ПОТОМ ЭТО ПРОШЛО
Случилось так, что в восьмом классе Серёже вдруг стало стыдно за
человечество. Потом, правда, это прошло.
Как-то в журнале "Курьер Юнеско" он вычитал такое, поверить чему
вначале был просто не в состоянии. Прочёл статью ещё раз. Приведённые в ней
беспристрастные цифры всё же убедили его и потрясли. Он узнал, что около
миллиарда населения нашей планеты голодает. На иллюстрирующих статью
фотографиях он увидел огромные, на пол-лица, страшные глаза маленьких
детей, а в них удивление, боль и страх перед миром, обрекшим их на истязание
голодом. Чудовищно-неправдоподобными представлялись Серёже особенности
их внешнего облика. Неестественная худоба тела почти полностью обнажала
скелет с едва заметным кожным покрытием. И как бы издеваясь над его
представлением о нормальном человеческом облике недуг наделил несчастных
раздувшимися от голода животами, тяжесть которых, казалось, влекла их
обладателей к земле. Эти маленькие страдальцы были беременны голодом и
могли родить лишь собственную смерть.
От фотографий Серёжа долго не мог оторваться. Накатила мучительная
жалость, которую невозможно было выразить словами.
– За что им эти муки? – думал он. – Чем провинились они перед сытой и
радующейся жизни частью человечества? И как вообще возможно в наши
дни, чтобы ежедневно в ужасных мучениях умирали люди. И не от каких-то
неизлечимых болезней, а от голода?! Ведь стоит их только накормить и не
будет этих страшных, полных укоризны глаз, ужасных полуживых скелетов и
безобразно раздувшихся животов. «Тогда почему же мы – сытая часть
человечества – их не накормим?» - спрашивал Серёжа неизвестно кого. Его
неискушённый рассудок бился в тисках этого вопроса, не находя ответа. Вновь
и вновь смотрел он на фото, мучаясь увиденным и не понимая причин
зафиксированного фотообъективом ужаса. – «Ну а если бы эти несчастные
были рядом? Не лишились бы мы аппетита в их присутствии? Пожалуй, что да.
Выходит, лишь расстояние и неосведомлённость делают людей нечувствительными
к чужим страданиям? Но вот теперь я про это знаю. И мне не важно, что происходит
это за тридевять земель. Что могу лично я сделать для того, чтобы весь этот
несказанный ужас прекратился? Не так уж мало, пожалуй. Я мог бы, например,
отказаться от ужина, который мама заталкивает в меня почти насильно. Да и
обеденный свой рацион мог бы уменьшить наполовину без особого ущерба для
самочувствия. А если и появится ощущение некоторой несытости, то разве не будет
это ничтожно малой жертвой, с помощью которой можно избавить кого-нибудь от
мучений?! И если каждый сытый и пресыщающийся согласится на такую жертву, не
решит ли это проблему? Решит, конечно. Так почему же она до сих пор не решена?».
Понять это Серёжа не мог. Когда пришла мама, он спросил:
– А ты знаешь, мам, что чуть ли не миллиард людей на земле голодает?
– Да что ты, сынок, неужели так много?
– Да, представь себе. Я и сам бы не поверил, но вот здесь статья и
фотоснимки, ты посмотри только.
– Ой, сынок, когда же мне это смотреть? У меня уборка, стирка, ужином вот
тебя нужно накормить.
– Не нужно меня ужином кормить. Я вообще больше ужинать не буду, а
иногда и обедать. Из солидарности с этими несчастными.
– Да как же так? Чудишь ты, братец. Ты ведь растёшь, тебе хорошо питаться
надо.
– Что ж из того, что расту? Значит чуть помедленней расти буду, только и
всего. Куда спешить? А там ведь они умирают в муках.
– Слушай, сынок, перестал бы ты мне голову морочить. Страдают,
умирают... Да твоего ли ума это дело?
