Крушение, или 45 52, Часть первая раздел 1-2

 Моему семейству – с любовью

Ювеналий Крупеников

Крушение, или 45/52

Конечно, не всё здесь является вымыслом, и, тем не менее, любые совпадения – случайны.….
                Часть первая (раздел 1-2)

На своих двоих - 1
 
86
Лаборатория № 8 занимала 2 комнаты, по 15 квадратных метров каждая. Расположены они были в противоположных концах длинного коридора. В дальней комнате сидел сам Мирославский, его заместитель Козинский Леонид Николаевич, старший инженер Тыркач и техник Кондратьев. В ближней комнате Егор стал чётвёртым, здесь трудились хорошо знакомые Юра Тарханов и Луиза Розинская. На квартире Юры около площади Льва Толстого в Одессе они кагалом отмечали очередную защиту диплома, а с Луизой ездили в составе институтского отряда на целину. Третьим сотрудником оказался Валерий Запольский, выпускник радиотехнического  института в Таганроге. В такой компании „акклиматизацию” Егор прошёл довольно быстро.
В свой первый рабочий день в институте он вдвоём с Запольским в кабине грузовика отправились в направлении Вышгорода на мебельную фабрику за новыми стульями для института. Было достаточно морозно, но приближение весны уже ощущалось: подмёрзший за ночь тонкий ледок на шоссе быстро исчезал под лучами неяркого солнца, снег в кюветах постепенно оседал, и из под него уже высовывалась  робкая зелень придорожной травы. Стульев им отгрузили штук двадцать, они ещё пахли свежим мебельным лаком, который прилипал к рукам. Для своей лаборатории, естественно, Егор с Валерием выбрали стулья с самой красивой обивкой.
Драгоценный груз затащили на 3-й этаж к дверям коменданта этажа Натальи Аркадьевны с неизменной сигаретой в зубах. Вопреки планам им удалось получить для лаборатории лишь 3 предварительно отобранных стула вместо выбранных 5. Мирославский одобрил их трудовой подвиг и сказал, что стульев в лаборатории уже хватает, Валера вернулся к прерванной работе над генератором тональной частоты, а Мирославский начал вводить Егора в курс дела. В конце получасовой вводной беседы он продиктовал список учебников, с которыми Егору обязательно надо было познакомиться. В их числе были книга „Телеграфия” Н. Зелигера и „Дальняя связь” А. Лева.
Последнюю фамилию Егор неоднократно слышал от своих друзей по первому факультету, где доцент Лев, будучи завкафедрой, преподавал дальнюю связь. Наблюдая, как его друзья по первому факультету готовились к очередному экзамену, он всегда думал, что если когда-нибудь чего-то и не поймёт, то это будет телеграфный аппарат СТ-35 (советский телетайп образца 1935 года) и автоматическая телефонная станция (АТС).
Забавно было видеть и слышать (зная, что тебя это не касается), как студентки, усевшиеся перед развёрнутой схемой АТС, запоминали запутанные процессы установления телефонного соединения. Там одно электромеханическое реле срабатывало сразу, замыкая и одновременно размыкания несколько контактов, а другое реле действовало с замедлением, лишь через определённое время, размыкая цепь третьего реле, которое, в свою очередь, не давало в этот момент срабатывать четвёртому. И так далее, до вечера, пока не закроется  лаборатория.
- Вам придётся постепенно привыкать к такой единице измерения, как непер. Она была принята в проводной связи и до сих пор там применяется. Это около 8,6 децибела, к которому Вы привыкли в радиосвязи, - улыбаясь, сказал Мирославский, - но это ненадолго, в конечном счёте, десятичная система победит систему с натуральными логарифмами.  Ну, а сейчас во второй комнате я покажу Вам, что же мы изучаем.
Во второй комнате на лабораторных столах были разложены блоки аппаратуры, выполненной на транзисторах. Это была следующая неожиданность. Всё, чему учили Егора в институте, основывалось на использовании различных радиоламп - триодов, тетродов, пентодов, а транзисторы в ту пору только появлялись. Представление о них у Егора было самое начальное, практически никакие курсовые или дипломные работы с применением транзисторов во время его учёбы не велись.
И вот, оказывается, пока он там ковырялся на антенном поле в лесах Белоруссии, на транзисторах уже выпускается живая аппаратура. Коллеги по работе быстро ввели его в курс дела.
Действительно, как и говорил Серёга Рязанов, несколько отделов центрального московского института отрасли усиленными темпами переходили на специальную тематику (в интересах Министерства обороны) и вынуждены были избавляться от тематики гражданской. К ней относилось и тональное телеграфирование (ТТ) по телефонным каналам. В его основе лежала разбивка полосы частот телефонного канала 300 -3400 Герц (Гц) на несколько более узких частотных каналов с полосами пропускания от 120 до 450 Гц, по которым методом частотной модуляции (ЧМ) передавались телеграфные сигналы со скоростями от 50 до 200 Бод (т.е. посылок в секунду). Центральный институт разработал документацию на первую аппаратуру ТТ на транзисторах, а Львовский завод телеграфной аппаратуры заканчивал изготовление опытного образца.
 Теперь киевскому институту предстояло перехватить и продолжить работу над этой аппаратурой. Где-то ближе к маю планировалась поездка на завод и участие в работе Государственной комиссии по приёмке этого опытного образца. От центрального института киевляне получили основные блоки аппаратуры и теперь пытались досконально их изучить.
Аспирант Мирославского Ваня Музыченко, в котором Егор с первого же взгляда узнал одного из тех Сталинских стипендиатов, фото которых красовались возле дверей комитета комсомола alma mater, разъяснил ему различие между электронными схемами, выполненными на радиолампах и на транзисторах:
- Лампа управляется напряжением, которое подаётся на управляющую сетку, ток в цепи „сетка - катод” обычно отсутствует, т.е. лампа имеет высокое входное сопротивление. Транзистор же управляется током, который замыкается в цепи „база-эмиттер”, имеющей низкое входное сопротивление. Это типовое использование транзистора – схема с общим эмиттером. Таким образом, чтобы лампу „запереть”, нужно на управляющую сетку подать большой отрицательный потенциал. А чтобы „запереть” транзистор с переходом „p-n-p”, необходимо подать на базу нулевой потенциал. Чем скорее ты это усвоишь, тем лучше!
По мере интенсивного изучения институтских учебников Егор через неделю уже начал понимать, чем он занимается, и что от него хочет шеф. Он уже знал, что основным показателем качества работы канала тонального телеграфирования являются смещения фронтов (т.е. переходов 1 0 и 0 1) телеграфных сигналов, называемые телеграфными или краевыми искажениями.
Искажения возникали по ряду причин, в том числе, и от помех. Измерялись они прибором ИИ-57 на основе стробоскопического эффекта с неоновой подсветкой. Точность измерения этого громоздкого прибора, установленного на тележке, была невелика, болтаясь в пределах ± 5%. В измерениях часто присутствовал элемент субъективности.
Лаборатория № 5 в это время закончила разработку и изготовление 2-х образцов электронных измерителей синхронных и стартстопных искажений (ЭИССИ), которые цифровыми (дискретными) методами измеряли телеграфные искажения с точностью ± 1%. Показания высвечивались на табло, содержащем 7 линеек, каждая на 100 неоновых лампочек, поэтому субъективность измерения полностью исключалась. С двумя ручками для переноски, прибор ЭИССИ напоминал объёмный дюралевый сундук и весил порядочно, Обычно он устанавливался на  специальную каталку, которую в шутку называли „гинекологическим креслом”.
Вот этот „сундук”, ухватив за ручки, Егор с Юрой Тархановым апрельским воскресным вечером в темпе потащили вниз по длинному эскалатору станции метро „Университет”, опасаясь опоздать на вечерний поезд Киев-Львов. При приёмке аппаратуры ТТ-17п  руководство института решило в реальных условиях блеснуть перед высокими чинами Госкомиссии своей новой разработкой.
Поэтому во Львов тащили прибор ЭИССИ, чтобы им измерять телеграфные искажения с безукоризненной точностью. Так как в воскресенье институт был закрыт, то ещё в субботу тяжеленный прибор перетащили в квартиру Валеры Запольского, который жил на углу улиц Франка и Ленина. К поезду Тарханов и Резчиков успели за 5 минут до отправления, и по лицу Мирославского было видно, что в ожидании их он хорошо переволновался.
Завод забронировал для членов Госкомиссии  места в гостинице „Первомайская”, в холле которой с унылым видом толкались многочисленные командировочники, надеясь, что для них найдутся, наконец, свободные места. Во второй половине дня заводской автобус забрал всю многочисленную группу членов Госкомиссии на завод. После короткой процедуры оформления и выдачи пропусков они очутились в кабинете главного инженера завода, где после многочисленных перекрёстных рукопожатий и приветственных восклицаний, наконец, уселись за длинным столом.
Председатель Госкомиссии, миниатюрный брюнет в коричневом полосатом костюме с шикарным галстуком, зачитал совместный приказ двух министерств, определяющий персональный состав и задачи Госкомиссии. Главный инженер коротко ознакомил собравшихся с основными характеристиками опытного образца и, услышав от Мирославского, что для измерения телеграфных искажений киевский институт предлагает использовать свой прибор, энергично возразил:
- Но ваш прибор ведь даже не аттестован! Как мы ему можем доверять в спорных случаях?
Председатель Госкомиссии, которому Мирославский (хорошо его знавший) уже рассказал о безусловных достоинствах прибора ЭИССИ, примиряющее предложил:
- Если Вы не возражаете, Илья Михайлович, мы будем проводить измерения обоими приборами, а там посмотрим по результатам. Вы согласны?
На том и порешили, после чего, обговорив план работы Госкомиссии, все направились в заводскую лабораторию, где была установлена внушительно выглядевшая стойка с размерами 2600х600х225 мм. На ней размещалось оборудование 17 телеграфных каналов, теперь им предстояло определить, на что эта стойка способна.
Юрия и Егора Мирославский усадил за лабораторный стол измерять характеристические частоты каналов аппаратуры. Егор приятно удивился, увидав 2 цифровых частотомера, быстро измерявших  частоту с указанием её на неоновых десятичных индикаторах. Будучи студентом, он на лабораторных занятиях привык работать с гетеродинными волномерами, где, манипулируя таблицей и несколькими переключателями, нужно было добиться в наушниках так называемых нулевых биений, а потом под тонкой риской ручки настройки увидеть на частотной шкале волномера результат измерения. А тут тебе сразу непосредственный отсчёт частоты перед глазами!
Когда приступили к измерению собственных телеграфных искажений аппаратуры в режиме работы „на себя”, оказалось, что искажения, зафиксированные киевским прибором, меньше, чем те, что были приведены в протоколах предварительных испытаний, с использованием ИИ-57. Илья Михайлович, которому позвонил об этом начальник заводской лаборатории, дал согласие на то, чтобы в итоговых протоколах были проставлены лучшие результаты. Так что всё-таки недаром Егор с Юрой бегали по эскалатору с этим тяжёлым сундуком.
В очереди на раздачу в заводской столовой, где комплексный обед стоил удивительно дёшево, к киевлянам присоединился худощавый симпатичный интеллигент в больших роговых очках. Мирославский ему обрадовался и представил своим бойцам. Это был Николай Никифорович Митрухин, ведущий специалист центрального института, руководивший разработкой фильтров для ТТ-17п.
У них с Мирославским сразу же завязался  живой, профессиональный разговор, продолжившийся за обеденным столом. Егор в этом разговоре понимал не всё, но внимательно к нему прислушивался. Митрухин, очевидно, несколько болезненно воспринимал тот факт, что разработанное им детище теперь переходит под опеку других людей. Он осторожно осведомился у Мирославского, какие изменения тот счёл бы целесообразными при дальнейшем совершенствовании аппаратуры. Мирославский сразу же ответил:
- Прежде всего, надо заменить выходное электромеханическое телеграфное реле электронным и разработать схему дистанционной регулировки преобладаний. Вы сами понимаете, что с этими реле, хоть они и последней модификации, мы не можем работать со скоростями выше 50 Бод. А такие скорости, как 100 или 200 Бод, сейчас уже требуются, например, арендаторам телеграфных каналов. Да и на скорости 50 Бод у них искажения около двух процентов, а телеграфы должны держать специальных людей для регулировки этих реле.
- Ну, если с проблемой регулировки преобладаний, наверно, справиться можно, - задумчиво сказал Митрухин, - то электронных реле, работающих с напряжениями ± 60 Вольт, или 0-120 Вольт, да ещё выдерживающих частое ошибочное подключение встречной телеграфной батареи, Вы сейчас нигде не найдёте!
- Я думаю, Николай Никифорович, что нам придётся такое электронное реле  разрабатывать самим, - ответил Мирославский, - и некоторые наброски мы уже сделали.
- Искренне желаю Вам удачи, - ответил Митрухин, подымаясь из-за обеденного стола и ставя поднос на соседний стеллаж.
Через 2 дня основные испытания в заводской лаборатории были закончены. Аппаратуру поместили в специальную камеру для двухсуточных климатических испытаний - при повышенной и пониженной температурах. Затем, уложив  в упаковочную тару, её должны были покатать на грузовике по грунтовым дорогам на расстояние не менее 150 км  со скоростью не более 60 км, и снова проверить основные параметры.
Когда начались испытания „на климатику”, Мирославский, переговорив с председателем комиссии Моисеем Исаевичем, усадил Егора за стол, стоящий посреди заводской лаборатории, положил перед ним копию приказа по Госкомиссии и стал диктовать проект Акта приёмки опытных образцов. Вокруг стола сразу же стали толкаться члены комиссии, норовя подсунуть Мирославскому свои замечания и предложения в проект Акта. Впоследствии, Егор неоднократно имел возможность убедиться, что член комиссии, севший за сочинение акта приёмки, моментально оказывался в центре всеобщего внимания, становясь своеобразным центром кристаллизации.
Споров на комиссии особых не было, аппаратура всем понравилась, хотя в приложении к акту тянулся целый хвост найденных недостатков, но мелких, не принципиальных. И с особым мнением никто вылезать не собирался, поэтому миниатюрный Моисей Исаевич был просто счастлив. За 9 дней с приёмкой было закончено, а в свободное воскресенье киевляне с удовольствием погуляли по городу, с которым Егор успел основательно познакомиться во время прохождения здесь преддипломной практики.
 
87
Жизнь в институте текла своим чередом, Егор постепенно привыкал к своей новой специализации, всё ещё надеясь, что он сможет перейти в лабораторию Стругача. Жизнь там била таким могучим ключом, что даже главный бухгалтер Паделькин не выдерживал:
- Николай Дмитриевич! - обращался взволнованный главбух на профсоюзном  собрании к Пасечному. - Вы только посмотрите, какое огромное количество резисторов и конденсаторов мы выписываем для этой лаборатории! Они, что, там их едят, что ли?
Пасечный его успокаивал, объясняя, что лаборатория выдаёт „на гора” лабораторные образцы многих измерительных приборов, которые потом должна освоить промышленность. Сам Падельник неожиданно для всех в один из осенних дней повесился из-за каких-то семейных неурядиц. 
В лаборатории № 8 появился новый сотрудник, Фёдор Карповский, который отработав 3 года по направлению в Куйбышевском отделении научно-исследовательского института, перевёлся в Киев, женившись на киевлянке, преподавательнице музыки. Он окончил второй факультет Одесского института  на 2 года раньше Егора, в Куйбышеве занимался вопросом автоматизации управления работой коротковолновых передатчиков. Мирославский поручил ему работы по электронным реле, о которых был разговор во Львове.
 Была создана небольшая группа, куда включили ещё одного нового „кадра”, тоже выпускника Одесского института. Ухватившись за недавно появившиеся транзисторы МП-25 и МП-26, которые могли работать с напряжениями выше 60 Вольт, группа Карповского к концу года разработала надёжное электронное реле, которое теперь подвергалось самым изощрённым испытаниям.
Такие устройства на телеграфной сети Союза требовались тысячами, они могли без всяких искажений работать со скоростями 200 Бод и выше, их внедрение сулило солидный экономический эффект, но от них требовалась исключительная надёжность. Над вопросами надёжности группа Карповского и билась в последнее время.
Егор по возвращению из Львова получил задание по доработке прибора для измерения и фиксации импульсных помех в телефонных каналах. Макет такого прибора был разработан в лаборатории № 5, но её подключили к более срочным вопросам, и, бывая там у знакомых сокурсников, Егор часто слышал, как кто-то из сотрудников лаборатории по телефону отбивался от своего собеседника, с жаром повторяя:
- …понимаешь, у меня на это нет ни минуты свободного времени! Ты, что, не знаешь, что я сижу на теме, которая горит!?
Мирославский отослал Егора поговорить с сотрудником лаборатории № 5 Воликом Копфом, который стоял у истоков создания этого прибора. Фамилия Волика была знакома Егору - у того отец был завкафедрой в Одесском институте. Копф-младший рассказал Егору, что при измерениях требуется сортировка импульсных помех по длительности. Прибор не должен фиксировать, на выбранном уровне, помехи с длительностью менее 5 миллисекунд (мс).
Выбранная для этой цели в макете примитивная схема, включаемая тумблером „Логика”, себя не оправдала и приводила к искажению результатов измерений. Требуется другое решение, и о нём ему подробно расскажет Арон Наумович Бертман, заместитель начальника лаборатории № 5.
Тот сразу же поразил Егора своей эрудицией, для начала сославшись на книгу по радиоизмерениям какого-то Термена, о котором Егор и слыхом-то не слыхивал. Далее Бертман быстро набросал на листке из школьной тетрадки электрическую схему для оценки длительности импульсных помех. Она содержала транзисторы и ферритовые колечки с прямоугольной петлёй гистерезиса (ППГ). Полюбовавшись на набросанные чертежи, Бертман сбоку написал количества витков для ферритовых ячеек, номиналы основных элементов и вручил листок Егору со словами:
- Я скажу Нине Васильевне, нашей материально ответственной, чтобы она тебе это всё выписала. Затраченные детали она потом на вашего техника Кондратьева перебросит.
И Егор засел на 2 дня с цыганской иголкой - мотать обмотки,  считать витки на манюсеньких ферритовых колечках. Дальше в ход пошли монтажная плата из гетинакса с набитыми на ней пистонами и контактами, куски монтажного провода и паяльник, который часто норовил упасть на пол, и без сноровки поймать его было довольно трудно, если не хочешь обжечь ладонь.
Как ни странно, но схема даже заработала, правда, после правильного подключения её к источнику питания. Решено было отказаться от тиратронов и перейти к индикации на люминесцентных индикаторах. Дома Егор вечерами не вылезал из книг и технических журналов, разыскивая оптимальные решения. Когда можно было приступать к окончательному оформлению принципиальной схемы, Ярославский решил добавить в прибор возможность измерения и фиксации кратковременных прерываний в телефонном канале.
И вот, наконец, наступил момент, когда доработанный прибор, названный ИМПП (измеритель мощности помех и прерываний) был изготовлен в опытных мастерских, ютившихся в полуподвале на улице Леонтовича рядом с политехникумом связи. С этим прибором Егор несколько дней измерял помехи, сидя на АТС возле Владимирского базара.
Через некоторое время Мирославский договорился с начальником отдела Шереметовым, что ереметовым,, что Егор составит компанию двум его сотрудникам, летевшим в командировку на ростовскую междугородку. Одного из них Егор немного знал: это был сокурсник по институту Витюня Гапоненко, вторым был старший инженер Шпульский Матвей Львович.
В командировку пришлось ехать не с пустыми руками: в магазине культтоваров около Контрактовой площади для записи помех в телефонном канале был срочно куплен магнитофон МАГ-56 с несколькими комплектами магнитной ленты. Слава Богу, что магнитофон имел ручки для переноски и был значительно легче того прибора, который они с Тархановым таскали во Львов.
Из аэропорта Ростова на рейсовом автобусе они добрались до города, миновали Дворец культуры, построенный в виде гигантского трактора, и по броне междугородки без задержек устроились в трёхместном номере гостиницы средней руки, но зато почти в центре. До легендарного тихого Дона отсюда было рукой подать, междугородка тоже была под боком. На междугородке девица в бюро пропусков полистала их паспорта, и, нагнувшись к окошку, спросила:
- А кто будет Мордухай Лейбович?
- Это я, - ответил Шпульский.
- А у меня тут в заявке написано: „Матвей Львович”.
- Это в переводе с еврейского на русский, - не растерялся Шпульский.
После дополнительного звонка к руководству недоразумение было улажено. Кратко обговорив в кабинете главного инженера, что их интересует, киевляне отправились в столовую. Как сказал Шпульский, неоднократно бывавший в Ростове, здесь обед был вдвое дешевле, чем в городе.
Внутри междугородки Егор был впервые и с интересом осматривал ряды стоек аппаратуры К-60, на каналах которой в течение 10 дней предстояло провести необходимые измерения. Шпульский с Гапоненко отправились в линейный цех, а Егору старший инженер смены нашла место, где, никому не мешая, можно было поставить МАГ-56.
Техник смены принесла пару шнуров для подключения, указала, в каких гнёздах подключение к  каналу осуществляется параллельно, без нарушения связи, а в каких - вразрез, с прерыванием. Егор с любопытством ткнулся штекером в одно параллельное гнездо и услышал, как ворчливый голос, натужно кашляя, проговорил:
-… ты же знаешь, какое это странное семейство: с ним бы я без колебания пошёл и в разведку. А с ней - не пошёл бы даже в сауну….
Егор решил, что дальше такое слушать просто неприлично, выдернул штекер и сунулся в другое гнездо. Здесь молодым мужским голосом кто-то нервно спрашивал собеседника:
-… вы мне можете объяснить, почему в ЖЭК в очереди к паспортистке стоят почти одни старухи? Их что, на кладбище без формы № 3 не берут?
- Наверно, прописывают кого-нибудь на свою жилплощадь, а может, в очередь на расширение площади хотят встать, вот и собирают разные бумажки! А что ты нервничаешь?
- Да я вчера полтора часа потерял, пока в очереди околачивался! Паспортистка, как большая госпожа, на целый час опоздала! Я ей об этом сказал, так она молчила и лишь  нахально что-то жевала мне прямо в лицо…
В третьем канале, похоже, декламировали стихи:
 В жизнь каждый разное несёт:
Кто - „дум высокое стремленье”,
Кто – труд, а кто – наоборот –
Одно лишь только удобренье.
„У каждого свои проблемы”, -  подумал Егор и посмотрел на часы. Так как время ещё было в рамках того, что называлось ЧНН (часы наибольшей нагрузки), пора было приступать к измерениям в том канале, номер которого указала ему старший инженер смены. Прокалибровав магнитофон на частоте 800 Гц с нулевым относительным уровнем, он приступил к измерениям.
Встроенный динамик магнитофона то шипел, то потрескивал, то воспроизводил разнообразные шорохи: иногда из него неслись обрезки сигналов установления соединения, проскакивали пачками отдельные тональные частоты, прорывались обрывки невнятных разговоров. В общем, в свободном канале было явно не скучно; наверно, такие же помехи накладывались и на разговоры, которые вели между собой абоненты, часто удивляясь плохому качеству связи.
Закончив с записью помех в канале, Егор приступил к измерению частоты прерываний в канале при непрерывной подаче эталонной частоты с определённым уровнем. На всю программу испытаний запасов привезенной магнитной ленты нехватило, и 2 бобины пришлось купить в магазине радиотоваров на центральной улице.
В воскресенье, они с Витюней, порадовавшись хорошей тёплой погоде, сгоняли на противоположный берег Дона, где были расположены городские пляжи. Но, как в Днепре, так и в Дону, купание особо не впечатляло. Что тут хорошего, когда ни вдоль, ни поперёк реки нельзя поплавать на приличную дистанцию - вода тебя тащит на середину, где булькают всякие водовороты, и сносит, чёрт его знает куда, от того места, где разделись. Да и глотнуть случайно речной воды - удовольствие совсем уж ниже среднего. Нет, это „совсем другой компот”, как говорят в Одессе. Вот на море всё значительно проще и понятнее.
В Киеве он подключил МАГ-56 к своему прибору ИМПП, проиграл на него все плёнки и обработал результаты ростовских измерений. Кое-какие данные по распределению мощности помех и прерываний получить удалось, но нельзя было сказать, что выборка была уж слишком убедительной. Мирославский планировал в конце года повторить такие измерения на Киевской междугородке.
Тем временем в их жизни на Зверинецкой происходили большие изменения. Первый месяц они жили в проходной комнате и в полной мере испытали все неудобства, связанные с ней. Хозяйка в позднее ночное время вдруг выползала из своей спальни в самые неподходящие моменты их семейной жизни, и Егору с Дианой  приходилось, что называется, замирать и прикидываться глубоко спящими - совсем, как малышам в детсаду во время „мёртвого часа” при  появлении воспитательницы.
Поэтому они с большой радостью перебрались в отдельную комнату, что, наконец, освободила молодая пара, работавшая на заводе „Коммунист”. Эта пара выезжала из комнаты с ещё большей радостью - на заводе они получили отдельную квартиру. Теперь к своему нехитрому добру из двух плетёных корзин и широкой кровати Егор с Дианой прибавили радиоприёмник „Дзинтарс”, изготовленный на Рижском радиозаводе.
Жить вроде бы стало лучше и веселее, как утверждал когда-то вождь всех времён и народов, но тут в Союзе произошло повышение цен на продовольствие. Егор помнил, что до сих пор цены в стране только снижались. Все уже привыкли, что первого марта или первого апреля диктор  Левитан торжественно зачитает постановление об очередном снижении цен, а наследующее утро граждане резво штурмовали магазины.
Теперь же приятного было мало - видеть, что сливочное масло не подешевело, а наоборот, подорожало и теперь стоило 3 руб. 50 коп. за килограмм вместо 2 руб. 80 коп., а докторская колбаса - 2 руб.80 коп вместо 2 руб.10 коп. Да и подорожали-то, к сожалению, не только масло и колбаса. Правда, центральные газеты приводили слова высокого партийного деятеля, убеждавшего страну, что всё это - лишь временная вынужденная мера, и цены обязательно снизятся уже через год. На коротких волнах, прорываясь через шумовую завесу глушилки, „Голос Америки” на полном серьёзе утверждал, что в Новочеркасске была разогнана и даже расстреляна демонстрация рабочих, выступившая против повышения цен и одновременного срезания расценок. Но Егор этому не верил, да и в коридоре, где часто собирались любители потрепаться, ничего такого ни от кого не было слышно…
Пока же повышение цен их сильно не затронуло, и они в своей маленькой комнатке даже отметили день рождения Дианы. Хозяйка в это время на месяц укатила к дочке в Черкассы, заперев на ключ свои остальные 3 комнаты. Гостей было немного, кое-кто,  опоздав, оправдывался:
- Ну и забрались же вы, прям к чёрту на Теличку! Я иду-иду, иду-иду Печерский мост прошёл, обошёл храм возле института проблем прочности, шагаю дальше, вроде бы и Киев уже кончается, а вашего домишки всё не видно! И как вы отсюда на работу добираетесь каждый день?
Хозяйка вернулась в Киев с оравой родни: с дочкой, зятем, внуком и внучкой. На плите теперь всё время громоздилась высокая ржавая кастрюля, в которой плавился асфальт. Им мостили дорожку от входной двери до калитки. Егор от этого был не в восторге. Когда они договаривались с хозяйкой, что в проходной комнате они будут жить за 20 руб. в месяц, а в отдельной - за 30 руб., Анна Михайловна, выступавшая главным „переговорщиком”, сказала:
- Ну, вы и за баллон газа будете платить. Хозяйка им почти не пользуется, разве что чай вскипятить, ну, так, сколько там она нажгёт! В месяц вам всего-то не больше 3 руб. набежит! 
Заметив озабоченный взгляд Дианы, брошенный на плиту и баллон, хозяйка нехотя сказала, что в этот раз за новый баллон заплатит она сама. Честно говоря, она им уже немного надоела: всё что-то вынюхивала, подслушивала, вечно сновала с недовольным выражением на лице, возникала на пороге комнаты с очередной дурацкой просьбой в самый неподходящий момент, когда Егор был погружён в расчёты или слушал радио. Резчиковы старались всего этого не замечать и не реагировать.
До Егора, наконец, дошла старая истина, что от добра добро не ищут. Лаборатория   № 5 уже потеряла для него свою былую привлекательность. Там, в большой комнате чуть ли не на голове друг у друга сидело человек шестнадцать, а они у Мирославского во второй комнате сидели вчетвером.
Тематика тоже постепенно становилась для Егора интересной. Будучи в командировке, он постоянно думал, как улучшить обработку сигналов помех и с какой блок-схемой это можно реализовать. Наконец, Егор собрался с духом и сказал Мирославскому, что из лаборатории он никуда уходить не будет. Тот удовлетворённо хмыкнул и признался, что его персональное, переделанное направление уже прибыло в институт, и у него есть реальный шанс получить осенью 2 места в общежитии, строительство которого подходило к концу. Это, в свою очередь, означало, что у них с Дианой  наконец-то будет и желанная временная прописка. Осталось только немного потерпеть.
В конце августа лаборатория пополнилась молодым специалистом, выпусником их одесской альма матер, которого Мирославский привёл в их комнату и дал в помощь Егору. Звали его Иван Иванович Шваченко, но ребята, жившие во время учёьы в общаге на улице Островидова, ухмыляясь, рассказали Егору, что его новый подчинённый там был известен под кличкой „Сундук”.
Вступивший в партию во время службы в армии, плотный, коротко постриженный мужичок в золотых меньшевистских очках, Сундук был известен на курсе как настырный общественник и неутомимый оратор на всяких собраниях по разным поводам.
То, что в помощники  ему достался явно не подарок, Егор почувствовал уже спустя неделю, после короткого, но бурного разговора, во время которого он пытался объяснить Сундуку его задание на ближайшие дни. Тот выслушал Егора, периодически задавая какие-то дурацкие вопросы, и помчался к Мирославскому. Как потом рассказывал Тарханов, уже покидавший кабинет шефа с новым заданием, Сундук ворвался в комнату, тяжело пыхтя и негодуя:
- Что это за порядки, когда неслуживый служивому приказывает?!
Как Мирославский вразумил Сундука, Егор не знал, а сам шеф об этом ничего не говорил, но спустя 2 месяца он ухитрился сплавить этого „кадра” в другую лабораторию.
Скандальный Сундук в институте со многими быстро перессорился , потом примкнул к двум „смутьянам”, бузившим в лаборатории Шереметова. На очередном партийном собрании, которое состоялось в начале третьей декады января нового года, он, сидя в первых рядах, при обсуждении повестки собрания получил, от заблудившегося в своих бумагах председателя, слово и предложить почтить вставанием память вождя мирового пролетариата, годовщина смерти которого надвигалась через день.
Всё собрание, вздрогнув от неожиданности, послушно поднялось и стояло до тех пор, пока Сундук важно не уселся на своё место. Как говорится, в институте „такого ще було”. Секретарь партбюро потом 2 дня ходил, набычившись.  Пасечный срочно направил Сундука на курсы изучения вычислительной машины „Проминь”, которую институт должен был получить через квартал.
Чему там научили Сундука на этих курсах, неизвестно, но закончив их, он представил вполне справную бумажку. После того, как ЭВМ установили и наладили спецы с завода-изготовителя, Сундук заважничал ещё больше, а с большинством своих знакомых перестал здороваться. Пользы от этого „Проминя” институт так и не получил. С бестолковым, тупым, как валенок, но гонористым Сундуком работать никто не мог. Даже аспиранты, которые бегали везде, где только могли, не зная, куда пристроить свои расчёты на ЭВМ, поняли, что с Сундуком они просто теряют время.
Машина простаивала, Сундука пытались прищучить и выгнать за профнепригодностью. Кончилось дело тем, что тот выдернул  несколько основных блоков „Проминя” и сдал их в камеру хранения киевского вокзала. Пасечному пришлось обратиться за помощью к милиции. Той, после недолгого препирательства с Сундуком, удалось блоки возвратить, а Сундука, подведя под него соответствующую статью трудового законодательства, уволили из института.
 
88
Строители, на удивленье, не подвели и в срок закончили возводить общежитие на территории приёмного центра в Святошино. Расселять народ, уставший ждать этого события, начали в середине осени. Здание было трёхэтажным, построили его рядом с домом, где жили работники приёмного радиоцентра. От густого леса дом был отгорожен колючей проволокой, рядом тянулась тропинка, ведущая в соседнюю деревню, что была по соседству с учебным аэродромом „Чайка”.
Официальный адрес у общежития был такой: 15-й километр Брест-Литовского шоссе. Егор уже один раз приезжал сюда - повидать своих однокурсников, когда те на радиоприёмном центре отбывали эксплуатационную практику. Добираться сюда было не очень-то просто: сначала трамваем ехать до конца в Святошино, а потом трястись в пригородном автобусе № 35 Святошино - село Гореничи до остановки „Чайка”, в трёх минутах езды от Катериновки, где зимой Резчиковы тщетно искали жильё.
Распрощавшись с хозяйкой, у которой они прожили около 8 месяцев, Егор с Дианой погрузили свои вечные корзины, радиоприёмник и широкую кровать в институтский грузовик и с радостью перебрались на новое место. Теперь они ни от кого не зависели, да и вместо 30 руб. платить за общежитие нужно было только десятку. Правда, далеко же, чёрт возьми, приходилось ездить, и это - каждый день.
Егор получил небольшую комнату площадью 12 м2 в трёхкомнатной квартире. Рядом в десятиметровой комнате разместились сокурсники -  Стас Закревский со своей женой Раей, а в большой проходной общей комнате жила бабушка Стаса, нянчившая правнука. Большая комната была перегорожена занавеской, повешенной на толстой рыболовной леске. Иногда бабушка забывала ночью выключить транзисторный приёмник, который Закревскому собрал один народный умелец-радиолюбитель из его лаборатории № 5. Тогда приходилось намекать соседу про тишину.
 В доме было 12 квартир, а общее число комнат в них равнялось 30. Заселили в дом 12 семейных пар и 20 холостяков и холостячек. Среди них были даже 2 девушки из Москвы, получившие по окончанию института направление в лабораторию Полтавского; где занимались вопросами строительства кабельных линий связи и разрабатывали кабелеукладчики.
Одна из них была очень симпатичной, и ухажёров у неё хватало. Но всех их словно сдунуло ветром после того, как с этой красавицей случился эпилептический припадок. Хорошо, что ей вовремя оказали помощь, вставив в рот алюминиевую ложку, иначе она могла бы откусить себе язык. Зрелище , конечно, было  мало приятное…
Одну двухкомнатную квартиру на втором этаже самовольно захватила женщина-строитель с малолетней дочкой, и институт долгое время не мог её выковырять из этого дома. Временную прописку в нём получило  ещё больше народу, чем проживало фактически. В общем, дом сильно смахивал то ли на ту волшебную варежку, то ли на терем-теремок из сказки, где жила уйма самых разнообразных лесных обитателей.
Серёга Рязанов с женой Нелей получили комнату на третьем этаже, как раз над головой Егора. Зная, что Неля из Бобруйска, Егор в первый день, когда по всему дому, переходя из одной квартиры в другую, молодые специалисты бурно праздновали новоселье, рассказал ей, как он в её родном городе запутался между двумя вокзалами.
Отдельную двухкомнатную квартиру в доме получил со своей семьёй некто Шмоткин, аспирант, прибывший из Москвы в лабораторию коррозии. Спустя некоторое время жильцы дома узнали, что аспирант перешёл на фамилию жены и стал прозываться Набатовым. Окружающие же стали называть его не иначе как „Шмотки-Тире-Набатов”, а потом просто -  „Тире-Набатов”.
.В квартире была кухня, ванная и туалет, к рациональному графику использования которого привыкли очень быстро. Через 2 месяца после заселения в кухнях общежития установили баллонный газ, перед этим выдающимся событием всем жильцам пришлось пройти инструктаж в конторе „Киевгаз” на улице Довженко. Там дородная блондинка, расхаживая по учебному классу с глубоко озабоченным видом, на живых примерах старалась убедить своих слушателей, что с газовыми баллонами надо обращаться очень осторожно, с ними шутки плохи.
- Вот, к одним жильцам недавно приехала бабушка из села, Вскипятила старушка чайник и погасила плиту так, как в деревне гасят огонь. То есть, просто дунула на пламя и всё. Чуть  большой беды не наделала! Хорошо, что невестка запах газа учуяла!
Она долго и нудно рассказывала, как узнавать, что газ в баллоне вот-вот закончится, чтобы своевременно заказать новый баллон, а  на резонный вопрос - почему же на баллонах для этих целей нет манометров - пробормотала что-то малоубедительное.
Через полгода институт по долевому участию получил от города несколько квартир в новых панельных пятиэтажных домах, построенных на Нивках. В районе улицы Салютной их там одновременно возводился целый квартал. Дома стояли рядами, друг за другом, как солдаты на плацу, сияя своими свежевыкрашенными комнатами, такими желанными. Егора со всеми молодыми специалистами даже гоняли туда – помогать рабочим и наводить порядок перед сдачей дома.
Квартиры в нём получили несколько аспирантов, закончивших обучение в центральном институте и стоявших в очереди на защиту. Холостяк Музыченко получил комнату в трёхкомнатной квартире, по этому случаю в лаборатории дружно попили чай с „Киевским” тортом. В отдельную квартиру со всем своим семейством переехал и Стас Закревский. Как сказал Серёга, Стас был в большом фаворе у Стругача, к тому же, член партии, да и вообще, они с Раисой вместе приехали в Киев по назначению. После этого в доме на Чайке начались некоторые перестановки.
В конечном итоге Егора с Дианой переместили в проходную комнату двухкомнатной квартиры на первом этаже. В ход сразу же пошла толстая рыболовная леска, так хорошо зарекомендовавшая себя в прежней квартире. Смежную комнату занимала семья аспиранта из лаборатории № 5 Женьки Бодрешова с женой и ребёнком. Его жена Раиса, крупная черноволосая женщина, после окончания Одесского института иностранных языков, чтобы не ехать на село, срочно выскочила замуж за Женьку, получившего направление в Киев. Пара эта была, конечно, странной: рядом со своей высокой и фигуристой женой  малогабаритный Женька, в своих больших очках и с вечно взъерошенной шевелюрой, выглядел неухоженным заморышем.
Раиса работала переводчицей в службе сервиса гостиницы „Москва” и иногда ездила в командировки „за бугор”. Оттуда она привозила французские духи, тонкие колготки, всякие ажурные кофточки и вино „Кьянти”, попробовать которое напрашивались всё Женькины коллеги. Тот тщетно пытался втолковать этим любознательным эстетам, что наше вино „Шато Иикем” гораздо вкуснее, да и стоит всего-то 92 копейки.
Чаще всего Раиса моталась по Киеву с очередными французами, показывая им красивые городские пейзажи, зелёные склоны Днепра и образцовые предприятия, попутно рассказывая о преимуществах социалистического строя.
Однажды один седоватый мсье из Лиона набрался наглости и прицепился к Раисе с просьбой показать свою квартиру. Раиса не растерялась, на минуту оставила настырного туриста в офисе, вышла и доложила своей начальнице о страстном желании дорогого гостя, члена компартии Франции, увидеть вблизи жизнь простых киевлян.
Начальница согласилась, что отказать такому гостю будет неудобно, и  куда-то срочно позвонила. После одобрительного кивка начальницы Раиса позвонила  своей тётке, живущей на Чоколовке, и сообщила ей, что везёт к ней непрошенных иностранных гостей, от которых не смогла отбиться без ущерба для своей работы,
Убедившись, что у тётки ещё остался хороший кофе в зёрнах марки „Арабика” и печенье, а также дав нужные инструкции, чтобы тётка невзначай ничего лишнего не брякнула, Раиса через полчаса в гостиничном „Рафике” повезла трёх пожилых французов показывать, как она живёт.
Сына Бодрешов записал в загсе Беном, хотя регистраторша полчаса уговаривала его отказаться от этой вздорной, по её мнению, затеи. Но Женька, любивший всякие приколы к месту и не к месту, упёрся, как рогом. БЕН – это была аббревиатура его ФИО: Бодрешов Евгений Николаевич. За полуторагодовалым Беном смотрела бабушка Женьки, приехавшая из-под Алупки по окончанию туристического сезона. Имя правнука она категорически не одобряла:
- Это ж надо так дитё назвать, ну, прямо, как фармазона какого-то! Погоди, Женька, вот малец вырастёт и тебе за такое имячко бока ещё как наломает! А за ним ещё и  Беновичи добавят!
Поэтому бабка упорно называла своего правнука Генкой. Спала она в проходной  комнате на кровати, привезенной Резчиковыми с Телички.  К тому времени они обзавелись раскладным диваном, а во всех таких проходных комнатах институтские столяры и плотники уже соорудили перегородки из плит сухой штукатурки с маленьким верхним окошком, сделали двери, которые можно было закрыть на ключ.
Так что в своей одиннадцатиметровой комнате Егор с Дианой чувствовали себя в полном комфорте: и при радиоприёмнике, и при новом телевизоре. Корзины, накрытые толстым сукном, служили и обеденным, и письменным столом. Если бабка теряла бдительность, то малолетний Бенка с радостным воплем врывался в комнату соседей и норовил там пописать, причём, почему-то именно около корзин.  Сразу же после этого действа на пороге с извинениями появлялась бабка, временно потерявшая бдительность, и если Раисы и Женьки ещё не было дома, то бабка с возмущением охотно рассказывала Диане, что „эта Рая” купила себе за 80 руб венгерские красные кожаные сапоги. А ведь Женька до сих пор ходит в каких-то чёрных войлочных башмаках-говнодавах, да и у ребёнка нет пары лишних колготок.
Облегчив душу, бабка обычно спрашивала, можно ли к ним в холодильник поставить  бутылку  молока, а то оно скиснет, а малой любит гречневую кашу на молоке. Диана обычно не возражала. Холодильник, хотя и был маленьким и примитивным, без компрессора, но выручал здорово.
Его продала им Ляля, дочка Анны Михайловны, получившая на работе от своего месткома талон на покупку холодильника „Минск” в хозяйственном магазине на Сырце. Она же и договорилась, чтобы старый холодильник на мотоцикле с коляской привезли на „Чайку”, где водителя должен был встретить Егор. Мотоциклист, однако, увлёкся, раньше срока проскочил остановку и укатил до самого Ирпеня.
Егор, проторчав на автобусной остановке полчаса, уже было собрался уходить, но в последний момент разглядел вдали на шоссе объект, стремительно мчавшийся со стороны Ирпеня. Вопреки опасениям, от столь долгой прогулки холодильник не пострадал, дома его установили в углу проходной комнаты, и работал он бесшумно.
Потом в комнате появился раздвижной обеденный стол с полированной поверхностью под орех; теперь набегавший в их комнату Бенка с удовольствием под этим столом прятался от бабки. В комнате стало уж слишком тесно, и корзины пришлось вытащить в коридор. На стене Егор прибил вешалку, на ней, укрытая серой ситцевой занавеской, теперь висела верхняя одежда: красный и тёмно-синий плащи „болонья”, купленное в Осиповичах табачного цвета толстое демисезонное пальто Егора, пригодное и для зимы, а также чёрная цигейковая шуба (к сожалению, коротковатая), присланная Диане из Петропавловска. Молодая семья понемногу обрастала новыми вещами.
Летом они решили в свой первый двухнедельный отпуск в Одессу слетать самолётом. Флагман Аэрофлота реактивный ТУ-104 произвёл на них неизгладимое впечатление, конечно, это ведь вам не на АН-2 лететь! И не так уже было жалко 24 рубля, потраченных на два билета, хотя проезд автобусом обошёлся бы всего в 18 рублей. Пассажир, сидевший в ряду перед ними, тоже, видно, получал кайф от полёта, и несколько раз, толкая своего соседа, говорил:
- Ну просто чудо, Петя, этот самолёт! Ведь куда как тяжелее моего чемодана, а глядишь ты - летает! А чемодан - не может!
В Одессе родители во всех подробностях расспрашивали их о том, как из лесов Белоруссии они выбирались на крутые берега Днепра. Мать всё время охала, с сожалением вспоминая их 2-комнатную отдельную квартиру, разлившуюся Свислочь, красивый хвойный лес рядом с посёлком и отборные белые грибы, которые так и просились в корзинку, вылезая из-под пожелтевших иголок. Матери всё это напоминало те лесные пейзажи, которых она вдоволь насмотрелась, работая в деревенской больнице – и после окончания института, и в эвакуации на Урале.
Отец тоже удивился, когда узнал, что Серёга женился - его мать, Татьяна Владимировна им ничего об этом не говорила. Услышав, что Сергей купил мотоцикл, он неодобрительно покачал головой: уж слишком много невесёлых случаев он слышал о мотоциклах, хорошо, что зять Борис свой ИЖ-56, наконец-то, продал. Егор на этом ИЖ немного покатался по двору и затем по переулку, но неосторожно (хорошо, что на малой скорости!) наехал на столб, ударил ногу и в дальнейшем уже на мотоцикл не садился.
Была и другая история с мотоциклом, о которой Егор вспоминать не любил. Ещё будучи на четвёртом курсе института, весной, поехал он со своим школьным товарищем Толей Астаховым в Тирасполь за сливочным маслом - в Одессе тогда с ним что-то туго было, а тут, в соседней республике этого масла - навалом. Накупил тогда Егор дефицитного масла целый чемоданчик, с которым на тренировки ходил. На обратном пути недалеко от Одессы дорога поворачивала налево к железнодорожному переезду, который чуть возвышался на местности.
Толик на небольшой проехал переход, но, спускаясь, не заметил на дороге большую глубокую лужу. На ней мотоцикл развернуло и понесло прямо под колёса грузовика Зил-150, подъезжавшего к переезду. Влетели они тогда прямо в середину, машины, в следующий момент Егор увидел над собой перекошенное, белое от испуга, лицо водителя, открывающего двери кабины прямо над ними.
Хорошо, что тогда никто из них не пострадал, только слегка поцарапались. А вот мотоциклу досталось: передняя фара у него была разбита, какой-то тросик оторван. На обочине Толик что-то там починил, и оставшуюся  часть пути они ехали медленно, боясь, что мотоцикл может неожиданно газануть в самом неподходящем месте…
Правда, когда они с Сергеем разъезжались на работу по назначению, была у них сумасшедшая мысль - обоим купить мотоциклы и встречаться где-то посреди, на шоссе между Киевом и Минском. Однако в Лапичах идея мотоцикла быстро потеряла свою привлекательность: взамен этого Резчиковы решили создать автомобильный фонд, намереваясь каждый месяц с зарплаты выделять туда десятку. Но потом события развернулись так, что было уже не до десятки, и не до автомобиля.
Серёга же увлечённо возился со своим чехословацким мотоциклом „Чезета” и активно втолковывал Егору, что при 18 сантиметрах хода амортизатора переднего колеса никакие ямы и ухабы для мотоцикла не страшны. Своего тёмно-красного железного „коня” он держал в подвале общежития, правда, каждый раз вытягивать его оттуда было удовольствием ниже среднего.
На работу „Чезетой” он ездить боялся, хотя права, полученные на курсах у Термобабы, были действительны и для управления мотоциклами. Движение в городе было интенсивным, кроме того, где же на бульваре Шевченко можно было оставить такой дорогой мотоцикл на целый день? Так что пока он с Нелей катался по всем окрестностям  Святошино.
…А страну, да и весь мир трясло от смертельно опасного Карибского кризиса….

