Егора возникло импульсивное, искреннее желание: своему начальнику и бессменному коллеге по вопросам международной стандартизации, двинуть прямо в морду лица (как хохмили у них в конторе), и причём - немедленно. Но потом, взяв себя в руки и собрав всё своё хладнокровие, он проговорил, медленно, отчётливо выговаривая слова:
- Если ты имеешь в виду те 50 франков, которые МЫ сегодня получили за статью в журнале, то они у тебя в наружном правом кармане пиджака! Я надеюсь, что они ещё там лежат. Если только не вывалились оттуда при такой спешке!
Карповский судорожно похлопал себя по карману, полез туда и извлёк полусотенную купюру. Лицо его густо покраснело, и он принялся извиняться:
- Ой, я совсем сегодня замотался! Такой тяжёлый день! Извини, что так получилось…
За что он извиняется – то ли за свою забывчивость, то ли за отсылку Егора в гостиницу, то ли за нанесённое оскорбление – понять было невозможно. Да и разбираться с этим не было никакого желания. Егор подумал: „А что ещё можно услышать от уроженца Гуляй-Поля?“ Недаром сокурсница Лола Розинская, расплакавшаяся от несправедливого разноса, который Карповский, ещё будучи начальником лаборатории № 31, устроил ей на пустом месте, говорила потом Егору, что Фёдор возвёл хамское отношение к подчинённым в своё главное достоинство.
Егор, не проронив ни слова, повернулся и двинулся к двери. Карповский, как ни в чём ни бывало, сказал ему вслед:
- Ну, на сегодня мы там, без тебя, все вопросы рассмотрели. Как раз Света мне переводила. А Владислав обещает нас послезавтра свозить на Гриерщину. Света с нами не едет, говорит, что там уже была, пойдёт к своей местной подруге. Слава нас обоих сюда подбросил на своей машине. Хорошо, что „пробок” не было....
Вечером, когда в номере Егора они с Фёдором ужинали и готовили очередное варево на следующий день, Карповский, полностью забыв о случившемся, сказал Егору:
- Я сегодня виделся с Антонцевым, и он мне пообещал, что нашему институту поручат перевод на русский язык Синей Книги, принятой в Мельбурне на Пленарной Ассамблее. Это будут Рекомендации серий  R, S, T и U. Он уже говорил на эту тему и с Ириной Крейндель, и с Мармоновым. Те – не против, Весницкая тоже в курсе дела. Так что готовься, где-то через месяц пришлют официальный договор…
Егор молча кивнул головой. Работа была знакомой и хорошо оплачиваемой. Со Светой они хорошо сработались ещё при переводе Красной Книги, утверждённой на Пленарной Ассамблее в Малаге-Торремолиносе. Весницкая делала черновой вариант перевода, а Егор редактировал его с точным соблюдением принятой терминологии и прочих тонкостей, которые доступны были только специалистам, принимавшим участие в работе Международной организации. Главное, что работать можно было дома, не отвлекаясь ни какие производственные вопросы…
Владислав своё слово сдержал, и в субботу киевляне покинули Женеву, направляясь в кантон Фрибург. Через полтора часа они остановились возле сыроварни, в которой, как сказал Старичев, проводятся „показательные выступления”.
Он купил входные билеты и повёл друзей в довольно странное сооружение, где стеклянный куб охватывала дугообразная галерея с деревянными скамейками, разделённая на три изолированных сектора. В каждом из них использовался свой язык: в центральном - французский, слева - немецкий и справа - английский. Сектора наполовину уже были заполнены посетителями. Владислав усадил своих друзей в центральном секторе, предупредив:
- Я думаю, что тут будет нам удобнее, чем в английском секторе! Переводить мне вам с французского придётся немного, ибо многое будет ясно из тех действий, которые покажут  в демонстрационном цехе.
Через несколько минут в стеклянном кубе-цехе вспыхнул яркий свет, появились рабочие в белых халатах, они наполнили молоком круглый таз из „нержавейки” размером с автомобильное колесо. Затем в эту посуду дважды добавили ещё какую-то белую густую массу, закрыли таз герметической крышкой и прокрутили его на центрифуге. После этого таз отправился в установку, напоминающую русскую печь. Диктор комментировал происходящие процессы, а Старичев коротко сообщал основные результаты свои друзьям.
Вскоре таз вынули, откинули крышку и дно, выдавив белое колесо. Через несколько минут, пройдя через другой шкаф, колесо появилось уже в знакомом жёлтом цвете. Его откатили на конвейерную ленту, и огромный жёлтый круг исчез за занавеской. Диктор объявил, что данный полуфабрикат сыра марки „Гриер” отправляется в специальное помещение для дозревания, а желающие попробовать этот знаменитый сыр, могут приобрести его в соседнем магазине. На этом показательные выступления закончились.
Заглянув в магазин и поразившись разнообразию сыров по сортам, размерам и  упаковке, Егор и Фёдор купили небольшие красочные сувенирные наборы „для дома, для семьи”. Владислав продолжил путешествие, и вот они достигли маленького средневекового городка Грюйер, над которым, словно на специальной подставке. возвышался замок Шато Грюйер.
Замок был окружён белой стеной, по углам которой возвышались круглые белые башенки с коричневыми конусами крыш. Со смотровых площадок открывался изумительный вид на заснеженные вершины и на пред-альпийские окрестности.
После того как киевская троица основательно намызгалась, бродя по этому почти игрушечному средневековому городку, словно вынырнувшему из сказок братьев Гримм, Владислав повёл своих приятелей в небольшой ресторанчик. Когда они расселились на потемневших от времени массивных стульях, он спросил их:
- А вы фондю когда-нибудь пробовали?
- А это что? Мясо, рыба или какие-то местные овощи? – спросил Карповский.
- Я всё понял, - усмехнулся Владислав, - приступаем к расширению гастрономического кругозора. Фондю - это блюдо из сыра, которое готовят примерно так. Берётся сыр, обычно двух специальных сортов, который в особой миске расплавляют на горелке, а потом в него окунают кусочки хлеба, надетые на специальные вилочки. Всё это идёт в сопровождении варёной картошки, маленьких огурчиков и небольших луковиц. Запивают такую еду специальным белым вином с таким же названием, должной температуры. Приборы для приготовления этого кушанья называются фондюшницами, их моделей - тьма, продаются они во всех женевских универсамах. А, вот и наш заказ несут!
Фондю действительно оказалось очень вкусным, они даже не заметили, как опустошили бутылку, правда, Владислав выпил лишь половину бокала. Когда принесли счёт, Карповский  и Егор, не сговариваясь, сказали:
- Слава, платим мы, ты на нас сегодня уже выбросил кучу франтиков!
- Ребята! Вы меня обижаете, вы - мои киевские друзья, гости в чужой стране, и я всегда вам рад. Расплачусь всё-таки я, а вас я попрошу отвезти в Киев Ларисе фондюшницу, которую моя жена посылает ей на день рождения! Договорились?
Фёдор и Егор, обрадовавшись редкой возможности оказать Владиславу услугу, дружно кивнули головами. Домой, прорывая мутную пелену дождя, они возвращались через амфитеатр, построенный во времена Юлия Цезаря...
25
Вернувшись из Женевы в Киев, Резчиков в майские выходные набросился на толстые (и не очень) журналы, стараясь не пропустить последних литературных новинок. Рязанов притащил ему кучу номеров журналов „Новый мир” и „Юность”. Теперь Диана с Егором не знали, за какую вещь надо хвататься. Помнится, понравилась им в журнале „Юность” повесть Бориса Балтера „До свидания, мальчики!”, где в описываемом курортном городе они легко угадали Евпаторию. Да ещё заполнилась оживлённая дискуссия на страницах журнала, вызванная письмом одной девчонки в редакцию. А в нём она спрашивала: „А по каких пор можно разрешать целовать себя  мальчику?”.
Да, новинок было немало, их потом хватило на целый год: „Колымские рассказы” Варлама Шаламова („Юность”), „Чернобыль” Юрия Щербака („Юность”), „Жизнь и необыкновенные приключения солдата Ивана Чонкина” и „Путём взаимной переписки” Владимира Войновича („Юность” и „Дружба народов”), „Берия” Антона Антонова-Овсеенко („Юность”), „Заложники вечности” Бенедикта Сарнова („Огонёк”),  „Воспоминания” Надежды Мандельшам, „Судилище над Бродским” Фриды Вигдоровой, „Сандро из Чегема” и „Стоянка человека” Фазиля Искандера („Знамя”), „Охота” и „Люди и нелюди” Владимира Тендрякова („Знамя” и „ДН”), „Профессия - иностранец” Валерия Аграновского („Знамя”), „Спасение погибших” Владимира Крупина („НМ,), „Блеск и нищета номенклатуры” и „Сапоги из шагреневой кожи” Вячеслава Костикова („Огонёк”), „Незабываемое” А.Лариной („Знамя”), „Так было” Вячеслава Кондратьева („Знамя”), „Тридцать пятый и другие годы” Анатолия Рыбакова („Знамя”), „О Сталине и сталинизме” и „Н.С.Хрущёв – Политическая биография” Роя Медведева („Знамя” и „ДН”), „Рублём или силой” Николая Шмелёва („Знамя”), „К вопросу о бессмертии” Сергея Залыгина („НМ”), „Верный Руслан” Георгия Владимова  („Знамя”), „Соглядатай” Сергея Есина („Знамя”), „1984” Джорджа Оруэлла („НМ”), „Почему трудно говорить правду” Игоря Клямкина („НМ”), „Год великого перелома” Василия Белова („НМ”), „Лев на лужайке” Виля Липатова („Знамя”), „Стройбат” Сергея Каледина („НМ”), „Ключ” Марка Алданова („ДН”), „Маленькая печальная повесть” Виктора Некрасова („ДН”), „Крутой маршрут” Евгении Гинзбург (журнал „Даугава”), „Триумф и трагедия – политический портрет И.В.Сталина” Дмитрия Волкогонова („Октябрь”), „Чемодан” Сергея Довлатова („Октябрь”), „Курсив - мой” и „Железная женщина” Нины Берберовой („Октябрь” и „ДН”), „600 лет после битвы” Александра Проханова („Октябрь”), „Хозяева жизни” Ирины Грековой („Октябрь”), „Архипелаг Гулаг” Александра Солженицына („НМ”), „Как начинался застой” Петра Родионова („Знамя”), „Палка о двух концах” Станислава Куняева („Наш современник”- НС), „Русофобия” Игоря Шафаревича („НС”), „Свои чужие” Валентина Сорокина („НС”), „Антисексус” Андрея Платонова („НМ”), „Чёрные дыры экономики” Василия Селюнина („НМ”), „Жатва скорби” Роберта Конквеста („НМ”).
Но в конце мая уже было не до чтения, события начали развиваться стремительно. Двадцать первого мая в московских Лужниках состоялся митинг с участием академика Андрея Сахарова и Бориса Ельцина, в котором приняло участие около  200 тысяч человек. На следующий день Пленум ЦК КПСС попытался предрешить решения съезда народных депутатов СССР. Двадцать третьего мая стало известно, что бывшего режиссёра театра „Современник” Юрия Любимова восстановили в советском гражданстве - по его просьбе, а двадцать пятого мая начал свою работу 1-й съезд народных депутатов СССР.
В заседании участвовали 2155 народных депутатов, по радио и телевидению велась прямая трансляция и вся страна смотрела и слушала, удивляясь тому, что происходит на съезде: это было почище любых детективов и многосерийного кино! Съезд раскололся на два лагеря, в одном были сторонники Горбачёва, в другом - Межрегиональной депутатской группы (МДГ), руководителями которой стали Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, Анатолий Собчак, Борис Ельцин и Андрей Сахаров.
По сути, возникла и во весь голос заявила  о себе оппозиция действующей власти, которая взяла курс на демонтаж существующей советской политической системы. „Межрегионалы” развернули борьбу за отмену или изменение 6-й статьи Конституции 1977 года, которая определяла руководящую роль КПСС в государстве. Были выдвинуты требования перевода экономики на рыночные методы, поощрения политического плюрализма. Двадцать седьмого мая эти требования были поддержаны на митинге за радикальные преобразования в Ленинграде.
Третьего июня на национальной почве произошли столкновения в Узбекистане, в которых погибло более 100 турок-месхетинцев. Кровавый счёт перестройки стал набирать обороты. Появилось понятие - „горячая точка”, и их с каждым днём на карте страны становилось всё больше и больше: Фергана в Узбекистане, Степанакерт, Сумгаит, Тбилиси, Кишинёв, Прибалтика. В июле начались вооружённые столкновения в Абхазии, а в августе в Кузбассе и Донбассе прошли забастовки шахтёров. Газеты сообщали о забастовках в Таллинне, Рыбнице, Тирасполе.
Перестроечный дух почувствовался и в институте. Освоившись в новой должности, Михайловцев однажды собрал начальников отделов и сказал:
- Я вижу, что нам надо искать новые формы выживания в условиях разворачивающегося в стране рынка. Возникло такое предложение, чтобы институт стал учредителем кооператива, этакой „дочкм”, которая бы занялась продвижением в массы и в народное хозяйство передового оборудования связи...
- В общем, не топчитесь на месте – это может завести вас очень далеко! – прошептал Егор  Юре Тарханову, сидевшему с ним рядом.
- Это, кажется, из последней „Литературки”?  - понимающе улыбнулся Юра.
-  Да, какой-то мужик схохмил из Ростова-на-Дону [39] Слушаем начальника дальше…
- …Я имею в виду, - продолжал Михайловцев, строго посмотрев на Егора, - в первую очередь, абонентские телеграфные установки с подключением их к телеграфной сети, организацию факсимильной связи для юридических и частных лиц, продажу такого оборудования и сопутствующие услуги. Полученные кооперативом средства будут использованы для различных нужд института, там, где действующий устав предприятия не позволяет вести хозяйственную деятельность. Мы тут посоветовались и решили на это дело бросить Бориса Ельникова, он уже проработал некоторые вопросы того, о чём я вам говорю…
Борю Ельникова Егор хорошо знал по одесской alma-mater. Боря входил в сборную института по баскетболу и часто с Серёжей Рязановым, да и с будущей женой Егора, Дианой, ездил на соревнования.
Красивый статный мужчина, Боря был женат на армянке, которая работала в политехникуме, где преподавала Диана. За свою внешность преподаватели немного переделали её фамилию и между собой называли Борину жену не иначе как Бабаягян: настолько она была некрасива. Все просто удивлялись, как такой красавец, спортсмен, разрядник и умница (и конечно, бывший комсомолец) мог выбрать себе в пару такую малопривлекательную восточную женщину. Уже полтора года Ельников ошивался в лаборатории Бодрешова, и Егор не мог бы внятно рассказать, чем он там занимается.
Для институтской „дочки” быстро нашли 2 комнаты и работа закрутилась.
„Да, вот когда Королько мог бы осуществить свою хрустальную мечту!” – подумал Резчиков.
Помнится, он одной осенью вернулся  из очередной поездки в Пятигорск, где в престижном санатории лечил свой полиартрит, и вызвал к себе Егора.
- Вы же, Егор Сергеевич, в Пятигорске со своей женой часто бывали, ванны всякие принимали... И видели, что в ванном отделении у них такие приборчики используются, которые задают время, а вы лежите и смотрите, сколько вам минут ещё осталось в этой ванне полоскаться…Ну, и сигнал, что вылезать надо, в общем, всё, как положено.
- Вы имеете в виду таймеры? – спросил Егор.
- Вот-вот, они самые…Вы, может быть, заметили, что они вроде простеньких часов, с пружиной, колёсиками там разными, их за день раз 30 в день накручивают на столько минут, сколько доктор прописал…Ну, и они изнашиваются, эти таймеры, как Вы говорите, а починить их почти невозможно, они тут в ванных уже все проржавели, а новых взять - негде, Никакая наша промышленность их не выпускает, продукция-то малосерийная, себе дороже…
- Да, с ними шибко не разгонишься, на Пятигорск и штук 500 хватит, – согласился Резчиков, ещё не понимая, куда клонит начальник.
- Вот и попросил меня директор санатория, может быть, у нас в институте умельцы смогут разработать простенькое устройство на транзисторах или микросхемах, и в опытных мастерских им штук сорок сделать…Как Вы на это смотрите? Ведь тогда мы в этом санатории все двери можем ногами открывать! Сами знаете, как „дикарям” трудно курсовку на лечение достать!
„Когда пристав говорит: «Садитесь!», то уже как-то неудобно стоять!” – вспомнил Егор дореволюционную одесскую поговорку, а вслух он сказал:
- Хорошо, мы прикинем в отделе, что тут можно сделать!
Вернувшись в отдел, он вызвал инженера Мишу Кухаря, рассказал ему о задании начальства, и через 2 недели вся лаборатория сбежалась смотреть на то, что удалось „слепить” их товарищу. Таймер работал надёжно, пищал громко, выдержку времени можно было весьма просто задать многопозиционным переключателем, в приборе использовались четыре микросхемы, которые получали питание от плоской батарейки с напряжением четыре с половиной вольта.
А потом начались трудности: по конструкторской документации опытные мастерские сделали 2 опытных образца, стоимость которых переплюнула цену транзисторного радиоприёмника „Selga”. Оказалось, что цифровой индикатор и микросхемы этого типа требуют согласования на применение, батарейки хватает ненадолго, а городить к таймеру выпрямитель для питания от сети переменного тока 220 вольт было и накладно, и небезопасно для помещений, где влажность была, как в субтропиках.
Ну, а последнюю точку в этой авантюре поставила главная бухгалтерша, которая популярно растолковала начальнику:
- Иван Викторович! Давайте не будем делать резких движений! Гарантированные путёвки в Пятигорск, это, конечно, хорошо, но имейте в виду, что продукцию наших опытных мастерских не так-то просто можно будет реализовать… Время для рыночных отношений ещё не наступило, о них и хозрасчёте для таких „контор”, как наша, только-только дебатировать начали…
Вскоре все как-то быстро забыли для чего эта „дочка” была создана, и заметного прибытка институту она так и не принесла. Постепенно Боря выпадал из орбиты деятельности института, а через 2 года вообще перешёл в российское гражданство и укатил куда-то в Подмосковье. Видно, какой-то капитал он всё-таки сколотил, и с места действия уже надо было исчезать. Имел ли какую-то выгоду от этого сам Михайловцев, Егор просто никогда и не думал…
Будучи в отпуске в Одессе, Егор с Дианой услышали жуткую новость: в Киеве обвалившийся портик Главпочтамта убил 11 человек. Они сразу же побежали в почтовое отделение на улице Гамарника звонить Марине по телефону. Дочь их успокоила, сказав, что в тот день их в центре и близко не было.
23-го августа состоялась „Балтийская акция” в связи с 50-летием подписания Пакта Молотова-Риббентропа, и через 4 дня ЦК КПСС выступил со специальным заявлением о положении в Прибалтике.
Всё это развёртывалось на фоне дальнейшего углубления дефицита товаров: уже не было в продаже чая и сигарет, в течение года стойко отсутствовало мыло любого вида. Все привыкли, что сахар можно купить только по талонам. На вечный философский вопрос - „что было раньше, яйцо или курица?” - был теперь единственный правильный ответ: „раньше было всё!”.
Экономисты, выступающие на страницах газет, предупреждали, что дефицит имеет свойство самоуглубления. В радиотехнике такой процесс называется генераций частоты, возбуждаемой при помощи положительной обратной связи. Радиолюбители часто сталкиваются с такой ситуацией, когда при неаккуратном монтаже усилителя вместо него получается нежелательный генератор, а при сборке генератора, как назло, запустить его совершенно невозможно.
Что-то подобное творилось и в стране, упорно генерируя разрушительные процессы. В её экономике состояние, похожее на генерацию или возбуждение, явно подпитывалось отрицательными явлениями перестроечной жизни. В общем, спички, керосин, свечи, крупы и соль хватай сегодня, завтра их уже не будет…
- Ну и времена настали! – качал головой Егор, пробегая глазами свежую прессу. – Я просто лишний раз убеждаюсь, Диана, что держа руку на пульсе общественного мнения в эпоху безудержной гласности и плюрализьмы, юмористы получили неиссякаемый источник для оттачивания своего мастерства на глыбах трудностей и ошибок перестройки, а также на парадоксах, возникших в обществе.
- И каков результат?
- Очень интересный! Вот в Клубе ДС я натолкнулся на такую заметочку: Минздрав предупреждает: - От возмущения можно задохнуться!  Какая трогательная забота о здоровье наших людей! Вот тут ниже есть интересное Объявление: - Уважаемые покупатели! Пользуйтесь услугами справочного бюро. Справочно-информационная служба нашего универмага предоставит полную и достоверную информацию об отсутствии нужного вам товара.
- А что поделаешь? Кто владеет информацией, тот хозяин ситуации!
- Идём дальше…Вот сообщение По следам выступления газеты: - „Отныне колбасу нашего производства охотно поедают даже домашние кошки” - с гордостью заявляют работники Носоворотинского мясокомбината, начиняя фарш добавками валерианового корня.
- Хорошо, что не соей или туалетной бумагой! Ты помнишь, что твою мама всегда возмущалась, что её кошка Дымка ни в какую не хотела лопать обрезки „Докторской” колбасы? Ей, видишь ли, подавай хамсичку с Привоза! Это всё с юмором на сегодня?
- Нет, кое-что осталось интересное. Например, знаток права С. Бородин  в заметке Демократизация на марше сообщает: - Институт президентства даёт возможность любому желающему независимо от возраста, пола и национальности  стать его слушателем.
- Стипендию, наверно, там платить не будут! Да и с вечера записываться в очередь тоже никто не будет!\
- Не сомневаюсь! А вот и какая-то интересная Мэрская инициатива: - По решению столичной мэрии к Новому году в бывшем Елисеевском гастрономе будет открыт кегельбан „Хоть шаром покати”. Да совсем оборзели читатели! Вот, например, что теперь пишут: Знаете ли вы, что…
…жизнь у нас дорожает потому, что не является предметом первой необходимости?
…при социализме возникла новая историческая общность людей – очередь?
…единственно, что у нас хорошо организовано, - это преступность?
 …мы рождены, чтоб сделать былью даже самые страшные сказки? [40]. 
Для Дианы и Егора в это бурное время большим сюрпризом стала весть, что ровенский сват организовал основательный ремонт квартиры на улице Ломоносова, где теперь жила семья дочери. Он прислал трёх человек со своего комбината, которые привели квартиру в порядок, где основательный ремонт не делался уже свыше 20 лет.
В кухне, санузле и в ванной на стены, вплоть до потолка, был положен кафель бледно-голубого цвета, в проходе из прихожей в кухню были устроены стенные шкафы, дверцы которых были из дерева приятного оттенка. В прихожей появились два высоких шкафа с отделениями различного назначения, а также однотипная с ними вешалка для одежды, с полками для обуви. На полу прихожей был настелен линолеум, заменивший потрескавшуюся плитку ПХВ. В комнатах были наклеены весьма приличные обои, делавшие комнаты нарядными и светлыми.
Егор с Дианой не сразу догадались, что обои были наклеены даже на потолке: такие они были белые, чистые, без всякого рисунка. С толком была расставлена новая импортная мебель, тоже привезенная из Ровно. Егор с Дианой потом компенсировали половину затрат на всё это благоустройство своей бывшей квартиры.
Сват был талантливым специалистом, на комбинате его ценили, и он там работал на высокой должности главного механика. Зарабатывал он неплохо и смог не только построить двухэтажный дом с кучей комнат, но и купить автомашину „Волга”,
Он сам пригнал её прямо с автозавода из города Горького, разобрал всю чуть ли не до винтика и тщательно всё подогнал и отрегулировал. Все замеченные недостатки сват заносил в отдельный блокнот, который быстро оказался полностью исписанным. Владимир Павлович, перелистывая его, сам удивлялся: как это ему удалось проехать около 1600 километров до родного Ровно и остаться целым-целёхоньким. Вот и работала автомашина у него, как швейцарские часы.
Зная, что зависть у некоторых местных людей может творить не совсем приятные чудеса, сват иногда придуривался: для маскировки, чтобы не завидовали, имел привычку одалживать перед получкой деньги (в которых не нуждался) у своих друзей.
Он стойко отвергал предложения подпольных цеховиков перекинуть им станки, которые на заводе подлежали списанию, выработав свой ресурс, и лишь печально усмехался, узнавая, что на двух других подобных комбинатах отдел борьбы с хищениями социалистической собственности (ОБХСС) потом устраивал „козью морду” за подобные фокусы руководителям его ранга.
Егор с Дианой тоже мало-помалу обустраивались в своей квартире на Лейпцигской. В прихожую были куплены просторная тумбочка, большое зеркало в деревянной раме, удобные полки для книг и стилизованная лавка, В гостиной Егор проциклевал потемневший паркет и покрыл его скипидарной мастикой. На балконе он демонтировал металлический каркас, а знакомый столяр поставил деревянные рамы и застеклил балкон.
Теперь там стоял велосипед, когда-то купленный для Марины, но она на нём почти не каталась, и Егор забрал его со старой квартиры. Там ему место найти было трудно, да и таскать его с четвёртого этажа на улицу было делом хлопотным. На велосипеде Егор ездил часто, и на прогулки, и за покупками. Когда он заходил в магазин, то перехватывал колесо толстым металлическим тросиком с цифровым замком. Однажды кто-то подшутил над ним, сняв тросик и оставив велосипед там, где Егор его прислонил к стене.
Здесь на Печерске, где они теперь жили, поблизости уже не было такой роскошной зоны отдыха, которой им долгое время служил Голосеевский парк с его уютными озёрами, в одном из которых можно было даже купаться; длинные тенистые аллеи то кружили вокруг озёр, то подымались к массиву, где располагалась сельскохозяйственная академия. Оттуда шла дорога к озёрам „Мышеловки”, летом там уже купались вовсю.
На Печерске была лишь прогулочная аллея, на одной стороне которой выстроились элитные многоэтажные дома, в одном из них жила Валентина Шевченко, председательствующая в Верховном Совете. На другой стороне за длинным забором тянулись зелёные поля бывшего ипподрома, они теперь были заняты цистернами водоканала, наполовину вкопанными в землю.
По аллее можно было выйти в окрестности Киево-Печерской Лавры, а если взять круто вправо, то дорога приводила на Певческое поле вблизи монументального обелиска Матери Родины, созданного по замыслу скульптора Вучетича. По этим маршрутам они и гуляли, привыкая к новой окружающей среде.
На балконе соседнего дома часто появлялся большущий красивый рыжий кот, который блаженно грелся, развалившись на небольшой подушечке. Диана решила тоже завести кошку, и в их квартире появился чёрнявый кот Маркиз, который незаметно подрос и превратился в наглое хищное животное. При появлении на соседнем балконе рыжего кота Маркиз злобно на него косился и с негодованием крутил хвостом. Глядя на него, Егор вспомнил стишок из далёкого детства:

На балконе кот сидел,
На приятеля смотрел,
А потом сказал ему же:
„Завяжи свой хвост потуже!”

Всё недостойное поведение Маркиза Егор заклеймил такими строчками:

Маркиз, наш чёрный кот –
Аристократ кошачий,
Но он себя ведёт,
Порой, как пёс бродячий.
Помойное ведро
Он просто обожает
И из него „добро”
По кухне всей таскает.
Залезет под кровать
(Бандит с большой дороги!),
Хозяйку чтоб пугать,
Хватать её за ноги.
Не ласков, а суров,
Ну, просто, съест кого-то,
Но петь „мур-мур” готов,
Когда пожрать охота.
Дела его порой
Бывают очень плохи:
То рыбы нет сырой,
То хвост кусают блохи.
От этого плута
Ни мира нет, ни ладу,
И этого кота
Не жалко съесть в блокаду.
Нет, лютою зимой
Схвачу кота в охапку
И возверну домой…
Как меховую шапку!

Неизвестно, умел ли кот читать мысли своих хозяев, а тем более шуточные рифмованные угрозы, но однажды он выскочил во двор, пыхтя от злости, и домой не вернулся: стал невозвращенцем. О нём сильно не горевали, надеясь, что в эмиграции, в ближайшей окрестности, ему живётся лучше, чем в квартире со всеми удобствами, в том числе, и кошачьими…
Ну, до блокады дело пока ещё не дошло, хотя с каждым днём обстановка в стране становилась всё тревожнее. Продолжало тлеть „Хлопковое дело”, в результате которого партийные органы Узбекистана были обвинены в неслыханной коррупции. Ходили упорные слухи, что там все партийные и государственные посты просто покупаются за деньги, и назывались суммы, которые надо заплатить за пост секретаря райкома партии, начальника милиции района или районного прокурора. У всех на слуху были фамилии членов специальной комиссии Тельмана Гдляна и Николая Иванова, раскручивавших скандальные разоблачения, в которых пострадал даже зять Леонида Брежнева Юрий Чурбанов, бывший первым заместителем министра внутренних дел.
Серёжка Рязанов на полном серьёзе уверял Егора, что с экрана телевизора в программе „Прожектор перестройки” один из гостей студии, приглашённый из Средней Азии, на всю страну продекламировал гневные самодельные строчки:

Заполнили тюремные дворы
Высокие партийные воры,
Растёт число их, словно снежный ком,
И хватит тут не на один обком.
Сюжетов здесь – на сотни фильмов „Спрут”,
И не заметишь, как и Кремль сопрут,
Прёт с злобным криком: „Лопай и хватай!
Лукавой властью возрождённый бай.
И в развитой тащит социализм
Обманы, взятки, протекционизм.
И нищету несчастных кишлаков,
И звон один пустопорожних слов…

В марте Тельман Гдлян и Николай Иванов были избраны народными депутатами Верховного Совета. Спустя некоторое время по результатам работы специальных комиссий ЦК КПСС и  Президиума ВС СССР оказалось, что свои расследования группа Гдляна-Иванова вела с нарушением социалистической законности. После долгого разбирательства Гдлян был исключён из партии и уволен из  Прокуратуры СССР.