– А как же не моего, раз это у меня из ума не выходит? А тебе самой разве
их не жалко?
– Жалко-то жалко, да только что же я могу поделать?
– Можешь, как и я, есть поменьше. Вон ты какая полная. Зачем это тебе?
– Ну ладно, будем мы с тобой питаться поскромнее, и что с того?
– А то, что сэкономленное можно будет сдавать для голодающих.
– А кому сдавать-то?
– Ну кому-нибудь, кто их потом передаст, куда следует. Что-то обязательно
надо придумать, чтобы люди не умирали от голода.
– Ну ладно, дружочек, ты тут посиди, может что и придумаешь, а я, ты уж
меня извини, пойду, делами займусь.
Мама ушла на кухню, а Серёжа решил обсудить вопрос со своим другом –
Славой. Услышав в телефонной трубке "алло", он сразу приступил к делу.
– Слав, привет. Слушай, ты в курсе сколько народу на Земле страдает от
голода?
– Ну и сколько?
– Около миллиарда.
– Да ты что?! Неужели так много?
– Точно. Я и сам не поверил вначале. Но мне тут такая статейка попалась,
что поверить всё-таки пришлось.
– Так, ну и что?
– А то, что им ведь как-то помочь надо. Они ведь там каждый день умирают
в муках. Видел бы ты их лица. У меня аппетит начисто пропал.
– Слушай, Серый, а ты не забыл, что завтра контрошка по алгебре?
– Нет, не забыл.
– И сочинение по "Мёртвых душам" уже написал, конечно?
– Слушай ты, мёртвая душа, не дошло до тебя что ли? Ведь не от эпидемий
каких-нибудь или болезней неизлечимых умирают, а от голода, как в
Ленинграде в блокаду.
– А если ты завтра сочинение не сдашь, они что умирать перестанут?
– Нет, конечно, но не могу я пока о "Мёртвых душах" думать, когда для
стольких живых людей каждый прожитый день – пытка. Я сейчас статью тебе
занесу. Прочтёшь, так у тебя, может, не только аппетит, но и сон пропадёт.
Эта перспектива не показалась Славику заманчивой.
– Давай мы лучше завтра, после контрольной, спокойненько всё обсудим.
– Я понял, для тебя завтрашняя контрошка - самая важная вещь на свете. Что
ж, желаю успеха. Щёлкай там свои задачки, щелкунчик, - вспылил Серёжа и
бросил трубку.
Ужинать он отказался наотрез. Не понимая, как это поможет голодающим,
он чувствовал, однако, что поступает правильно.
– Вот все бы так, - подумал он, – это скольких бы накормить можно было.
Мама суетилась вокруг него встревоженной наседкой, жаловалась, что он,
бессердечный, ей своими фокусами жизнь укорачивает. Но Серёжа стоял на
своём.
– Это дело принципа, мамуля, - отвечал он. - Раз я могу, значит и другие
смогут. И не бойся, ничего со мной не случится. Брюшком позже обзаведусь,
только и всего.
Утром он с большим, чем обычно, аппетитом съел свой первый бутерброд,
но от второго категорически отказался. Мама запричитала было, но Серёжа в
ответ прочитал ей стихи Рождественского о том, что человек должен быть
человеком, а не фабрикой по переработке пищи на дерьмо.
– Стихи, конечно, правильные, - согласилась она, - и не мне с моими
четырьмя довоенными классами на эту тему спорить. Но всё же от этой самой
фабрики никому никуда не деться. Вот ты её сейчас хоть совсем закрыть готов,
но мне кажется, что ты с недельку попостишься, а затем начнёшь
сверхплановую продукцию выдавать. Пожалуй, я и в самом деле зря о тебе
беспокоюсь.
– Конечно, зря, – улыбаясь согласился Серёжа.
*****
– Прошу поднять руки тех, кто не принёс домашнее сочинение, – обратилась
к ученикам преподаватель русской литературы Кира Владимировна.