89
В мае месяце весь институт гудел, переваривая ошеломляющие новости о суде над разжалованным полковником Главного разведывательного управления (ГРУ) Олегом Пеньковским. Протеже кандидата в члены ЦК КПСС, главного маршала артиллерии С.С. Варенцова и тесть генерал-лейтенанта Д.А.Гапановича, начальника Политуправления Московского военного округа. О.Пеньковский своё сотрудничество с западными спецслужбами начал в 1958 году. Официально он работал в Госкомитете по науке и технике, в монументальном здании чуть выше Центрального телеграфа на улице Горького, был осведомлён о множестве государственных и военных секретов. Специалисты института из отдела Стругача, работающие по военной тематике, утверждали, что Пеньковский во всех подробностях выдал принципы построения советской системы опознавания „свой-чужой” между самолётами.
Егор теперь часто бывал в командировке на Центральном телеграфе, и проходя мимо здания этого Госкомитета, всегда вспоминал, что на процессе Пеньковского его поразил один вопрос, заданный председательствующим:
- Объясните суду, по какому случаю Вам пришлось пить шампанское из туфельки Вашей „знакомой”? Не по случаю ли примерки мундира полковника британской армии?
В итоге, супершпион, как назвали Пеньковского позже, был расстрелян, а маршал Варенцов был разжалован в генерал-майоры…..   
Тем временем штат лаборатории № 8 неуклонно рос, обрастая научными кадрами высокой квалификации. Прибавлялся и народ в институте. Лица, приближённые к начальству, на полном серьёзе утверждали, что через год институт будет переезжать в новое здание, типовое решение которого проектный институт отрасли сейчас привязывает на местности. Из лаборатории Шереметова к Мирославскому перешёл недавно защитившийся кандидат наук Семён Вольфберг, его диссертация исследовала оптимальные схемам фазовой автоподстройки частоты в аппаратуре дальней связи. Он дружил с Ваней Музыченко и на обеденный перерыв они вдвоём обычно отправлялись в ресторан „Театральный”, чего Егор при своей зарплате, конечно, позволить себе не мог.
  После обеда Семён с Ваней в одном и том же киоске покупали пакет драже „Морские камешки”, стоивший 55 копеек. При этом всегда бросался жребий для определения, кто из них платит 27 копеек, а кто - 28. Выигрывал обычно Музыченко, и огорчённый Семён пускался в пространные рассуждения о том, что Ваня опровергает все каноны теории вероятности, хотя в честности его поведения нет никаких сомнений.
 Раз в месяц друзья шагали на стрижку к какому-то Мише, работавшему при гарнизонной бане. Миша брал за стрижку огромные деньги - один рубль, и с ним ещё нужно было предварительно созван6иваться о времени визита. Егор при своих не сильно густых волосах считал, что за стрижку вполне достаточно платить и 40 копеек, как полагалась по прейскуранту…
У Мирославского Семён Вольберг занялся вопросами передачи дискретной информации по телефонным каналам с различными видами модуляции со скоростями от 1200 бит/с и выше. Устройства для такой передачи сначала получили название устройств вторичного уплотнения (УВУ), но затем за ними прочно укрепилось слово „модем”, на основе сокращения словосочетания „модулятор-демодулятор”.
Для начала были исследованы возможности частотно-фазовой модуляции, предложенной Мирославским и завкафедрой электротехники Эфинсоном ещё в Одессе. Затем Вольфберг занялся исследованием четырёхпозиционной частотной модуляции, к которому он подключил и Егора. Эта научно-исследовательская работа выполнялась под шифром „Импульс”.
 Одновременно Вольфберг вместе с Мирославским и  Иваном Музыченко активно работали над книгой, посвящённой передаче дискретных сигналов методом частотной модуляции. Расчёты для двух разделов этой книги они поручили выполнить Егору, и об этом было сказано в предисловии к книге, вышедшей в киевском издательстве „Техника”.
Для молодых инженеров Вольфберг со своим другом Владимиром Блекманом из лаборатории № 5, тоже недавно защитившимся, организовали семинар по изучению книги Б.Р.Левина „Теория случайных процессов и её применение в радиотехнике”.
Этот семинар многое дал Егору, и главное - пробудил интерес к самостоятельным научным исследованиям. На семинаре часто обсуждали и другие технические вопросы. Жаркую дискуссию тогда вызвало сообщение, что в ленинградском отделении отраслевого института некто Гендлин предложил новое запоминающее устройство на ферритовых стержнях, сулящее переворот в науке.
Научно-технической общественности была представлен заваренный наглухо чёрный ящик с одним, ни к чему не подключённым, разъёмом. Впечатляло, что Гендлину удалось заручиться поддержкой у таких видных учёных, как  Аксель Берг и Николай Амосов. Позднее выяснилось, что ловкач одновременно работал в трёх институтах, не имея даже высшего образования. За мошенничество и хищение 6500 рублей в качестве незаконно получаемой заработной платы он был приговорён судом к 10 годам лишения свободы.
Всё, что касалось теории случайных процессов, для Егора в устах Вольфберга звучало, как истина в последней инстанции. Но когда по дороге на работу в автобусе институтского шофера Ангорицкого, набитого жителями общежития-теремка, Вольфберг стал возмущаться, что у нас в личную жизнь слишком нахально суёт свой нос всякая публика, выдающая себя за общественность и вешает разные ярлыки, способные отравить жизнь человеку, Егор не выдержал.
Он, конечно, знал, что на Семёна навалилась куча житейских неприятностей. Тот  недавно ушёл от своей жены Эммы, оставив её с маленькой дочерью, и что Эмма бегала по этому поводу в партбюро институтов, и исследовательского, и проектного - про проектный ему сказала Диана, работавшая с Эммой в одном отделе. И висел теперь в воздух вопрос с жилплощадью:  до этого ухода Семён имел шанс получить отдельную двухкомнатную квартиру, а теперь все жилищные дела погружались во мрак неизвестности.
Но причём тут наше общество? А что, за „бугром” репутация человека не страдает от всяких семейных неурядиц? А мнение окружающих, даже без решения партбюро, на которое кое-кто у нас смотрит как на „скорую помощь” общественного здоровья, не меняется? Прочитавши книги и Теодора Драйзера, и Синклера Льюиса (особенно запомнились „Бэббит” и „Эроусмит”), Егор мог себе представить, как в подобной  ситуации могли бы реагировать в Америке.
Ну, а если забежать в будущее, лет этак на 40 вперёд, то можно только посочувствовать герою романа Джона Гришэма „Рождество с неудачником”, на своей шкуре почувствовавшем всю эту трясину ханжества и лицемерия американской глубинки. До правды Гришэма ещё нужно было дожить, но и без него Егор видел, что общественная мораль в том или ином виде была и остаётся в любом обществе, вне зависимости от политического строя. Впрочем, эти аргументы Егора на их отношениях с Вольфбергом не отразились….
Много лет спустя, когда их разбросало по странам и континентам, Егор с тёплым чувством вспоминал эти семинары, где его более опытные коллеги, изучив какой-то сложный вопрос или ознакомившись и усвоив новые разделы теории случайных процессов или статистической радиотехники, старались как можно скорее донести эти знания до своих молодых сослуживцев – на занятиях технической учёбы, на семинарах и научно-технических конференциях, посвящённых Дню радио.
Они уже знали себе цену, гордились тем, что их признавали мэтрами, часто их мнение  было решающим, окончательным, подводящим черту под целым клубком сомнений и неуверенности. Им было приятно, что у них есть ученики, что они могут подсказать им, как говорилось, диссертабельную тему и направить их энергию по нужному руслу.
А из далёкой Америки много лет спустя докатывались слухи, что попав в незнакомую для них среду, кандидаты наук и старшие научные сотрудники теперь по крупицам, самостоятельно, собирали кусочки знаний по своим новым рабочим специальностям, работали простыми монтёрами, настройщиками, измеряли технические параметры ранее незнакомых им устройств и дорожили этими новыми знаниями, уже никому ничего не раскрывая, не рассказывая, не посвящая в суть вещей. Ведь сегодня ты своему другу всё выложил, как тут выкрутиться, а завтра он нахально усядется на твоём месте и даже не вспомнит, что это ты подсказал ему верное решение…
Вскоре в лаборатории появился Василий Борисович Колотов, закончивший аспирантуру московского института. Подвижный худощавый брюнет в очках, с хитроватыми и всегда улыбающимися глазами, с вкрадчивым обволакивающим голосом, он Егору почему-то напоминал Луку из пьесы М.Горького „На дне”. Он довольно быстро получил двухкомнатную квартиру на Нивках и с иронией рассказывал о своих соседях, которые носились по всему городу, разыскивая подходящую для квартиры новую мебель.
 Колотов небрежно называл мебель „дровами”, делая вид, что она его вообще-то и не волнует, но навалившиеся на него с вопросами сотрудники быстро выяснили, что, тем не менее, себе мебель Колотов купил не какую-нибудь, а самую модную, польскую, то ли „Ганку”, то ли „Церес”.
По мнению Колотова, соседский телевизор за стеной, разделяющей смежные квартиры, орал слишком громко, и Василий Борисович быстро привёл соседа в чувство. Он собрал схему генератора помех, от действия которого сосед на экране уже ничего видеть не мог, кроме извивающихся чёрно-белых полос,
Зная, что Колотов - специалист по радио, сосед пришёл к нему на консультацию -с чего бы это телевизор вдруг стал так плохо работать? Колотов, зайдя к соседу в квартиру, с умным видом походил по комнате, зачем-то подёргал антенный штекер, и сказал, что выбранное место установки телевизора совершенно не подходит для качественного приёма. Лично он установил бы телевизор у противоположной стены в углу. Сосед последовал этому квалифицированному совету, в результате чего обе стороны расстались, довольные друг другом: Колотову соседский телевизор теперь уже больше не давил на уши, а сосед искренне удивлялся, что на новом месте телевизор работает так же хорошо, как в магазине. 
 Выяснилось, что Колотов был активным изобретателем, и уже получил свыше трёх десятков авторских свидетельств на изобретения. Егор поделился с ним своей идеей улучшения схемы тактовой синхронизации, и Колотов предложил ему помощь и соавторство. Он составил текст заявки, и Егор с удивлением прочитал её концовку, начинающуюся словами „устройство для повышения эффективности выделения тактовой частоты, отличающееся тем, что в нём…”, а далее шло описание сути предполагаемого изобретения. Заявка, конечно, не прошла в силу своей примитивности, но некоторые особенности изобретательской деятельности Егор всё же почувствовал.
Василий Борисович вообще любил эпатировать своих коллег абсолютно вздорными предложениями. Так, на полном серьёзе он утверждал, что знает одну „железную” реализацию вечного двигателя, но до её практического воплощения всё никак не доходят руки и нехватает свободного времени.
Однажды Василий Борисович появился в лаборатории, держа в руках банку, заполненную прозрачной розовой массой. Улыбаясь, он заявил, что любое тело, намазанное этим веществом, будет входить в воду без всяких брызг, и это можно с успехом использовать для глиссеров и в бомбометании. Какому-то любопытному удалось запустить палец в банку, и тайна была раскрыта - это было обычное варенье из малины.
Среди серьёзных результатов, полученных Колотовым, Мирославскому особенно понравились работы в области аналоговых магнитных запоминающих устройств (ЗУ), которые тот представлял как миниатюрные электромоторчики. Эти магнитные ЗУ помогали весьма элегантно решить проблему дистанционной регулировки преобладаний в принятых телеграфных сигналах. Развернулась напряжённая работа, к которой  подключили недавно принятого нового старшего инженера Туханова.
Через 3 месяца опытные мастерские института изготовили блок, предназначенный для установки в аппаратуру ТТ-17п, но неожиданно Василий Борисович „побил” горшки с Мирославским, объявив ему, что он идею и основные принципы разработал, а разбираться с мастерскими - почему при изготовлении магнитных ЗУ они выдают такое большое количество брака - это уже не его забота.
Он показал, как их надо настраивать, но сидеть и настраивать всю партию ЗУ не собирается. Нужно готовить специалиста, который будет делать всю эту чёрную работу по настройке и внедрению.
Мирославский вовремя понял, что в этом вопросе с Колотова где сядешь, там и слезешь; хорошо, что Туханов оказался мужиком толковым и все идеи по ЗУ хорошо освоил. Он-то и вытянул этот блок, получив достаточно надёжные результаты. Позднее все эти идеи освоили на львовском заводе, в результате чего появилась обновлённая аппаратура ТТ-17п-1. Её опытная эксплуатация была успешно проведена на московской телеграфе, после чего аппаратура стала внедряться на сети связи всей страны.
В конечном итоге Василий Борисович Колотов со скандалом уволился из института и вскоре возник в Институте электродинамики Академии наук Украины, куда он перетянул и пару  „смутьянов” из лаборатории Шереметова.
Дальнейшая судьба Колотова была настолько неожиданной и ошеломляющей, что это надо рассказывать отдельно. Тут были и 7-летнее заключение в тюрьме, и приглашение от Сахарова в докторантуру в Москве, и реактор для холодного термоядерного синтеза, якобы почти реализованный в колонии, и книги о бессмертии, что совсем рядом, и обширный список книг по нетрадиционной медицине, и слава народного академика, целителя, и последней надежды многих  безнадёжно больных людей. Но и шарлатаном его тоже многие называли…
Дебатируя на семинаре с местными корифеями, Егор чувствовал, что должен продолжить своё образование в аспирантуре, тем более, что в этом году её открыли и в киевском институте, но приёмные экзамены проводились пока в Москве. Мирославский его решение одобрил. Егор подсуетился и за 2 месяца сдал вступительные экзамены по английскому языку и философии; для этой цели Пасечный договорился с педагогическим институтом им. Ушинского, находившимся тут же, на бульваре, только кварталом ниже, за Владимирским собором.
Немаловажным обстоятельством была и материальная заинтересованность: аспирант получал стипендию 100 рублей, имел летом двухмесячный отпуск. Кроме того, была возможность устроиться на полставки инженером в своей же лаборатории. Это было особенно удобно, если тема диссертации совпадала с тематикой лаборатории. А 145 рублей уже были вполне приличными деньгами. Как любил повторять друг Серёга, „на них можно было многое учудить”.
После защиты человек, в зависимости от возможностей штатного расписания, уже прочно закреплялся на должности ведущего инженера, ведущего конструктора или старшего научного сотрудника, а зарплата была в пределах 150-220 рублей. Ну, а начальник лаборатории с кандидатской степенью получал уже от 300 до 400 рублей.
- Неужели эта ваша Римма Литкевич, у которой работает Неля, получает 400 рублей? - не переставала удивляться Диана. - Это же сумасшедшие деньги, правда, Егор?
- Можешь не сомневаться - ей денег до получки нехватает, как и нам, - посмеиваясь, отвечал Егор. 
Проведя ещё один цикл измерений на киевской междугородке и обобщив результаты, Егор написал свою первую статью - о приборе ИМПП, и что же можно с его помощью намерять на междугородной и местной сетях телефонной связи. К статье он приложил фотографию прибора, собственноручно снятую своим трудягой „Зорким”.
К тому времени для поддержки молодых инженеров и аспирантов, которые бегали по всем редакциям немногочисленных технических журналов, пытаясь тиснуть свои статьи с результатами диссертаций, в Киеве под эгидой общества им. А.С.Попова и института кибернетики АН УССР начали издавать журнал „Механизация и автоматизация управления”. Некоторые снобы, застолбившие себе места в академических журналах или в журналах высокой пробы, типа „Электроосвязь” и „Радиотехника”, в шутку называли этот новорожденный журнал не иначе как „Канализация и мелиорация”.
Но для молодых соискателей этот журнал был подлинной находкой. Напечатали в нём и статью Егора, даже гонорар он получил - аж 14 рублей. А перед тем, как отдать статью в журнал, Егор бегал по институту, оформляя на неё акт экспертизы. Один из членов экспертной комиссии, Юлий Ставинский, начальник лаборатории № 4, которого часто можно было видеть в коридоре, где он подпирал стенку, ведя увлекательные разговоры с толстозадой Адой Сидорцовой из бюро измерительной аппаратуры (БИА), подмахнул акт экспертизы, не глядя.
Другой член экспертной комиссии, Стругач, внимательно просмотрел статью, зачем-то вычеркнул часть фразы, говорящей о том, что прибор можно применять на радиорелейных линиях, и одобрительно кивнул головой, прочитав в конце статьи, что в разработке первой версии прибора принимал участие инженер Владимир Копф.
- Я вижу, что Вы у Мирославского неплохо прижились, - сказал Стругач, - вот видите, как в жизни получается! А сначала ко мне рвались….Ну, желаю успеха!
Начальник спецчасти Лыкомская Любовь Михайловна, которую в институте и не любили, и почему-то боялись, неприветливо взглянув на Егора, буркнула, чтобы он оставил статью и зашёл за ней позже - сейчас с ней знакомиться у неё времени нет. Как большое одолжение, она вернула Егору материалы только через день, когда тот, уже теряя терпение, не знал, что делать дальше: то ли идти скандалить, то ли пожаловаться шефу. Юра Тарханов посоветовал ему с этой ведьмой, Лыкомской, ни в коем случае не связываться - потом себе же выйдет боком, когда надо будет через неё оформлять допуск по форме № 3 к закрытым материалам. Он уже от неё свою долю неприятностей и ненужных разговоров с шефом недавно получил.
Свою статью в авторском экземпляре журнала Егор с гордостью продемонстрировал дома, а сосед Женька, ехидно ухмыляясь, начал уверять Егора, что тот пишет очень хорошим стилем, который ничуть не хуже, чем у Льва Толстого.
Дальнейшие работы по усовершенствованию ИМПП и передаче электрической схемы для разработки технической документации в институтском конструкторском отделе пришлось временно отложить.
Мирославский поручил ему детально ознакомиться с новой телеграфной каналообразующей аппаратурой. Называлась она ЧВТ-1, а аббревиатура означала, что в основу аппаратуры положен принцип частотно-временного телеграфирования. Если ТТ-17п строилась на принципах частотного уплотнения, то ЧВТ использовала комбинированный метод   [Приложение 1] /
 С методами временнОго уплотнения Егор уже успел познакомиться, основательно проштудировав интересную книгу В.И. Шляпоберского „Элементы дискретных систем связи”. Написана она была простым доступным языком, как сказал Мирославский, - для сержантов: без особых, нагоняющих тоску формул, но основные понятия систем связи с временным уплотнением она описывала очень наглядно и убедительно.
Изучив эту книгу, Егор узнал про регистры сдвига, шифраторы с дешифраторами, про тактовую и цикловую синхронизация и методы их организации, про кодирование/декодирование дискретных (цифровых) сигналов, о достоверности передачи, о коэффициенте ошибок по битам и  байтам, и про влияние всяких факторов, ухудшающих качество передачи двоичных сигналов. Отдельная глава была посвящена так  называемым стартстопно-синхронным системам передачи. Аппаратура ЧВТ-1 как раз и была живым примером её реализации.
Егор продрался через все тома технического описания с принципиальными электрическими схемами и проникся уважением к авторам разработки. Аппаратура была разработана в центральном институте в лаборатории Валентина Кирсанова, а изготовлена на отраслевом заводе в Минске. В телефонном канале аппаратура ЧВТ-1 одновременно могла передавать сигналы от 44 телетайпов, и в сравнении с ней аппаратура ТТ-17п с её 17 каналами выглядела просто бледно. Но Мирославский постарался сразу же вернуть Резчикова на грешную землю:
- Действительно, аппаратура ЧВТ-1 даёт каналов почти в 2 с половиной раза больше, но имеет один существенный недостаток. Она, в отличие от ТТ-17п, обеспечивает организацию только так называемых „закрытых” каналов, т.е. таких каналов, которые накладывают ограничения на скорость, метод синхронизации и код передаваемых сигналов, например, стартстопных сигналов 50 Бод  Международного телеграфного кода № 2 (МТК-2) с 7,5-контактным делением. Сигналов другого вида она не передаёт. Каналы же аппаратуры ТТ-17п, часто называемые „открытыми” или „прозрачными”, не накладывают никаких ограничений на код, метод синхронизации и скорость (не выше предельно допустимой) передаваемых сигналов.
Отставной полковник Мирославский, обеспечивавший во время Великой  Отечественной войны телеграфную связь на Тегеранской конференции союзников, сделал небольшую паузу и продолжил:
- Это очень важно для работы систем синхронной связи, например, действующих с аппаратурой засекречивания. В день „Х”, когда вводилось бы чрезвычайное положение, (а Вы знаете, в какое время мы живём!), все гражданские средства связи переключаются на обработку сигналов военных ведомств, и стартстопная работа со скоростью 50 Бод кодом МТК-2, обычная для мирного времени, была бы уже не правилом, а скорее, исключением. Поэтому необходимо, чтобы на всех направлениях телеграфной сети Союза обязательно, параллельно каналам ЧВТ-1, имелись бы „открытые”, так называемые „кодонезависимые” каналы, которые сегодня может обеспечить только аппаратура, подобная ТТ-17п.
Он немного подумал и сказал:
 Я уже не говорю о том, что уровень и возможности Минского отраслевого завода ни в какое сравнение не идут с уровнем и возможностями Львовского завода телеграфной аппаратуры, входящего в систему Министерства радиопромышленности. Там отдел технической контроля (ОТК) такой, что Минску он ещё лет 5 в мечтах сниться будет. А это ведь - готовность связи, ничтожно малый процент отказа аппаратуры во время её эксплуатации. По вопросам стандартизации - это просто две большие разницы! Да, кстати, форма № 3 Вам открыта, так что не удивляйтесь, если Лыкомская Вас вызовет в спецчасть почитать коё-какие закрытые материалы!
Лаборатория Мирославского, нащупав слабые места ЧВТ-1, потом провела большие работы, обеспечившие нормальный ход внедрение аппаратуры на телеграфной сети Союза, На Минском заводе она стала главным изделием, на котором тот „поднялся” с уровня заштатных  мастерских по ремонту телеграфных аппаратов до вполне приличного завода. В настройке аппаратуры лично принимал участие главный инженер завода, он в конце рабочего дня приходил в цех и вместе с Кирсановым садился за двухлучевой осциллограф и, лихо орудуя пинцетом и паяльником, сам с удовольствием настраивал блоки аппаратуры.
Этого Валентина Кирcанова они увидели в составе приёмной комиссии на вступительном экзамене по специальности, приехав в центральный институт.  Желающих поступать в аспирантуру в том году оказалось четверо, все были из одного выпуска и немного смущались друг перед другом, выступая в необычной роли конкурента своего товарища. В дороге они все нервно подшучивали над сложившейся ситуацией, а сами про себя гадали: кому же из них повезёт, а кому - нет.
Кирсанов оказался весёлым, доброжелательным человеком, явившимся на экзамен  в затейливой бобочке и плетёных кожаных сандалиях. Он сразу понял состояние киевлян и постарался их успокоить. В составе комиссии Егор увидел и Митрухина, тот сразу же поинтересовался, как обстоят дела с модернизацией его бывшего детища.
Экзамен оказался несложным, комиссия была настроена благожелательно, „подкожных” вопросов никто не задавал, и вся четвёрка киевлян почувствовала, что никто из них не провалился. Уже потом выяснилось, что мест было ровно четыре, и эти места были выделены именно киевскому отделению центрального института. Но окончательный результат им предстояло узнать через 3 недели, а пока большим событием стало рождением дочки у Серёжи Рязанова.
90
Узнав, что в аспирантуру его приняли, и новая жизнь начнётся с первого декабря, Егор с Дианой решили в сентябре съездить в Севастополь, благо туда ходил прямой поезд. Их к себе настойчиво приглашал двоюродный брат Сергей, сын Анны Павловны. Работал он в системе общественного питания, жил со своей женой, Верой Николаевной, в однокомнатной квартире на Северной стороне.
Егор хорошо помнил, как Сергей часто приезжал к ним в Одессу на большом белом пароходе. Когда его командировка кончалась, они всей семьёй вечером провожали его в порт на пристань, Сергей поднимался на борт парохода, шёл в свою каюту, а потом выходил на палубу и махал им рукой - идите, мол, домой, ведь пароходы в ту пору по ночам не плавали, и не стоять же здесь, прощаясь, до  самого утра.
Историю своего двоюродного брата Егор хорошо знал из рассказов матери, бабушки Мани, а также двоюродной сестры Лары.
Из родословных очертаний-2
Жил в Твери купец Филиппов, были у него дом и гостиница с рестораном, дача в Пречистом бору. Его сын, Александр Иванович Филиппов, на лето приезжал из Германии, где учился в коммерческом училище. На даче он познакомился с Анной Павловной. В 1914 году Александр Иванович был на фронте, а в феврале 1919 года приехал в Петроград, женился на Анне Павловне и уехал с ней в Тверь. где жил его отец  Иван Филиппович и сёстры - Стефания и Екатерина Ивановны.
Через год у Анны Павловны родилась дочь Ксаночка. Но прожила дочка недолго: в результате рахита до 13 месяцев у неё не было ни одного зуба, и вдруг они стали прорезываться все сразу. Этого ребёнок не смог пережить, хотя врачи и пытались разрезать девочке дёсны, но это не помогло, и Ксаночка умерла.
 Александр Иванович очень любил девочку и, по-видимому, с горя, запил. Анна Павловна с ним развелась, хотя 31 июля 1923 года, у них родился сын Сергей.  Он был единственным внуком и племянником у Филипповых, и всё семейство его очень любило.
После того, как брат, Константин Павлович, переехал с семьёй в Москву на работу на Дорогомиловский химзавод, Анна Павловна переехала в дом своей матери за рекой Тьмакой на улице Роговик. Александра Леонтьевна передала свой дом во владение Анны Павловны.
Анна Павловна через несколько лет после своего развода вышла замуж за Покровского Константина Константиновича, но замужество длилось недолго: её 2-й муж умер от туберкулёза. Сама она была цветущей молодой женщиной, очень весёлой и остроумной. Она всегда  хорошо одевалась  и следила за собой, на работу ездила не на городском транспорте, а на велосипеде.
Незадолго до Великой Отечественной войны Анна Павловна сделала в доме капитальный ремонт, разделив дом на 2 двухкомнатные квартиры с кухнями. Одну квартиру она продала семье, в которой было 3 человека. Эта семья приехала из деревни, которая была недалеко от Калинина.
В октябре 1941 года немцы вошли в Калинин  и заняли половину города, как раз ту, где жила Анна Павловна, а на другом берегу находились советские войска, и в городе шли непрерывные бои. В доме у Анны Павловны одна квартира опустела, так как её хозяева уехали в свою деревню. В этой пустой квартире поселились немцы. Они из погреба  выгребли все запасы овощей, выращенных за лето, и Анне Павловне с Сергеем приходилось голодать.
Анна Павловна была членом партии и перед приходом немцев  спрятала в огороде  свой партбилет, а в вырытом  в огороде небольшом  бомбоубежище  смогла  сохранить некоторые  вещи из наиболее ценных.
 12 декабря 1941 года  Калинин был полностью освобождён, Анна Павловна откопала свой партбилет и продолжила свою работу главным бухгалтером Калининской теплоэлектростанции (ТЭС). Александр Иванович Филиппов был угнан немцами в Германию, где работал всю войну сначала на заводе, а потом на ферме. Он возвратился из Германии лишь  в октябре 1945 года.
Анна Павловна  после выхода на пенсию решила уехать поближе к сыну, но в Севастополь (где тогда обосновался Серёжа) переехать было нельзя - в то время он был закрытым городом. Она продала свой дом на Роговике в Калинине и  приехала в Одессу к брату Сергею Павловичу. Одну зиму она прожила с семьёй брата (тех было четверо), разместившись в кухне, за ситцевой занавеской.
В полной мере смог оценить тогда Егор чувство юмора в стишке персонажа книги Льва Кассиля „Кондуит и Швамбрания”, когда в гражданскую войну у них в доме в украинском городке появились 3 тётки, сбежавшие из голодного Петрограда

- Три тётушки живут у нас в квартире,
   Как хорошо, что три, а не четыре!

Спустя некоторое время Анна Павловна купила в Одессе половину дома из 2-х комнат на улице Сакко - это между 8-й и 9-й станциями Большого Фонтана.  Где-то в 1962 году она переехала в Севастополь, купив там уютный домик с тенистым двором, в котором густой виноград нависал над летней беседкой. Её болезнь в гимназические годы не прошла бесследно: в старости это обернулось слабоумием, к сожалению, это случается нередко.
В далёком прошлом, когда няня Серёжи Марфуша  неожиданно  вышла замуж и переехала жить к мужу, Анна Павловна решила отправить Серёжу в Ленинград к своей сестре Зиновии Павловне, чтобы он воспитывался в том же детском  саду, в котором до 7 лет была Лара, дочка Зиновии Павловны.
Бабушка Александра Леонтьевна привезла своего внука Серёжу и осталась у старшей дочери. Серёжа, когда гулял со своей двоюродной сестрой Ларой, любил смотреть на паровозы, которые  часто стояли  на путях паровозо-ремонтного завода вблизи дома. Но в детский сад он так и не попал: приехала его тётка Стефания Ивановна и увезла к себе на Петроградскую сторону. Бабушка Александра Леонтьевна сразу же отправила телеграмму об этом своей дочери Анне, та приехала и забрала Серёжу, которого ей не хотели отдавать. Серёжу отвезли в Калинин, там Анна Павловна определила сына в детсад, где Серёжа пробыл до школы.
Он очень боялся купаться, его никак  нельзя было заставить войти в воду. Недалеко от дома был  хороший песчаный пляж, куда приезжавшая на лето двоюродная сестра Лара ходила купаться с тётей Аней  и соседскими девочками, а Серёжа сидел на пляже у воды и смотрел, как они с удовольствием долго плещутся все в воде. Наконец, однажды он робко вступил в воду и с тех пор стал заядлым купальщиком  Лара потом с ним ходила купаться в любую погоду, даже в дождь, под зонтиком.
Постепенно Серёжа стал хорошим спортсменом: пловцом, конькобежцем, велосипедистом. А в 50-х годах, живя в Севастополе, Серёжа запросто переплывал Северную бухту, когда они с женой возвращались домой на Северную сторону, где жили на улице Левандовского, в 50 метрах от причала. Жена с одеждой ехала вслед за ним на катере.
В детстве у Серёжи было много приятелей его возраста, которых он собирал, звоня в колокол, подвешенный во дворе, и все мальчишки гурьбой  прибегали и начинали всякие игры. Когда началась война, Серёжа был в старшем классе, и школьников на лето отправили на работу в колхоз. Немцы приближались к Москве и были недалеко от Калинина. Ребята побежали домой в город, питаясь в дороге мёдом, который прихватили на ближайшей пасеке.
У Серёжи на соседней улице был приятель из одного с ним класса - Володя Волков, у него были голуби. И ребята решили погонять голубей. Когда немцы это увидели, то решили, что мальчишки  передали какие-то сведения советским войскам  на другой стороне Волги. Они заперли  мальчишек в сарай и решили расстрелять, но сразу этого не сделали, так как на улицах шли бои, советские войска  активно наступали, вытесняя немцев. Анна Павловна  постаралась взломать дверь в сарай, и мальчишки скрылись, найдя какое-то убежище.
После освобождения Калинина Серёжу военкомат отправил на учёбу в Красноярский край в военно-морскую школу, из которой он был направлен на Черноморский флот. После окончания войны Сергей вернулся в Калинин, а потом решил  учиться в Высшем военно-морском командном училище имени Фрунзе, и в августе 1946 года приехал в Ленинград.
 Поступить в училище не удалось, очевидно, приёмной комиссии в его родственной линии что-то не понравилось, и Сергей вернулся в Калинин, но вскоре уехал в Крым, где поступил в институт торговли. Вскоре он женился на крычанке Вере и стал  жить в Севастополе.  С женой, дородной, красивой фигуристой женщиной, несколько раз приезжал он в Одессу, один раз даже с маленькой дочкой, но та, будучи микроцефалом, умерла в двухлетнем возрасте. Помнил Егор разговоры родителей, что была Вера активной спортсменкой, в первых рядах шагала на демонстрациях на всяких праздниках, где и попала однажды под бешеный ливень. Простудилась Вера жестоко, болезнь запустила, и прихватил её туберкулёз лёгких, много пришлось лечиться, даже делать какое-то поддувание лёгких.
Из-за этого жена брата долго не могла иметь детей, а отец Егора, Сергей Павлович, уверенный, что Вера бережёт свою фигуру, написал ей, так скажем, не очень дружелюбное письмо. Антонина Михайловна долго потом его за это письмо ругала, говорила, что встрял он в личную жизнь своего племенника вовсе не по делу. Потом мириться пришлось и извиняться.  Егор тогда сфотографировал их во дворе втроём – Сергея, Веру, и сестру Ирину - на белом льве в зарослях цветущей сирени.

91
Поскольку Севастополь был закрытым городом, двоюродный брат прислал Егору в Киев все документы для оформления в милиции требуемого пропуска. Мать Сергея, Анна Павловна, к тому времени успела продать свою одесскую избушку на улице Сакко и перебралась к сыну в Севастополь. Там в районе Куликового поля она купила дом, куда они и приехали, ещё находясь под впечатлением от пригородов Севастополя с его туннелями, многочисленными бухтами и толпой пожилых людей, купающихся „на горячке”, около городской ТЭЦ, где та сбрасывала в бухту отработанную тёплую воду.
После прожареных солнцем севастопольских улиц, промелькнувших за окнами такси, дом тёти Ани казался спасительным оазисом с волшебной прохладой. Калитка в высоком заборе, сложенном из белого инкерманского камня, вела в широкий, замощенный плитами, двор, наполовину спрятанный под зелёным ковром разросшихся виноградных лоз европейских сортов. Слева от калитки был уютный дом с одной комнатой и зимней кухней, справа - отдельно стоящая застеклённая веранда с летней кухней, обеденным столом и старым диваном. В общем, остановиться было где.
В Севастополь они влюбились сразу же. В этом белокаменном городе, утопающем в зелени, с легендарной Графской пристанью, с памятником затопленным кораблям, с классически строгим ансамблем, состоящим из  Дворца пионеров, гостиницы „Севастополь” и драматического театра, с набережной, изящно опоясывающей Артиллерийскую бухту, везде присутствовало море, оно было неотъемлемой частью городского пейзажа и вписывалось в него самым эффектным образом.
Здесь улица с необычным названием - Большая Морская - была осью города, море было везде, то рядом, то внизу поодаль, за каждым поворотом улицы, глубоко врезалось в каменные толщи извилистых берегов, рассекало город на несколько неравных частей. На изумрудно-бирюзовой воде красовались тёмно-серые военные корабли, стоящие на якорях в Северной и Южной бухтах. Трудолюбивый буксир напротив Константиновского равелина время от времени волочил за собой противолодочную сеть, открывая судам дорогу в тёмно-синее море. Юркие катера с горожанами пересекали бухту, направляясь на Северную сторону или в Голландию.
Народу на улицах режимного города было немного, курортники нахлынут сюда много позднее, а сейчас Егор с Дианой видели преимущественно военных моряков, кругом были бескозырки и  тельняшки, уже давно прозванные „рябчиками”. Прямо за Дворцом пионеров  был пляж, где на низких переносных деревянных лежаках за 20 копеек можно было с комфортом загорать, временами опускаясь в прозрачную спокойную воду, как в бассейне, по металлической лестнице. Брат, показавший им это место, отлучился на базар и вернулся с большим арбузом, который хорошо „пошёл” после освежающего купания. Егор с Дианой приезжали сюда ещё несколько раз, пока не обгорели на солнце до лёгких ожогов.
Тогда наступило время расширения культурного кругозора. Жена Сергея, Вера Николаевна, работала научным сотрудником при Севастопольской панораме, и в один из дней они всем семейством двинулись туда. Вера Николаевна сама провела экскурсию, а Егор с Дианой не переставали ахать, ошеломлённые шедевром П. Рубо. Как хорошо, что полотна панорамы удалось спасти  и вывести из осаждённого Севастополя уже в другой кровавой войне! Эти спасённые фрагменты  можно было увидеть в отдельных витринах. А после войны художники студии Грекова провели кропотливую работа по восстановлению панорамы. Это было поистине фантастическое зрелище, на какое-то мгновенье зрители, затаившие дыхание, словно становились участниками событий давно минувших дней; а полуразбитое колесо от конной повозки явно торчало в нашей действительности, и совсем не было заметно, где кончается предметный передний план, а где начинается возвращённая к жизни  картина великого мастера.
Тётя Аня, надев для защиты от беспощадного солнца беленькую детсадовскую панамку, охотно ездила с ними во все уголки Севастополя. Они побывали на Малаховом кургане, с экскурсией обошли Сапун-гору, осмотрели там диораму „Штурм Сапун-горы” и трофейную технику, выставленную на выжженной зноем асфальтовой площадке, с интересом осмотрели все залы Военно-морского музея. С волнением глядел Егор на здание Высшего военно-морского училища имени Нахимова – именно сюда в июне 1941 года поступил учиться его старший брат Ювеналий, вот здесь, на плацу, наверно, принимал он воинскую присягу и отсюда отправлялся в окопы на Мекензиевых высотах.
Катером они отправились на Северную сторону, и тётя Аня рассказала им, что ещё пару лет назад Сергей в летние месяцы иногда вечером пересекал эту  бухту вплавь, а Вера на катере ехала, уложив его одежду в сумку. Потом такой способ переправы был запрещён. Отдохнув в тесной квартире Сергея, находившейся недалеко от пристани, они на автобусе доехали до Северного братского кладбища, где были похоронены русские воины, павшие при обороне Севастополя в Крымской войне 1854-1855 годов. На входе стояли две белокаменные пирамидки с крестами, за ними тянулись, подымаясь наверх, аллеи с часовнями, надгробиями; многие памятники были здесь мраморными, и непонятно, каким чудом они уцелели во время Отечественной войны. Кладбище всё шло в гору, наверху возвышался храм в виде большой скошенной пирамиды с крестом; в полутёмном храме они поставили поминальные свечки.
Когда они спускались обратно, седой мужчина с букетом красных георгинов остановил их и  спросил, как пройти к памятнику морякам линкора „Новороссийск”, взорвавшегося у портовой стенки в 1955 году. Тогда погибло свыше 600 человек, большинство из которых были молодыми матросами, недавно прибывшими на линкор.
О причине взрыва ходили разные слухи: одни утверждали, что под днищем судна „сработала” донная мина времён Отечественной войны, которую не сумели своевременно обнаружить. Другие утверждали, что линкор взорвали итальянские боевые пловцы во главе с командиром князем Валерио Боргезе. Ведь сам линкор „Новороссийск” ранее входил в состав итальянской эскадры, носил тогда имя „Джулио Чезаре” и был получен  Советским Союзом в качестве военного трофея. „Чёрный князь”, мол, поклялся отомстить за нанесённое бесчестье. Кое-кто утверждал, что взрывной заряд был размещён в Италии во время ремонтных работ перед отправкой линкора на Чёрное море – тогда была дополнительно усилена носовая часть корабля, в которой потом произошёл взрыв.
 Тётя Аня знала, как пройти к могилам новороссийцев, и они пошли вместе с этим мужчиной; по дороге он рассказал, что в братской могиле лежит его сын, призванный во флот  из Луганска.   
В один из дней после обеда на дребезжащем старом автобусе ЗИС они с тётей Аней добрались до улицы Древней в районе археологического заповедника Херсонес. На обширной территории музея высились руины некогда величественного храма, где, по преданию, киевский князь Владимир принял христианство и потом распространил его на всю Киевскую Русь. Вокруг развалин храма тянулись улицы древнего Херсонеса, раскопанные археологами, кое-где небольшие группы людей ковырялись в иссохшей земле. На берегу моря на очищенной каменной площадке с частично разрушенной стенкой вытянулись в небо шесть белых, с желтизной, мраморных колонн разной высоты, четыре из них были с капителями. Женщина в золотом пенсне, шедшая сзади них, активно убеждала свою подругу, что эти колонны - ионического стиля.
В стороне на высоком пригорке между двумя массивными каменными столбами, немного сужающимися кверху, висел чёрный массивный колокол высотой около полутора метров. Изредка любопытный посетитель дёргал за верёвку, и колокол откликался густым низким гудением.
На каменистом пляже, разложив полотенца и подстилки, ещё сидели люди, в воде весело бултыхались мужчина и женщина  Море, открытое море, было, на удивление, спокойным. Егор полез в воду выкупаться, немного поплавал, но вода была мутной, и уже оживал лёгкий ветерок, пора было вылезать. У самого берега Егора остановила молодая женщина и сказала:
- Идите скорее! Помогите моему мужу, он вон там ищет человека! Какой-то парень нырнул, и его всё нет!
Егор двинулся на глубину к мужчине, появившемуся из воды и жадно хватающему воздух. Было заметно, что он своей ногой шарит под водой. Затем он ещё раз нырнул, проплыл под водой и вынырнул за метр перед Егором.
- Он где-то здесь! Я уже один раз его видел под водой, но дыхания не хватило!
Дрожа от холода, Егор сделал два маленьких шага, и его нога наткнулась на что-то мягкое, скользкое, податливое. Похоже, это было то, что они искали. Егор нырнул и наткнулся на безвольно болтающуюся руку, потянул её наверх, и над водой показалась голова с густой шапкой чёрных волос. Вместе с соседом подхватили они бесчувственное тело, вытащили его на берег и уложили на первую попавшуюся подстилку. Кто-то из отдыхающей публики побежал в музей вызывать „скорую помощь”, через минуту выяснилось, что телефон там не работает, и пришлось добровольцу сломя голову мчаться до ближайшей воинской части на улице Древней.
Утопленнику тем временем сбежавшиеся люди активно делали искусственное дыхание, Егор с Дианой энергично растирали его грязные холодные ступни. Наконец, утопленник выдал наружу всё, что было раньше докторской колбасой, бубликом и четвертушкой водки. К этому времени наверху, возле галереи с древнегреческими амфорами, показалась машина „скорой помощи”, и фельдшер в белом халате спускался к ним со своим саквояжем. Как показал опрос немногочисленных свидетелей, спасённый оказался рабочим археологической партии, решивший, что лучше всего для опохмелки будет освежающая морская вода. Егор не стал дожидаться, когда его представят к медали „За спасение утопающих”, и они, убедившись, что археологическая партия не лишилась своего работника, в темпе ретировались из заповедника, благо на остановке уже нетерпеливо фыркал знакомый ЗИС.
Чтобы сгладить неприятное впечатление от спасательной операции в заповеднике, брат на следующий день решил свозить их в Бахчисарай. Он договорился со своим знакомым, у которого был „Москвич”, и они впятером двинули по извилистой дороге в направлении Симферополя. Сам Бахчисарай, небольшой пыльный городок, мало чем напоминал столицу некогда могущественного ханства, грозу южных окраин России. По его узким разбитым улицам двигалась запылённая сельхозтехника, сновали грузовики с зерном, трактор волочил прицеп с жёлто-зелёным силосом. Одиноко торчала в небе узкая башня минарета возле бывшего ханского дворца – ныне краеведческого музея. В музейных комнатах на фоне пожухлых ковров красовались грозные кривые сабли, кинжалы с затейливыми рукоятками, плётки и нагайки. На галереях искусно выполненные манекены в разноцветных шароварах, в чадрах или тюбетейках, изображали повседневную жизнь гарема. Из одного белоснежного мраморного блюда в другие буднично, бесстрастно, перетекала вода Бахчисарайского фонтана; в поэме Пушкина он представлялся совсем иным, более величественным и таинственным.
На обратном пути брат решил показать им свой дачный участок, находящийся в районе Учкуевки. Он был крошечным, только на три сотки земли, зажатых между двумя соседскими проволочными заборами, где приютились два небольших летних домика. Брат тоже собирался построить здесь домик, а пока на его участке росли несколько персиковых и черешневых деревцев. Егору, после тёткиного дома на Куликовом поле, это показалось простой блажью, но Сергей дачной идеей увлёкся серьёзно.
За соседним домом дачного посёлка начинался редкий сосновый лесок, выходящий на крутой обрыв, и дальше, куда ни глянь, раскинулось синее-синее море. Брат нахваливал пляж Учкуевки, куда по воскресеньям севастопольцы специально ехали купаться. Тут была чистая вода, песчаный берег, песчаное дно, плавно понижающееся в море. На Учкуевку из Артиллерийской бухты ходили катера, на носу которых специально были смонтированы узенькие трапы для выгрузки людей на берег, не оборудованный причалом. Да, наверно, дача у моря была бы очень неплохой для летнего отдыха: и от шума, и от транспорта, и от всех забот – далеко.
Хрустальной мечтой Егора и Дианы было побывать на ЮБК– так тогда предпочитали называть южный берег Крыма - и увидеть Ялту. Вера Николаевна уверила их, что эта мечта вполне может осуществиться. Она обещала дать им записку для директора турбазы в Ялте, где они могли бы устроиться с жильём. Решено было добираться до Ялты морем, и тут Вера Николаевна не подвела: в Ялту на небольшом, почти игрушечном пароходике „Крым”, из Севастополя через день отправлялась экскурсионная группа, куда она  и „воткнула” Егора с Дианой.
Пароходик мимо трудяги-буксира выскочил в открытое море. Экскурсовод по радиотрансляции рассказывала туристам о местах, мимо которых они проплывали. Миновали Фиолент, Батилиман, затем экскурсовод обратила внимание публики на сторожевик, застывший на фоне полуразвалившейся генуэзской башни. Это была знаменитая Балаклава, в бухте которой располагалась база подводных лодок Черноморского флота, но с моря вход в бухту не просматривался – он скрывался за поворотами скалистого берега. Башню Егор с Дианой увидели в бинокль, предложенный соседом по палубе. Как сказала экскурсовод, башня называлась Чембало и размещалась она на горе Кастрон.
После Фороса (которому ещё предстоит „прославиться” через много лет) выплыл Симеиз, где родители Егора когда-то отдыхали в санатории (наверно, единственный раз в жизни) и фотографировались на фоне горы Кошка, Экскурсовод по радиотрансляции вовсю расхваливала дворец графа Воронцова в Алупке, подробно рассказала о горе Ай-Петри, возвышающейся за Кореизом, и перешла к описанию Ливадийского дворца, где в 1945 году была проведена Ялтинская конференция союзников по антигитлеровской коалиции. Сразу за Ливадией надвинулась Ялта, приютившаяся в чаше обступивших её гор.
Егор с Дианой влились в толпу празднично одетых курортников, фланирующих по набережной и так увлеклись знакомством с городом, что только к вечеру вспомнили, что они в этом городе ещё нигде не живут, а ноги уже ныли от усталости, и чемодан, хоть и небольшой, но очень сильно оттягивал руки.  На турбазе директора уже не оказалось, его рабочий день уже кончился. Через два дома от турбазы они наткнулись на группу квартирных хозяек,  вербующих к себе постояльцев. Договорились с одной женщиной средних лет, которая на троллейбусе повезла их на какую-то Чайную горку и за два рубля устроила в небольшой комнатушке за плотной занавеской, натянутой между стенами. Тут были только полуторная кровать и фанерная тумбочка, умывальник и туалет  находились во дворе. Егор был на все сто процентов уверен, что тут их обязательно обворуют, и поэтому бумажник с паспортами и деньгами на ночь сунул к себе за майку. Но, тем не менее, спали крепко.
Утром, наплетя хозяйке много всякой ерунды, что, мол, вчера не смогли добраться до своего дяди, лейтенанта милиции, а он только сегодня возвращается из командировки, Егор с Дианой подхватили свой чемодан и спустились к остановке троллейбуса. На турбазу они поспели к приходу директора, который, прочитав записку Веры Николаевны, устроил Егора и Диану порознь в мужской и женской палатах турбазы, без питания. Но тут, слава Богу, была камера хранения, в туалете стояла бочка с водой – вода в Ялте подавалась по расписанию. Теперь южный берег Крыма и его столицу можно было осваивать более обстоятельно.
Когда Ялта от гостиницы „Ореанда” до морского порта, и от улицы Ф.Д.Рузвельта до рыбного комбината была хорошо исследована, на набережной в послеобеденную жару они наткнулись на небольшой погребок. Вывеска над ним звала на дегустацию массандровских вин. Билет стоил всего пять рублей, праздношатающаяся публика постепенно заполняла погребок и усаживалась за столами, где были расставлены красивые вазы с сухим печеньем.
 И вот дегустация началась. Элегантная женщина в золотых очках начала свой рассказ чуть ли не со „времён Очакова и покоренья Крыма”, потом бойко поведала об исторической заслуге князя Л.С.Голицына, который считается отцом всего крымского виноделия. Рассказав о производственных возможностях винодельческого комбината „Массандра”, выраженных в бутылках и декалитрах, а также о его блестящей перспективе, лекторша перешла к характеристикам массандровских вин. В зале появились две девушки с подносами, на которых стояли стеклянные рюмки, наполненные белым вином. Лекторша  предложила попробовать вино и угадать его название.
 Егор угадал сразу – это было алиготе. Вторым номером программы было красное вино, и Егор без труда определил, что это - каберне. После этого были угаданы красный и белый портвейны, а также херес и мадера, столь любимая Распутиным (по утверждению маститых историков). С кокуром, мускателем, марсалой и бастардо Егор знаком был меньше и поэтому эти вина он не угадал. Но результат всё равно впечатлял – было угадано 6 вин из 10. На него уже начинали оглядываться, а Диана посмотрела на мужа с явным подозрением, и, наклонившись к Егору, вполголоса сказала ему:
- Я вижу, что кроме самогона и водки, ты ещё большой специалист и по вину! Впрочем, по водке ты, ведь крупно подкачал, помнишь, на свадьбе у Люды? А по пиву ты тоже знаток?
- А причём тут самогон и пиво? – спросил Егор. – На свадьбе, да, потерял бдительность, что было, то было, там ведь не дегустация была, а гулянка…
- Ну, ты не виляй! Там, в ресторане „Динамо”, ты так наддал на свадьбе, что перешёл на иностранный язык, когда приспичило в одно место: „I want to go to the toilet!” – передразнила его Диана. – Мне пришлось тебя на такси на Петровскую к Асе с Сашей везти, ведь на 15-й километр мы бы с тобой не доехали. Да ещё таксиста уговаривать пришлось, чтобы он нас взял, за двойную плату, разумеется! А сейчас тут развернулся и выдул не только свои 10 рюмок по 25 грамм, но и мои без внимания не оставляешь!
- Так нельзя же не уважить бессмертные творения князя Голицына! - сказал Егор, - А наша бабушка Маня всегда говорила, что пусть лучше пузо лопнет, чем добру пропадать! Но я вовсе не против, если ты и сама допьёшь свой замечательный кокур!
Лекторша рассеяла опасения Дианы, пожелав гостям в следующий раз угадать все сорта вин, что будет безусловным свидетельством того, что они придерживаются высокой культуры употребления вин, тонко ценя их цвет, аромат, вкус и благоприятное воздействие на организм.
После столь впечатлительного знакомства с винным потенциалом ЮБК грех было не съездить на Красный Камень, имя которого было увековечено в названии известнейшего муската. Туда их повезла летучка, столь  знакомая им по Осиповичам. Водитель здесь был заодно и экскурсоводом. Пока переполненный автобус пёр в гору по узкой извилистой дороге, успешно уклоняясь от контактов со встречным транспортом, водитель соловьём разливался о красотах окружающей местности и высоких вкусовых качествах знаменитого муската, как белого, так и красного.
Прибыв на место, экскурсанты рассыпались по полянам, пригоркам и утёсикам, с которых лежащая внизу Ялта была видна, как на ладони. Налюбовавшись живописными окрестностями, публика повалила в ресторан „Красный камень”, и вскоре официанты забегали с красочными бутылками на подносах. Егор  с Дианой от народа не отрывались, тем более, что их соседи по автобусу ехали сюда уже в третий раз и со всеми местными секретами с ними успели поделиться за время дороги. Они настойчиво советовали попробовать местный шашлык, который и вправду оказался прекрасным. Может быть, и не стоило запивать его знаменитым десертным мускатом, но это, конечно, мелочи.
Время здесь летело быстро, а уже в восьмом часу стало заметно темнеть. Когда автобус отправился в обратный путь, водитель подъехал к парапету, за которым внизу яркими фонариками сверкала вечерняя Ялта, и сказал:
- Я всегда подвожу к этому месту, чтобы вы ещё раз могли полюбоваться вечерним видом нашей крымской красавицы и обязательно пожелали сами себе непременно, ещё  раз, вернуться в эти волшебные края!
С этими словами он, включив фары, направил автобус круто вниз, но через мгновенье повернул голову к пассажирам и промолвил:
- Да, я ещё вспомнил одну красивую легенду про этот Красный камень…
-Ой, не надо! – в ужасе закричали хором несколько женщин, - Смотрите лучше на  дорогу, мы же сейчас или свалимся в обрыв, или столкнёмся с первой же встречной  машиной!!
- Не бойтесь, я здесь уже пятнадцатый год туристов езжу, - с обидой молвил водитель.
Но свою просветительскую деятельность он уже не продолжал, и они благополучно спустились в Ялту. 
После этого были и Алупка, и Симеиз, и Ливадия, и Гурзуф, и Никитский ботанический сад, и Алушта. В Севастополь они вернулись на автобусе, благополучно проехав до Байдарских ворот по старой крымской дороге, известной своими ежегодными оползнями, Из Севастополя в Одессу их увозил теплоход „Пётр Великий”, билеты на который им устроил знакомый брата, работающий на морском вокзале.
С собой они везли 4 килограмма дефицитной белой муки, покупку которой брат организовал им в одном из продовольственных магазинов. При этом он посоветовал, на всякий случай, не выбрасывать копию чека до отплытия из Севастополя. Теперь, через 15 лет, Егор плыл на белом пассажирском пароходе в каюте третьего класса, и ничто здесь не напоминало о том твиндеке, где они томились, покидая Южный Сахалин. А в Одессе привезенная мука бабушке Мане очень подошла, и она напекла груду вкусных сочней с творогом, которые у неё особенно хорошо получались.