26
- Ты знаешь, Егор, - сказала Диана мужу, когда он вернулся с работы, где вместе с другими начальниками отделов промаялся полтора часа на профкоме, - Милка и Миша скоро уезжают!
- Куда уезжают? - в первый момент не понял Егор, ещё находясь под впечатлением острых споров на профкоме по поводу того, кому давать выделенные институту автомобиль „Жигули”, 2 холодильника „Минск” и 6 ковров какой-то малоизвестной белорусской фабрики.
И надо же, что этот Грибовский, которого никогда нельзя застать на рабочем месте, поскольку он, как заместитель секретаря партбюро, не вылезает из райкома, так яростно сражался за машину, опираясь на рекомендацию другого активиста партбюро – Стасика Закревского. Те панегирики, которыми он заваливал Грибовского, вполне сгодилось бы для представления к медали „За отвагу на пожаре” или „За спасение утопающего.”.
- Уезжает в Израиль Милка Тарловер с мужем и Борей. По-моему, они едут всей своей компанией: с милкиными братом Даней и сестрой Риммой, - растолковала Диана последнюю новость.
С семейством Тарловер Резчиковы были знакомы давно, с тех пор, как рядом с их кооперативным домом впритык построили дом государственный. Квартиры там получили, в основном, работники завода „Коммунист”, что располагался возле дворца „Украина”, но часть квартир выдавал и сам горсовет. Отдыхая на балконе, Егор часто видел и слышал, что проходя мимо кооперативного дома, новые жильцы многозначительно кивали на него, приговаривая:
- Тут, под этим домом, добрые тысячи лежат! Богачи!
- Знали бы они, как мы полторы тысячи на аванс собирали по рублику, так не болтали бы несусветную ерунду своим языком без костей! – возмущалась всегда Диана. – А им жильё нашармака досталось!
Вот в цокольном этаже и получила двухкомнатную квартиру, с комнатами „паровозиком”, семья Тарловер, где глава семьи, Миша, работал начальником колонны в автохозяйстве на Совках, а его жена, Мила, рослая блондинка-ашкенази, преподавала математику в вечерней школе. И Миша, и Мила были членами партии. Их сын Боря, рыжеватый упитанный мальчик, был на год младше Марины, дочери Резчиковых .
Диана и Мила подружились, гуляя с детьми на детской площадке возле дома. Разговоры крутились на тему правильного воспитания, кормления и лечения детей, а позже, когда Диана перешла на педагогическую работу в политехникум, у обеих женщин появились дополнительные интересы и новые темы для разговора. Ну, как не поделиться с приятельницей последними новостями о состоявшемся двухчасовом педсовете?
Дети подрастали и тоже дружили, часто зимой играя в „пеший” хоккей. Марина часто ходила к своему приятелю отмечать день рождения. А вот Боря у неё на подобном мероприятии никогда не бывал, так как свой июльский день рождения Марина обычно отмечала у бабушки в Одессе. Через жён и детей наладилось знакомство и мужчин, потом и на дни рождения стали захаживать друг к другу.
Спустя некоторое время Миша, как хороший сын решил, что старенькую мать, живущую отдельно, желательно иметь всё-таки рядом с собой, чтобы старушка была при уходе и под присмотром. Был устроен хлопотливый квартирный обмен, и семья Тарловеров переехала в 9-этажный дом в районе Чоколовского бульвара. Там у них была удобная трёхкомнатная квартира, где каждое поколение получило по комнате.
Отмечать семейные события здесь собиралась шумная компания родственников, среди которых был чей-то двоюродный племянник Рудик. Гости, крепко выпив и сытно закусив, всегда приставали к нему с просьбами исполнить на гитаре одну песенку Высоцкого, которая прозвучала в спектакле Театра на Таганке „Десять дней, которые потрясли мир”. Рудик это делал всегда с большим удовольствием и у него это здорово получалось:
 
На Перовском на базаре шум и тарарам,
Продается всё, что надо, барахло и хлам.
Бабы, тряпки и корзины, толпами народ.
Бабы, тряпки и корзины заняли проход.
Припев.
Есть газеты, семечки калёёые,
Сигареты, а кому лимон?
Есть вода, холодная вода,
Пейте воду, воду, господа!
Брюква, дыни, простокваша, морс и квас на льду,
Самовары, щи и каша - все в одном ряду.
И спиртного там немало, что ни шаг - буфет,
Что сказать, насчёт спиртного- недостатку нет.
Припев.
Вот сидит, согнувши спину, баба, крепко спит,
А собачка ей в корзину сделала визит,
Опрокинула корзину, и торговка в крик,
Все проклятая скотина съела в один миг.
Припев.
Вдруг раздался на базаре крик: «Аэроплан!» -
Ловко кто-то постарался, вывернул карман.
Ой, рятуйте, граждане хорошие,
Из кармана вытащили гроши.
Так тебе и надо, не будь такой болван,
Нечего тебе глазеть на аэроплан.
Припев.
 
Другие песни Высоцкого Рудик почему-то не исполнял, но песенное творчество московского артиста ценил очень высоко.
Когда кто-то из гостей спросил его: „А с кем можно сравнить Высоцкого как поэта?”, Рудик, не задумываясь, ответил: „Я думаю, что с Сергеем Есениным”. Егор тогда страшно удивился, но когда „живьём” повидал Высоцкого со своей женой Мариной Влади во время круиза по Чёрному морю на борту лайнера „Шота Руставели”, подумал, что Рудик, наверно, был прав. Тот, действительно, как в воду глядел: вскоре оба любимых народом поэта „встретились” на Ваганьковском кладбище…
Однажды, когда Егор остался дома на больничном, к нему заехал Миша и попросил дать ему 300 рублей. Деньги такие дома тогда были, лежали они, как говорилось, „в тумбочке”. Егор без лишних слов 3 сотни отдал, Миша их спрятал в  карман и исчез, не сказав ни слова. „Значит, ему так надо” – подумал Егор и даже не сказал об этом Диане. А через день к подъезду подъехал „Уазик”, и в прихожей Миша с водителем сгрузили несколько картонных ящиков. Оказалось, что Миша достал им польскую кухню, о которой Диана уже давно мечтала.
Вообще-то, за приличной импортной мебелью Резчиковым пришлось основательно побегать, хорошо, что мебельный магазин был недалеко, всего лишь одну троллейбусную остановку по проспекту 40-летия Октября в сторону Выставки. И немецкую спальню „Маргит-V” там дождались, своевременно отмечаясь в очереди, и румынскую гостиную выбегали, просто уже надоели директору магазина своими вопросами – когда же привезут польскую „Ганку”, которую так и не дождались.
Директор сам предложил им взять румынский гарнитур, в придачу с компактным письменным столом из Чехословакии. А вот с кухней упорно не везло. Были, конечно, в магазине кухни Броварской фабрики, но Диане они решительно не нравились – не тот коленкор! Так что Миша их здорово выручил.
В тёплые весенние или осенние выходные дни, когда у него в автоколонне не было большой напряжёнки по случаю весенних полевых работ или уборки урожая, Миша возил оба семейства по живописным окрестностям Киевской области, заезжая на зелёные лесные полянки, напоминающие пейзажи сосновых дебрей Святошино или Круглика.
Познакомившись с семейством Мирошников, Мила рискнула, по их совету, в дни зимних школьных каникул впервые поехать с сыном в Воловец на турбазу. Там её время от времени навещали Диана и Люда, приезжая из своей гостиницы „Смеричка” в местный универмаг: в нём всегда можно было найти что-то такое, чего в Киеве и днём с огнём не сыщешь.
Сюда же на турбазу Сеня Мирошник затащил свои вещи, когда они уезжали домой в Киев, Егор тогда их сильно подвёл, простудившись после катания с горок. Ему пришлось остаться в гостинице, а Сеня, взвалив себе на плечи огромный рюкзак, ранним утром по тёмному лесу помчался на лыжах в Воловец, чтобы там перехватить поезд Киев-Ужгород. На нём надо было доехать до конца маршрута, а вечером, предъявив заранее купленные билеты, в поезде Ужгород-Киев занять забронированные места, чтобы остальная команда без помех села бы в вагон в Воловце.
Мила обладала талантом знакомиться с новыми людьми и располагать их к себе. Так она вышла на руководство дома отдыха композиторов в посёлке Буча, и несколько раз организовывала зимний отдых для семейств Тарловеров и Резчиковых. Питание в доме отдыха им вполне подошло, комнаты, где они жили в течение недели, не сильно огорчали своим посредственным комфортом: главное, они были тёплыми. Ну, а окрестная зимняя природа вообще была выше всяческих похвал.
Выяснилось, что когда „за бугор” собрался уезжать Саша Шурман, бывший у Егора заместителем начальника лаборатории, то после увольнения из института он временно работал в автохозяйстве Миши Тарловера. Там они быстро определили круг своих знакомых, „вычислили” общего знакомого – Егора, и Миша понял, что этому человеку, пришедшему „с улицы”, можно доверять. Саша Шурман в автохозяйстве наладил связь и проработал там до самого отъезда.
Когда Боря закончил школу, Миша с Милой напрягли все усилия и смогли впихнуть своего сына в киевский автодорожный институт. Миша, правда, потом с огорчением говорил Егору, что ничему путному там ребят не учат, непрерывно гоняют студентов на стройку в ущерб основным занятиям. Хорошо, что он сына  научил водить машину, сделал так, чтобы тот сдал экзамен на вождение и получил права.
В тревожные майские дни Чернобыльской катастрофы, когда весь Киев ринулся со своими малолетними детьми на вокзалы, такси было нарасхват. Тогда Боря смог вовремя забросить Марину с малолетним сыном Серёжей на железнодорожный вокзал, чтобы те успели к своему поезду и смогли уехать в эвакуацию в Ровно. Им ровенский сват для эвакуации даже специально из Ровно билеты прислал, в Киеве их достать не было никакой возможности.
В общем, это были надёжные друзья, которых приятно видеть и на дне рождения, и на свадьбе, и на прочих встречах. Да и по печальному поводу тоже приходилось встречаться.
И вот теперь они уезжали. Инициатором отъезда была, конечно, Мила. Она рассказывала об этом Диане:
- Я их всех собрала, и брата Даню, и сестру Римму, посмотрела на них и, как в известном одесском анекдоте, сказала: „Чтобы вы ни говорили, а ехать надо!”. Давайте решать все вместе, как решим, так и сделаем. Если ехать, так едем все вместе. Не знаю, что нас там ждёт, но это будет наше общее решение, и не надо потом кого-то обвинять, что получилось не так, как хотелось.
Конечно, оба они, и Мила, и Миша были исключены из партии, правда, Миша так и остался работать в автохозяйстве, но уже не был начальником колонны.
На проводы своих бывших сослуживцев по институту Егор обычно не ходил: нечего ему там было светиться, вроде бы имея родственников за границей. Не был он ни у Шурмана, ни у Лёни Черпакова, когда они уезжали из страны. Да, был Лёня хорошим партнёром для игры в шахматы, правда, здорово огорчался, когда Егор снимал у него с доски очередную шахматную фигуру. Сокрушался он и приговаривал: „Против счастья фраеров даже верная тактика беспомощна!”.
А на проводы семейства Тарловер они с Дианой пошли прямо на вокзал. Миша уезжал тайком: на работе какие-то водители стали  на него „катить бочку”. Опасаясь, как бы они не нагрянули на вокзал, Миша сидел в купе и из него не высовывался до отхода поезда…
Тарловеры осели в Штатах, в Лос-Анджелесе, Через несколько лет Мила умерла от рака, хвалёная американская медицина не смогла её спасти. Кое-кто утверждал, что среди эмигрантов это было не в диковинку, вспоминали про подобные случаи ещё с кучей своих знакомых, а также с актёром Савелием Крамаровым. Миша сначала жил на welfare [41], потом сделался оценщиком в ломбарде. С Борей он рассорился, когда спустя год женился на эмигрантке из Союза, потерявшей мужа во время транспортного происшествия на оживлённом углу двух улиц Нью-Йорка. Потом до Резчикова через сложные окольные пути дошла весть, что Миша умер от инфаркта, подымаясь по лестнице в свою квартиру.
Боря женился на разведенной эмигрантке из Союза, у которой от первого брака был ребёнок. Работал таксистом в Лос-Анджелесе, потом перебрался в Нью-Йорк, где подзаработал денег и стал владельцем пяти машин-такси. Затем он занялся страховым бизнесом с автомобильным уклоном и к своему пятидесятилетию перебрался в Майами, где в высотном 30-этажном доме на берегу моря за миллион долларов купил себе квартиру на двадцатом этаже.
 
27
В сентябре возникло общественное движение „Народный Рух Украины за перестройку”. Однажды на экране телевизора Егор увидел дебаты Леонида Кравчука и Ивана Драча на украинском телевидении. : Кравчук был третьим секретарём ЦК Компартии Украины и отвечал за вопросы идеологической работы, Драч был поэтом, членом Союза писателей Украины.
Хранитель и блюститель партийной идеологии убеждал своего визави, что партия и всё слышит, и всё видит, и всё знает, и своевременно откликается на все лозунги перестройки, которую сама же и провозгласила. Так что никакие РУХи тут стране не нужны. Драч раз за разом твердил о необходимости развития национального самосознания и о поддержке РУХом патриотичных направлений деятельности.
Идеи РУХа проникли и в институт, в котором работал Егор. Спустя некоторое время Дима Панасевич, сотрудник НО-3, напротив лифтов на лестничной площадке пятого этажа соорудил фанерную доску для объявлений, на которой вывесил скопированную на ксероксе статью из какой-то львовской газеты под названием „Чи воювала з нiмцями УПА?” [42].  Наверно, это мероприятие всё-таки было согласовано и с руководством института, и с партбюро.
Дима явно пробивался в активисты нового движения: он выставил свою кандидатуру на выборах в районный совет. В мини-программе новый кандидат выступал за проведение приватизации. за многопартийность и плюрализм мнений, толерантность, широкую гласность и повышение роли советов трудовых коллективов. Кажется, его всё же никуда не выбрали. В окне у своего рабочего места он вывесил жовто-блакiтний прапор [43] на который из проезжавших трамваев оглядывались пассажиры.
Парторг Краустов объяснил Резчикову, что ни он, парторг, ни начальство, против этого не возражают, ничего не поделаешь - перестройка и плюрализм, однако!
Перестройка - перестройкой, но когда Егор попытался в очередной раз провести в отделе ежемесячное собрание в системе политпросвещения, Валерий Стиленко, которого Егор ценил и за одесский юмор, и за блестящие инженерные способности, пробурчал, что сейчас партия – за плюрализм мнений и многопартийность, поэтому существующая система партполитпросвета морально устарела и не способствует воплощению идей перестройки.
С тех пор Егор такие занятия вести прекратил и не сильно об этом жалел: проводить их, в принципе, должен был Карповский, но он, естественно, спихнул свои обязанности на заместителя, которым как раз и был назначен Резчиков.
На пленуме ЦК по национальному вопросу на пенсию были отправлены Никонов, Чебриков (из-за событий в Тбилиси), Владимир Васильевич Щербицкий. В эту компанию затесался и Николай Владимирович Талызин.
Егор его хорошо знал, так как в своё время тот был министром отрасли. Руководителем он был неплохим, имел научную степень доктора технических наук и звание профессора, пробился в лауреаты Государственной премии за разработку и внедрение системы „Орбита”. Министром отрасли он был лет десять, затем его из министерства забрали на повышение, и вскоре стал Талызин руководителем Госплана, после чего получил прозвище „Перекати-Коля”.
Через неделю на пленуме ЦК Компартии Украины, который вёл лично Михаил Горбачёв, Щербицкий был удалён с поста первого партийного лица на Украине. А в стране стремительно ухудшалось положение с продовольствием, теперь даже не всегда спасала очередная командировка в Москву.
Там-то и услышал Егор куплеты, которые под гитару распевал на старом Арбате мужик бомжеватого вида, разложивший на тротуаре кусок замызганного брезента с двумя тёмно-синими томами из собрания трудов вождя мирового пролетариата и с несколькими серыми брошюрками с названиями „Ленин – самый гуманный вождь?”:

А в наших магазинах –
Хоть покати шаром,
Лишь согнутые спины
За будь каким дерьмом.
Прости-прощай колбасы,
Сыры и балыки,
Их извели, как классы,
Навек большевики.
Довели державу
Кое-кто до ручки,
И живут на славу
В нём воры и сучки.
Да функционеры,
Партии любимой,
Да миллионеры
Мафии родимой.

Прохожие, спешившие по неотложным делам, замедляли свой бег, и, прослушав куплеты, бросали на брезент смятые рубли и серебряную мелочь. Проявившим интерес к затронутой теме, полит-факир молча раскрывал один из томиков сочинений вождя и тыкал пальцем в обведенный фломастером абзац на странице, отмеченной красной закладкой. Затем он вытягивал дополнительную картонку, на которой было написано „Кредо интеллигенции при Сталине”:
- Не думай!
-- Подумал – не говори!
-- Сказал – не пиши!
- Написал – не подписывай!
- Подписал – откажись!
Первого ноября стало известно, что рубль девальвирован по отношению к „твёрдой” валюте примерно в 10 раз, после чего американский доллар стал стоить 6 рублей 26 копеек. А вскоре, как гром среди ясного неба, прозвучала весть об уходе в отставку Эриха Хоннекера, первого лица ГДР, и в Берлине толпа восточных немцев ринулась на братание в Западный Берлин. Там им в специальных пунктах выдавали по 100 западногерманских марок и ставили в паспорт соответствующую отметку.
В день празднования 72-ой годовщины Октября демонстрация трудящихся в Кишиневе переросла в беспорядки, в ходе которых было заблокировано здание министерства внутренних дел республики. А через 20 дней после массовых демонстраций в Праге ушло в отставку коммунистическое правительство Чехословакии. Президентом страны стал писатель-диссидент Вацлав Гавел.
Почти одновременно с поста первого лица Болгарии ушёл Тодор Живков, правивший страной почти 35 лет. В Румынии в результате возникших беспорядков был свергнут президент и лидер компартии Николае Чаушеску, которого спешно расстреляли вместе с его женой Еленой. Да, явно не простым оказался тот год; словно повторялась история, но уже в более грозных масштабах в сравнении с потрясениями, вызванными в странах социалистического лагеря известным выступлением Никиты Хрущёва на 20-м съезде КПСС.
Егор с Дианой развитие событие в стране наблюдали из Крыма. Впервые в жизни Егор получил 30-процентную профсоюзную путёвку на 24 дня. Он подсчитал, что в этом году ему приходилось быть в 12 командировках с общей продолжительностью 54 дня. Хотя чему тут было удивляться: ведь и в прошлые годы ездить в командировки тоже приходилось часто, по 13-15 раз, на 70-80 дней. Надо, наконец, и расслабиться, тем более, за счёт профсоюза.
Отдыхали они в санатории „Золотой пляж”, находившемся рядом с Ливадией. Жилой корпус стоял почти на берегу моря, и с балкона своего номера они могли любоваться всеми красочными оттенками декабрьского Чёрного моря. Из кабинетов лечебных процедур отчётливо просматривалась панорама зимней Ялты: её легко узнаваемая набережная со знаменитыми круглыми фонарями на столбах, акватория морского порта, ряды вечнозелёных субтропических растений,
Пройдя ежедневные лечебные процедуры, включая и массаж, который Егор здесь попробовал впервые в жизни, они с Дианой совершали прогулки в окрестностях, включая и знаменитую царскую тропу, осматривали Ливадийский дворец. Недалеко от него бросался в глаза комфортабельный комплекс санатория высшего разряда „Нижняя Ореанда”, у ворот которого бдила скучающая охрана, оберегавшая территорию санатория от вторжения непрошенных гостей. Из-за забора доносились обрывки разговора двух пожилых дам в каракулевых полушубках:
- …нет, я туда не ездила. Вы же знаете, моя дорогая, как говорят: „Курица – не птица, Болгария – не заграница”. Нам замнач оргсектора туда ездить не советовал….
- …не знаю, мне Дина Петровна говорила, что он на неё произвёл отвратительное впечатление: разговаривая, спичку жевал ей прямо в лицо…
- …какой ужас, ну што вы хотите, Катенька, у них ведь там в секторе – все из села, из тех, что в школьных сочинениях пишут, мол, в повести Пушкина „Дубровский” на богатого помещика Троекурова напали кистенёвские колхозники…
Дамы удались вглубь территории, и какие страны им посоветовал малокультурный замнач  из оргсектора, уже не было слышно. Диана посмотрела  на Егора и спросила:
- Ну как тебе это нравится? И какого рожна им ещё нужно? Вон наш бывший Сашка так радовался, что смог выбраться в турпоездку в Болгарию. Всё жаловался, что много денег туда нельзя взять… Ася ему тогда одну лишнюю сотню зашила за подкладку пиджака. Когда вернулся, то аж брызгало из него – так ему там понравилось… 
Егор сразу же описал эту ситуацию в любимой манере:

У ворот – мордоворот:
Не пускать простой народ,
Значит, здесь в пансионате
Только те, кто – в аппарате.

И уж, конечно, не обошлось без посещения знаменитого „Ласточкина гнезда”, Воронцовского дворца в Алупке и домика-музея Антона Павловича Чехова в Ялте.
К большому удивлению Резчиковых, оказалось, что в Крыму можно успешно отдыхать и зимой: не было в это время вечной сутолоки, кочующих, как цыгане, толп экскурсантов, заполонивших царскую тропу, штурмующих местные достопримечательности и фланирующих по ялтинской набережной. Ну, а купаться можно было в крытом бассейне с подогретой морской водой…
 
                4. Развал
28
Наступил Новый Год, который по китайскому календарю назывался Годом Лошади. Встречая его, граждане страны за праздничным столом желали друг другу лошадиного здоровья, полный холодильник овса, т.е. продовольствия, и крепкие копыта, чтобы без устали бегать в поисках этого продовольствия. Ну, а если уж придётся ржать, то только - от радости и одесских анекдотов.
Особых поводов для радости не было. Горбачёв своим визитом в Литву так и не смог снизить накал страстей, разбушевавшихся на ХХ съезде Компартии Литвы. На Кавказе разгоралась полновесная гражданская война между Азербайджаном и Арменией. В середине января в связи с возникшими беспорядками, в Баку были введены войска, сообщалось, что при этом погибли 125 человек. Был снят со своего поста и исключён из рядов КПСС первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана  Везиров.
В страну вернулись певица Галина Вишневская и виолончелист Вячеслав Ростропович. Накануне своего 72-летия в Киеве умер Владимир Васильевич Щербицкий.
В январе институт перебрался в новое здание, и новый начальник, выбранный коллективом, показал свои административные способности, организовав оптимальное (чтобы все были довольны!) размещение сотрудников на новых площадях и перетаскивание всего накопившегося институтского имущества (тьму-тьмущую!) в короткие сроки.
Отдел НО-3 в новом здании разместился на пятом этаже, на 3 лаборатории и сектор Вольфберга получил 6 комнат, в седьмой разместился кабинет Егора, окном выходящий, как и ранее, на трамвайные рельсы.
В каморе без окон растолкала свои богатства материально ответственная по отделу Светлана Фёдоровна. Хотя многие в отделе считали её женщиной вздорной, любящей разносить по всему институту нелепые сплетни, Егор, признавая, что характер у этой дамы был не сахар, входил в её незавидное положение: сама она - разведенная, дочка её отбывала срок за какие-то тёмные дела, и на бедной женщине висел малолетний внук. Ему Егор притащил на работу старый трёхколёсный велосипед, на котором Серёжа уже не катался. И он был благодарен Светлане Фёдоровне за то, что пару раз она отговорила его от не совсем обдуманных решений по списанию устаревшего имущества.
- Егор Сергеевич! - горячо напирала она на начальника отдела своим бюстом отнюдь не третьего размера, отстаивая свою точку зрения. – Тут надо проявить осторожность. Ну, зачем Вам потом с бухгалтерией или ревизорами лишний раз объясняться? Вы ведь сами знаете, что „социализм – это учёт, особенно, если этот социализм – развитой, но ещё недостроенный!” …
Благодаря её активности и настойчивости удалось до переезда законным образом избавиться от того электронного барахла, которое в отдел когда-то натащил Чегузов. Сейчас в каждой лаборатории был вычислительный комплекс ДВК-2, и процесс компьютеризации отдела шествовал полным ходом. Даже до плановика отдела, Нины Ивановны, наконец-то, „дошло”, что с помощью компьютера решать поставленные перед ней задачи в новых условиях гораздо проще, чем по старинке.
Вот и стали они, как говорится во многих русских народных сказках, жить-поживать да добра наживать на новом месте, а набирать объёмы работ становилось всё труднее и труднее...
На второе марта Егор, как обычно съездил в Одессу на день рождения матери: ей исполнилось 87 лет. Сестра Ира приготовила праздничный стол, так как мать чувствовала себя не очень хорошо, из дома она не выходила всю зиму, передвигалась с трудом. Но даже в таком возрасте и при таком самочувствии мать продолжала интересоваться тем, что происходит в стране. По её мнению, развивалась ползучая контрреволюция, которую мать явно не одобряла. В своё время она вдоволь хлебнула перемен и теперь с горечью, в который раз, говорила:
- Если каждые 70 лет устраивать в стране революции, да ещё две войны переживать, так это никакого нажитого добра нехватит. Наживаешь по крупицам, а потом даже детям что-либо существенное оставить не можешь. Каждая семья, почитай, с нуля жить начинает! Эх, сколько мы во Ржеве нажитого добра бросили, когда от немцев бежали! Один кабинетный рояль чего стоил! А ружья охотничьи, тульские двустволки…Только и удалось серебряные ложки спасти да старый ковёр, в который необходимую одежду побросали…
Да, семейству Резчиковых скучать не приходилось: юные годы матери пришлось на революцию, её дети намаялись в войну, терпя скитания и лишения в эвакуации. Недаром же их теперь даже в особую категорию выделили - „дети войны”, но всё никак не могут решить, какие же им налоговые льготы предоставить…. А внуки? Тоже не позавидуешь -  росли в период застоя, а на правнуков уже „перестройка” наехала, с её пустыми прилавками и талонным распределением….И мать сердилась, когда сын уклончиво отвечал на вопрос:
- Ну, а ты что по этому поводу думаешь? Молчишь, словно монах – затворник… Как это – политикой не интересуешься? Да разве можно в такое время быть вне политики? Опять что-то такое наворотят, что за 100 лет не расхлебать! Это ещё те „умельцы”!
А Егору просто не хотелось говорить с матерью на эту тему. Ну, зачем лишний раз  расстраивать пожилого человека, прошедшего и через революцию, и через разрушительную войну?
Мать переживала, что её родная сестра Вера совсем осталась без ног: той из-за прогрессирующего эндартериита сначала удалили одну ногу, а за ней и вторую. Теперь младшая сестра матери превратилась в небольшой обрубок, за которым ухаживала Юлия, другая сестра матери. Мать, чувствуя, что её возраст уже не тот, чтобы ухаживать за младшей сестрой, пригласила Юлию переехать в Одессу, поселив её в бывшей комнате Егора. Местный комитет ветеранов прислал инвалидную коляску для Веры, но воспользоваться ею она не смогла: двери в её комнате, хоть и с невысоким порогом, были узкими, не проехать никак.
В комнату провели телефон, по которому Вера вызывала скорую помощь, когда её приступом брали боли в несуществующих ногах, и заказывала продовольственные наборы, положенные для инвалидов войны. За счёт жилуправления в старом узком чулане сделали туалет, теперь уже не надо было с горшками или помойным ведром бегать в заведение на две круглые дырки в тёмном углу двора.
Санитарная служба провела в чулане дератизацию, после которой крысы, вроде бы, исчезли. Вера стояла на квартирном учёте для инвалидов войны, и ей скоро обещали предоставить квартиру в новом доме на жилмассиве Котовского. Отношения между всеми сёстрами были напряжёнными, и хотя каждая из них проживала в отдельной комнате, обстановка в доме была далека от нормальной. Егор понимал, как страдает мать, но помочь ей чем-то существенным не мог.
Ирина периодически приезжала со своих Черёмушек, привозила провизию, купленную, в основном, на Привозе, готовила еду на несколько дней, пристраивала всё это в старый холодильник „Саратов-II”, чтобы мать постепенно себе что-нибудь разогревала, то на обед, то на ужин. Егор был бесконечно благодарен сестре за всё, что она делает для матери, а он лишь редкими наездами привозит какое-либо мясо или колбасу.
Он с тяжёлым сердцем вернулся в Киев, а двенадцатого марта ему позвонила сестра и сказала, что мама умерла. Егор немедленно вылетел в Одессу. Мать в последнее время долго болела, у неё явно была какая-то онкология, но лечиться она не хотела, видно, понимала всю безнадёжного этого лечения.
Умерла она дома. Вызванная из поликлиники врачиха хорошо знала Антонину Михайловну: в летние месяцы мать помогала нахлынувшим курортникам всего переулка избавляться от желудочно-кишечных заболеваний, и участковая врач об этом знала. Врачиха оформила нужные бумаги для милиции и похоронного бюро. муж Ирины на своём судоремонтном заводе организовал гроб. Тело в морг не забирали, в комнате матери выключили отопление и открыли форточку, обеденный стол подвинули к окну,  и на нём разместили гроб с усопшей.
Сестра показала Егору последнее письмо, которое мать оставила своим детям. Она написала [44]:
Дорогие мои дети, Ира и Егор!! [45]
Пишу Вам последние строчки, будьте дружны, относитесь к друг другу с теплотой и сочувствием, не оставляйте в беде, выполнение этого моего Вам завещания будет мне вечным покоем. Может быть, в моём жизненном пути в отношении Вас были какие-то неполадки, недомолвки, верьте мне, всё, что я делала, это из-за любви к Вам.
 Я как-то виновато чувствую, что не оставила Вам машин или собственности, домов, но я рада тому, что мы с отцом никогда в жизни не жили подачками, работали честно и по справедливости.
Через два дня, на 2-м кладбище, стоя у разрытой могилы, которая была рядом с могилой отца, Егор вспоминал, что она его, Егора, поскрёбыша, искренне любила, хоть он не был таким ярким и талантливым, как Ювеналий, его старший брат, без вести пропавший на войне в 1943 году. Мать часто вспоминала, как её старший сын прекрасно играл на пианино „Турецкий марш” Моцарта и обыгрывал в шахматы всех своих товарищей.
И когда после скромных поминок, на которые собрались жильцы дома и соседи из переулка, Егор в подавленном настроении ехал в трамвае № 5 на железнодорожный вокзал, у него уже были готовы стихотворные раздумья о такой странной штуке, как жизнь:

Нам жизнь волшебный шанс даёт
В пластах веков мелькнуть однажды,
Тот щедрый дар осознаёт
Из нас (увы!) совсем не каждый.
Природа от своих щедрот
Нам, как в подарочном наборе,
В нагрузку грустную даёт
Страдания, болезни, горе.
Кого отпели в двадцать лет,
Кто не покинул колыбели,
Кого впустить в наш белый свет
Отец и мать не захотели.
Быть может, гений рвался к нам
Искусства, техники иль спорта,
Но волею житейских драм
Пал просто жертвою аборта.
Не раз уже лишался мир
Шекспира, Чехова и Грига,
А вместо них, убог и сир,
Являлся наглый забулдыга.
…Я чувствую, волшебством снов,
Тепло мне незнакомых ручек
Моих несбывшихся сынов,
К небытию приговорённых внучек…

С очень печальными мыслями возвращался Егор в Киев: мать умерла, в стране всё стало на дыбы, За этими похоронными заботами как-то было не до политики. Но она настойчиво вторгалась в жизнь: состоялись выборы в Верховный Совет Украины,  ему предшествовала шумная избирательная компания, основные усилия руховцев были направлены на дискретизацию партийных руководителей, выдвигаемых в нардепы депутаты.
Егор вспомнил, как однажды в командировке начальник института Королько рассказывал ему и Карповскому о выборах в Верховный Совет УССР:
- Выбрали одну знатную колхозницу, передовика по выращиванию сахарного буряка, в Верховный Совет. Понравилось ей там, везде - сплошной почёт и уважение, регулярно дефицит подбрасывают. Когда подошёл срок следующих выборов, отправилась она в райком партии и заявила, что опять хочет стать депутатом. Секретарь райкома ей и говорит: „Ну, это же не от нас зависит! Это, как народ решит!”. На что рекордсменка-буряковод убеждённо ответила: „А ви мєне внесыть у той спысочок, а народ мєне выберє!
Когда он рассказал об этом Диане, та сказала
- А я недавно в одном журнале прочитала такую историю:
Сидит Ворона на дереве с куском сыра, а внизу под деревом Лиса крутится.
„Ну, нет, меня на этот раз не проведёшь, как у дедушки Крылова”, - думает ворона.
Тут Лиса её спрашивает:
- Ворона! Ты голосовать пойдёшь?”
- Да! - каркнула Ворона.
Сыр, конечно, выпал, а Лиса с ним и убежала.
„А если бы я сказала „Нет!”, разве  что-нибудь бы изменилась?” – подумала Ворона”.
Оказывается, что выдвижение в депутаты теперь производится по-новому, так, во уверяла дочь. Марина, работавшая в СОПС АН Украины, была там секретарём комсомольской организации. Её выбрали в собрание представителей, выдвигающих кандидатов в депутаты от Киева. Марина о своём участии в этом выдвижении рассказывала так:
- Пробраться внутрь здания горсовета на Крещатике, где планировалось провести это собрание представителей, было не так-то просто. На подступах нас встретила плотная толпа недовольных горожан с многочисленными плакатами и лозунгами, которая бурно протестовала против выдвижения в народные депутаты секретаря горкома КПУ Масика. Меня там чуть не затолкали, хорошо, что наш зав лаборатории меня за руку потащил, раздвигая своими могучими плечами напиравшую толпу. Выдвинули мы этого секретаря, но толку из этого никакого не вышло – его всё равно не выбрали! Говорят, что так он и исчез с политического горизонта!
Третий внеочередной съезд народных депутатов СССР отменил шестую статью Конституции страны о руководящей и направляющей роли КПСС, так была открыта дорога мнопартийности и плюрализму мнений. Съезд избрал Михаила Горбачёва президентом страны, за это проголосовало около 60% народных депутатов. Кое-кто из политологов (а теперь появилась и такая профессия!) сокрушался, что этот вопрос не был вынесен на всенародное голосование, и боялся, чтобы так не получилось, что потом объявят, как в известной комедии, мол, „царь-то – ненастоящий!”. Так оно потом и получилось, многие считали, что президент не был выбран народом…
В Литве на выборах победил антисоветский „Саюдис”, и теперь литовский парламент заявил о восстановлении независимости Литвы. Первого мая по Красной площади прошла демонстрация, где впервые появились антисоветские лозунги. Рассерженный Горбачёв даже покинул трибуну Мавзолея.
Пятнадцатого мая в Киеве открылась первая сессия ВС Украины, на которой сразу же началось расслоение парламента на следующие группы: „За суверенную, советскую Украину” (239 депутатов), „Народна Рада” (125 депутатов), „Демплатформа КПУ” (41 депутат), „Демпартия Украины” (19 депутатов), „Украинская республиканская партия” (12 депутатов).
Под стенами парламента разбушевался настоящий жовто-блакiтний шабаш: была подогнана цистерна с бензином, и водитель угрожал взорвать её. С большим трудом депутатам удалось отговорить этого безумца не устраивать пожар в центре правительственного квартала. Председателем ВСУ был избран Владимир Ивашко, занимавший пост первого секретаря ЦК КПУ.

28
Резчикова всё сильнее тревожила неопределённость с тематическим планом на будущий год; в текущем году объём работ позволил не только сохранить, но и даже немного увеличить фонд заработной платы. Хорошо, что хоть нескольким ведущим специалистам удалось накинуть на зарплату по десятке-двадцатке. А что дальше будет? Вдруг всем будет уже не до науки?
На работе все разговоры были только о последних решениях съезда народных депутатов Союза, народных избранников в ВСУ, а также о событиях в Прибалтике. Через несколько дней в Вильнюс ввели войска, на улицах появились танки. Егор, прослушав в своём кабинете последние известия, раздражённо выключил радиоточку и продолжил на своей „Электронике-60” работать с проектом тематического плана будущего года.
В этот момент в кабинет вошли Тарханов и  Вольфберг. Они присели по обе стороны приставного столика к рабочему столу Егора, и разговор, после обмена мнениями по поводу последних событий, пошёл о  том, что отдел будет делать в следующем году.
Особенно это касалось сектора, руководимого Вольфбергом: в работах по цифровизации он участия не принимал. До разработки комплекса аппаратуры „Трапеция” было ещё далеко: с новым министерством-монстром ещё продолжалась нудная возня на уровне согласования технического задания, всё никак не получалось включить разработку комплекса в проект постановления директивных органов с обеспечением финансирования в должном объёме.
Сидеть без дела никому не хотелось, поэтому Тарханов и Вольфберг пришли к Резчикову с идеей использования результатов разработки комплекса ТВР.
- Мы с Юрой подумали, - начал разговор Семён Павлович, - и пришли к выводу, что на базе ТММ можно построить электронную станцию коммутации для телеграфных сетей АТ и ПС. Конечно, она должна быть аппаратно-программным комплексом, на микро-ЭВМ.
- Я смотрю, что использование микро-ЭВМ имеет свою ярко выраженную тенденцию: - иронически улыбнувшись, ответил Егор. - Сначала на ней играют в „Тетрис” или „Пентикс”, конечно же, в рабочее время. Потом, когда знают, какие клавиши нажимать в нужный момент, уже берутся, шутя, в короткие сроки, слепить электронный телеграфный аппарат, конечно, рулонный, ну, а затем уже становятся такими эрудированными и смелыми, что начинают разрабатывать электронную телефонную станцию!
- Ты напрасно иронизируешь, Егор, - включился в разговор Тарханов, - дело не в моде или имеющихся тенденциях. Сёма не сказал главного…
- Да, я вас внимательно слушаю, - смутился Егор, - пардон за реплику!
- У нас есть главное преимущество, - продолжил, как ни в чём ни бывало, Вольфберг, - мы в ТММ имеем уже уплотнённые потоки со скоростью 2400 бит/с на 45 стартстопных каналов 50 Бод. Если такие потоки выровнять по циклу, то можно затем  сделать так, что согласно набираемому номеру нужного нам абонента соответствующие временнЫе позиции в групповых последовательностях будут меняться местами. Иными словами, произойдёт оперативная коммутация телеграфных сигналов в требуемом направлении и к заданному абоненту. Но при этом коммутационная станция существенно - мы посчитали - на порядок, уменьшается в объёме. Со всеми вытекающими из этого последствиями: снижение расхода электроэнергии, экономия занимаемых производственных площадей, автоматизация обслуживания и многое другое.
- Я вижу, что получается что-то вроде того, что делает Поляник в Москве. Он сначала вводил цифровой поток 2048 кбит/с в существующую станцию АТС, выполненную на многократных координатных соединителях (МКС), а потом ведущие специалисты подразделения убедили его, что не стоит возиться со старьём, а надо разрабатывать новую, полностью электронную станцию. Вот он сейчас и трудится над созданием ЕАТС-32, каналы у него – с адаптивной дельта-модуляцией. Так что ваше предложение – прямо в струю! 
Егор замолчал, подумал и убеждённо сказал:
- Вот только аппаратно такую задачу будет решать очень сложно….
- Да, станция должна разрабатываться как аппаратно-программный комплекс, - сразу же откликнулся Вольфберг.
- Но у нас же нет специалистов, способных для такой станции написать соответствующее программное обеспечение! - воскликнул Егор.
- Такие люди есть у Васи Крымова, - отреагировал на это замечание Юра Тарханов, - они при разработке станции коммутации „Курок” писали большой массив команд, и хорошо на этих работах насобачились.
Егор задумчиво посмотрел на рисунок, который Вольфберг подсунул во время объяснения по сущности предлагаемой разработки, и сказал:
- Я думаю, что с этим предложением надо выходить на Карповского: разработка получается комплексной, в ней должны участвовать два отдела, поэтому должен быть руководитель разработки, как это было во время разработки аппаратуры „ДУМКА”, где главным конструктором назначили Королько. Но сначала я поговорю с Васей Крымовым, он человек – обидчивый, и если ему об этой работе сказать у Карповского, то он запросто может стать в первую балетную позицию, раздуть широко свои побелевшие ноздри, и тогда всё пойдёт коту под хвост!
- Ну, тебе виднее, - согласился Вольфберг, - наверно, с Васей стоит поговорить до междусобойчика у Фёдора. Только не тяни резину…
К удивлению Егора, Крымов идею поддержал, с распределением объёмов работ согласился, и уже через неделю по институту был издан приказ, которым Карповский был назначен руководителем аванпроекта по разработке интегральной станции коммутации, получившей название – ИСК-2,4.
Срок для исполнения начального этапа был определён в полгода, далее по результатам аванпроекта нужно было добиваться включения работы в тематический план следующего года, конечно, с соответствующим финансированием. Пока же работу приходилось выполнять как задел, за счёт имеющихся денег, т.е. бесплатно.
Через 2 недели после принятия решения о начале разработки станции ИСК-2,4  Михайловцев собрал у себя совещание начальников отделов. Когда Резчиков зашёл в кабинет начальника, то за приставным столиком он увидел незнакомого пожилого мужчину весьма интеллигентного вида, в модных очках той формы, которую Егор в шутку всегда называл „меньшевистскою”. Перед незнакомцем лежала печатная плата, на которой были установлены компоненты, сильно напоминающие микросхемы, но необычного вида.
Когда все вызванные начальники отделов расселись на заранее внесенных стульях, Михайловцев открыл совещание.
- Уважаемые коллеги! Прежде всего, я хочу вам представить старшего научного сотрудника московского НИИ радио Михаила Яковлевича Брауде-Золотаревского. Он приехал к нам с интересной информацией и не менее интересным предложением. Но об этом он сам вам сейчас подробно расскажет. Прошу Вас, Михаил Яковлевич!
Егору названная фамилия показалась знакомой, он сразу же вспомнил, что в институте на кафедре телевидения он знакомился с книжкой „Высокочастотная коррекция видеоусилителей”, автором которой был Брауде, правда, без всякой приставки. Ну, да Бог с ним, послушаем, что он скажет…А рассказал Брауде с приставкой довольно интересную вещь:
- Наша электронная промышленность успешно освоила выпуск программируемых логических интегральных микросхем (ПЛИС). Их основной особенностью является то, что разработчику электронной аппаратуры предоставляется компонент, содержащий несколько тысяч вентилей (логических схем вида „И-НЕ, И-ИЛИ”), на основе которых можно строить цифровые микросхемы любой сложности. Соединение этих вентилей задаётся путём программирования с помощью специальных отладочных средств. Таким образом, у разработчика появляется что-то, подобное детскому конструктору, из деталей которого можно реализовать любую принципиальную электрическую схему, т.е. то, что вам необходимо! Вот смотрите!
Докладчик продемонстрировал несколько ПЛИС, объяснив, какие операции по цифровой обработке сигналов звука и изображения они осуществляют. Это сообщение произвело на собравшихся  большое впечатление. В заключение, докладчик сказал:
- Уверен, что эта информация будет вам и интересной, и полезной! Теперь кратко о сути моего предложения. Я берусь по специальному договору подготовить в вашем институте несколько специалистов, которые могли бы овладеть технологией разработки указанных ПЛИС. Для этих целей вычислительному центру института необходимо закупить соответствующее программное обеспечение, какое, я подскажу. Стоимость его, правда, значительная, но…
- Но что делать? – продолжал Брауде-Золотаревский. – Как сказал Платон: „Знание стоит дорого, но  незнание обходится значительно дороже”.
Резчикову эта идея с ПЛИСами очень понравилась. Он вспомнил шутливое утверждение бывшего коллеги „Батеньки”, что схема уже из 3-х транзисторов способна творить самые неожиданные „чудеса”. Так мудрый Валера Гребенщиков обычно называл ситуацию, когда приходилось долго разбираться с запутанной разводкой печатной платы, когда, ну, хоть ты тресни, а не хочет она настраиваться из-за ошибки то ли конструкторского бюро, то ли небрежного травления в опытных мастерских.
Но если серьёзно, то возможности интегральной схемы, обладающей десятками тысяч транзисторов, причём, спроектированных самим тобою, могут быть просто фантастическими. Для будущего комплекса аппаратуры „Трапеция” такая штука здорово бы пригодилась.
В принципе-то, это не их дело заниматься такими вещами, это было дело конструкторского отдела и завода. Но Егор уже сколько раз сталкивался с ситуациями, когда в техническое задание вносились такие требования, что КБ завода, да и сам завод, упорно твердили, что этого они сделать не могут, поскольку это вообще реализовать невозможно. А если институт такой умный и на этом настаивает, то пусть он сначала сам докажет, что такое требование реализуемо, тогда и разговор на эту тему можно будет продолжить.
Поэтому нужно, пока ещё есть время, кого-то из специалистов своего отдела выделить на учёбу к этому Брауде с приставкой, чтобы затем с заводом уже можно было разговаривать, опираясь на успешные результаты, полученные институтом. Пусть для начала в отделе разработают ПЛИС для модема по Рекомендации R.20. Модем там простенький, скорость передачи сигналов невелика, всего-то 300 Бод. Пусть сначала на нём потренируются, руку набьют…
К себе в кабинет Егор пригласил Сергея Турбаева, рассказал о результатах совещания у Михайловцева и спросил, может ли тот из своей лаборатории кого-нибудь выделить для освоения проектирования ПЛИС. Немного подумав, Турбаев ответил:
- Я думаю, что можно попробовать бросить на это дело Сашу Сарчука. Он у меня всё время бурчит, что хотел бы заниматься более серьёзными делами, чем я его загружаю…Могу ему в помощь ещё и Андрея Башнюка дать…
Егор подумал, что кандидат технических наук Сарчук с этим делом вполне справится. Он когда-то прекрасно решил проблему подавления фазовых дрожаний (джиттера) в каналах ТЧ немецкой системы передачи VLT-1920, которые серьёзно ухудшали качество работы аппаратуры „ДУМКА”.
В отношении Башнюка тоже возражений не было. Сам по себе парень он был малоприятный, в НО-3 его всунули как родственника Виктора Ивановича Дидарчука, заместителя начальника института по хозяйственной части и бывшего долголетнего профсоюзного вожака. В отдел этого Башнюка направили, не спросив мнения Егора, впихнули, правда, поверх утверждённого штата, при отсутствии вакансий. А потом на собеседовании Андрей вёл немного нагловато, что Егора, конечно, не обрадовало.
До сих пор у него особых трений с сотрудниками отдела не было, а тут появился молокосос, с которым ухо придётся держать востро, ведь ссориться с Виктором Ивановичем – это себе дороже, и не знаешь, когда и где вылезет не тем боком, что надо бы. Егор сплавил новобранца Турбаеву, надеясь, что тот его пристроит к нужному делу. Но вот сейчас видно, что даже невозмутимый, всегда выдержанный и спокойный Серёжа тоже рад был избавиться от непосредственных контактов с этим протеже бывшего профсоюзного вождя..
Договорившись с Турбаевым относительно специалистов, намеченных для освоения проектирования ПЛИС, Егор вызвал Сарчука и рассказал ему всё, что касалось работы с Брауде с приставкой.
Оказалось, что Сарчук с Бруде-Золотаревским знаком, о его работах всё знает. Он дал понять, что чувствует себя обиженным, что его на встречу со специалистом по ПЛИС не позвали. Егор объяснил, что на совещание приглашали только начальников отделов, начальник лаборатории Турбаев там тоже не присутствовал, а сейчас у него один вопрос: интересует ли Сарчука совместная работа с его знакомым, чтобы потом Сарчук мог подготовить нескольких специалистов в отделе. Ответ был положительным, Сарчук даже обрадовался, что ему в помощь выделяется Башнюк.
Так было положено начало ещё одной серьёзной работе в отделе.

30
Исследовательская комиссия ИК-IX Международной организации в этом году запланировала проведение своего очередного заседания в японском городе Кобе. Сделано это было благодаря страстному желанию председателя комиссии Матсубуры, который, перед тем, как в своей компании KDD перейти на другую руководящую работу, решил достойно отметить свое шестилетнее руководство комиссией ИК-IX.
Ехать в Японию, не зная языка, было как-то неуютно. Конечно, все знали значение слов „самурай”, „банзай”, „камикадзе”, „харакири”, „гейша”, „сакэ” „сакура”,„цунами”, но для общения эти слова подходили мало. Впрочем, несколько слов по-японски Егор помнил ещё со времён жизни на Южном Сахалине в посёлке Сокол, японское название которого было Отани.
Там на острове в первые послевоенные годы оставалось жить местное гражданское население. Их домишки размещались по правую сторону железной дороги Сокол – Южно-Сахалинск (Отани-Тойёхара). На крошечных участках земли японцы разводили кур, варили конфеты, выращивали овощи, которые продавали за советские деньги или меняли на американскую белую муку и знаменитую колбасу-ветчину в консервных банках, сбоку которых были приторочены ключики для того, чтобы открывать эти жестянки, не особо напрягаясь.
Торговлей из местных японцев занимались преимущественно женщины. Егор помнил, как одну из них, в просторном цветастом кимоно, загнал в их дом пёс Дик, выскочивший из своей будки. Хорошо, что цепь, которой он был привязан, была короткой. Японка тогда сильно испугалась, и на её крик быстро выскочила мать. Она, чтобы успокоить трясущуюся от страха женщину, дала ей после состоявшегося взаимовыгодного обмена лишнюю банку сгущёнки и крабовых консервов с надписью „Chatka”.
Муки, колбасы, яичного порошка, конфет-подушечек, консервированного лука, сгущёнки да и тех же скоро надоевших крабов, всего этого добра на остров завезли вдоволь, когда советская страна в союзе с Америкой, победив Гитлера, начала войну с Японией. Офицеры посёлка Сокол получали весь этот харч по  продовольственным аттестатам, голод, который разразился в стране сразу после войны, здесь практически не чувствовался.
- Так вот, - продолжил Егор рассказ жене о своём сахалинском периоде, - первыми японскими словами тогда для меня стали „коннитива” (здравствуйте), „аригато” (спасибо), „сайёнара” (до свидания), „вакаримас?” (понимаете?), „ваккаранай!” (не понимаю!). Конечно, чаще всего звучали последние 2 слова, когда речь шла о ценах, показываемых на пальцах. Вот такой у меня словарный запас, сильно не разговоришься! Но выход – есть!
В очередной командировке в центральный НИИ Егор пристал к Эмилю Коронскому, прося одолжить ему на время русско-японский разговорник. Эмиль, хорошо владея английским языком, вдруг вздумал изучать японский, и уже через полтора года после начала учёбы даже отсылал в информационный бюллетень по электросвязи рефераты отдельных статей из японских технических журналов. Во всяком случае, благодаря этому разговорнику Егору удалось зазубрить чуть ли не пятьдесят японских слов и выражений, включая и „ваташи”, что означало слово „я”.
Получая в УРКУЗе загранпаспорта, Карповский и Резчиков узнали, что в Кобе они летят со своими старыми знакомыми, с которыми не встречались 13 лет: с Георгием Моршиным  и Еленой Дробовой, причём, Моршин был определён казначеем делегации. У Егора с души отвалился камень: последние 8 лет он в командировках на собрания ИК-IX Международной организации был казначеем и имел лишнюю головную боль, как бы не выйти за пределы финансовой сметы на командирование делегации.
Кроме того, валюту им выдали в долларах США, где-то по 54 доллара в сутки, и предстояло самим менять их на японские иены. Моршин сказал, что все расчёты с ними он произведёт тогда, когда они доберутся до гостиницы.
В Токио делегация летела рейсом Аэрофлота из международного аэропорта „Шереметьево-2” на самолёте ИЛ-62. Когда прошли таможенный и паспортный контроль и очутились в зале ожидания, они увидели ещё одного старого  знакомого - Ярослава Кубичека. Тот летел из Праги в Москву, здесь пересаживался на самолёт „Аэрофлота”, следующий в Токио; с собой он таскал на колёсиках ящик пльзеньского пива, который вёз в подарок председателю ИК-IX  Матсубуре.
Ярослав Кубичек возглавлял РГ/4, т.е. был вице-председателем комиссии (или как их сокращённо называли „вайсам” (от слова „vice-chairman” [46]). Его РГ/4 отвечала за  вопросы стандартизации оконечного оборудования, кроме того, сам он был докладчиком по вопросу „Термины и определения”, которые изучались и использовались в ИК-IX.
Существовала неофициальная традиция, согласно которой председатели ИК устраивали для своих „вайсов” ужин в одном из многочисленных ресторанов Женевы, Фёдор, как „вайс” РГ/3, отвечающей за стандартизацию оборудования частотного и временнОго уплотнения, часто посещал такие интернациональные междусобойчики. Языковую проблему для него решал чех Кубичек, который был просто полиглотом: он говорил на английском, французском, русском и немецком языках.
С таких междусобойчиков Фёдор обычно притаскивал, в качестве презента, очередную бутылку виски „Black Label”, которой особо дорожил [47] . Поэтому оба „вайса” обрадовались друг другу, и, не теряя время, проговорили некоторые вопросы предстоящей встречи.
В самолёте их через час покормили, на иллюминаторы с реактивной скоростью надвинулась темнота. Стюардессы, пробежав со своими традиционными тележками, на которых были сигареты „Marlboro” и парижская парфюмерия, продаваемые за валюту, раздали желающим пледы, свет потускнел, салон погрузился в нестойкий сон, прерываемый изменением гула моторов или трясками из-за встреченной турбулентности.
Рассвет наступил скоро, по салону опять развезли еду, пассажиры охотно обращались за добавкой кофе. И вот уже, заложив крутой разворот над морем, поверхность которого блестела в лучах восходящего солнца, ИЛ-62 пошёл на посадку в международном аэропорту Нарита.
Кубичек в аэропорту куда-то сразу же исчез, потом выяснилось, что Матсубура встретил его и забрал с собой на машине.
Да, хорошо, что с ними был Георгий Моршин! Быстро пройдя паспортный контроль и получив свои чемоданы, делегаты разыскали автобус, который повёз их в район Тиеда, где находился железнодорожный вокзал Токио. Сначала мимо стремительно проносились игрушечные домики, затем быстро надвинулись промышленные пригороды столицы, замелькали разнообразные рекламные щиты с японскими иероглифами и латиницей, где разноцветным неоном плясали названия фирм „Sony”, „NTT”, „KDD”, „Kawasaki”, „Toshiba”, „Hitachi”, „Coca Cola”.
В городе автобус несколько раз взлетал на путепровод и, казалось, нёсся по крышам невысоких зданий, петляя на разных уровнях. Фёдор с Егором, не отрываясь, глазели на диковинный экзотический Восток, где частокол стеклянных небоскрёбов вдруг расступался, давая место зелёному парку с почти игрушечными, искривлёнными то ли сосенками, то ли пиниями.
Но вот и вокзал, где Моршин быстро нашёл кассовый зал и купил для делегации билеты на экспресс, который он называл „Шинкансен”, а по-английски - „Bullet train” [48].  Они разместились в приземистом длинном вагоне с тесными (не для европейцев!) креслами, и обтекаемый, гладкий, как гигантская змея, состав плавно тронулся и вылетел из-под стеклянной крыши платформы.
Поезд помчался на юго-запад, впереди было свыше 520 километров пути. Пейзаж за окном стремительно менялся, и через час, когда уже можно было бы и слегка закусить, в вагоне появились две девушки в белых поварских одеждах, которые раздали пассажирам белые махровые полотенца, туго скрученные в горячие рулончики. Моршин оглянул своих подопечных и сказал:
- Можно обтереть наши руки и потные физиономии! Но есть мы будем уже на месте, так как доллары на иены тут в поезде никто не поменяет!
Так они проехали, с краткими остановками, Нагойю, бывшую столицу Японии Киото, Осаку и, наконец, через два с половиной часа достигли Кобе, города с населением около полутора миллиона человек, главного морского порта и центра международной торговли Японии. Было солнечно, лица приятно обдувал пахнущий морем ветерок.
На привокзальной площади Моршин в обменном пункте разменял несколько долларов на иены, взял просторное такси, где они со своими огромными чемоданами разместились вполне комфортно. Таксист, умело маневрируя в потоке машин, через 15 минут подвёз их к 4-звёздной гостинице „Портопия”. Егор немало удивился, что взяв за проезд деньги, водитель тут же из маленького устройства вытянул квитанцию об оплате и вручил её Георгию.
Моршин, который здесь уже бывал, выдал для своих спутников такую информацию:
- Гостиница, где мы будем жить, сооружена на насыпном острове Порт-Айленд площадью 436 гектаров. Сам остров намыли в 1981 году, а гостиница появилась уже через 2 года. Немудрено, что она, почти вдаваясь в море, имеет вид гигантского судна высотой чуть ли не в 39 этажей. Сюда ходит монорельсовая дорога, но на „материк”, в центр города раз в час ходит бесплатный гостиничный шатл [49].  Потом я вам всё это покажу, что -где!
После того как делегаты разместились по своим одноместным номерам, Моршин раздал полагающиеся им деньги и сказал, где их можно выгодно поменять в гостинице. Он предупредил киевлян, чтобы они оставили по 2 тысячи иен для уплаты сбора, взимаемого при отлёте из аэропорта Нарита. Суточные в Японии были равны 54 долларам, курс, по информации Георгия, был около 102 иен за доллар, получалось, что делегатам на каждый день полагается около пяти с половиной тысяч иен.
Егор прикинул, что за 17 дней сумма равнялась почти 93,5 тысячи иен. Теперь оставалось только узнать, каковы же здесь цены, и что можно учудить на такую сумму суточных.
Фёдор с Егором распаковали чемоданы и переместили своё продовольствие в холодильники. Из номера на 16-м этаже открывался фантастический вид на море и разнокалиберные суда, стремящиеся зайти в порт. Комфорт в номерах был стандартным, интернациональным, с цветным телевизором „Sony”, но на стене висели вытянутые в высоту картины, сделанные из узеньких полосок бамбука, с японскими народными сюжетами, с чёрными иероглифами на желтоватом фоне. На них между кривыми соснами низвергались водопады, толпились живописные кучки японцев в конических шляпах и японок в разноцветных кимоно.
Впрочем, белое кимоно лежало и в номере на кровати, рядом расположилась пара комнатных белых тапочек, где большой палец отделялся от остальных, а металлическая застёжка была на пятке. Егору сразу же вспомнился посёлок Сокол на Южном Сахалине, где он надевал такие белые тапочки дома, придя с улицы.
На письменном столе около телефона с кнопочным номеронабирателем стоял небольшой металлический стакан-нагреватель, рядом на блюдце лежало несколько пакетиков чая. Оказалось, что стакан сам выключался, когда вода в нём закипала, и снова включить его можно было тогда, когда он основательно остывал.
В ванной на полочке возле комфортабельного унитаза приютился красный телефонный аппарат, но уже без клавиатуры. Таким образом, входящий звонок на деловую или любовную тему можно было спокойно принимать, не переставая заниматься своим прямым делом, когда жильцу вдруг приспичило.
Приняв ванну и сполоснувшись под горячим душем, Егор глянул на себя в зеркало над умывальной раковиной; оно было затянуто осевшим на нём паром, но в центральном круге зеркало было таким же ясным и незамутнённым, как и до купанья. Оказывается, этот круг зеркала специальным образом подогревался изнутри.
Утром Георгий повёл их на завтрак; и делегаты узнали, что в гостинице есть отдельные залы с интернациональной, китайской, японской и французской кухнями. На первый раз делегаты решили не рисковать и поэтому предпочли позавтракать в зале интернациональной кухни. Особым вниманием пользовалось кофе, все надеялись как можно скорее ликвидировать последствия почти восьмичасового сдвига по времени.
Заседание ИК-IX открылось в 10 часов в одном из уютных конференц-залов гостиницы, и после приветствия местных властей и директора гостиницы (которые были явно польщены мероприятием, проводимым такой представительной Международной организацией), обсуждения графика работы и культурно-гастрономических мероприятий в вечернее время, работа комиссии двинулась по накатанному пути.
Русский перевод на собрании обеспечивали не только Моршин и Дробова, но и молодая русская пара, невесть как осевшая в Японии. Жили они в старой части города, сугубо японской, застроенной одноэтажными маленькими домиками. Моршин и Дробова потом съездили туда в гости, а Егор с Фёдором от этой встречи воздержались.
Вечером мэр города устроил приём, где все участники имели полную возможность ознакомиться с местными алкогольными напитками, и многие впервые смогли попробовать подогретое сакэ, которое подали в маленьких фарфоровых чашечках. Как констатировал позже Георгий, наша охлаждённая водка пьётся всё-таки лучше. Гостям были предложены блюда японской кухни из овощей и тропических фруктов. Затем последовало феерическое выступление барабанщиков, народные танцы и даже восточные фокусы. В общем, в течение полутора часов было чему удивляться.
На второй день в перерыве на кофе, состоялся сеанс фотосъёмки всех участников собрания, где фотограф, обвешанный японскими фотоаппаратами „Nikon”  и „Canon”, изрядно посуетился, расставляя делегатов в 3 ряда так, чтобы всех было видно; в первом ряду, конечно, расположилось руководство комиссии, переводчиков в компанию не взяли. Через пару дней за небольшую плату делегаты получили цветные фотографии формата, близкого к А4, к которым прилагалась контурная схема размещения участников с указанием их фамилий и стран. Так сказать, фото на добрую и вечную память о приятных часах, проведенных в городе Кобе…
Работа двигалась планомерно, заканчивались собрания точно в 17:30, и даже у самых ярых активистов, хорошо известных по заседаниям в Женеве, не возникало никаких желаний дебатировать за пределами рабочего времени. В городе Кобе было полно увлекательных мест, где можно было приятно отдохнуть и развлечься.
Советская четвёрка, конечно, покаталась на монорельсе, несколько раз выскакивала в центр города на шатле. Было как-то странно чувствовать себя участником левостороннего движения: один раз, ожидая шатл, Егор обомлел, увидев автомобиль „тойота”, медленно проезжающий мимо него с опущенным стеклом передней двери – там, в кабине не было водителя! Но уже через мгновенье Резчиков сообразил, что водитель находится на правом сиденье, а не на левом, как Егор привык видеть.
Город был яркий, весёлый, красочный, публика двигалась чистая; аккуратная, все одетые, как с иголочки. Молодые клерки после работы сопровождали своего начальника в ближайшее кафе или бар, где приняв соответствующую дозу пива или cакэ, потом долго прощались, церемонно раскланиваясь друг с другом.
Во всех забегаловках стояли разнообразные игральные автоматы. В одном предлагалось выудить понравившуюся вам игрушку, в другом автомате небольшая лопаточка  двигалась над грудой жетонов, обещая игроку обрушить её в лоток. Стоило это удовольствие всего 50 иен, т.е. одну монетку с дыркой в центре. Но Моршин предупредил, что обменять жетоны на деньги нельзя – вот и играй потом до посинения, пока все эти жетоны у тебя не вытянут до последнего.
В городе была хорошо развита сеть подземных переходов, где сверкали своими витринами мелкие закусочные и забегаловки. За чистыми, аккуратно протёртыми окнами, теснились разнообразные блюда национальной кухни, выглядевшие такими свежими, словно проворные повара их только что выставили в витрину.
„Неужели они эти блюда меняют каждый день?” – подумал Егор и, решив развеять свои сомнения, спросил у проходящего интеллигентного клерка, который, несомненно, должен был владеть английским языком:
, - Excuse me, sir! Here, in the show-window is a true food or imitation? [50]
И получил немедленный ответ:
- An imitation, of course! [51]
Но это были такие правдоподобные муляжи заманчивых блюд, что обнаружить подделку было просто невозможно!