Среди рук нескольких постоянных волынщиков по части сдачи сочинений
она с удивлением увидела и руку Серёжи Степового – одного из лучших её
учеников.
– Степовой, вот уж от тебя я этого не ожидала.
– У меня почти готово, Кира Владимировна, но всё же не совсем, – ответил ей
Серёжа, вставая. – Я предполагал вчера вечером всё закончить, но мне попалась
статья в журнале, после которой о сочинении я уже думать не мог.
– И о чём же эта статья?
– Она о голоде. Около восьми тысяч детей умирает от голода ежедневно.
– Но разве они перестанут страдать и умирать, если ты станешь плохо
учиться?
Слава тронул рукой сидящую рядом Свету, слегка к ней придвинулся и
прошептал: "Я ему вчера по телефону то же самое говорил. Так этот псих так на
меня озлился, что сегодня и не разговаривает даже".
Света никак не прореагировала на сказанное и продолжала внимательно
слушать.
– Я не собираюсь плохо учиться, - ответил Серёжа Кире Владимировне. –
Вчерашний вечер - исключение. Просто после того, как я про это узнал, я ни на
что другое не мог переключиться. Я всё думал и думал, как они там умирают в
муках и проклинают тех, кому на это наплевать. Во время войны вся наша
страна помогала тем, кто остался в осаждённом Ленинграде. Лишь блокада
мешала спасти от голода многих из тех, кто умер. Но ведь само желание их
спасти было, и всё, что можно было для этого сделать, делали. Ну а эти, которые
в слаборазвитых странах? Что ж, что они не наши сограждане? Разве
не вправе они рассчитывать на наше человеческое сочувствие? Разве в школе
нам не внушают, что все люди братья? Разве внушаемые нам идеи интернационализма
не обязывают нас как-нибудь им помочь?
– Серёжа, помилуй, с чего это ты взял, что им никто не помогает? Наше
государство, да и многие другие, оказывают помощь и продовольствием и
медикаментами. Кроме того наши специалисты помогают им в развитии их пока ещё
слабой национальной экономики. На льготных условиях они получают займы, кредиты.
Существуют, вероятно, и другие каналы помощи, о которых мы просто не знаем. Но
проблема голода – это вековое наследство, оставленное бывшим колониям их
метрополиями. Её не решишь в два счёта. На это потребуется много времени. Так
что придётся тебе, Серёжа, потерпеть.
– Хорошо терпеть, когда уверен: всё, что можно сделать, сделано. А я лишь в
одном уверен, что и сегодня, и завтра, как и во время оно, наши мамы будут
возвращаться домой с переполненными авоськами, мы будем ходить с переполненными
животами, в то время, как там...
– Люди будут по-прежнему умирать от голода, - закончила фразу за Серёжу
Кира Владимировна. – Да, будут, к сожалению. Но ты пойми, что ни одна социальная
проблема не решается на уровне эмоций. Если бедствия этих несчастных людей ты
превратишь в личную трагедию, ты им этим всё равно не поможешь. Очень похвально,
что страдания других людей находят отклик в твоей душе. Но все благородные
чувства вместе взятые окажутся бесполезными, если от абстрактного сочувствия
люди не перейдут к действиям, доказывающим, что их сочувствие не поза, не
случайное пробуждение задремавшей совести. Ты понимаешь меня?
– Понимаю. И я за конкретные действия. Я вот вчера, например, не
ужинал. Из солидарности. А привыкну, пожалуй, и без завтрака смогу
обходиться.
Класс отреагировал на эти слова дружным хохотом.
– Представляю, как твоя мама обрадовалась, - улыбаясь сказала Кира
Владимировна.
– Она расстроилась вначале, а потом сказала, что у меня это скоро пройдёт.
– Я тоже так считаю. Иначе, пожалуй, и быть не может. Рано тебе к мировой
скорби приобщаться.