92
Вернувшись в Киев, они узнали,  что лучшая подруга Дианы – Люда Мирославская – родила дочку. Люда теперь носила уже фамилию Мирошник, а со своим будущим мужем познакомилась в Одессе на пляже во время отпуска. Муж Люды, Семён Борисович, был старше её на четыре года; работал в Киевском метрополитене начальником эскалаторной службы. Жил он вместе с родителями в Дарнице, куда и перебралась Люда. Вопреки сложившемуся негативному мнению о курортных романах и знакомствах, брак оказался крепким и надёжным, а через год у молодой пары родилась дочка. Роды были тяжёлыми, в результате принятых экстренных мер новорожденную немного обожгли, но медсестра роддома Нина приняла самое активное участие в оказании помощи, Поэтому родителями было решено ребёнка назвать в её честь - Ниной. Теперь молодая пара задумала строить двухкомнатную кооперативную квартиру.
К тому времени кооперативное движение уже уверенно шагало по советской стране, давая людям реальный шанс решить насущные жилищные проблемы за счёт своих сбережений. Государство обеспечивало застройщикам льготные условия кредитования: первоначальный взнос в жилищно-строительный кооператив (ЖСК) составлял 40%, оставшуюся сумму надо было выплачивать в течение 15 лет. Организовывались ЖСК при райсоветах, для их создания была подготовлена вся необходимая правовая и финансовая база.
Ася и Саша Котлярские вступили в кооператив одними из первых, заработки высококвалифицированного стоматолога позволяли это сделать без особого напряжения. Уже через 10 месяцев они переехали в 2-комнатную квартиру на Дорогожицкой улице в районе Сырца. Квартира была на 4-м этаже, и все её окна выходили во двор. Площадь, правда, была не очень большой – всего лишь 29 квадратных метров, к тому же, комнаты были проходные, в спальне был маленький чулан. Но в ту пору семья из двух человек не могла претендовать на что-то иное. И всё же, после домика на Петровской, это был, как говорили в Одессе, „совсем другой компот”. По этому поводу было устроено шумное новоселье, гуляли два дня, один день – сослуживцы и знакомые, в другой день – родственники и близкие приятели.
Егор на этом празднике жизни опять не рассчитал свои силы, и то, что не удалось хитроватым прорабам из Лапичей, как-то незаметно получилось с лёгкой руки стоматолога с Подола, который усадил свояка рядом с собой и под громкие тосты не забывал доливать ему в рюмку, крича, что у него лёгкая рука, и с неё никто пьяный не бывает.. Помнил Егор потом только то, как стоя на балконе четвёртого этажа, все-таки старался не выплеснуть всё праздничное меню на нижний балкон.
Над квартирной проблемой теперь задумались и они с Дианой. Конечно, жить на 15-м километре, на Чайке, было не в пример комфортнее, чем у хозяйки на Теличке. Пару дней у них даже прожил двоюродный брат, приехавший из Севастополя в одно из киевских управлений торговли. Как ни странно, но даже в этой тесноте разместились, благо старая кровать в коридоре была свободна. Но добираться домой было очень уж неудобно. Ну, ладно, ещё там летом или весной, а вот зимой приходилось основательно помёрзнуть. Приедешь трамваем на конечную остановку в Святошино, и видишь, как перед самым носом улизнул от тебя автобус на Гореничи. Теперь вместе с соседями по общежитию толкайся по двум маленьким магазинчикам, хлебному и продовольственному, чтобы уберечься от злого морозного ветра.
А иногда при тусклом свете дорожных фонарей и пешком приходилось шагать около трёх километров. Хоть хулиганья тут в такое время не водилось, всё равно старались ходить группами, когда иссякало терпение ждать этот распроклятый автобус, или когда было известно об отмене рейса, поскольку автобус „обломался”. И любые фигуры, бредущие навстречу, спокойствия не прибавляли. Получалось, как в старом еврейском анекдоте: „Давай-ка перейдём на другую сторону! Ты же видишь, Сёма, ведь их-то – двое, а мы – одни!”.
Было и другое обстоятельство, требующее решения жилищной проблемы. Стало ясно, что на следующий год надо ожидать прибавления семейства, а в таких условиях жить втроём в маленькой комнатушке было явно тяжело. В квартире, включая соседей,  их было бы уже шестеро плюс периодически возникающая крымская прабабушка. Надеяться на получение жилья от института не приходилось: чересчур много было таких нуждающихся молодых специалистов, и права у них были более значимыми, чем у Егора.
На семейном совете было решено вступать в ЖСК. Такой новый создаваемый кооператив нашёлся в Зализнычном районе, назывался он „Прогресс-2”, организовали его лётчики и стюардессы аэропорта Жуляны. Слава Богу, что в кооператив принимали с временной пропиской, так что семейство Резчиковых благополучно миновало все начальные процедуры. Долго думали, какую квартиру строить, из скольких комнат. На два человека полагалась только двухкомнатная квартира, на трёхкомнатную нужно было иметь в семье трёх человек. Убедить, по справкам, что третий обязательно будет, можно было только через три месяца, но Егора с Дианой одолевали сомнения, потянут ли они и 2-комнатную квартиру. На первый взнос надо было иметь 1610 рублей, а чтобы их скопить, надо было работать чуть ли не целый год. А на 3-комнатную уже выкладывай 2100 рублей.
Впоследствии Егор очень сокрушался, что не было в тот момент рядом с ними опытного человека, который бы подсказал им правильное решение, с учётом на перспективу. Как, например, это было у их знакомого Аркадия Каминского, жена которого, Тамара, была сослуживицей Дианы. Аркадий с женой и дочкой жил тогда в коммунальной квартире с родителями в старом доме на улице Челюскинцев. Его отец очень уж обижался, что Аркадий, работая после окончания института в городе Горьком, женился на русской девушке и привёз её в Киев. Поэтому Аркадий рвался в ЖСК, организованный по месту своей работы в Институте проблем прочности в районе Ботанического сада на Печерске.
- Денег у нас с Тамусей не было даже на однокомнатную квартиру, - рассказывал Аркадий на одной из вечеринок у Резчиковых. -  И я пошёл занимать деньги у одного дальнего родственника. Тот внимательно меня выслушал, спросил, в каком районе будет строиться дом и какие в нём есть квартиры. После этого, немного подумав, он сказал мне: „Я дам тебе денег, но ты должен выбрать самую лучшую квартиру в доме!” Ну, и я записался на 3-комнатную.
Аркадий, к тому же, вовремя сориентировался и вошёл в правление ЖСК, а спустя некоторое время стал там председателем. Руководство НИИ было довольно активным председателем, который быстро разобрался во всех запутанных вопросах до такой степени, что в конечном итоге выстроил себе уже 4-комнатную квартиру. Более того, этаж на котором эта квартира находилась, благодаря активным действиям Аркадия удалось поднять на 15 сантиметров.
Да, такого дельного совета Егору никто тогда не дал, вот и сделал он большую ошибку, за которую потом расплачивался всю жизнь – решил строить 2-комнатную квартиру. Необходимую сумму кое-как наскребли с помощью родителей Егора и их знакомых. Здесь в Киеве даже пришлось идти к каким-то родственникам одесситов, с которыми мать работала в инфекционной больнице. В Промстройбанк заплатили первый взнос, получили заветную квитанцию, которую спрятали в надёжном месте.
 Дом строился в районе Голосеево, на новой улице Ломоносова, что прокладывали параллельно между проспектом 40-летия Октября и улицей Васильковской. Когда Егор впервые приехал на место будущего строительства, он увидел, что от проспекта 40-летия Октября вверх уходит улица Коломиевская, на которой по обе стороны уже возводились по два панельных дома, а выделенная под их дом площадка ещё занята каким-то непримечательным заводиком. На другой стороне проспекта 40-летия Октября раскинулся Голосеевский парк, куда 4 года назад во время эксплуатационной практики на Киевском телецентре Егор с друзьями ездил на танцы и пикник.
Вскоре состоялось организационное собрание ЖСК „Прогресс-2”, на котором избрали правление, председателя и ревизионную комиссию, назначили зарплату немолодой пергидролевой блондинке, нанятой для технического надзора за строительством, провели жеребьёвку, в результате чего Егору с Дианой досталась квартира на 4-м этаже в первом подъезде. Когда строительство, наконец, началось, на очередном собрании членов кооператива обсуждались уже самые конкретные задачи по улучшению проекта:  какой делать пол – линолеумный или паркетный, нельзя ли в ванной и в кухне на стены положить плитку, которая тогда была в большом дефиците. Другие члены кооператива беспокоились о низком качестве полихлорвиниловой плитки, которой планировалось покрыть пол в прихожей. Обсуждался даже вопрос - какие на входных дверях ставить замки – английские или обычные. Пожилой лысоватый мужчина (оказавшийся гинекологом), отец члена правления, будучи ярым сторонником английских замков и, очевидно, ничего не зная о приключениях инженера Щукина в бессмертном произведении одесских классиков, искренне возмущался:
- Что же я за каждым посетителем должен теперь идти двери запирать?
  В общем, дом реально строился, и теперь оставалось ждать окончания строительства,  надеясь, что никаких неожиданных проблем с их домом не возникнет.
 
93
С первого декабря Егор был официально зачислен в аспирантуру, а также принят на полставки на должность инженера в своей лаборатории. Осталось только и всего-то правильно определить направление исследований, выполнить их, написать и защитить диссертацию. Чтобы ему лучше и побыстрее думалось о выборе темы диссертации, Мирославский захватил его с Тархановым в командировку на Московский центральный телеграф.
В командировку в Москву Егор уже несколько раз выезжал, когда по спецтематике, выполняемой под руководством центрального института, проводил настройку устройств выделения тактовой частоты, т.е. регенераторов, выполненных на основе цифровых схем фазовой автоподстройки частоты. Трудился он там под руководством старшего инженера Коли Даньцова, который своей русой бородкой сильно напоминал дореволюционных российских интеллигентов. Коля был страстным туристом и во время монотонной работы по проверке электрических схем много рассказывал о тех волшебно красивых местах, где ему удалось побывать, таща на плечах двадцатикилограммовый рюкзак. Заглядывая на экран осциллографа, с которым работал Егор, он часто говорил:
- Ну, мужик, и хилый же у тебя этот импульс стробирования!
Слова „мужик” и „хилый” были его любимыми изречениями, и с их помощью Коля мог охарактеризовать множество неприятностей, встретившихся при настройке аппаратуры.
Успел тогда Егор и основательно познакомиться с Москвой и с её культурной жизнью, бьющей ключом. За те две недели, что он кантовался в Москве, удалось посмотреть в Театре Сатиры и „Клопа” Маяковского, и  „Обнажённую со скрипкой”, и „Проделки Скапена” Мольера. В лаборатории у Даньцова только и разговоры были про скандальную выставку авангардистов „Новая реальность” в Манеже, организованную профессором Элием Белютиным, руководителем студии Московского отделения Союза художников.
Поэтому через три дня после набега в Манеж генсека Никиты Хрущёва Егор решил туда сходить. Здесь у картины Роберта Фалька, изображающей обнажённую женщину с пудовыми грудями, толкалась публика, шёпотом приговаривая, что именно это полотно так разозлило генсека. Кто-то в публике утверждал, что в ярость Никиту, наоборот, привела картина „Геологи”, говоривший утверждал, что написал эту картину Эрнст Неизвестный. Имя этого художника тоже ничего не говорило Егору, как и имена Бориса Жутовского, Владимира Татлина, Леонида Рабичева  и многих других, которых Никита обозвал „пидарасами”.
Надо сказать, что особого впечатления на Егора эта выставка не произвела, и он не мог понять, почему генсек набросился на художников, как бык на красную тряпку тореадора. Женщина Фалька Егору явно не понравилась; актрисе Самари, изображённой Огюстом Ренуаром, она и в кухарки не годилась. Егор этим портретом всегда долго любовался, когда бывал в музее имени А.С.Пушкина на Волхонке, От фальковского жёлто-буро-мплинового натюрморта с фруктами, ей-богу, несло гнилью. Во всяком  случае, картины, висевшие и в Третьяковке, и на Волхонке, понравились ему гораздо больше.
По воспоминаниям художника - участника выставки, негодование генсека было вызвано тем, что накануне ему доложили о разоблачении группы гомосексуалистов в издательстве "Искусство".
Удалось прорваться и в кинотеатр „Россия” на французский фильм „Картуш”, о котором в Москве ходило много разговоров. Егора же фильм разочаровал и он, в переполненном автобусе возвращаясь в гостиницу, успел сочинить на него коротенькую стихотворную рецензию:

Ни Бельмондо, ни Кардинале
Не разогнали скуки в зале,
И зритель, посмотрев „Картуш”,
Бурчит под нос: „Какая чушь”!
Но, будем всё ж судить о фильме справедливо:
В буфете было изумительное пиво
И бутерброд – такой приятный,
Хоть и не широкоформатный.
 
Ему удалось даже ещё раз побывать в Мавзолее, а в московском метро, в автобусных и троллейбусных маршрутах Егор ориентировался не хуже любого москвича. Жильё им Центральный телеграф смог забронировать только в отдалённом районе, где разместились корпуса гостиниц „Заря”, „Восток” и „Алтай”; именно там размещалось большинство командировочных средней руки. Ехать туда надо было на автобусе № 24, скособочившемся под тяжестью набившихся пассажиров и тащившемся через бесчисленные проезды Марьиной Рощи.
Но комната им досталась отдельная, трёхместная, так что устроились вполне прилично. Наскоро выпив чаю в гостиничном буфете, они поспешили на улицу Горького, дом 7, где размещался телеграф. Там предстояло провести испытания каналов тонального телеграфирования (ТТ), работающих по телефонным каналам радиорелейной линии Р-600  на трассе Москва-Харьков. Сама радиорелейная линия начиналась от посёлка Дедково  Московской области и заканчивалась в посёлке Мерефа вблизи Харькова. Отсюда  телефонные каналы по кабелю с помощью системы К-60 доводились до междугородок.
Рабочим местом собравшихся специалистов был цех ТТ, начальник которого Григорий Лихтман, устроил им небольшую экскурсию по залу. В помещении площадью около 300 квадратных метров Егор впервые увидел ламповую аппаратуру ТТ-12/16 („Онега”), правда, осталось её немного, она уверенно вытеснялась аппаратурой ТТ-17п, которую они пару лет назад принимали во Львове. Наглядно было видно, что стойка ТТ-17п позволяла в четыре раза увеличить эффективность использования производственной площади цеха ТТ.
 Между рядами аппаратуры к отдельным каналам тянулись шнуры от передвижных „телег” с измерительными приборами, дробно стучали перфораторы телеграфных аппаратов СТ-2м, сменный инженер и дежурные техники проводили плановые и экстренные измерения, подавали в испытываемые каналы сигналы вида „1:1”, которые на жаргоне эксплуатационного персонала назывались „точками”, регулировали преобладания в каналах, посылали сигналы стартовой или стоповой полярности. Молодой техник ругался с аппаратным цехом, требуя прислать специалиста для ремонта рулонного аппарата „Риони”, изготовленного в Грузии. По результатам измерений персонал цеха ТТ созванивался с междугородкой, либо принимая выделенный телефонный канал в работу, либо возвращая его для устранения неисправности.
Мирославский провёл организационное совещание, где помимо начальника цеха и специалистов киевского института, от разработчика радиорелейки Р-600 присутствовал старший инженер московского НИИР Лернер. Мирославский подчеркнул, что системы ТТ предъявляют более высокие требования к телефонным каналам, чем системы телефонной связи, особенно, в части кратковременных прерываний и импульсных помех. По нормам Международного союза электросвязи (МСЭ), в телеграфном канале со скоростью 50 Бод между двумя абонентами допускаются лишь 3 ошибки по стартстопным знакам на 100 тысяч переданных знаков. При этом по одной ошибке отводится передатчику и приёмнику, а одна ошибка отводится на сам телеграфный канал. Как говорят специалисты, в этом случае коэффициент ошибок по знакам (количество полученных ошибочных знаков, отнесённое к общему количеству переданных знаков) составлял 1х10 в минус пятой степени.
- Но это же очень жёсткая норма! - воскликнул Лернер. - Нельзя ли её снизить?
- К сожалению, это норма, принятая МСЭ, и она для нас является международным стандартом, которому нужно следовать, - ответил Мирославский. – Давайте теперь обсудим схему измерений и объёмы выборки. 
Сложность ситуации заключалась в том, что приборы, необходимые для таких строгих измерений, в стране ещё только разрабатывались, существуя в отдельных опытных экземплярах. А по результатам испытаний надо было дать довольно принципиальную  рекомендацию – пригодны ли телефонные каналы радиорелейных линий для передачи сигналов систем ТТ или нет. После рассмотрения нескольких вариантов было решено набить на перфоленту испытательный сигнал, представляющий осмысленный текст, в котором присутствовали все знаки русского алфавита, цифры и знаки препинания. Текст был  таков: В чащах юга жил бы цитрус? Да, но фальшивый экземпляр! 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 0, +, -. Датчик такого сигнала, кстати, разработанный в киевском институте в лаборатории Стругача, на телеграфе был, такие устройства теперь выпускал одесский отраслевой завод.
 Подсчитали, что испытательный текст надо передавать по взятому шлейфом телеграфному каналу около 4-х часов с четвертью. На приёме полученный текст выводился на перфоратор телеграфного аппарата, а далее с перфоратора принятая лента заводилась в трансмиттер, и испытательный сигнал снова отправлялся в канал. Получалась своеобразная закольцовка, в результате которой на ленте накапливались ошибки, возникшие в канале.
Идея была неплохой, но к длительной работе перфоратор был явно не расположен. Уже через два часа выяснилось, что перфоратор работает с низкой достоверностью, внося собственные многочисленные ошибки. Схему измерения пришлось изменить. Теперь на вход канала от опытного экземпляра прибора, который назывался выявителем ошибок (ВО), стали подавать синхронный сигнал со скоростью 50 бит/с. В этом случае, при одиночном характере ошибок,  коэффициенту ошибок 1х10-5.по стартстопным знакам должен был соответствовать коэффициент ошибок по битам, равный 1,3х10-6.
Скоро все увидели, что выполнить норму МСЭ на данной радиорелейке будет трудно, Достоверность передачи была раз в 30 хуже, чем требовалось. Результаты измерений, проведенных в течение двух дней, только подтвердили низкое качество телефонных каналов радиорелейки. Хмурый Лернер сначала валил всё на несовершенство измерительных приборов, но Мирославский быстро доказал, что этот довод не является убедительным. Скорее всего, причиной низкой достоверности были кратковременные прерывания в телефонных каналах. Было решено провести более простую операцию – померить количество прерываний в каналах при непрерывной передаче частоты 800 Гц.
Оказалось, что таких нарушений в канале очень много. На вновь собравшемся совещании Лернер уже начал выдвигать различные гипотезы, что могло бы служить источником прерываний в канале. Одной из причин могли быть некачественные пайки в электрических схемах. Возникла даже одна сумасбродная идея: в определённое время эксплуатационный персонал на переприёмных пунктах радиорелейной линии в  течение одной минуты должен был постучать по стойкам аппаратуры резиновыми колотушками. Но от этой идеи потом отказались. Сам Лернер подозревал, что виновником нарушений мог быть пружинный держатель в блоке высокочастотного детектора, к которому уже были претензии при приёмке опытных образцов Р-600.
В течение недели разработчики Р-600 активно искали пути устранения прерываний, и в определённой мере их усилия оказались не напрасными. Достоверность передачи удалось поднять примерно в пять раз. Хотя до норм МСЭ радиорелейка не дотягивала, но совещание пришло к выводу, что телефонные каналы Р-600 могут быть рекомендованы для уплотнения сигналами ТТ. При этом были определены и пути дальнейшего повышения достоверности передачи, над которыми специалисты НИИР должны были продолжить работу.
В этот раз Егор продолжил знакомство с Москвой, и вместе с Тархановым они двинули на Новодевичье кладбище. Вход туда ещё был свободным, народу было не очень много, в основном, это были любопытствующие приезжие. Глядя на всевозможные памятники людей, известных из учебников литературы или истории, а также малоизвестных публике пенсионеров всесоюзного или республиканского значения, Егор словно листал страницы летописи героического столетия. Какие тут были имена, какие тут были памятники! Он потом ещё долго помнил об этой экскурсии в историческое прошлое….
Много лет спустя на одной телевизионной передаче из глубинки России Егор увидел, как какой-то провинциальный интеллигент разразился гневной филиппикой по поводу закрытия Новодевичьего кладбища для свободного посещения и даже прочитал свой стихотворный опус по этому случаю:
 
Когда ещё музеев было мало,
 И уровень культурный не дорос,
Мы тут, на Новодевичьем, гуляли,
Пройти сюда ведь было не вопрос.
Закрыт был Кремль для прочего народа,
Ещё в стране порядок был крутой,
И верили в него и люди, и природа,
И била жизнь ключом, и не была простой.
На  кладбище вдоль каменной аллеи
Читали мы по обе стороны,
Перед усопшими благоговея,
Нелёгкую историю страны.
Энциклопедию литературы,
Политики, искусства и войны,
И укреплялся уровень культуры
От почитанья  славной старины.
Здесь к Чехову калитку приоткрыта,
И Маяковский  сквозь века глядит,
И в бронзе  слава Чкалову отлита,
Калина красная над Шукшиным висит.
И не испортит вовсе настроенья
Золото-чёрно-белый винигрект
Эрнеста Неизвестного творенье –
К Никите ж у меня почтенья нет.
Трудней, чем в Оружейную палату,
Сюда пройти без блата и друзей,
Согласен я: не даром, а за плату
Ходить на Новодевичий музей!
Валит  толпа к Володе и Серёже,
Ваганьковское кладбище гудит,
И Моссовет, как водится, похоже,
Сюда хожденье тоже запретит!
 
Ходили слухи, что кладбище закрыли после неприятного инцидента на могиле Хрущёва, где был установлен памятник из белого и чёрного мрамора, выполненный Эрнстом Неизвестным. Тем самым скульптором и художником, которого Никита Хрущёв нещадным образом разбранил на известной выставке в Манеже. Во всяком случае, сам факт закрытия кладбища был событием беспрецедентным в истории страны, и „за державу было обидно”.

94
Вернувшись из Москвы Егор, наконец, определился с темой своей диссертационной работы. Было решено, что она будет касаться исследования некоторых вопросов устройств вторичного уплотнения (УВУ) с частотной модуляцией (ЧМ), работающих по каналам тональной частоты с полосой пропускания от 300 до 3400 Гц. Потом для этого класса устройств более устойчивым стало название „модем”, которое получалось из связки слов МОдулятор-ДЕМодулятор, отражающих суть происходящих вопросов. Егор набросал перечень вопросов, подлежащих исследованию, и план работы, которые были одобрены Мирославским, его научным руководителем работы, и принялся за активное изучение материалов по различным модемам, публикуемых в авторитетных иностранных и отечественных журналах.
Когда его спрашивали, почему он выбрал именно частотную модуляцию, а не фазовую, которая вроде бы считалась более перспективной, то Егор всегда отмечал:
- Кому – с чем, а нам – с ЧМ!
  Ну не будешь же каждому объяснять, что на исследования вопросов фазовой модуляции набросилось столько солидных специалистов, что ему туда лучше и не соваться!
….А потом заболела Диана. Началось это с каких-то бурситов на плече, пришлось хирургу из поликлиники даже делать пункцию. Спустя некоторое время стали болеть суставы, врачи бросились искать инфекцию в организме. Диана две недели пробыла на обследовании в НИИ инфекционных болезней возле Киево-Печерской Лавры. Там, к счастью, ничего не нашли, а РОЭ оставалось очень высоким. Особенно стало беспокоить запястье левой руки. В НИИ ортопедии на улице Воровского начинающее светило, молодой профессор Склярченко предложил операцию. Операцию сделали, профессору была преподнесена белая лавсановая рубашка, которая в ту пору была редкостью, но операция  не помогла, может быть, плохо разрабатывали сустав после неё. Теперь уже и диагноз вырисовался довольно чётко: - неспецифический полиартрит.
Диана всему этому не переставала удивляться; выросла она в суровых условиях Петропавловска, где зимой приходилось ходить в школу при температуре минус двадцать градусов, в три погибели сгибаясь от пронизывающего ветра, который вырвавшись из степных просторов, чувствовал себя в городе полным хозяином. На руки приходилось натягивать три пары варежек, под ватное пальто надевались несколько тёплых кофт. Она практически не болела ни в школе, ни в институте. А тут на неё неожиданно сваливалась такая напасть. Спустя много лет, когда болезнь стала хронической, размышляя, откуда это всё вылезло, Диана винила себя за то, что в своё время не удалила гланды;
- Наша дочка, Марина, когда ей было три года, вдруг ни с того, ни с чего начала чихать, два, три четыре раза подряд. Сначала мы с мужем немного посмеялись, а потом всполошились, чиханье стало частым и продолжительным. Потащили её к городскому светилу, была такая Попова в Охмадете. Попали  туда с трудом, врач глянула в рот и сказала, что пока гланды не удалим, разговаривать не о чем. Решили податься к другому известному ЛОРу – Саноцкому. К нему попасть вообще было невозможно, он принимал только на дому, а жил-то в коммунальной квартире, к нему люди заходили поздно вечером, чтобы соседи не знали. Асин муж Саша с большим трудом организовал нам с Мариной визит, недели две крутился, пока мы к Саноцкому попали. Осмотрел он Марину и сказал, что никакие гланды рвать не надо. А я сижу, зажав в руке единственную десятку и всё колеблюсь, может быть, он и меня посмотрит. А врач, наверно, понял моё состояние и говорит: „Давайте я на Ваше горло взгляну, ведь наследственность теперь опять считают важным фактором!” Осмотрел он меня и говорит: „А вот вам бы я гланды обязательно удалил бы! Так что если надумаете, то приходите ко мне в поликлинику на Подоле”. А для Марины он выписал какую-то  мазь за тридцать пять копеек, и все эти чиханья на третий день прекратились! Вот я и думаю: решись я тогда на операцию, может быть, всё бы по иному повернулось!
Егор в такой вариант развития событий не сильно верил. Ведь заболела Диана тогда, когда они ещё в общежитии на 15-километре жили. Очевидно, толчком к заболеванию были и безответственное, по молодости, отношение к своему здоровью, и не совсем подходящая для сезона одежда -  из-за недостатка денег, и беготня в лёгких туфельках на продуваемой зимними ветрами остановке в Святошино в ожидании автобуса. Вот и приходилось теперь глотать лекарства и добывать путёвки то в Хмельник, то в Мироновку, то в Мацесту….
Отпраздновали в общежитии уже второй Новый Год, а весной Диана ушла в декретный отпуск. От своего энергоотдела она была рада отдохнуть.
В проектном институте всё ещё звенели отголоски громкого скандала, разразившегося в радиоотделе. Вызван он был промахом Вальки Лунца: тот на согласовании трассы радиорелейки допустил грубую ошибку, неправильно указав высоту холма, где планировалось установить антенну переприёмной станции . Главный инженер проекта (ГИП) эту ошибку проморгал. Когда радиорелейку построили и стали настраивать, выяснилось, что на этом участке отсутствует прямая видимость со станцией, расположенной на соседней удалённой возвышенности. В результате этого казуса уровень приёма оказался недопустимо низким, и радиорелейка не работала. Пришлось принимать срочные меры по установке более высокой мачты для подвески приёмопередающих антенн. Как молодой специалист, Валька, конечно, не сильно пострадал при „разборе полётов”, но разбирательства были душераздирающими, и весь радиоотдел колотило, как в лихорадке, несколько месяцев подряд.
Конечно, работа по проектированию была хлопотной, особенно, когда  нужно было  на месте осуществлять привязку и согласование разрабатываемого объекта. Тут многое зависело от личности, которую посылали на согласование, от её инициативы и умения иногда, как говорили, „забить баки Мике и Осе” на ровном месте. Иногда то, что не удавалось (или удавалось, но с  большим трудом) мужчинам, легко получалось у женщин. Главный инженер одного проекта просто ахнул, когда увидал, что миловидная полька, жена Валерия Маляренко, лихо получила все согласующие подписи, пропустив трассу поперёк взлётной полосы военного аэродрома.
Замучил их с Людой своими проповедями их бывший сокурсник Олег Цаплюк, в группе которого работала Люда. Критически глядя, как подруги на физкультпаузе вместо физзарядки обсуждают последние моды на причёски, помаду, одежду, духи и обувь, Олег язвительно говорил им, что таких городских, чересчур образованных  барышень он ни в жисть бы  в жёны не взял:
- Нет, в жёны надо брать сельскую девчонку, чтобы ты её сам воспитал так, как тебе надо, и она всю жизнь будет тебе за это благодарна!
Подруги, которым замужество с Цаплюком ни с какого боку не грозило, сначала весело смеялись, слушая эту домостроевскую чушь из уст бывшего комсомольского активиста, а потом им это стало уже надоедать, Занудные сентенции Олега мешали обсуждать всякие слухи о матримониальных планах Димы Кураковского, крутившего роман с техником Люсей из светокопии. Дело, в конечном итоге,  кончилось свадьбой в ресторане „Столичный”, что находился в начале Крещатика. Правда, со стороны счастливого жениха не было матери, которая не одобрила брак своего сына с украинкой: поэтому димкино семейство на свадьбе представлял его сводный брат Рома.   
Олег Цаплюк в одной из командировок в деревенскую глушь Валдайской возвышенности  действительно подобрал себе в жёны поселковую девчонку, только что окончившую школу. Он привёз её в Киев, благо, родители тогда построили ему однокомнатную кооперативную квартиру на Русановке. Девчонка  была на семь лет младше Олега, родила ему сына. Как уж там её воспитывал Олег, неизвестно, но через несколько лет жизни в Киеве, осмотревшись, очевидно, узнавши себе цену, жена Олега забрала сына и ушла жить к своему однокашнику по школе, приехавшему в Киев как лимитчик. Вот и колотился потом Олег, добиваясь встреч с сыном, которому и нужен-то был только до совершеннолетия. На него все эти семейные неурядицы так  сильно подействовали и подкосили, что он как-то быстро умер от сердечной недостаточности..
Валентин Лунец довольно быстро  оправился от неудачи с расчётом радиорелейки, и ему снова стали поручать ответственные задания. В одной из командировок в Воронеж он увёл жену у капитана КГБ, наделав в отделе много „шороху”. Жена его была красавицей и крутила Валькой, как цыган солнцем. Детей у них не было. От своего института он получил квартиру, потом ушёл в другую контору чуть ли не главным инженером. При буйном расцвете „рыночной” экономики занялся торговлей рыбопродуктами. Не оценив всерьёз предложения рекетиров о „крыше”, он через неделю столкнулся с тем, что ни один из холодильников не захотел брать товар на сохранение. Товар, конечно, протух, а Валька разорился, так как брал под него приличный заём. Пришлось срочно продавать квартиру возле Соломенской площади и уезжать в какую-то хибару в Святошино. Всё это, конечно, сказалось на здоровье, и в пожилом возрасте его прихватила онкология, оставив Валентина с одним лёгким. Хотя от былого красавца осталась одна лишь бледная  тень, жена осталась с ним….
Во всяком случае, Диана теперь отдыхала от этого производственного шума и с удовольствием гуляла по сосновому лесу, что сразу же начинался за общежитием через тропку, ведущую в посёлок Чайка. Всё шло своим нормальным чередом, роды планировались на июль, но тут к Егору начал приставать военкомат. Его вызвали повесткой, которую специально привёз вестовой на мотоцикле и заставил Диану расписаться в получении: это уже сразу не понравилось Егору. До него доходили слухи, что некоторых однокурсников „подгребли” в армию. Да зачем далеко ходить? Вон из соседней квартиры, где жили мужчины-холостяки,  в армию заманили Витю Новицкого, приговаривая:
- Будете служить, товарищ младший лейтенант,  не где-нибудь, а в авиации!
Но на самом деле Новицкого определили преподавателем в училище связи, правда, и квартиру ему дали. Егор помнил, как Красилевский искушал его военной карьерой в Белоруссии, не для того он тогда устоял от соблазна, чтобы теперь в который раз начинать всё с начала. Сейчас, более или менее, у него уже было выбрано направление диссертационной работы, и график, составленный Мирославским, его руководителем работы, был достаточно жёстким. А тут ещё надо было и рожать…
Когда он явился в Святошинский райвоенкомат, где стоял на воинском учёте, хлыщеватый, перетянутый новенькими ремнями капитан Коржуковский вручил ему повестку и сообщил, что Егор призывается на трёхмесячные курсы (с июня по сентябрь) в Полтаву. Все возражения Егора, что он является аспирантом очного обучения и призыву в лагеря на такой срок не подлежит, капитан проигнорировал, а по мере накала дискуссии на эту тему  намекнул на возможные наказания за уклонение от выполнения священного долга каждого советского гражданина. Явиться на сбор полагалось через три дня, соответственно имея с собой зубную щётку, мыло, полотенце, ложку, кружку и почему-то компас.
В институте Егор сообщил об этом Мирославскому, и тот вместе  с Егором отправился к начальнику института. Пасечный подтвердил, что призыву на курсы такой длительности Егор как аспирант не подлежит, но в то же время сказал, что связываться с райвоенкоматом, игнорируя врученную повестку, может быть „чревато и себе дороже”. Затем два отставных полковника стали думать, как выпутаться из этой неприятной ситуации.
- Обычно на сборы вызывают с определённым запасом – вдруг у кого-то на момент призыва появится уважительная причина, и он не сможет явиться к положенному времени, когда сформированная команда отправляется в лагерь призыва, - задумчиво произнёс Пасечный. -  Тут можно либо опоздать, либо заболеть. То, что ваша жена должна через месяц родить – для них это не является уважительной причиной. Так что лучше заболеть!
- А Вы с мороженым - как? Дружите или нет?                - усмехаясь, спросил Егора Мирославский, - В общем, идите и подумайте, как реально получить больничный, вызвав врача  на дом. Иначе от них не отвертеться!
Три порции пломбира, проглоченные большими кусками, подействовали на горло с ожидаемым эффектом, и „самострел” получился самым действенным образом. Егор даже испугался: не переборщил ли он, ведь в детстве с этой ангиной намучился основательно. Вызванный через день врач определил фолликулярную ангину, прописал норсульфазол со стрептоцидом, назначил интенсивное полоскание и сказал явиться в поликлинику через шесть дней, чтобы закрыть больничный.
Когда с заветным голубым листком Егор явился в военкомат (естественно, после отправки команды в лагерь), капитан Коржуковский был готов его сожрать живьём. Он схватил больничный лист, несколько раз прочёл диагноз болезни, с подозрением, чуть ли не обнюхивая, тщательно осмотрел две поставленные круглые печати и штамп поликлиники, дважды переспросил, как же это Егор так удачно сподобился заболеть, и каким образом. Егор постарался вежливо ответить на все вопросы, интересующие капитана, отлично понимая, что в данный момент вежливость и спокойствие – его самое могучее оружие.
- Ну, ладно, проскочил ты, Резчиков, мимо сборов в этот раз! Но я сделаю всё, чтобы ты на них каждый год отправлялся!
„А вот на это, капитан, ты и не надейся!” – подумал про себя Егор, - „Я на следующий год в апреле уже в другом месте жить буду и твою морду лица  больше не увижу!”
В середине июля Егор с Дианой решили, что рожать надо в Одессе, и Диана заблаговременно, за неделю до предполагаемого срока родов, отправилась туда поездом. Егор должен был закончить работу, официально оформить первый аспирантский отпуск (два месяца!) и приехать в Одессу.
Отпускных денег получилось неожиданно много: тут была аспирантская стипендия за два месяца, зарплата за месяц и премиальные. В общем, набралось около 300 рублей, и Егор решил полететь в Одессу самолётом. Когда из аэропорта он добрался домой на Тельмана, там, кроме бабушки Мани, возившейся в летней беседке с керогазом, никого не было.
- А где весь народ, где Диана? – спросил Егор
- А Диана уже в роддоме, что возле твоей школы! Ну, отец, тебя с дочкой поздравляю! Всё без тебя обошлось, и, слава Богу, всё нормально! Тося сейчас на работе, а Сергей Павлович, наверно, ещё в обкоме. Ты же знаешь, он там внештатным работает, этим инспектором или инструктором, я в этом маленько не разбираюсь. Иногда молоко оттуда приносит, не надо в очереди на Ботанической стоять! Я тебе сейчас налью в банку вишнёвый компот, снесёшь девушкам, жарко ведь им там! 
Егор сразу же помчался в роддом. Тот размещался в тёмно-сером старинном здании как раз напротив его школы № 57; из него на школьные вечера иногда забирали скамейки, чтобы в спортзале, где давался очередной спектакль школьного драмкружка, разместить всех гостей. Сунув сидевшему в будке вахтёру рубль, Егор проскочил на территорию роддома, обогнул Т-образное здание и, очутившись перед раскрытыми окнами, громко  позвал Диану. Из окон второго этажа высунулись несколько женщин, потом в окне показалась Диана.
- Сейчас я её тебе покажу, я только что её покормила!
Через минуту она снова показалась в окне, держа в руках полотняный свёрток, из которого торчала головка с чёрными волосами, глаза малышки были закрыты.
- Вот, пожалуйста, 3500 грамм, 53 сантиметра, рожала недолго, Ест хорошо, но пока я её кормлю молозивом, настоящее молоко позднее будет, - сказала Диана. – Ну, как, нравится?
- Очень! А если ещё и спит по ночам, так вообще прекрасно!
- Ну, это дома узнаем, через три дня выпишут. Не забудь прийти нас забрать! Антонина Михайловна знает, что нам нужно покупать, какие там пелёнки-распашонки. Но главное – это коляска. Кроватку уже дома будем покупать, а в Одессе спать ей в коляске придётся. Не перепутай с расцветкой, она должна быть или розовой, или красной, или что-то около.
Через три дня с большим букетом цветов, на такси, Егор с матерью забрали свои сокровища из роддома. Нянечке, вынесшей драгоценный свёрток с маленькой татарчушкой, была сунута благодарственная десятка. Малышка спала и проснулась только дома на диване. Уже потом дома Диана рассказала, как возле неё бегал весь персонал роддома, поскольку из обкома был соответствующий звонок человека, понимающего в медицине и в акушерстве.
Всё, что нужно, Егору удалось купить, и Диане даже понравилась коляска, хотя вкусу своего мужа она не всегда доверяла. И началась в жизни Дианы и Егора совсем новая эпоха, с бессонными ночами, с прогулками по двору вокруг побелённого фонтана, с бесконечными сменами пелёнок и марлевых подгузников, с вечерними купаниями в кипячёной воде, температура которой тщательно контролировалась плавающим термометром в центре деревянного бруска, с кормлением строго по часам, с неизбежным маститом, с укропной водичкой для облегчения желудка, с глажкой пелёнок, распашонок, ползунков, и подгузников с двух сторон. Патронажная сестра, прибывшая из детской поликлиники, что на Пушкинской улице, чтобы взять новорожденную на учёт, похвалила малышку как активного сосуна  с хорошей тургорой. Активное сосание Диана уже хорошо прочувствовала к тому времени, а что такое тургора, молодые родители ещё не знали, но на всякий случай  порадовались этому факту. Потом мать Егора популярно объяснила им, что это такое.
Егор иногда часами не отходил от гладильной доски, в беседке в тазу мокло детское бельё, которое после бесконечной стирки мигом высыхало на ярком июльском солнце. А спать хотелось всё время, даже тёплое море, что плескалось в двухстах метрах от порога дома, совсем не привлекало.
- Она спит, и вы ложитесь спать, - говорила им бабушка Маня,
Придя в очередной раз в чём-либо помочь молодым родителям, она неизменно спрашивала, а как же собираются назвать малышку. Поскольку процесс этот немного растянулся, прабабушка Маня демонстративно называла малышку „девочкой” и при этом поджимала губы.
Наконец молодые родители решили назвать малышку Мариной, и это имя всем очень понравилось, ведь оно так здорово перекликалось с тёплым морем, плескавшимся за стадионом. Теперь нужно было официально оформить появление ребёнка на свет в ЗАГСе. Егор, первый некрещеный в семье Резчиковых (чем он в молодом возрасте сильно гордился, а встав взрослым, иногда очень жалел, что остался нехристем), конечно, и не мыслил себе крестить ребёнка в церкви. Бабушка Маня немного обиделась, но потом дочь объяснила ей, что Диана бы такого обряда  не поняла.
Вот и выдали им в ЗАГСе на углу улиц Белинского и Чижиковой красивое свидетельство о рождении, и пошла девочка в открытый мир. За всеми этими заботами Егор не заметил, как пролетел его двухмесячный аспирантский отпуск. Сфотографировав выложенную на животик дочку и отпечатав фотографии, он поспешил на работу, оставив жену с дочкой на попечение своих родителей.
А дома в Киеве уже ждали большие новости. Из продажи исчез белый хлеб, и в виде булок, и в  виде батонов, и в виде традиционных буханок. В тот белый хлеб, что удавалось купить, говорят, добавляли горох, и батон быстро черствел. Те, кто ездил в Москву в командировку, привозили теперь оттуда белые батоны по 4-5 штук – и себе, и  соседям. Про муку и говорить было нечего, иногда её „выбрасывали”, и тогда к дверям магазина выстраивалась огромная очередь.
Словно в насмешку, в кино и по телевидению крутили тогда художественно-документальный фильм „Русское чудо”, который сняли в ГДР режиссёры Аннели и Андре Торндайк. Фильм достаточно убедительно рассказывал о Первой мировой войне, революции и становлении советского государства. Состоял он из двух частей, поэтому остряки с одесского Привоза внезапное исчезновение белого хлеба (в дополнение к муке, которой вообще в продаже почти не бывало) назвали как „русское чудо, часть 3”. В один хмурый осенний день радио сообщило, что с поста Первого секретаря ЦК КПСС скинули Никиту Хрущёва, всех уже „доставшего” своей кукурузой, продвигаемой чуть ли не к Полярному кругу. Купить молоко было проблемой, и Диану в Одессе здорово выручал отец Егора, Сергей Павлович, приносивший драгоценную литровую бутылку из обкома  партии.
Лишь через много лет, случайно наткнувшись в старом журнале на, знакомую, в общем-то, фразу  „Партия торжественно провозглашает, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!!”, Егор подумал, что нужно было быть полным идиотом, чтобы запустить этим слоганом в массы…. 
А к ноябрьским праздникам Егор уже встречал своих женщин на перроне киевского вокзала. Из тесного купе была вытащена разобранная коляска и два чемодана с вещами. Весёлый, чуть хмельной носильщик дотащил всё это до стоянки такси, где уже толпилось много прибывших пассажиров. Егор подумал, что они тут вполне достоятся до следующего кормления дочки, но бдительный диспетчер такси усадил их без очереди, и очередь приняла это решение с пониманием. Дома, в общежитии подросшую трёхмесячную Марину уложили в новую деревянную кроватку, место для неё нашлось после сложного манёвра по перемещению имеющейся мебели. Ребёнок с удивлением таращился на незнакомое жизненное пространство вокруг неё, но после вагонной тряски сразу же заснул.
А Диана, немного отдохнув, торопливо рассказала про своё одесское житье-бытьё, показала забавную куклу-встаньку, издающую при наклоне мелодичные звуки. Это был подарок Вадика Абомяна, навестившего Диану с поздравлениями. Сам Вадик очень жалел, что Егор с Дианой не смогли побывать на его свадьбе. Его жена вместе заканчивала с ним университет, а после работала в инженерно-строительном институте на улице Дидрихсона. Вадик получил назначение на кафедру физики института, который в Одессе назывался мукомольным. Там он вёл научную работу, а его заведующий лабораторией несказанно удивился, когда узнал от Вадика, что тому для постановки эксперимента в обязательном порядке потребуется лазер.
- Вы, случайно, не знаете, можно ли купить на нашем Толчке лазер с хорошей родословной? – шутливо обратился он к сотрудникам, обступившим их, чтобы не упустить ни единой подробности из этого необычного разговора.
Чем закончилась эта история с лазером, Диана не знала, но потом Вадик попал в руки знаменитого одесского математика Марка Григорьевича Крейна и быстро стал наращивать свой научный потенциал.
Все семейные пары из общежития  приходили на смотрины с очередными игрушками-погремушками. Серёжка Рязанов, отправивший жену и годовалую дочку в Бобруйск, с юмором вспоминал свои хлопоты и заботы после рождения Иринки и временами давал дельные советы. А Егор внимательно прислушивался к тому, как отучить ребёнка от того, чтобы он не путал день с ночью, и вспоминал все подходящие для этого случая детские песенки и прибаутки. Когда малышка засыпала после очередного ежедневного купания и кормления, казалось, что в комнату спустилась благодать Божия.
В ту пору входил в моду растворимый кофе, продавался он в маленьких 50-граммовых металлических баночках по цене 3 рубля. Достать его было тяжело, но для киевского Интуриста тут проблем не было, а, следовательно, и для соседки Раи тоже. Однажды Диана соблазнилась и вечером, когда на кухне никого не была, не удержалась и без разрешения соседей стащила чайную ложку этого порошка, приготовив ободрительный напиток. Расплата за это последовала немедленно, малышка не могла уснуть потом лишних три часа, сна у неё не было ни в одном глазу.
И напрасно Егор многократно распевал свою песню, навеянную кошачьей парой, любимицей матери – кошкой Дымкой и её котёнком Миу. А песенку он сочинил такую:

По тропинке
Выгнув спинки
И задравши хвост трубой,
Котёнок Миу с мамой Дымкой
Дружно шли за колбасой.
Но колбаски им не дали,
Им налили молока,
Приласкали, расчесали
И погладили бока.
 
Но эта кошачья песенная тематика пригодилась потом, уже при другом котёнке Миу, который очень понравился Марине, когда она на следующий год, будучи одиннадцать месяцев отроду, приехала в Одессу на очередные два месяца аспирантского отпуска и уже немного скучала в деревянном манеже, стоящем под развесистым грецким орехом. Почти сибирская кошка Дымка пользовалась у местных котов очень большой популярностью, а очередного тёмно-серого. котёнка тоже звали Миу.