31
Резчикову в Кобе предстояло выполнить одно поручение, о котором, с большими извинениями и реверансами, его попросил сотрудник отдела Валерий Стиленко. Оказалось, что где-то на севере Японии, в районе Саппоро, проходит практику его дочь Виктория. Как она туда попала, Валерий долго и путано объяснил Егору, но тот слушал эту историю в пол-уха и очень быстро забыл её. Валерий же просил бросить в Кобе письмо для Виктории, чтобы оно поскорее дошло до дочери.
На первом этаже „Портопии” Резчиков разыскал киоск, где продавались журналы, местные и зарубежные газеты, купил там две невзрачные почтовые марки и конверт. В него он вложил советский конверт с письмом, полученным от Валерия, написал по-английски на новом конверте адрес получателя, свой адрес в Кобе и бросил новое письмо в почтовый ящик возле киоска. Стоимость конверта и марок была невелика, что-то около 150 иен, примерно столько же в ближайшей лавке стоила бутылка кока-колы.
Не сговариваясь, Резчиков с Карповским решили, что именно в Японии следует купить такую популярную и дефицитную в Союзе вещь, как видеомагнитофон. Они пристали к Георгию за советом, какой фирме следует отдать предпочтение, чтобы было и надёжно, и недорого. Георгий их немного озадачил:
- Придётся ехать в специальный магазин, где продают модели, предназначенные для Европы. Тут есть вот какие две тонкости: есть видеомагнитофоны, они записывают телевизионные программы на видеокассету и воспроизводят их. Есть видеоплееры, те только воспроизводят то, что уже записано на видеокассете. Видеомаги стоят раза в полтора-два раза дороже плееров.
- Ты смотри, до чего тут исхитрились, - заметил Карповский.
- Но и это ещё не всё. - продолжил Моршин. - Местная радиотехника работает на переменном токе с напряжением 110 Вольт и частотой сети 60 Гц. А нам нужно 220 Вольт и 50 Гц. Кроме того, вы, наверно, не знаете, что в Японии для цветного телевидения используется американский стандарт записи видеосигнала, т.е. NTSC, свой собственный стандарт тут, в Японии, слава Богу не разрабатывали.
- Да, я знаю, у нас этот американский, уже немного устаревший стандарт, использовать не захотели. – сказал Резчиков. – Как сейчас помню, что в выборе системы цветного телевидения соперничали между собой московские и ленинградские специалисты.
- Да, в Европе, которой стандарт NTSC тоже не подошёл, действуют 2 стандарта: немецкий PAL и французский SECAM. – продолжил Моршин. - У нас в Союзе, помнится, по политическим соображениями решили внедрять SECAM, а он существует в двух версиях, и нас интересует версия D/K, а не B/K, где полоса частот меньше на 1 МГГц. Так что при покупке видеомага надо быть очень внимательным.
- А что можно сказать насчёт фирмы? – поинтересовался Карповский.
- Ну, а что касается того, какую фирму лучше брать, - ответил Моршин, - так это вы сами по цене выбирайте. У „Sony”, конечно, цены зашкаливают, безбожно дерут за свою знаменитую марку, а вот у „Sharp”, „Toshiba” или „Sanyo” цены могут быть и подешевле. Но это вы в магазине сами увидите.
В специальный магазин они выбрались в субботу, сначала проехали на „шатле” в центр, потом пересели на автобус, который завёз их в чисто японскую часть города, вдали от стеклянных небоскрёбов.
Магазин оказался небольшой лавкой, почти не выделяющейся среди окружающих домиков, если не считать множества рекламных плакатов с названиями хорошо знакомых радиотехнических фирм. Продавец, сутулый пожилой японец в очках со старомодной железной оправой довольно хорошо говорил по-английски, но, как и все японцы, не исключая председателя ИК-IX Матсубуру, не выговаривал букву „л”, поскольку в японском языке такого звука просто нет. Поэтому фраза „Yes, I speak English a little” у него звучала как  „Yes, I speak Engrish a rittre” [52].
Моршин показал ему листок бумаги, на котором был записан стандарт видеомагнитофона, и продавец понял, что нагрянули покупатели из Союза, у которых денег не слишком-то и много. Поэтому он сразу показал им видеомагнитофон фирмы „Sanyo”, не переставая его нахваливать. Цена этому электронному чуду была 45 тысяч иен, но продавец уже через десять минут переговоров снизил её на 5 тысяч.
Георгий посоветовал киевлянам на сэкономленную сумму купить видеокассеты TDK с длительностью записи 180 минут. Так они и сделали, купили два одинаковых видеомагнитофона, немного переживая, что нет возможности проверить, как они работают. Но продавец уверил их, что „Sanyo” – это очень уважаемая фирма, и её изделия обладают высокой надёжностью. Кроме того, даётся международная гарантия.
Он заполнил все документы с учётом того, что купленные видеомагнитофоны вывозятся за границу, и предупредил, что эти бумаги нужно будет предъявить в аэропорту при вылете на родину.
В воскресенье за покупками они подались в крупнейший торговый квартал Мотомати, Он поразил их своим размахом: это была длинная крытая галерея, которой, казалось, не будет конца. По обе стороны галереи выстроились разнообразные лавки, товары из которых, казалось, хлынули наружу, и в центре галереи оставался лишь узкий проход для многочисленных покупателей. Странно, что никакой толчеи при этом не было.
И чем тут только ни торговали! Здесь были овощи и фрукты, чаи бесчисленного количества сортов и видов упаковок, европейская одежда, местные и американские джинсовые куртки и брюки, разнообразные кимоно всех мыслимых и немыслимых расцветок, конусовидные шляпы, удочки и рыболовные сети, обувь из натуральной кожи и на полиуретановой подошве, сушёные травы, соседствующие с многообразными упаковками женьшеня, свежевыловленная рыба, крабы, осьминоги и прочие морские твари, мясо, свисающее с железных крюков, краски, картины из бамбука, ювелирные изделия, часы разнообразных моделей, включая хорошо известные в Союзе марки „Orient”, „Seiko”, „Casio”, фотоаппараты, радиотехнические товары, ткани всех цветов радуги.
Егор купил для своих женщин понравившиеся ему ювелирные изделия: это была средних размеров жемчужина, лежащая на прямоугольной металлической пластине с цепочкой. Когда они вернулись в гостиницу, то увидели, что около „Портопии” развернулся свой достаточно большой рынок. Егор купил себе белые туфли-мокасины, которые продавались по фантастически низкой цене – всего за 200 иен. Продавец, молодой парень в цветастой футболке, взглянув на него, решил спросить:
- What country are you from?
- Try to guess! - предложил Егор.
- Germany? No? Sweden? Arso no? Austria? Werr, I do not know more arso, what erse there can be countries, - развёл руками продавец …
- I shall try to help you! My country is on the letter „S” -  смеясь, сказал Егор [53].
Парень продолжал недоумённо смотреть на своего странного покупателя, а тот решил, наконец, не истощать географические знания своего собеседника:
- Do you know such a country - the Soviet Union?
- Yes, certainry! But I see the Russian for the first time! - смущаясь, ответил продавец, вручая покупку в пластиковом мешке  [54].
Туфли, при всей своей дешевизне, выглядели очень элегантно, к ним так и просились в компанию белые брюки, которые очень уважал Остап Бендер, вздыхавший о далёком Рио де Жанейро. Но оказалось, что их подошва обладала коварным свойством: на гладкой каменной поверхности, которую обрызгал дождь или помыл ретивый работник коммунальных служб, она становилась настолько скользкой, что приходилось идти чуть ли не на полусогнутых ногах, чтобы не грохнуться с последующими лёгкими телесными повреждениями. Егор пару раз оказывался в положении коровы на льду, когда забывал о коварстве этих  туфель с Востока.
На этом же японском „толчке” Резчиков купил своему внуку, который в этом году должен был идти в первый класс, электронную игру. Это было устройство размером чуть больше пачки когда-то модных папирос „Казбек”, где на жидкокристаллическом экране нужно было сражаться с пришельцами из другой цивилизации. Покрутив игрушку, Егор с удивлением прочёл надпись „Made in China” [55].
„И как им удаётся продавать свои поделки в такой высокоразвитой стране, как Япония - подумал он. - Наверно, берут ценой, гонят сюда по демпинговым ценам, вот публика это и хавает”.
В номере он заметил, что на телефонном аппарате мигает индикатор автоответчика. Оказалось, что ему звонили и обещали позвонить позже. Повторный звонок раздался вечером, когда он только-только вылез из-под душа. Звонила Виктория, дочь Валеры Стиленко. Она горячо поблагодарила Егора за отправленное письмо, спросила, что он тут, в Кобе, делает, и может ли она помочь ему в общении с японцами. Видно, своё знание японского языка она оценивала достаточно высоко.
Егор уверил её, что в этом нет никакой необходимости: рабочими языками собрания являются английский, французский и русский, и они обеспечены профессиональными переводчиками. Виктория попросила передать отцу, что у неё всё – в порядке, а подробности она опишет в письме, которое вышлет авиапочтой прямо в Киев. На том разговор и окончился.
Работа комиссии подходила к концу. Советской делегации удалось, не без особого усилия, защитить все свои вклады и добиться по ним приемлемых решений. Осталось только пожалеть, что они не улетают днём позже: хозяин встречи Матсубура именно в день отлёта советской делегации организовал для участников собрания ИК-IX экскурсионную поездку в бывшую столицу Японии – Киото. Как говорится, полного счастья не бывает, но за это всё же надо бороться...
Свои картонные коробки с видеомагнитофонами они обкрутили упаковочной бумагой и перевязали клейким „скочем”, чтобы, как сказал Карповский, лишний раз в Москве „не светиться”, а в аэропорту сдавать их в багаж они не стали.
Уже несколько раз им рассказывали люди, прилетающие из-за „бугра” с японской бытовой радиотехникой, что в такое время, когда кругом творится сущий бардак и беззаконие, драгоценные покупки могут легко „затеряться” в родном аэропорту при разгрузке вещей с самолёта.
Остаток иен они с Фёдором поменяли на доллары и были разочарованы той маленькой суммой, которая в итоге осталась у них на руках: американская валюта по отношению к иене в тот момент стояла очень высоко. Так они познакомились с одним из принципов валютного рынка – покупай падающую валюту, наступит время, когда она обязательно поднимется в цене, и ты будешь в выигрыше.
Через 5 лет 17 января красивый город Кобе подвергнется сильнейшему землетрясению, и в нём будут разрушены десятки тысяч домов, погибнут тысячи местных жителей. Пострадала ли от этого ужасного толчка гостиница „Портопия”, стоящая на острове „Порт-Айленд”, Карповский с Резчиковым так и не узнали.
Спустя год после землетрясения, уже из российского отраслевого министерства, в адрес Карповского переслали письмо из далёкой Японии. В нём бывший председатель ИК-IX Матсубура написал, что город Кобе пережил своё второе рождение, оправившись после ужасных последствий. Своё письмо он закончил на мажорной ноте - поблагодарив Бога, что трагедия не пришлась на время работы ИК-IX.
 
32
Прилетев в Шереметьево, Егор увидел, что его встречает Диана. Оказывается, она уже целую неделю занимается на курсах усовершенствования на улице Народного Ополчения. Там же располагалось и общежитие, в котором она жила. Посмотрев на перевязанную картонную коробку, она только собралась спросить „А что это такое?”, как к Егору подскочил резвый парнишка и сказал:
- Не продадите ли нам видеомагнитофон? Мы открываем новое кафе, и эта штука нам здорово пригодится! Сходу даю 8 тысяч… Согласны?
„Вот тебе и вся конспирация” - подумал Егор. „Уже вычислили, да и готовы, наверно, „куклу” впарить”, а парню он пробурчал:
- Ничем вам не могу помочь! Это научные приборы, они вам ни к чему…
Несостоявшийся покупатель иронически хмыкнул, но отстал. А теперь уже Диана недоверчиво спросила его:
- Ты, что, видеомагнитофон там купил?
- Давай выходим отсюда, потом поговорим, вон уже Фёдор машет, что министерская машина за нами пришла…
Действительно, чёрная „Волга”, о которой Карповский договорился с хозяйственным управлением министерства ещё до отлёта в Японию, уже ожидала их на стоянке, но взять она могла только четырёх человек, Диана же была пятой.
Егор сказал Карповскому, чтобы они ехали сами, а он сейчас поймает такси и поедет следом за ними, как обычно, на Сретенку. Такси он нашёл минут через пять, они уселись с Дианой на задних сиденьях, Не успело такси отъехать от аэропорта на 100 метров, как на обочине „проголосовал” какой-то мужик; и таксист, не спрашивая разрешения у ранее севших пассажиров, открыл ему переднюю правую дверь.
Нельзя сказать; что Резчикову это сильно понравилось: про разного рода шушеру, орудующую на московских вокзалах и аэропортах, пресса писала довольно часто. „Но бдительность – это наше оружие” – подумал Егор, и когда Диана начала его расспрашивать о том, как там они съездили, он, не отвечая на её вопросы, повернулся назад, посмотрел в заднее стекло машины и сказал, явно в адрес водителя и пассажира на переднем сиденье
- Ага, вон они за нами едут, на чёрной министерской „Волге”!
Конечно, это были, как говорят в Одессе, „понты”, но что оставалось делать в такой подозрительной ситуации? Диана посмотрела на него с удивлением, но Егор ей скорчил таинственную рожу, и она начала рассказывать ему, что пока ожидала их прилёта, видела Ирину Скобцеву, которая с цветами встречала своего мужа из Парижа.
До Сретенки они доехали без всяких приключений: непрошенный пассажир вылез у развилки на Химки. В холле Фёдор уже заканчивал оформление на поселение и сказал Егору, что они живут в 25-м номере. Он втащил свои вещи в лифт и уехал на седьмой этаж. Егор быстро оформился и успел переговорить с Дианой о самых важных семейных делах. Её обучение на курсах заканчивалось через два дня, и в Киев они вернулись уже все вместе.
Очень скоро выяснилось, что хвалёная японская техника подвела. Видеомагнитофон фирмы „Sanyo”, поработав неделю, перестал подавать признаки жизни. Экземпляр, который достался Карповскому, работал, и это лишь углубляло досаду Егора – ведь сколько было выброшено валюты! Два раза без всякого толку Егор таскал своё электронное „чудо” по киевским радиомастерским. Отчаявшись, он вспомнил о международной гарантии и написал на английском языке письмо в адрес магазина, приложив ксерокопии документов, которые дали при покупке.
Через 3 недели он получил ответ, что нужно приложить ещё какой-то талон, которого у Егора не было и в помине. Кроме того, ему не удалось узнать, имеется ли в Киеве представительство фирмы „Sanyo” или какого-нибудь кооператив, связанный с ней. В конце концов, дело закончилось тем, что пришлось снова обратиться к Игорю Зубанову, работавшему в лаборатории Женьки Бодрешова.
Игорь Зубанов был своеобразной знаменитостью института. Ещё в те далёкие времена, когда семейство Резчиковых жило вместе семейством Бодрешовых в одной квартире в общежитии на 15-м километре Житомирского шоссе, Женька восхищался талантом Игоря – тот не только ремонтировал импортную бытовую радиотехнику, не имея под рукой никаких принципиальных схем или технического описания, но даже улучшал параметры этой техники. За помощью к нему обращался чуть ли не весь институт, поэтому Женька Бодрешов даже не загружал его повседневными заданиями.
Так, Игорь запросто переделал привезенные Резчиковым из Женевы сначала стереомагнитолу фирмы „Toshiba”, которую Егор позже отдал зятю, и двухкассетник фирмы „Hitachi”, чтобы они могли принимать стереофонические передачи УКВ-ЧМ вещания по советскому стандарту.
Как ни странно, но Игорь видеомаг починил, раздобыв на радиорынке необходимую микросхему, но ремонт обошёлся в солидную копеечку. После этого Егор внёс фирму „Sanyo” в свой „чёрный список” и никогда больше её изделия не покупал и другим не советовал.
Пока Егор боролся с недоброкачественным японским товаром, в стране начался парад суверенитетов братских союзных республик. В конце мая Борис Ельцин был избран Председателем Верховного Совета РСФСР, 12 июня парламент РСФСР провозгласил суверенитет республики. За ним последовала Белоруссия. Декларации о суверенитете приняли Туркмения, Армения, Таджикистан, Казахстан, страна разваливалась на удельные княжества, где верховодили бывшие первые секретари союзных компартий.
Будучи в очередной командировке в Москве, Егор задержался на углу улицы Горького и Тверского бульвара у здания редакции газеты „Московские новости”, увидев большую собравшуюся толпу. Там бурно обсуждали последнюю новость – принятие Закона СССР о ликвидации цензуры. Он с удивлением услышал и гневные речи приезжих из Сухуми в адрес грузинских националистов, не желающих признавать независимость Абхазии после референдума, проведенного в автономной республике.
Люди в больших кепках, которые в шутку уже давно называли „аэродромами”, яростно доказывали остановившимся возле них прохожим, что абхазы имеют полное законное право выйти из состава Грузинской ССР. Доходило дело до прямых угроз взяться за оружие, чтобы отстаивать свою свободу и независимость. Егор уже не удивился, когда днём позже на старом Арбате возле театра имени Вахтангова он услышал песню, которую под гитару исполняли трое молодых парней:

Посмотрим друг на друга,
Пока не пробил час,
И ненависти  вьюга
Не ослепила нас.
На близких и знакомых,
На дальних и родных,
Пока волной погромов
Не поглотило их.
Пока слепые страсти
Не разделили мир,
Пока вершину власти
Не захватил вампир…”