Прозвенел звонок.
– Урок окончен, - сказала Кира Владимировна. – Надеюсь, к следующему
уроку сочинения напишут все.
После уроков Слава хотел проводить Свету, но дойдя до входных ворот
школы, она сказала, что провожать её не следует и, не объяснив причин, быстро
пошла вдоль ограды. Расстроенный Слава некоторое время смотрел ей вслед и видел,
как она догнала ушедшего вперёд Серёжу и о чём-то заговорила с ним.
– Можно отвлечь тебя ненадолго от сюжетов мировой значимости? – спросила
она, улыбаясь.
– Можно, только совсем не обязательно для этого надо мной смеяться.
Смеялись ведь в школе. Разве мало?
– Не ершись, Серёжа, я вовсе не собираюсь с тобою ссориться. Как раз
наоборот. Хочу пригласить тебя на день рождения. В воскресенье. Придёшь?
– Нет, не приду. Ты уж меня извини. А за приглашение спасибо.
Отказа Света никак не ожидала. Она была красивой и умной девочкой и
привыкла, что это ценят. Любой мальчишка в классе пришёл бы от такого
приглашения в восторг. Но этот... Правильно сказал Славка: "Псих".
Не скрывая раздражения она спросила: "Может объяснишь, в чём дело? В прошлом
году тебе ведь, кажется, понравилось?".
– Да, стол ломился. И музыка у тебя шикарная. Но сейчас я на это не
настроен.
– Да, понимаю. Ты настроен на скорбь и сострадание униженным и
оскорблённым, - съязвила Света. - Тебя просто замкнуло на дистрофиках. Так ведь
всё равно разомкнёт. А день рождения уже будет позади. А может нам из
солидарности дни рождения и прочие праздники вообще отменить? Будем активно
поститься и скорбеть.
– Напрасно ты иронизируешь и пытаешься мне доказать, что проблема голода
нас не касается. Если каждый, кому голод не грозит, будет думать, что это не его
дело, то оно превратится в личное дело каждого из умирающих. Но в одиночку такие
проблемы не решаются.
– Слушай, Серый, да ты просто инфантильный идеалист. Лучшая девушка в
классе готова тебе благосклонность свою подарить. Любой другой на твоём
месте от радости забыл бы обо всём на свете, а ты слаборазвитых из головы не
можешь выбросить.
– Да, не могу. Потому что слишком много вокруг таких, как ты, готовых
забыть обо всём на свете, кроме собственной персоны, которые никогда не умрут ни
от голода, ни от скромности.
– Скромность, уж не помню, кто сказал, достоинство тех, у кого нет других
достоинств. И мне почему-то кажется, что ты просто рисуешься. На уроке
литературы целый спектакль закатил. Смотрите, мол, какой я благородный.
Какая у меня душа отзывчивая. Ужинать он, видите ли, не стал. Смешно!
Может ты ещё и голодовку объявишь? Вот будет потеха.
– Ничего подобного у меня и в мыслях не было. Речь идёт лишь о разумном
самоограничении, на которое каждый способен. А если тебе от всего этого смешно,
то это чести тебе не делает, а посему нам лучше сейчас распрощаться, а то я тебе
такого наговорю...
– И того, что наговорил, достаточно. Чао. Привет мировой скорби. Ты ведь
теперь с ней дружишь.
Резко повернувшись раздосадованная Света пошла совсем не туда, куда ей было
нужно, но заметила это не сразу. Серёжа некоторое время смотрел ей вслед. Затем
медленно побрёл домой, расстроенный не меньше Светы. Ему вовсе не хотелось с ней
ссориться. И всё же это случилось.
– Слишком много она о себе мнит, – подумал он, пытаясь себя оправдать. – А
я... Я не нашёл нужных слов, раз она заподозрила меня в неискренности.
Но самые правильные слова не отзовутся в другом человеке эхом, если сердце его,
как щитом, прикрыто равнодушием к чужой беде.