95
В конце ноября мать позвонила Егору на работу, спросила, как поживает малышка, и порадовала Егора очередной новостью. Муж Иры, наконец, добился положенной ему квартиры, мечта сбылась, и, наконец, у Ирины с Борисом будет свой надёжный угол, где они сами себе хозяева. Поэтому новой квартире все были бесконечно рады, хотя и была она где-то далеко, на новой улице Варненской, куда подходящей дороги-то ещё не провели, и нужно было долго ехать автобусом № 123 от самого клуба трамвайщиков. Квартира была в доме того фасона, который получил прозвище „хрущёвки”, двухкомнатная, проходная, в общем, такой же планировки, что и квартира, что строилась у Егора.
На этом хорошая новость заканчивалась, и мать сообщила уже совсем другую, очень печальную новость. Оказалось, что после перенесённого воспаления лёгких у отца обнаружили рак лёгких в начальной стадии. Мать слышала, что в Киеве объявился какой-то умелец, который вроде бы на такой стадии рак излечивал. Она спросила Егора:
- Ты, может быть, помнишь, отец говорил, что он работал в спецчасти облздравотдела с таким начальником – Мельниченко? Так вот, теперь его перевели в Киев на должность заместителя министра здравоохранения … Нельзя ли сходить к нему и разузнать об этом умельце, о котором так много говорят, может быть, Мельниченко чем-то и другим может помочь, ведь в Киеве медицина по этим онкологическим вопросам немного посильнее, чем в нашем гарнизонном госпитале?
Через день Егор уже сидел в приёмной Мельниченко, и без лишних проволочек был допущен в кабинет бывшего одессита. Замминистра внимательно выслушал Егора, огорчённо покачал головой:
- Очень жаль, что Сергея Павловича такая холера прихватила, очень жаль!  Я с ним душа в душу работал в одесском облздравотделе, хороший он был специалист, много полезных советов мне дал. А в отношении  того „умельца”, что Вы назвали, откровенно скажу, что это – пустой номер! Наши серьёзные специалисты его шарлатаном считают. Если хотите, я могу устроить отца в хорошую больницу в Киеве… Тут есть замечательные специалисты! Подумайте, посоветуйтесь со своей матерью, ведь сюда ехать больному  человеку – тоже  не подарок!
Егор, ободрённый таким вниманием к отцу, набрался наглости и спросил Мельниченко, не может ли он помочь устроить его малышку в детские ясли, поскольку эти детсады тогда входили в хозяйство Минздрава.  Замминистра республики пожевал губами и сухо сказал, что тут он ничем Егору помочь не может. На том и расстались. Егор позвонил матери, и та сказала, что ехать в Киев – дело тяжёлое и напрасное, раз тот киевский „умелец” – человек ненадёжный, а отца берут на лечение в гарнизонный госпиталь на Пироговской. Позже, будучи в Минске в командировке, Егор достал для отца коробку антиракового препарата круцина и с помощью генерала Красилевского военным самолётом переправил лекарство в Одессу.
Побывавший по своим делам в Одессе Рязанов рассказал Егору, что к ним он домой заходил, с Антониной Михайловной говорил, узнал, что у отца – диабет, но не сахарный. Следствием этого было то, что у отца тяжело стало со зрением, нельзя было сфокусировать глаза, чтобы устранить двоение. А так, вроде бы, всё нормально, идёт уже на поправку. Егор почувствовал некоторое облегчение, но смутное беспокойство за отца его не покидало.
А через день после очередной годовщины освобождения Одессы позвонила мать и сказала, чтобы Егор немедленно приехал в Одессу, дела у отца были совсем плохи. Егор бросился с работы на автовокзал, но там сказали, что под Уманью - большие снежные заносы, и с одесской трассы в этот день ещё не прибыл ни один междугородный автобус. Егор помчался на железнодорожный вокзал и успел перехватить в кассе последний билет в плацкартный вагон на одесский поезд. В Одессу он прибыл в хмурое, по-зимнему холодное утро, никак не гармонировавшее с днём космонавтики. У входа в переулок Тельмана он встретил тётку Анну, и та  на вопрос: „А как папа?”, понурив голову, сказала:
- А папы теперь нету!
Как потом рассказывала Егору сестра, отец, очень хороший терапевт и диагностик, свою болезнь так и не распознал. Гуляя по коридору, он встретил старого знакомого, с которым они, естественно,  разговорились о здоровье.
- А ты  чего принимаешь? Что тебе колют, Сергей? Круцин? Так ведь это значит, что рак у тебя! Тебе они об этом говорили?
Отец молча повернулся, ушёл в  палату, лёг на койку, а через три дня умер. К тому времени, когда Егор  приехал, он уже лежал в морге.
На похоронах собрались почти все родственники, из Риги приехал брат матери, дядя Вова, из Раздельной – сестра матери, тётка Юлия с дочками Таней и Натальей. Подошли родственники Бориса, были знакомые из переулка, заглянули бывшие сослуживцы, оставшиеся в живых. Егор медленно шагал через двор впереди гроба с отцовскими медалями и орденами, выложенными на подушечках, и почти не видел дороги под ногами из-за слёз, застилавших ему глаза. Отец был к нему иногда суров, но всегда справедлив, и так горько было потерять его, когда жизнь потихоньку начинала налаживаться. На похороны военкомат прислал отделение почётного караула, отсалютовавшее залпами из карабинов бывшему полковнику медицинской службы, похороненному на военном участке 2-го одесского кладбища…
А в самый  момент поминок в кухне с потолка, словно разделяя горе людей, собравшихся помянуть хорошего человека, полилась вода. Оказалось, что на чердаке засорился бак водяного отопления, поставленного отцом, чтобы избавиться от надоевшей печки в комнате, Правда, кухонная плита осталась, внутри неё в баке и грелась вода, поступавшая в белые чугунные батареи комнат. Егору пришлось срочно лезть на чердак и прочищать бак. Когда поминальщики уже расходились, на пороге появился чернявый почтальон Фима, считавшийся в округе человеком, который немного не в себе. Егор всегда вздрагивал, когда встречая его, Фима на весь переулок орал:
- Егор, привет! Твоя мама дома?
Будто у него к матери было самое неотложное дело или денежный перевод на большую сумму. Теперь, словно в насмешку, Фима принёс в конверте уведомление из магазина на Преображенской улице о том, что у отца подошла очередь на покупку автомобиля „Москвич”. В эту очередь отец записался года три тому назад, да вот пришло это извещение слишком поздно, а матери уже явно не до автомобиля теперь было. Отец не дожил и пару недель до переезда Егора в кооперативную квартиру, да и к дочери Ирине на Варненскую улицу тоже не успел собраться.
Похоронив мужа, Антонина Михайловна забрала к себе в Одессу свою младшую сестру Веру. Та жила в деревне Лыкошино Калининской области, где работала акушеркой. Бабушка Маня часто гоняла Егора на почту, чтобы отправить своей дочери продовольственную посылку. Иногда Вера приезжала в Одессу погостить, одета она была в военную гимнастёрку и синюю юбку, всё это осталось, очевидно, с военных времён. Узнав, что Ира  вышла замуж, Вера пошутила:
- Ну и шустрая ты, племянница! Быстрей тётки замужем оказалась!
Сама Вера так и осталась старой девой, да и здоровьем похвастаться не могла. Из-за своего эндартериита она уже лишилась ноги. Вызывало опасение и состояние второй ноги. Антонина Михайловна не могла бросить свою беспомощную сестру и перевезла её к себе, с большим трудом прописала. Сестре она выделила отдельную комнату, бывшую когда-то спальней, в которой остались огромная кровать с панцирной сеткой, главный вещевой шкаф и шкаф книжный, переделанный из старого окна. Раньше это окно выходило во двор, но после пристройки двух комнат оно потеряло свой смысл. В нём теперь стояли все тома Большой советской энциклопедии. Окно комнаты выходило на стадион, Вера научилась костылём открывать днём и закрывать его на ночь. 
В Киеве решение квартирной проблемы Резчиковых постепенно двигалось. На их Коломиевской улице уже стояло восемь панельных пятиэтажных домов, по четыре с каждой стороны. Рядом за домом, из таких же кирпичных панелей, интенсивно возводился детский комбинат, на который Егор с Дианой имели большие виды. В принципе, строители не подвели, если и задержались, то самую малость, так как пришлось, по требованию технадзора, устранять кучу недостатков. Возникла необходимость несколько переделать входы в парадные; дом был угловой, боковиной он выходил на улицу Коломиевскую, а фасадом тянулся вдоль наклонной улицы Ломоносова. Из-за перепада уровней здание при проектировании пришлось ставить на цоколь. Поэтому нужен был в доме небольшой предбанник, чтобы, заходя в подъезд, не свалиться вниз с лестницы, ведущей в цоколь,
По ходу строительства Егор несколько раз приезжал в свою квартиру, от которой брал ключ у сторожа, и внимательно её осматривал. Из-за цоколя квартира была фактически на пятом этаже, оказалось, что все её окна выходят на север, солнце утром светило на балкон лишь до восьми утра, потом исчезало за домом и возвращалось после четырёх часов. Егор с Дианой сначала огорчались, а потом привыкли. А летом в квартире отсутствовала  изнуряющая жара, да и не нужно было таращиться в ещё не зашторенные окна соседнего  дома, что углом слишком близко соседствовал с их домом.
Благодаря энергичным действиям правления в квартирах удалось положить белую керамическую плитку, и в ванной, и в кухне, выглядело это очень красиво. Полы были паркетные, в одной комнате материал был из светлого дуба, в другой –  из розоватого бука. Буковый паркет был уложен неаккуратно, и Егору пришлось два дня бегать со своим критическим заявлениям по начальникам разных служб СМУ, располагавшемуся, к счастью, недалеко от дома. Начальство сначала попыталось отделаться всякими заумными советами, как рационально расставить мебель в комнате, но потом сдалось, пошло навстречу, паркет полностью заменили, аккуратно выровняв его на плите, затем, наляпав „жирного”.цемента, основательно укрепили переплёт двери на балкон. Старый паркет Егор сложил на балконе, потом один молодой специалист из его лаборатории с благодарностью и большим энтузиазмом перетаскал его мешками домой на Демеевку, где жил в частном доме. Там старый паркет хорошо потом сгорел в печке.
В общем, 6 мая  накануне Дня Радио, как в подарок, Егор с Дианой получили ордер на свою квартиру с жилой площадью 29,6 квадратных метров, кухня  имела около 6 квадратных  метров, туалет и ванная были раздельными, площадь маленькой прихожей не превышала 4-х квадратных метров. Общая площадь квартиры была порядка 45  квадратных метров, высота потолков – 2,5 метра. На семью из трёх человек, и с общежитием эту квартиру и не сравнить! Резину тянуть не стали, и через день после выдачи ордера Егор с Дианой выбрались из общежития. Вещи помогали перевозить Серёжа  с соседом Женькой Бодрешовым, и пока Егор спешно распихивал по квартире своё движимое имущество, Женька не упустил возможности  и успел забраться в душ, где с удовольствием помылся под тёплым дождиком. Потом выпили по рюмочке, и не по одной, а затем пригодился и крепкий кофе.
По всему дому сновали возбуждённые радостные новосёлы, по лестницам с шумом тащили мебель, у кого-то она была современная, а у большинства – хорошо видавшая виды. Кое-кто вставлял в двери дополнительный замок, некоторые оббивали двери чёрной или коричневой клеёнкой. Встретившийся член ревизионной комиссии Валерии Хмелевский (о котором Егор знал, что Валерий закончил физический факультет Киевского государственного университета) с удовольствием рассказал, что ревизионная комиссия изучила фактические расходы на строительство дома и пришла к выводу, что обладателям двухкомнатных квартир будет возвращено примерно по триста рублей.
 Эта новость произвела на Егора сильное впечатление и он помчался домой обрадовать Диану. По дому бродил председатель  кооператива Володя Дидаренко, собирая замечания новосёлов о недоделках, и его можно было только пожалеть:  в каждой квартире его усаживали за стол и подносили чарку водки, и от тостов за своё здоровье тому просто невозможно было отказаться. Через пару дней Володя уже ходил в сопровождении отца, который мужественно принимал на себя удары гостеприимства.
Заперев за друзьями дверь, Егор прошёл по новой квартире и удивился тому количеству вещей, который пришлось тянуть из общежития. И куда там только помещались раскладной диван, ореховый обеденный стол, два стула, кроватка малышки, тумбочка, радиоприёмник и телевизор? Старый холодильник из проходного коридора общежития перекочевал сюда в новую кухню, а двуспальная кровать с панцирной сеткой так и осталась на старом месте, купленная за 7 рублей новой семейной парой, вселившейся в их старую комнату.
В дверь кто-то позвонил, и открыв её Егор увидел мужика, удивительно похожего на  актёра Василия Шукшина.
- Здорово, сосед! Я – инженер!
- Здравствуйте! А я – аспирант! – ответил Егор
За спиной соседа появилась его жена, казавшаяся старше мужа, вид у неё был какой-то болезненный. Она молча кивнула Егору с Дианой и скрылась в квартире, примыкающей к квартире Егора. Окна соседей выходили на противоположную сторону дома, южную, по которой Егор поначалу так сильно тосковал. Инженер, так и не назвавший своего имени, немного помявшись, спросил, нет ли у Егора дрели, и получив отрицательный ответ, сказал, что придётся её достать на работе.
- Если нужна будет дрель, то заходи, не стесняйся, - сказал сосед. Но настоящей соседской дружбы у них не получилось. У соседей явно была какая-то жизненная драма, может быть, это было связано с тем, что у них не было детей. Сосед-инженер крепко выпивал, иногда сильно обижал свою молчаливую жену, а потом эта пара как-то бесследно исчезла из дома. Но это всё произойдёт позже а теперь Егор торопился в свою новую квартиру, впервые почувствовав себя свободным человеком, у которого есть любимые жена и дочь.
Дочка тем временем сидела на тёплом паркете и с удивлением рассматривала новую обстановку, она ещё не подозревала, что наступили новые времена. Раньше Егор укладывал её в кроватку и потом долго возился с  малышкой, чтобы она заснула как можно скорее. Приходилось идти навстречу её капризам, чтобы настойчивый недовольный плач или капризное хныканье не терроризировали соседей. Очень часто дочь засыпала, держа отца за руку.
- Так, сегодня иду на принцип! Пусть плачет, сколько хочет, убаюкивать её на ночь не буду, - решительно заявил Егор Диане.
Та с  сомнением покачала головой и сказала:
- Будешь, будешь, никуда ты не денешься! Ты ведь у нас известный соглашатель!
Но малышка словно поняла, что ей сегодня никакие капризы не помогут, и поэтому спокойно заснула, немало удивив своих родителей. После этого проблема укладывания ребёнка спать исчезла  как таковая.
А на следующее утро Егор, всё ещё находясь в состоянии эйфории от состоявшегося переезда, уже помчался на Печерский телефонный узел подавать заявление на установку телефона. Там ему объяснили, что пока в их микрорайоне телефонную связь дадут немногим: возможности подстанции, установленной в комнатке  первого этажа первого нового дома в микрорайоне по их улице, очень ограничены, и номера будут предоставляться только льготникам. В их число входят и работники отрасли, для чего нужно принести соответствующую справку с места работы. Окрылённый надеждами, Егор помчался на работу и в отделе кадров такую бумажку получил.
 Недавно защитившийся Ваня Музыченко, который тоже пробивал телефон в свою коммунальную квартиру, повертев справку, сказал Егору:
- Бумага хорошая, но ты, Егор, сильно не обольщайся! В Киеве с телефонами туго, особенно в новых микрорайонах. Тут надо ждать, пока в районе не построят новую АТС. Бумага эта вряд ли сильно поможет, но пусть всё же к заяве будет приложена. Некоторые люди ждут годами, пишут письма во все инстанции и получают ответ, что пока нет технической возможности: то ли номерной ёмкости, то ли свободных абонентских пар от АТС до абонента. Особо нетерпеливые, для которых телефон уж очень нужен, записываются на приём к замминистра, который ведает этими вопросами. Иногда им везёт, и они получают на своём заявлении нужную резолюцию. Но и тут радоваться ещё рано, начальство сейчас уж пошло очень хитрое: если на заявлении написано „Прошу установить”, так это ещё ни о чём не говорит. А вот если будет резолюция: „Прошу установить и доложить об исполнении”, тогда считай, что дело в шляпе. А иногда по цвету карандаша видно: если красным написано, то всё в порядке, а если – зелёным, то на усмотрение начальства телефонного узла. Так что желаю успехов. Лучше пиши скорее диссертацию, у нас учёных телефонное начальство очень уважает.
Повестка из Печерского телефонного узла пришла примерно через год, и Егор с большим волнением толкался в очереди к заветному окошечку в тесной комнате абонентского отдела, до предела забитой такими же счастливчиками. Кто-то из очереди рассказывал своему соседу, что на улице Ужгородской возле Голосеевской площади только что ввели в действие новую координатную АТС на 10 тысяч номеров, и сейчас связисты стараются как можно скорее, к очередному празднику, ввести всю номерную ёмкость в действие. Через час томительного ожидания Егору был выдан чёрный телефонный аппарат производства завода ВЭФ и назначено время, когда к ним придёт монтер АТС для подключения.
 Монтёр, как ни странно, пришёл в назначенное время, на выбранном месте установил небольшую круглую пластмассовую коробочку и потом полчаса тянул в квартиру абонентскую проводку„”Коробочка оказалась блокиратором, который позволял по одной и той же абонентской линии попеременно разговаривать двум абонентам с разными телефонными номерами. Заглянув внутрь, Резчиков  с удивлением увидел там только два диода и неоновую лампочку – он-то слышал, что блокиратор – это довольно внушительный ящичек, набитый кучей электромеханических реле. Оказалось, что киевские умельцы в основу действия блокиратора положили передачу телефонных сигналов на „подпоре” положительного или отрицательного напряжения, в зависимости от того, какой абонент раньше снял трубку и получил переполюсовку от АТС.
Закончив работу, монтёр снял трубку, набрал номер контрольной службы и доложил о подключении нового абонента. Он записал на бумажке номер и вручил его Диане, которая внимательно наблюдала за его работой и время от времени задавала практические вопросы. Диана тут же позвонила  своей подруге и объявила ей о выдающемся событии, которое только что произошло в их квартире. Теперь оставалось только надеяться, что соседи по блокиратору не будут „висеть” на телефоне  круглые сутки.
Да, на эту проклятую диссертацию теперь надо было наваливаться всерьёз. Работать над ней в общежитии было достаточно сложно:  в тесной комнатке, пока не уложишь спать малышку, возможности не было никакой. То ребёнка надо было купать, потом после этого – кормить из бутылочек, принесенных из молочной кухни, потом укладывать спать с припевами и уговорами, потом найти укромное место, чтобы не мешать ей и уставшей за день Диане нормально спать. Если кухня была свободной от соседей, то иногда удавалось кое-что сделать и там, иногда разместившись за маленьким столом вместе со своим учёным соседом.
Когда на заседаниях научно-технического совета института заслушивались отчёты аспирантов и звучали выводы научных руководителей, что работа над диссертацией движется с нарушением плана и графика работ, многие аспиранты жаловались, что в условиях общежития не всегда имеются возможности для творческой работы. Директор института иронически посматривал на таких жалобщиков и говорил:
- Ну что вы мне тут жалобные песни поёте! Я, что, в вашей шкуре не был? Да, я сам, если хотите знать, писал диссертацию чуть ли не на дереве! А вы мне говорите, что условий нет! Да я в то время и мечтать не мог о таких условиях, которые есть у вас! Наверно, у вас лень на первом месте, а не желание закончить работу… Я прошу научных руководителей ужесточить контроль за вашей работой, а если это не поможет, то можно и вопрос об отчислении из аспирантуры поставить! Имейте в виду, что панькаться с вами не будут!
С тех пор, встречаясь, аспиранты спрашивали один другого, как движется работа над диссером и не приходится ли писать его, сидя с комфортом на дереве…
96
Копаясь в научно-технических журналах, Егор наткнулся на интересные материалы по модему 26В фирмы „Lencurt Electric Company”. В основу модема было положено  использование метода двойного двоичного кодирования (ДДК). В майском журнале „IEEE Transactions on Communications and Electronics” (Труды института инженеров по электротехнике и электронике) внимание Егора привлекла статья A. Лендера (А.Lender), которая называлась очень интригующе: „Duobinary Technique for High-Speed Data transmission”. Егор перевёл это как: „Техника двойного двоичного кодирования для высокоскоростной передачи данных”.
Этому же вопросу была посвящена и статья в ноябрьском журнале „Wire and Radio Communication” (Связь по проводам и радио) автора по фамилии Брамхэлл (Bramhall F.B). Статья называлась так: „Duobinary coding equipment permits doubled transmission speeds”,  что в переводе на русский язык означало: „Оборудование с двойным двоичным кодированием  разрешает удвоенные скорости передачи”. Затем уже и журнал „Electronics” в своём декабрьском номере поместил статью А.Лендера под названием „Faster Digital Communication with Duobinary  Techique”, т.е. „Более быстрая цифровая связь с помощью двойной двоичной технологии”. Если верить авторам публикаций, то метод  ДДК позволял более эффективно использовать частотный диапазон канала связи, т.е. обеспечивать  передачу дискретной информации с заданной скоростью в полосе частот, вдвое меньшей, чем это требуется при передаче  обычным  способом 
Простота схемного решения подобной задачи делали метод ДДК весьма привлекательным. Метод заключался в предварительном преобразовании двоичных сигналов на передаче и некотором изменении схемы приёма, благодаря чему уменьшалось влияние переходных процессов в канале связи. В работах были описаны  два различных способа  преобразования исходного сигнала на передаче. [Приложение 2]
Егор сделал переводы всех статьей и показал материалы Мирославскому. Тот заинтересовался ими и сказал, что исследование возможностей этого метода могло бы неплохо смотреться в диссертационной работе.  Вольфберг, хорошо владеющий английским языком, тщательно изучил все три статьи в оригинале, кое-что поправил в переводах, отдал их в печать и поддержал идею Мирославского. В том, что метод обеспечивает удвоение скорости, как утверждалась в американских статьях, он сомневался, но что из него можно выжать, представляло, по его мнению, определённый интерес
- Уж что-то больно много достоинств у этого метода, - сказал Вольфберг, задумчиво глядя на кривые энергетических спектров. – И скорость увеличивает, и ошибки обнаруживает…. Расчёты энергетического спектра выглядят вполне правдоподобными, не говоря уже о результатах экспериментов. Надо тут крепко подумать, Егор!
В практике работы с системами тонального телеграфирования, где всеми способами старались свести к минимуму искажения длительности телеграфных посылок, Егору неоднократно приходилось сталкиваться с так называемыми характеристическими искажениями, которые зависели от вида передаваемых сигналов. Вроде бы на „точках” (как на отраслевом жаргоне назывался сигнал вида 1:1, т.е. непрерывная последовательность вида 01010 и т.д.) искажения в канале сводили к минимуму, а стоило подать в канал сигналы вида 1:6 или 6:1, как искажения существенно увеличивались. Вспоминая свои бдения на телеграфе, Егор всё больше приходил к мысли, что оценка выигрыша  по скорости, опирающаяся на анализ энергетических спектров, не может быть признана  состоятельной. Для грубой оценки ситуации она годилась, а вот для точной – нет, тут гораздо большее значение имеет исследование искажений формы импульсов, т.е. переходных процессов при прохождении сигналов через  частотно-ограниченную систему. При этом имеется в виду, что система передачи может быть названа работоспособной, если произвольный дискретный двухпозиционный сигнал на входе системы совпадает с выходным сигналом с точностью до временного сдвига.
Выполнив некоторые построения для идеальной системы, где переход от одного состояния в другое (от 1 к 0, или 0 к 1) осуществляется по линейному закону, Егор получил результат, который показывал, что метод  ДДК  позволяет увеличить скорость передачи  не в 2  а всего лишь в 1,5 раза. Теперь предстояла длительное исследование эффективности метода  ДДК для реальных каналов связи. 
Времени теперь катастрофически нехватало, работать пришлось, не слезая со стула по многу часов. Вооружившись длиннющими формулами из книги Добровольского „Передача импульсов по каналам связи”, Егор вычислил импульсные реакции на несколько видов фильтров, включая и идеальный. Для оценки их влияния была выстроена целая цепочка формул, суть которых сводилась к определению того, что потом в научно-технической литературе получило название „глаз-диаграммы”.
Вырезав из плотной бумаги целый набор импульсных откликов, Егор определил, при каких значениях длительностей импульсов получается  предельная точка закрытия  „глаз-диаграммы”, т.е. во сколько может быть увеличена скорость передачи. Оказалось, что в случае идеального фильтра выигрыш составлял величину, равную 1,43, а для фильтров с другими наиболее типовыми характеристиками лежал в диапазоне от 1,37 до 1,43.
Всё это предстояло проверить экспериментально, и Егор засел за разработку принципиальной схемы измерительной установки. Потом, не дожидаясь, когда освободится техник, который в отделе обычно монтировал устройство, Егор собрал опытную установку сам, заодно научившись правильно вести монтажные работы и обращаться с паяльником.
 Домой он теперь приезжал поздно, и пообщаться с малышкой удавалось лишь только в воскресенье. А дочка уже радовала первыми успехами: сидя в коробке из-под телевизора или на ковре, она с интересом рассматривала детские книжки, а однажды решилась на отчаянный поступок: сделала несколько неуверенных самостоятельных шагов от своей кроватки к родительскому дивану и. после этого с явным удовольствие путешествовала по квартире.
Наконец все эксперименты были завершены, и картина окончательно прояснилась. Метод ДДК удвоения скорости не давал, а полученная величина выигрыша по скорости не превышала величины 1,4 раза. С этими результатами Егор пришёл к научному руководителю.
- Так они просто жулики, эти американцы, - сказал Мирославский, ознакомившись с результатами Егора. - Обещали удвоение скорости, а сами еле-еле дотянули до величины 1,4. Вот уж точно говорил Анатоль Франс: „Наука точна, непогрешима, но учёные постоянно  ошибаются”,
Ещё раз пробежав глазами по материалу, лежащему перед ним, Мирославский продолжил:
- Надо будет Вам подготовить две статьи по результатам проведенной работы, одну пошлём в журнал „Электросвязь”, а другую – в сборник научных трудов нашего центрального института. Сказать, по сути, надо будет одно и то же, но совершенно разными словами. Я Вас попрошу переговорить на эту тему с Вольфбергом. Наверно, в статье для журнала надо будет сделать упор на метод и результаты теоретического анализа, а в статье для сборника - подробно описать экспериментальную установку и проверку эффективности на реальных каналах связи.
Он вернул материалы Егору, порылся в столе и вытащил листок с планом диссертационной работы Егора, подумал и сказал:
  Да, с этой главой диссертации всё ясно, осталось только всё достойно оформить. Но надо двигаться дальше, на одном отрицательном результате, обнаруженном у заморского дяди, дальше не протянешь. Надо теперь переходить к основной задаче, поставленной в плане. Это уже, наверно, после отпуска навалитесь? А в отпуск куда собираетесь? В Одессу? Это неплохо.
В конечном итоге, материала хватило на три статьи, две из них написаны были Егором в соавторстве с Мирославским и Вольфбергом, а уже в третьей статье он выступал в гордом одиночестве. Но больше всего он гордился статьёй в журнале такого авторитетного журнала, как „Электросвязь”, хотя там, при подготовке статьи к публикации, ответственная за выпуск данного номера журнала измотала его до полного изнеможения, шлифуя предложения и заостряя логические построения.
В отпуск, конечно, надо было ехать в Одессу, везти малышку на море, оздоровлять и закалять, ведь осенью предстояло устраивать её в ясли. Диана уже немного ошалела от сидения дома, да и денег не сильно хватало. Попытка найти приходящую няню с треском провалилась. Удалось уговорить на это дело одну пожилую женщину из соседнего дома, пообедала она с ними вместе, а как пришло время укладывать малышку в коляску для дневного сна, дочка постороннего человека к себе допустить никак не захотела. Орёт и орёт, а как только Диана  к ней подойдёт – сразу рёв прекращался. Решили к этому вопросу после отпуска вернуться.
В Одессе для ребёнка настоящий рай был. Егор из соседнего двора притащил деревянный манеж, который Серёжка Рязанов соорудил год назад для своей дочери и теперь пустовавший, голубенький такой, смотреть на него приятно. Манеж разместили под деревом грецкого ореха возле беседки, постелили коврик, сверху натянули клёнку и набросали в него игрушек и книжек – всё, сиди, дочка, отдыхай, оздоровляйся и набирайся сил. Теперь пару часов можно было отдохнуть, а потом из манежа раздавался сердитый рёв – почему меня все забыли? В середине дня проводилось  весёлое купание в корыте  посреди двора, на ярком ласковом солнышке. Через месяц уже начали малышку тягать на пляж, порезвиться в тёплом море. В общем, хорош ты, двухмесячный аспирантский отпуск!
Мать в это время усиленно занималась вопросом установки металлической оградки на могиле отца. Периодически к ней приходили какие-то помятые смурные личности, которые брались устроить всё очень быстро, но деньги за работу заламывали несусветные. Один раз явилась компания из трёх человек, которые, ожидая мать с работы, расположились в беседке. Они что-то долго говорили на идиш, и тон разговора с каждой минутой заметно накалялся. Наконец, послышались первые непарламентские выражения, которые сочно прозвучали на русском языке. Сосед слева выскочил из своей беседки и закричал им:
- Вы что, мужики, не можете подходящих матюков на своём идише найти?
Один мастер надгробных дел, два раза сорвав сроки начала работ, после упрёков матери выскочил на середину двора и во всё горло заорал, что всё сделает в срок и всю общественность двора звал в свидетели, что он не подведёт.
Наконец мать нашла какого-то умельца, который за две недели сделал ограду, и Егор съездил на кладбище, чтобы её покрасить в надлежащий цвет и закрыть на небольшой висячий замок, который уже через месяц кто-то украл.
. Вернувшись в Киев из двухмесячного отпуска, Егор вплотную занялся устройством дочки в ясли. И то, что было не под силу заместителю министра здравоохранения, оказалось пустяком для простого, но очень квалифицированного стоматолога с Подола. Свояк Александр выяснил, что этажом ниже в его доме живёт Изабелла, работающая медсестрой в детском комбинате на улице Бассейной, сразу же за Бессарабскими рынком. Эта медсестра устроила им место в яслях. Когда Егор в первый раз встретился с ней в деткомбинате, он сразу вспомнил ту соседку Александра, которая приходила к Александру скандалить на майские праздники по поводу того, что  кто-то из гостей Александра нарыгал сверху на её балкон. Егор подозревал, что это мог быть он сам. Александру пришлось дико извиняться и говорить Изабелле разные стоматологические комплименты. И так вопрос был, как говорится, „исперчен”, т.е. исчерпан.
Изабелла, похоже, никак не связывала прошлый скандал с Егором и быстро оформила зачисление малышки в детские ясли, внимательно просмотрев все необходимые справки о прививках. На радостях, что такой сложный вопрос решился так просто, Егор выхватил из кармана 4 десятки и протянул их медсестре. Та с негодованием отвела руку и выпроводила Егора за дверь. Егор подивился такой бескорыстности. Когда вечером он заехал к свояку, чтобы доложить о результатах, тот  устроил ему головомойку:
- Егор! Ты, что, дурной? Кто же прямо тут на работе даёт за это деньги? Белла боялась, что кто-то из нянечек увидит ваши манёвры и настучит заведующей! И были бы у Изабеллы большие неприятности! Оставь деньги, я ей сам передам!
Малышка от детского учреждения была, конечно, не в большом восторге. Уже при подходе к детскому комбинату малышка начинала нервничать, а в раздевалке яслей начинала негромкий жалобный плач, который иногда прерывался при виде её новых подруг. Потом нянечка забирала малышку, помахивая перед носом забавным медвежонком. Когда вечером Егор приходил в раздевалку, он с волнением наблюдал одну и ту же картину: из-за дверей с рёвом, в слезах и соплях, размазывая их по розовым, вечно мокрым ползункам, выскакивала дочка и бросалась к нему, крепко охватив за ноги. А через десять минут, уже  переодетая во всё сухое и счастливая, она сидела на руках у Егора, ухватив  его за шею.
Обычно хождение продолжалось, максимум, неделю, после чего дочка подхватывала простуду или ещё какую-нибудь болячку, и Диана из ближайшего телефона-автомата вызывала врача из детской поликлиники, а потом сообщала на работу, что она опять будет на больничном по уходу  за ребёнком.
Хотя ездить в ясли было достаточно удобно – одним видом транспорта, всё равно теперь по утрам приходилось вставать на 40 минут раньше. Егор на троллейбусе ехал с дочкой до площади Толстого, потом в темпе шагал на Бассейную. Вечером всё это повторялось в обратном порядке. Поэтому, когда прямо за их домом, наконец, был построен детский комбинат, Егор пару дней пробегал по разным инстанциям, чтобы добиться перевода в него малышки, а потом на нескольких субботниках активно сажал на территории комбината пирамидальные тополя и каштаны.
Тут дочка и доросла до школьного возраста, пройдя все возрастные  группы. В детском комбинате она научилась хорошо рисовать, петь на музыкальных занятиях, полюбила музыку, с удовольствием слушала, как воспитательница  читала им сказки и разные смешные истории. И все нехорошие слова она впервые услышала именно тут от деревенских девчонок, приехавших в столицу в поисках лучшей и лёгкой жизни.  Детский комбинат был спроектирован таким образом, что тут были три комнаты, в которых жили приехавшие  из села нянечки и поварихи. Егор много раз вспоминал известный анекдот, который ему рассказал Рязанов, тоже прошедший через житьё-бытьё детских учреждений:
Родители заметили, что дети, приходя из детсада, стали говорить
 не очень хорошие слова. Пожаловались заведующей детсадом.
Та говорит: „Нянечки у нас все культурные, разговаривают
 с детьми очень вежливо… Может быть, это тут мужики
виноваты, что крышу ремонтируют?”  Пошли к мужикам,
а те говорят: „Нет, при детях мы не выражаемся! Вот вчера
Федя капнул мне на голову горячей смолой, так я ему так
прямо и сказал: „Федя! Ты не прав!””
Работа в детском саду была не лёгкой, а платили за неё немного. Кто-то из родителей утверждал, что няньки специально открывали форточки, чтобы дети в осеннее время простуживались, ведь одно дело, когда в группу ходят двадцать детей, и  совсем другое – когда их будет только десять. Диана, которой в очередной раз приходилось оставаться дома на больничном по уходу за ребёнком, возмущённо говорила Егору:
- Ну почему нельзя сделать так, чтобы няньки были, наоборот, заинтересованы, чтобы все дети ходили в группу, и за это они получали бы ежемесячные премии? Я уверена, что все родители с радостью доплачивали бы пять-десять рублей в месяц! Ведь на работе мне, как ненадёжному работнику, просто боятся предложить что-либо серьёзное или самостоятельное.  Вот и приходится всё время быть на подхвате - подай, принеси, узнай, позвони, проверь! 
Осенью возникла „напряжёнка” с картошкой, вся она почему-то пропала, а та, что продавалась на базаре, взлетела в цене, да и качеством не радовала. В магазинах, как в насмешку, на некоторое время исчезли макароны и гречка, на базаре вроде бы не по делу подорожало постное масло. Толпы покупателей толклись в магазине за всем чем угодно. Стоя в очереди за мясом, Егор, из вздорного суеверия, старался не смотреть на тот кусок мяса, на который он уже предварительно нацелился. Мясо пока ещё было по цене 1 рубль 95 копеек, но на базаре оно продавалось не дешевле четырёх рублей. Народ в преддверии зимы немного заволновался.
Профком института объявил запись желающих купить картошку, о чём собирались договориться с одним из колхозов области, который укажет райком партии. По отделу на картошку записалось много народу, Егор решил от коллектива не отставать и записался на 20 килограмм. Списки сдали в профком, выделили кандидатов в грузчики и ждали команды готовить мешки и ехать за картошкой. В один из дней, когда Егор бился над отказавшей опытной установкой, в комнату заглянула Римма Литкевич, председатель институтского профкома.
- А где же профорг вашего отдела? – даже не поздоровавшись, спросила она Егора, поднявшего голову от макета. - Он мне сильно нужен по срочному делу!
- Не знаю, - ответил Егор, и поинтересовался, - А в чём дело? 
- Да вот от вашего отдела  заказали чуть ли не половину грузовика картошки! Ну, куда это людям столько картошки? Никогда столько не заказывали!
- Да, вы, что, смеётесь? Никогда не заказывали! – в сердцах сказал Егор. – Вы, что, не видите, какая сейчас обстановка, и что на базаре творится?
Литкевич молча закрыла дверь, а Егор продолжил копаться в макете и через полчаса устранил неисправность. Вернувшись после обеда на рабочее место, он было взялся за продолжение эксперимента, но в комнату вошёл Мирославский и поманил Егор в коридор. Недоумевающий Егор поднялся со стула и вышел из комнаты. Мирославский, стоявший у двери в лабораторию, бросил взгляд в коридор и вполголоса спросил Егора:
- Что Вы там наговорили Римме Литкевич до обеда? Она побежала сплетничать к Лыкомской, а та пришла с вопросом ко мне…
- Да ничего такого я не говорил, только объяснил нашему профсоюзному вождю, болеющему за интересы трудящихся, почему сотрудникам нашего отдела взбрело в голову  заказать такое количество картошки, которое Римме Литкевич показалось гигантским!
- Да Вы, что, не знаете, что в разговоре с Риммой язык нужно держать за зубами! Она же такая вздорная баба, я-то с ней проработал в отделе у  Шереметова, и хорошо знаю, что ей пакость сделать человеку ничего не стоит! Надо знать, с кем на такие щекотливые темы говорить! Идите, работайте, а я к Лыкомской загляну. Нехватало нам её „забот” на нашу голову!
В итоге, картошки выделили аж по 10 килограмм на человека, да и была-то она не сильно хорошая. А Егор потом Римму Литкевич обходил десятой дорогой.
Её закадычная подруга из спецчасти дважды организовывала в рабочее время показ документальных фильмов на тему сбежавших за рубеж, а потом раскаявшихся советских граждан. Сеанс патриотического воспитания проводился в коридоре, где на штативе разворачивался белый клеёнчатый экран и устанавливался кинопроектор 16-мм плёнки. Зрители приходили  со своими стульями и по ходу сеанса живо комментировали происходящие события.
- Так там же работать надо, - громко с издёвкой заметил местный чемпион по горным лыжам Игорь Сергеенко, когда объектив выхватил сгорбленные фигуры на мокром тротуаре, а диктор сказал, что два научных сотрудника, сбежавших в Америке, теперь днюют и ночуют под воротами советского посольства, умоляя отправить их обратно  на Родину.
 А при демонстрации фильма о процессе Пеньковского тот же Сергеенко с удовольствием стал объяснять своему соседу, какой марки шампанское Пеньковский пил из туфельки своей любовницы.
В лаборатории этот эпизод комментировали осторожно, своё категорическое мнение каждый старался держать при себе. Пришедшая в гости к Вольфбергу Наташа Геклер принесла магнитофон и в обеденный перерыв запустила записи песен Юрия Визбора и Галича  Песни Егору понравились, особенно те, где речь шла о физиках, „раскрутивших шарик наоборот”, или про беднягу мужа высокопоставленной товарищ Парамоновой. Когда в первый раз Наташа появилась у них в комнате, Егор с удивлением услышал, что она его хорошо знает:
- Да, мне про тебя мама рассказывала, - объяснила Наташа удивлённому Егору. – Она твоей практикой руководила, когда ты на киевском телецентре эксплуатационную практику проходил! Она дома много раз смеялась над твоими одесскими шуточками и анекдотами. Чего ты удивляешься? Да, да, её Верой Филипповной зовут. Вспомнил?
От Наташи Егор узнал, что мать её уже на пенсии, но на этом знакомство с семьёй Наташи не заканчивалось. Её отец, профессор Киевского политехнического института, был тем самым автором, по учебнику которого Егор в курсовом проекте на четвёртом курсе рассчитывал параметры коротковолновой антенны. Сама Наташа работала в лаборатории Стругача и собиралась поступать в аспирантуру. Она вместе со своей новой подругой, Светой Квитко, были самыми активными участниками семинаров, которые проводили Вольфберг с Блекманом.
Потом в комнате зазвучали песни Высоцкого, по которому, как объяснила Наташа, с ума сходила вся Москва. Егору они сначала не слишком понравились, хриплые какие-то, с уклоном в блатную тематику. Таких песен он уже достаточно наслышался в Одессе, особенно, тёплыми июльскими вечерами на стадионе „Динамо”. Постепенно песни становились всё острее, злободневнее и интереснее. Егор даже удивлялся, как такое может петь вроде бы взрослый человек.
    - Ни к чему не придерёшься – артист московского театра на Таганке, - усмехаясь, пояснил ему Серёга Рязанов, заглянув в комнату на „презентацию” очередной песни.
Дослушав плёнку до конца, Серёга спросил у  окружающих:
- Вы, интеллектуалы, хоть знаете, что через неделю магазин подписных изданий, тот что вниз по бульвару к Бессарабке, начинает подписку на библиотеку Всемирной литературы? Это ведь 200 томов в трёх сериях – античной, средневековой и современной. Кому интересно, записывайтесь у Кропивницкой, мы вечером накануне дня подписки очередь организуем!
Так Егору удалось подписаться на такое знаменитое книжное собрание, для которого вскоре пришлось приобретать специальный книжный шкаф.

97
Лаборатория Мирославского постоянно расширялась и была, в конечном итоге, преобразована в отдел из двух лабораторий. Начальником отдела и по совместительству начальником первой лаборатории стал сам Мирославский, а руководителем новой лаборатории сделали Фёдора Карповского. К тому времени его разросшаяся группа усиленно работала над созданием электронных реле для аппаратуры ТТ. Из киевского „Компота” в эту группу, перешёл Женя Громцев, который помог продвинуть разработку, днями и вечерами, корпевши над отработкой электрической схемы. Женя  перемолол массу рутинной работы и, наконец, добился необходимой надёжности этих транзисторных реле при высоких рабочих напряжениях
Громцев охотно делился своими впечатлениями от работы в „Компоте” с Егором, приставшим к нему с вопросами. Ведь он когда-то рвался туда и завидовал всем, кто там работает: вроде бы из ребят там быстро делали ценных специалистов, а потом они и квартирами в Киеве обзавелись. Но послушав все житейские истории, которыми была богата производственная деятельность Громцева в этой организации, Егор понял, что там мёдом намазано не было. А были изнурительные командировки на месяц, а то и на два, по внутрирайонным трассам, местечковые гостиницы, не отличающиеся комфортом, хоть и интересная, но очень сложная работа по настройке аппаратуры. Отработав трёхлетний срок и получив квартиру в Киеве, Женя сбежал оттуда, а несколько его сокурсников, коллег по этому „Компоту”, безнадёжно спились…
Конструкторским отделом института была изготовлена соответствующая документация, и опытные  мастерские в подвале на улице Леонтовича приступили к производству опытной партии электронных реле. После успешной опытной эксплуатации электронных реле на московском телеграфе, их производство было организовано на одном из заводов Министерства радиопромышленности, они расходились по крупным телеграфам, как горячие пирожки. Реле работали, не внося никаких искажений, на телеграфах можно было теперь ликвидировать специальные службы, которые занимались регулировкой и техническим обслуживанием электромеханических реле. Львовский завод телеграфной аппаратуры выпустил новую модификацию аппаратуры ТТ-17п-3, где были установлены и электронные реле, и блок регулировки преобладаний на основе „штучек” Колотова.
Теперь новая лаборатория активно занималась разработкой аппаратуры внутриобластной связи на 4-6 каналов, положив в основу схемно-технические решения      ТТ-17п-3. Эта малоканальная аппаратура потом была внедрена в серийное производство на Львовском заводе телеграфной аппаратуры и широко применялась для организации телеграфной связи между областными и районными центрами. На её основе конструкторское бюро завода (при консультациях с киевским институтом) разработало модификации аппаратуры для узлов связи Министерства обороны.
Успешную работу отдела не преминул отметить начальник центрального института Аржемов Сергей Артёмович, который на три дня приехал из Москвы, чтобы на месте поближе познакомиться с работами своего киевского отделения. Свои впечатления от увиденного он высказал на собрании актива института, которое по такому торжественному случаю было проведено в актовом зале соседнего Политехникума связи на улице Леонтовича. Похвалив работы, выполненные киевским отделением института, Аржемов сказал:
- Друзья мои! При всех ваших нынешних успехах я хотел бы пожелать, чтобы вы не жили только сегодняшним днём. Очень важно в рамках своей специализации чётко представлять себе, что институт будет делать завтра, в следующем году, через два или даже три года. Перед нами много важных задач по интенсивному развитию отрасли, повышению обороноспособности нашей страны. Здесь нашему киевскому отделению нужно многое сделать, чтобы наша телеграфная сеть отвечала современным требованиям, становилась бы всё более и более интегрированной во всемирные сети Телекс и Гентекс. Напомню, что год назад министерством было принято решение о строительстве нового производственного корпуса, там разместятся ваш институт и киевское отделение проектного института. Новое здание уже возводится на улице Соломенской, думаю, что вы переберётесь туда уже через полгода. Хочу пожелать вам новых творческих успехов! [Приложение 3]

Безусловно, Мирославский чётко представлял, что требуется отрасли, и что надо делать в ближайшее время. Сейчас же его беспокоила вот какая проблема. Международный комитет по телефонии и телеграфии (МККТТ) Международного союза электросвязи (МСЭ) в своих Рекомендациях серии R стандартизировал характеристики систем ТТ c каналами телеграфирования на скоростях 50, 100, 200 и 300 Бод. Отечественная аппаратура ТТ, применявшаяся на сети страны, этим международным стандартам не соответствовала:  ни с какой стороны: скорости в ней были только 50 и 75 Бод, частотный разнос между каналами и рабочие частоты в них вообще не совпадали с международными нормами. Поэтому для организации международных связей Телекс и Гентекс советской стране приходилось за валюту покупать иностранную аппаратуру ТТ. Кроме того, уже и на внутренней сети страны требовалось увеличение скорости передачи до 300 Бод.
Поэтому отдел Мирославского подготовил техническое задание на разработку первой отечественной системы ТТ, отвечающей требованиям МККТТ. К разработке удалось привлечь ленинградский институт телемеханических устройств (НИИ ЭТУ). Аппаратура была выполнена на транзисторах, имела электронные  телеграфные реле. По числу каналов, размещаемых на стандартной стойке с размерами 2600х600х225 мм, она получила название ТТ-48. Таким образом, по сравнению с аппаратурой ТТ-17п-3, на стандартной стойке число каналов увеличилось почти в 3 раза, что позволяло рассчитывать на существенное уменьшение производственных площадей цехов ТТ на телеграфах страны.
Лаборатория Карповского тем временем занялась вопросами и исследования возможности выполнения аппаратуры ТТ на интегральных микросхемах, которые  начали применяться в стране. Результатом работы было создание аппаратуры „Днепр-12” (на микросхемах серии „Посол”), которую серийно начал выпускать Львовский завод телеграфной аппаратуры.
Егор в этих работах участия не принимал: наряду с работой над диссертационной работой, которая со скрипом, но всё же продвигалась к концу, ему пришлось доводить до „ума” своего первенца – прибор ИМПП. По документации, разработанной в конструкторском отделе института, минский завод № 22 изготовил два опытных образца, которые Егор отправился настраивать на заводе.
За время работы в институте Егор уже познакомился с механизмом разработки, постановки на производство и внедрения аппаратуры на сети. В принципе, производством аппаратуры для отрасли занимались предприятия Министерства радиопромышленности (МРП). Но они были завалены заказами более могущественных министерств, среди которых пальма первенства принадлежала Министерству обороны. Некоторые заводы обладали капризным характером, вели себя как настоящие монополисты, брали то, что хотели, что им было выгодно. А то, что было невыгодно, изо всех сил, старались  „спихнуть” с себя под всевозможными предлогами, сваливая всю вину за неудачи на разработчиков. ”Поэтому аппаратура, нужная отрасли, „пробивалась” на заводах МРП с большим трудом, только под внушительные постановления директивных органов. Безусловной заслугой Мирославского было то, что он сумел наладить с руководством Львовского завода телеграфной  аппаратуры, входящего в МРП,  такие отношения, что он сам и разработки его отдела были для завода всегда желанным гостями. Руководство завода всегда ставило свою подпись, согласовывая и техническое задание на разработку, и проект постановления  директивных органов. При этом, аппаратура, производимая для отрасли, считалась на заводе своего рода ширпотребом, за который и директор, и главный инженер, ни разу  не стояли „на ковре” перед руководителями МРП.
 Для своих нужд, в частности, для ремонта используемой техники и всевозможных мелких, но нужных „поделок”, отрасль вынуждена была организовать свои мастерские или ремонтные цеха. Постепенно, входя во вкус, эти предприятия сами захотели, как говорится, „вертеть своим хвостом” и осваивать ту аппаратуру, которую не могли (или не хотели)  выпускать заводы МРП. Так возникли небольшие заводы отрасли в Москве, Харькове, Киеве, Минске, Одессе, Свердловске, Уфе, Куйбышеве, Талдоме. Конструкторскую документацию для них разрабатывало специально созданное в Москве Центральное  конструкторское бюро (ЦКБ). В нём постепенно  были созданы отделения в Одессе и Свердловске. В отраслевом министерстве со временем появилось и Главное управление, руководящее деятельностью своих промышленных предприятий и ЦКБ, которым удалось найти свою производственную нишу и стать на ноги. К числу таких предприятий относился и Минский завод № 22, который из электромеханических мастерских (созданных ещё в 1931 году) по  ремонту телеграфной техники и телефонных коммутаторов постепенно вырос до серьёзного предприятия и теперь наладил серийный выпуск аппаратуры ЧВТ.
Добираться из Киева в Минск по железной дороге было не очень-то удобно: ехать надо около 10 часов, поезд был проходящий, Симферополь-Рига, на который билеты продавали только за два часа до прибытия состава в Киев. А вот авиасообщение было отличным: самолётов  в Минск летало много, да и билет стоил сравнительно недорого – 11 рублей. Садишься в Жулянах на АН-24 и через час вылезаешь в Минске.
Прошло пять лет, как Егор уехал из Белоруссии, и за это время Минск основательно разросся широкими жилищными массивами, один из них почти вплотную подступал к аэропорту. Новенький троллейбус чехословацкого производства повёз Егора через знакомый центр города. Выехали на широкий Ленинский проспект, миновали гостиницу „Минск”, проехали универмаг, Дом  офицеров, за ним промелькнул цирк, возле которого жил генерал Красилевский, обогнули памятник на площади Победы и поднялись к площади Якуба Коласа. За ней уже недалеко была остановка на улице Подлесной, перпендикулярно отходившей от проспекта. Подхватив свой небольшой чемоданчик, Егор вылез из троллейбуса и двинулся на поиски завода. Миновав здания радиотехнического института и техникума связи, он очутился возле небольшого здания под номером 18, где располагался административный корпус завода. В проходной висел настенный телефон со списком трёхзначных служебных  номеров, Егор связался с приёмной, и через две минуты со второго этажа к нему спустилась секретарша. Она провела Егора мимо пожилого вахтёра прямо в кабинет главного инженера Левчука.
Главный инженер, к счастью, был на месте, и один, громко разговаривая по междугородке с Москвой. Он хмурился и периодически повторял:
- Я через день там буду и сам на месте разберусь! Но этот отраслевой стандарт мы уже получили, и заводские службы с ним знакомятся.
Узнав о цели командировки, Левчук сказал:
- Оба образца прибора изготовлены, и можно приступать к их настройке. Завтра подходите в заводскую лабораторию, в комнате 23. На проходной будет пропуск на неделю, надеюсь, что этого времени Вам хватит. Сейчас подойдёте к секретарю Марии Афанасьевне, она скажет, куда идти поселяться. Так что идите устраиваться. Перед этим советую заглянуть в пообедать в заводской столовой.
За рубль Егор с удовольствием пообедал и оправился поселяться в общежитие института усовершенствования врачей, располагавшееся наискосок от завода. Там его поселили в комнате на троих человек. Обстановка была спартанская: шкаф для одежды, кровати с панцирными сетками и куцыми половичками, прикроватные тумбочки и стол. На нём рядом с традиционными гранёными стаканами и графином валялась картонная упаковка из-под фрикаделек, а к ножке стола прислонилась пустая чекушка. Занятой была лишь одна койка, поэтому из двух оставшихся Егор выбрал себе ту, что была подальше от дверей.
Он с удовольствием побродил по весеннему городу, потом в кинотеатре „Партизан” посмотрел новую кинокомедию. Когда под впечатлением от фильма „Операия «Ы» и другие приключения Шурика” он возвратился в общежитие, его сосед уже крепко спал, повернувшись лицом к стене с облезлыми обоями. Очевидно, дополнительные знания, полученные днём, его сильно вымотали. Чекушки и обёртки из-под фрикаделек уже не было, на столе рядом со стаканом лежал бумажный кулёк, из которого торчал кончик копчёной колбасы.
Утром выяснилось, что сосед - врач районной больницы из Гомельской области, которому на курсах усовершенствования осталось кейфовать ещё две недели. Крепкий симпатичный мужик, лет на 10 старше Егора, он не удержался и похвастался, что познакомился здесь с шикарной молодкой из треста общественного питания. Теперь было понятно, откуда здесь взялись чекушка с фрикадельками и дефицитная колбаса. Сосед, опустив в стаканы миниатюрный электрокипятильник, приготовил чай себе и Егору. Заварка у него тоже имелась, в красочной металлической банке, и сосед набрал её специальной ложечкой в виде двух дырчатых полусфер на ручке-пружине. Оказалось, что такие полезные для командировочного народа вещи продаются в универмаге, да и недорого – всего за 5 рублей. Егор решил, что кипятильник и заварочную ложечку надо обязательно купить.
В заводской лаборатории на монтажном столе его уже ожидали два образца ИМПП. Егор поразился их внешнему виду и тому, что позже стали называть эргономикой. Приборы были какие-то несуразные, кубической формы, совсем не похожие на лабораторные макеты, изготовленные мастерскими института. Внутри эмалированного кожуха были размещены три гетинаксовые платы: усилитель сигнала, блок оценки длительности помех и прерываний,  плата управления люминесцентными и электромеханическими индикаторами и блок сетевого питания.
При настройке прибора стало ясно, что на усилитель наводятся сильные помехи от трансформаторов платы управления индикаторами, которую конструкторы расположили очень близко к усилителю, хотя места внутри прибора было навалом. Явно напрашивалось предложение поменять местами усилитель с платой оценки длительности, но для этого требовалась существенная переработка конструкторской документации. А пока для настройки  приходилось развязывать монтажные жгуты и отключать плату управления.
На все эти дела ушло 4 дня. Настроив приборы, Егор доложил об этом Левчуку. Тот сразу же по междугородке связался с Мирославским, и договорился, что приборы отгрузят в Киев для решения их дальнейшей судьбы. Чувствовалось, что особого интереса к ИМПП Левчук не проявляет, его больше волновало, как министерство оплатит заводу выполненную работу. Очевидно, Мирославский затронул вопрос серийного производства приборов на заводе, так как Левчук разразился длинной тирадой, особо упирая на введенный в действие отраслевой стандарт. Теперь  требовалось техническое задание на разработку утвердить в главке и в отраслевом управлении, указав в нём потребность приборов в год, лимитную цену, определить экономический эффект от внедрения приборов, разработать патентный формуляр и справку о соответствии прибора современному уровню.
- Да, он может уже ехать домой, - сказал главный инженер, поглядев на Егора. – Всё, что зависело от него, он выполнил.
 Разговор был окончен, и Егор понял, что надо бежать в кассу Аэрофлота за билетом. Пообедав на прощанье в заводской столовой, он заскочил в общежитие за авоськой. Ключа от комнаты на доске за спиной вахтёра не было, наверно, в комнате уборщица делала уборку. Едва Егор открыл дверь, в комнате раздался женский испуганный визг, а дальше он увидел соседа, который лежал на своей кровати, натянув одеяло до подбородка, рук его видно не было. Рядом с ним, под одеялом, явно просматривалось живое тело меньшей величины. На стуле красовались ажурный лифчик и женские трусики изумительного сиреневого оттенка. Сосед  дико вращал глазами и кривил лицом в сторону, делая отчаянные знаки, которые явно не служили приглашением к столу, на котором красовалась очередная чекушка с открытой баночкой шпрот и нарезанным батоном. Всё это длилось какие-то пару секунд, после чего Егор мигом выскочил за дверь, удивляясь про себя, а зачем он сюда вообще-то припёрся и что он тут забыл?
Купив билет и кипятильник с заварочной ложкой, Егор заскочил на завод отметить командировочное удостоверение и попрощаться с новыми друзьями из заводской лаборатории, которые все эти дни помогали ему всем, чем могли. Егор не удержался и рассказал им об эпизоде в общежитии. Молодой инженер Иосиф Рейпец, хитро прищурив свой и без того  кривоватый глаз, сказал:
- Там уже был один скандал, в этом общежитии, где-то полтора месяца назад.  Одна врачиха с этих курсов, со своим коллегой, мужичком  тоже с этих  курсов, попёрлись на хоккейный матч во Дворце спорта… А эту встречу по телевидению транслировали, и её муж, терпеливо ждавший у себя в Могилёве конца её учёбы, увидел, как она там на трибуне обнимается со своим хахалем после забитого гола. Причём показали это крупным планом, вот, мол, как у нас в Минске хоккей популярен, даже женщины от него кайф получают. Так на следующий день этот могилёвский муж по общежитию за своей женой чуть ли не с ножом гонялся! Привет Киеву, мы с главным к вам через пару месяцев приедем, посмотреть, что у вас там  есть интересного!
Ознакомившись с отраслевым стандартом по разработке и постановке на серийное производство аппаратуры и приборов, Мирославский понял, что запустить ИМПП в серийное производство лёгким движением руки не удастся. Тут надо было провести серьёзную работу, по сути надо было разработать аванпроект, а сейчас лишней трудоёмкости у отдела не было. Требовалось решить кучу других срочных вопросов, в том числе, и по спецтематике. Да и вообще, измерительная аппаратура, по которой нужно учитывать и массу требований Госстандарта, не вписывалась в профиль специализации отдела.  Это была парафия лаборатории № 5, которая в данный момент разрабатывала по спецтематике многоканальный прибор оценки помех и перерывов в канале ТЧ с разными уровнями и длительностями, с фиксацией результатов измерений в виде функции распределения. Над новым прибором в лаборатории трудилось шесть человек, а разработкой руководил сам Арон Наумович. Так что в примитивном приборе, каким оказывался ИМПП, нужды уже не было. Так и оказалась первая разработка Егора досадным и ненужным пшиком.
Главный инженер завода № 22 Левчук спустя полгода погиб от удара электрического тока, когда в своей ванной он электродрелью сверлил отверстия для  новой  туалетной полочки. Таких случаев, оказывается, было много, и технические условия на дрели были существенно пересмотрены, после чего они выпускались только в варианте двойной изоляции...
 