В первой половине июля состоялся 28-й съезд КПСС, который (как оказалось через год) стал последним. Он продемонстрировал глубокий кризис в партии. Съезд проходил во время массовой стачки шахтёров Донбасса, Кузбасса и Воркуты, выдвинувших требование деполитизации. На этом съезде Борис Ельцин, Гавриил Попов, Анатолий Собчак вышли из партии.
На съезде провалилась попытка утвердить новую Программу КПСС. Михаил Горбачёв был переизбран Генеральным секретарём партии, его заместителем был избран В.А.Ивашко. Он подал в отставку с поста Председателя ВС Украины, чем вызвал едкую критику и обвинение в „предательстве” со стороны украинских националистов. Позже стало ясно, что это было роковое решение для Украины, открывшее дорогу к власти откровенным ренегатам.
Партию стали массово покидать её члены, популярным стал лозунг: „Вышел из партии сам – помоги товарищу!”. Участились случаи демонстративного, прилюдного сжигания партийных билетов.
- Я в журнале „Крокодил” сегодня видел рисунок, где в переполненном троллейбусе один мужик  спрашивает другого, стоящего у двери вагона: „Вы сейчас выходите из КПСС?”  - сказал Егор жене. - А на 16-ой странице „Литературки” появилось Объявление: Уважаемые товарищи функционеры, аппаратчики и номенклатурщики! Просьба в очередь в партийную кассу больше не занимать!
- Да, побегут  сейчас из партии всякие приспособленцы и попутчики в поисках другого корыта, - откликнулась Диана.
И уже через неделю какие-то никому неизвестные ранее Лысенко и Шостаковский с шумной помпой приступили к созданию Демократической партии.
Одиннадцатого июля в Киеве была провозглашена Декларация о независимости Украины. В июле произошло объединение двух долго враждовавших между собой частей Германии, и с карты мира тихенько-мирненько исчезла Германская Демократическая республика - ГДР.
В Союзе восстановили в советском гражданстве Александра Зиновьева, Жореса Медведева, Владимира Максимова. Вернулись в Союз и другие личности, прослывшие диссидентами, но их имена ничего не говорили Егору.
События разворачивались с такой быстротой, что порой возникала мысль: ну как тут можно ехать в отпуск, когда вокруг бушуют такие страсти? Куда ехать в отпуск – вопрос не стоял: Диана по линии своего политехникума была направлена в Севастополь руководителем практики студентов. С собой она взяла внука, так что Егор, подогнав свои дела, оправился в Крым вслед за ними.
Диана с Серёжей до его приезда жили в общежитии работников отрасли на проспекте Генерала Острякова, куда из центра города ходили комфортабельные троллейбусы чехословацкого производства. На остановке бабушки продавали персики, абрикосы, помидоры „бычье сердце”; этот сорт помидор Диана особенно любила.
Вход в их небольшую комнатушку вёл через комнату, в которой разместились 8 студенток. Вокруг дома росли плодовые деревья, и дорожка, ведущая к общежитию, была усеяна упавшей жарделью, впрочем, довольно съедобной.
Когда Егор появился в Севастополе, двоюродный брат устроил им туристическую гостиницу „Крым”, Номер у них был с тремя кроватями, в комнате был телевизор, на экране которого вовсю крутили американские мультики про Тома и Джерри. В гостинице была приличная столовая, но они пользовались ею только утром, а первую половину дня пропадали на пляже: то на „Хрусталке”, то на „Солнечном”, Обедали они в городе, на площади Нахимова была очень неплохая столовая.
Выяснилось, что внук ещё не умеет плавать, и Диана настояла, чтобы Серёжу отдали в школу плавания при Дворце пионеров. Они с интересом наблюдали за первым занятием, когда ряд голопузых мальчишек и девочек, выстроившийся у бассейна, повторял за тренером замысловатые упражнения. Затем последовала команда „В воду!”, все дружно попрыгали в бассейн, а Егор с Дианой, наблюдавшие за занятиями, увидели, как их внук выскочил из воды, как пробка, с ошарашенным видом. Но дело быстро наладилось, и внук довольно быстро научился правильно отдыхать на спине и долго держаться на воде. Егор считал, что это – самое главное, теперь уже гоняй по воде наперегонки, как тебе хочется.
Домой они решили возвращаться через Одессу и впервые отплыли туда на новеньком пассажирском катамаране, одном из тех двух, что недавно были закуплены в Европе. Плыть было недолго – ровно в полночь отвалили от Графской пристани, переспали ночь в комфортабельных креслах, а уже в шесть часов утра были в Одессе. И куда только потом эти катамараны подевались? Исчезли, словно испарились…
В Киеве после возвращения из отпуска сразу же закружили повседневные заботы. Одной из них было то, что первого сентября внук пошёл в первый класс.
Резчиков день первого сентября никогда не любил. И не потому, что надо было идти на уроки в школу или на лекции в институт. Нет, дело было не в этом: для него это означало окончание лета и неумолимое приближение осени с её нудными дождями, туманами, мокрой упавшей листвой и промозглой сыростью парков и лесов.
Конечно, вспоминались и учебные годы, как в школе, так и в институте. Самым неприятным было то, что эта неприязнь вторгалась во сны в виде неоднократно повторяющегося сюжета о том, что он уже завтра, совершенно неожиданно, должен сдавать экзамен по математике, а по какой программе – он и понятия не имеет, лекций не посещал и конспект не вёл. Это было тем более странно, что в реальной жизни никогда такого не было, а уж конспект-то у него был одним из лучших на курсе…
Родители долго думали и решили отдать Серёжу в украинскую школу, расположенную на улице Щорса за дворцом „Украина”. Ехать туда было 8 троллейбусных остановок, но родители твердили, что это очень хорошая школа, и они туда попали с большим трудом.
Школа размещалась в старинном здании, и когда Егор с Дианой первый раз пришли на неё посмотреть, то почувствовали, как паркетный пол в холле, куда выходили двери нескольких соседних классов, мягко вибрировал под их шагами. Егор подумал, что если дети на перемене начнут тут дружно прыгать, то неизвестно, чем это может закончиться.
Занятия в школе проводились на украинском языке, но на переменах дети предпочитали общаться между собой только на русском языке. В пятницу Егор или Диана забирали внука из школы и везли к себе на Лейпцигскую, а утром в понедельник Серёжу отвозили обратно в школу.
Положение с продовольствием в стране продолжало ухудшаться. В Киеве началась настоящая продовольственная паника: исчезли растительное масло, мука, яйца. Постепенно из продажи исчезли спички, соль, осенью плохо стало с картошкой (такого ще нiколи не було!), не было водки и сахара.
- Ну, и как там наша свободная и совершенно независимая пресса освещает положение в стране в связи с такими выдающимися „достижениями” перестройки? – поинтересовалась Диана, когда вечером Егор уставился в развёрнутую „Литературку”.
- О степени её свободы вот что сообщает на 16-ой странице читатель  Б. Бронштейн из Казани в заметке Свобода печати: Независимая газета „Полный вперёд!” выходит в городе Нахлобучинске. Её публикации ни в коей мере не зависят от  мнений читателей. Тут же разместилась Реклама: - Покупайте в нашем универмаге всё, что можете!
- Какой широкий выбор!
- Неизвестный гражданин поместил следующее Объявление: - Меняю книгу о вкусной и здоровой пище на вкусную и здоровую пищу. А вот тревожный сигнал из провинции, кто-то обращает внимание на Плоды непродуманной компании: - Уже год не могут спустить на воду 6 новых траулеров судостроители г. Кепкина. Причина – нет шампанского.
- Уверена, что в Одессе точно нашли бы выход - хлопнули бы сифон с газировкой и плыви, куда хочешь!
- Вот интересная новость, правда, неизвестно, о каком регионе идёт речь… Госкомцен сообщает: В связи с переходом к рынку здесь состоялась попытка заморозить цены на хлеб, масло, молоко, мясо, мебель, золото, машины и другие товары. В ходе мероприятия 12 сотрудников Госкомцен получили пятую степень обморожения. Есть и попытка принять Решительные меры по улучшению ситуации в отдельно взятом городе:  - При Забубянском исполнительном комитете для проверки наличия товаров под прилавком создан подкомитет.
- Уж он-то точно наведёт порядок! Для себя, конечно! - воскликнула Диана.
- Видно, процесс пошёл, как утверждал один „минеральный секретарь”, о чём говорит вот это Объявление: Магазину срочно требуется грузчик для работы под прилавком.
- Что же он там, бедняга, будет перетаскивать? – удивилась Диана.
- Кому надо, тот знает! А вот сообщение о новом почине: Включившись в борьбу за экономию электроэнергии, автоинспекторы города Задушевска включают теперь светофоры только в часы пик.
- Теперь уж под прилавком всё будет покрыто мраком! 
- Есть и хорошие новости, - усмехнулся Егор. - О них сообщает уже известный тебе читатель В. Колечицкий в заметке Внимание! Новинка: - Закидонская фабрика освоила выпуск фотоаппаратов, из которых вылетает не птичка, а бройлерная курица. Новинка быстро завоевала симпатии покупателей.
- Как жаль, что твоя зеркалка „Зенит” ещё не подружилась с этим новым фотоаппаратом! Нам бы, на первых порах, и полкурицы было достаточно…
- А вот и свидетельство торжества закона и справедливости! Вот послушай, Диана! Заметка читателя В. Туренко,из  Володарска, под названием Грубиян наказан: 
Строго насказан продавец винного бара К. Пенкин за грубость с посетителями: он снят с очереди на автомобиль „Волга”, выведен из кооператива на 4-комнатную квартиру, путёвка на круиз вокруг Европы пока оставлена за ним. До первого предупреждения. Поделом грубияну..
- Да, уж! Наказали…
- Как бы вокруг не вопили об ошибках и перегибах перестройки, она продолжает шагать по стране и этого нельзя не заметить. Как тебе нравится, Диана, в сегодняшнем „Крокодиле”. рисунок М. Анчукова из Воронежа, где хормейстер объявляет, что с сегодняшнего дня в нашем хоре вводится коэффициент трудового участия. Или вот ещё с оратором на трибуне..:
- Ну-ка, покажи! А, вот это - Мои избиратели убедительно просили включить в проект новой Конституции  право на завтрак, обед и ужин. Наверно, скоро ещё и не то придётся вбивать в Основной Закон!
- Ну, и  посмотри вот эти 3 карикатуры…
- Так, вижу, на первой санитары из магазина выносят мужика на носилках, а в очереди уже поставили диагноз: „У него синдром неприобретённого дефицита”. Остроумно, ничего не скажешь! На второй, про батон колбасы „Останкинская”, вопрос покупателя, конечно, интересный: „А из чьих она останков?” А на третьей - умиляет этот поднятый в оркестре плакат: „Отказываемся работать из-под палки!”.
- А вот и Хроника культурной жизни: Вчера на строительстве Анчутинского концертного зала был заложен первый кирпич. О закладке второго кирпича будет сообщено дополнительно.
Всё это, конечно, хиханьки-хаханьки, но дошло до того, что из Германии в Россию была отправлена гуманитарная помощь, а США дали Союзу кредит в 1 млрд долларов на закупку продовольствия. Теперь даже в Москве нередко можно было увидеть очереди за хлебом. Мясные изделия, появившись на прилавке, исчезали буквально за считанные минуты.
В газете „Московские новости” была помещена карикатура под названием „Этапы большого пути”. На ней были изображены 5 сюжетов, определяемых с помощью одних только рук, по которым угадывались вожди страны на разных этапах.
Первая рука принадлежала Ильичу и указывала дорогу в светлое будущее.
Вторая крепко сжимала хорошо знакомую курительную трубку.
Третья была сжата в кулак и указательным пальцем отправляла в путь, противоположный тому, что завещал вождь мирового пролетариата.
В четвёртом сюжете ладони дружно аплодировали.
Ну, а в пятом сюжете была изображена худющая, истощённая рука, протянутая за милостыней…
На IV-м съезде народных депутатов СССР Горбачёв получил чрезвычайные полномочия, но особых результатов от этого не было видно. Зато с возгласом „Грядёт диктатура!”, в отставку с поста министра иностранных дел неожиданно подал Эдуард Шеварнадзе.
Вместо хлеба и колбасы теперь было вдоволь литературных новинок, Год Лошади отметился такими произведениями: „Записки соседа” Юрия Трифонова („ДН”), „Христианство и антисемитизм” Николая Бердяева („НМ”), „Поле брани, на котором не было раненых” Леонида Лиходеева („ДН”), „Новая проза” Варлама Шаламова („НМ”), „Знают истину танки”, „В круге  первом” и „Октябрь Шестнадцатого” Александра Солженицына („ДН”, „НМ”, „НС”), „Иванькиада” Владимира Войновича („ДН”), „3-я правда” и „Женщина в море” Леонида Бороздина („НС”, „Юность”), „Неизвестный” Даниила Гранина („ДН”), „Хрущёв и Манеж” Элия Белютина („ДН”), „Выше элеватора - луна” Анатолия Иващенко („ДН”), „Записки экстремиста” Владимира  Курчаткина („Знамя”), „Убийство Урицкого” Марка Алданова („НС”), „Катастрофа” Ярослава Голованова („Знамя”), „Последний год” Олега Кондратовича („НМ”), „Русский дневник” Джона Стейнбека („Знамя”), „Камешки на ладони” Владимира Солоухина („НС”), „Диктатура диктатуры” Анатолия Ланщикова („НС”), „6-я монархия” Игоря Шафаревича („НС”), „Нехватает сердца” Виктора Астафьева („НС”), „Записки уцелевшего” Сергея Голицына („ДН”), „Праздник, который всегда и со мной” Виктора Некрасова („Знамя”), „Страницы одной жизни” Аркадия Ваксберга („Знамя”), „Похороны академика Сахарова” Александра Никишина („Знамя”), „Накануне войны” Виталия Новобранца („Знамя”), „Новый Мир во времена Хрущёва” Владимира Лакшина („Знамя”), „Девочки и дамочки” Владимира Корнилова („ДН”), „Пенсионер союзного значения” Сергея Хрущёва („ДН”), „Армия и политика” Владимира Лопатина („Знамя”), „Ссылка, ссылка, скитания, смерть” Льва Троцкого („Знамя”), „Белое облако Чингис-хана” Чингиза Айтматова („Знамя”), „Русский путь” Виктора Криворотова („Знамя”), „Заглянуть в бездну” Владимира Максимова („Знамя”), „Памятные записки” Давида Самойлова („Знамя”), „Из недавнего прошлого” Георгия Арбатова („Знамя”), „Раковый корпус” Александра Солженицына („НМ”), „Воспоминания” Андрея Сахарова („Знамя”), „Власов и власовцы” Леонида Млечина (журнал „Новое время”).
Много интересных материалов было напечатано в журнале „Огонёк”, среди которых были: „И ад следовал за ними” Михаила Любимова [56],  „Перспективы и реалии” Гавриила Попова, „Генерал” (о Петре Григоренко) Р.Орловой и Льва Копелева, „Воля к власти и воля к диктатуре” Вячеслава Костикова, „Музыкальные услады вождей” Юрия Елагина, „Возложение в гроб” Михаила Веллера, „Писатель” (о литературном „творчестве” Л.И.Брежнева) Галины Шерговой, „Киббуц” Ильи Константиновского, „Третье сословие, или уничтоженный капитал” Рэма Петрова, „И да здравствует социализм!” Андрея Нуйкина.
Что и говорить, налицо были все возможности расширить кругозор и поднять свой культурный уровень до заоблачных высот. К этому ещё бы и кусок копчёной „Московской” колбаски да душевного спокойствия…
33
В субботний сентябрьский день, выйдя с Парковой аллеи к стадиону „Динамо”, Резчиковы увидели на воротах объявление о выставке собак и решили взглянуть, какие друзья человека здесь собрались. Выставка была бесплатной, но народу присутствовало немного, заполнились лишь несколько рядов у центральной трибуны. На весь стадион гремел голос ведущего, который представлял очередных собачьих участников, дефилирующих со своими хозяевами по беговой дорожке.
Егор с Дианой впервые видели такое множество пород: тут были пятнистые долматинцы, рыжие ирландские сеттеры, малосимпатичные бультерьеры, мордой похожие на свиней, тупорылые боксёры, весёлые йоркширские терьеры, крупноголовые ротвейлеры, жесткошерстные фокстерьеры, бдительные немецкие овчарки, коротконогие скоч-терьеры в аккуратных чёрных юбочках, рыже-белые эрдельтерьеры с мордами-клюшками, внимательные пойнтеры, чёрные ризеншнауцеры и бельгийские овчарки, коротконогие бассет-хаунды, бело-серые волосатые афганские борзые, американские питбультерьеры и настороженные длинноногие доберманы.
Глядя на этот собачий бомонд, Егор вспомнил снимок с одной недавней московской фотовыставки: на нём была показана плотная толпа болельщиков хоккея, снятых со спины, а между их ногами торчал, глядя прямо в объектив фотоаппарата, пёс из породы эрдельтерьеров. Под фотографией была надпись: „Не моё собачье дело!”.
Тем временем диктор с энтузиазмом продолжал вещать о главных достоинствах каждой собачьей породы, а также о забавных историях, участниками которых были собаки.
Резчиков собрался было расспросить соседей про стоимость щенков эрдельтерьера, как вдруг сзади кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, Егор увидел Наума Шеерзона, друга Александра Котлярского и постоянного аккордеониста на празднествах свояка.
Выглядел бывший весельчак и музыкант Наум неважно, он постарел и полысел, но это и немудрено, ведь с последней встречи прошло уже лет тринадцать. Он присел рядом, и они стали вспоминать былые времена. Выяснилось, что 8 лет назад Наум похоронил свою жену Риту, погибшую от инсульта в возрасте 47 лет.
Диана вспомнила, как на вечеринке у Саши и своей сестры Аси, где они были последний раз, Рита танцевала со своим взрослым сыном под восхищёнными взглядами гостей. Теперь этот юноша уже жил в Израиле.
Сам Наум успел жениться вторично, новых детей у  него не было, и они с женой тоже собрались уезжать на историческую родину. Он спросил у Дианы, имеет ли она последние вести об Асе, и удивился, узнав, что связь сестёр прекратилась со дня отъезда семейства Котлярских за границу.
- Но я знаю, что они поддерживали переписку с твоей матерью через кое-кого из киевской общины, - сказал Наум, - да и твой племянник Ренат об этом в курсе дела. Ведь Саша сюда приезжал пару раз…
- Нет, у нас нет о них никаких сведений, - поджав губы, сказала Диана. – а Ренат мне об этом ничего не говорил. Ну, и как там они поживают и где обосновались?
- Они из Италии сначала поехали в Австралию, но там прожили недолго, что-то в стране кенгуру им не понравилось. Сейчас они уже несколько лет живут в Германии, в городе Зике, это на севере Германии, недалеко от Бремена, - ответил Наум. – У Саши своя стоматологическая клиника, Ася работает вместе с ним, кажется, ведёт у него всю бухгалтерию. Я слышал от своего брата Яши, что дела у Александра идут прекрасно он, можно сказать, мультимиллионер! Хотите я вам дам адрес и телефон?
Диана посмотрела на Егора, а тот пожал плечами. Женева и Лондон оказались миражом, а отношение к гражданам, уехавшим или собирающимся уезжать „за бугор”, стало совсем иным, и теперь бояться ненужных вопросов в спецчасти и в „конторе глубокого бурения” уже не приходилось – такие события вокруг творятся, что не до людей, имеющих родственников за границей. Он порылся в бумажнике, достал свою визитную карточку, которой недавно обзавёлся, попросил у Наума авторучку и записал адрес и телефон свояка.
Ну и ну, вот жизнь закручивается: свояк пробился в мультимиллионеры за какие-то 13 лет! А Егор был уверен, что он там стал „социалистом” – так называли тех эмигрантов из Союза, кто перебивался в Германии на социале, то есть, на пособиях, вон их сколько раз показывали по телевизору. Говорят, что в Штатах доктора наук из нашей страны даже улицы метут, и почитают за честь дворниками работать, некоторые в таксисты подались…
Наум посидел с ними ещё несколько минут и попрощался, записав их домашний телефон, обещая в случае каких-либо новостей обязательно позвонить. Резчиковы пожелали ему успеха в завершении своих дел в Киеве и удачи в новой жизни. На том они и расстались. А по дороге домой Диана сказала:
- Я не хотела тебе говорить, но теперь скажу. Ася приезжала сюда в Киев где-то полгода назад. Очевидно, Ренат дал ей наш домашний телефон, и она мне позвонила… Но я с ней встречаться не захотела – иди-знай, каким боком это нам всем выйдет… Ты как раз был в это время в Москве, ну, а я просто не решилась… А теперь вижу, что надо было хотя бы адрес взять или номер телефона. А так приходится через посторонних людей узнавать про родную сестру…
- Ну, хорошо, что теперь у нас есть номер телефона твоей сестры, - ответил Егор, - и я смогу позвонить ей, когда в очередной раз окажусь в Женеве. Отсюда звонить им, наверное, пока ещё смысла пока нет…Нам посторонние уши на проводах ни к чему…
Через неделю в Киеве состоялась демонстрация студентов, по Крещатику перестал ходить городской транспорт. Продавцов в магазинах было больше, чем товаров на полках. Требуя отставки правительства Масола, студенты объявили голодовку, нацепили на головы повязки с надписью „Я голодую” и разбили палаточный городок возле памятника Ленину на площади Калинина.
Вождь там, возле консерватории, в отличие от известного памятника скульптора С.Д.Меркулова на Бессарабке, стоял в пальто, давая повод для остряков утверждать, что на Бессарабке всегда теплее - ведь вождь там одет в пиджак.
Сессия Верховного Совета Украины первого октября началась с конфронтации: депутат от Западной Украины Степан Хмара, самовольно заняв трибуну, потребовал удалить из зала заседаний статую Ленина. Депутаты в тёмных костюмах с жаром говорили о светлом будущем страны: нужно лишь  поскорее проскочить через серость нашего настоящего бытия.
Особенно выделялся своей настырностью и демагогией один усатый молодой депутат, недавно покинувший партийные ряды. Про этого типа в одном из бульварных листков, которых немало расплодилось в Киеве в последнее время, Егор прочитал такую политическую эпиграмму:
Тон выступлений – нагловатый,
В них бывший всех во всём винит,
И лезет в драку хлыщ усатый,
Всех убедить, что – башковит.
Резчиков подумал, что стишок этот, наверно, про некоего Головастого, который то и дело мелькал на украинских телеканалах.
Бывшему партийцу вторил бывший партийный поэт, побывавший и воином УПА, и главным редактором журнала иностранной литературы „Всесвіт”, который в 1975 году опубликовал роман Маріо П'юзо „Хрещений батько. Был он и членом КПСС, ранее в своих стихах восхвалявший Ленина и партию, и депутатом Верховных Советов СССР и УССР. Про него эпиграмма в листке была ещё более хлёсткой:
Сосед, как слышит про Павлычко,
Так портит воздух -  по привычке.
Обстановку накаляли голодающие студенты, потребовавшие роспуска ВСУ. отказа от заключения нового Союзного Договора, предлагаемого Горбачёвым, ставшим Нобелевским лауреатом премии мира. Через 17 дней украинские власти пошли на уступки, Глава правительства Масол был отправлен в отставку, судьба нового Договора повисла в воздухе.
В конце октября, прибыв в Москву в командировку, Егор невольно оказался свидетелем митинга по поводу дня политических заключённых в СССР. Толпа собралась на площади Дзержинского, На ступеньках музея Маяковского юнцы из Демократического Союза и хмурые пожилые люди держали лозунги: „КГБ - гестапо”, „КГБ – вон из СССР”, „Лучше баррикады, чем Горбачёв”. Общество „Мемориал” планировало 7-го ноября провести свою собственную демонстрацию. Магазины пустовали, если что-то и отпускалось, то по так называемым „визиткам москвичей”, которые на „чёрном” рынке стоили 25 рублей.
Первого ноября на Украине были введены специальные местные купоны, без которых деньги считались недействительными. На предприятия эти купоны поступали в виде небольших бумажных скатертей разных номиналов, проштампованных фиолетовыми оттисками печатей. Из них ножницами вырезалась необходимая сумма. Лицо, уполномоченное получать в кассе института деньги для каждого отдела, теперь обзавелось ножницами.
Покупая что-либо, нужно было к деньгам приложить купоны на такую же сумму. Егору они напоминали хлебные карточки, которые действовали во время войны и были отменены только в 1947 году, когда провели денежную реформу. Купонами „закрывали” 70% зарплаты, выше 800 купонов не выдавали.
Экономисты были не в восторге от такого события, считая, что надо укреплять, а не ослаблять существующие деньги, повышать проценты за хранение денег в сберкассе: с мизерных 3% поднять хотя бы до 9%.
 