СОН
Вечером Серёжа опять расстроил маму, отказавшись от ужина. А ночью ему
приснился удивительный сон.
Прихоть сновидений забросила его в диковинную страну, которой правил ГОЛОД.
Среди бесплодных песков, уходящих в даль, уже не подвластную человеческому
взору, корчились в муках человекоподобные существа. Ни словом, ни звуком, не
обменивались они друг с другом. Время от времени их корчи прекращались, а
движения упорядочивались. Тогда они ползали по песку, тщательно рассматривая его
и просеивая сквозь пальцы. С фанатичностью маньяков, движимые непонятным
инстинктом, они что-то искали. Какое-то время Серёжа наблюдал эту жуткую картину
как бы с высоты птичьего полёта. Он медленно парил над песками и всюду видел
одно и то же. Ему хотелось улететь отсюда как можно скорее, но он
почувствовал вдруг, что силы, удерживавшие его на высоте, покидают его. И вот
он, набирая скорость, падает в самую гущу измождённых голодом
полулюдей-полупризраков. Вот он среди них и такой же, как они. И точно также он
начинает лихорадочно метаться среди мёртвого песка, разыскивая неизвестно что.
И вдруг в горсти песчаного праха, пыльным ручейком вытекающего из его скрюченной
ладони, он увидел нечто, наполнившее радостным трепетом всё его измученное
голодом тело. Горошина!!! Её можно было съесть!!! Никто вокруг не заметил его
находки. Каждый был поглощён собственными поисками.
– Может быть, именно горошину все ищут? - подумал Серёжа. - Так что же,
сказать им о находке?
Эти мысли исчезли, однако, едва обозначившись в сознании, а горошина вдруг
оказалась во рту. Не в состоянии противиться инстинкту он проглотил её.
Нахлынуло блаженное ощущение насыщения, сладостно-благостного насыщения и...
почти сразу же, мерзкого, отвратительного, до тошноты, пресыщения. И вот уже с
ним происходит что-то непонятное. Какое-то превращение, которое привлекает
внимание окружающих его существ. Всё пристальнее становятся их взоры, всё
враждебнее. Прекратив свои поиски, медленно они приближаются к нему. И его
охватывает ужас. Хочется как-то отбросить его, освободиться от него
нечеловеческим животным воплем. И он, наконец, разрывает его уста. Сейчас
всесокрушающим яростным громом он отбросит назад приближающихся, сметёт их
гибельным вихрем. Но случилось нечто совершенно уже неожиданное. Лишь хриплое
свинское хрюканье исторг его перекошенный страхом рот. Он хрюкал и визжал
беспомощно и совершенно беззлобно. Враждебное кольцо вокруг него перестало
суживаться. Послышался смех. Он рос и ширился, становясь громче и громче –
уничтожающий, сочащийся презрением смех.
– Свинья! Свинья! - послышались голоса. - Гнусная, презренная скотина,
съевшая нашу горошину. Что за омерзительная тварь! Вы только посмотрите на её
пятак, на её жирное брюхо! Невозможно представить более отталкивающее зрелище.
Нас бы уже стошнило, если бы было чем. Скорее уйдёмте отсюда. Эти места
осквернены её присутствием.
– А если она последует за нами? - послышался другой голос.
– Не последует. Она так объелась, что не в состоянии двинуться с места.
Ушли. Оставили его одного. А он и в самом деле не мог шевельнуться.
Горошина неподъёмной тяжестью лежала в его желудке и требовала покоя.
Послышались шаги. Серёжа увидел приближающуюся Свету. В руках у неё был огромный
поднос со всевозможной снедью. Она поставила его прямо под Серёжин пятак,
почесала у него за ушами и сказала: "Ешь, ешь, не стесняйся. Все мы, сытые,
свиньи, раз не теряем аппетита, узнав о жизни правду».