98
Учёба в  аспирантуре уже подходила к концу, но особыми успехами в подготовке диссертации Егор похвастаться пока не мог. Стремительная атака на заморский метод ДДК, конечно, дала впечатляющие результаты – были написаны вторая глава и несколько статей для научно-технических журналов, где и с теорией, и с экспериментальной проверкой всё казалось  ярким, свежим и убедительным.
На основе методов комплексной огибающей и мгновенной частоты, описанных в книге Мирославского, Вольфберга и Музыченко, Егор написал довольно мутную и трудоёмкую третью главу по оптимальному выбору параметров модемов с частотной модуляцией, и почувствовал, что он выдохся. План работы явно устарел и требовал существенной коррекции. Нужно было осмотреться…
Все кандидатские экзамены были уже давно сданы. Английский сдавался легко, с удовольствием и на „ура”. По специальности на экзамен пришлось ехать в центральный институт, и там его уже хорошо знали, поэтому по теории особенно не гоняли. Хуже было с экзаменом по философии, его нужно было сдавать в Киеве, а Егора чуть ли не на три недели отправили в очередную командировку на Московский телеграф. Вот и пришлось зубрить классиков там, в отрыве от первоисточников, по старым вузовским конспектам и стандартному учебнику. В них Егор заглядывал даже тогда, когда в тесном автобусе № 24 через многочисленные проезды Марьиной Рощи трясся обратно в надоевший удалённый район гостиниц „Заря” „Восток”„Алтай”. Хозяйственное управление телеграфа смогло устроить их на постой только сюда. Когда же Егор с Валерой Запольским и Юрой Тархановым попытались самостоятельно пролезть в аналогичную по комфорту гостиницу „Ярославская” возле станции метро „ВДНХ”, там им сердитая администраторша дала решительный отпор:
- И что вы тут всё бродите и в центре норовите втиснуться! Езжайте вон в „Зарю”, там места найдутся!
„Ничего себе центр! У станции „ВДНХ”- и всё ещё центр? Вот умора!” – подумал Егор, и киевляне с сожалением подались к выходу, чтобы не терять драгоценного времени.
После окончания аспирантуры Егор был назначен на должность ведущего конструктора и в какой-то степени выполнял функции заместителя у Карповского. .Деньги, которые он теперь получал, были чуть повыше - 180 рублей, но незаконченная диссертация висела над головой как топор и отравляла жизнь.
Правда, произошли два события, которые немного отвлекли Егора от мрачных мыслей о незавершённости работы. Первое и самое значительное - страна перешла на рабочую неделю с двумя выходными днями – в субботу и в воскресенье. Какое это было блаженство, приходя  домой в пятницу, предвкушать удовольствие от двух дней отдыха, в которые можно сделать кучу неотложных и полезных дел по дому, не говоря уже о воспитании быстро подрастающей дочки!
Второе  событие тоже было не менее впечатляющим, хотя и носило сугубо местный характер – институт переехал в новое здание на Соломенской улице. Вместе с ними переехал и проектный институт отрасли, который, оказывается, привязывал типовой проект этого здания на местности. Сбоку во дворе в просторном корпусе разместились хорошо оснащённые опытные мастерские научного института. Массивное стеклянно-бетонное здание институтов имело девять этажей, тянулось вдоль трамвайной линии и двумя своими широкими фасадными лестницами выходило на зелёный массив Соломенского кладбища. Через дыру, проломленную в заборе, сотрудники институтов повадились летом пролезать на кладбище на время обеденного перерыва. 
Переезд в новое здание совпал с реорганизацией НИИ, площадей для размещения сотрудников теперь было навалом. Вместо ушедшего на пенсию Садовченко заместителем у Пасечного стал Овсиенко Георгий Устинович, которого направили из института Министерства обороны. Егор видел несколько книг по телеграфии, написанных новым замом, они производили хорошее впечатление своим простым и понятным языком, которым обычно пишут книги для сержантов и прапорщиков. Ходили слухи, что полковника Овсиенко направили сюда, чтобы через пару лет ему можно было присвоить звание генерала.
Ваню Музыченко после защиты диссертации назначили начальником нового отдела. Вместе с ним ушёл от Мирославского и Семён Вольфберг. Разросшаяся лаборатория Стругача была преобразована в научный отдел НО-1, который, занимаясь дискретной измерительной техникой, всё больше погружался в работы по специальной тематике, называемой в обиходе „спецухой”. Её выполняли вместе с некоторыми отделами центрального НИИ, работающими на оборонку.
Одна лаборатория отдела Стругача, которой руководила Лина Гардова, продолжала работы по модернизации телеграфной измерительной техники и быстро достигла замечательных успехов, которые телеграфная отрасль сразу же почувствовала. Например, раньше для измерения телеграфных искажений применялся очень громоздкий, размещаемый на отдельной „тележке” стробоскопический измеритель ИИ-57, точность показаний которого всегда вызывала ожесточённые споры заинтересованных сторон: кто-то видел, что искажения равны, например, трём процентам, а оппонент с пеной у рта утверждал, что тут, как Божий день, ясно видно, что они равны чуть ли не пяти процентам. Не нашёл широкого применения и электронный измеритель искажений ЭИС, выпускаемый промышленностью в виде небольшого осциллографа
Разработанный и запущенный в производство лабораторией Гардовой измеритель искажений ИК-3-У своими неоновыми индикаторами чётко фиксировал величину стартстопных или синхронных телеграфных искажений, и результат уже никак нельзя было оспорить. Для измерения достоверности передачи был разработан прибор выявления ошибок ВО-1, который теперь на различных тестовых комбинациях мог измерять количество ошибок, возникших при контроле  качества канала.
В институт всё больше приходило новых специалистов, которые когда-то работали в КОМПОТе, а потом, вдоволь нахлебавшись командировок по всей стране и получив квартиры в Киеве, ушли из этой организации. Большинство из них работало в отделе Стругача и в новых отделах, ориентированных на „спецуху”.
В отделе Мирославского организовали лабораторию № 20, которая называлась системной лабораторией телеграфной сети. Её начальником сделали Юру Тарханова, и она быстро обрастала новыми сотрудниками. Бывший заместитель Мирославского Лёня Мосинский, прихватив с собой Валеру Запольского, возглавил лабораторию телеграфной эксплуатации, а через неделю с Киевского телеграфа сюда перешёл старший инженер Шрибель Иосиф Ильич, с которым Егор активно сотрудничал в цехе ТТ при  проведении измерений на трофейной немецкой аппаратуре WT-34.  .
После окончания аспирантуры одесского института в отделе появился ведущий инженер Крымов Василий Григорьевич. Новичок хорошо знал телефонию и структуру городских телефонных сетей. На них из-за дефицита соединительных линий между АТС уже начали применять аппаратуру уплотнения типа КРР-30/60, основанную на аналоговом методе передачи, и аппаратуру с импульсно-кодовой модуляцией (ИКМ), использующую цифровые методы передачи. Спустя некоторое время Крымов предложил Мирославскому идею создания цифровой аппаратуры уплотнения городских соединительных линий телеграфными сигналами на участках „телеграф – районная АТС”. [Приложение 4]
Мирославский, чувствуя, что развитие сетей АТ и ПС сдерживается дефицитом соединительных линий к потребителям телеграфной сети, с таким предложением согласился и уговорил министерство открыть финансирование по данной разработке. Начальник центрального московского НИИ Аржемов эту идею не поддержал:
- Ещё чего нехватало - на городской сети теперь и телеграфную аппаратуру уплотнения устанавливать! Мы же взяли курс на широкое внедрение на ГТС аппаратуры ИКМ, как это делают сейчас во всём мире. И через пару лет никакого дефицита соединительных линий на ГТС для нужд телеграфии не будет!
К счастью, министерство с этими доводами Аржемова не согласилось, и отдел Мирославского продолжил работу над аппаратурой, которая получила  название ТВУ-12 (телеграфная, с временным уплотнением, на 12 каналов). У Крымова была создана группа, куда вошли Саша Шурман, пришедший из лаборатории радиокомитета, и Лёня Черпаков, перешедший из „Рыбы” – так в местном обиходе назывался НИИ гидроакустических приборов, располагавшийся тут же на Соломенке. Группе пришлось довольно туго: как раз в этот момент вместо межведомственной нормали „Система чертёжного хозяйства” (МНСЧХ) стали внедряться стандарты „Единой системы конструкторской документации” (ЕСКД), и разработчикам пришлось неоднократно переделывать принципиальные электрические схемы аппаратуры в соответствии с новыми  требованиями. Все облегчённо вздохнули, когда Мирославскому  удалось договориться с Одесским филиалом Центрального конструкторского бюро (ОФ ЦКБ) о разработке конструкторской документации на аппаратуру.
Через год, когда работы по ТВУ-12 перешли в решающую фазу, прибывший с очередной инспекцией Аржемов, обращаясь персонально к Мирославскому, сказал на собрании актива:
- Да, я был против этой разработки! Но Вы правильно сделали, что не послушались моего совета! К сожалению, аппаратура ИКМ у  нас внедряется не такими быстрыми темпами, как того требует отрасль!
Егора всё больше беспокоило положение с диссертацией. То, что он делал сейчас на работе, к науке имело самое незначительное отношение, и, скорее, напоминало ремонтно-наладочные работы. Правда, новое рабочее место было прекрасно оборудовано, все необходимые приборы, включая цифровые частотомеры и двухлучевые осциллографы помогали эффективно решать все возникающие вопросы. По заданию, полученному от НО-1, Егор со своей небольшой группой усиленно работал над настройкой комплекта модемов с частотной модуляцией, разработанных ими для спецухи. Модемы были двух типов – один для работы со скоростью 2400 бит/с в канале ТЧ, другой – для передачи данных со скоростью 48 кбит/с в групповом первичном тракте с полосой пропускания 60-108 кГц (эквивалент 12 каналов ТЧ).
 Разработкой модема второго типа занимался новый старший инженер Стасик Ширшов, пришедший в институт из КОМПОТа. Там у него были какие-то неприятности вино-водочного характера, в результате которых Стасик лишился формы № 2 для допуска к закрытой документации. Поэтому когда модемы были установлены в стойки на объекте, в командировку на наладочные работы пришлось ехать Егору. Вторая форма у него к тому времени уже имелась, чем Егор страшно гордился.
Так он оказался в центре противоздушной обороны (ПВО) страны, располагавшемся примерно в 60 километрах от Москвы возле станции Кубинка Одинцовского района. В пяти километрах от железнодорожной станции были собственно сам объект и военный городок, привязанный к нему. Для приезжих специалистов - командировочников в городке имелась довольно вместительная гостиница. В ней Егор встретил много знакомых из своего института, тут же были специалисты центрального НИИ из специальной лаборатории, созданной для сопровождения работ на здешнем объекте.
Вечером в соседнем номере состоялся небольшой междусобойчик на добрый десяток персон. Вечеринка была шумная, с большим количеством водки и закуски. Коронным блюдом была вяленая рыба довольно заманчивого вида, которая хорошо шла под сваренную на местной кухне картошку в мундирах. Ну, уж и наслушался в тот зимний вечер Егор всяких житейских историй из жизни электронщиков - настройщиков и „могнтажников-высотников, что с высоты вам шлют привет”! После того как в соседнем номере выпили всю водку, братание продолжили в номере Егора, где ближе к вечеру поселились три научных сотрудника из центрального института. На этот раз в ход пошло известное широким народным массам „Солнце в бокале”, портвейн „777” и ещё какой-то шмурдяк, чуть ли не плодово-ягодного происхождения. На закуску пустили батон колбасы, „косившей” под „докторскую”, но перенасыщенный крахмалом и ещё какими-то наполнителями. Откуда-то появилась даже селёдка.
Утром Егор долго не мог понять, откуда и по какому поводу здесь, посредине стола, среди пустых бутылок, грязных тарелок и погнутых вилок, появился стакан марганцовки, слегка прикрытый куском ржаного хлеба с селёдочным хвостом. Проснувшийся научный сотрудник Баглаев, заметив недоумённый взгляд Егора, брошенный на стакан, зевая, развеял загадку:
- Никогда, уважаемый сэр, не оставляйте на утро недопитое вино, это может плохо подействовать на нервную систему! 
Егор опросил своих вчерашних собутыльников, выяснил, кому и сколько он должен заплатить за вчерашний сабантуй, и проверил, не напутал ли он чего-нибудь вчера вечером и все ли необходимые документы и фотографии у него сейчас под рукой. Накрытый серым брезентом армейский „бобик” повёз командировочных на объект, находившийся в лесу. Водитель из лаборатории сопровождения, выполнявший на вечеринке роль „аналитика” и бдительно следивший за столом -  „а налито ли у всех? ” - забросил себе в рот горсть кофейных зёрен.
- Это что, традиционная утренняя чашечка кофэ? – с подковыркой спросил Егор.
 - Не-е, чтоб гаишник на развилке не унюхал „аромат фиалки”! – ответил водитель.
И до Егора не сразу „дошло”, что тот имел в виду водочный перегар – последствие вчерашнего застолья. Когда отъехав от гостиницы, выбрались на заснеженную, полную воды и грязи узкую асфальтовую дорогу, водитель бросил назад тряпку и сказал:
- Ребята! Кто там поближе, протрите-ка заднее окно, а то ничего не видно!
Ближе всех к стеклу был Егор, он  потянулся за тряпкой и принялся протирать стекло. По вспыхнувшему в машине ехидному смеху, он понял, что его элементарно „прикупили”: стекло было заляпано снаружи.
- Уже третий „накололся”! – удовлетворённо констатировал водитель и отсалютовал промелькнувшему мимо гаишнику.
Они подъехали к контрольно-пропускному пункту (КПП), и за забором объекта Егор увидел огромную серебристую башню. Кто-то в „бобике” назвал её фазированной антенной решёткой - антенной радиолокатора дальнего обнаружения системы ПВО. Егор любовался этим почти космическим сооружением, пока его не подтолкнули, показав, где нужно оформлять документы для прохода на объект. В окошечке бюро пропусков виднелась строгая физиономия бравого сержанта, мундир которого был разукрашен различными воинскими значками. Его довольно странную фамилию – Война - Егор уже прослышал от своих киевских коллег. Проверка всех бумажек заняла около 10 минут, наконец, сержант Война сложил командировочное удостоверение со справкой по форме № 2 в отдельный конверт и выдал пропуск. Постовой ефрейтор, внимательно проверивший его, показал Егору, в каком направлении ему нужно двигаться к ангару № 5, где было установлено оборудование, изготовленное в опытных мастерских киевского НИИ,
Ангар с крышей в виде длинного ребристого свода наполовину был заглублён в землю. Внутри ангара размещался специальный узел связи, вид его мало чем отличался от привычных видов междугородок или телеграфов. Начальник лаборатории сопровождения московского НИИ, Юрий Митрин показал Егору его рабочее место, уточнил график работ по настройке, обеспечил всем рабочим инструментом и измерительными приборами. Егор на резервной стойке включил свои модемы в режиме „на себя”, осуществил измерения по шлейфу через эквиваленты каналов и убедился, что все ячейки модемов на этой стойке полностью работоспособны. Модемы можно было сдавать в работу.
На второй день перед обедом он проверял ячейки модемов из комплекта запасных частей, инструмента и принадлежностей (ЗИП) и обнаружил, что одна ячейка высокоскоростного модема 48 кбит/с не работает – в ней вышел из строя блок триггеров регистра задержки. Заменить этот блок здесь, на объекте, не представлялось возможным, ячейку надо было забирать в Киев. Егор завернул её в бумагу, разыскал Юру Митрина и доложил обстановку.
- Ячейку придётся забирать домой в Киев, - сказал Егор. – Юра, оформи, пожалуйста, её вынос с объекта!
- Нет проблемы, - заверил Митрин. – У нас как раз после обеда машина будет вывозить пустые ящики. Я всё сделаю!
Покрутившись на объекте ещё час, Егор завершил все работы, вышел из ангара и, полюбовавшись впечатляющим космическим видом антенны радиолокатора дальнего обнаружения воздушных объектов, зашагал к КПП. Отсюда до гостиницы было ходу больше получаса. Через минуту за спиной раздалось короткое бибиканье, и рядом остановился „бобик” из лаборатории сопровождения.
- Тебе куда, киевлянин? В гостиницу? Садись, подвезу, чего без толку при такой погоде грязь месить,  - высунулся из машины водитель.
„Ну, повезло” – подумал Егор. „Наверно, есть смысл смотаться в Москву, ещё успею в ГУМ”.
„Бобик” подрулил к шлагбауму КПП и остановился. Из будки появился ефрейтор и спросил водителя:
- Степан, чего сегодня везём?
- Пустые ящики, вот пропуск на них, - ответил водитель.
Ефрейтор открыл дверь машины, полез в кабину, сунул руку в первый ящик, потом – во второй, затем рука глубоко нырнула в третий, из которого ефрейтор извлёк что-то завёрнутое в бумагу.
- А это чья ячейка? – спросил он, держа в руке хорошо знакомый Егору предмет.
- Ячейка эта моя, - машинально ответил Егор.
- А, твоя, говоришь, - с хищным блеском в глазах воскликнул ефрейтор. – Это хорошо! Давай-ка сюда свой пропуск!
Ничего не подозревая, Егор протянул пропуск ефрейтору, ожидая, что тот, сверив фото с оригиналом, вернёт пропуск обратно.
- А теперь вылазь-ка, товарищ хороший! Пошли к начальнику караула! – приказал ефрейтор.
Дальше события быстро стали раскручиваться по нарастающей, приобретая какой-то нехороший характер, но Егор старался держать себя в руках. Начальнику караула он объяснил всю ситуацию, убеждая его, что он ни в чём не виноват, и пусть спросят об этом Юрия Митрина.
- А кого надо, того и спросим, - сурово отчеканил начальник караула.
 Он позвонил куда-то наверх, докладывая „по команде”, что на КПП задержан командировочный из Киева, пытавшийся  тайно вывезти с объекта важную деталь. Дело явно катилось к шпионской истории, где благодаря бдительности охраны удалось сорвать коварные планы похищения коварным врагом важной детали с секретного объекта. У Егора душа постепенно уползала в пятки – того и глядишь, загремишь тут за решётку!
- Ступайте в гостиницу и оставайтесь там до прибытия нашего сотрудника, - сурово промолвил начальник караула. – Будем разбираться с этим делом!
В гостинице Егор застал Диму Котомкина, который часто заходил к ним в лабораторию поболтать со своим другом Стасиком Ширшовым. Сам Дима недавно пришёл институт из какой-то закрытой организации. Жил он недалеко от Егора, на проспекте 40 лет Октября в девятиэтажном доме, сразу за почтовым отделением, поэтому они часто встречались по дороге на работу. Дима уже закончил проверку своих устройств, но возвращаться в Киев особенно не спешил..
- Ну, ты и влип! – „обрадовал” Егора Котомкин, выслушав его рассказ о приключениях на КПП. – Они теперь тебе поставят красный штамп в командировочное удостоверение и аннулируют командировку. Никто никакие расходы по ней тебе оплатить не имеет права. Да и на справке какую-нибудь гадость напишут! Но это ещё полбеды. Даю голову на отсечение, что теперь тебя дома лишат второй формы, скорее всего, уже никакой у тебя формы не будет! А без этого, брат, ты далеко не протянешь! Надо чтобы ты Юрку за горло брал, и немедленно, пока особисты вовсю кадило не раздули. Потом, когда им благодарности за бдительность вынесут и рукопожатием в приказе премируют, обратный ход давать будет во сто крат труднее!
,На душе Егора яростно скребли дикие кошки, и он не мог дождаться вечера, пока не вернётся с объекта Митрин. Ни о какой поездке в Москву уже и речи не могло быть. Мало того, что с диссертацией никак концы свести не получается, так теперь ещё и эта морока свалилась, с этой ячейкой! Ну, прямо, как веслом по ушам!
- Юра, я же тебя просил оформить всё по-человечески! Я же всё-таки знаю немного, как нужно бдить на режимном объекте! А как теперь прикажешь вылезать из той глубокой задницы, в которой я оказался по твоей милости? – накинулся он на Митрина, вернувшего с объекта поздним вечером.
Митрин выглядел немного смущённым, но оптимизма не терял:
- Егор, не переживай, я сейчас свяжусь с представителем военпредов нашего института, с полковником Бахмедиаровым, он всё мигом уладит. Он тут в этом лесу каждую шишку знает, и большую, и не очень! Не переживай, всё будет хоккей!
Это „мигом” растянулось на два дня, у вездесущего и пробивного полковника что-то там, с налёту, не получалось. Наконец, на третий день наступил перелом: тому ответственному лицу, от которого зависела дальнейшая судьба Егора, для цветного телевизора потребовался коаксиальный кабель к новой телевизионной антенне, чтобы ловить Москву. Бахмедиаров со склада московского НИИ привёз в Кубинку 50 метров этого коаксиала и взамен получил злополучную ячейку, чистое командировочное удостоверение без всяких пугающих раскрасок, справку и пропуск Егора. Так состоялся взаимовыгодный обмен, до конца командировки оставалось два дня. Егор последний раз съездил в ангар № 5, убедился, что все устройства работают надёжно и засобирался домой от греха подальше.
Кубинку Егор покидал с огромным чувством облегчения, надеясь, что сюда ему больше ездить не придётся: отремонтированную в Киеве ячейку привезут обратно, и без него тут пристроят, куда надо. А теперь в компании Димы Котомкина, Юрия Прыгуна и Арика Крумина он в электричке возвращался в Москву, планируя два побыть в Москве, а вечером в воскресенье выехать в Киев.
Юра Митрин оформил на них заявку для поселения в общежитии центрального института.. Раньше тот размещался на 1-й Парковой в Измайлово в небольшом пятиэтажном здании из белого силикатного кирпича. Рядом стояли такие же силикатные братья на 3 подъезда каждый - жилые дома, в которых получили квартиры работники института. Потом институт разросся, в здании стало слишком тесно, и был выстроен огромный корпус возле своих же опытных мастерских в Перово. Туда и перебралось начальство с основными научными отделами, работающими по гражданской тематике,
Многие сотрудники института потом ещё долго вздыхали, вспоминая, как удобно было ездить на работу: институт-то был в двух шагах от станции метро „Измайловский парк”. Тащиться в Перово на работу, которая начиналась в 7 часов 30 минут утра, было, конечно, не подарком. Тот, кто жил в пригороде Москвы, например, во Фрязино или Болшево, пять дней в неделю вставал в 5 часов утра. Как изощрялись институтские остряки, вынужденные теперь добираться на работу с несколькими пересадками, „мастерские втянули институт на свою орбиту, и рабочий класс показал учёным, кто в стране хозяин”.
 В Измайлово, в здании, обозначенном как  корпус № 1, остались теперь отделы, занимающиеся, в основном, спецтематикой. Командировочных в центральный институт приезжало много, устроиться в московскую гостиницу всегда было огромной проблемой, поэтому институтское начальство организовало для них своё специальное общежитие. Для него был выбран жилой дом в Измайлово, располагавшийся рядом  с корпусом № 1. В этом жилом доме все подвальные помещения отремонтировали, соединили между собой, и получилась, как её называли, „ночлежка”, тянувшаяся под домом, как траншея, с многочисленными поворотами и ответвлениями, словно на поле боя. Тут с достаточным комфортом могли разместиться человек двадцать, и стоило это удовольствие всего 1 рубль в сутки. В „ночлежке” даже квитанцию давали, хотя институтская бухгалтерия затраты на жильё стоимостью 1 рубль учитывало и без неё.
Киевляне разместились в тупиковой комнате на 4 койки, и после приконченной вечером пол-литры было решено с утра поехать в Сандуновские бани. Егор там никогда не был, хотя много о них слышал, и не только из книги Гиляровского „Москва и москвичи”.
На следующий день, выстояв полуторачасовую очередь, они, наконец, попали в раздевалку. Это был зал с древнегреческим орнаментом, где, к большому удивлению, никаких ящиков для одежды не было, и народ раздевался, складывая всё своё барахло на широких лавках. В середине зала два пожилых смотрителя зорко следили за порядком. Арик уверял, что тут никаких краж одежды сроду не было. Само моечное отделение особого впечатления не производило, но парная была классная. Пар здесь стоял такой густой и жаркий, что Егор смог взобраться только на первую полку. На второй полке банщик с крестом на могучей шее нещадно хлестал берёзовым веником тучного мужика в белой войлочной шапочке на голове. А на третьей полке чья-то душа требовала жару, гудя густым басом:
- Ваня! Куда ты запропастился, паразит? А ну, давай-ка, поддай парцу!   
Егор уже через пять минут выскочил из парной и с размаху бултыхнулся в небольшой бассейн. Был бы тут снежный сугроб, наверно, и в него смело нырнул бы после такой парилки! Через час разомлевшие киевляне сидели на своей лавке, закутавшись в белые простыни, как римские сенаторы, с удовольствием пили „Жигулёвское” пиво, щедро приправленное „Столичной” и вели неторопливые разговоры. Юра Прыгун, прочитавший недавно „Золотого осла” Апулея, с жаром рассказывал всей компании эпизоды, уж очень его впечатлившие, особенно тот, где „не он на ней, а она - на нём, и такое вытворяют, это в древние века-то!”.
Угостили, конечно, и смотрителя, тот  от угощения не отказался, полстакана водки осушил залпом и захрустел солёным огурцом.
- Тяжёлая у тебя, отец, работа, - сказал немного захмелевший  Котомкин. – И ведь так каждый день, наверно? У вас тут чистоплотных в Москве много, вон какую очередь отстояли! Да вам молоко за вредность давать надо!
- Ей Богу, ребята, сегодня только ещё первую принял! – сказал смотритель. – А молоко нам без надобности. Мы люди опытные, не боись, знаем, сколько и с кем!
Погуляв чистыми по центру Москвы, они зашли в ресторан „Узбекистан”, где Арик, уже неоднократно бывавший, с удовольствием заказал для компании „грузинского полковника” – трёхзвездочный коньяк из Грузии, который хорошо пошёл под узбекский плов и бастурму. Теперь можно было смело считать, что задание по командировке полностью выполнено.
Вернувшись в Киев, Егор первым делом доложил Мирославскому о неприятностях на  КПП.
- Вы только Лыкомской об этом не рассказывайте, когда будете в спецчасти возвращать справку, - сказал Мирославский. – Да и своим товарищам по командировке скажите, чтобы они языками много не болтали! Бережёного Бог бережёт. Тем более что через две недели Вам придётся двигать в Приозёрск, это в Джезказганской области, в Казахстане, не путать с городком с таким же названием на Карельском перешейке. Вы летите вместе с Запольским, он знает, кто в центральном институте курирует приозёрский участок, и надо с этим ответственным договориться, на какое число вам заказывать авиабилеты.
В Приозёрск они вылетели ранним мартовским утром из Внуково, в авиабилете аэропорт назначения был указан под названием „Белуга”: При регистрации на рейс пришлось даже предъявлять командировочные удостоверения. На удивление, ТУ-154 был забит под завязку, вперемежку и военными, и гражданскими пассажирами. Многие из них были в добротных меховых тулупах, из-под которых торчали толстые шерстяные свитера, на головах красовались роскошные ондатровые шапки, На ногах были сапоги с толстыми подошвами, и Егор подумал, что они с Запольским оделись в эту командировку слишком уж легкомысленно.
Валера сказал, что командировочных, в тех краях куда они летят, называют „промышленниками”. Чувствовалось, что многие пассажиры летят в Приозёрск не в первый раз. Из приглушённого разговора двух мужиков, сидевших в ряду перед ними, Егор узнал, что Приозёрск – городок совсем молодой: он был основан в 1956 году, расположен на полуострове Коржынтубек озера Балхаш. Сейчас в Приозёрске находится административный центр полигона Сары-Шаган, и здесь проживает персонал научно-испытательного полигона систем противовоздушной обороны.
Летели они долго, полёт проходил над белоснежными облаками, полностью закрывшими землю, в иллюминаторы прожектором светило солнце и отгоняло всякую мысль о сне. Из-за смены часовых поясов Егор потом не мог вспомнить, сколько же времени они пробыли в воздухе – то ли три часа, то ли четыре. На удивление, на таком спецрейсе хорошо покормили, в нагретом корытце из фольги был даже кусок какой-то благородной рыбы. Наконец ТУ-154 пробил густые облака, в кабине резко потемнело, зажглось бортовое освещение, появилась надпись „Пристегнуть ремни! Не курить!”, и самолёт мягко приземлился на бетонке в пустынной степи.
Стюардесса отдраила переднюю дверь, и в самолёт затянуло мелкие снежные крупинки. У подъехавшего к самолёту трапа появились два сержанта с автоматами Калашникова, их длинные, до пят, меховые тулупы делали их похожими на часовых возле склада с горюче-смазочными материалами. На аэродроме дул противный колючий ветер, и холод прохватывал сразу, особенно тех, кто, уверовав в близкое пришествие весны, были в демисезонных пальто. После проверки документов тут же, у трапа самолёта, Егор и Валерий резво помчались к нетерпеливо фыркающему автобусу: чтобы поскорее спрятаться от пронизывающего ветра и отогреться. Через час они уже приехали в Приозёрск и высадились у крыльца небольшой гостиницы.
Утром за ними в гостиницу зашёл куратор из центрального института и сказал:
- Привет! Как спалось на новом месте после  перелёта? Идёмте, я покажу вам, где ваши рабочие места. Только одевайтесь потеплее,  вчера вы были так легко одеты, что глядя на вас, можно было простудиться!
Он отвёл киевлян на закрытый узел связи, который был расположен в середине городка. По дороге Егор крутил головой во все стороны, но ничего особо выдающегося здесь не заметил: унылый чёрно-белый пейзаж, ни дать, ни взять – обычный военный городок, каких немало разбросано по стране, с трёхэтажными хрущёвками, присыпанными снегом. Просто не верилось, что здесь живёт около 12 тысяч человек. Бросалось в глаза то, что нигде не было видно ни одного деревца. Где-то за домами лежало закованное в лёд озеро Балхаш, с которым им ещё нужно познакомиться. Нигде не было видно никаких высоких антенных сооружений, подобных центру в Кубинке. Когда Егор справился об этом у куратора, тот ответил, что основные антенные сооружения размещаются на специальных площадках, возведённых вокруг Приозёрска в глубине Голодной Степи. Где-то там на востоке была железнодорожная станция Сары-Шаган. Отсюда до Караганды было 546 км, а до Целинограда – 736 км.
Узел связи тоже ничем особенным не выделялся, бюро пропусков тоже было обычным, киевляне сунули в окошечко свои документы и уже через десять минут получили временные пропуска. Войдя в тёплый мерно гудящий зал, Егор увидел у стены знакомую стойку, кассеты с его модемами ещё не вынули из упаковочного ящика. Куратор представил их старшему инженеру смены и объяснил, с какой задачей прибыли сюда киевляне. Получив необходимые измерительные приборы, Егор с Валерием взялись за работу. Проверка показала, что оборудование при транспортировке в такую даль почти не пострадало, Егор с Валерием управились со своими заданиями за три дня и успешно вошли в связь с оборудованием, размещённым в Кубинке. Результаты контрольных испытаний на трассе „Кубинка – Сары-Шаган” оказались хорошими, и теперь за два дня, оставшиеся до отлёта самолёта, можно было и подробнее познакомится с легендарным озером.
В буфете гостиницы, где краснощёкие работницы общепита, вынашивая свои матримониальные планы, отчаянно заигрывали с приезжими „промышленниками”, подавая им местные разносолы, много говорили о рыбе, которой славился Приозёрск, и о том, где её можно очень дёшево купить. От одного бородатого „промышленника” киевляне получили надёжный адрес, где можно было купить рыбу. Забежав по полученному адресочку, они увидели старый деревянный домишко, где в маленьком дворике на длинной цепи крутился огромный лохматый барбос, Вышедший на крыльцо дедок угомонил пса и направился с ними, как показалось Егору, к большой дровяной поленнице, накрытой серым армейским брезентом Однако под брезентом была сложена замёрзшая крупная рыба размерами в добрые поленья. И стоила эта  рыба сравнительно недорого.
Киевляне сначала загорелись идеей – порадовать своих домашних такими экзотическими подарками, но поглядев на размеры этой рыбы, поняли, что до отъезда в Киев бегать по Москве с ‘этими рыбными харями и хвостами – удовольствие маленькое, никаких холодильников не найдёшь и неизвестно, что домой довезёшь. Рыбаку они сказали, что ещё подумают, и зайдут позднее, а сами были рады сбежать отсюда поскорее – было неудобно, что вот так, с бухты-барахты, побеспокоили занятого человека…
Балхаш в зимнее время не впечатлял: прямо от берега, где сиротливо зимовали три  ободранные плоскодонки, начинался присыпанный снегом зеленоватый лёд, уходивший к горизонту. В метрах пятидесяти от берега чернели несколько фигурок в тулупах, это мёрзли у своих лунок рыбаки-энтузиасты, у некоторых даже что-то ловилось. Наверно, летом здесь было всё-таки гораздо интересней, и главное – теплей.
В пятницу город заполонили толпы бородатых людей с красными обветренными лицами, похожих на легендарных полярников, вовремя снятых с дрейфующей льдины. Оказалось, что это с удалённых площадок возвратились в Приозёрск бригады специалистов, работавших вахтовым методом. В дополнение к меховым тулупам на многих были серые или чёрные валенки, такие знакомые Егору по далёкому детству на Сахалине, мохнатые шапки-ушанки и толстенные рукавицы. В один миг в магазинах была раскуплена вся имеющаяся водка, за которой исчезло и шампанское – его здесь на прилавках магазинов было почему-то особенно много. Гостиница заходила ходуном, по узким коридорам потянулись густые клубы махорочного дыма, забренчали гитары и хриплые голоса нестройно затянули хорошо знакомые Егору песни Визбора, Высоцкого и Окуджавы. Несмотря на зимнюю стужу небольшая толпа водила весёлый хоровод на близлежащей улице, предварительно разведя на перекрёстке огромный костёр. Было видно, что отмотав изнурительную недельную вахту, народ гулял от души, но драк, на удивление не было.
Наверно, от местной пищи, на обратном пути в Москву Валеру в самолёте прихватила застарелая язва желудка, и Егор - чтобы добро не пропадало - вынужден был съесть вторую порцию благородной рыбы.
 
99
Ездить на Соломенскую из Голосеево было не так-то уж просто. Раньше они с Дианой влезали на Коломиевской в троллейбус, Егор выходил на площади Толстого и потом через парк Шевченко следовал на угол бульвара Шевченко и Владимирской улицы, а Диана ехала до Главпочтамта. Конечно, с каждым днём влезать в троллейбус становилось всё труднее, ведь микрорайон застраивался, и народу всё прибывало.
На новое место работы приходилось тем же троллейбусом добираться до Центрального автовокзала на Московской площади и там штурмовать автобус 17-го  маршрута. Тот привозил пассажиров на Севастопольскую площадь, а от неё оставалось по Воздухофлотскому проспекту пройти пешком или проехать две остановки троллейбусами №№ 8 или 9 до площади Урицкого. Всё, считай, что уже добрался на работу! Потом венгерских голубых коротышек на 17-м маршруте сменили автобусы-гармошки „Икарус”, куда попасть уже было значительно легче, но это сути дела  не меняло, час на дорогу отдай, и не горюй. Да и работа в институте Егора теперь начиналась на полчаса раньше, чем в проектном институте Дианы, поэтому каждый из них добирался по-своему. Диана в этом году, ошалев от коллектива энегоотдела, а главное – от руководителя своей группы,  перешла на работу в радиоотдел, и там работала в одной комнате с Людой Мирославской и Димой  Кураковским.
 Ошалев от двух надоевших пересадок, Егор стал искать более удобные варианты. Оказалось, что можно пересечь улицу Васильковскую, миновать многочисленные автохозяйства и, углубившись в район частного сектора с разнообразными домами, садами и огородами, прямо выйти к Совским прудам. В этом водоёме в то время ещё водилась коё-какая рыба, и немногочисленные любители-рыболовы, заплатив деньги в будке на берегу, пытались эту рыбу поймать на удочки, На прудах у 17-го автобуса была остановка перед подъёмом наверх, тут он основательно разгружался, и в него влезть можно было уже совсем без проблем. И даже выигрывалось время по сравнению с поездкой через автовокзал.
Путь через район частного сектора был, что называется, многовариантным, и Егор, всё перепробовав, выбрал маршрут, где узенькая улочка упиралась в небольшую рощицу. Тут к Совским прудам выводила красивая лесная тропинка, огибающая холм. На этом маршруте, чтобы не скучать, Егор  активно повторял английские слова из своего словарика. От прудов он доезжал до улицы Кривоноса, а потом дворами выходил через стадион строительного института к Соломенскому кладбищу. Этот маршрут был особенно удобен в хорошую погоду все три  времени года, кроме зимы.
На кладбище надо было пролезать в проломленную кем-то дыру с отогнутыми прутьями стальной арматуры, потом утоптанная тропинка через всё кладбище вела к другой дыре, выводившей на улицу Соломенскую, как раз напротив института. Тут на кладбище, недалеко от дыры, у одной из могил была удобная скамейка, на которой они Лёней Черпаковым в обеденный перерыв сражались в шахматы. Снимая с доски очередную фигуру, Лёня с удовольствием говорил:
- Янычары не знают пощады ни к женщинам, ни к детям! Теперь твой ход, Егор!   
И где-то неподалёку, словно в подтверждение угрозы, раздавались душераздирающие звуки трубы – это какой-то ученик музыкальной школы, сбежав от недружественных соседей, готовил на кладбище своё домашнее задание. Ежедневные походы через Соломенское кладбище и грустные впечатления от вида могил, живописных и жалких, от памятников, красивых и облезлых или полуразвалившихся, от буйной кладбищенской растительности, в конечном итоге заставили его сочинить соответствующее стихотворение:

Зарастает кладбище крапивой,
Покосились ветхие кресты,
Смотрят на прохожих сиротливо
На венках пожухлые цветы.
Ржавые  облезлые оградки
Караулом траурным стоят,
Сторожа могильные порядки,
Может, уже сотню лет  подряд.
Меж  надгробий ветер своеволит,
И звучат, как похоронный  плач,
Гаммы и синкопы, что выводит
Битый час неопытный трубач.
Льнёт ко мне крапива, как зазноба,
Побольней ужалить норовит,
Словно прёт наверх людская злоба.
Тех, кто  нами напрочь позабыт.
      Кем ты был, под этим камнем спящий?
(Стёрло время надпись на плите!)
Что ты сделал в жизни преходящей,
Что оставил  в прошлой суете?
Дальше дедов память не заходит?
А к чему её обременять?
Может, их эпоха не подходит?
Может, нам на предков наплевать?
Так и мы, мелькнём по жизни этой,
Не оставив, может, и следа,
И слова прощального привета,
Прозвучав, погаснут навсегда?
….За забором жизнь всё вдаль стремится,
Бьёт её строительный озноб,
На клочок кладбищенской землицы
Нагло наступает небоскрёб…

На углу кладбища, действительно, уже торчал деревянный забор, и всё было готово к возведению высотного здания – вычислительного центра Укргипроводхоза. Это было недалеко от дыры, из которой Егор вылезал, уже полностью поглощённый думами о своей диссертации – как же, её, заразу, закончить?  Пополнять ряды неудачников явно не хотелось, а за что зацепиться и продолжить работу, Егор всё ещё никак не мог придумать.
 И тут совершенно неожиданно его молодой коллега Валерий Гребенщиков заставил Егора по-новому взглянуть на так называемую проблему „низкой несущей”. Сам  Валерий появился в их лаборатории год назад, после окончания Харьковского радиотехнического института. Он был из тех же мест – из Купянска, из трудовой семьи, рос без отца. Инженером Валерий оказался, что называется, от Бога, схемотехнику знал лучше всех в отделе, поэтому вскоре к нему на консультацию стал бегать весь институт. Валерий старался всем помочь, а в особо тяжёлых случаях, когда к нему обращались откровенные, хорошо известные в местном коридоре, лентяи, он обычно говорил:
. – Ну а этого, батенька, только валенок не знает! Надо книжки читать, уважаемый!
Так за ним кличка „Батенька” и закрепилась. Разбирался он хорошо и в теоретических вопросах, поэтому на семинарах по случайным процессам в радиотехнике неоднократно заставлял задумываться и Вольфберга, и Блекмана. А в обед мог с увлечением чинить чей-то будильник – у него это прекрасно получалось. Именно беря пример с „Батеньки”, Егор вскоре привык вставать со стула и приглашать сесть, если кто-либо входивший в комнату обращался к нему с каким-то вопросом.
Проблема „низкой несущей” была хорошо известна в области передачи информации на несущей частоте.. Методы борьбы с этим явлением тоже были известны, но они приводили к значительному усложнению модема.[Приложение 5]
Гребенщиков на одном из макетов модема отрабатывал принципиальную схему полосового фильтра передачи. Фильтр был выполнен на отдельной гетинаксовой плате, и перед тем, как уйти на обед, Валерий отнёс её в соседнюю комнату монтажнице, чтобы та привела многократно перепаханную плату в порядок. Вернувшись с обеда, расстроенный тем, что порезал палец, он забыл забрать плату у монтажницы, машинально соединил между собой свободные проводники и приступил к измерениям. Сигнал на экране осциллографа выглядел чуть-чуть хуже, чем до обеда, но модем работал нормально. В комнату заглянула монтажница Света Чубаренко:
-  Валера! А почему ты ко мне не зашёл? Вот, я всё тут привела в порядок! – сказала Света и положила на лабораторный стол плату фильтра.
Гребенщиков недоверчиво посмотрел сначала на плату, потом глянул на экран осциллографа, перевёл взгляд на измеритель искажений  – модем работал  нормально.
- Да, но ведь он работает без фильтра! Как такое может быть?! – искренне удивился Гребенщиков. -  Это же наглое нарушение классических правил! Нет, ты такое видел, Егор?
Егор подошёл к макету, убедился, что модем работает без фильтра. Потом Гребенщиков включил в тракт передачи фильтр, но картинка сигнала стала лишь чуть-чуть лучше. То же самое повторилось и в приёмном устройстве.
- Это какая-то мистика, - промолвил Егор. – Надо ещё раз посмотреть у корифеев в книге! Да, но тут сказано только об амплитудной модуляции… Неужели для частотной модуляции это всё не действует? Гегель, наверно был прав, утверждая, что „Истина рождается, как ересь, а умирает, как предрассудок”. Ты знаешь, Валера, я дома в спокойной обстановке посмотрю всё это и проверю…
Эти „посмотрю и проверю” потом потянули на целую четвёртую главу диссертационной работы. Вместе с Валерием они написали статью в журнал „Электросвязь”, но она вышла через месяц после защиты Егора. Действительно, частотная модуляция в вопросе „низкой несущей” вела себя совершенно по-иному, чем при АМ и ФМ. Потом на это явление совершенно независимо наткнулась и одна аспирантка из одесской альма-матер. Ну, а дальше, в пятой главе с помощью устрашающих по своей сложности формул и Бесселевых функций Егор подробно исследовал особенности детектирования низкой несущей в приёмнике. Свои результаты он доложил в Одессе на научно-технической конференции по случаю Дня Радио, а в недавно появившийся „Сборник научных трудов киевского института” направил отдельную статью.
 Удалось даже пробиться в киевский Институт кибернетики Академии наук Украины на семинар по основам теории цепей, который вёл академик Пухов. На этом семинаре Егор сделал доклад академической публике, который был  опубликован в трудах семинара. А попал туда Егор с подачи Миши Куликовского, который раньше работал вместе с Егором, а потом поступил к Пухову в аспирантуру. Академическая публика немного поудивлялась тематике доклада, но к сложным, устрашающим формулам, изображённым на доске, отнеслась с должным уважением.
Теперь можно было перевести дух, и Егор приступил к завершающему этапу – к оформлению диссертационной работы.

100
Этот очередной юбилейный для страны начался неудачно: В Пекине, отношения с которым всё время ухудшались, „красные стражи” захватили здание советского посольства в качестве ответного шага на высылку китайских студентов из Москвы. Егор, будучи в то время в командировке в Москве, даже не поленился съездить на Ленинские горы, где размещалось китайское посольство – посмотреть, а не готовятся ли там возмущённые москвичи к ответному штурму? Когда-то, во времена ещё не отзвучавшей песни „Русский с китайцем – братья навек!”, в честь великой и нерушимой дружбы двух стран на Ленинские горы планировали перевести здание Совета Министров СССР и расположить его напротив китайского посольства. Теперь, в январскую стужу здесь мёрзли усиленные наряды милиции, хмурые и злые милиционеры, в белых меховых полушубках с опущенными боковинами ушанок, даже не отвечали на сочувствующие реплики москвичей – мол, против наших в Пекине чёрте что вытворяют эти китайцы, а вы тут мёрзните и этих гадов охраняете, чтобы с ними ничего не случилось.
Весной погиб космонавт Владимир Комаров. В космос он полетел на космическом корабле „Союз-1”, запуск явно был „датским”, приуроченным к годовщине первого полёта Юрия Гагарина, поэтому уж очень спешили всё „слепить” к этой дате. И в полёте на корабле было много нештатных ситуаций, а при спуске не вышел основной парашют, и запутались стропы запасного парашюта. Корабль, на большой скорости врезался в землю и разбился ….
Через несколько лет имя Комарова было присвоено Одесскому заводу „Промсвязь”, который находился в ста метрах от дома, где жила Ира, сестра Егора….
В институте, который вёл ряд специальных разработок для противовоздушной обороны страны, почувствовали нервозность заказчиков, из-за ужесточившейся требовательности пришлось срочно вносить изменения в ряд разработок. Всё начальство заметно нервничало, а ведь и общегражданской тематике проблем тоже хватало с избытком.
Оба полковника, действующий и отставной - Овсиенко и Мирославский  - единодушно считали, что препятствиями для совершенствования телеграфной сети страны являются:
• существующие декадно-шаговые станции телеграфной коммутации с электромеханическими реле, остающимися в телеграфном тракте после проключения соединения, отдельно применяемые для сетей абонентского телеграфирования (АТ) и прямых соединений (ПС);
• большие рабочие напряжения телеграфных сигналов (± 60 или 0-120 Вольт) в во всех элементах телеграфного тракта (телеграфные аппараты, аппаратура ТТ, коммутационные станции); следствиями этого были большое потребление электроэнергии, необходимость в мощных цехах электропитания, занимающих огромные производственные площади телеграфов.
• скорости передачи сигналов не выше 50 -75  Бод.
Первым шагом в направлении совершенствования телеграфных сетей был перевод  существующей аппаратуры ТТ и коммутационных станций на а рабочие напряжения ± 20 Вольт. Для этой цели лаборатория № 20 разработала необходимую техническую документацию, а Юра Тарханов вместе со старшим инженером лаборатории Гариком Хлусидом лично участвовали в шефских работах по переводу московского, ленинградского и киевского телеграфов на пониженные рабочие напряжения. 
Вторым шагом была разработка телеграфной коммутационной станции, которая была единой не только для сетей АТ и ПС, но и для сетей низкоскоростной (от 100 до 300 бод) передачи данных, построенных по телеграфному принципу. У неё и название было соответствующее – АТ-ПС-ПД. Станция была построена на координатных соединителях, что значительно повышало надёжность её работы, и обладала замечательным свойством: после проключения тракта в нём не оставалось ни одного телеграфного реле, т.е. вход и выход станции просто соединялись напрямую. Благодаря этому скорость телеграфирования можно было увеличить до 300 Бод. Выпускать станцию взялся рижский завод ВЭФ.
Перевод телеграфной сети на напряжение ± 20 и внедрение станции АТ-ПС-ПД  давали огромный экономический эффект, и разработчики получили внушительные денежные премии. На станцию АТ-ПС-ПД коллектив авторов, в котором были Овсиенко, Мирославский, Тарханов и Хлусид, было получено авторское свидетельство. Правда, потом авторам пришлось три года „колотиться”, чтобы получить от ВЭФа авторское  вознаграждение.
Одновременно в отделе Мирославского были проведены скрупулёзные исследования качества телеграфной передачи при снижении мощности сигналов ТТ до уровня, рекомендованного  МККТТ, которые показали, что такое на нашей сети может быть осуществлено. В результате были пересмотрены, в сторону увеличения, нормы загрузки систем дальней связи сигналами систем ТТ.
Указанные разработки заложили реальную основу для создания низкоскоростной сети  передачи данных телеграфного типа со скоростями передачи сигналов до 300 Бод. На магистральных участках (между городами) уже внедрялась аппаратура  ТТ, соответствующая Рекомендациям МСЭ, появились телеграфные каналы со скоростями передачи до 300 Бод. Эти каналы не накладывали никаких ограничений на скорость (она могла меняться от 0 до предельной), код и метод синхронизации передаваемых сигналов. Такие каналы было принято называть „прозрачными” или „открытыми”. Они были очень удобны для работы арендаторов, использующих аппаратуру ЗАС (засекречивания связи).
Узким местом теперь становился городской участок телеграфной сети.  Выходом стала разработка специальной аппаратуры городских телеграфных связей, в частности, аппаратуры ТВУ-12., а также специальных низкоуровневых одноканальных устройств, получивших название АГАТ (аббревиатура словосочетания „Аппаратура городского абонентского телеграфирования”). Это давало надежду на снижение дефицита соединительных линий на городском участке для нужд телеграфной сети. И отдел Мирославского активно разрабатывал эти вопросы, постепенно осознавая заманчивую перспективу -  использование систем ИКМ. [Приложение 6].
При всей этой напряжёнке в отделе Егор, наконец, завершил работу над диссертацией, Первоначально её „пропустили” через экспертный совет института, Егор выслушал кучу полезных замечаний и пожеланий от недавно защитившегося начальника отдела оконечной аппаратуры  Юлия Ставинского, внёс необходимые поправки, И теперь это творение в красивом зеленоватом переплетё, отпечатанное, заполненное внушительными формулами и замысловатыми чертежами, необходимо было пристраивать на защиту. Вместе с Мирославским они перебрал все отраслевые институты с Учёными советами по защите диссертацией и решили, что лучше всего защищаться в Одессе, в альма-матер, там ещё осталось старые друзья и знакомые Мирославского, да и Егор-то именно здесь получил  свой „красный” диплом. 
По совету своего научного руководителя он съездил в Одессу и в институте познакомился с Юрием Фёдоровичем Колобовым, Учёным секретарём совета. Колобов полистал диссертационную работу, мельком глянул на математические выкладки, и графики, прослушал основные тезисы и сказал, что не видит препятствий для её защиты в Одессе. Правда, это будет где-то через десять месяцев, т.е. к концу года – сейчас на защиту выстроилась большая очередь, да и вся из своих соискателей, из институтских. Он написал Егору список, что ему требуется сделать для официального представления диссертации на защиту с согласиями выбранных оппонентов – одного доктора и одного кандидата наук, желательно, технических, включая доклад на одной из научно-технических секций, как подготовить автореферат, список его рассылки заинтересованным организациям и многое другое. После этого он спросил:
- А Вы когда-нибудь присутствовали на защите диссертации? Нет? Ну, Вам повезло, у нас послезавтра состоится защита двух работ, и, наверно, было бы полезно на этих защитах поприсутствовать, это будет в актовом зале, вход туда – свободный. А с диссертациями можно ознакомиться в библиотеке института, кстати, посмотрите, как всё это оформляется.
Через день Егор с волнением зашёл в актовый зал, где постепенно собирались члены Учёного совета. Он с удивлением увидел, как постарели и завкафедрой телевидения Бликлих, и завкафедрой передатчиков доцент Крумлянский, да и бывший декан Хромов тоже сильно сдал. Было приятно, что они его ещё помнили и поздоровались с ним за руку. Но многих институтских членов Учёного совета он видел впервые, а были в совете ещё и два приглашённых доктора из Одесского политехнического института.
Защищавшихся было двое, одного из них – Эдика Калачёва – он немного помнил по учёбе в институте, тот на факультете № 2 шёл на курс старше Егора. Эдик работал на кафедре многоканальной электросвязи и защищался по тематике радиорелейных линий. Вторым диссертантом был  Пётр Арбузов, которого Егор помнил по кафедре электронных усилителей, у него диссертационная работа  была  связана с использованием туннельных диодов.
Эдик добросовестно уложился в отведенные 20 минут, после этого начались вопросы членов Учёного совета, на них диссертант отвечал коротко, но ёмко. Когда все вопросы (довольно дружелюбного характера) иссякли, со своим отзывом о работе выступил первый оппонент. К своему удивлению, Егор услышал, что фамилия его – Жингаренко. Эта фамилия ему хорошо была известна по учебнику дальней связи для высших учебных  заведений, готовивших специалистов связи. Сам Жингаренко был полковником и преподавал в Ленинградской Академии связи имени С.М.Будённого. Мирославский когда-то работал под его началом и предварительно рассчитывал, что его бывший начальник сможет выступить в качестве оппонента по диссертации Егора.
Похвалив диссертанта и, в меру отметив недостатки диссертации, которые, по его мнению, всё же не снижали её ценности, Жингаренко закончил свою речь словами, что диссертант, безусловно, достоин присвоения ему учёной степени кандидата технических наук. Речь второго оппонента, из Одесского политеха,  была немного короче, достоинства были отмечены почти те же, а недостатки – другие, но и этот оппонент нисколько не сомневался в том, что Эдик достоин присвоения заветной степени. Потом в ответном слове Эдик благодарил и кланялся, уверяя всех, что в своей дальнейшей работе он обязательно учтёт все справедливые и очень важные замечания уважаемых оппонентов.
Председатель Учёного совета ректор института профессор Гукасин предложил членам совета приступить к голосованию и объявил перерыв. Колобов раздал бюллетени для голосования и члены совета, разойдясь по сторонам, приступили к голосованию. Уже через пару минут они бросали свои бюллетени в урну, которую им подносил Колобов. Через 15 минут председатель Учёного совета объявил результаты голосования и предложил одобрить результаты голосования; оказалось, что против Эдика был подан только один голос. И к сияющему от счастья Эдику, потянулись многочисленные поздравляющие. Когда лобзания и поцелуи пошли на убыль, с поздравлениями к Эдику подошёл и Егор.
- О, тебя я хорошо помню, ты – Егор Резчиков, кончал наш институт на год позже и не захотел оставаться на кафедре радиопередатчиков, - сказал ему Эдик, уже отдышавшись и придя в себя. -  Я слышал, что ты после белорусских странствий оказался в киевском НИИ и там стал специализироваться по совсем другим вопросам. Ну, и как успехи?
Егор подивился основательной осведомлённости Эдика и осторожно ответил:
-Да, вот планирую тут в альма-матер защищаться в декабре, мой научный1 руководитель, да ты его  знаешь – Мирославский - планирует пригласить Жингаренко первым оппонентом по моей работе, он с ним когда-то приятельствовал. Я Жингаренко впервые увидел на твоей защите. Это мне Колобов посоветовал сюда заглянуть, я ему позавчера свою работу показывал. Он и предложил увидеть защиту „живьём”, чтобы я мог бы пристреляться…
- Ну, я думаю, что ещё более полезная пристрелка может быть на банкете, куда я тебя приглашаю! Там и с Жингаренко сможешь лично познакомиться и спокойно побеседовать за рюмкой чая. Это будет в Доме учёных, что возле Сабанеева моста. Но надо ещё подождать, когда Пётя защитится…
Они направились в актовый зал, который снова наполнялся учёным народом. Соискатель Петя Арбузов вышел к своим развешенным плакатам, оглядел зал и с удовлетворением отметил:
- Я вижу, что моя работа привлекла большее внимание, чем предыдущая!
В зале раздались отдельные смешки, и Егор увидел, как недовольно поморщился Колобов от такого оригинального вступления соискателя. Далее Арбузов на большом подъёме за 18 минут исполнил свой доклад, однако не во всех ответах на вопросы членов Учёного совета был убедителен. 
Но как любил повторять Мирославский - „Двадцать минут позора, и ты – кандидат на всю оставшуюся жизнь”- и Петя Арбузов с тремя голосами „против” тоже прорвался к заветной степени.
На банкете в честь новорожденных кандидатов толкалось множество народу, но, к большому удивлению Егора, членов Учёного совета было мало: секретарь совета да пара молодых профессоров, оппоненты присутствовали в полном составе. Эдик сказал Егору:
- Да нашим „зубрам” уже надоело по банкетам шастать, а секретарь – как повинность отбывает. Оппоненты, особенно  приезжие, – это известное дело, те банкеты никогда не пропускают. А вот члены кафедры, моей да и Петиной, прибыли в полном составе. А как же иначе! Так что учти это, когда свой банкет будешь заказывать!
- Ну, мне до этого ещё далеко, как до Луны, - ответил Егор
- Да нет, сам не заметишь, как время пробежит!   
С подачи Эдика Егор познакомился с Жингаренко, передал ему привет от его бывшего подчинённого и, набравшись нахальства, кратенько рассказал о своей диссертации. Жингаренко, отставив  в сторону бокал с красным вином, предложил, чтобы Егор со своей работой приехал к нему в Ленинград в начале  июня. Он спросил, кто предполагается на роль второго оппонента, и обрадовался, услышав фамилию Александра Левского, его соавтора по учебнику.
В середине июня, нагруженный заданиями в ленинградское отделение центрального института и  в институт телемеханических устройств, Егор, захватив второй экземпляр диссертации и машинописный экземпляр черновика автореферата, полетел в командировку в Ленинград. Билет на самолёт стоил недорого – всего 22 рубля за 2 часа полёта – и бухгалтерия такие транспортные расходы оплачивала, тем более, что билет в купированный вагон поезда стоил примерно столько же, а ехать надо было чуть ли не целые сутки. Смущало только одно: ни одна из „контор”, куда он летел, не могла организовать для него жилья, и Егору приходилось уповать на то, что его приютит двоюродная сестра Лара, к которой он когда-то, ещё будучи студентом, так и не доехал по причине коварного аппендицита.
Надо сказать, что особого интереса к своим питерским родственникам Егор раньше не  проявлял, тем более, что Лара была почти на 20 лет его старше. Через много лет сестра Ирина даст ему почитать целое собрание писем, пришедших к ней от Лары, в которых было подробно описано то, что Егор называл родословными очертаниями семейства Резчиковых, как по отцовской линии, так и по материнской. Прочитав эти письма, Егор пожалел, что в своё время, бывая в Ленинграде и встречаясь со своей двоюродной сестрой, он и не предполагал, каким замечательным рассказчиком была его двоюродная сестра, хорошо помнившая многие события из жизни их ветвистого семейного дерева, Родня, к которой Егор шёл в гости, оказалась достаточно своеобразной, а прожитая ею жизнь вполне укладывалась в понятие семейной саги, которых вокруг было полно, вот только Голсуорси или Аксёновых на всех нехватало.
Вот и приходится, сделав небольшое отступление в прошлое, внимательно в него всмотреться, чтобы затем двигаться вперёд