34
Это был Год, встречая который, приверженцы китайского календаря желали себе и всем окружающим, чтобы их не забодала рогами Коза (или Баран, если кому это больше нравится). А то, что год будет непростым, и невооружённым взглядом было видно.
С его наступлением многие связывали надежды на изменение экономического положения страны: может быть, наконец-то, наступит рынок, пришествие которого экономисты предрекают на всех углах и перекрёстках. Тот самый рынок, который всё сам отрегулирует, ведь под него, наверно, накоплена товарная масса, чтобы продать её по повышенным ценам. Но это изобилие пока не наступало. Даже на Украине, в условиях купонной системы, в Киеве сливочное масло бывало редко, яиц как не было, так и нет, крупы тоже нет, правда, можно было найти муку,
Нет даже рыбных консервов, которые обладали иммунитетом к любой власти и её „революционным преобразованиям”, - нет их и в помине более 3-х месяцев. За скумбрией в масле – очередь на целый час, сахар – уже третий год по талонам, из расчёта 1,5 кило на рыло. В магазинах нет практически ничего: ни постного масла, ни сыра, ни колбас, ни рыбы, ни конфет (за редким исключением), ни кур, ни уток, ни приличного чая, ни кофе… И это список можно было продолжать до бесконечности. Были одни только продавцы…В народе  возмущались всё сильнее и сильнее:
- Да, надо обладать „особым талантом”, чтобы за какие-то 3-4 года развалить такую страну, которой теперь, как нищенке, протягивают милостыню со всех сторон! Ждём и надеемся лишь на „гуманитарную помощь”…
- В общем, как говорит украинская поговорка - „не траттє, кумє, сили, а спускайтеся на дно!”
- И не говори, соседка! До такого стыда мы ещё не опускались! А куда попадает эта „гуманитарка”, ты знаешь? Только к мафии и на базар!
- Набрали иностранных долгов на десятки лет, а кто будет их погашать? Сделали из страны всемирное посмешище, настоящую „чёрную дыру”, в которой исчезает всё, что имеет какую-то ценность!
- Там, в Кремле, Горбачёв с Ельциным грызутся, власть между собой рвут, а мы маемся, как беспомощные котята!
- А вот вчера по телевизору один политолог говорил…
- Ой, слушайте, оно вам надо – пересказывать лажу этих полит-олУХов и обоСревателей? Да они же сплошную джинсу гонят!
- Ей Богу, не поняла – причём тут джинсы?
- Да так теперь заказное враньё прозывается, за гранты какие-то забугорные. Они, эти журнашлюхи и писсуатели, только с этого и живут, суки! Лапшу на уши вешают, этот продукт – не дефицитен!
- Да вы только посмотрите на рожи этих дерьмократов в пердизиуме! Наели хари!
Тринадцатого января стало известно, что накануне российские десантники взяли штурмом здания радио и телевидения в Вильнюсе, при этом погибло 13 жителей Литвы и один офицер спецгруппы „Альфа” Виктор Шатских, говорилось также о сотнях раненых. В республике был объявлен комендантский час, туда прибыла делегация Совета Федерации.
Через два десятка лет станет известно, что часть протестующих была убита из гладкоствольного оружия, по ним стреляли сверху провокаторы из Департамента охраны края Литвы.http://ru.wikipedia.org/wiki/16_ В республике разразится громкий скандал.
Спустя неделю отряд милиции особого назначения (ОМОН) штурмовал здание МВД Латвии, при этом погибло 5 человек.
Обозначилась резкая конфронтация между Горбачёвым и Ельциным. Последний в своих вояжах по стране бросал в регионах лозунг: „Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить!”. Вот и стали возникать, как грибы после дождя, всякие „сибирские и уральские республики”. После того, как из окружения Горбачёва исчезли Яковлев, Бакатин, Шеварднадзе, Рыжков, в Верховном Совете РСФСР усилились требования об отставке Горбачёва.
Четырнадцатого января премьером Кабинета Министров СССР был назначен Валентин Сергеевич Павлов, бывший министр финансов. И через 3 дня он издал указ, которым прекращалось обращение купюр достоинством 50 и 100 рублей. Их нужно было обменять на купюры нового образца, для чего давался очень короткий срок – всего 3 дня.
В институте по линии партбюро до коллектива было доведено такое объяснение этому необычному решению:
- Люди, живущие нетрудовыми доходами, держат свои деньги в наличке, преимущественно, в купюрах по 50 и 100 рублей; в сберкассах они „светиться” не хотят. Показать все свои деньги при обмене они побоятся, а растолкать их по всяким прихлебателям и знакомым за 3 дня просто не сумеют. Вот таким простым способом из обращения будут выведены „грязные” деньги. Государство на это крепко надеется…Тем, кто держит свои трудовые сбережения в сберкассе, это мероприятие ничем не грозит! – вещал на собрании сотрудников секретарь партбюро..
- Экономисты ожидают, что только за рубежом в результате этой меры „сгорит” около 12 млрд рублей. – прибавил он, объяснив, как будет осуществляться обмен в институте.
А в стране уже вовсю ходил американский доллар, который называли либо „зеленью”, либо „баксом”.
И закипела бурная работа: по институту забегали активисты, составляя списки сотрудников, с их личными подписями, кто сколько таких купюр собирается менять. Те, кто имел несчастье именно в это время забрать из сберкассы крупную сумму на ценную покупку, бросились расталкивать эти деньги среди друзей и знакомых. Приезжим с Кавказа, торгующим на базарах мандаринами и гранатами, пришлось, конечно, туго: за то, чтобы „пристроить” их купюры, ловкачи стали драть с них немалые деньги.
Егор, вызванный к приехавшему из Москвы Карповскому, услышал от Фёдора, что в столице уже 24-ого января за старую сотенную давали лишь 20 рублей, а вечером последнего дня, отведенного для обмена, на Киевском вокзале Москвы одному кавказцу предлагали „разменять” толстенную пачку сотенных по 10 рублей за сотню. Кавказец  только хлопал глазами, а менялы его подзадоривали, мол, завтра вообще его деньги сгодятся только на обои в сортире. К концу месяца по стране уже ходили купюры 50 и 100 рублей нового образца.
И вообще, с деньгами нужно было срочно что-то делать, они быстро обесценивались. Кое-кто (при деньгах!) бросился в ювелирные магазины и стал лихорадочно покупать всякие золотые побрякушки и брюлики. Другие поспешно обзаводились дорогостоящей домашней техникой, всякими путями „доставая” цветные телевизоры, холодильники, радиоаппаратуру или мебель. Третьи лихорадочно соображали, куда можно удачно вложить деньги, чтобы с них снимать гарантированный „навар”.
Появились разнообразные акционерные общества, объявившие продажу своих акций, суля в будущем невиданную прибыль. а также многочисленные кредитные союзы, обещающие небывало высокие проценты. Сколачивали начальный капитал различные коммерческие банки, в превеликом множестве возникшие, как грибы после дождя. Возникали фантастически заманчивые финансовые пирамиды, описанные ещё в довоенной книге Я.И.Перельмана „Занимательная математика”.
По всей стране гремело имя финансовой структуры „МММ”, созданной ловким проходимцем Сергеем Мавроди. На телеэкране ежедневно, в прайм-тайм, мелькала довольная рожа рекламного героя Лёни Голубкова, получавшего в кассе МММ бешеные проценты со своего вклада, внесённого чуть ли не месяц тому назад. Подбив итог, телевизионный герой весь расплывался в улыбке до ушей и бросал с экрана лозунг: „Это лучше, чем стипендия!”. Под впечатлением этой агитации народ, жаждущий халявы, валом валил в офисы МММ, таща туда свои сбережения и выстаивая многочасовые очереди.
Семейная пара эстрадных артистов, быстро набирающая популярность, без устали вдалбливала в сознание граждан мысль, что „Хопёр-инвест – отличная компания, при этом отличающаяся от других”. Успех, достигнутый в соблазнении доверчивой публики, вдохновил финансовых махинаторов на создание различных филиалов типа „Хопёр-дилижанс”, „Хопёр-простор” и другое превеликое хопёрное множество. Теперь щедро проплаченное телевидение крутило ролик, где взволнованный офицер, едва переводя дух, словно после долгого бега, сообщал собравшейся у телеэкрана публике:
- Ну вот, наконец-то, я и в „Хопре!”
А две элегантные фотомоРдели наперебой спрашивали у него, какой чай предпочитает новый клиент – цейлонский или индийский, с лимоном или без него? Но клиент всё никак не мог нарадоваться, что его мечта сбылась, и он с помощью „Хопра” зашибёт верную деньгу…
Конечно, все эти феерические пирамиды, в конце концов, рухнули, пенку в них успели снять только первые клиенты, а всем остальным досталась известная комбинация из трёх пальцев. И в бульварном листке „Наш рынок” появился ехидный такой стишок:
Известно всем,
Как лопнул МММ,
Теперь „Хопёр”
За ним попёр.
Завлекал доверчивую публику своим звучным названием „Торговый дом Селлинга” [57],  переделанный наивными патриотами в „Селенгу”. Начинающий жулик и махинатор, доктор технический наук Борис Березовский сколотил компанию „ЛогоВаз”, а позднее организовал „Автомобильный Всероссийский Альянс” (AVVA), созданный для сбора средств на строительство завода по выпуску дешёвых „народных автомобилей”.
Он обещал гражданам заманчивую возможность – в кратчайший срок стать владельцем легкового автомобиля. На акциях альянса AVVA жулики вытянули из обманутой публики свыше 20 млн долларов США, .Потом эту инициативу в надувательстве людей, жаждущих как можно скорее стать автомобилистами, а то и просто разбогатеть, перехватила ловкая авантюристка, организовавшая компанию „Властилина”. У этой дамы потеряла огромные деньги даже примадонна Алла Пугачёва…
Центральное телевидение и солидные газеты развернули широкую компанию, рекламируя акции „Народной нефтяной инвестиционно-промышленной компании” (НИПЕК), и Резчиков, хорошо понимая значение нефти в современном мире, поддался соблазну потратить одну тысячу рублей на приобретение одной акции. Сделал он это при очередной командировке в Москву, тем более, что офис, торговавший многообещающими бумагами, размещался совсем недалеко от министерства – возле станции метро „Дзержинская”.
Два интеллигента, шагавшие перед ним, как оказалось в тот же офис, вели оживлённый разговор на финансовые темы и единодушно пришли к выводу, что НИПЕК, безусловно, заслуживает доверия, а компания по рекламе и продаже её акций организована очень грамотно и убедительно. Спустя месяц офис по продаже акций НИПЕК съехал куда-то на Красную Пресню, а потом и вовсе исчез из виду. С тех пор об этом сугубо „народном” предприятии Егор ничего не слышал.
У себя в Киеве, помня из лекций по политэкономии о могуществе банковского капитала по всему миру, он приобрёл несколько акций Укринбанка, благо, до этого учреждения трамваем было ехать всего одну остановку. Надо ли говорить, что от всех этих финансовых операций в течение последующих 20 с лишним лет он не получил ни копейки?
Наверно, правы были те, кто штурмовал ювелирные магазины. И по этому поводу они с Дианой потом часто повторяли фразу из одной английской кинокартины: там мужик, раздосадованный неудобствами и плохой погодой на греческом курорте, с тоской вспоминал, как чудесно в прошлом году он провёл отпуск в Испании, а теперь всё время с досадой бубнил себе под нос: „И почему я не поехал в Ллоретт?”.
А Егор вспоминал, что ещё у Мольера в комедии „Скупой” главный герой по ходу последних действий не переставал возмущаться поступком своего сына: „И за каким чёртом его понесло на эту проклятую галеру?”.
Правда, когда в Киеве бывший выпускник кулинарного заведения по фамилии Юфа, переключившийся с продажи пирожков с горохом и капустой на сколачивание финансово-строительной организации, ориентированной на выпуск современной обуви,  выпустил разноцветные бумажки, выглядевшие вполне солидно и убедительно, Егор снова решил рискнуть. В течение двух месяцев курс этих бумаг, называемых ценными, неумолимо рос, в чём Егор убеждался, выходя на обеденный перерыв.
Но потом он прочитал в местной прессе, что цену на подобные финансовые бумаги должен устанавливать не эмитент, а рынок, а иначе всё это – сплошное надувательство на ровном месте. Егор успел от этих бумажек своевременно избавиться, а спустя 3 месяца фирма, естественно, лопнула и скрылась в неизвестном направлении. Хотя многие потерпевшие, тусовавшиеся возле заветных окошек, где раньше продавались эти красивые картинки, уверяли, что этот Юфа смылся в Израиль.
35
Девятого февраля в Литве прошёл референдум, и за независимость республики высказалось 90,5% проголосовавших избирателей. Через 10 дней, Б. Ельцин потребовал отставки Горбачёва. В институте доморощенные „пикейные жилеты” и „политологи” в один голос утверждали:
- Если в течение недели Горбачёв не примет радикальных мер, то он будет смещён!
- Да он, что, этот Меченый, не видит, что у него под носом происходит явный развал Союза, попытка противопоставить Россию и СССР?
- Наверно, всё-таки надо было ввести президентское правление в Прибалтике, чтобы отсечь действия всех самодеятельных комитетов.
- Вон и забастовки среди шахтёров опять начались, обещают стоять до конца…Власти, наконец, должны же реагировать на такие события!
- А вы слышали, что парламентская группа „Союз” будет требовать введения в стране чрезвычайного положения сроком на полгода?
- Да, порой обстоятельства сильнее нас…
- Говорят, что на Эриха Хоннекера в новой Германии уже был выдан ордер на арест. Так его наши, в обход таможни, вывезли из страны на военном самолёте… Не слышали? Ну, Гриша, ты меня просто удивляешь! Об этом все „Голоса” надрываются…
От всего этого бедлама Егор с Карповским немного отвлеклись в Женеве, где с 14 февраля по 3 марта „по-чёрному” вкалывали на очередном заседании ИК-IX Международной организации, защищая свои вклады по стандартизации оборудования, работающего с групповой скоростью 64 кбит/с.
Правда, возвратившись вечером в свой отель „Лонгшамп” (Longchamp) и посмотрев очередное шоу Бенни Хилла, они на канале CNN ловили все сообщения о том, что делается в Союзе. И к основному событию они успевали…
Наконец, по решению IV съезда народных депутатов СССР и постановления Верховного Совета СССР 17 марта был проведен референдум, на который был вынесен вопрос: „Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических республик как обновлённой федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?”.
В голосовании приняло участие свыше 186 млн человек. Вопреки опасениям Резчиковых и многих их знакомых, ответили „Да” свыше 113 млн человек, или 80%., по Украине положительно ответили свыше 70%: участников голосования. Прибалтийские страны, Грузия, Армения, Молдавия в референдуме участвовать отказались.
Более того, в Грузии был проведен свой референдум о независимости страны, а четвёртого апреля парламент Грузии принял решение о выходе из СССР. Словно в наказание за это решение 29 апреля на Грузию обрушилось страшное землетрясение, разрушившее 17 тысяч домов…
Но событиями в Грузии дело не ограничилось. В апреле прекратил своё действие Варшавский договор, а после проведения реформы цен стоимость целого ряда товаров резко возросла.
На основании результатов референдума от 17 марта 9 республик Союза предварительно подписали в Ново-Огарёво новый союзный договор. В мае был принят закон, который существенно облегчал выезд из СССР, а в июне США предоставили Союзу кредит в полтора миллиарда долларов на закупку продовольствия. В результате проведенных выборов 12 июня Борис Ельцин стал Президентом РСФСР, Гавриил Попов и Анатолий Собчак – мэрами соответственно Москвы и Ленинграда.
В конце июня был распущен Совет Экономической Взаимопомощи (СЭВ), и в начале июля из Венгрии и Чехословакии вывели советские войска. Была ликвидирована такая политическая структура, как Варшавский договор.
На фоне всех этих политических страстей и событий  Егор Резчиков метался, как поручик Яровой в известной пьесе Константина Тренёва, в поисках новых возможных заказчиков работ для отдела. Одним их таких потенциальных клиентов наклёвывался Сбербанк.
Месяц тому назад Юре Тарханову позвонил его сокурсник по факультету Валера Меденков из проектного института, работавший там главным инженером проекта. Он рассказал, что в городском управлении Сбербанка работает его жена Марта, их сокурсница, и она сообщила, что Сбербанк собрался строить сеть передачи данных. На первом этапе она должна связать между собой городские отделения, с перспективой в дальнейшем выйти на областной, республиканский и всесоюзный уровни.
Валерий не сомневался, что научно-исследовательский институт сможет изучить проблему и проработать системные вопросы построения сети на начальном этапе, сварганит соответствующее техзадание, определив номенклатуру необходимого оборудования. После этого проектный институт смог бы приступить к разработке проектной документации.
Тарханов на всякий случай, для подстраховки, переговорил со своим приятелем Лёней Орлецким, тот когда-то работал у Карповского, а потом перешёл в проектный институт после небольшого скандала. Скандал тогда устроил старший инженер техотдела телеграфа Яша Жидорлецкий, которому Лёня позвонил со словами:
- Привет, Яша! Это просто Орлецкий!
На телеграфе в то время проходила опытная эксплуатация аппаратуры „Думка”, и с Яшей отделу Мирославского всё время приходилось решать всякие неприятные вопросы. Поэтому начальник отдела решил, что подобные шуточки Орлецкого не совсем уместны. Лёня, после небольшой воспитательной беседы, проведенной руководством, обиженно фыркнул, сказал в лаборатории, что у шефа что-то с юмором стало совсем плохо, и через 2 недели перешёл в проектный институт, который располагался в том же здании.
Орлецкий подтвердил Юре, что их отдел готов провести такое проектирование, они на эту тему уже несколько раз говорили с Меденковым. Тарханов с Резчиковым несколько раз встречались со своей сокурсницей в отделении Сбербанка возле Воздухофлотского моста, но пока дело продвигалось туго: начальство Марты всё время дёргалось по командировкам.
Что-то подобное затевалось и с милицией. Там Тарханов несколько раз бывал как в районных отделениях милиции, так и городском управлении, изучая технологические процессы при контроле, сигнализации, индикации и оповещении. Дело постепенно двигалось к разработке проекта технического задания на разработку системы передачи данных силового ведомства.
Егор периодически „возникал” в новом здании ГлавНИИ ВЦ Госплана недалеко от Печерского моста, где были сосредоточены мощные вычислительные комплесы, обрабатывающие экономическую информацию. Он подружился с главным специалистом Петровичем Валентином Николаевичем, с которым они обсуждали планы дальнейших действий. Предполагалось, что к этому крупному вычислительному центру будут подтягивать каналы связи от ВЦ других министерств и ведомств, и отдел Резчикова может принять участие в проведении этих работ.
По аналогичным вопросам часто приходилось встречаться и с ведущими специалистами киевской Горсистемотехники. Эти организации выглядели очень солидно, и когда-то Егор планировал, что уговорит свою дочь прийти в одну из этих организаций на работу после окончания обучения на факультете кибернетики Киевского университета.
Для ГлавНИИ ВЦ Госплана в отделе они разработали и изготовили на своём опытном производстве 4 действующих образца аппаратуры для передачи данных со скоростью 48 кбит/с по линиям городской телефонной сети. Основным исполнителем этих работ Турбаев поставил Антона Лозуренко; перешедшего в лабораторию из конструкторского отдела. Тот с работой успешно справился, но после этого заважничал, и работать с ним стало тяжело: всё, что Антон делал, он делал так, словно у него была своя частная лавочка, и он там был хозяином, который сам знает, как крутить своим хвостом. Серёже Турбаеву, как начальнику лаборатории, приходилось не раз вести со своим подчинённым воспитательную работу.
Одно из направлений работ предложил Сергей Рязанов. Коллеги из московского центрального института, с которыми он когда-то занимался вопросами электрокоррозии, вывели его на работников Министерства нефтяной и газовой промышленности (МНГП), занимающихся вопросами связи. Несколько раз Сергей встречался со специалистами этой отрасли, консультируя их по вопросам защиты кабелей связи, но затем вопрос стал рассматриваться шире.
Оказалось, что при строительстве магистральных нефте- и газопроводов в траншею вместе с трубопроводом укладываются новые кабели связи и возникает проблема их оптимального использования не только для телефонии, но и для передачи сигналов контроля, телеметрии, управления и данных обмена между ЭВМ.
На этих встречах Сергей завёл прочные знакомства с начальником службы связи МНГП Трофимовым, и тот пригласил его в Оренбург на семинар по перспективам развития отрасли. Сергей убедил Егора, что им следует съездить туда вдвоём, чтобы его друг и начальник отдела сам прочувствовал, насколько выгодным может быть сотрудничество с такой богатой организацией.
Егор долго не раздумывал, он решил побывать на Южном Урале: как-никак именно на Урале, правда, в районе Свердловска, они с матерью и старшей сестрой прожили в эвакуации с сорок первого по сорок пятый годы. А теперь можно было ознакомиться и с Оренбургом, где прямо на окраине города 25 лет тому назад было открыто крупное нефтегазоконденсатное месторождение, а через 2 года город готовился отпраздновать своё 250-летие.
Май заканчивался, после продолжительных дождей погода, наконец, установилась нормальная, и они, с пересадкой в Москве, „Аэрофлотом” добрались до Оренбурга, покрыв за полдня около двух с половиной тысяч километров. Здесь, на берегах реки Урал, переведя стрелки часов на 2 часа вперёд, Егор с Сергеем оказались на границе Европы и Азии.
Сам Оренбург располагался полностью в Европе, а их поселили в Азии, на уютной базе отдыха газовиков, расположенной в лесу. Сквозь шум деревьев прорывались частые громкие хлопки: это на детской площадке два пацана из семей обслуживающего персонала развлекались самопалами. Рязанов и Резчиков переглянулись и засмеялись, увидев, словно принесённые из далёкого детства, сплюснутые с одного конца медные трубочки, куда заталкивались головки от спичек, а затем по ним резко ударял острый изогнутый гвоздь, взведенный с помощью тугой резинки.
Рядом в пятидесяти метрах шумел бурливый Урал, крутя коварные водовороты. При виде их отпадала всякая мысль не только попытаться переплыть на другой берег, где за плакучими ивами просматривались лужайки с яркими полевыми цветами, но и вообще лезть в стремительно несущуюся желтоватую воду. Да и была она такой холодной, словно на реке недавно закончился ледоход. Нет, это явно был не Днепр, который чуден при любой погоде, не говоря уже о море в районе одесской Отрады – оно было предсказуемым в своём поведении даже тогда, когда штормило.
Семинар проводился в местном Дворце культуры, участников было человек сорок. Тематика первого дня была для Егора не слишком интересной: говорилось об общих проблемах отрасли, не очень для него понятных, да и о значении  многих терминов и понятий приходилось только догадываться.
После обеда участников семинара погрузили в 2 автобуса и повезли на экскурсию по городу. Двухэтажный город с хорошо сохранившейся провинциальной архитектурой неожиданно показался интересным, и лишь на окраинах привычно громоздились пятиэтажные „хрущёвки” и точечные девятиэтажки из белого силикатного кирпича. Более живописные пейзажи были по берегам неугомонной реки, Показали им и пешеходный мост через неё, на котором был установлен исторический знак в честь границы между двумя частями света.
На следующий день Сергей выступил с кратким сообщением, на которое собравшиеся участники прореагировали вяло. В перерыве Трофимов, который производил впечатление человека, утомлённого своей невзрачной внешностью, подошёл к киевлянам и сказал, что разговор они смогут продолжить уже в Москве, а тут он сильно замотался с организационными вопросами.
На базу отдыха их отвозили ещё засветло, и тут на них набрасывались беспощадные комары, которые ближе к вечеру просто зверели. Приходилось срочно спасаться от них в комнате, тщательно закрыв окно и переколотив сложенной в мухобойку газетой нескольких кровопийц, успевших залететь в комнату. Телевизор в номере был чёрно-белый, всего на 3 программы, и послушав очередные новости, они с Сергеем начинали обсуждать последние публикации в популярных журналах.
Развернув местную газету, Сергей пробежал глазами по страницам, потом остановил свой взгляд на страничке сатиры и юмора и с удовольствием сказал Егору:
- Послушай, что я тебе прочитаю! По-моему, местный поэт-сатирик дал справедливую оценку тому, что творится вокруг нас:
 
Исчезли будни мирной стройки
Привычного не стало мира,
Всё достиженье перестройки –
В наличье платного сортира…
Не сотвори себе кумира,
Пошли подальше всех вождей,
И среди спятившего мира
Поставь пол-литру для друзей!

Закончив чтение, он свернул газету и пообещал:
- Вечером обязательно должным образом прореагируем на совет поэта! Печатное слово – это большая сила! Ты сейчас что читаешь из „толстых” журналов?
- Начинаю обалдевать от этой перестроечной тематики, опять взялся за книгу, купленную в Женеве. Называется „Продавцы грёз” Гарольда Роббинса, это про становление американского кино и компанию „Метро-Голдвин-Майер”, ну, ты знаешь её, у них лев в начале картины рычит…Отдохну немного от наших литературных баталий…
Ситуация на „литературном фронте” менялась на глазах. Интерес к отечественной литературе, особенно, к „толстым” журналам, стал снижаться. В том году заметным событием были такие публикации: „Истоки” Марка Алданова („ДН”), „Страх” Анатолия Рыбакова, („ДН”), „Свой человек” Григория Бакланова („Знамя”), „Моя жизнь” Льва Троцкого, „Синие тюльпаны” Юрия Давыдова („ДН”), „Кабирия с Обводного канала” Марины Палей („НМ”), „Одна жизнь” Вячеслава Кондратьева („ДН”), „Бодался телёнок с  дубом” Александра Солженицына („НМ”), „Грустная правда” Владимира Шубкина („НМ”), „Загадка смерти Сталина” Авторханова („НМ”).
Шустрые размножившиеся издательства срочно переводили зарубежные детективы и заваливали ими книжный рынок. И двинулись к взыскательному советскому читателю американские „новинки” из тридцатых годов.
Чемпионом бывших бестселлеров оказался Чейз, везде только и видно было его книжки карманного формата: „Без следов”, „И каждому воздастся”, „Лучше бы я остался бедным”, „Перстень Борджиа”, „Каменные джунгли”.
За ним потянулись и другие авторы: Хью Пентикост - „Убить, чтобы остаться”, Агата Кристи  „Убийство под Рождество”, „Тайна замка Чимниз”, „Убийство на поле для гольфа”, „После похорон”, „Боги смеются”, Элен Макклой „Две трети призрака”, Эрл Гарднер „Дело воющей собаки”, „Кот привратника”, Рекс Стаут „Дело о скрученном шарфе”, „Последнее средство”, Раф Вале „Прощай, полицейский”, Ноэль Калеф „Лифт на эшафот”, Валентин Брашов „Коридоры смерти”.
Дискуссии о прочитанных книгах затягивались за полночь, спорили о будущем Союза, соглашаясь, что на Украине Союзный договор основательно пробуксовывает. Утром вставали с трудом, Серёжка Рязанов начинал день с того, что выкуривал болгарскую сигарету „TU-134”, за которой следовала неизменная чашка растворимого кофе.
- Ну, теперь ещё побриться, и я снова в строю, - говорил Сергей, сворачивая шнур портативного электрокипятильника, - осталось только позавтракать!
- У тебя это обычный утренний ритуал, что ли? – спросил Егор.
- Да, давление у меня низкое, приходится вот так его разгонять…Ты уже готов? Тогда – вперёд!
Проболтавшись в Оренбурге неделю, в Москве они расстались, Сергей собирался поискать в ЦУМе летний костюм и заглянуть на 1-ю Парковую в Измайлово. К Трофимову, как договорились на прощанье в Оренбурге, он подъедет в середине июля.
Резчиков же поспешил в Киев – ему надо было срочно выезжать в Минск на завод. Минчане, которые, держа нос по ветру, делали по договору с финской фирмой „Нокия” (Nokia) блоки питания для аппаратуры ИКМ-30, устраивали презентацию цеха, работающего по западным технологиям.
Посмотреть и поучиться здесь было чему: и линия пайки радиодеталей на печатной плате методом „бегущей волны”; и замена жгутов проводов между ячейками на текстолитовые платы с печатным монтажом; и паяльники, в которых, при разогреве до точки Кюри, рабочее жало отваливалось от нагревательного элемента, что исключало возможность перегрева при пайке отдельных контактов; и прутковый припой, в середине которого находился флюс, и многое другое.
Специалисты из центрального НИИ, разрабатывавшие модем УПС-9600 для аппаратуры „ДУМКА”, только восхищённо поцокивали языками. Изрядно намаявшиеся на работах по спецтематике на радиозаводе в Челябинске, они, посмотрев на все эти и другие технологические чудеса, утверждали:
- При такой технологии и никакой военпред для военной приёмки уже не нужен!
Резчиков для себя решил, что при очередной командировке во Львов он обязательно познакомится с технологией производства аппаратуры, выполняемой по их разработкам.
36
После Минска в начале июля пришлось лететь в командировку в одесский филиал конструкторского бюро, где заместитель Турбаева Володя Корганд сражался с главным инженером Валерием Клугманом за изменения в аппаратуре ТВУ-15М. В самолёте ЯК-40, который Егор особенно любил, 2 пассажира, сидящих впереди, активно обсуждали последние события:
- А ты знаешь, что первого июля принят закон о приватизации? Нет? Ну, ты даёшь, Николай! Ведь это же меняет социальный облик страны!
- Я уже вижу, как этот облик меняется: вон и биржи труда появились, значит, есть безработица, о которой мы всё время орали, что это – язва загнивающего Запада…
- Коля, лично я всегда считал, что небольшая безработица нам не помешает! Люди должны дорожить своим рабочим местом. А то ведь сидит в конторе хмырь на 150 рублях, ничего не делает, номер отбывает и считает, что он очень хорошо устроился. Тем более, что теперь в кооперативе можно башли подзашибить. Но я не об этом, я думаю, что теперь разрешат жильё приватизировать, ну, те самые квартиры, где мы живём. Полученные, между прочим, бесплатно! И тогда, как сказал Райкин, „такое будет, такое будет!”, вот попомни, Коля, мои слова…
- Рынок жилья будет, Петя, гласный, а не тайный, каким он испокон веку был. Вон сколько маклеров развелось, теперь все на свет вылезут – новые уважаемые люди!
„Да, кому-то дали бесплатно, а вот мы с Дианой 10 лет потом за кооператив выплачивали – подумал Резчиков. - А как деньги на него по рублям собирали! Не так-то просто было внести 1600 рублей при зарплате каждого по 90 рублей в месяц! Хорошо, что хоть на старости лет на Лейпцигской ведомственное жильё отвоевали. Его, наверно, приватизировать не дадут, А жаль, Надо это в Одессе выяснить, там этих квартирных знатоков и маклеров – как нерезаных собак, они всё знают”…
Проблемы, возникшие на улице Розы Люксембург, где располагалось конструкторское бюро, оказались вполне решаемыми, и через 2 дня ближе к полудню десятого июля Егор, перед отъездом в аэропорт, уже с вещами, приехал в КБ, чтобы забрать утверждённый протокол технического совещания и договориться с Володей Коргандом о дальнейших действиях на одесском заводе „Промсвязь”.
Он заглянул в комнату приезжих, расположенную под лестницей, ведущей на второй этаж. Хотя здесь было лишь 4 койко-места и чисто спартанская обстановка, конструкторское бюро было избавлено от многих проблем с расселением не слишком важных „гостей”, прибывших сюда в командировку. Володя Корганд сидел на кровати и сортировал рабочие бумаги. Поздоровавшись с ним, Егор собирался было присесть на слегка ободранном единственном стуле, но Володя его остановил вопросом:
- Ты  у Клугмана уже был? Он тебя с утра искал…
- Нет, я сначала решил  к тебе заглянуть, - ответил Егор. – А что это вдруг ему приспичило? Ведь вчера же обо всём договорились…
- Ну, он тебе сам скажет, - уклончиво ответил Корганд и потянулся за листком синьки, упавшим на пол, он явно что-то не договаривал.
Оставив свои вещи у двери, Егор направился на второй этаж в приёмную. Едва он успел переступить порог кабинета главного инженера, как Клугман рывком поднялся из своего кресла и глухо сказал:
- Беда, Егор! Вчера полдесятого вечером умер Серёжа Рязанов! Дома это случилось, сердце подвело… Мне утром из Киева позвонили, чтобы тебе сообщить...
У Егора перехватило дыхание. Как же так? Ведь Сергею всего 52 года, высокий, стройный, ни грамма лишнего веса, в студенческие годы был хорошим баскетболистом, с тем же Валерой Клугманом вместе в сборной института играли и на соревнования ездили… А теперь сердце подвело, вот и в Оренбурге он его подстёгивал…
- Можно я от тебя в Киев позвоню? Узнаю, что к чему…
Но звонок в Киев мало что прояснил, удалось лишь узнать, что похороны будут двенадцатого июля. Самолёт Резчикова улетал во второй половине дня, и, дав Володе последние инструкции относительно работ на одесском заводе, Резчиков поспешил в аэропорт. Дома Диана была уже в курсе дела и рассказала, как всё случилось.
Жена Сергея Неля с дочерью Ириной уехали к какой-то родственнице в Севастополь, и туда же через неделю должен был уехать и Сергей с младшим сыном Костей.
Вечером Сергей приехал с работы на час позже, чем обычно, пожаловался, сыну, что он сильно устал и хочет отдохнуть. Они поужинали, а потом Сергей прилёг на диване, чтобы посмотреть вечернюю программу новостей. Костя ушёл в соседнюю комнату, покрутился по своим делам полчаса и решил заглянуть к отцу. Тот лежал, закрыв глаза, и на вопрос сына: „Папа, а тебе телевизор не мешает?” не ответил. Костя подошёл к дивану и увидел, что с отцом что-то неладно.
Он, ещё не веря в самое страшное, бросился к телефону, вызвал „Скорую помощь”, та приехала сравнительно быстро, но было уже поздно. Вызвали милицию, тело забрали в морг, который располагался на улице с названием, которое не слишком подходило для такого учреждения – Оранжерейная. После этого Костя дозвонился до матери в Севастополь и сообщил ей горестную новость.
Вскрытие показало, что Сергей умер от острой сердечной недостаточности. Неля горестно рассказывала, что на сердце её муж жаловался, курить бросить не мог, выкуривал в день около пачки сигарет, а просить его показаться врачам, было делом бесполезным: даже говорить на эту тему запрещал, сразу скандалить начинал. Вот и угробил своё здоровье…
Потом были похоронные хлопоты, в котором участвовали всем отделом, институт выделил автобус для поездки сотрудников на кладбище, а на ритуальном катафалке гроб из морга привезли к дверям дома на Татарке. Сюда попрощаться с Сергеем собралась огромная толпа друзей, родственников из Одессы, коллег по работе, сокурсников по институту, студентов-заочников, у которых он был руководителем дипломных проектов, преподавателей кафедры киевского филиала одесского учебного института.
Провожали его в последний путь, на кладбище в Берковцы. Там уже третий год лежала его мать, Татьяна Владимировна, которая будучи очень больной женщиной, приехала из Одессы и полгода прожила за ширмой в тесной двухкомнатной квартире сына на жилищном массиве Отрадный. И вот Егор, сидя в похоронном катафалке, вспоминал те долгие 43 года, которые он знал своего друга.
Ведь свои первые шаги в Одессе Егор делал в компании с новым товарищем по имени Серёжа, жившем в соседнем дворе в переулке Тельмана. Вместе учились с Сергеем в школе с третьего класса, вместе загорали летом на Отраде, вернувшись из разных пионерских лагерей; вместе ходили к Виталию Вечерникову на тренировки по плаванию в бассейн на стадионе СКА; вместе закончили школу, получив серебряные медали, поступили в один и тот же институт, правда, оказались на разных факультетах; вместе закончили институт, разъехались по разным городам на работу, а спустя полгода снова оказались вместе, в киевском научно-исследовательском институте. Сколько дней рождения и праздников отметили вместе! По доброй рюмке выпили за рождение детей, поплясали на свадьбах дочерей…
Будучи  в гостях у Егора, Сергей всегда подшучивал над Дианой, спрашивая:
- А кок-сагыз сегодня будет?
Так он называл „чакчаги”, татарское десертное блюдо, представляющее собой кусочки лапши из пресного теста во фритюре (бабушка Маня, кажется, это называла „хворостом”, но он был крупнее и более перекрученным), пропитанные сиропом из мёда. Создавалось впечатление, что жуёшь орехи в мёде.
Будучи студентами, после второго курса летом Егор с Сергеем ездили на целину в Павлодарскую область, где на время их развели по разным бригадам: Сергей на центральной усадьбе работал сцепщиком на тракторе ДТ-54, а Егор вкалывал копнильщиком на комбайне в отдалённой полевой бригаде.
В киевском НИИ Сергей сначала работал в лаборатории электрокоррозии у Лузгина, затем перешёл в отдел дальней связи к Шереметову, но как человек самолюбивый и независимый, разругался там с начальством и, в конце концов, оказался в отделе у Резчикова на должности заместителя начальника лаборатории. Начальником её был Юра Тарханов, и Егору часто приходилось улаживать производственные недоразумения, возникшие между сокурсниками. Ему оба были дороги, и по работе, и вне её…
На своей Неле Доровских он женился тогда, когда узнал, что она беременна. Одно время хотел с ней разойтись, считая, что вляпался в семейную жизнь, ещё толком не зная себе цену. Остановило его только то, что Неля вовремя родила ему второго ребёнка, на этот раз – сына.
Но доходили до Егора разные слухи, которым он мало верил, что иногда слишком весело в московских командировках гулял он со Славой Глерпером, тот тогда большим начальником был – руководил главком отраслевого министерства.
В науке Рязанов особых высот не достиг, да и не стремился к ним, в аспирантуру поступать не захотел - он свои возможности прекрасно знал. Поэтому для улучшения  материального положения семьи ездил, в период летних отпусков, на заработки в Норильск, а потом стал прирабатывать в институте усовершенствования работников отрасли.
Он даже Егора уговорил почитать там лекции, сам представил его завкафедрой Рунскому, отвечавшему за организацию учёбного процесса. Егор тогда убедился, что в течение сорока пяти минут рассказывать учащимся материал - это не такое простое дело, как ему казалось раньше, когда Диана жаловалась, что она после проведенных уроков в политехникуме сегодня что-то сильно притомилась.
- А ты как думал? „Горловые” часы у преподавателя – это тебе не сахар, - смеялась Диана, когда в субботу Резчиков еле-еле одолел три пары, которые необдуманно попросил ему поставить, чтобы не тратить на лекции своё рабочее время.
На ниве преподавательской деятельности познакомился Сергей с начальником районной конторы Киевской области, тот „пробил” ему вблизи леса небольшой земельный участок, на который потом пригнал списанный вагончик, и занялся Рязанов дачным хозяйством. Он и Егора подбивал на дачные дела, но тот отказывался, и, повторяя слова своего бывшего начальника отдела Мирославского, отвечал своему другу:
- За предложение – спасибо, но ты ведь помнишь, что я вырос на булыжнике переулка Тельмана!
Он хорошо помнил первую попытку приобщиться к дачному делу. Институту вдруг выделили земельные участки на левом берегу Днепра за районом Осокорки. Местком, среди прочих сотрудников, предложил взять участки и Рязанову с Резчиковым. И вот в один из жарких июльских дней, аккурат перед отпусками, друзья на пароходике отправились на разведку.
Высадившись на ржавом громыхающем дебаркадере, будущие дачники по берегу пошли искать свои земельные наделы. В месткоме им сказали, что пройти нужно метров сто вниз по течению реки. Песчаный берег густо порос зелёными кустами, за которыми надрывался бульдозер, ровняя площадку. Откуда-то вдруг потянуло ядрёным ароматом экологически чистого навоза, но его скоро перебил запах отработанной солярки…Да, это было где-то здесь, на этом сплошном песке, в котором увязали ноги. Сергей и Егор постояли минут пять, беспомощно озираясь вокруг, а потом, не сговариваясь, зашагали обратно к дебаркадеру.
Им стало ясно, что такой земельный участок – явно  не для них; тут ещё и конь не валялся. И сколько самосвалов чернозёма надо сюда привезти, чтобы хоть что-то тут выросло? Даже страшно подумать, каких денег всё это стоит! А ведь ещё надо же избушку построить, и отнюдь не на курьих ножках, а на солидном фундаменте, чтобы её при очередном весеннем половодье в Днепр не смыло! Так и закончилась их первая попытка стать дачниками.
А теперь друга ждал участок № 78 на городском кладбище Берковцы. И после смерти Рязанова все связи с Миннефтегазом оборвались…
37
Через неделю после похорон Сергея Резчиковы, прихватив с собой внука, поездом уехали в отпуск в Севастополь, где прожили в туристической гостинице „Крым” три недели. Тут для них проблем с продовольствием не было, основной едой были фрукты и овощи. И тех, и других в городе было навалом, и цены были вполне доступными: персики стоили от 5 до 10 рублей, абрикосы – 10 рублей, вишня – 3-4 рубля, помидоры 3-4 рубля, слива – 3-4 рубля, картошка – 1,5-2,0 рубля. Ни в чём себе не отказывая, они в Севастополе на троих истратили 770 рублей. Море было тёплым, погода – солнечная, как всегда, Севастополь не подкачал.
Знакомый двоюродного брата, работавший в порту, достал Резчиковым билеты  на теплоход „Молдавия”, и Егор с Дианой вовремя поспели в Одессу, где с 7 по 9 августа оргкомитет организовал встречу выпускников по случаю 30-летия со дня окончания института. У входа в институт бывших выпускников встречали активисты, раздававшие им нагрудные визитки из белого картона, на которых была отпечатана фраза „Это – я -…..”, где надо было написать фломастером свою фамилию.
Оказалось, что за прошедшие годы очень многих, с первого раза, узнать было невозможно. А многих сокурсников уже и не было в живых, и их память, прослушав траурный список, почтили минутой молчания. Долго строились бывшие сокурсники перед главным входом в институт, выбирая, кто с кем хочет стоять рядом для традиционного фотографирования, обменивались последними известиями на тему, у кого сколько детей, и куда они поступили учиться. Некоторые, как Резчиковы, приехали с внуками.
Как выяснилось чуть позже, после первой рюмки, ресторан „Братислава”, где отмечали встречу, обладал только одним достоинством: он был расположен на углу улиц Дерибасовской и Карла Маркса. Бывшие сокурсники, даже не претендующие на звания гурманов, кухню ресторана оценили чисто по-одесски: „чтоб сильно «да», так совсем – «нет»”. Правда, выпускников-юбиляров это особо не смутило: музыка гремела громко, события и занимательные истории из прошлой весёлой студенческой жизни вспоминались ещё громче, в водке и вине недостатка не было.
В Одессе, как и в прошлом году, они разместились в комнате матери, в которой всё осталось по-прежнему. Ирина приезжала сюда раз в неделю на ночёвку, и для этого у неё была веская причина: её сын Алексей планировал закончить службу в армии и возвратиться в Одессу. В своё время он закончил в Одессе артиллерийское училище, женился на одесситке, дочери моряка загранплавания, и с юной женой уехал к месту службы в группе советских войск в Монголии. Через несколько лет его перевели служить в Алакуртти Мурманской области, возле финской границы.
Борис, его отец, ездил туда поддержать семью сына, как-никак, служба за Полярным кругом мёдом явно не была, длинная полярная ночь – удовольствие маленькое, особенно, если в семье уже двое детей. В общем, собирался Алексей, выслужив при своём звании положенное время, возвращаться на гражданку в родную Одессу, хотя и родился-то сам во Владивостоке.
Ирина хорошо помнила, как после популистского (для Запада) решения Никиты Хрущёва сократить армию на 1 миллион 200 тысяч человек, её мужа Бориса демобилизовали, и они из Владивостока вернулись в Одессу.
Вот уж нахлебались они вдоволь проблем с жильём: и на Тельмана жили, и к тётке Анне на улицу Сакко пришлось уехать после бурной размолвки с отцом, и к бабке Катеринич на улицу Лизогуба затем перебираться в крохотную комнатушку. Если так можно было называть тёмный коридорчик между двумя комнатами, в котором только одна двуспальная кровать и помещалась.
Вот и маялись, и всё ждали, пока, наконец, в районе одесских Черёмушек на улице Варненской удалось получить двухкомнатную квартиру в пятиэтажной  „хрущёвке”. И эта квартира, где одна комната была проходной, показалась им тогда чуть ли не волшебным дворцом. Правда, Борису пришлось хорошо руки приложить, чтобы все двери и окна закрывались, как положено, а сантехника не плакала горькими слезами.
А теперь и её сыну грозили те же самые „удовольствия”, в борьбе с которыми она столько своих сил и здоровья положила! Нет, у её сына с семьёй есть полное право, пока с ним государство разберётся, иметь свою надёжную, хоть и временную крышу над головой, и не где-нибудь и не по чьей-то милости, а в отцовском доме! Отец Сергей Павлович добрые деньги на него ухлопал, когда к двум комнатам ещё две комнаты пристроил: для сына и бабушки Мани.
Со своими двумя тётками она на эту тему поговорила, после чего отношения, конечно, ухудшились. Тётки, естественно, в восторге от будущего приезда Алексея не были. Поэтому Ирина, на всякий случай, вставила в дверь материной комнаты новый замок и раз в неделю приезжала сюда – нести охрану квартирных рубежей. Сейчас она с удовольствием предоставила Егору возможность охранять её права в течение целых двух недель.
Продовольственная проблема в Одессе не ощущалась, всё сглаживал могучий и богатый „Привоз”. И тут цены не „кусались”: картошка стоила 2-3 рубля, арбузы – 1-1,6 рубля, дыня – 2 рубля, „синие” – 2-4 рубля, помидоры – 1-3 рубля, сладкий болгарский перец – 1,2-2,5 рубля. Зато за мясо запрашивали от 20 до 30 рублей, а за копчёное (по Люстдорфской немецкой технологии) – от 35 до 40 рублей. „Сделав базар”, семейство Резчиковых отправлялось на пляж Отрада, и внук уже подпрыгивал от нетерпения от предстоящей поездки на канатной дороге. Стоило это удовольствие тогда всего пять копеек с человека.
19 августа они зашли в гости к Вадику Абомяну на день рождения его сына, которого тоже звали Серёжей. Егор с интересом разглядывал знакомую гостиную. Она почти не изменилась с тех пор, когда он был здесь в последний раз, ещё при живой матери Вадика. Всё так же на стене висел написанный красками портрет Абомяна-старшего в форме капитана военно-воздушных сил, но в углу уже не было рояля, исчез и хорошо знакомый столик, на котором стоял телефонный аппарат. Помнится, рядом с ним лежал толстый справочник с номерами телефонов аварийных служб, различных магазинов, учреждений, заводов, школ, техникумов, институтов, санаториев, больниц, театров, кинотеатров и счастливых одесситов, у которых были домашние телефоны. Школьник Егор, тогда, полистав справочник, обнаружил абонента с фамилией Бык Я.Я. Страница с этим интересным абонентом, была немного потёртой, очевидно, её открывали неоднократно. Вадик, смеясь, сказал своему товарищу:
- Помнишь, как ты пару раз звонил по этому номеру и спрашивает: „Это Бык ЯЯ? Позовите к телефону Корову ТыТы!”. А в ответ всегда получал: „Ты с какого дерева свалилась, макака?”. Ну, а потом нам кто-то сказал, что милиция может выяснить, с какого номера звонили этому Быку, и мы наши шуточки с этим Быком Я.Я. прекратили…
А Егор вспомнил, что когда он возвращался от Вадика, мать всегда его спрашивала:
- А как там брат Вадика, Юрка? Он ещё не женился? Ох, уж, пора ему, пора!
Именинный стол был сервирован по-одесски: были тут и традиционный чернослив, нашпигованный ядрами грецких орехов, и жареные бычки, и соте из „синих”, помидоров, болгарского сладкого перца и кабачков, и сами кабачки, приготовленные особым способом, и знаменитая одесская скумбрия, которая, слава Богу, никуда не исчезла (хотя на Привозе торговки утверждали, что турки Босфор для рыбы перекрыли), и салат-оливье, на который особенно нажимал внук. Разговоры за столом вертелись вокруг последних событий, все чувствовали, что обстановка в стране накаляется. Потом жена Вадика, Марина, отлучившаяся в кухню, где была включена радиоточка, вбежала в гостиную и, к удивлению собравшихся гостей, включила телевизор.
И тут на экране они увидели премьер-министра Павлова, министров Язова (Минобороны), Пуго (МВД), председателя КГБ Крючкова, а также мало известных им Тизякова, Стародубцева и Бакланова. У оратора - вице-президента Геннадия Янаева - заметно дрожали руки, он объявлял о создании Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП), отстранившего президента М.С.Горбачёва от власти в связи с его физической неспособностью руководить страной.
Предстоящее подписание нового Союзного договора рассматривалось верхушкой ГКЧП как попытка ликвидировать Советский Союз. В связи с этим в Москве объявлялось чрезвычайное положение со всеми вытекающими последствиями: деятельность всех политических партий и организаций приостанавливалась, митинги, демонстрации и забастовки запрещались, отдельные газеты и журналы временно закрывались.
У всех гостей на лице застыл немой вопрос: чего же ожидать завтра? И великолепный десерт ели молча, обмениваясь лишь изредка короткими вопросами и ответами.
- Вы завтра в Киев уезжаете? - спросил Вадим Егора, и когда тот кивнул головой, продолжил, - Позвони нам, как там у вас обстановка, что увидел своими глазами!
Встречавшая их на киевском вокзале Марина сказала, что в стране произошёл наглый антигосударственный переворот, Горбачёв находится под домашним арестом в крымском Форосе. Во главе заговора – КГБ и ЦК КПСС. В стране – общее негодование и одна надежда на Ельцина и союзные республики.
Закрыты газеты „Московские новости”, „Комсомольская правда”, короче, все, кроме „Правды”, „Известий”, „Труда”, „Советской России” и „Московской правды”. Отрезано от эфира Российское телевидение, в Москве – чрезвычайное положение, армия давит народ БТРами, по первой программе всесоюзного телевидения всё время крутят балет „Лебединое озеро”.
В Москву была введена бронетехника, московские либералы стали группироваться вокруг Бориса Ельцина, который, взобравшись  на танк Таманской дивизии (не иначе, как по примеру Ильича, поднявшегося на броневик, в апреле 1917 года), бросал в толпу гневные речи, обвиняя членов ГКЧП в попытке государственного переворота. Его поддержало правительство РСФСР. Нерешительность членов ГКЧП в проведении активных действий, самым естественным из которых был бы арест Ельцина и наиболее одиозных лиц из его окружения, привела к тому, что их выступление провалилось.
В давке и неразберихе в тоннеле на Садовом кольце были задавлены воин-афганец Дмитрий Комарь, архитектор кооператива „Коммунар” Илья Кричевский, экономист предприятия „Иком”, сын контр-адмирала Владимир Усов. Им скоропостижно-посмертно были присвоены звания Героев Советского Союза „за мужество и гражданскую доблесть, проявленные при защите демократии и конституционного строя СССР”. Состоявшиеся вскоре похороны, показанные по каналам центрального телевидения, своими сценами напоминали фильм „Соломенная шляпка”: перед похоронами погибших в течение нескольких часов возили по разным районам Москвы с непонятно какой целью.
А Резчикову вдруг вспомнился роман „Ключ” Марка Алданова, который кончался естественным выводом: что толку добиваться истины в раскрытии убийства одного человека, хоть и явно плохого по натуре, когда страна была на пороге ужасов гражданской войны, где счёт погибшим уже пойдёт на сотни и сотни тысяч?
Так и с августовскими событиями в Москве: вскоре, в нагрянувшей смертоносной беде, никому уже не будет никакого дела до тех трёх героических покойников, за смерть которых бубнили свои соболезнования и извинения родителям и Горбачёв, и Ельцин.
И понеслось: крах сторонников ГКЧП, выступление которых уже назвали путчем, освобождение Горбачёва, за которым в Крым слетал лично вице-президент России, герой афганской войны Александр Руцкой, арест заговорщиков, крах КПСС и СССР, кадровые решения и новые лица у руля управления государством.
Началось то, о чём потом долго писали и искали виноватых, подозревая, что сотворилось всё это не без участия Горбачёва, который научился делать вид, что он тут ни при чём. Будь то Баку, Тбилиси или Вильнюс – ни о чём он ни слухом, ни духом, тут и близко не был. Мол, это всё расплодившиеся политические авантюристы и гнусные провокаторы виноваты.
Послушав вечером  по радио одну такую дискуссию, которую транслировала БиБиСи, Егор позвал жену, которая в пятый раз собиралась закончить разговор со своей подругой на тему продовольственного дефицита:
- Диана, ты меня спрашивала, мол, как по поводу ГКЧП отреагировали в Клубе „ДС” „Литературки”, которую я сегодня с трудом разыскал в газетном киоске возле станции метро на Крещатике…. Так вот, слушай: то ли читатель, то ли штатный юморист газеты Ю. Шанин,  тиснул такие четверостишия:
 