101
Из родословных очертаний – 3
(Из подлинных писем ленинградки Лары в Одессу
своей двоюродной сестре Ирине Сергеевне)
Из рассказов своей матери, Зиновии Павловны Соловьёвой (фамилия изменена), тётки Егора по отцовской линии, Лара знала, что её отец, Никита Петрович Соловьёв родился в Москве в 1870 году в семье довольно бедного дворянина. Имел старшего брата  Ивана, который был врачом. Никита Петрович тоже собирался быть врачом и поступил было на медицинский факультет  Московского университета, но не выдержал занятий в анатомичке и перешёл на математический  факультет.
Когда Никита Петрович закончил обучение, умер его отец (мать умерла раньше), и они с братом получили небольшое наследство. Никита Петрович решил поехать за границу, и, конечно, в Париж. Побыл он там немного, так как деньги  кончились, надо было возвращаться в Россию и искать там работу. Один из его двоюродных братьев, богач Рябушинский, порекомендовал Никиту Петровича губернатору Твери князю Шахматову-Ширинскому в качестве гувернёра двух его сыновей.
Зиновия Павловна в это время училась в последнем классе гимназии и, гуляя в губернаторском саду, куда вход был свободным, познакомилась с гувернёром губернаторских сыновей. Но гувернёром Никита Петрович был всего около года, а затем его уволили после того, как он научил своих воспитанников какой-то фривольной французской песенке, которую они спели матери, после чего княгиня решила, что такой  воспитатель не подходит для её сыновей. Пришлось снова искать работу, и снова двоюродный брат Рябушинский помог: устроил  Никиту Петровича в Петербурге заведующим 4-х классным железнодорожным училищем  при императорском Александровском (теперь Пролетарском) заводе.
Училище находилось за Невской заставой у самого завода в двухэтажном  деревянном здании, окружённом садом. Во дворе хозяйственной постройки был дом для служащих училища. На первом этаже училища располагалась пятикомнатная квартира заведующего, гардероб, кухня, квартира для завхоза, а на втором \этаже училища  - учебные классы и зал для занятий физкультурой, общих сборов и праздников. Лара это училище хорошо знала: после революции там была школа-семилетка, где Зиновия Павловна была учительницей математики, а Никита Петрович – заведующим, до своей смерти.
Приехав в Петербург, Никита Петрович женился на Суриной Елизавете Алексеевне, сестре профессора Сурина Александра Алексеевича, работавшего в институте инженеров путей сообщения. Жена его умерла  через полтора года во время родов.
Зиновия Павловна, окончив гимназию с золотой медалью, была направлена преподавателем русского языка и математики в Польшу, в город Волновыск (теперь – в Белоруссии). Но затем по просьбе отца, Павла Сергеевича, который работал маляром в вагонных мастерских Александровского завода, приехала в Петербург, жила у своего отца на частной квартире и устроилась преподавательницей в железнодорожное училище, где заведующим был Никита Петрович, недавно похоронивший жену.
Так она встретилась со своим  тверским знакомым, вышла за него замуж. До Лары у них было трое детей: Пётр, Павел и дочка Леночка. Мальчики умерли в раннем грудном возрасте, а Леночка, прожив полтора года, умерла от пневмонии. Это всё было до революции  1917-го года.
После революции Никита Петрович остался в Питере и работал директором школы, которая была в бывшем железнодорожном училище, а Зиновия Павловна работала там учительницей. Приехала из Твери её сестра, Анна Павловна, окончившая гимназию, и устроилась работать в бухгалтерии завода. Все вместе жили в квартире, как до революции.
В 1918-м году в Петрограде царил страшный голод, были организованы столовые, где можно было поесть один раз в день по талонам, выдаваемым на работе. Никита Петрович заразился в столовой и умер. Зиновия Павловна рассказывала, что стоя в очереди в столовую за похлёбкой, Никита Петрович шутя говорил, что одновременно с этой очередью надо занимать  очередь за гробом, так как  от такой еды протянешь ноги.  Так и случилось. На другой день его отправили в холерный барак, где он умер на руках своей жены, которая за ним ухаживала. Ей это было разрешено, поскольку она перенесла  холеру в Твери ещё гимназисткой во время эпидемии холеры в России в конце 19 века.
После смерти мужа Зиновия Павловна почувствовала себя очень плохо, у неё началось сильное кровотечение, и врачи не советовали ей идти на похороны, но она отправилась хоронить мужа. После этого кровотечение усилилось, и врачи советовали  ей избавиться от беременности, так как предполагалось, что может родиться неполноценный ребёнок, но она отказалась от операции, махнув на всё рукой.
Завучем у Никиты Петровича был Кузьмин Иван Митрофанович, у отца которого  был собственный пятиэтажный  доходный дом на Шлиссельбургском проспекте, квартиры там были со всеми удобствами: с центральным отоплением, ваннами, телефонами, правда, лифта не было. После смерти Никиты Петровича его место занял Кузьмин и потребовал предоставить ему квартиру бывшего до него директором Соловьёва. Зиновию Павловну в морозную зиму конца 1918 года стали выселять на улицу из квартиры, в которой она жила  после смерти своего мужа. Но за неё вступился хороший друг Никиты Петровича – главный врач заводской больницы Симонович Сергей Флавианович. В итоге Зиновии Павловне с сестрой предоставили двухкомнатную квартиру на 1-м этаже трёхэтажного кирпичного дома, построенного в 1913 году для рабочих и служащих завода. Он был рядом со школой, где работала Зиновия Павловна, т.е. с бывшим железнодорожным училищем.
Её сестра, Анна Павловна, работала в бухгалтерии завода, и квартира была казённая, т.е. бесплатная, с отоплением, водой, освещением. Это было до 1928 года.
Лара родилась в голодную и холодную зиму 1919 года в родильном отделении заводской больницы на руках доктора Симановича и имела вес 1 кг 900 грамм при длине 48 см. Это были кости, обтянутые синей кожей. Кормить её мать, естественно, не могла, так как после всех переживаний у неё не было молока. Поэтом малютку кормили искусственно и, конечно, впроголодь, так как на молочной кухне, где выдавали питание грудным детям, продуктов было очень мало, и эту молочную кухню называли до последних дней „Капля молока”. Как это ни странно, но Лара родилась очень здоровым ребёнком.
В феврале 1919 года в Петроград приехал с фронта Александр Иванович Филиппов. Анна Павловна вышла за него замуж и  уехала с мужем в Тверь. Зиновия Павловна осталась одна, а так как она работала, то пришлось нанять ради ребёнка няньку Анну Васильевну, которая за Ларой очень хорошо ухаживала, несмотря на тяжёлое и холодное время. Кода Ларе было  3 месяца, Зиновии Павловне пришлось поехать с няней и, конечно, с Ларой, за продуктами в Новгород. Билеты для работающих в железнодорожных учреждениях были  бесплатные. Поехали в товарном вагоне менять на муку, картошку и другие продукты вещи покойного Никиты Петровича, костюмы, бельё и другую одежду. Кормить Лару в дороге было нечем, и  ей давали  хлеб, картошку и всё, что попало. Конечно, у ребёнка расстроился желудок, и он страшно орал в битком набитой теплушке, чем беспокоил пассажиров. На одной из остановок Зиновия Павловна отправилась в медпункт, где фельдшер дал девочке какое-то лекарство. Поэтому когда Зиновия Павловна вернулась в вагон, ребёнок крепко спокойно спал, а пассажиры  решили, что мать уморила ребёнка. Но с Ларой ничего не случилось и, проспав два дня, она здоровой вернулась домой.
А вот ещё один случай, показывающий, что Лара родилась очень здоровым выносливым ребёнком. Когда ей было 1,5 года, она заболела корью. Нянька вызвала из поликлиники врача, но так как педиатра Золотаревской Евгении Ивановны не было, пришёл фельдшер Александров  - старый и наполовину слепой и глухой  человек. Он осмотрел ребёнка, выписал рецепт, а когда с работы пришла Зиновия Павловна, нянька  побежала в  аптеку, срочно получила лекарство, мать его дала ребёнку столько, сколько  было прописано Александровым. После этого ребёнок заснул  и спал двое суток, а нянька подумала, что ребёнок умирает, уложила его на стол под образами, и поставила свечи. Когда пришла врач Евгения Ивановна, она спросила, какое лекарство давали ребёнку. Нянька показала  рецепт, врач его взяла и сразу положила в карман. Она очень удивилась, что ребёнок ещё жив. Оказывается, Александров выписал такую дозу, которая в 10 раз больше для  взрослого больного, и когда это увидела Золотаревская, она поняла, что девочка отравлена и умрёт. Когда Лара, наконец, проснулась, врачиха призналась Зиновии Павловне, что взяв рецепт, она спасла фельдшера, старого больного человека, обременённого большой семьёй. И не только его, но и работников аптеки, которые выдали для такого маленького ребёнка огромную дозу лекарства. Но, несмотря на это, проспав несколько дней, Лара быстро поправилась.
Лара помнила себя с раннего возраста. Вообще она развивалась очень быстро, рано начала ходить и говорить. Помнила, что когда ей было  меньше 2-х лет, они с нянькой Анной Васильевной ходили в школу (бывшее железнодорожное училище), где американское общество АРА кормило голодающих детей Петрограда. Кормили хорошо, правда, всегда давали один и тот же фасолевый суп, рисовую кашу и кружку сладкого какао с молоком и маленькой белой  булочкой. Лара  шла туда неохотно и со страхом. В кладовой около кухни, где хранились продукты, к потолку были подвешены большие коромысловые весы с двумя квадратными пластронами на цепях для взвешивания большого количества продуктов. Как только Лара с нянькой появлялись около столовой, преподаватель физкультуры, который казался девочке огромным свирепым и злым человеком, брал девочку на руки и сажал на одну платформу весов, а на другую ставил  большую гирю. Площадка с девочкой взлетала до самого потолка, и он грозно спрашивал девочку:
- Что же ты не растёшь?
Это приводило девочку в ужас и запомнилось на всю жизнь. Смутно помнила она, как хоронили её няньку, та разбилась, поскользнувшись на обледенелых ступеньках лестницы, упала затылком и скончалась. Встал вопрос, что делать с ребёнком? В то время для детей до 3-х лет не было никаких яслей, в детские сады принимали детей с 3-х лет. Такой детский сад был при Пролетарском заводе для детей его рабочих и служащих. Он находился на Шлиссельбургском проспекте на берегу Невы недалеко от завода в двухэтажном  деревянном  здании внутри  большого сада. 
Хотя Ларе было 2,5 года, её приняли в виде исключения, так как к тому времени она была, видно, самостоятельным ребёнком: могла одеться, раздеться, снять и надеть обувь, умыться, есть без посторонней помощи и прочее. Она была самой маленькой в своей группе, в которой было 30 детей с 3-х лет и старше, но ничем от них не отличалась. В детском саду Лара пробыла до 7 лет, там старше 9-летних детей не было. Детский сад  организовался недавно, и во всех 3-х группах были дети примерно одного возраста.
Приходя в детсад, дети снимали верхнюю одежду и обувь, вешали одежду в свой шкафчик, одевали брезентовые тапочки, а поверх платья – халатики, у всех одинаковые, сшитые из тёмного ситца с яркими цветочками. Всё это выделялось бесплатно два раза в год, а каждую неделю халатики  стирали и гладили. Был голод, и кормили детей единообразно три раза в день: утром сладкий чай (по-видимому, с сахарином) и кусок булки, в обед всегда одно и то же – гороховый суп и перловая каша. После этого детям насильно, затыкая нос, вливали одну столовую ложку рыбьего жира и давали кусочек хлеба с солью.  В 4 часа снова кусок булки и сладкий чай, конечно, морковный.
До 4-х лет Лару отводила и приводила домой из детсада жившая  в их доме  на 2-м этаже в одиночной квартире тётя Дуня. У неё был сын Саша, работавший на заводе. Она была женщина совершенно  неграмотная, когда-то работавшая ткачихой на фабрике, где ей челноком выбило глаз, за что теперь платили пенсию. Всё её увлечение в жизни было наведение чистоты, чем она и занималась с утра до вечера. Всё у неё сверкало чистотой и белизной. Говорила она очень безграмотно, но Лара как-то это не воспринимала.
Когда Ларе исполнилось 4 года, Дуня решила, что девочка уже большая и может ходить в детский сад самостоятельно. Кстати, из их 30-квартирного дома в детский сад ходила только одна Лара. Её мать работала в школе, где преподавала математику в старших классах, а вечером преподавала в котло-турбинном техникуме при заводе им. Ленина. Потом Зиновия Павловна поступила на вечерний физико-математический факультет Педагогического института им. Герцена, который закончила в 1930-м году. Она работала и  летом: принимала экзамены по математике, устные и письменные, у поступающих в ВУЗ, Письменные работы она проверяла вечером дома, а когда Лара подросла и училась в старших классах, этим занималась и она, вместе с матерью.
В детском саду Лара пробыла до 1926 года. Читать начала с 4-х лет, а писать – с 6-ти. За время её пребывания в детском саду она ничем не болела, хотя то в одной, то в другой группе были карантины по скарлатине или дифтерии. Заболела она уже тогда, когда их выпускную группу фотографировали на память, а с ней рядом поставили болевшую в это время свинкой Аню Семёнову, которую для съёмки привели больную из дома. Вскоре заболела свинкой и Лара, а также ещё трое из её группы. Болела Лара легко, но после этого её на лето направили в оздоровительный лагерь, который был у станции города Торанец. Дети разместились там в железнодорожной школе, в хорошо оборудованном 2-этажном деревянном здании со всеми удобствами: с водопроводом, канализацией, электричеством. Спальни были на первом этаже, а обедали дети на свежем воздухе, где под навесом стоял большой стол, окружённый скамьями. Лето было жаркое, в соседнем лесу было много земляники. Дети ежедневно купались в речке - небольшом притоке Западной Двины. Но Ларе не повезло: её укусил клещ, и она заболела энцефалитом. Какое-то время она была без памяти, опомнилась в кровати на втором этаже, где всё время находилась медсестра. Недалеко в кровати лежал мальчик, с которым Лара хотела поговорить, но тот вдруг замолчал. Оказывается, он умер. Вскоре за Ларой приехала мать и увезла её домой.
Осенью надо было поступать в школу. Врачи не советовали отдавать девочку в школу после такого тяжёлого мозгового заболевания, но Зиновия Павловна решила, что оставлять девочку одну, когда её ровесницы уходят в школу, не очень хорошее решение. Лучше поступить учиться, как сможет ребёнок.
В первый день в школу пришли все нарядные, особенно девочки, с большими бантами на головах. Был приглашён фотограф, чтобы запечатлеть весь класс. Всех девочек поставили вперёд, а Лару со стриженой головой поместили в самый последний ряд, чтобы не портить общей праздничной картины. Лара охотно ходила в школу, да и учиться ей было легко, так как она была хорошо подготовлена в детском саду. Школа была недалеко от дома в двухэтажном деревянном здании на Александровском проспекте.
После 2-го класса Лару перевели в другую, самую престижную  школу района, так называемую „Кисовскую”, где директором был Фёдор Адамович Кис. В этой школе иностранные языки начинали учить с 3-го класса, по всем предметам были специальные преподаватели: по математике, русскому языку, географии. Школа была девятилеткой, и после её окончания можно было сразу поступать в высшее учебное заведение (ВУЗ). Но вскоре в школьном образовании началась реформа, и „Кисовская” школа превратилась в ФЗC – фабрично-заводскую семилетку, а директором назначили ткачиху с фабрики. Классы разбили на бригады по 6 человек, и начался (бригадный метод обучения: один из членов бригады должен был отвечать учителю за всю бригаду, и так - поочерёдно по всем предметам разным преподавателям. Отметки за ответ ставили всей бригаде одинаково. Хорошо, что этот эксперимент скоро закончился, и началась нормальная учёба.
В 1933 году Лара закончила эту ФЗC, где их водили работать на соседний фарфоровый завод им. Ломоносова; там они прошли все стадии процесса изготовления фарфора и изделий из него (труб, химической посуды, зубов), от начальной стадии приготовления фарфоровой массы до конечной стадии обжига. Кроме того, в школе были уроки слесарного и столярного дела.
Окончив ФЗC, Лара поступила в 20-ю образцовую ФЗД (фабрично-заводскую десятилетку), построенную в 1928 году по последнему слову строительства современных школ. Там была даже небольшая обсерватория с телескопом, спортивная площадка на крыше для занятий физкультурой на открытом воздухе. Имелся прекрасно оборудованный спортзал внутри здания, большой актовый зал, перед которым было фойе, хорошо оборудованные кабинеты: русского языка и литературы, физики, химии, естествознания с живым уголком, черчения и рисования, военный кабинет, слесарная и столярная мастерские, большой огород около школы, где выращивались разные овощи.
Эту школу Лара закончила весной 1936 года, а осенью была уже студенткой Химико-технологического института имени Д.И.Менделеева, в котором довольно успешно училась и закончила его весной  1941 года, защитив диплом 25 июня, когда уже началась война.
Начиная с 1930 года, их с матерью всё время переселяли с квартиры на квартиру и,  наконец, поселили в одну комнату в коммунальной квартире. Этот дом, когда его заселяли, был не принят строительной комиссией, в нём не было отопления, освещения, воды. Пользовались керосиновыми лампами, ходили за водой к ближайшей уличной колонке, и так продолжалось в течение 2-х лет, когда, наконец, дом достроили, включили отопление, дали воду и свет. В этой коммуналке они прожили до 1953 года.
Лара помнила финскую войну 1939-1940 г.г., затемнение в городе, уход на войну многих студентов её института в отряды лыжников, некоторые из них не вернулись….
За полгода до окончания института студентов распределяли на место будущей работы. В Ленинграде никого не оставляли, был избыток работников с высшим образованием, и для инженеров работы якобы не было. Оставляли только замужних или женатых, жёны или мужья которых уже работали и жили в Ленинграде, старались сохранить семьи. Лару направили в Кольчугино, где в 1913 году немцами был  построен большой завод по производству цветных металлов - 1-й государственный завод им. Орджоникидзе. На заводе был цех по производству электрических кабелей, который отделился как самостоятельно е производство, и стал называться „Электрокабель”, на который Лара и была направлена вместе со своей сокурсницей Степановой Олей из Тулы.
 Из Кольчугино в адрес института пришла телеграмма, чтобы Соловьёва и Степанова срочно прибыли на завод, где проходит большая мобилизация  и инженеров нехватает. А выехать в то время было очень трудно. Шла эвакуация заводов, предприятий, детей. Из города каждый день отправлялись эшелоны, а работала одна северная дорога. Очень много народу приехало из прибалтийских республик, люди хотели выехать на восток.
В это время мать Лары работала на эвакопункте, у неё были сведения по всем отправленным из города эшелонам и их направлениям. Ларе с пятью своими выпускницами института нужно было ехать в направлении Иваново. Зиновия Павловна оформила документы на такой эшелон, отправляющийся в 14 часов  17 июля, и в этот день с самого раннего утра Лара со своими однокурсницами стояла в очереди у Московского вокзала. Наконец вошли в товарный вагон, вместе с большим количеством женщин с детьми было их, как сельдей в бочке. Эвакуация была хорошо организована, и их остановили в Вологде, где при вокзале бесплатно покормили обедом.
До Иваново ехали 5 суток, и каждый день на какой-нибудь остановке их кормили обедом. Вышли они шестеро в Иваново, а эшелон отправился на Урал. Из Иваново выехали на другой день на пассажирском поезде, ехавшем из Москвы в Кинешму и, конечно, битком набитым пассажирами, Уехали с помощью военного коменданта вокзала, к которому Лара обратилась с просьбой о помощи. Комендант дал им двух солдат, которые, оттолкнув всех стремящихся сесть в вагон, посадили девушек и внесли их вещи.
На другой день они были в Кольчугино, и, оставив вещи в камере хранения, отправились на завод, где их очень хорошо встретили, сразу предоставили жильё, отправили рабочего на машине забрать вещи из камеры хранения. Вещи привезли к дому, где ленинградкам предоставили комнату, и сказали, что они могут отдохнуть 3 дня, а потом приступать к работе.
У них была комната около 16 квадратных метров в частном доме, где было две кровати с постельным бельём, стол, стулья, комод, шкаф для белья и посуды. Всё это было бесплатно, хозяевам дома платил завод. Большой дом для инженеров завода был в то время занят под госпиталь. Девушки сходили в баню, затем познакомились с городом, побывали на базаре и пообедали в ресторане на вокзале, где очень хорошо всё было приготовлено, два дня ещё отдыхали, а на третий день отправились на завод в отдел кадров.
Там им дали направление в цех № 3, а затем главный инженер завода Флоренс Евгений Александрович повёл девушек знакомиться со всем заводом, где представлял их начальникам цехов и технологам и, наконец, привёл девушек в тот цех, где им предстояло работать. Начальником цеха был Зельцер Борис Исаакович. Большинство инженеров были из московских институтов и немного из Ленинграда. Лара со своей подругой Лидой закончили институт по специальности „технология резины”, поэтому Лару направили в резино-латексное отделение цеха технологом, а Лиду – в отделение нанесения резины, получения обрезиненных проводов и кабелей и вулканизации этих изделий, в общем, по прямой своей специальности.
Работать было хорошо, так как была дружеская обстановка,  и все инженеры были примерно их возраста, окончившие  институты 2-3 года назад. Девушек прикрепили к столовой для инженерно-технических работников (ИТР), где за 10 рублей в день предоставлялось трёхразовое питание: завтрак, обед и ужин. Всё было очень высокого качества и вкусно, так что хлебные карточки им не понадобились, и они отдали карточки хозяевам дома, где они жили.
 А дом находился внутри сада и огорода. Он состоял из двух частей: из сеней, где были кладовые и туалет, был вход в коридор, в конце которого была выходящая в сад веранда. Справа от коридора был вход в комнату Лары и Лиды, а слева  - в квартиру хозяев, где были кухня и три комнаты. Весь дом содержался в идеальной чистоте, всё было окрашено масляной краской, и хозяйка, Анна Сергеевна, каждый день проводила уборку помещений, протирала всё влажной тряпкой. Печка в комнате девушек одной стеной выходила в коридор и дверцы все были в коридоре, поэтому, не заходя в комнату девушек, хозяева могли затопить печку, обогревающую их комнату и коридор. Когда девушки вечером приходили домой с работы, у них на столе стояла большая тарелка с малиной или крыжовником. Девушки называли свою жизнь тогда „курорт Кольчугино”.
В сентябре Лару отправили в первую в её жизни служебную командировку во Владимир на химический завод. Чтобы ехать туда поездом, необходимо было сделать две пересадки в Новках и Иваново, и это занимало трое суток. Поэтому Лару решили отправить туда самолётом, и она в первый раз в жизни села в самолёт. Это был маленький учебный самолёт У-2, имеющий управление и спереди, и сзади. Впереди сел лётчик, а сзади села Лара. Её предупредили, чтобы она не трогала никаких ручек, чтобы не помешать лётчику управлять самолётом. Через 20 минут они прилетели во Владимир. В то время, когда У-2 медленно плыл своей дорогой, над ним со страшным шумом на огромной скорости пронеслись немецкие  самолёты, которые летели бомбить Москву. Кольчугино немцы не бомбили, а сбрасывали на город листовки, где обещали город не бомбить и сохранить  построенный ими завод.
Во Владимире Лара была один день, где договаривалась с главным инженером о поставках некоторых химических материалов. Главный технолог завода Пухова показала Ларе всё производство. Во Владимире Лара встретила свою однокурсницу Надю Брянцеву, с которой они из Ленинграда выехали эшелоном в Иваново. Так как дозвониться в Кольчугино Ларе не удалось, пришлось обратно ехать на поезде с двумя пересадками, ночевать в Иваново на вокзале в гостинице для пассажиров и только на третий день Лара вернулась в Кольчугино.
В октябре пришёл приказ из Москвы об эвакуации завода. Москва ведь была всего в 100 километрах от Кольчугино, и Лара с Лидой видели, как бомбят  Москву. И вот начались приготовления к эвакуации. С первым эшелоном город оставили городские власти с семьями, но их эшелон попал под бомбёжку, и он, полуразрушенный, вернулся с дороги в город. На заводе ввели казарменный режим, т.е. работники не имели права уходить с завода целые сутки. Начался демонтаж и упаковка оборудования для отправки, у Лары с подругой была сумасшедшая работа по маркировке и описи демонтируемого оборудования, чтобы в дальнейшем можно было провести его монтаж на новом месте.  На завод пришли сапёры и закладывали в цехах мины для взрыва завода. Но директор сказал военным, что он не даст взрывать завод и сделает это сам в последнюю минуту, а сейчас надо успеть вывезти  всё оборудование и только после этого взорвать пустое здание. Эшелон за эшелоном въезжали на завод, платформы загружались оборудованием, а вагоны и теплушки – людьми, эвакуируемыми из завода.
 Лара попала на 3-й эшелон. Перед отправкой вагоны для людей обрабатывали паром, затем оббивали стены внутри фанерой, пол покрывали резиновым полотном, строили с двух сторон двухъярусные нары, посредине на металлической подставке устанавливалась печь,  трубу выводили через крышу. Тяжёлую дверь вагона отодвинули и повесили ярко-голубую дверь, среднюю часть которой выпилили и вставили большое зеркальное стекло, чтобы в вагоне было светло. На наружной стенке двери  сохранили белую металлическую табличку с надписью „Уважайте труд уборщицы”. В эшелоне было 5 вагонов - теплушек и 50 платформ с оборудованием. Был начальник эшелона, у которого имелись все документы об эвакуации, кроме того, в каждом вагоне был староста, у которого тоже была документация об эвакуации. Каждый человек имел справку об эвакуации, и эту справку Лара хранила до конца своей жизни. В их вагоне было 28 человек, среди них шестеро детей дошкольного возраста. И как же хорошо они себя вели, никаких капризов и плача, как будто их и нет, играют потихоньку на верхних нарах.
Рядом с вагоном Лары был вагон с продовольствием и вещами. Были бочки с солониной, мука, крупы и овощи, в основном, картошка. В вагоне была печка для поддержания температуры выше „0”, вагон обслуживал завхоз Василий Иванович. На каждой, даже маленькой станции, был кипяток и колонка с водой. На больших станциях были пункты, где эвакуируемым по справкам выдавался обед и хлеб. Там были  и некоторые продукты, которые можно было купить. У них получалось двойное снабжение: начальник их 5 вагонов получал обед и хлеб на все 5 вагонов, а каждый староста вагона по своей справке – на вагон, так что питание было обильным, оставалось много хлеба. Кроме того, им перед эвакуацией всем выдали зарплату за 5 месяцев, и они на остановках на базаре  могли купить молоко, сметану и другие продукты.
Довезли их из Кольчугина до Вологды, где эшелон расформировали, отделяя вагоны с людьми от платформ с оборудованием, и составили сводный эшелон из 8 вагонов с людьми. Этот эшелон по северной дороге отправился на Урал, а затем в Ташкент, до которого ехали 46 дней, и прибыли туда 9 декабря.
На станции Буй их эшелон бомбили, и летевшие на низкой высоте самолёты  из пулемётов стреляли по вагонам. Летели так низко на бреющем полёте, что были ясно видны смеющиеся лица  лётчиков, стрелявших по выбегающим из вагонов людям. Но всё обошлось благополучно, никто не пострадал, только остались на вагонах следы от пуль. Ехали медленно, со многими остановками, пропуская  воинские поезда, которые шли на запад и на восток в Иран.
Во время остановки в Свердловске Лара отстала от эшелона, ей хотелось увидеть тётю Таню, но транспорт ходил  так плохо, что проведя больше часа на морозе, Лара решила вернуться, но эшелона на путях не оказалось, он уже ушёл. Лара бросилась к начальнику станции с просьбой о помощи. При ней был только небольшой портфельчик  с документами, с которыми она никогда не расставалась, так было необходимо. Начальник сказал, что эшелон можно догнать на пассажирском поезде, который скоро отправится в том же направлении, т.е. в Челябинск. Лара втиснулась в переполненный вагон и встала у окна недалеко от входа. Так она и простояла  там две ночи, на утро третьего дня поезд остановился у какой-то деревянной  платформы, а напротив стоял эшелон, на одном из вагонов виднелась  голубая дверь с надписью „Уважайте труд уборщиц”.  Лара выскочила из вагона и стала стучаться в голубую дверь. Было ещё рано и все спали, кроме дежурных, топивших  ночью печь, чтобы не замёрзнуть - морозы были страшные, до 45 градусов.
Лару с радостью встретили соседи по нарам, они накормили Лару кашей, напоили горячим чаем, и Лара улеглась на свой матрас, так как ноги её уже плохо слушались, они сильно отекли от стояния в вагоне у окна пассажирского поезда.
И вот, наконец, они вырвались за Урал, в Казахстан, где на каждой остановке продавали рис и верблюжье молоко, которое без привычки пить было невозможно. Ехали почти по самому берегу Аральского моря, на котором видели белоснежные груды  добываемой из воды соли. И вот, наконец, Узбекистан, стало очень тепло, скоро Ташкент. Эшелон остановился на станции Арысь, температура была +22 градуса. Соседние вагоны – из Польши, нарисованы красно-белые флажки. Из польского эшелона стали выходить пассажиры, снимать свои шикарные шубы, раздеваться догола, и не стесняясь, вытряхивать из своих вещей вшей. В эшелоне, где ехала Лара, такого не было, так как все протирались спиртом и гладили бельё, горячая вода была на каждой остановке. А поляки ехали в таких же условиях и развели у себя вшей. Так как санпропускники не могли дезинфицировать многочисленные эшелоны, прибывшие в Ташкент, их останавливали  недалеко от станции, и санитарные врачи осматривали всех приехавших, вшивых оставляли и не разрешали въезд, а отправляли на санобработку, и проводили дезинфекцию вагонов, чтобы предотвратить эпидемию тифа.
Эшелон из 5 вагонов с людьми, в котором ехала Лары, сразу же отправили к месту назначения – на станцию Чирчик Горный. Там их встречал директор завода, который после того, как на заводе остались только стены (всё было вывезено), прилетел в Ташкент на самолёте и до прибытия эшелонов с людьми и оборудованием договорился о месте размещения  завода, об его обслуживании, финансировании и решил прочие проблемы.  Все эшелоны с людьми  и оборудованием были в течение недели на станции Чирчик Горный у бывших складов „Заготзерна” , где должен был оборудоваться завод.
Первые несколько дней эвакуированные жили в вагонах, а потом стали подыскивать себе жильё у местных жителей посёлка, находящегося в 3-х километрах от города. В складах должен был размещаться завод, в конторе „Заготзерна” - кабинет директора и главного инженера, конструкторский и технический отделы, которые сразу же начали проектирование завода. Все инженеры засели за проектирование своих цехов выделенных в корпусах „Заготзерна”. На работу на завод пришло много народу из местного  населения и для помощи  были ещё привезены уголовники, осуждённые за тяжкие преступления. Они работали в огороженных колючей проволокой участках, вокруг которых стояла вооружённая винтовками охрана. Все заключённые были в ярко красных рубахах, и в случае побега их должны были расстреливать.
В конце концов, все перешли из вагонов в частные дома. Лара вместе с Настей Матвеевой, Юлей Логиновой и её мамой Анной Александровной (их общая „мама”) разместились в небольшом домике, состоявшем из двух комнат. Первая комната была с глиняным полом, вторая – с окрашенным деревянным, с изразцовой плитой, задняя стенка которой выходила в первую комнату, где был вход со двора. Во второй комнате был погреб для хранения продуктов в жаркое время года. В первой комнате, покрыв пол резиновым полотном, ленинградки разместили стол с табуретками, столик для керосинки, которую купили на базаре, умывальник и скамейки для вёдер с водой. Недалеко от дома была водопроводная колонка, и возле неё по утрам  местные жители продавали  простоквашу, яички, урюк и прочие продукты.
Начались работы по проектированию цехов по 12 часов в день без выходных дней. Иногда давали несколько часов, чтобы сбегать в город на базар и купить там что-нибудь. А базаров было два, почти рядом, Паркетиский и Алайский на Пушкинской улице, где был Главпочтамт, где эвакуированные получали  письма. Зиновия Павловна часто писала из Ленинграда да и однокурсницы Лары, оказавшиеся в самых различных местах, тоже присылали письма. Таким образом, ленинградки за войну не потеряли связи, которая продолжалась очень долго.
В начале февраля 1942 года, после согласования проектов во всех необходимых инстанциях, начался монтаж оборудования, и уже в марте стали выпускать продукцию, дорабатывать полуфабрикаты, привезенные из Кольчугино. Завод в Кольчугино остался цел, но это были лишь одни стены. В первые дни работы использовали необходимый по технологии пар из паровоза, стоявшего на путях  около монтируемого завода, а потом на открытом воздухе установили большой паровой котёл. В баню ходили вечером, после окончания работы, хорошо, что бани работали круглые сутки. Даже умудрялись ходить в оперный театр, в приезжавший  из Москвы театр им. Моссовета, театр оперетты и в кино.
Первое время им на заводе обеспечивали бесплатное питание по талонам, выдаваемым на каждый день работы. С кастрюлями и бидонами они ходили к окошечку построенной кухни недалеко от конторы, где получали обед из трёх блюд: или суп, гуляш с рисом или картофельное пюре и котлеты. Потом на другом берегу Салара (арыка, текущего с гор, на берегу которого были склады „Заготзерна”) в бывшем пионерлагере организовали отдельную столовую для инженерно-технических работников (ИТР): большой зал, посредине длинный стол, вокруг стулья, на столе блюдо с нарезанным белым и чёрным хлебом и большие салатницы с зелёными солёными помидорами.
  На завод приехал из Ленинграда главный конструктор завода „Электросила”  человек высокого роста, тощий, как скелет, всё на нём висело, как на вешалке. В первый раз, когда он пришёл в столовую, сел за стол и увидел хлеб, помидоры, то не дожидаясь  когда официантки принесут тарелки с первым блюдом, начал есть хлеб с помидорами, не останавливаясь. Сидевший  с ним рядом главный инженер Флорис взял его за руку и сказал:
- Не портите себе аппетит!
Гость, смеясь, ответил, что у него теперь такой аппетит, который ничем невозможно испортить. Лара поняла, какой в Ленинграде был страшный голод.
Новый 1942 год они встретили в своём домике вчетвером. Было изобилие всего: и фрукты, и пирожки с солониной, которые напекла их общая „мать”, плов, жареная курица и, конечно, шампанское. Потом к ним в гости пришёл инженер испытательной станции Карл Виш, и до утра играл патефон, привезенный Юлей, и танцы и песни до утра.
А в марте из Москвы пришёл приказ отправить половину резиноделательного отделения цеха № 3 в Куйбышев на завод № 693, трёх инженеров и десяток рабочих.  Пришлось ехать Ларе, а также энергетику Богданову с женой Они выехали пассажирским поездом, а рабочие поехали вместе с оборудованием, которое погрузили на платформы, в товарном вагоне. Лара оказалась в Куйбышеве, куда из Москвы в октябре 1941 года переехало всё правительство, Большой театр и дипломатические учреждения разных стран (посольства и миссии), аккредитованные в Москве.
Завод № 693 состоял из трёх частично перевезенных сюда заводов „Москабель”, „Укркабель” из Киева и ленинградского „Севкабель”, и вот теперь к нему присоединили резино-делательное  отделение „Электрокабеля” из Кольчугино. Организовывался большой кабельный завод, который решили разместить у вокзала в бывшем вагоно-ремонтном заводе (ВРЗ). Началось проектирование под руководством московского института „Энергомаш”, эвакуированного вместе с заводом „Москабель”. Директором „Гипроэнергопроекта” был Лев Петрович Кирилловский, бывший до революции  директором Кольчугинского завода, построенного немцами в 1913 году. Проектирование завода проходило под его руководством.
Троих специалистов из Ташкента, включая Лару, тоже присоединили к проектантам  института, и они занимались проектированием своего цеха, для которого  было выделено отдельное двухэтажное здание. В нём поселился Богданов Василий Фролович со своей женой и тёщей, а Лара поселилась в так называемом „отделении для ИТР”, в помещении площадью 100 квадратных метров, устроенном в фонаре большого цеха, т.е. у них кроме одной стеклянной стенки была ещё и стеклянная крыша, а пол настлан над кабельным цехом.  В этом отделении были и мужчины, и женщины. Посредине была печка, с трубой выведенной наружу, большой шкаф и стол с табуретками.  Печку топили круглые сутки, так как погода стояла  очень холодная, даже в Ташкенте было холодно зимой 1941-1942 г.г., и выпал снег. Снег был там даже в марте, когда Лара уезжала в Куйбышев, а в Куйбышеве холод был до мая.
Главным инженером проектируемого завода был Гриншпун Елизар Яковлевич, начальником производства – Граблин Лев Борисович, бывший директор „Укркабеля”, а директором - бывший нарком электропромышленности Украины Куцовол . Начался монтаж оборудования завода., в том числе, и Лариного цеха, где начальником был назначен Богданов, а Лара – технологом и одновременно начальником лаборатории резины.
В октябре 1942 года по приказу из московского главка Лару послали в командировку в Вольск. Необходимо было решить вопрос о возможности производства молотого мела (мел – наполнитель резиновых смесей) на оставшихся там цементных заводах (Вольск был центром цементной промышленности Союза) из-за того, что из-за военных действий у Сталинграда стала невозможной доставка нефти из Баку. Нефть в Вольск доставляли по Волге, она была необходима для обогрева цементных печей.
И вот Лара отправилась на теплоходе „Володарский” из Куйбышева вниз по Волге в сторону Сталинграда. Теплоход был набит пассажирами. Пробыв в Вольске два дня на двух цементных заводах и проведя все необходимые анализы в лаборатории завода „Октябрь”, Лара должна была вернуться в Куйбышев. Это было очень трудно, поскольку идущие вверх по Волге теплоходы в Вольске не причаливали, так как были переполнены пассажирами. Наконец, один теплоход причалил, и Лара втиснулась туда вместе с пассажирами, выпущенными из теплохода для покупки продаваемых на пристани продуктов. Таким образом её удалось  вернуться в Куйбышев.
Весной 1943 года Лара заболела малярией. Там эта болезнь была очень распространена, на заводе у них многие болели малярией. Река Самарка разливается и болотом стоит весь июнь, и тучи комаров летают по всему городу. Лара тяжело болела, и врачи сказали, что ей необходимо сменить климат, иначе она умрёт при таком недостатке лекарств в это время. В Ленинград вернуться было невозможно, и Лара решила поехать в Калинин к тёте Ане, написав об этом в письме. Тётя Аня ответила согласием , и вот в ноябре 1943 года  Лара приехала в Калинин, где поступила на химический завод № 510 старшим химиком лаборатории. Работала там до октября 1945 года.
Когда война закончилась, стали возвращаться в свои родные места участники войны, эвакуированные и угнанные в Германию. Вернулся из Германии Александр Иванович Филиппов и сразу же навестил их с тётей Аней. Много рассказал он о своей работе в Германии. Лара подумала, что, может быть, скоро вернётся  с войны Серёжа, сын тёти Ани, и тут она будет лишней, значит, нужно возвращаться  в Ленинград. Мать Лары, Зиновия Павловна, прислала ей вызов, и в октябре 1945 года Лара вернулась в Ленинград и прописалась в той же комнате коммунальной квартиры, где жила  с 1930 года по 1941 год. Она сразу же поступила на должность научного сотрудника лаборатории института „Химгаз”, который был недалеко от дома.. ВНИИ „Химгаз”  был старым институтом, основанным ещё до революции, назывался он тогда „Блау-газ”.
„Химгаз” эвакуировал своих сотрудников в Казань вместе с ленинградским университетом. Многие его сотрудники участвовали в войне. По окончанию войны сотрудники вернулись в Ленинград, и институт начал работать. Начальник Лариной лаборатории синтеза бензина Евгений Васильевич Борт вернулся с фронта, где воевал в составе химического батальона. Он работал на „Химгазе” с 1929 года сразу же после окончания химического факультета ленинградского университета. Научным руководителем темы, которой занималась Лара, был профессор Долгов Борис Николаевич, заведующий кафедрой органической химии университета, сменивший покойного академика Фаворского.
Долгов рекомендовал Ларе и её коллегам ознакомиться с зарубежной литературой по их теме, эта литература была, в основном, на английском языке. Поэтому Лара решила поступить на курсы английского языка на вечернее отделение. Занятия там были 4 раза в неделю с 19 до 23 часов. На курсах она встретилась с Валей Смирняевой (фамилия изменена), которая там занималась немецким  языком.
Курсы находились на Невском проспекте, и возвращаться с них ночью было небезопасно. Поэтому Валю встречал её брат Леонид Петрович, и Лара возвращалась домой с курсов  вместе с ними. Таким образом, возобновилось знакомство с семьёй Смирняевых, которых Лара знала с детства: у них была квартира в доме, где жил с семьёй доктор Симонович, у которых Лара часто бывала. Леонид Петрович часто бывал у Зиновии Павловны и Лары, и, наконец, сделал Ларе предложение. Лара, зная его с детства, согласилась и вышла замуж  23 июня 1946 года.
Скоро она поняла, что этого делать было не нужно. Переехав к Смирняевым, Лара узнала, какой образ жизни был у Леонида Петровича до женитьбы. Об этом ей рассказали его мать и сестра Валя. Все подруги Вали имели к этому отношение, кроме того, Ларе показали все фотографии  подружек Леонида Петровича. Тогда Лара решила с супругом расстаться, и, сославшись на отпуск, в августе поехала в Калинин к тёте Ане. Там уже был возвратившийся с войны Серёжа Филиппов. Из командировки вернулась тётя Аня, которая поняла, что её крёстную дочь ждёт рождение ребёнка. И когда Лара ей объяснила ситуацию, тётя Аня не посоветовала расставаться, а дожить у Смирняевых до рождения ребёнка.
Лара вернулась к ним, и 1-го мая 1947 года родился сын Юра. После тяжёлых родов начался мастит с температурой 40 градусов. Эмма Карловна (мать Леонида Петровича) и Валя сказали, что не будут ухаживать за Ларой и ребёнком, и что Лара  должна переехать к своей матери. Супруг не возражал, это его вполне устраивало. Лара переехала к матери, и они стали жить в её комнате до 1949 года. Отец часто навещал сына, а Новый 1948 год встречал вместе с ними, устроил ёлку и принёс много подарков сыну. На его работе в КГБ смотрели неодобрительно на раздельное проживание мужа и жены, и предоставили комнату в 15 квадратных метров на втором этаже четырёхкомнатной квартиры в доме по Басковому переулку.  Так как Лара работала, то пришлось нанять Юре няньку.
Лара работала до рождения Гали (11 марта 1950 года). Все годы летом, начиная с 1948 до 1952 годов, Лара два месяца жила на даче сначала с Юрой, а потом и с обоими детьми, дочкой и сыном, на берегу Финского залива в посёлке Б.Ижора в 10 км от Ораниенбаума. Там иногда ездила на рынок за продуктами и летом 1948 года, спрыгнув на станции с поезда с Юрой на руках и с авоськой с продуктами, „заработала” позвоночную грыжу. У неё сместился межпозвоночный диск, зажал нерв между позвонками Л-3 и Л-4. С тех пор она часто стала болеть радикулитом, от которого избавилась только в 1968 году.
В 1952 году её мать, Зиновия Павловна, оставила работу, и Лара поступила на работу. Решили съехаться, и поменяли свои две комнаты: материну за Невской заставой и свою в Баковском переулке. на одну комнату в 40 квадратных метров на Лермонтовском проспекте. В 1950 году у Лары началась гипертония, а у Леонида Петровича в октябре был флегмонозный аппендицит, после которого начался перитонит. От  него он чуть не умер. Хорошо, что Леонид Петрович лежал в отделении неотложной хирургии института усовершенствования врачей, а профессор этого отделения не покидала  больных почти круглые сутки без выходных дней. С её помощью Леонид Петрович поправился, пролежав в клинике 40 дней. Лара каждый день его навещала. Галя сидела в коляске, а Юра, держась за коляску, шёл рядом. Лара по дороге заходила в магазин, покупала продукты и каждый день бутылку вина „Кагор”, так  ей рекомендовала лечащий мужа профессор.
Хорошо, что институт находился недалеко от Баскова переулка, и эти походы были прогулкой для детей. Лара оставляла коляску с Галей у входа, а Юра ждал её возвращения, стоя у коляски. И так было в течение 40 дней. Всё это стоило ей невозможных головных болей и повышения  артериального давления до 200. И пошла полоса неудач: Лара попала в больницу с сепсисом, который из-за какоё-то болячки начался на правой руке. Болела очень тяжело, не было никакой надежды на выздоровление, но Лара всё-таки выкарабкалась. Лечили её антибиотиками: пенициллином и стрептомицином.
Пока выздоровела, в институте, где она работала, за это время произошли перемены: ликвидировали их лабораторию, и Ларе нужно было искать работу. Когда она лежала в больнице, у неё обнаружили диабет, и теперь работать в лабораториях ей стало опасно. Она перешла на проектную работу и до пенсии проектировала химические производства: от завода по обогащению урана до заводов по производству ТРТ (твёрдого ракетного топлива). Проектная работа - очень ответственная, но бесперспективная. Работа в лаборатории даёт возможность получить учёную степень. Так, многие однокурсники Лары, работая в лабораториях, стали кандидатами, докторами наук, а двое – даже спецкорами  Академии наук.
В конце 1955 года семья Лары переехала в предоставленную Леониду Петровичу на работе квартиру на площади Ленина. В 1966 году Зиновия Павловна, устав жить с ними, настояла на том, чтобы ей дали возможность жить отдельно, и в начале 1967 года она переехала в коммунальную квартиру  на улице Скороходова, которую ей выхлопотал зять. У Лары возникли дополнительные проблемы: надо было привозить матери продукты, что-то приготовить, мыть её в ванне, погулять. Лара ездила  к ней через день после работы и все выходные дни, а при её работе, связанной с командировками, всё это было ей очень трудным. Решили менять свою квартиру на трёхкомнатную, и в апреле 1968 года переехали на улицу Чайковского; позже они поменяли эту квартиру на две: однокомнатную и двухкомнатную в переулке Джамбула.
И вот какой итог  подвела Лара, уже давно не выходящая на улицу, в своих письмах к двоюродной сестре: „Вся моя жизнь состояла из многочисленных переездов из квартиры в квартиру, а в войну – из города в город, а по работе – в командировках по всему Союзу. Так сложилась жизнь, не очень счастливо и не очень удачно. Хорошо, что на улице Чайковского у нас дома побывала ты, Ира, с сыном и братом, а также Серёжа Филиппов. Как я была бы рада вновь повидать родных! Но теперь это невозможно”.
На своих двоих - 2
102
Из аэропорта „Пулково”, купив в киоске „Союзпечати” туристическую карту
 Ленинграда, Егор на автобусе доехал до ближайшей станции метро на Московском проспекте, нырнул в неё и поехал в центр города. Выйдя из метро на станции „Невский проспект”, он невольно присвистнул от восхищения – так поразил его красота центральной магистрали Ленинграда, где в лучах июньского солнца сразу же привлекал своим великолепием Казанский собор. Постояв несколько минут и окончательно убедившись, что тут не менее красиво, чем в Одессе в районе Приморского бульвара и оперного театра, Егор двинулся к киоску справочного бюро, где длинной змеёй извивалась разноцветная очередь. Номера телефона двоюродной сестры у него не было, и Егор надеялся раздобыть его через справочное бюро. Когда он обратился к очереди с вопросом „А кто тут будет крайним?”, мужик в хвосте очереди повернулся к нему, и Егор к своему изумлению увидел Бориса, мужа своей сестры Ирины.
- О. привет, Егор! Вот так хохма! Откуда это ты сюда свалился? – спросил Борис.
- С неба! Я сюда в командировку прилетел, а ты-то тут что делаешь? – ответил Егор. – Ты здесь один, или со всем семейством?
- А мы в отпуск решили рвануть в Питер, Ира с Алёшей пошли в магазин, а я хочу адрес одного моего товарища по мореходке выяснить. А, вон, они идут!
Сестра, преподающая химию в медицинском училище возле Нового рынка, что называется, „выпала в осадок”, увидав брата, а Алексей бросился ему на шею и повис, болтая ногами. В свои 12 лет племянник был уже довольно тяжелым и чуть не опрокинул Егора на тротуар. Встреча была, конечно, неожиданной, нарочно не придумаешь. Сестра сказала Егору, что они, наконец, решили в летние каникулы посмотреть Ленинград, тем более, что Лара настойчиво и неоднократно приглашала их к себе в гости. Егор почувствовал, что его шансы на жильё катастрофически уменьшаются, ведь маловероятно, что квартира, в которой уже живут три гостя, сможет без всяких неудобств разместить и четвёртого, к тому же – незваного.
Жители Южной Пальмиры сразу обрушили на Егора недельный груз своих впечатлений от красот Пальмиры Северной; на это и на обмен последними семейными новостями ушло не менее часа. Сестра искренне обрадовалась, услышав, что Егор прилетел в Ленинград устраивать диссертацию, которую, наконец-то, закончил. Ирина в своё время тоже надеялась заниматься наукой, но жизнь распорядилась по-своему, а теперь время было потеряно. Поговорив на тему „Кому на Руси жить хорошо?” и придя к выводу, что научных работников из списка претендентов никоим образом выбрасывать нельзя, решили ехать к Ларе, тем более, что время уже клонилось к обеду. Егор в полуподвальном кафе „Север” купил фирменный торт, и вся компания направилась на метро в сторону Финляндского вокзала, где на площади Ленина располагалась квартира двоюродной сестры. Ирина на всякий случай позвонила Ларе, сообщила, что они едут, но новость о приезде Егора приберегла как сюрприз. Егор тут же записал номер телефона  себе в записную книжку.
Квартира Смирняевых находилась в круглом доме недалеко от памятника, где бронзовый Ильич с броневика полвека назад бросал во встречавшую его толпу свои знаменитые Апрельские тезисы. Дверь гостям открыла скромно одетая женщина, ростом -  ниже среднего, немного полноватая для своих лет. Доброе простое лицо её расплылось в приветливой улыбке, когда она увидела, что из-за могучей спины Бориса показалась фигура Егора. Ему, конечно, приятно удивились, приняли доброжелательно, даже собака, тёмно-горчичный боксёр, отнеслась вполне дружелюбно, уткнувшись своей слюнявой мордой Егору в светлые брюки. Нежданному гостю попеняли, что он столько времени собирался в Питер и всё никак не мог приехать. Дети Лары, Юра и Галя, очень похожие на неё, стали уже совсем взрослыми, а Егор всё ещё помнил их маленькими - когда однажды всё семейство Смирняевых из ялтинского ведомственного санатория возвращалось домой через Одессу, он сфотографировал их во дворе возле белоснежных львов, укрывшихся в густых кустах сирени.
Вскоре со службы на Литейном проспекте вернулся муж Лары, Леонид Петрович, Рядом с невысокой женой он казался гигантом, красавцем его тоже назвать было нельзя: был он уже изрядно лысоват, с розовым обрюзгшим лицом, словно неосторожно обгоревшем на летнем солнце.
За обедом трое мужчин, конечно, не могли обойтись без разговоров о политике. Этот год вообще был богат на неожиданности. Во Франции в мае прокатились студенческие волнения, в университетах Парижа и Сорбонны на сооружённых баррикадах среди прочих анархистских лозунгов дерзко кричали плакаты с надписями „Запрещено запрещать”, вызов был брошен самому генералу Де Голлю. В Чехословакии в январе вместо Антонина .Новотного первым секретарём Президиума ЦК КПЧ избрали Александра  Дубчека, выпускника Высшей партийной школы при ЦК КПСС. В конце марта А. Новотный подал в отставку с поста президента ЧССР, уступив этот пост генералу Людвику Свободе, герою второй мировой войны.
Казалось, вроде бы - нормальный процесс обновления руководства, но, сказал Леонид Петрович, в Чехословакии всё пошло наперекосяк, „Пражская весна” со своей идеей „социализма с человеческим лицом” в исполнении Дубчека разгулялась и всё никак не угомонится. Чего стоит, например, скандальный побег в США генерала Яна Чейны на фоне слухов о неудавшейся попытке военного переворота в пользу восстановления Новотного, Отменена цензура, появилось множество политических клубов, растёт тяга к расширению контактов с Западом, чехи даже грозятся выйти из Варшавского договора, так что события там могут пойти по самому неожиданному сценарию.
Перестав пугать гостей новостями из Чехословакии, Леонид Петрович в красочных деталях рассказал, как недавно сопровождал индонезийскую правительственную делегацию в соборную мечеть, расположенную по соседству с бывшим особняком балерины Кшесинской. Лара, смеясь, заметила, что в тот день она настояла, чтобы Леонид надел новые носки – словно она предчувствовала, что ему у входа в мечеть придётся снимать обувь. Потом Леонид Петрович рассказал несколько историй из жизни питерских деятелей театра и кино - в своей „конторе” он курировал культуру, опекал, в частности, Театр оперы и балета имени С.М.Кирова (бывший Мариинский), и со многими балеринами был, что называется, на очень дружеской ноге. Слишком активная деятельность его на почве охраны работниц культуры от тлетворного влияния Запада часто была поводом для семейных ссор между ним и Ларой.
Поговорив с Егором о его планах и видах на Ленинград, Леонид Петрович  поинтересовался, где он остановился, и, услышав, что Егор ещё никуда не приткнулся, сказал:
- Ну, надо тебе, Егор, к Зинаиде Павловне двигать, на улицу Скороходова. Лара ей сейчас позвонит.
Егор записал адрес и телефон тётки Зинаиды, рассказал о своих киевских делах и после чая с тортом, который хоть и был вкусным, но всё же до „Киевского” торта явно не дотягивал, стал прощаться со всей компанией, договорившись, что связь с Ирой будет держать через Лару. Выйдя на улицу, Егор развернул карту города, нашёл улицу Скороходова и зашагал к тётке, которую он никогда не видел. Через три квартала ему встретилась небольшая гостиница, свободных мест там, конечно, не было, но от дежурного администратора удалось узнать, что после полуночи будут снимать оставшуюся бронь. Это уже вселяло некоторую надежду, что при должном терпении и настойчивости устроиться в гостиницу всё-таки возможно. Ну, промурыжат его до полуночи, так в период белых ночей в Питере всё равно спать не тянет. Егор записал адрес и телефон гостиницы, после чего ему совсем расхотелось идти к тётке и наводить там у неё переполох. Зачем напрягать старую слепую женщину своим неожиданным появлением на постой? Завтра он позвонит, извинится за беспокойство и что-нибудь правдоподобное придумает в своё оправдание. 
До полуночи было ещё далеко, и Егор решил пока побродить по городу, а в двенадцатом часу вернуться в гостиницу. Любуясь архитектурными ансамблями, возникавшими на каждом шагу, Егор двинулся по Финляндскому проспекту, выбрался на Петроградскую улицу, где неожиданно увидел крейсер „Аврора”. С интересом осмотрев историческую реликвию, он свернул на Петровскую набережную и добрался до Кронверкской набережной. Восхищаясь, обошёл всю Петропавловскую крепость, вокруг которой было полно туристов.
Хотя уже был восьмой час вечера, солнце ещё светило и, казалось, укладываться за горизонтом вовсе не собиралось. Егор миновал зоопарк, через Тучков мост перешёл на Васильевский остров. Устало передвигая ногами по улице, на левой стороне которой значилась 2-я линия, а на правой стороне – 3-я  линия, он неожиданно наткнулся на здание с надписью „Гостиница Василеостровского рынка”. Идти дальше и продолжать экскурсию в городе белых ночей уже не было никаких сил, и Егор направился в гостиницу. На его вопрос „А нельзя ли у вас переночевать?”, дежурная администратор спросила:
- Вы – торгующий?
- Нет, я – командировочный! – гордо ответил Егор. – Вот моя командировка, я из Киева.
- Хороший город, в позапрошлом году была там, до сих пор вареники с вишнями помню, такие вкусные! – дружелюбно проговорила администраторша. -  Гостиница у нас - для тех, кто в город приехал торговать на нашем рынке. Но Вам повезло, сегодня место для Вас найдётся, правда, комната - на восемь человек.
- Ой, у меня уже ноги отваливаются, почти через весь город пешую экскурсию себе устроил, уж больно город понравился! Теперь вот только до кровати добраться!
-  Давайте паспорт, да и командировку тоже! О, так Вы сюда на неделю приехали? К сожалению, я могу Вас поселить только на трое суток, потом у нас ярмарка начинается, от торгующих отбоя не будет!
-  Да я за три дня вполне всё успею сделать, - пообещал Егор.
Он, на всякий случай, заплатил шесть рублей, сразу за трое суток и, с трудом передвигая ноги, отправился на второй этаж в 21-й номер. Там в просторной комнате с никелированными кроватями и фанерными прикроватными тумбочками уже обитали семь гостей города, приехавших на рынок. Два из них спали, отвернувшись к стене и натянув одеяла до ушей, один бородач пил чай с баранками, два пожилых мужика в майках играли в шахматы, в углу ещё два гостя вполголоса разговаривали на торговые темы. Показав Егору свободную койку у двери и узнав, что он - не торгующий, а командировочный, они сразу же потеряли к нему интерес и продолжили разговоры на тему заготовки овощей на зиму. Егор минским миниатюрным кипятильником вскипятил стакан чаю и умял кусок торта, который Лара заставила его взять с собой, И хотя за окном было светло, как днём, он рухнул на кровать и через минуту уже спал, что называется, „без задних ног”.
На следующий день Егор помчался на Тихорецкий проспект, где располагалась Академия связи, На кафедре у Жингаренко ему пришлось сделать доклад о результатах своей работы, без чертежей это было трудно, кое-что пришлось в спешке рисовать на доске мелом. В целом, это мероприятие, наверно, было, скорее, для „галочки”, особого интереса к докладу со стороны преподавателей кафедры Егор не почувствовал, вопросов было мало. С доктором-оппонентом он договорился о дальнейших действиях, оставил ему официальное письмо из альма-матер, экземпляр диссертации с проектом автореферата и поехал на Варшавскую улицу в ленинградское отделение института.
Здесь Резчикову удалось застать на рабочих местах, познакомиться и обстоятельно побеседовать со специалистами, занимающимися вопросами нормирования загрузки многопарных кабелей городской телефонной сети сигналами, отличающимися от сигналов телефонной связи. Руководитель лаборатории Юрий Алексеевич Пафнутьев, начиная беседу с Егором, не обошёлся без красочных выражений:
- Да, мы сейчас можем рассматривать кабельное хозяйство ГТС как большую трубу, в которой плывут разные по своей величине рыбы. И эти рыбы должны плыть свободно, не мешая одна другой. А это будет возможно, если должным образом пронормировать уровни передаваемых сигналов, чтобы они не влияли заметным образом на качество телефонной связи…. 
На совещании наметили основные пути исследования и плановые сроки проведения измерений. Визируя Егору командировку, Пафнутьев спросил, где тот остановился в Ленинграде. Егор, немного стесняясь, рассказал, что его приютила гостиница Василеостровского рынка. Пафнутьев заметил, что по вопросу жилья нужно было из Киева позвонить ему. Оказалось, что переехав в новый корпус на Варшавской улице, институт сохранил за собой старое здание на Крестовском острове, размещавшееся рядом с госпиталем для сотрудников МВД. Некоторое время шла тяжба с этим госпиталем, который хотел старое здание оттяпать, но эта попытка не удалась, Теперь в старом здании, наряду с оставшимися в нём лабораториями, была организована небольшая институтская гостиница, с комнатами на три-четыре человека. Пафнутьев сказал, что место там – изумительное, в зелёной городской зоне отдыха, недалеко от центрального стадиона. Добираться туда  очень удобно – два трамвайных маршрута да прямая автобусная линия прямо до Невского проспекта.
Оставалось разделаться с задачами и поручениями, которые ему надавали для НИИ электронных телемеханических устройств. Утром третьего дня Егор был уже на Кантемировской улице, планируя провернуть тут все свои дела, ну, максимум, за час. Однако вопреки его планам в этом учреждении он потерял почти полдня.
Организация оказалась чересчур режимной, в просторном вестибюле толкалась большая толпа, многочисленный командировочный народ стоял в очереди к окошку бюро пропусков, куда надо было сдать и командировочное удостоверение, и справку спецчасти. Минут через сорок Резчикову выдали пропуск, но, оказывается, нужно теперь ждать сопровождающего, который тоже не сильно торопился. Наконец, явилась расфуфыренная девица, которая повела Егора по длинному коридору здания, напоминающего собой аэродромный ангар. Ну, а в нужном отделе тоже пришлось ждать добрых полчаса, пока освободится начальник. Обратно тоже пришлось шагать под женским конвоем, и Егор облегченно вздохнул, когда тёмно-серое здание осталось за спиной. Теперь можно было оставшиеся полтора дня посвятить осмотру города.
Сестра со своим семейством за неделю успела побывать во многих знаковых местах города, и теперь моталась по его живописным окрестностям – то в Ораниенбаум, то в Павловск, то в Детское Село. Поэтому компанию им Егор составить не мог. Знакомство с красавцем-городом начал он с того, что осмотрел Казанский собор, затем побродил возле Адмиралтейства и Зимнего дворца, прошёл под аркой Генерального штаба, обошёл Александрийскую колонну, послушал экскурсовода у Медного Всадника, затесавшись в группу туристов из Новгорода, хотел осмотреть творение Монферана - Исаакиевский собор, но туда стояла большая очередь. Пришлось довольствоваться памятником императору Николаю Первому. Про него экскурсовод новгородской группы поведал туристам чью-то поговорку: „Дурак умного догоняет, да Исаакий мешает”. Имелось в виду, что император скачет на коне вслед Петру Первому, но между ними – Исаакиевский собор. Это уже потом выяснилось, что и Николай-то себе на уме был, погорячился немного автор поговорки. Прогулялся Егор по Марсовому полю, пересчитал белоснежные статуи в Летнем саду, обошёл Михайловский замок, вспоминая романы Ольги Форш, побывал у Петропавловской крепости, и на том первое знакомство с городом закончилось – уже пора домой лететь.
Летом, как всегда съездили в отпуск в Одессу, тут и сами отдыхали, да и дочери во дворе был настоящий рай. С утра она сидела в беседке, рассматривая книжки, после завтрака – с непременной манной кашей - усаживалась со своими куклами в беседке, потом с приезжей детворой бегала за бабочками возле фонтана. Иногда эта беготня заканчивалась рёвом и ободранной коленкой, между всхлипываниями можно было услышать и причину: „Упал в понтане!”. Но это происходило редко, ребёнок был дисциплинированным и послушным – если было сказано „Гулять – только во дворе, в переулок не выходить!”, то можно было быть уверенным, что так оно и будет. Лишь крикнешь из беседки: „Марина, ты где?” и уже сразу же слышишь в ответ: „Я тут!” Ну, а потом ближе к 11 часам шли на море, где дочка из воды не вылезала бы целый день.
В августе, когда они вернулись в Киев, лопнул чехословацкий нарыв: войска Варшавского договора, за исключением Румынии, вошли в Чехословакию. Егор сидел перед телевизором и с волнением смотрел на знакомые пражские улицы, заполненные молодёжью, которая демонстрировала своё враждебное отношение к медленно движущимся советским танкам. Да, как же всё-таки изменилась страна, которая была такой дружелюбной восемь лет тому назад! Даже в Москве какие-то семь психов вышли на Красную площадь и выступили против этого ввода войск.
И все же многие тогда считали, что не войди в Чехословакию войска стран участниц Варшавского договора, туда вошли бы войска стран НАТО. А эти ребята особенно не церемонятся! Егор с такими выводами был полностью согласен. Он хорошо запомнил Ольшанское кладбище в Праге, где, куда ни глянь, в траурном строю, увенчанные пятиконечными звёздочками, тянулись бесконечные ряды могил советских солдат. В итоге Дубчека согнали, руководить чехословацкой компартией стал Васил Биляк, потом настало время Гусака. В эмиграцию подались певец Карел Готт и писатель Вацлав Гавел. А к концу года тема Чехословакии уже основательно остыла, и перестала быть раздражающим фактором, свои проблемы всё равно никуда не ушли.
Учёный секретарь совета Колобов уведомил Егора, что его защита вынесена на 20 декабря. Оказалось, что защищаться он будет в паре со Светой Квитко, которая работала в отделе Стругача. Она закончила институтскую аспирантуру годом позже Резчикова. Егор принялся рассылать автореферат, ещё раз критически прошёлся по своим двадцати чертежам и поправил несколько из них. За неделю до защиты они с Дианой выехали в Одессу, там по письму альма-матер Егору удалось организовать для оппонента-доктора номер в гостинице „Красная” на улице Пушкинской. Вместе с подъехавшей позже Светланой они сумели договориться насчёт проведения банкета по случаю защиты в самом шикарном одесском ресторане - „Лондонском”. Там проворный распорядитель справился, по какому случаю имеет быть банкет, и когда узнал, что будут отмечать защиту диссертаций, со значением сказал:
- Ну, для нас – это дело знакомое, даже могу отличное меню вам посоветовать, неоднократно опробованное!
Количество народу на банкете со своей стороны Егор прикинул по методике Эдика Калачёва, Света тоже свой список заранее подготовила. Деньги на банкет Егору дала мать, радуясь успехам сына, она верила, что всё у него получится, и защита  будет успешной, а иначе и быть не может. Вот  жаль, отец до этого времени не дожил! Теперь только оставалось надеяться, что оппоненту-доктору ничто не помешает приехать из Ленинграда в Одессу, а тут – удастся собрать кворум Учёного совета. Учитывая не очень дружелюбную погоду, доставить кое-кого из членов Учёного совета в институт на такси взялся Серёжа Рязанов, которому под каким-то благовидным предлогом удалось вырваться в Одессу в командировку. Хлопот было много, и, видя, как Егор всё больше волнуется по мере приближения дня защиты, мать даже посоветовала ему принять какое-то успокоительное лекарство с мудрёным названием, но Егор решил, на всякий случай, к таблеткам не прибегать.
За день до защиты Егор два раза бегал на железнодорожный вокзал: утром увиделся с приехавшим Мирославским, который сразу же поехал на свою прежнюю квартиру, где теперь жила одна из его дочерей, а в середине дня встречал ленинградский скорый поезд, которым прибыл Жингаренко. Егор на такси отвёз его в гостиницу, хотя от вокзала троллейбусом № 1 ехать было всего четыре остановки. Жингаренко ознакомил Егора со своим отзывом на диссертацию, и они полчаса побеседовали на эту тему. От предложения  - на такси привезти его на совет - Жингаренко отказался, сказав, что он с удовольствием прогуляется по Одессе пешком. В день защиты Рязанов съездил на такси за собирающимся заболеть Крумлянским – тот всё-таки уступил просьбе учёного секретаря, волновавшегося за наличие кворума. Ещё одного колеблющегося члена совета привезла лично Светлана.
Колобов поставил Егора первым на защиту, так что ему не пришлось дополнительно волноваться лишние полтора часа. С докладом Егор благополучно уложился в двадцать минут, и по ходу изложения результатов работы заметил, как дёрнулся профессор Грелях, когда Егор упомянул статью Вихрова, специалиста из ленинградского НИИ. Как потом выяснил Рязанов, Вихров был в своё время аспирантом Греляха. А Егор немного удивился, что профессор не поленился встать, подошёл к Колобову, взял у него один из экземпляров диссертации и, пролистав несколько страниц, стал что-то внимательно изучать. Пару раз заглянув затем в список литературы, профессор вернул диссертацию, и, слава Богу, никаких вопросов задавать не стал. Да и самих вопросов было не очень много. Когда свои отзывы начали зачитывать оппоненты, Егор уже немного расслабился и заметил, как в последнем ряду уселся Вадик Абомян, ободряюще махнув ему рукой. Всё прошло в достаточно дружелюбной манере, и через полчаса Егор почувствовал себя так, как чувствует грузчик, дотащивший до нужного места тяжёлый мешок и, наконец, сбросивший его со своих плеч.
Подсчёт голосов показал, что Егору „чёрного шара” не бросил никто, а вот у Светы один голос оказался „против”. Когда с защитами было закончено, они со Светой и Дианой стали отлавливать членов Учёного совета и приглашать их на банкет. Оказалось, что большинство членов совета сожалеют, что в силу очень важных причин на банкете, ну никак, присутствовать не могут. Рязанов развёз по домам двух членов совета, и теперь можно было немного перевести дух – до последнего мероприятия оставалось ещё два часа.
Народу на банкете было немного. Оппоненты были в полном составе, а из членов совета были только секретарь да несколько друзей, бывших коллег Мирославского. Со стороны Егора были мать, сестра с мужем, Диана, Серёжка Рязанов, Вадик Абомян и Эдик Калачёв. Порадоваться успехам Светы пришли её родители и несколько школьных подруг. Егор со Светланой сидели во главе стола и со смущением слушали хвалебные тосты в свою честь. Кухня ресторана не подкачала, а Егору особенно понравились орехи кэшью, которых раньше он никогда не пробовал.
 
103
Теперь оставалось ждать, когда Высшая аттестационная комиссия (ВАК) утвердит решение Учёного совета о присуждении кандидатской степени. При очередной командировке в Москву через полтора месяца, Егор забежал на улицу Жданова, где размещался тогда ВАК, пробился к учёному секретарю нужного направления и узнал, что его диссертацию направили на заключение эксперту – в учёном народе эти эксперты назывались „чёрными оппонентами”, так как их имена не раскрывались. От состоявшейся беседы остались недовольными и секретарь, и Егор. Первый недовольно скорчил лицо, когда Егор кандидатский диплом обозвал „корочками”, второй – от новости о свалившемся на голову „чёрном оппоненте”, тем более, что Света Квитко уже получила из ВАК письмо о своём утверждении в заветной степени.
Эти мелкие неприятности немного блекли на фоне происходивших событий в мире и в стенах института, а их навалилось достаточно.. В институте долго судачили о событиях на далёком острове Даманский, где с бывшими неразлучными друзьями-китайцами пришлось по серьёзному сразиться. Говорили, что спорный остров советская реактивная артиллерия фактически сравняла  с землёй. Спустя некоторое время, когда сборная Советского Союза по хоккею проиграла матч чехам, пражские болельщики на радостях потрепали представительство „Аэрофлота” в Праге. В матче особенно отличился чешский нападающий Недоманский, и кто-то по этому поводу даже схохмил: с одной стороны – Даманский, с другой стороны – Недоманский.
Неожиданно с должности заместителя начальника института и руководителя работ по спецтематике сняли Овсиенко из-за срыва сроков по одной из спецработ. Подвели его опытные мастерские, с которыми деликатный и воспитанный Георгий Устинович явно не находил общего языка, а те вешали ему лапшу на уши без всякого стеснения. Овсиенко вернулся в училище, так и не получив заветный генеральный чин. Директора, главного инженера и главного технолога мастерских выгнали с треском. Руководить работами по спецтеметике стал Стругач; собрав всех причастных к этим работам, он, злорадно ухмыльнувшись, сказал:
- Так, ваш начальник спёкся, теперь работать вы будете по-другому. План-график мы пересмотрим, докладывать о ходе работ будете мне ежедневно. Советую запомнить, что за срыв работ могут к чёртям весь наш институт разогнать!
Отдел Мирославского в спецработах принимал минимальное участие, во всяком случае, от разгильдяев в опытных мастерских не зависел. Конечно, Мирославскому жаль было Овсиенко, они ведь с ним прекрасно сработались. Теперь новым замом начальника стал Евгений Иванович Улановский, а с ним Мирославскому прежде неоднократно приходилось спорить по вопросу направления развития телеграфных коммутационных станций.
После защиты Егора Мирославский убедил руководство института в необходимости открытия в своём отделе новой лаборатории, которая бы занималась вопросом использования каналов и трактов, организованных на основе импульсно-кодовой модуляции (ИКМ). Лаборатория разместилась в угловой комнате на пятом этаже, немного потеснив лабораторию Мосинского, но места здесь хватало всем – площадь комнаты была около 150 квадратных метров, на новое подразделение массивными лабораторными столами отгородили около 60 квадратных метров, двенадцать человек здесь разместились вполне комфортно. Начальником этой лаборатории, получившей номер 32 (3-й отдел, вторая лаборатория), Мирославский предложил назначить Егора. В новую лабораторию перешли Лёня Черпаков, Валерий Стараев, техники Володя Журков и Лёня Чудотвор. Заместителем Егора назначили Сашу Шурмана. Тем самым к Егору перешла вся тематика, связанная с дальнейшей судьбой аппаратуры ТВУ-12. Просился в эту лабораторию и Вася Крымов, „отец” ТВУ-12, но Мирославский на Васю имел другие виды и сделал его заместителем в системной лаборатории Юры Тарханова. Там уж очень пригодилось его знание систем телефонной коммутации.
Перед новой лабораторией открывалось широкое поле деятельности. Всё, чем Егор занимался раньше, относилось к каналам связи, использующим аналоговый метод передачи. Но теперь в мире усиленно разрабатывались системы передачи, основанные на принципах ИКМ. [Приложение 7]
Вопросами ИКМ в центральном институте занимался сектор из нескольких отделов, которым руководил к.т.н. Поляник Марк Уриевич. Фигура эта в отрасли была довольно известная.
До войны он разрабатывал первую систему передачи, которая по воздушным линиям обеспечивала организацию 12 телефонных каналов на трассе Москва-Владивосток. Во время войны Поляник работал в США, отбирая и испытывая необходимую аппаратуру связи для поставки по ленд-лизу. Рассказывая про свои заокеанские денёчки, Марк Уриевич иногда вспоминал хозяина, у которого он квартировал, и всё удивлялся – для чего тому в доме нужны были аж два супергетеродинных радиоприёмника? После войны Поляник недолгое время работал в министерстве, но потом не выдержал чиновничьей работы и сбежал в центральный институт. Там он занимался разработкой аппаратуры уплотнения кабельных линий ГТС, известной под названием КРР-30/60. [Приложение 8]
 Поляник бросил все силы своего сектора именно на это направление.
В результате его работ на сети Советского Союза появилась 12-канальная аппаратура ИКМ-12С для сельской связи, производство которой было развёрнуто на Одесском заводом „Промсвязь” – большую промышленность такая аппаратура ещё не заинтересовала. На заводе была организована специальная лаборатория, финансировавшаяся из московского центрального института, которая на месте решала все возникающие проблемы. Потом её преобразовали в одесское отделение института, отхватив вместительное здание на улице Розы Люксембург между улицами Ленина и Карла Маркса. Это одесское отделение позжеt стало основным отраслевым институтом страны по вопросам сельской связи. Для этого руководитель одесского отделения, энергичный Николай Прокофьевич Никаноров, любимец Аржемова, приложил немало усилий и находчивости, организовав в Одессе проведение научно-технической конференции специалистов стран-членов СЭВ.
В групповом цикле ИКМ-12С осталась свободной одна цифровая последовательность с пропускной способностью 8 кбит/с, и Поляник решил, что её, разбив на два потока, можно успешно использовать для передачи телеграфных и фототелеграфных сигналов обычным методом наложения. Такой же метод был положен в основу аппаратуры ТВУ-12, которую разработал отдел Мирославского, и выпускалась она на том же одесском заводе.
Столкнувшись с рядом специфических проблем телеграфной сети, Поляник быстро понял, что вопросы организации телеграфной связи следует поручить специалистам киевского отделения, и предложил Мирославскому включиться в эту работу. Мирославский дал на это согласие и поставил лаборатории № 32 задачу повышения эффективности использования тракта 8 кбит/с для передачи телеграфных сигналов в диапазоне скоростей от 50 до 300 Бод.
Поляник немного удивился, когда увидел Егора, спозаранку, к половине восьмого, примчавшегося к нему в Перово для вводной беседы. А Егор с интересом разглядывал мэтра, о котором так много уже прослышал. На краю стола сидел высокий худощавый мужчина, пожилой, узколицый, с красивой седоватой головой, который своим загаром и серыми усами сильно смахивал на труженика Средней Азии. В одной руке он держал бутерброд с сыром, в другой – чашку кофе, прижав головой к плечу телефонную трубку. Поляник глазами показал Егору на стул и продолжил разговор, договариваясь о поездке в Зеленоград. Положив трубку, он, в дружелюбной манере, расспросил Егора, чем тот занимался в киевском институте, затем коротко рассказал о планах сектора, рекомендовал некоторую литературу, провёл Егора по нескольким лабораториям, бодро перепрыгивая на лестнице через две ступеньки. За его размашистыми шагами не так уж и было легко угнаться, Поляник познакомил Егора с начальником системной лаборатории Эмилем Владимировичем  Коронским и умчался в министерство. Коронский тоже отнёсся к Егору дружелюбно, кое-кого из киевского института он знал, передавал им привет, дополнил информацию Поляника и дал копии переводов нескольких иностранных статей по системам ИКМ. В общем, для первого знакомства, поездка была довольно удачной.
Возвратившись в Киев, Егор переговорил с Сашей Шурманом, и было решено, что для нахождения более эффективного метода передачи в лаборатории № 32  следует устроить что-то вроде „мозгового штурма”. Специалисты лаборатории бросились просматривать имеющуюся зарубежную литературу, листали журналы Electronics, Bell Laboratory Records, IEEE Transactions оn Communications Technology и другие, просматривали всевозможные патенты. Наконец, напали в одном журнале на метод передачи под названием „скользящий индекс” (sliding index) (СИ). [Приложение 9]
Едва разобрались с этим методом, как инженер лаборатории, Валерий Стараев, кстати, тоже окончивший одесский институт, предложил более усовершенствованный метод передачи. [Приложение 10]
Метод, которому дали название „скользящий индекс с подтверждением (СИП)”, был исключительно хорош, и возникла идея защитить его авторским свидетельством. Тут были два варианта решения задачи: взять свидетельство или на способ, или на устройство для осуществления данного способа. Руководитель патентного сектора, к которому обратились за помощью, посчитал, что на способ свидетельство получить будет крайне сложно, мол, в Комитете по делам изобретений такие свидетельства выдают крайне неохотно, и уговорил он разработчиков оформить заявку на устройство. Сделали такую заявку, получили авторское свидетельство с кучей блок-схем и принципиальных схем на 4 страницах, но пользы от него потом было мало: ведь реализацию устройства по данному методу можно было слепить по многим вариантам, и своего авторства тут никогда не докажешь. В общем, напрасно тогда послушали патентоведа: по их методу позднее несколько ушлых изобретателей в центральном институте настряпали свои авторские свидетельства.
В мае ВАК, наконец, прислал открытку, где сообщал о присуждении учёной степени, и из ближайшей командировки  Егор привёз заветные корочки. Это немедленно отразилось на зарплате, и теперь на 250 рублей крутиться было значительно веселей.
Диана тоже решилась на крутой поворот в своей работе. Не то чтобы работа в проектном институте ей уже надоела, просто она чувствовала, что застряла на одном месте и никакого просвета впереди не видно. В проектном институте надо было часто ездить в командировки, на изыскания или согласования, а у неё с маленькой дочкой такой широкой возможности не было. Ну, разве что летом, когда дочку отправляли в Одессу к бабушке, или Егор был там с ней за счёт своего длинного аспирантского отпуска. Вот и удалось ей один раз вырваться на будущую радиорелейную трассу Берегово-Хуст, да в Измаил. Летом из Москвы, куда приехала вместе с Егором, которого вызвали в министерство, полетела в Ташкент. Потом рассказывала, что когда в Ташкенте в самолёт открыли дверь, то ей показалось, что нужно выходить в гигантскую духовку, подготовленную для выпекания пирожков с мясом. Еле доехала до гостиницы и там в номере рухнула на кровать, на минуту потеряв сознание. Соседки по номеру вечером вытянули её к фонтану на площади, вокруг которого все спасались от сокрушительной жары.
И она перешла на работу в политехникум на должность методиста отделения иностранных учащихся, а через год уже была преподавателем, и вечерами дома пришлось вспоминать, что там в институте им втолковывали на лекциях по радиовещанию. Шестилетняя дочка, послушав, что Диане объясняет Егор, с тех пор твёрдо усвоила, что „звуковая волна идёт по току”. Удалось договориться об удобном расписании занятий, и втянулась Диана в преподавательскую жизнь, порой удивляясь, как это можно было каждый день ездить к определённому часу на целые восемь часов.
А в июле Егору срочно пришлось выехать в Одессу автобусом – в Раздельной на 85 году жизни умерла бабушка Маня. В последние годы её поджимало сердце, в своей маленькой комнатке в Одессе ей нехватало воздуху, маленькая форточка не спасала, а открыть старое окно не было никакой возможности – оно бы непременно развалилось, когда его нужно было бы закрывать. Поэтому она уехала к своей дочери в Раздельную, где ночью могла прикорнуть в саду рядом с домом. Там же у Юлии она и умерла, и была похоронена на разделянском сельском  кладбище.
Когда в Одессе начали приводить в порядок её комнату, то из разоравшегося матраца посыпались трёшки и пятёрки 1947 года, которые бабушка Маня откладывала на „чёрный день”. Видно, забыв  про них из-за своих поездок то к сыну в Ригу, то к дочери в Лыкошино, бабушка Маня так и не поменяла эти старые деньги на новые в 1961 году. После её смерти квартира матери словно осиротела – все дочери бабушки Мани всегда могли рассчитывать на её житейский совет и посильную помощь, хотя не всегда она говорила то, что им бы хотелось услышать…
Вернувшись с похорон, Резчиков узнал, что Мирославский добился в министерстве открытия новой темы, и лаборатория № 32 погрузилась в разработку аппаратуры уплотнения цифровых трактов и физических цепях ГТС на основе метода СИП, получившей название аппаратуры кодо-импульсного телеграфирования (КИТ). Это была увлекательная работа, в которой нужно было не только разрабатывать принципиальные схемы, но и чётко представлять себе, как эта аппаратура своими конструктивами впишется в хозяйство АТС, не нагружая персонал станции дополнительной заботой по обслуживанию. Егор со своим заместителем Сашей Шурманом долго ломали голову над оптимальной компоновкой аппаратуры. И тут помощь пришла совершенно с неожиданной стороны.
Осенью в Москве была организована международная выставка фирмы Интернэшнл телеграф & телефон (ИТТ). По этому случаю в Москве на перроне Киевского вокзала высадился многочисленный десант специалистов киевского института со связками фирменных киевских тортов, хорошо известных в столице. Вся эта командировочная орава нагрянула в Техническое управление министерства, где ошеломлённая бурным натиском, шуточками- прибауточками, последними еврейскими анекдотами и киевским тортом сотрудница Аня Мережко сразу же засела за пишущую машинку и на карточках с золотым обрезом отпечатала пригласительных билеты на выставку. Несколько киевских специалистов были определены стендистами выставки. Затем она раздала билеты в Большой театр, внесла киевлян список на поселение в гостинице „Ярославская”, которая располагалась рядом со станцией метро „ВДНХ”.
Выставка разместилась в просторном конференц-зале нового здания прижелезнодорожного почтамта возле Казанского вокзала. На ней красовалась новейшая аппаратура для работы по кабельным и радиорелейным линиям связи, а также по радиоканалам. Открытие выставки было торжественным, с длинными приветственными речами, переводимыми с русского языка на английский и обратно, с раздачей „слонов”: аккуратных портфельчиков с красочными фирменными проспектами, с роскошными блокнотами, шариковыми ручками, карандашами и стирательными резинками. Когда отгремели все речи и приветствия, состоялся небольшой фуршет, после чего проинструктированные стендисты разбежались по своим рабочим местам, и начался осмотр выставки.
Фёдор Карповский сразу же бросился осматривать аппаратуру тонального телеграфирования GH-121, представленную шведской фирмой, входящей в концерн ITT. Егор с Сашей присоединились к нему. Посмотреть здесь, действительно, было на что: аппаратура не имела лицевых панелей, съёмные платы из прекрасного стеклотекстолита по направляющим канавкам вставлялись в стойку и защёлкивались плоской пружиной. Яркими разноцветными пятнами на платах красовались миниатюрные транзисторы, конденсаторы и резисторы. В небольших ферритовых горшках чернели катушки индуктивностей канальных фильтров. Всё пространство закрывалось лёгкими дверцами, а необходимая сигнализация выводилась в отсек питания, размещённый в верхней части. Впервые, вживую, увидел здесь Егор знаменитые кнопки переключения „Isostat” и миниатюрные разъёмы с гиперболоидными контактами, которые славились небывалой надёжностью соединения. На четверти стандартной стойки (для телеграфов) с размерами 2600х600х225 мм аккуратно, в комфортном тепловом режиме, размещались 24 телеграфных канала 50 Бод.
Карповскому эта аппаратура очень понравилась и он убедил Мирославского, а тот – министерство, что образец GH-121 обязательно надо приобрести и передать киевскому институту для тщательного изучения. Этот комплект в институт прибыл через два месяца после выставки.
Егор с Сашей Шурманом внимательно изучали выставленную аппаратуру ИКМ, обмениваясь впечатлениями с работниками сектора Поляника. Саша, часто бывавший в Одессе по делам аппаратуры ТВУ-12, встретил знакомых из одесской лаборатории, занятых на заводе внедрением в серийное производство аппаратуры ИКМ-12С, и познакомил их с Егором. К своему большому удивлению Егор увидел среди них своего старого знакомого, Петра Володина, с которым когда-то вместе был на целине. Подробно поговорить им не удалось, но была надежда увидеться в Киеве, куда Володину нужно было ехать на согласование одного стандарта.
Продолжая осмотр выставки, Егор отправился к тумбообразному оборудованию, возле которого стендистом трудился Коля Макуренко из лаборатории Карповского. Коля уверенно демонстрировал своё знание английского языка, обращаясь к представителю фирмы по интересовавшим его вопросам, и потом всё это сообщал заинтересовавшимся экскурсантам. Рядом толпились специалисты, приглядывающиеся к оборудованию под названием Линкомпекс. Прослушав образцы необработанной и синтезированной речи, можно было наглядно убедиться в безусловно высоком качестве речи, передаваемой по радиоканалам с помощью этого оборудования.
Внимание привлекала толпа специалистов, оживлённо обсуждающих технические характеристики аппаратуры, которая обеспечивала организацию независимого дополнительного телефонного канала по двухпроводной абонентской линии. [Приложение 11] Егор, домашний телефон которого был сблокирован с телефоном соседа по лестничной площадке, с завистью смотрело на небольшое устройство, которое сняло бы взаимные подозрения в чрезмерном „висении” на телефоне, особенно, когда срочно требовалось позвонить. В общем, на выставке было много  интересного и поучительного.
Вечером они были  в Большом театре, где давали „Лебединое озеро”, даже места оказались вполне приличными - во втором ярусе. Егор удивился тому, что Большой театр своим убранством его не поразил – одесский оперный для него был и оставался эталоном красоты, изящества и гармонии. Вот буфет тут был гораздо импозантнее, от бутербродов с красной и чёрной икрой глаза во все стороны разбегались, да и тёмное останкинское пиво было уж очень хорошим.
На следующий вечер они попали на фуршет в ресторане „Метрополь”. Особых впечатлений об этом историческом месте, повидавшем на своём веку множество ярких событий и вереницу выдающихся личностей, Егор потом почти не помнил, кроме, разве что   весело журчащего фонтана. Ожидая начала мероприятия у входа в зал, киевляне предложили сесть в освободившееся кресло одной импозантной даме, которая потом оказалась женой представителя фирмы, заказавшего фуршет.
По сигналу метрдотеля толпа хлынула в зал и стала рассасываться вокруг белоснежных столов, образовывавших букву „Т”. Присутствовавшая многочисленная министерская братия уже давно поднаторела в подобных мероприятиях: и хорошо знала, где нужно стать и с какой выпивки начинать. Поэтому замечательный марочный армянский коньяк со стола исчез очень быстро, но Фёдор, Егор и Саша вовремя пристроили около себя бутылку массандровского вина, и коньяк их не сильно-то и волновал. Они больше уделяли внимания бутербродам с икрой, различным тарталеткам и консоме. Когда основные экзотические угощения были успешно съедены, началось фотографирование. Все участники фуршета по команде фотографа, обвешенного профессиональной аппаратурой, дружно строились по дуге, держа в руках рюмки и фужеры.
К киевлянам подошёл Юлий Ставинский, который уже около года работал начальником управления внешних сношений министерства, т.е. был большой „шишкой”. Но бывших киевских коллег он ещё не успел забыть и делами в институте пока продолжал  интересоваться. Он поздравил Егора с получением „корочек”, спросил о впечатлениях от выставки и приглашал заходить к нему, будучи в министерстве. При случае, пару раз Егор так и сделал, но потом бдительные секретарши стали отсекать киевлян, ссылаясь на большую загруженность своего высокого начальника.
В день закрытия выставки разразился небольшой скандал: оказалось, что из радиорелейного оборудования загадочным образом исчез высокочастотный блок. Дело как-то замяли, но потом, когда на закрытии выставки зазвучали прощальные итоговые выступления, представитель фирмы ИТТ в своей речи поблагодарил советских специалистов за живой интерес, проявленный к экспонатам выставки, иногда даже с отвёрткою в руках.
Вечером привилегированные участники выставки отправились на концерт в новый Кремлёвский дворец съездов. Дворец притягивал и москвичей, и гостей столицы своим роскошным убранством, поражал оригинальными архитектурными формами, размерами и красотой. И как ни подпрыгивала по этому поводу Аня Мережко, но во Дворец ей не удалось достать для своих полюбившихся киевлян ни единого билета. Почти час околачивались Фёдор, Егор и Саша на подходах к Дворцу, надеясь купить лишний билет, но ничего у них не вышло. Нет, конечно, лишние билетики иногда и возникали, но их мигом выхватывали более проворные молодые люди. Бродили тут, поглядывая на часы, два грузина, старый и молодой, у них билеты точно были, во всяком случае, у старого, но тот упорно их не продавал. Когда Саша стал подбивать молодого грузина чтобы тот уговорил старика продать им билеты, парень, сверкнув глазами, возмущённо ответил:
- Вах! Как я могу давать савэт чэлавэку, который намного старше мэня?
 Так и пришлось уйти, не солоно похлебавши, завистливо оглядываясь двух девушек, которых грузины под руки повели к ярко освещённым стеклянным стенам Дворца ….
Вечером следующего дня, выезжая из своей гостиницы, они чуть не опоздали на поезд. Дежурная по их третьему этажу куда-то отпросилась, а администраторша, которой они сдавали ключи от номера, ласковым голосом пожелала им удачной дороги, а потом спросила:
- Надеюсь, что вы в номере ничего своего не оставили?
И не ожидая от киевлян ответа, она тут же приказала дежурной горничной:
- Таня! Пойди-ка посмотри в 312-м номере, наши гости ничего не забыли?
Таня не торопясь стала подыматься по лестнице, а киевляне присели на стоящие в холле стулья, зная, что Тане понадобится некоторое время, чтобы убедиться, что простыни и махровые полотенца никуда из номера не исчезли, а графин традиционной формы остался целёхонек в окружении того количества гранёных стаканов, какое указано в инвентаризационной описи имущества комнаты. Но вот всё положенное для проверки время истекло, а Таня не появлялась. Администратор стала понемногу нервничать, справедливо полагая, что Таня где-то на этаже с кем-то уже трепется, совершенно позабыв об ответственном задании, которое ей было поручено. Администратор позвонила дежурной на второй этаж, и через минуту запыхавшаяся Таня кубарем скатилась с лестницы, торжествующе размахивая двумя номерами журнала „Огонёк”, которые киевляне оставили в номере, не найдя в них ничего интересного. В поезд они сели за пять минут до его отправления.
Мирославский, слушая отчёт Карповского о результатах командировки, перебирал  лежащие перед ним проспекты с выставки ИТТ. Пообещав, что задумку о приобретении  комплекта аппаратуры GH-121 удастся реализовать, он задержал своё внимание на материале об организации дополнительного канала на абонентской линии. Затем он неожиданно сказал:
- А что если нам такой принцип использовать для организации телеграфного канала? Смотрите, ведь сейчас в аппаратуре ТВУ-12, установленной на АТС, для подключения телеграфных аппаратов нам приходится использовать панели удалённых абонентов (ПУА) и работать по абонентской линии постоянным током c напряжением 0-120 Вольт. Из-за этого приходится отбирать кабельные пары по переходному затуханию, иметь лишнюю возню с персоналом ГТС, основательно нагружать по электропитанию станционную батарею. А тут телефонисты сами рассчитали оптимальные частоты и допустимые уровни сигналов для абонентской линии. Мы смело можем использовать этот задел для наших целей. Для нас это просто блестящий выход из положения. Думаю, что можно использовать обычную амплитудную манипуляцию, и устройство получится очень простым. Подумайте над этим вопросом, а через день соберёмся для обмена мнениями!
Так возникла идея создания аппаратуры, получившей название „УРАЛ”- аббревиатура словосочетания „устройство разделения абонентской линии”. Киевляне решили действовать по примеру своих коллег – москвичей: у Поляника при разработке новой аппаратуры ИКМ для внутрирайонной связи все создаваемые устройства носили запоминающиеся, осмысленные названия, например „БОРТ” – блок оконечных регенерационных трансляций, „ДУБ” – 12-канальный универсальный блок. Так и говорили: вот начнём массовое внедрение  аппаратуры ИКМ по всей стране, и зацветут везде дубовые рощи.
К разработке УРАЛ Мирославский подключил Запольского, который успешно справился с поставленной задачей. Совместно с одесским филиалом конструкторского бюро аппаратура ТВУ-12  была дополнена абонентскими и станционными комплектами УРАЛ и получила новое название – ТВУ-12М.
В лаборатории № 32 тем  временем с новой силой закипела работа над аппаратурой КИТ. Резчиков и Шурман, творчески применяя увиденное на выставке фирмы ИТТ, в ускоренном темпе разрабатывали общую компоновку и конструкцию аппаратуры. Она должна была иметь возможность установки „спина-к-спине”, подвод кабелей сверху, извлечение канальных блоков без нарушения работоспособности соседних каналов. Важен был и комфортный температурный режим. Всё это и многое другое удалось, наконец, воплотить в техническом задании на проектирование и сдать весь комплект принципиальных схем в конструкторский отдел.
 