Аналогия
Наш добрый и доверчивый генсек
Себя врагами окружил по сути…
И Цезарь был неглупый человек,
Но даже он, увы, ошибся в Бруте!
Не было бы счастья…
Событий грустных проведя анализ,
Запишут современники в анналы:
Нам повезло, что путчем увлекались
Партбонзы, а не профессионалы!

- И это – всё?
- Нет, а вот дальше, некто П. Неронов – надеюсь, что он не имеет никакого отношения к римскому Нерону – в заметке Охота на ведьм негодует: - Как нам сообщили любители песни г. Пупска, местные власти, своевременно  осудившие путч, запретили  известному певцу Вячеславу Малежику исполнять песню „ПоПУТЧица”.
- Да, кое-кто теперь будет не прочь свести счёты со своими недоброжелателями. Ведь говорили же дальновидные люди, что эта перестройка закончится перестрелкой!
- Тут прямо уже диспут разворачивается! С темой: А вдруг опять? Не пойму только, это шутка или серьёзно?…Как пишет „Вечерняя Москва” от 23 августа с.г. - „Помиловать членов ГКЧП и выслать их в Швейцарию. где находился в  эмиграции Ленин – такое предложение, выступая на Международном конгрессе соотечественников, выдвинул приехавший из Австралии социал–демократ Вадим Егоров”. А дежурные цитатчики „Клуба ДС” О. Иванова и В. Волин отвечают на это такими стихами:
Мне мысль одна терзает душу,
Мерещится тот страшный миг –
Когда они, домой вернувшись,
Залезут вновь на броневик… .
В одной из молодёжных газет августовским событиям была посвящена такая карикатура: сидя в полосатых шезлонгах, морем любуются мужчина с женщиной, и та говорит:
- „Миша! Ну, с кем ты работаешь? Они даже переворота  сделать не могут!”.
И Егор под впечатлением всех происходящих событий написал заявление о выходе из партии, членом которой он состоял четырнадцать лет...
Почти через четверть века, в канун своего 70-летия Геннадий Бурбулис, наиболее загадочный политический деятель постсоветской России, которого называли „серым кардиналом”, поведает изданию „Московский комсомолец” следующее:
„20 августа в Москве должно было начаться подписание союзного договора, подготовленного в ходе Ново-Огаревского процесса. Он должен был способствовать эволюционному преобразованию Союза в современное государство. Определив ещё 2 августа 1991 года эту дату, Горбачёв берёт отпуск с 4 августа и уезжает в Форос. На аэродроме он выслушивает своих соратников, которые убеждают, что нужно не подписывать договор, а вводить чрезвычайное положение.
- «Попробуйте, но у вас ничего не получится...», — как бы невзначай говорит Михаил Сергеевич.
Чрезвычайное положение, введенное 19 августа с тихого благословения Горбачёва, продержалось всего три дня, но этого хватило, чтобы раз и навсегда потерять исторический шанс на спасение Союза. Я назвал эти три дня «политическим Чернобылем». После него, к огромному нашему огорчению, уже не осталось места ни для СССР, ни для его президента Горбачёва, который уже ничем не управлял. Тогда на первый план в РСФСР вышла наша команда во главе с Ельциным, в других республиках — их руководители”.
Начался развал Советского Союза – вслед за Литвой, Латвией и Эстонией, о своей независимости объявила Украина: 24-го августа, в 419-ю годовщину „Варфоломеевской ночи”, был принят „Акт провозглашения независимости Украины”. Правда, многоопытный партийный деятель Кравчук молчал „как рыба об лёд” до тех пор, пока не увидел, чем дело закончилось, и кто оказался в победителях. И уж тут-то он дал волю своему красноречию, обрушившись и на заговорщиков, и на СССР…
В газете, где в правом верхнем углу листа размещался эпиграф: „Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке!” (кажется, это были слова Булата Окуджавы), можно было прочесть то ли совокупность эпиграмм, то ли целую стихотворную поэму на тему современной политической жизни страны:

Наше время – время ренегатов,
Торжества для всех мастей Иуд,
Под личиной новых „демократов”
Тихой сапой фюреры идут.
Разжигают пагубные страсти,
Всех измерив пятою строкой,
Раздирают Родину на части,
И к черте толкают роковой!
Муж архивный, бывший Пинкертон,
Экс-прораб Ипатьевского дома
Выжимают похоронный звон
Из „Курантов” мэра-эконома.

- Для тех, кто не понял, - заметил Егор, прочитав эти строки и взглянув на Диану, внимательно слушающую его, - объясняю: подразумевается экс-строитель Борис Ельцин, который, будучи первым секретарём Свердловского обкома партии, дал команду снести, тёмной ночью, бывший дом купца Ипатьева, где была расстреляна царская семья. А „Куранты” – это газета, издаваемая мэром Москвы Гавриилом Поповым.
- Мне всё ясно, читай дальше!

Генерал-расстрига КГБ,
Проиграв коллегам Джеймса Бонда,
Подсчитал, что выгодой себе
Будет своевременная Фронда.

- И ежу понятно, что здесь имелся в виду генерал КГБ Олег Калугин, игравший сначала роль демократа - оппозиционера, а потом сбежавший в США, - уверенно заявила Диана..

Трём популистам пыл не занимать,
Мозги промывши зрителям на славу,
С вершин Совета жаждут помыкать,
Пробравшись в депутаты „на халяву”.
Когда им нужно – прут в КПСС,
Иль, как трусЫ, меняют убежденья,
И плюрализм возносят до небес,
Вещая „Взгляды” своего движенья.

- Мне кажется, что это не совсем, наверно, справедливое обвинение в адрес группы телеведущих популярной программы „Взгляд”, ставших депутатами Верховного Совета России! – промолвил Егор и продолжил чтение:
.
Из глубин архивной пыли
Вылез нео-Милюков,
И чтоб все мы лучше жили,
Он Союз взорвать готов.

- Ну, это точно - историк Юрий Афанасьев, один из лидеров самых ярых оппозиции! Давай дальше!

Устав от строек и от мата,
Герой труда подал пример,
И стал пупом парт-аппарата
Тот Нью-Ильич, но в ДПР.

- Тут лягнули, похоже, Николая Травкина, некогда известного строителя – неуверенно произнёс Егор. – пресса когда-то  захлёбывалась, описывая его трудовой героизм при строительстве московских „хрущёвок”

Кумир отца – Давид-Строитель,
Что царство Грузию сплотил,
Сын - „демократ” и разрушитель-
Цхинвали кровью обагрил.

- Тут не ошибёшься, это Звиад Гамсахурдиа, сын известного грузинского писателя Константина Гамсахурдиа, автора романов „Десница великого мастера” и „Давид Строитель”. – тоном знатока произнёс Егор. – Должен сознаться, что роман про Давида я так и не смог прочитать до конца…Скучноватым он мне показался. Уж если говорить о грузинской литературе, то „Гвади Бигву” читать было гораздо интересней…
- Никогда о такой книге не слышала… А кто его автор?
- Писатель Лео Киачели, и пишет он, с известной долей юмора, о том, как нищий и бесправный кавказский человек обретает честь и достоинство, преодолевая в новых условиях, во время коллективизации, позорные пережитки прошлого. На этой книге он и сделал своё имя, я про писателя говорю. А уж с „Великим Моурави” Анны Антоновской этого Давида и рядом не поставишь! Так, что тут дальше? Ага, вот такое:
   
Чюрлёнса отправив на покой,
Играют музыканты новый такт:.
С протянутой, свободною рукой
Канючат по миру на прибалтийский пакт.
 
- Всё ясно, это про профессора музыки Ландсбергиса, лидера новой Литвы. Даже я знаю! – угадала Диана. – До сих пор помню, как мы с тобой в Каунасе слушали  „Полонез” Огинского и кантату Чюрлёниса, исполняемые колоколами на старинной башне. Это когда ездили по турпутёвкам в Литву.
- Читаю про следующего „героя” нашего времени:
 
Он у японского микадо
Безбедно прожил весь застой,
Писал, вещал лишь то, что надо,
Во славу партии родной.
О дерзких наглых притязаньях
На наш родной Курильский край,
Как жмёт на совесть и сознанье
Японский наглый самурай.
Теперь же наш очкастый Вова
Поёт уж с голоса другого,
И сам тому безмерно рад:
Ведь сразу видно – дерьмократ!

- Ну, это уж точно намёк на журналиста Владимира Цветова, много писавшего о Японии, автора книги „Пятнадцатый камень сада Рёандзи” Книга его мне понравилась, а вот сам он, оказывается, в большие демократы теперь подался! – с горечью сказала Диана. – Всё течёт, всё изменяется.

Да, муж её имел заслуги,
И в жизни нашей был герой,
Но это ль повод для подруги,
Зудить, как старый геморрой?
То ей Союз – как гвоздь в диване,
То председательский пиджак,
То, мол, не так ведут славяне
Себя, а надо – так!

- Диана! Сразу понятно, что это Елена Боннэр, вдова академика А. Сахарова. Я помню, что во время заседания Съезда народных депутатов, она, ни с того, ни с сего, вдруг сделала бестактное замечание председательствующему Лукьянову по поводу его пиджака. И чем только ей этот пиджак не угодил? Ума не приложу!
- Правильно, ум в другом месте понадобится!

Кормился „Вокруг смеха” гран-поэт,
„Косматый облак”, задевая коком,
Вдруг сделал в прозу ловкий пируэт,
Став демо-критиком и лже-пророком.
 
- Ну, очень уж это тонкий намёк на поэта Александра Иванова, автора пародий на стихи многих поэтов. Его пародии, как ты помнишь, не только на 16-ой странице „Литературки” можно было прочитать, но и услышать в телепередаче „Вокруг смеха”. Если я не ошибаюсь, „Косматый облак” – строчка из стихотворения Валентина Сидорова „Высокий звон”, пародия на которое принесла А.Иванову всесоюзную известность. Да и Сидорову, ранее неизвестному, тоже. – констатировал Егор.
 
Мотался мэр по заграницам,
Кишка на это – не тонка,
Пусть подождёт его столица,
Пока устроит он сынка.
Гавриил – большой проказник,
Демократ и либерал:
На любимый Женский праздник
Взял и попросту наср*.л!.

- Это про Гавриила Попова, московского мэра. Да, помню, как ты возмущался, что этот мэр „прославился” тем, что отменил в Москве празднование Женского дня 8 марта! – воскликнула Диана. – Никак не пойму, почему его московские бабы не порвали в клочья, как Тузик тряпку?

Фехтовальщик, в старческом уме,
Переврав события и взгляды,
Кувыркаясь в собственном дерьме,
Отмывает прежние награды.
Принимая нас за детский сад,
Сказки нам рассказывает бойко,
Как рискуя, много лет назад
На Руси готовил перестройку.
Как с нейтронной бомбой воевал
(Почему-то спрятавшись за маму),
ВПК заморский напугал,
До смерти, создав антирекламу.
Угождал правителям живым
(Не забыв поздравить в именины),
Пачкал словом гаденьким своим
Их уже потом, после кончины.

- Егор, что-то я не пойму, - удивилась Диана, - какое отношение ко всему этому имеет какой-то фехтовальщик, ведь похоже, что газета имела в виду поэта Евгения Евтушенко.
- Да, сплошная непонятная умственность какая-то! – согласился Егор. – Пусть другие её разгадывают. Вот и последнее:
 
Он блещет гранями ума
По поводу и без,
Хоть у него тех граней – тьма,
Но всё ж попутал бес:
Премьера принялся шпынять,
Как Моська-дуэлянт,
Мол, Родину хотел сменять
На безделушки АНТ.
 
- Вроде бы шпыняют скандально известного телеведущего Сергея Доренко, но при чём тут кооператив-пионер  АНТ – Автоматика-Наука-Технология? – недоумённо пожал плечами Егор. - Ладно, литературный семинар окончен, и можно идти спать…
 
37
Как потревоженный базар бурлил украинский парламент при торжественном внесении в зал заседания жовто-блакиного прапора. В Киеве везде только и слышно было о деполитизации и департизации МВД, КГБ и прокуратуры, людей, выходящих из здания ЦК КПУ, уже подвергали унизительным обыскам. При повторном голосовании в Верховной Раде было принято решение о прекращении деятельности партий на предприятиях.
В Москве бывшими воинами - „афганцами” началось блокирование главного здания КГБ на Лубянке. Последовали и первые жертвы: 24 августа покончил жизнь самоубийством советник Президента СССР маршал Ахромеев, а за ним последовала загадочная смерть управляющего делами ЦК КПСС Кручины. В отставку подали члены президиума съезда народных депутатов Лукьянов и Борис Олейник, а также главный редактор журнала „Огонёк” Виталий Коротич, генеральный прокурор СССР Трубин и руководитель группы советников ЦК КПСС Фёдор Бурлацкий.
В конце августа правительство СССР отправили в отставку, было заявлено о предоставлении независимости  Литве , Эстонии и Латвии,
Свердловск снова стал Екатеринбургом, а шестого сентября с подачи Анатолия Собчака, призывавшего съезд народных депутатов перезахоронить Ленина на Волковом кладбище Ленинграда в соответствии с его завещанием, сама северная столица была переименована в Санкт-Петербург, а область так и осталась Ленинградской.
В середине сентября, всё-таки надеясь положительно решить финансовые вопросы разработки комплекса „Трапеция”, Егор с Карповским побывали в Белгороде на совещании руководителей областных предприятий отрасли, что устраивал главк-заказчик.
Карповский рассказал там об основных направлениях работ института, но особого интереса у эксплуатационного персонала этот доклад не вызвал. Тут каждый день вокруг такое происходит, что не знаешь, что завтра с тобой будет, не до новинок техники и технологий.
Пришлось киевлянам довольствоваться тем, что поселили участников в самой хорошей гостинице, которая, конечно, называлась „Белгород”, и пригласили участвовать во всех предлагаемых экскурсиях. Так побывали они на Прохоровском мемориале, где в 1943 году произошло самое грандиозное танковое сражение. А заглянув на местный рынок, смогли убедиться, что голод Белгороду не грозит.
Через месяц главк сделал следующую попытку найти источники финансирования ведомственной науки, и Егор с несколькими начальниками отделов очутился в Петрозаводске, где в производственно-территориальном объединении ПТО-23 рассматривался проект плана научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ (НИОКР) отрасли на будущий год. Имелось в виду, что работы, заинтересовавшие ПТО, смогут быть, частично или полностью, профинансированы за счёт их ресурсов.
Командировка для Егора чуть не сорвалась из-за его головотяпства: в местном универсаме он умудрился потерять свой бумажник, в котором были паспорт, командировка и 300 рублей. К обеду следующего дня администрация универсама торжественно вернула ему бумажник – он был вброшен в ящик жалоб и предложений. Денег в нём уже не было, но всё остальное осталось – и паспорт, и командировка. Егор даже успел достать авиабилет на самолёт до Ленинграда, оттуда все киевляне поездом добирались до Петрозаводска.
В город на берегу Онежского озера съехалось много знакомых Егору сотрудников из центрального института отрасли и его отделений, прибыла также  большая группа специалистов из ленинградского НПО „Дальняя связь” У всех были одни и те же проблемы – где достать деньги для продолжения своей научно-технической деятельности.
Три дня работы показали, что с деньгами везде туго, и результат был тот же, что и в Белгороде. Приходилось утешаться тем, что участникам совещания организовали экскурсию по городу, а в субботний день на юрком пароходике свозили в Кижи. Правда, в двадцатых числах октября в этих краях было довольно холодно, и экскурсантам пришлось напяливать на себя все одежды, которые у них были.
Но Кижи, безусловно, заслуживали внимания: это был настоящий музей архитектурных шедевров, построенных из дерева. Говорили, что русские плотники-умельцы всё это построили без единого гвоздя.
Главное внимание привлекала церковь Преображения Господня с её знаменитыми 22 головками, делавшими церковь похожей на дружную семью грибов-опёнков, усевшихся на пенёчке. Впечатлял её иконостас из 102 икон. Соседствовали с ней девятиглавая Покровская церковь и шатровая колокольня. Правда, многие церкви уже сильно нуждались в реставрации и специальной защите от воздействия окружающей среды. Ну, а уставшим экскурсантам преодолевать неприятные погодные явления, с мелким дождиком и пронизывающим ветром, успешно помогали заранее захваченные бутылки водки.
Ознакомился Егор в Петрозаводске и с местным рынком: на нём было полно грибов всех видов и клюквы, ведро которой стоило 90 рублей, включая посуду. Но можно было договориться и за две бутылки водки. Мясо здесь стоило 25-30 рублей, яблоки – 15 рублей, груши – 10-12 рублей.
В магазинах по талонам в месяц выдавали 2 банки рыбных консервов на человека, словно море здесь было за тридевять земель. Егор после некоторых колебаний купил на базаре ведро клюквы, и теперь ему предстояло с этим багажом тащиться чуть ли не 2 тысячи километров. Но уж больно хороша была эта клюква, крупная ярко-красная, глаз не отведёшь!
На прощанье гостеприимные хозяева устроили банкет, закрыв ресторан гостиницы, где работало совещание, на спецобслуживание. И Егор с большим сожалением через час вынужден был покинуть развеселившуюся компанию, так как спешил на поезд, отвозивший его в Ленинград.
Уже сколько раз приходилось ему вот так вставать и покидать накрытый стол, и, дожёвывая самый вкусный кусок или отрываясь дома от самого интересного момента на экране телевизора, хватать свои вещи и мчаться на вокзал в очередную командировку. Приходилось спешно уходить и с банкета по поводу защиты кандидатских или докторских диссертаций, и со свадебного пира, и с торжества по случаю дня рождения, другого семейного или государственных праздников. Но что поделаешь – служба!

39
В последний день октября, едва Диана закончила обстоятельный разговор со своей  приятельницей о прошедшем педсовете, в квартире снова раздался телефонный звонок. Она сняла трубку и услышала голос, который показался ей знакомым:
- К вам дозвониться тяжелее, чем в Мавзолей!
- Наверно, там ещё нет городского телефона, - осторожно ответила она. - Да, я, слушаю! А кто это? – спросила она. – Саша? Теперь узнала… Здравствуй! Ты откуда звонишь? Ты здесь, в Киеве? Да, понимаю, гостиница „Турист”, в Дарнице…Да, можем подъехать… Хорошо, до встречи!
Она положила трубку и повернулась к Егору, который за письменным столом просматривал материалы Международной организации:
- Звонил Саша, Асин муж. Он здесь в Киеве, живёт в гостинице „Турист”, в Дарнице, хочет нас и Марину с Юрой видеть у себя в 19 часов, номер его комнаты 519. Я сказала, что мы будем…
С Мариной и Юрой они встретились на платформе метро и двинулись к гостинице, находившейся рядом со станцией. Ответив на вопрос портье „К кому вы идёте?”, они поднялись на лифте на пятый этаж, разыскали нужную комнату и нажали кнопку звонка. Дверь открыл Александр, которого они последний раз видели 14 лет тому назад.
Он, конечно, изменился: в густых чёрных волосах, ничуть не поредевших, проблёскивала седина, фигура казалась более высокой и массивной, на лбу появились две глубокие морщины, но лицо его излучало солидность и уверенность в себе. Доброжелательным взглядом он внимательно оглядел Диану с Егором, задержался на Марине и Юре, потом приветливо поздоровался и пригласил к столу. Там гордо возвышалась початая бутылка водки „Smirnoff” с красной этикеткой, вокруг неё на тарелочках расположись бананы, апельсины и бутерброды с сырокопчёной колбасой.
Когда все расселись на диване и удобных креслах, герр Александр передал Диане персональный привет от её сестры Аси и приступил к раздаче подарков, уложенных в фирменные блестящие пакеты, похожие на те, которые Егор в большом количестве привозил из Женевы на сувениры. Затем начались взаимные расспросы на тему „кто и как живёт”, но больше, конечно, рассказывал герр Александр.
Да, жизнь у него, Аси и сына, которого в Германии решили звать не по деду, а по отцу – Александром, или по-домашнему - Ариком, налажена хорошо. У него - свой трёхэтажный дом, на первом этаже которого размещается собственная стоматологическая клиника, у каждого из них есть автомашина, конечно, немецкая. От пациентов нет отбоя, наверно, уже каждый десятый житель в городе Зике откусывает свой шмат мяса зубами, которые поставил ему герр Александр. Побывали они с Асей всюду, и в Италии, и в Испании, и во Франции, и в Америке. Обычно отдыхают в сентябре, жаркая погода уже не для них.
- Ну, а всё остальное вы, надеюсь, сможете увидеть сами, - сказал он, - когда к нам приедете. Я слышал, что теперь у вас уже не надо получать для этого характеристику от партийной организации и разрешение из КГБ. Помню, что хорошо меня тогда помудохали в партбюро поликлиники на Подоле, когда я в Болгарию собрался…
Дальнейшие разговоры велись уже за столом, где вновь обретённый родственник показывал цветные фотографии своего дома, автомашин, их с Асей фото у входа в нью-йоркский отель „Рэдиссон” и у подножья Эйфелевой башни в Париже. Он активно наливал гостям знаменитую водку, провозглашал тосты за благополучие и здоровье, и угощал выставленными на стол деликатесами. Не удержавшись, герр Александр показал гостям, ошеломлённым полученной информацией, свои дорогие часы, запонки, дал потрогать сверхмодный галстук, продемонстрировал, что по всей его роскошной рубашке, выполненной на заказ, выткано имя „Alexander”.
На прощанье он пообещал выслать приглашения для получения визы в Германию. Широким жестом богатого родственника, вытянув из модного пиджака роскошный бумажник, он вручил Диане и Марине по синеватой „пианистке” – купюре в 100 немецких марок, где на парадной стороне была изображена композитор и пианистка Клара Шуман, а на оборотной – рояль с поднятой крышкой.
Подавленные всем увиденным и услышанным, гости покидали гостиницу, при этом между Дианой и Мариной в лифте возникла ссора, причину которой Егор не понял, а вникать в подробности у него не было и никакого желания. На платформе метро Диана и дочь даже разошлись подальше друг от друга, а Егор с Юрой недоуменно пожимали плечами.
Да, не каждый день приходится иметь дело с зарубежными богачами, и не так-то просто возвращаться потом в свою обыденную жизнь, которая в последнее время выделывает такие странные пугающие пируэты…
Тем временем положение в стране всё больше усложнялось. Шестого ноября Борис Ельцин запретил деятельность КПСС, её имущество подлежало конфискации. Седьмого ноября впервые Украина не отмечала этот „красный день календаря” как государственный праздник, были просто два дополнительных выходных дня, но без парада, красных флагов и салюта. Ситуация в стране становилась всё хуже и хуже. Очереди за хлебом становились всё длиннее, полки магазинов – всё пустее, а разговоры всё затейливее:
- Магазины наши полны суверенитета от всех товаров!
- Ой, не говорите! Сплошная дерьмократическая пустота на месте прежнего Союза!
- Мой свояк говорит, что Горбачёв – величайший реформатор Союза… в пользу Запада!
- И что, по-вашему, может улучшиться в нашей жизни? Наверно, только погода, да и та не раньше весны….
- В общем, очутились мы среди здесь и между там…
- Да, от культа личности перешли к культу наличности! Ну и житуха настала…
- Не пойму, почему при замене одних прохвостов другими, нужно ещё остаться без колбасы?
- Всё орали, что в сберкассах слишком много денег лежит, и они давят на рынок. Мол, всё зло в деньгах. А я так думаю, что деньги – не зло! Зло так быстро не кончается!
- Да, власть портит человека, а безвластие – народы….
Четырнадцатого ноября семью, теперь уже независимыми, государствами, в числе которых были Россия, Белоруссия, Киргизия, Казахстан, Таджикистан, Туркмения, Азербайджан, был подписан Договор об образовании Союза Суверенных Государств (ССГ). На Северном Кавказе тем временем ситуация приобретала всё более угрожающий характер для единства России.
Украина решила не рыпаться и дождаться первого декабря, в этот день, одновременно с президентскими выборами, проводился всеукраинский референдум, на котором надо было ответить на вопрос: „Подтверждаете ли Вы Акт провозглашения независимости Украины?”.
Перед референдумом вышло следующее обращение Верховного Совета Украины:
Независимость Украины означает, что наша промышленность будет работать на потребности людей, а не обслуживать сверхдержаву.
Независимость Украины, учитывая, что республика производит 5 процентов мировой продукции, а её население составляет всего 0,8 процента жителей земли, означает повышение благосостояния каждого гражданина.
Украина переживает нелёгкое время. Ибо на протяжении многих лет бывший центр выделял Украине не более 13 процентов капиталовложений, забирая из неё вдвое больше в виде разной продукции. Нашей электроэнергией, нашим сырьём, изделиями торговали за границей, а Украина ничего от этого не имеет. Поэтому у нас основные производственные фонды износились, не развито производство товаров народного потребления, запущена социальная сфера. Покончить с подобной практикой, исправить положение может только независимая Украина. И это – в интересах всех граждан, всех наций в Украине.
Украина – на первых местах в бывшем Союзе по производству на душу населения зерна, сахара, мяса, растительного масла, молока, чугуна, стали, проката, труб, станков и т.д. Следовательно, при разумном хозяйствовании у нас будет хлеб и к хлебу, и соседям будет, что предложить.
Нам также есть, за что покупать то, чего мы не производим или чего нет уже в наших недрах. При этом мы только в независимой Украине получим реальную возможность уменьшить техногенную нагрузку на природу, которая ныне в 6-7 раз превышает среднюю в бывшем СССР, что наиболее ярко указывает на безответственную эксплуатацию Украины ведомствами бывшего центра.
Уважаемые соотечественники!
Скажем „да” независимой Украине, колоссальные богатства которой отныне будут работать на каждого из нас.
Скажем „да” независимой Украине, чтобы не засыпать и просыпаться с мыслью о возможном новом Чернобыле.
Все, кто желает благоденствия себе, своим детям и внукам, - скажем „да”  независимой Украине, которая не об изоляции мечтает, а о равноправии.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ НЕЗАВИСИМАЯ УКРАИНА – ДОБРЫЙ ОБЩИЙ ДОМ ДЛЯ ВСЕХ СВОИХ ГРАЖДАН!
ПРЕЗИДИУМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА
УКРАИНЫ
После подсчёта голосов было объявлено, что на референдуме положительно на этот вопрос ответило около 90% жителей Украины. Проверять эти данные никто даже не стал – считали голоса те, кто для этой „незалэжности” мостил столбовую дорогу. Меньше сего голосов (около 55%) было получено в Крыму и Севастополе. Первым президентом страны стал Леонид Кравчук, бывший ранее 3-м секретарём ЦК КПУ, партийным „вождём”, отвечающим за вопросы идеологии. За него было отдано 60% голосов.
Егор с Дианой считали, что своё отношение к вопросу о независимости они чётко выразили, сказав „Да” 17 марта текущего года. Поэтому они проголосовали против  новой постановки вопроса. Потом они гордились тем, что поступили именно так, не побежали, как стадо, за обещанным кормом, не поддались на демагогические агитки Президиума ВСУ, которые оказались дутым  мыльным пузырём.
Но об этом Резчиковы уже предпочитали не распространяться: наступали явно другие времена, где признавались совсем другие ценности, отличающиеся от тех, на которых они были воспитаны.
На работе уже было известно, что на митинге во Львове националистами был зверски избит Валерий Синяев, работник конструкторского бюро львовского завода, где выпускалась аппаратура ТВР. Синяеву, талантливому инженеру, было поручено возглавлять в КБ группу сопровождения аппаратуры на заводе. А поплатился он за свои высказывания в споре с молодыми бандеровцами.
Деньги падали в цене, а купить было нечего. По совету и рекомендации Нины, дочки Люды Мирошник, Диана купила 100 долларов США, заплатив за них неслыханную, для неё, сумму - 800 рублей.
Потом по примеру Тамары Каминской, которая стала приобретать картины, Диана купила картину „Пионы” кисти киевской художницы Сенчило. Теперь новое высокохудожественное полотно в классической раме соседствовало с картиной в раме, совсем обыкновенной, которую им продала вдова одесского художника Фурсе. Изображала она одесский двор, где вырос Егор, у картины, безусловно, была положительная аура, и смотреть на неё можно было долго-долго.
Неожиданно из Праги позвонила старая подруга Дианы - Лариса Кручникова, которая училась с ней и Егором в институте до третьего курса и тогда носила фамилию   Вакулина. Она сообщила , что её муж работает в посольстве Чехословакии торговым представителем, живут они в Праге, куда Лариса и приглашает приехать Диану.
На семейном совете было решено, что Диане уже пора показаться за границей, тем более, что она из Союза ещё ни разу не выезжала. Хорошо, что дочь, которая с мужем к тому времени протоптала торговую дорожку в Югославию, откуда привезла для отца и матери приглашение, оформленное по всем правилам. Правда, ни в какой Нови-Сад к господину Любомиру Брашичу Резчиковы ехать не собирались, а с помощью этого приглашения они сумели довольно быстро оформить заграничные паспорта.
Когда этот процесс только-только „пошёл”, и за границу устремилось не так уж много народу, в Госбанке на Крещатике можно было даже приобрести небольшую сумму валюты, предъявив загранпаспорт и вызов. Потом эта лафа закончилась, а „чёрный рынок” валюты был ещё в зачаточном состоянии. Егор даже решил, что в следующую командировку в Женеву он ничего покупать не будет, а всю валюту привезёт домой. Неважно, будут ли это доллары, или франки, когда приспичит – сообразим!
Перед тем, как ехать в Прагу, Диана позвонила своей сестре в Германию и рассказала о своей будущей поездке за границу к институтской подруге. Она уже поговорила с ней по телефону сразу после визита в Киев её мужа. Сёстры вновь налаживали связи, оборванные 14 лет назад.
Старшая сестра подробно расспросила, к кому, когда и каким поездом едет Диана. Немного подумав, она сказала, что, скорее всего, если ничего экстраординарного не случится, то они с Сашей постараются приехать на встречу с ней в Прагу. Диана перезвонила своей подруге, рассказала о разговоре с сестрой и, прихватив с собой 100 долларов и „пианистку”, села на поезд Москва-Прага и отправилась в своё первое заграничное путешествие.
На пражском вокзале её встречали и Саша с Асей, и Лариса с мужем, причём, мужчины, не будучи знакомыми, по какому-то наитию, узнали, что они встречают одного и того же пассажира. Когда отзвучали приветственные поцелуи и разомкнулись жаркие объятия, а сёстры, расплакались, сожалея, что их бедная мать так и не дождалась, когда они, наконец, встретятся снова, герр Алкександр взял дело в свои руки. С Володей и Ларисой, с которыми он уже успел подружиться, Александр договорился, что первые три-четыре дня Диана поживёт с сестрой в гостинице, где одноместный номер ей был уже заказан. Ну, а потом, после отъезда их в Германию, они вернут Диану её подруге.
Так и порешили, и Диана окунулась в мир европейского комфорта, с его фруктовыми йогуртами, о вкусе которых так красноречиво рассказывал ей муж, с разнообразными сосисками, колбасками и прочими мясными деликатесами, с бананами и ананасами, с венскими шницелями и чешскими кнедликами и крученниками.
Они с сестрой ходили по европейским магазинам, и Диана ахала, глядя на то изобилие товаров, от которого голова просто шла кругом. Вечером в гостинице сестра и её муж терзали Диану вопросами о том, что же сейчас творится на Украине. Выслушав её  невесёлые описания обыденной жизни, Александр утешал свою родственницу:
- Да я тебя уверяю, что у вас скоро всё наладится. У вас же страна, по площади и по населению такая, как Франция, и земли плодородные. Скоро без всех этих дармоедов в Средней Азии и на Кавказе заживёте не хуже Франции!
- Вот поверь мне, Саша, - возражала ему Диана, - что тут ничего путного от этой незалэжности не получится! Вот увидишь! Долго ждать не придётся! У них же руководящих мозгов нет, всех Россия к себе забирала. Только и могут орать: „Хто з;їв моє сало?”. И ответ у них уже готов: „клятi москалi!”. А чтобы лучше жить, что надо делать? Ясно: „Геть вiд Москви!”. Помяни мои слова: ничего из всего этого хорошего не будет!
Прощаясь при расставании, Ася пообещала сестре, что пришлёт ей приглашение, чтобы она смогла навестить их в Германии. А пока будем поддерживать связь по телефону, благо, международная связь теперь работает, не так, как было раньше.
Оставшуюся неделю Диана прожила у подруги, и та по мере своих сил и знаний знакомила её с Прагой. Утром Володя на машине посольства уезжал на работу, а подруги бродили по городу, присаживались отдохнуть в уютных кафе, где кофе со сливками был так хорош, а миниатюрные пирожные просто таяли во рту. Потом они спешили к обеду, чтобы накормить уставшего Володю, а вечером садились у телевизора посмотреть очередные новости о событиях в Союзе.
Гуляя по вечерней Праге, они заходили в мясную лавку купить что-нибудь на  ужин, и Диана поражалась, сколько здесь было колбас, ветчины, сарделек, шпекачек, сосисок, паштетов и рулетов, какие аппетитные куски мяса свисают с крюков на стене.
Как-то перед самым приездом Володи на обед им пришлось ловить ручную ворону, с которой Лариса приехала из Москвы. Птица выскочила в окно, которое забыли закрыть, и домой возвращаться не желала. Несколько местных мальчишек, живущих в фешенебельном квартале, где находилась квартира Кручниковых, приняли самое активное участие в ловле „враны”, которая из-за повреждённого крыла летать не могла, а только подпрыгивала по зелёной лужайке, спасаясь от преследования. Наконец, она запуталась в садовой сетке, и была возвращена домой.
В один из дней Володя свозил их в Карловы Вары, и Диана осталась в восхищении от этого уютного городка с многочисленными минеральными источниками и небольшой речкой Тёплой. Да, хорошо было бы здесь когда-нибудь отдохнуть и попить лечебную водичку!
По совету Ларисы и при её активной помощи Диана, побывав в нескольких магазинах, выбрала и купила себе знаменитую хрустальную чехословацкую люстру, Этим изделием страна славилась во всём мире. Люстра уместилась в компактной коробке, которую Диана спокойно могла поднять даже своими руками, пострадавшими от полиартрита.
Когда восьмого декабря Ельцин, Кравчук и Шушкевич в Беловежской Пуще совершили государственный переворот, объявив о ликвидации Советского Союза и создании Содружества независимых государств (СНГ), Лариса сказала:
- Ну, всё, эти 3 мерзавца угробили страну! И очутились мы в содружестве независимых голодранцев! Прямо-таки союз нищих и голодных вытанцовывается… Чувствую, что скоро нам с Володей придётся возвращаться в Москву...
- У Ларри Бейнхарта есть такое изречение, - сказал задумчиво Володя Кручников: - „Криминология - это наука, которая изучает преступников, которые попались, преступников-неудачников. Наука, которая изучает удачливых преступников, именуется иначе - политология”. Не понимаю, почему Горбачёв  сразу же не арестовал всю эту троицу,  отнюдь не святую, за государственную измену?
Диана постеснялась спросить, кто такой Ларри Бейнхарт, но с Володей была полностью согласна. Да, наступают такие времена, что пережидать их лучше дома, пора туда возвращаться, чтобы там ни было…
….А спустя год Егор в каком-то журнале наткнулся на статью, в которой было сказано, что самым большим трофеем, когда –либо добытым в Беловежской пуще, был убитый Советский Союз…
Егор узнал, что поезд Дианы из Праги прибывает в Киев утром в 4 часа десятого декабря, как раз на день его рождения. Подарок на именины был, конечно, неплохим, но время прибытия поезда было явно не комфортным: городской транспорт ещё не работает, а с вечера заезжать на вокзал и томиться там четыре часа в душном зале ожидания, тоже было не лучшим вариантом. Такси стоит бешеных денег, которые пригодятся, чтобы ехать с вокзала.
Оставался единственный вариант: в 3 часа ночи топать на вокзал пешком, сначала по улице Мечникова, а потом – по Саксаганского. Вот только какой-нибудь перочинный ножик надо не забыть – на всякий пожарный случай, как говорил Семён Семёнович Горбунков в бессмертной комедии „Бриллиантовая рука”. Слава Богу, что пока ещё не слишком холодно, снегу почти нет…
Так и протопал он пешком до вокзала, стараясь держаться середины мостовой, радуясь тому, что ещё не наступили настоящие морозы, что улицы хорошо освещены, а транспорт почти не беспокоит. Несколько раз проезжал мимо него милицейский патруль на мотоцикле с коляской, но к нему не приставал ни с какими вопросами.
Поезд прибыл вовремя, коробка с люстрой была не слишком тяжёлой, и даже удалось схватить такси, которое с одним почтенным пассажиром ехало в их сторону. А уж дома конца не было рассказам о первом заграничном путешествии Дианы и впечатлениям от него.
Егор после приезда Дианы ещё успел смотаться на 3 дня в центральный московский НИИ на семинар немецкой фирмы „Siemens”, Это была его тринадцатая командировка в этом году, а всего он мотался вне дома 68 дней. Вернувшись в Киев, он узнал, что за время его отсутствия киевский НИИ переименовали: в его названии первым стояло слово „Украинский…”; одесское отделение центрального НИИ решило свою широко известную марку не менять…
Двадцать пятого декабря средства массовой информации сообщили, что Михаил Горбачёв покинул пост президента Советского Союза, который на 74-м году прекратил своё существование.
Философ Александр Зиновьев ещё после странного августовского „путча”, в предвидении более трагических событий, писал:
„Теперь общепринято считать, что «холодная война» закончилась, и что большая заслуга в этом принадлежит Горбачёву и его сподвижникам. Но при этом стараются помалкивать о том, в чём именно заключалась роль Горбачёва. Пройдут годы, и потомки оценят эту роль по достоинству, а именно — как предательство национальных интересов своей страны и своего народа. Я не знаю в истории другого такого случая предательства, который можно по масштабам и последствиям сопоставить с этим.
Вторая мировая война дала немало примеров предательства такого рода, но они просто детская забава в сравнении с тем, что удалось сделать Горбачёву в мирное время. Если бы лидеры Запада назначили на пост главы государства своего собственного политика, он не смог бы нанести такой ущерб своей стране, как это сделал Горбачёв. Он действовал как опытный партийный аппаратчик, со знанием дела используя всю мощь власти, какой обладало коммунистическое государство. …Реальность советской истории после 1985 года такова, что оценка поведения советской власти как предательства по отношению к подвластному населению не вызывает никакого сомнения у объективного наблюдателя”.
Потенциального предателя в Горбачёве философ и бывший советский диссидент Александр Зиновьев разглядел уже давно:
„Ещё до того, как он стал генеральным секретарём ЦК КПСС, он появился в Англии. Он отказался посетить могилу Маркса, и вместо этого отправился на приём к королеве. Меня

попросили прокомментировать этот факт. Я сказал, что начинается эпоха беспрецедентного исторического предательства. Моё предчувствие меня не обмануло”.
И впереди замаячило будущее, которое язык никак не поворачивался назвать светлым. В очереди за хлебом стоять приходилось уже не менее полутора часов, в магазинах – хоть шаром покати, Самым ходким товаром стали свечи, на базаре торговали даже перегоревшими электрическими лампочками, выкрученными в подъездах. Тем не менее, хоть и с трудом, но Новый Год удалось, встретить с бутылкой шампанского…


Примечания
[1[  Фамилия исключена мной (прим. автора)
[2[  http://top50.nameofrussia.ru/person.html?id=78&id_type=2
[3[ 1990 году городу было  возвращено его историческое название  - Нижний Новгород (прим. автора).
[4[ По этому вопросу существует и другое (и не единственное) мнение – см. https://andrey-mirovoy.livejournal.com/26370.html (прим. автора).
[5] Юмористический журнал, выпускавшийся на Украине (прим. автора).
[6]  Сорт мелких помидоров (прим. автора).
[7]  Теперь он снова называется Французским бульваром (прим. автора)
[8] Главный сатирический журнал, выпускавшийся в Советском Союзе (прим. автора)
[9]  Теперь этой улице возвращено её историческое название - Портофранковская (прим. автора)
[10]  Тогда по Крещатику ещё ездили троллейбусы маршрута № 20, разворачиваясь на площади Толстого. Они исчезли позднее (прим. автора).
[11]  Кто есть кто (англ.)
[12]  Ежедневная рабочая газета (англ.)
[13]  Утренняя звезда (англ.)
[14]  Московские новости (англ.)
[15]  Официальная резиденция премьер-министра Великобритании (прим. автора).
[16]  Фамилия изменена (прим. автора)
[17]  Их прозвали  „лекторами по распространению” – не иначе как под влиянием комедии „Карнавальная ночь” режиссера Э.Рязанова (прим. автора).
[18]  Ким Филби - один из руководителей британской разведки,  агент советской разведки (прим. автора).
[19]  Что происходило в Киеве в майские дни, описано в первой части этого повествования (прим. автора).
[20] Фамилия изменена (прим. автора)
[21]  Из известной песни Александра Галича „Про маляров, истопника и теорию относительности” (прим. автора).
[22] „Что случилось с семьёй Корбетт?” (англ.)
[23]  „На берегу” (англ.)
[24]  Комплекс  аппаратуры ТВР подробно описан в первой части (прим. автора).
[25]  Названия популярных „толстых” журналов, издаваемых в то время в Советском Союзе (прим. автора).
[26]  Я родился  в городе Ржеве в семье врачей. Кроме меня в семье были старшие брат и сестра. Во время войны отец ушёл на фронт, брат уехал в Севастополь поступать в военно-морское училище, а мы эвакуировались в Свердловскую область. После войны переехали к отцу на Южный Сахалин, посёлок Сокол. В 1948 году отца, военного врача, перевели в Одессу. Я в 1956 году там окончил с серебряной медалью среднюю школу № 57 имени Героя Советского Союза Александра Орликова. Поступил в институт, который закончил в 1961 году с дипломом с отличием. Специальность – инженер радиосвязи. В настоящее время работаю начальником научного отдела, кандидат технических наук, старший научный сотрудник. Мой отец, отставной полковник, умер и похоронен в Одессе. Моя мать, врач, сейчас пенсионер. Мой брат пропал без вести на фронте. Жена Диана закончила институт вместе со мной, в настоящее время работает преподавателем в техникуме связи. Дочь Марина закончила обучение на факультете кибернетики Киевского государственного университета. (англ.)
[27]  Отдел кадров (англ.)
[28]  Навязчивая идея (франц.)
[29]  Очень хорошо (франц.)
[30]  Сын небезызвестного Гельфанда-Парвуса, учителя и друга Льва Давидовича Троцкого (прим. автора)
[31]  ISDN (Integrated services digital network - англ.) - цифровая сеть с интеграцией служб, которая в то время усиленно разрабатывалась во всём мире, ИКМ - импульсно-кодовая модуляция, „Микрон” - это шифр комплексной научно-исследовательской работы (НИР), ставящей своей задачей исследование вопросов создания цифровой сети связи в Советском Союзе, „Цифра” - шифр НИР по дальнейшему развитию принципов построения цифровой сети связи, „Спринт”, „Цикорий” - виды цифрового оборудования, „Озон” - опытная зона цифровой сети, на которой проводились испытания опытных образцов отечественной цифровой аппаратуры. (прим. автора).
[32]  Искажение (англ.)
[33] Каналы ТЧ, которые широкой публике больше известны под названием телефонных каналов (прим. автора).
[34]  Продукты питания (нем.)
[35]  Психбольница в Киеве (прим. автора)
[36]  Клуб ДС, Л.Сухоруков, Киев (прим. автора).
[37] Доброе утро! Господин Антонцев из Русской службы сказал, чтобы мой коллега, господин Карповский посетил Ваш офис. Его статья опубликована в последнем выпуске журнала „Telecommunications” (англ.).
[38] Да, всё правильно. Вы здесь есть. Ваш гонорар - 50 швейцарских франков, распишитесь вот здесь, пожалуйста! (англ.)
[39]  М. Сапожников (прим. автора)
[40]  Клиент Клуба ДС А. Вонсович (прим. автора).
[41] На социальном обеспечении (англ.)
[42]  УПА – Украинская повстанческая армия (прим. автора)
[43]  Жёлто-голубой флаг (укр.).
[44]  Подлинное письмо, хранящееся в семье (прим. автора).
[45] Имя изменено (прим. автора)
[46]  Вице-председатель  (англ.)
[47] Чёрная этикетка (англ.)
[48] Поезд - пуля (англ.)
[49] Челнок, т.е. автобус, снующий по определённому маршруту туда и обратно (прим. автора.)
[50]  Извините, сэр! Вот здесь, в витрине - это настоящая пища или имитация? (англ.)
[51] Конечно, имитация! (англ.)
[52]  Да, я говорю немного по-ангрийски (искажённый англ.)
[53]  Из какой ви страна?  - Попробуйте угадать! - Германия? Нет? Швеция? Тоже нет?  Австрия? Ню, я борьше и не знаю, какие ещё могут быть страны…Попытаюсь вам помочь! Моя страна - на букву S (искажённый англ.).
[54] Вы знаете такую страну - Советский Союз? - Да, конечно, но я вижу русского впервые (искажённый англ.)
[55] Сделано в Китае (англ.)
[56] Сотрудник резидентуры ПГУ КГБ в Лондоне, отец журналиста Александра Любимова, одного из телеведущих в передаче „Взгляд” (прим. автора).
[57]  От английского слова „sell” - продавать (прим. автора)

Конец второй части


Август 2012 г. Одесса -
июль 2015 г. Киев

Исправлено и отформатировано
.