104
Год тот был юбилейным, по этому поводу отчеканили рубли с профилем вождя, а отличившихся в труде награждали специальными медалями. Егор немного переживал, что его не отметили, но потом решил, что начальству и партбюро – виднее, кого удостоить.
Марину они решили учить музыке, на фортепиано, У дочки вдруг обнаружился  идеальный слух, и она была принята в подготовительный класс музыкальной школы № 10. Сама школа своего отдельного помещения не имела и ютилась по различным помещениям при домоуправлениях. Но к осени обещали, что школа перейдёт в двухэтажный домик, спрятавшийся в глубине Голосеевского парка.  Теперь дело было за малым - приобрести инструмент, а пока Марина делала свои домашние задания по музыке в пункте проката, который размещался на проспекте, напротив входа в Голосеевский парк. Тут на помощь пришла бабушка, Антонина Михайловна, выделившая для такого благородного дела аж тысячу рублей. До поры – до времени бабушкины деньги, на всякий случай, ждали своего часа на сберкнижке.
Диана отправилась в Дом музыки, располагавшийся в конце Красноармейской улицы, и там, побродив по длинному залу, заставленному пианино чёрного, жёлтого и коричневого цветов, и послушав разговоры о достоинствах и недостатках инструментов различных музыкальных фабрик, поняла, что надо искать пианино из ГДР. Она договорилась с одним грузчиком, что тот ей позвонит, когда привезут следующую партию немецких инструментов. Ждать пришлось немного, и вскоре Диана позвонила Егору на работу и сказала, что желанный инструмент прибыл, отложен, и нужно привезти деньги. Сама она постарается поскорее вырваться с работы и будет его ждать в магазине.
 В магазин Егор приехал раньше Дианы и решил расспросить персонал, какие же прибыли инструменты и какой фабрики, но ясных ответов не добился. Наконец, в зале появилась Диана, на две минуты она отлучилась на склад и, выйдя оттуда, сказала:
- Всё в порядке! Пианино – прекрасное, называется R;nisсh, цвет – изумительный, тебе понравится. Кстати, ты их тут всех перепугал! Меня грузчик два раза переспрашивал: „Это Ваш муж? А где он работает? В научно-исследовательском институте? А то нам показалось, что он из КГБ…”
Пианино действительно оказалось великолепным, звучание было прекрасным. Это подтвердил и Наум Шеерзон, широко известный среди музыкантов подольских ресторанов, которого свояк Саша привёз попробовать инструмент. Наум разыграл на пианино целую ресторанную рапсодию и, улыбаясь, сказал:
- Чувствуется, что инструмент новый – клавиши ещё тугие, но разыграются. А звучит – классно! 
На всякий случай, чтобы не травмировать гаммами и прочими эксерсизами  учительницу музыки, живущую этажом ниже, Егор установил пианино на резиновые подушечки.
Учить музыке свою дочь решил и Серёжа Рязанов, но пути выбрал другие: пианино фабрики „Украина” взяли напрокат, а домой два раза в неделю приходила учительница музыки. В силу разных подходов к овладению музыкальными знаниями, Ирина уже через два месяца бодро исполняла „К Элизе” Бетховена, в то время как Марина ещё разучивала „На зелёном лужку…” и изнывала от сольфеджио.
Летом дочку отправили к бабушке в Одессу, а потом из Киева, созвонившись с Ларой Смирняевой, самолётом отправились в Ленинград, в отпуск. Леонид Петрович встретил их с шиком: на бежевой служебной „Волге” подкатил  прямо к трапу ТУ-154. Жили теперь Смирняевы на улице Чайковского в красивом бело-голубом доме с двойным двором. До первой мировой войны здесь размещалось австрийское посольство. В квартире было четыре комнаты, и Егор с Дианой удобно устроились в комнате Юры, который был в отъезде. За обедом Леонид Петрович увлечённо рассказывал о разном подходе к балетному искусству Григоровича и скандального Якобсона, а ближе к компоту сообщил, что в Астрахани обнаружена вспышка холеры и там введён режим карантина. На юбилейный год сваливалось чересчур уж много ненужных хлопот.
 Утром старшие Смирняевы отправлялись на работу, после чего дружелюбный боксёр, цокая когтями по паркету, являлся к ним в комнату и своей слюнявой мордой будил к утреннему чаю, который пили в компании с Галей, намечая новые культурно-исторические объекты, которые обязательно нужно было посмотреть.
В субботу Лара с Леонидом Петровичем на „Ракете” повезли киевлян в Петергоф осматривать знаменитые фонтаны и дворец. Про то, что Егор с Дианой увидели в Петергофе, в Одессе сказали бы, что „это было что-то с чем-то”. Зрелище выглядело фантастическим. Прекрасный вид на Финский залив, газоны и деревья – под линеечку, множество красочных цветочных клумб, сразу от морского берега тянулся великолепный каскад фонтанов, заканчивающийся вызолоченными фигурами Самсона и побеждаемого им льва, дворец сверкал, как праздничный пряник. На территории роскошного парка разнообразные фонтаны трудились изо всех сил, и каждый впечатлял по-своему: кто высотой водяной струи, кто блестящим широким веером разбегавшейся воды, кто своими хитрыми шуточками, когда неожиданно окатывал водой гостя, наступившего на какой-нибудь незаметный камень.
Потом был, конечно, Эрмитаж, в котором бродили до тех пор, пока не начали отваливаться ноги, да и восприятие всех окружающих чудес уже основательно притупилось. Егор с Дианой полюбовались на обоих бронзовых императоров, устроивших игру в „догонялки” у Исаакиевского собора, добросовестно отстояли длинную очередь, чтобы попасть в это чудо архитектуры, где, нахально затесавшись в экскурсионную группу из Петрозаводска, узнали подробности о творчестве архитектора де Монферрана: кроме Исаакия, который возводили с 1812 года по 1834 год, оказывается, было и сооружение Александровской колоны (1828-1834 г.г.) и даже установка на прочный фундамент „Царь-колокола” в Москве (1836 г.). Они поднялись на самую верхотуру собора и обозрели город с высоты почти птичьего полёта. Поверив очередному гиду, что гениальный Росси не строил отдельных зданий, а создавал только целые архитектурные ансамбли, киевляне прошлись по улице его имени и убедились в правоте поэта, сказавшего: „Ах, зачем, удивительный Росси, Ваша улица так коротка!”.
Побродили Резчиковы и у Зимнего дворца в бледных сумерках уходящих белых ночей и дождались часа, когда на Неве разводили мосты, вовремя сообразив перебраться на нужный берег. Не миновали и Казанского собора, о котором Егору ещё в далёком детстве подробно рассказывал Вадик Абомян, нахваливая имеющийся там этнографический музей. Затем был Русский музей на площади Искусств с его знаменитым памятником А.С.Пушкину, открытым в 1957 году, Возле него пожилой гид настойчиво убеждал экскурсантов не путать Опекушина А.М. с Аникушиным М.К., ибо первый создал памятник поэту в Москве (1880 г.), а второй скульптор – вот этот памятник, который у нас перед глазами, за который и получил Ленинскую премию. А есть ещё памятник Пушкину в Лицейском саду в Детском Селе, так это уже творение Р.Р.Баха (1900 г.), и он настоятельно рекомендует его посмотреть.
Забежали они в Петропавловскую крепость, где даже показывали такой ужасный фрагмент тюрьмы, что невольно вспоминался роман Ольги Форш „Одеты камнем”. На стрелке Васильевского острова, где толпились зеваки, у них на глазах в одно мгновенье утонула женщина, которая поскользнулась и упала в воду, даже не показавшись ни на секунду на поверхности, и кто-то сказал, что её унесло быстрым течением Невы. Потом целый день Егор и Диана ходили под впечатлением от этой трагической нелепицы, уже никакие памятники и архитектурные ансамбли не впечатляли, а на следующий день поехали в Павловск.
После Павловска было Детское Село с Екатерининским дворцом, в котором всё ещё тосковали по пропавшей „Янтарной комнате”, с лицеем, и очередным замечательным памятником Пушкину, с Камероновой галереей, где на посетителей забежавших сюда укрыться от противного, почти осеннего дождика, надменно взирали головы с гордыми римскими профилями.. Сил хватило даже съездить в Ломоносов (Ораниенбаум) - посмотреть Большой Меншиковский дворец и „Китайский дворец”, и вот уже подошла пора прощаться с незабываемым городом-памятником
Из Ленинграда Егор с Дианой выехали в Ригу в плацкартном вагоне на боковых местах. Ночью, проснувшись на станции Великие Луки, Егор услышал объявление по вокзальному репродуктору:
- Внимание! Внимание! Говорит радиоузел вокзала! Граждане пассажиры, прибывшие из Астрахани и Одессы! Просьба пройти в медпункт вокзала! Повторяю, граждане пассажиры, прибывшие из Астрахани и Одессы, пройдите в медпункт вокзала!
 Свесив голову вниз, Егор увидел, что Диана тоже смотрит на перрон вокзала, разбуженная объявлением.
- Ну вот, - сказала она. - Мы тут путешествуем и разгуливаем среди памятников культуры, а бедная Марина осталась в Одессе! А там – холера! Завтра в Риге нужно срочно связаться с Одессой!
 Утром в Риге встречающий их дядя Вова извинялся, что он ничего не успел купить на близлежащем рынке: там было пусто, хоть шаром покати. Базар был закрыт на неопределённое время, вся дядина семья была на даче в Булях, поэтому он быстро покормил Егора и Диану в рабочей столовой. Егор бросился в отделение связи на вокзале, надеясь позвонить сестре в Одессу, но телефонной связи с южным городом не было. У окошка приёма телеграмм уже нетерпеливо переминалась небольшая толпа. Выяснилось, что доставка телеграммы в Одессу не гарантируется, но Егор всё же добился, чтобы телеграмму приняли. Для этого текст телеграммы с тревожными вопросами пришлось переделывать два раза, после чего поехали прямо на дачу.
На даче были тишь да благодать: хвойный лес, с одной стороны – речка, с другой морской залив, который был удивительно спокойным. Дядя поспешил обратно в Ригу – у него была вечерняя смена на маршруте Рига - Майори. Ближе к вечеру тётя Шура, жена дяди Володи возле избушки накрыла стол к ужину. Попробовав творог, она недовольно скривила губы и сказала:
-Так, этот творог не ешьте, он вчерашний! Игорь сейчас на велосипеде съездит в ларёк и привезёт свежий!
Диана на всякий случай всё же рискнула попробовать творог и удивилась:
- Тётя Шура! Это же очень вкусный творог, совсем как у нас в Киеве!
- Вот то-то и оно-то, что как у вас в Киеве! А у нас он совсем другим быть должен! Да вы сейчас сами  в этом убедитесь!
И действительно, творог, который очень быстро привёз из ларька Игорь, младший из братьев, оказался вкуснейшим, к большому удивлению киевлян.  Интересные открытия продолжились и на следующий день. Когда Егор с Юрой, старшим братом, перебирались через небольшую канаву по скользкому бревну, то оба слетели с него и сильно ударились о камни.
- Ну, теперь без синяков не обойтись! – сказал Егор, потирая ушибленное бедро.
- Не боись, Егоруша, ничего не будет! У мамы есть замечательная мазь, к утру всё, как рукой снимет, и болеть не будет ни капельки!
Тётя Шура помазала им ушибы какой-то гомеопатической мазью из арники, и на следующее утро Егор смог убедиться в правоте своего двоюродного брата – на бедре не было ни одной отметины, да и боль прошла. Братья повели киевлян на речку, где Юра проверил свою „морду” – так называлась рыболовная сетка на огромном обруче, которая была погружена в воду. Но никакой рыбы там пока не было. Юра рассказал, что у него этих „морд” раньше было две, и он их закидывал в разных местах, так что всегда был при небольшой, но свежей рыбе. А потом одну сетку кто-то стащил, так что теперь хороший улов бывает редко.
- Зато грибы у нас тут знатные, - уверял Юра и отвёл Егора с Дианой к участку, где выстроились разлапистые ели.
Для Егора сосуществование грибов и моря выглядело каким-то противоестественным. Ну, возле речки или пруда – ещё куда ни шло! А вот грибы у моря - как-то не верилось, что такое может быть. В Киеве Егор грибы собирал, ездили они с Дианой для этого в лес под Кругликом, куда забегал автобус № 74. Грибы там были разные: и лисички, и маслята, и сыроежки, даже иногда подосиновики и белые грибы находили. Как тут не вспомнить, какое обилие грибов было в Лапичах возле антенного поля. Но и тут, в Булях, попадались самые настоящие рыжики и  грузди, мясистые, увесистые, с песком между острыми пластинами, совсем, как на Урале в Черемиске. Егору даже вкус солёных груздей припомнился, В общем, отвёл он здесь душу, грибов было много, и никто не мешал их собирать. А в Круглике, найдя грибную поляну, приходилось Егору присаживаться и для подбредающих к ней грибников делать вид, что он тут просто на поляне отдыхает, грибов тут и близко нет, и задерживаться здесь смысла никакого не имеет.
Через пару дней они на смешном пароходике уехали в Ригу, Игорь довёз их прямо до городской квартиры возле станции Засулаукс. Отсюда на электричке до центра Риги, минуя Торнякалнс, где дядина семья жила раньше в скрипучем деревянном доме, было езды всего десять минут. В двухкомнатной квартире на подоконнике стоял магнитофон, на котором Игорь закрутил им мелодии ансамбля „Битлз”, отдельные песни которых Егор уже слышал в Киеве. Но здесь из всех записей ему понравилась песенка „Облады-облада”, которую он прокручивал снова и снова до тех пор, пока в ушах не послышался нарастающий звон. Они с Дианой съездили в рижский зоопарк, прогулялись по универмагу, облазили старый город,  а через три дня улетели в Киев.
Много лет спустя Егор поставил мелодию „Облады-облада” в качестве звонка на свой мобильный телефон.,
Вернувшись домой, они первым делом позвонили сестре в Одессу, благо, телефонная связь между городами работала, и сестру они застали дома. Ирина успокоила их, сказав, что в городе – карантин, ни выехать, ни въехать без особого разрешения невозможно. Правда, некоторые ушлые гости, узнав о предстоящем введении карантина, вовремя успели сбежать на своём личном транспорте, когда дороги из города ещё не успели перекрыть надёжным образом. Марина с бабушкой живут нормально, как и все одесситы много времени в день тратят на личную гигиену, в переулке никто холерой не заболел, в магазинах все ручки дверей замотаны марлей, пропитанной хлоркой, на порогах всех магазинов и учреждений положили коврики, пропитанные той же хлоркой. Купив буханку хлеба, одесситы обжигают её на огне, воду пьют только кипячёную. Привоз практически не работает, торговцев рыбой гоняет милиция, все городские пляжи закрыты. Отдельные смельчаки купались лишь поздно вечером, да и то, когда поблизости не было санитарно-пограничного дозора.
Прибывший на курортное лечение народ отсиживал карантин в санаториях, часть людей разместили на пассажирских судах Черноморского пароходства, которые болтались на рейде. Как потом оказалось, около двух недель на таком пароходе загорал в море их сокурсник Толя Шуртко. Дело обошлось бы и одной неделей, но неожиданно выяснилось, что одна почтенная старушка не удержалась и с поносными последствиями съела огурчик, который она захватила с собой ещё при посадке на теплоход.
Оказалось, что одесситы во время холеры жили в своё удовольствие: новых курортников в городе не было, в трамвае никакой давки, сроду в городе не было так чисто, мусор ежедневно вывозили с таким рвением, словно собирались отыскивать в нём редкоземельные элементы. Кто-то вздыхал и мечтал: вот каждый бы год летом так было, а то от приезжих совсем житья не стало, и на Привозе – немыслимая дороговизна. Впрочем, всё это гораздо интереснее и забавнее описано в рассказе Михаила Жванецкого, который с особым смаком и придыханием читал по радио Роман Карцев.
Карантин сняли где-то в сентябре, и Серёжка Рязанов всё переживал, что его дочка Ира в первый класс пошла в Одессе. Правда, радовало хотя бы то, что мать Серёжки, Татьяна Владимировна добилась, чтобы её внучку приняли в 57-ю школу, которую закончил сын.
Когда карантин был снят, Егор съездил в Одессу за дочкой. За лето она подросла, на следующий год уже пора было шагать в первый класс. Дочка рассказывала всякие забавные истории из карантинной жизни, немного переживая, что в этом году не удалось вдоволь  покупаться в море. Скучать ей не пришлось, её подруга Ира Рязанова собирала в своём дворе компанию сверстников, которых она, унаследовав командирские черты характера своей бабушки, строила по своим задумкам и устраивала различные представления.
Закончился юбилейный год уж совсем неудачно. Везде только и были слышны разговоры о политическом кризисе в Польше: там произошли столкновения демонстрантов с войсками, и „вражеские радиоголоса” утверждали, что в стычках погибло не менее 1000  человек.
В январе следующего года лаборатория Егора закончила настройку экспериментального образца аппаратуры КИТ и активно готовилась к приезду министерской комиссии. Комиссия поработала три дня, общее направление работ одобрила, но выразила уверенность, что отрасли сейчас позарез требуется несколько иное. Представитель главка министерства обрисовал проблем более подробно:
- Нет, конечно, 30 каналов по двум двухпроводным парам городской телефонной сети, а потом и в цифровом тракте 8 кбит/с систем ИКМ  между телеграфом и городской1 АТС, это неплохо. Но очень часто нам надо „расшивать” узкое место - от телеграфа до отделения связи, куда, в лучшем случае, есть две пары: одна для телефона начальника, а другая – для телеграфной связи. А в системе прямых соединений одним телеграфным аппаратом уже не обойдёшься. Вот и требуется сегодня в городском отделении иметь от двух до семи-восьми телеграфных аппаратов, в зависимости от нагрузки, конечно, а кабельная пара, как ни крути – одна и на очень долгое время. Вот и хотелось бы эту проблему решить.
Мирославский пообещал над этой ситуацией подумать, и лаборатория №32 погрузилась в решение проблемы. Сначала провели исследования и установили, что целесообразно иметь две модификации аппаратуры: на 3 и 6 каналов. Потом решили для разделения направлений передачи и приёма использовать временной метод передачи, но оказалось, что у него имеются три крупных недостатка:
• групповая скорость передачи должна была быть не менее 8 кбит/с, что ограничивало длину линии;
• комплект аппаратуры состоял из ведущего полукомплекта, устанавливаемого на телеграфе, и ведомого, устанавливаемого в отделении связи. Проверять ведомый комплект в режиме „на себя” простыми методами не удавалось;
• перед запуском аппаратуры в работу необходимо было осциллографом измерить задержку распространения сигнала в прямом и обратном направлениях и соответствующим образом отрегулировать ведущий полукомплект.
- Ну, нам для полного счастья только ещё осциллографа на телеграфе нехватало! – с иронией сказал Мирославский Валерию Гребенщикову, когда тот закончил своё выступление, в котором довольно убедительно доказывал, что перечисленные недостатки не являются критическими и их можно преодолеть  простыми методами. – Да у нас телеграфы, имеющие осциллограф, можно по пальцам пересчитать! Нет, я вижу, что данный метод нам не подходит.
Даже экспериментальные макеты с временным методом подготовили, но Мирославский был непреклонен. А позднее в западногерманском журнале Егор с Валерием наткнулись на интересную статью, где описывалась аппаратура, решающая подобную задачу другим методом. Это была своеобразная реализация моста Уитстона, хорошо известного в электротехнике. Передатчик и приёмник включались в диагонали уравновешенного моста, и таким образом не влияли друг на друга. Двумя плечами моста служили два калиброванных резистора (сопротивления) одинаковой величины, к третьему плечу подключалась физическая цепь ГТС, а к четвёртому – уравновешивающий её балансный контур, составленный из конденсаторов и резисторов. Основная трудность заключалась в том, чтобы как можно точно подобрать параметры балансного контура, имитирующего подключённую линию ГТС. Для этого резисторы в балансном контуре были переменными, а имеющиеся в наборе конденсаторы могли включаться в любой необходимой комбинации.
При использовании такого метода 3-канальная модификация аппаратуры имела групповую скорость передачи 2,4 кбит/с, а 6-канальная – 4,8 кбит/с, что существенно увеличивало дальность связи и явилось решающим фактором для разработки. Аппаратура получила название ДАТА, что было аббревиатурой словосочетания „Дуплексная абонентская телеграфная аппаратура”. Замечательной особенностью телеграфных каналов систем с временным разделением (ВРК) было то, что величину телеграфных искажений можно было гарантированно рассчитать заранее, выбрав соответствующую скорость последовательности, на которой „переносился” телеграфный сигнал. Так, при последовательности 600 бит/с и двухэлементной кодовой комбинации СИП, величина искажений телеграфных сигналов 50 Бод из-за дискретизации составляла 2,08%  и никаких тут характеристических искажений или искажений типа преобладания и быть не могло.
Правда, оказалось, что измерители искажений ИК-3-У на такие сигналы реагирует „нервно” и дают неверные показания. По этому поводу Егор даже схлестнулся в жарком споре с заместитетелем  Лиины Гардовой – Юрой Братнером. Тот безапелляционно заявил, что Егор в корне неправ, а их прибор в этом отношении – идеален. Пришлось Валерию сооружать макет измерителя, который, как единодушно согласились спорщики, мог выступить в качестве третейского судьи.
Это был старый осциллограф с большим экраном, на пластины которого, с выхода фазовращателей, подавалась тактовая частота, на которой запускался генератор испытательного сигнала. Вся окружность приставленного к экрану диска из оргстекла была разбита на 100 делений, в которые и укладывалась длительность неискажённой (эталонной) посылки телеграфного сигнала. Фронт телеграфного сигнала с выхода аппаратуры ТВР подавался на клемму модулятора осциллографа и вспыхивал на экране ярко светящейся точкой. Перед началом испытаний Егор сказал, что сейчас мы все убедимся, что величина синхронных искажений не превышает 2,5%.
К большому неудовольствию, а потом и удивлению Юры Братнера, так оно и оказалось: их прибор ИК-3-У давал величину искажений в два раза больше, причём вёл себя как-то странно: сначала показывал около двух процентов, а потом в какой-то момент броском увеличивал показания в два раза.. Надо отдать должное Юре – он был человеком принципиальным, грамотным и сразу же признал свою  ошибку. Он подозревал, что фазовая автоподстройка частоты измерительного прибора не реагирует должным образом на медленное расхождение тактовых частот сигнала на передаче и приёме. В дальнейшем прибор был доработан и никаких неожиданностей при измерении искажений в каналах аппаратуры ТВР больше не возникало.
Посмотреть на экспериментальные образцы, изготовленные в опытных мастерских института, собралась авторитетная комиссия, куда входил представитель министерского главка, инженеры московского и киевского телеграфов, киевской ГТС, ленинградского отделения НИИ, главный инженер минского завода „Промсвязь” и представитель одесского филиала центрального конструкторского бюро отрасли. Институт уже давно сотрудничал с одесским филиалом, который разрабатывал конструкторскую документацию аппаратуры ТВУ-12, Разработка двигалась не очень гладко, часто возникали конфликты, каждая из „контор” в вопросе авторства тянула одеяло на себя, особенно, если аппаратуру где-то хвалили, и спихивала всё на со-разработчика, если где-то внедрение аппаратуры проходило не очень то уж и гладко.
Одесский филиал размещался на улице Розы Люксембург в красивом старинном здании. Остряки утверждали, что до революции здесь размещался публичный дом „Медведь”, и намекали, что некоторые традиции бывшего заведения не способствуют высокой производственной дисциплине. Черпаков и Шурман, много часов просидевшие в одесском бюро при отработке аппаратуры ТВУ-12, часто конфликтовали с одесскими разработчиками, считая, что те ещё не доросли до современной схемотехники. Мол, для них идеалом разработки являлся эстрометр. Так назывался прибор, который по изменению проводимости во влагалище коровы, определял её готовность к плодотворному восприятию драгоценной семенной жидкости зарубежных быков-производителей. Надо ли говорить, что эта семенная жидкость покупалась страной на драгоценную валюту, и требовалось, чтобы всё было сделано для максимальной отдачи.
Лёня Черпаков с удовольствием и большой долей фантазии читал новым слушателям избранные места из инструкции по эксплуатации эстрометра:
- Подойти к корове сзади, левой рукой поднять её хвост вверх, правой рукой ввести щуп в первое отверстие снизу, нажать красную кнопку, считать показание стрелочного прибора. Если стрелка находится в красном секторе, то животное считается готовым для искусственного осеменения…..
Чтение инструкции Лёня завершал анекдотом на обсуждаемую тему:
- В один колхоз приехал ветеринар, который произведя необходимые замеры с помощью эстрометра, о котором только что шла речь, провёл процедуры по осеменению импортным материалом. Он уже собрался уезжать, когда все коровы, повернувшись к нему, дружно промычали: „А поцеловать!?”
Как электронный прибор, эстрометр был хрустальной мечтой любого конструкторского бюро: и просто, и компактно, и большая серийность, и хорошая премия. Да и в случае массовой мобилизации городских трудящихся на помощь сельским труженикам в уборке очередного обильного урожая, всегда в райкоме партии можно было убедительно доказать настырному инструктору, что конструкторское бюро с помощью такого прибора уже давно внесло свой весомый вклад в общий подъём сельского хозяйства в стране на недосягаемую высоту. Поэтому от бюро в колхоз могут поехать только пять человек при райкомовской разнарядке на пятнадцать. Но эстрометр был не единственным любимцем. Его, по простоте и эффективности при массовом внедрении, намного превосходил столик для подогрева драгоценной спермы. Понятно, что разработка прочей другой аппаратуры, в которой было более трёх транзисторов, уже просто раздражала….
Егору такая ситуация надоела, и он сгоряча решил, что сил институтского конструкторского отдела хватит для того, чтобы выполнить весь тот объём работ, который обычно делали конструкторские бюро, подобные одесскому. Поэтому, когда на заключительном этапе при обсуждении акта комиссии он предложил, чтобы там было записано о целесообразности проведения дальнейших работ в конструкторском отделе института. представитель одесского бюро Семён Трестер, моментально поинтересовался, чем вызвано такое предложение Егора.
 И тут, как выражались любимые классики, „Егора понесло”. Он вывалил кучу претензий к одесситам, То ли Мирославский был в тот момент чем-то озабочен, то ли имел свой „зуб” на одесситов всё из-за той же ТВУ-12, но почему-то он вовремя не остановил раздухарившегося Егора, когда тот, что называется, „покатил бочку” на одесситов. Дело кончилось тем, что представитель одесского бюро акт комиссии подписывать категорически отказался и, сухо попрощавшись, уехал.
Пагубных последствий конфликта можно было бы избежать, не вмешайся в него главный инженер минского завода. Он, очевидно, тоже „натерпелся” от одесских конструкторов, поэтому поддержал (как оказалось позже – вздорную) идею Резчикова обойтись без одесситов. Он был уверен, что при прямом сотрудничестве можно будет выиграть не менее года с выпуском аппаратуры на сеть. Через полгода Егор пожалел о своём порыве, который нарушал сложившиеся и хорошо отработанные принципы разработки, постановки на производство и внедрения новой аппаратуры. И на всю жизнь запомнил одну истину: все забывают, что сделано быстро, но зато хорошо помнят, что сделано плохо.
А на следующий же день Мирославскому позвонил главный инженер одесского  филиала Григорий Борисович Шпирс и убедительно раскритиковал все претензии в адрес одесского филиала, которые на заседании комиссии казались такими убедительными. В конце своей эмоциональной речи Шпирс высказал Мирославскому своё „фэ” по поводу некультурного выступления его подчинённого. Положив трубку, Мирославский вызвал Егора и сказал ему:
- Да, вчера Вы перегнули палку, а я Вас вовремя не остановил . Нет, я знаю, грехов за ними полно, но нельзя виноватить всю организацию. Когда говорят, что конкретно подвёл или напортачил именно Иванов, Петров или Рабинович, это ещё можно понять. Но когда ругают всю организацию, это уже выглядит не очень-то хорошо! Теперь, даже если бы мы через министерство и захотели бы подключить одесситов к этой работе, у нас ничего не выйдет. Шпирс стал бы против этого, как в окопе, отрытом в полный рост. В общем, я перед Григорием Борисовичем извинился за вашу горячность, а Вы для себя сделайте соответствующие выводы!
И очень скоро Егор убедился, что разработать принципиальные схемы аппаратуры, это ещё не всё, „ещё не вечер”. Дальше, при отсутствии организации, подобной одесскому филиалу, на плечи разработчика сваливается куча дополнительных хлопот, не свойственных отраслевому НИИ. В этом убедиться пришлось уже при сдаче принципиальных схем в свой родной конструкторский отдел. Там сразу же указали, что на два использованных элемента – миниатюрный переменный резистор и разъём с гиперболоидными контактами – потребуется согласование, поскольку они находятся в ограничительном перечне для аппаратуры ширпотреба. Как это ни печально было осознавать, но аппаратура, которую они собирались  выпускать, не относилась к ответственной категории, где безраздельно царствовали радио- и оборонная промышленность.
Впрочем, обоснование на применение миниатюрного переменного резистора составили так толково и убедительно, что разрешение получили. Оставалось добиться разрешения на применение гиперболоидных разъёмов, которые выпускались на Полтавском электромеханическом заводе (ПЭМЗ) и в Тбилиси. Как ни заманчиво было побывать в столице Грузии, Егор решил слетать в Полтаву: там в управлении связи работали сокурсники по институту - супружеская пара Перечко. Закончили они факультет № 1, приехали по направлению в Киев, но удержаться там без жилья не смогли, и их перенаправили в Полтаву. Егор созвонился с Игорем Перечко, и тот организовал ему как направление в гостиницу, так и встречу с главным инженером ПЭМЗ.
Из Жулян до Полтавы самолёт АН-24 долетел за час. Привычной бетонной посадочной полосы здесь не было, создавалось ощущение, что приземлились прямо на большом, хорошо ухоженном футбольном поле. Устроившись в гостиницу, Егор разыскал управление связи, встретился с Игорем Перечко, с которым посидел в ближайшем кафе, обмениваясь  новостями и уплетая знаменитые полтавские галушки, Перечко нисколько не жалел, что они с женой уехали из Киева: здесь, в Полтаве они устроились основательно, была и бесплатная квартира (там как раз вовсю бушевал ремонт центрального отопления), и дача, и дети уже ходили в школу, которая была рядом с домом.
Встреча с главным инженером ПЭМЗ закончилась безрезультатно: разъёмы, о надёжности которых уже  ходили легенды, строго нормировались из-за явно недостаточного количества гиперболоидных контактов, изготовляемых по французской лицензии. Хотя для производства аппаратуры ДАТА требовалось всего-то лишь 1500 разъёмов в год, даже такое смехотворно мизерное количество нельзя было наскрести, никаких лишних запасов на заводе не оставалось.
В утешение теперь оставалось лишь осмотреть поле российской славы, на котором царь Пётр разгромил  войско короля Карла XII, и где брала своё начало пословица „Попух, как швед под Полтавой”.
А в Киеве, проведя консультации с конструкторами, после больших колебаний, остановились на малогабаритном разъёме РПН, что означало „разъём плоский ножевой”, который оказался не таким уж и плохим.
105
Пока Егор обозревал легендарное поле Полтавского сражения, с которого в панике бежали разгромленные шведский король-забияка с предателем Мазепой, и постепенно приходил к мысли, что командировка сюда оказалась не такой уж и „безваттной”,  Диана в Одессе развила бурную деятельность по организации летнего отпуска.
В принципе, можно было бы отдыхать и в Киеве. Благодаря энтузиазму и настойчивости Стругача институт построил себе базу отдыха; располагалась она на 30-м километре Обуховского шоссе и называлась „Лесной”. В лесу на выделенной площади были построены двухэтажный кирпичный дом на 10 комнат и два десятка разбросанных по территории домиков, каждый на две семьи. Была сооружена и необходимая в этих случаях инфраструктура: столовая, гараж, туалеты, спортивная и детская площадки, небольшой кинозал. Лагерем руководил комендант  Подгрунчик, отставной офицер, который душою болел за каждый камешек на базе и содержал её в образцовом порядке.
В двухстах метрах от  базы, за зелёным лугом, протекала забавная речушка Козинка, медленно пробивающаяся к Днепру. На берегу соорудили лодочную станцию, приобрели  десяток лодок, и теперь можно было отправиться или на рыбалку, или на другой берег Козинки за полевыми цветами. Кто рыбалкой не увлекался, шёл через шоссе на другую сторону в лес собирать грибы и ягоды. По воскресеньям институтский автобус вёз отдыхающих в Обухов на колхозный базар.
База работала 3 смены по 20 дней, для сотрудников среднего звена института база служила отличным и недорогим местом отдыха, отдыхали тут целыми семьями. Желающих попасть в „Лесной” всегда было больше, чем мест, и 10-процентные профсоюзные путёвки распределялись на заседании профкома. Часто обсуждение кандидатур будущих счастливчиков было бурным: каждое подразделение старалось добиться как можно больше мест для своих сотрудников. Спустя некоторое время центральный московский институт построил базу отдыха на Клязьминском водохранилище, и теперь небольшое количество путёвок резервировалось для обмена с москвичами: вы – к нам, а мы – к вам, и все были довольны.
На базе „Лесной” Резчиковы никогда не отдыхали, были несколько раз только в выходные дни по приглашению своих друзей. Егор, правда, поработал здесь на двух субботниках.  Для Егора и Дианы отпуск реально начинался в тот момент, когда они садились в поезд или по трапу подымались в салон самолёта. Всегда хотелось поменять климатическую зону, и завезя дочь в Одессу к бабушке, они, чаще  всего, отправлялись в южные края.
Так, пару лет назад, в один из июньских дней им из Одессы позвонила сестра Егора Ира и сказала, что ей в её медицинском училище выделили путёвку на турбазу в Леселидзе. Борис в это время на своём судне „Капитан Лухманов”, где он был первым помощником капитана, плыл в Эквадор.
- Это Абхазия, недалеко от Адлера, за речкой Псоу. Если хотите, я там договорюсь с какой-нибудь хозяйкой и сниму вам комнату. Приезжайте, будет не так скучно!
Немного покрутившись с покупкой билетов на самолёт, Диана с Егором через неделю уже были в Леселидзе, где Ира привела их к двухэтажному просторному дому, очевидно, недавно построенному. Дружелюбная хозяйка-армянка показала им комнату на первом этаже, окна её выходили в сад. Рядом была вторая комната, загроможденная ещё не распакованной импортной мебелью. Сами хозяева жили на втором этаже. Место было прекрасным: до моря – рукой подать, всего-то метров сто, а на пляже работал ресторан с национальной кухней, где Резчиковы перепробовали все блюда. На подходе к морю располагалась спортивная база, где тренировалась сборная страны по футболу. Вечером возле неё местные парни часто пели песню про Тбилиси, демонстрируя хорошо слаженную полифонию.
Вдоволь накупавшись, они втроём побывали и в Гагре, и в устьях рек Мзымта и Псоу, по которой проходила граница с Россией. В один ненастный день Ирина уговорила их  поехать в Сухуми, но таких сообразительных отдыхающих на побережье оказалось много, электричка была забита до крыши. Хотя все окна были открыты, духота была такая, что несколько человек, простоявших на ногах полтора часа, упали в обморок, и их быстро подтащили к открытому окну. В Сухуми туристы посетили обезьяний питомник, но ни Егору, ни Диане он не понравился: все деревья на территории питомника выглядели обглоданными, обезьяны скакали по ним, как сумасшедшие, при виде посетителей бросались на заградительные сетки, вопили  противными голосами. Жителей близлежащих домов можно было только пожалеть от такого соседства. Обратная дорога домой была уже немного легче, удалось даже разжиться сидячими местами, да и пассажиров, казалось, поуменьшилось. Потом два дня от этой поездки приходили в себя, пластами лёжа  на пляже. Домой ехали, прихватив с собой несколько бутылок вина „Псоу”.
Много лет спустя, слушая сводку военных действий из Абхазии, Егор не мог поверить, что этот волшебный край, зажиточный и трудолюбивый, в пламени братоубийственной борьбы „за ещё более прекрасное будущее” превратился в руины ……
В другой раз, оказавшись в тех же краях, увидели легендарную Пицунду и позавидовали тем, кто имеет возможность достать туда путёвку. А добирались к новеньким многоэтажным пансионатам по жаре, ежеминутно прикладываясь к бутылкам „Напареули”, которые купили вместо питьевой воды. На этот раз побывали на „Красной Поляне”, съездили на озеро Рица, побывали в самшитовой роще, прошли туристским маршрутом по горным тропкам, где, казалось, ещё не ступала нога человек. Но через минуту тропа выводила группу на широкую поляну, где местные горянки продавали прохладное ежевичное вино, и отказаться от него не было никакой возможности.
Были и поездки в Пятигорск, где жили на турбазе на краю города, куда резво бегал красный трамвай. Обошли гору Машук, постояли на месте дуэли Лермонтова с Мартыновым, посетили музей поэта, съездили в Нальчик, где прокатились на канатной дороге. Потом состоялась экскурсия на гору Чегет, и руководитель группы предупредил, чтобы туристы обязательно захватили с собой тёплые вещи: погода в горах обманчивая, ещё минуту назад яростно жгло солнце, а уже налетел холодный ветер и опустился пронизывающий туман.
 Автобус „ПАЗ” осторожно пересёк шаткий мост через реку Баксан, оставил справа город под названием Тырныауз и, наконец, подкатил к станции  канатной дороги на гору Чегет. Тут экскурсантов окружили местные женщины, предлагающие платки, кофты и свитера, искусно связанные из козьей шерсти. Диана не удержалась и купила себе свитер меланжевой окраски, и он ей потом очень пригодился.
Наверх они с Дианой ехали на двухкресельной канатной дороге, любуясь горным ландшафтом, и из жаркого лета приползли до заснеженной вершины, на котором уютно расположилось кафе. Диана осталась в кафе, а Егор на однокресельной дороге поднялся ещё на 50 метров выше и там полюбовался красочными видами двуглавого Эльбруса. Когда двинулись в обратный путь, погода испортилась, стало холодно, временами пытался моросить дождик. Возле станции канатной дороги началось столпотворение, все пытались поскорее спуститься вниз. Когда Егору с Дианой удалось пробиться к заветному креслу, они вздохнули с облегчением. Но через пять минут канатная дорога вдруг остановилась, и они оказались между небом и землёй, беспомощно болтая ногами. В ход пошло одеяло, захваченное с собой с турбазы и купленная шерстяная кофта. Постояв немного, канатка тронулась, но через  две минуты снова остановилась. По цепи пробежала перекличка, оказалось, что на станции канатной дороги вверху началась драка, и в дело вмешалась милиция. Ничего не оставалось, как глядеть себе под ноги, лишний раз убеждаясь, что спрыгнуть с кресла на такой высоте нет никакой возможности. Очевидно, порядок наверху был, наконец, восстановлен, и оставшуюся часть пути Егор с Дианой доехали без остановок. Тут, внизу, оказывается, прошёл сильный дождь, и когда автобус пересекал реку Баксан, мост уже был  залит водой, но ехать по нему ещё было можно. Водитель открыл обе двери и вёл машину с повышенной осторожностью.
Покрутившись в отпуске на юге, Егор с Дианой решили открыть для себя и другие маршруты. Приехав в один год в Одессу, в газете „Знамя коммунизма” увидели объявление одесского турбюро, приглашающего в поездку по янтарной республике – Литве. Мать опять недовольно пробормотала, что они – странные люди, бегут летом из такого прекрасного города, как Одесса. Но Егор с Дианой решили такого шанса не упускать, поездка была на десять дней, да ещё самолётом, без ненужной потери времени.
Они прилетели в Вильнюс, и в тот же день их экскурсионный автобус по прекрасной автостраде отправился в Каунас. Егору кто-то из москвичей, работающих на опытной зоне цифровой сети в Литве, говорил, что министр, отвечающий в республике за шоссейные дороги, накопил денег, которые все бросил на строительство дороги между старой столицей Литвы – Каунасом (до 1939 года) и новой, общепризнанной столицей – Вильнюсом. 
Так они ознакомились с Каунасом, посмотрели место, где в 1812 году в районе Ковно (так назывался Каунас в Российской империи) переправлялись наполеоновские войска, вторгшиеся в Россию. Резчиковы  за символическую плату в 1 копейку покатались здесь на фуникулёре. Побывали они в Шауляе, прогулялись в замке Тракай, в одном лесном кафе весь вечер крутились в хороводе, дружно, всей группой, выкрикивая слово „Роталис!”, пожили в Паланге среди уютных домишек, на улицах любовались сувенирами „Эгле – королева ужей” и забавного портняжки „Палангас Юзек”. На память о Прибалтике сфотографировались в Паланге на фоне красивого особняка  в стиле барокко, фотограф сунул им в руки белую болонку, надев на неё чёрные очки. Побывав на местном пляже, киевляне убедились, что летом купаться лучше всё-таки в Одессе.
Проезжая по республике Диана заметила, что на окнах домов висят странные занавеси в виде коричневых или серых рыбацких сетей, причём в центре они полукругом уходили вверх, образуя необычный полусвод. Эти занавеси немедленно были куплены при первой же возможности, потом в качестве памяти о поездке были куплены янтарные украшения, одно из них представляло огромный кусок янтаря, подвешенный на зачернённой медной цепочке. Егор тоже не удержался и купил венгерский надувной красно-синий матрац, который на пляже в Одессе был очень популярен, особенно с учётом того, что купить его можно было только  на знаменитом одесском „Толчке”, конечно, за сумасшедшую цену.
Но всё это было уже в недавнем прошлом. И вот теперь опять надо было решать, куда податься в отпуск.
Занятия в политехникуме закончились неделю назад, сумасшедшие отпускные в сумме 950 рублей были уже получены. На неделю, правда, пришлось задержаться в Киеве по очень важному событию: её сестра, которая была старше Дианы на четыре года, наконец-то родила первенца. Вместе с Александром и Мариной они пару раз ездили в Охмадет на короткие встречи -  посмотреть на окно второго этажа, где Ася показывала им новорожденного. Мальчика в честь деда назвали Яковом, но отец и мать называли его Яником. Александр срочно заканчивал оформление документов на трёхкомнатную кооперативную квартиру в новом доме на улице Коротченко, куда они должны были переселиться через три месяца. В  очередь на улучшение они пробились, когда Ася была на шестом месяце беременности.
Свояк был отличным стоматологом и неплохо зарабатывал, ставя зубные протезы из „рыжья”, т.е. из золота. Хотя он любил жаловаться, что его ставка в поликлинике  составляет всего 120 рублей, жил он, конечно, не на эти деньги. Из Москвы Александр привёз купленный по блату цветной телевизор „Рубин”, который в Киеве нельзя было достать ни за какие деньги. Для Егора его цена в 950 рублей звучала фантастической.
- Ты знаешь, - сказал свояк Егору по телефону, посмотрев два дня передачи из Москвы, - цветное телевидение – это, как говорится,  „совсем другой компот”, после цветных передач смотреть чёрно-белые программы уже просто и невозможно, Это я тебе говорю без всяких понтов! Найдите с Дианой время и приезжайте к нам посмотреть – ахнете! И ты, наверно, наш новый холодильник „ЗИЛ” ещё не видел? Ляля! Морозит, как зверь!
После такой наглядной агитации Егор тоже решил обзавестись цветным телевизором, но где же его найти, чтобы и хороший был, и не очень дорогой. Решение подсказал Юра Григорьев, работавший в лаборатории у Егора. Он посоветовал взять телевизор напрокат в ателье на Кудрявском спуске, где у него были надёжные знакомства. Так в  квартире Резчиковых появился львовский цветной телевизор „Электрон”, за аренду которого Егор ежемесячно платил 10 рублей, причём при малейшей неисправности ремонтник из пункта проката появлялся на следующий же день после телефонного звонка. Ну а холодильник „Минск” в семье появился после того, как профком выдал  Егору – по жребию - талон в хозяйственный магазин на Сырце.
Порадовавшись за сестру, которая, при её возрасте, родила без всяких осложнений, Диана стала собираться в дорогу. Купив в целях экономии билеты на междугородный автобус, они с дочерью вечером двинули на юг. Венгерский „Икарус” преодолевал дорогу до Одессы за 7 часов, на полтора часа быстрее, чем поезд. Когда ранним утром показались окраины Одессы, прилегающие к району Староконного рынка, сидевший через проход пожилой мужчина в клетчатой кепочке разочарованно промолвил:
- И это уже – Одесса? Не-э, Белая Церква культурнЕе!
По его тону можно было понять, что он ожидал увидеть, ну, если не знаменитый оперный театр, то по меньшей мере, Воронцовский маяк. А последнее слово так понравилось Диане своим ударением, что и она, и Егор впоследствии им часто пользовались, когда в ироническом тоне нужно было оценить культурную степень  события. 
Да, южный берег моря они повидали, но никогда ещё не удавалось прокатиться по Чёрному морю на белоснежном теплоходе. Еще до того момента, когда Егору, наконец, удастся вырваться в отпуск и прикатить в Одессу с двумя увесистыми тушками индюков, купленных в магазине „Птахи та яйця” (рядом с институтом) по цене 3 рубля 40 копеек за кило, Резчиковы по телефону решили съездить на теплоходе до Батуми. Там они собирались пожить недельку „дикарями” и вернуться в Одессу тем же путём. Антонина Михайловна такого не понимала: ведь  от добра - добра не ищут, вон, сколько людей каждый год рвётся на море в Одессу, прямо хоть второй раз карантин по холере объявляй! Да и многие одесситы вспоминали прошлогодние события как совсем неплохое время. Дочь в Одессе сразу же попадала в круг своих прежних друзей: в одном только пятом номере были и Рязанова Ира, тоже приехавшая на каникулы, и сын Ленцы – Илюша, и Алина,  дочка Игоря Локтева. Да из переулка всегда кто-нибудь из сверстников набегал. Так что до Батуми можно было смело ехать вдвоём.
Диана отправилась на Приморский бульвар, где возле памятника Дюку размещались  кассы, продававшие билеты на теплоходы. Оказалось, что билетов до Батуми и близко не было. Зато продавали билеты на недельный круиз Одесса-Батуми-Одесса с заходом в Ялту, Сочи, Сухуми и Новороссийск. Билет в двухместную каюту для одного пассажира стоил 123 рубля, и Диана не знала, одобрит ли Егор такой вариант морского путешествия.
Когда Диана принялась рассматривать схему движения судов, кто-то тронул её за рукав. Оглянувшись, она увидела своего сокурсника по институту Натана Марлиса, известного тем, что он прекрасно играл и на саксофоне, и на трубе, и на кларнете, и, конечно, на пианино. На фото в выпускном альбоме он красовался в галстуке-бабочке и выглядел, как метрдотель вполне приличного заведения. Ещё во время учёбы Натан играл в различных оркестрах где-то в городе, был обязательным участником художественной самодеятельности института, и в его разговоре с музыкантами часто звучали такие слова как „лабух”, „жмурик”, „шурики”, „бзенькать”, „бочка”, „кухня”, „фанера” и другие, Окончив институт, он получил направление куда-то в Донбасс, но очень скоро объявился в Одессе и по своей институтской специальности уже не работал: то играл в оркестрах на теплоходах, то „лабал” в приличных ресторанах. Все его сокурсники не уставали удивляться: и зачем ему нужно было пять лет так себя мучить в институте?
Натан, услышав, что Диана не знает, как ей поступить в сложившейся ситуации, с энтузиазмом принялся её стыдить:
- Диана, постыдись! У тебя муж – кандидат наук, получает, наверно, кучу денег, во всяком случае, не 120 же рублей! Да и ты сама работаешь. Даже мы с женой решили поехать… А ты сомневаешься, брать ли такую путёвку? Да и не думай, а скорее покупай, их уже завтра и близко не будет! Волшебный же маршрут, я его хорошо знаю!
Натан убеждал её с таким жаром, что Диана, наконец, решила – едем в круиз и будь, что будет! Жалко, что в Батуми пожить не удастся, но кто его знает, как там с жильём, а вдруг ничего путного не подвернётся. Она направилась к ближайшей кассе и выкупила две путёвки, оказалось, что поплывут они по Чёрному морю на теплоходе „Шота Руставели”. .Егор, приехавший в Одессу через неделю, её решение одобрил, и они стали собираться в путешествие.
- А ты знаешь новость, папа? – спросила его дочь. - У нас ведь канатную дорогу в Отраду на пляж запустили! Мы с мамой уже там три раза катались. А билет стоит всего пять копеек, дети до 3-х лет - бесплатно !
 - Да ну? Неужели уже закончили её монтировать? – удивился Егор. – Надо обязательно на неё посмотреть!
Канатная дорога размещалась совсем рядом, под боком: нужно было только, выйдя из двора в переулок, повернуть чуть вправо, пройти через широко распахнутые ворота во двор дома № 6 к  калитке, ведущей к проходу на море. И вот тут, по адресу - Пролетарский бульвар, 17-А - располагалась верхняя станция канатной дороги. Возле плаката, висевшего над окошком кассы, толкались отдыхающие, устремившиеся на пляж, и знойная дамочка одесского телосложения громко читала своему мужу тактико-технические данные канатки:
- Ты подумай, Сёма! Длина аж 425 м, перепад высот – почти 37 м, длина наибольшего пролёта – 95,5 м, количество кабин – 62, скорость движения - 1,4 метра в секунду, Но ты мне скажи, а что такое коэффициент запаса прочности? Вот внизу написано – пять! А это много или мало? И как это  понимать? Что, я только 5 раз могу тут проехаться туда-сюда?
- Дора! Не смеши меня и отдыхающих! – нервно подёргивал плечами седой мужчина в белой панамке, напяленной на голову, - Тебе я не смогу популярно объяснить за этот коэффициент! Но если у тягово-несущего железного каната толщина аж 25 миллиметров, то я так понимаю, что этот трос выдержит лучше, чем та вировка, на которой ты во дворе вешаешь постиранное бельё!
Открытые разноцветные кабины находились в непрерывном движении, по петле, с визгом и грохотом, заворачивая на станции в обратном направлении. Чтобы сесть в них на ходу, требовалась определённая тактика, об этом неустанно вещал громкоговоритель, напоминая, где нужно стоять на платформе, какой рукой браться за стойку кабины и с какой ноги оттуда следует выходить, или производить посадку, не забывая закрыть за собой дверцу. Кабина, забрав двух или трёх пассажиров, взмывала вверх, проползала в зелёном коридоре окружающих деревьев и вырывалась на простор, от вида которого перехватывало дух. Иногда канатку останавливали: это высаживали или подсаживали в кабину пожилых или не худеньких пассажиров. Репродуктор громко извещал о том, что движение возобновляется. Дети от этих поездок были в телячьем восторге.
Прокатившись на канатной дороге несколько раз, Егор с Дианой засобиралась на теплоход. Провожать их в дорогу отправились Антонина Михайловна с Мариной. Найти свой теплоход им не составило труда, от других белоснежных пассажирских судов его отличал чёрный корпус, с которым резко контрастировала белая палубная надстройка. Когда Егор с Дианой вошли в свою каюту на палубе „J”, то ахнули от восторга:  две койки, одна над другой да ещё диван для отдыха, небольшой шкаф для одежды, туалет, совмещённый с душем, столик у иллюминатора, умывальник, где напор воды регулировался педалью на полу. В отдельном отсеке покоились два спасательных жилета. Дочь сразу же стала просить, чтобы родители взяли и её с собой, она согласна спать на диване, а одеяло можно попросить. Но бабушка сразу же дала ей аргументированный отпор:
- Во-первых, куда ты поедешь на целую неделю в одном лёгком летнем платьице? Кто же знал, что тут можно ехать втроём? Во-вторых, тут только два спасательных жилета, а на море всякое случается! Да не переживай ты, ещё успеешь покататься по морю, когда подрастёшь!
Огорчению дочери не было предела, и бабушка заторопилась с ней домой. Помахав им на прощанье с прогулочной палубы, Егор с Дианой принялись обживаться на новом месте: поднявшись на лифте на главную палубу. В бюро обслуживания они узнали, в каком ресторане будут питаться, и где он расположен, посетовали, что смена у них будет вторая, выяснили, когда начнёт работать бассейн и где находится кинозал. Тем временем, закончив погрузку, теплоход после команды „Отдать концы!” стал медленно отваливать от причальной стенки, трудяга-буксир разворачивал его в нужном направлении, громкоговорители доносили на все палубы приказы с капитанского мостика, раздавался топот ног матросов вахтенной команды. Корабль, медленно продвигавшийся к Воронцовскому маяку, осторожно обогнул его и направился вперёд мимо судоремонтного завода, мимо пляжа Ланжерон, держа курс в открытое море. Столпившиеся по правому борту туристы любовались красочной панорамой города, а из громкоговорителей на них уже неслась информация о корабле и маршруте, который им предстояло пройти.
Оказалось, что теплоход „Шота Руставели”, спущенный на воду в 1968 году, был четвёртым в „писательской” серии судов, построенных на верфи Mathias Thesen Werf в городе Висмаре (ГДР). Первым на этой верфи  в 1964 году был построен „Иван Франко”, затем в 1965 году появился „Александр Пушкин”, за ним в 1966 году последовал „Тарас Шевченко”, а завершил серию „Михаил Лермонтов” в 1972 году. Суда этой серии имели длину 177 м, ширину 23 м, высоту 13,5 м, осадку 8,2 м, 9  палуб, скорость до 20 узлов (около 38 км/час), экипаж свыше 250 человек и могли принять на борт 750 пассажиров. „Александр Пушкин” и „Михаил Лермонтов” были приписаны к Балтийскому морскому пароходству, а остальные „писатели” вошли в состав Черноморского морского пароходства (ЧМП), имея портом приписки Одессу.
Почти всё время эта пятёрка новых теплоходов моталась по далёким морям и океанам, огибала тропические острова, развозя в круизах иностранных туристов за твёрдую валюту, так необходимую стране. Иногда, в порядке отдыха от угарной заграничной жизни, суда, приписанные к Одессе, выполняли круизные рейсы по маршруту Одесса-Батуми-Одесса для советских граждан, и популярность  таких круизов росла с каждым годом.
Теплоход забирался всё дальше и дальше в открытое море, плавательный бассейн постепенно заполнялся морской водой, поднялась вверх шторка бара, обретавшегося при бассейне, и вот уже выскочили из кают первые любители водных процедур. Поныряв в бассейне, купальщики, выжимая купальники, взгромождались на высокие табуреты перед стойкой бара и заказывали напитки. Выглядело это немного диковато, но когда Егор поделился своими мыслями с барменом, тот равнодушно заметил:
- Когда мы возим иностранных туристов, то те вообще не стесняются! Ближе к ночи леди и джентльмены сбрасывают с себя купальники и голышом сигают в бассейн. А нарезвившись, в первозданном виде рассаживаются в баре, и только успевай им с вежливой улыбкой коктейли подавать!  Ну, мы уже привыкли не обращать на это никакого внимания! Лишь бы не забывали валюту выкладывать!
- А откуда же они её выкладывают? – спросил Егор, еле удержавшись, чтобы не продолжить вопрос – уж не из задницы ли?
- А у них с собой ридикюльчики такие маленькие, всегда лежат с купальниками, так что проблем не возникает, если только не слишком „косые”, - сказал бармен, наливая очередному Ихтиандру чашечку свежего чёрного кофе.
Егор с Дианой осмотрели теплоход, полюбовались бюстом Шота Руставели, салонами, украшенными в грузинском стиле, чеканками, коврами, гобеленами и панно, изображающими сцены из поэмы „Витязь в тигровой шкуре”, В одном из салонов они встретили Натана, который проводил экскурсию по теплоходу для своей молодой жены. Оказалось, что у них это свадебное путешествие. С первой женой Натан разошёлся года три назад, вторая жена была моложе его на 12 лет, До ужина они исходили весь теплоход и теперь знали, где и что размещается, какие тут имеются киоски с бижутерией, одеждой и прочими интересными вещицами. Ужин оказался выше всяческих похвал, сервировка столов впечатляла, обслуживание было безупречным.
А потом все потянулись в музыкальный салон, где выступали московские эстрадные артисты. Тонкая брюнетка Жанна Горощеня, игнорируя летнюю духоту, легко справилась с песней про зиму, которая „снежки солила  в берёзовой кадушке”. Затем выскочили весёлые фокусники, отматывая друг у друга из шляп разноцветные ленты чуть ли не стометровой длины, за ними чтец-декламатор почитал стихи Есенина о дружбе с животными. Концерт завершился исполнением нескольких песен „за Одессу”, и публика повалила на прогулку по палубам под звуки песни „Червона рута”. Качки почти не было, море оставалось спокойным, лишь за кормой тянулась широкая белая полоса, вспененной воды. Позже Егору сказали, что на судах такого типа имеются специальные стабилизаторы для уменьшения солидной качки до приемлемых значений.
В Ялту пришли в 8 часов утра, захватывающий процесс швартовки Егор пропустил – не жертвовать же из-за него завтраком. Диана отметила, что уже давно не ела такой вкусной манной каши, и стала приставать к официантке с вопросом – а как её тут готовят? Оказалось, что кашу варят на сгущённом молоке в специальной машине, которую установили в ГДР. Допив кофе, Егор с Дианой заторопились на экскурсию – на катерах предстояла поездка в Алупку, в Воронцовский дворец. По громкоговорителю объявили, где туристов ожидают 3 специально выделенных катера, и народ потянулся к трапу, получая от вахтенных матросов посадочные талоны.
Море было спокойным, правда, уже начинал задувать южный ветер. Сколько  времени они добирались до Алупки, Егор не заметил, во дворце и его окрестностях они пробыли около двух часов: безотказный фотоаппарат „Зоркий” щёлкал, запечатлевая Диану то с мраморной девочкой, наклонившейся к ней в оранжерее, то возле знаменитых львов на лестнице, ведущей вверх ко дворцу. Когда алупкинская программа была выполнена, туристы услышали объявление о том, что море немного разволновалось, легонечко штормит, но катера ещё ходят. Те, кто не хотят возвращаться в порт на катере, могут уехать в Ялту автобусом, которые ходят по верхней дороге, и отсюда до них подыматься всего метров сто. Егор с Дианой подумали, что искать этот автобус, ждать, когда он соизволит прийти, а потом неизвестно сколько времени в Ялте ещё добираться до порта – больно уж хлопотно. Лучше возвращаться катером – откуда приехали, туда пусть и обратно доставят.
 Когда катер отвалил от причала и, пройдя метров двадцать перпендикулярно береговой линии, развернулся на Ялту, Егор с Дианой почувствовали, что дорога обратно приятной не будет. Волны уже вскипали белыми барашками и с силой ударяли в борт катера. Постепенно их высота росла, это ощущение особенно усиливалось, когда катер кренился на правый борт, волны были уже выше головы и с шумом окатывали палубу. Толпа женщин, уютно устроившаяся на скамейках открытой верхней палубы, быстро поредела. Хватаясь за поручни, они спустились в застеклённое  помещение, и теперь оттуда при каждой волне, ударившей в борт катера, раздавался истошный громкий испуганный крик.
Егор с Дианой, мокрые по пояс, решили всё же остаться наверху: ведь если катер, не дай Бог, перевернётся, то они смогут вплавь добраться до берега, до которого всего-то было не более двухсот метров. Им компанию составили три семейные пары, одна из которых была из ГДР. При посадке на катер Егор слышал, как глава семейства  что-то разъяснял своим детям -  9-летнему мальчику и 11-летней девочке – а светловолосая фрау иногда спрашивала детей: „Sie verstehen alles? [1]
Нашивки с циркулем и молоточком на фоне веймарского триколора  на одежде и сумке, указывали на то, что эти туристы приехали из ГДР. Тесно сгрудившись всей семьёй на скамейке, за которую крепко держались, они хладнокровно встречали каждый набегающий мутно-зелёный вал. Егор с Дианой уже промокли до пояса, и радовались лишь тому, что не взяли с собой дочку.
Катеру, наконец-то, удалось благополучно добраться до Ялты, и измученные экскурсанты опрометью бросились на теплоход, чтобы поскорее скинуть с себя промокшую одежду. А за обедом все разговоры только и были о том, во сколько баллов был шторм, какой высоты были волны, и как им всё-таки повезло, что ни один из катеров не перевернулся Отстояв в Ялте целый день, вечером теплоход ушёл на Сочи, ночная культурная жизнь на судне продолжала бить ключом, на палубе всё чаще звучала модная песенка „Червона рута”.
В Сочи пассажиров на автобусах провезли по всем выдающимся курортам и местным достопримечательностям. Конечно же, не миновали знаменитую Мацесту, Диана её хорошо знала, так как пару лет назад ранней весной она приезжала сюда лечить свой полиартрит. На удивление, ей тогда самой удалось устроиться в новой гостинице „Ленинград” и купить курсовку на лечение. Не пришлось даже прибегать к помощи однокурсника Димы Беричевского, который здесь в Сочи работал главным инженером ГТС. Его возможностями пользовалось множество однокурсников, прибывших сюда полечить в Мацесте разные болячки. Рязанов вспоминал лечение с большим энтузиазмом, неясно было только чего на том лечении было принято больше: ванн или бутылок водки „Столичная”, которые они распили вместе с Беричевским. Некоторые энтузиасты, схватив такси, ринулись кто на форелевое озеро, а кто на озеро Рица. В Сухуми пассажиров теплохода повели в обезьянник, но Егор с Дианой полюбовались знакомой гостиницей, сами побродили по городу, и в хорошую погоду он им очень понравился. На пристани продавали недавно сорванные орехи фундук, но их мягкие молочные ядра были лишены знакомого вкуса.
В очередное утро, слегка хмурое, показался Батуми, горы исчезли и приближающийся берег казался плоским, как лепёшка. В первой половине дня пассажиров отправили на пешую экскурсию по городу, а на борт теплохода хлынула толпа местных жителей в больших кепках, прозванных  в народе „аэродромами”. Жизнерадостные гости мигом заполнили все бары, и веселье закипело. Группу Егора и Дианы по городу водил работник местного турбюро Михо, который быстро показал все местные достопримечательности, рассказал о славном революционном прошлом Батума и о той роли, какую сыграл Иосиф Виссарионович Джугашвили в организации демонстрации трудящихся. Закончил он свой экскурс в историю словами:
- Ведь вы должны со мной согласиться, товарищи, что Сталин был гэрой! А тепэр мы идём на наберэжную к моему другу Грише – пить замэчателную газированную воду с очэнь вкусным сиропом! Совсэм, как в Тыбилиси, у Лагидзэ.
На набережной, зная, какой может последовать вопрос, Михо объяснил, что галька  на дорожках тут насыпана для того, чтобы после дождей, которые в Батуми  идут довольно часто, вода не собиралась в обширные лужи. Егор вспомнил слова свояка Бориса, что самым дождливым местом в Колхиде всё же считается Поти, а французские моряки называли этот город не иначе как  pissoir de mer Noire . [2]  В свободное время Диана с Егором побывали на Батумском рынке, купили там две бутылки вина „Хванчкара”, которое им настоятельно рекомендовал экскурсовод Михо, и зашли в небольшую кофейню, соблазнённые вывеской „Кофэ по турэцки”. Попробовав иссиня-чёрный ароматный напиток, Диана засомневалась, не вредно ли для сердца пить такой кофе. Сидевший напротив высокий, белый как лунь, старик, не удержался от реплики:
- За сэрце не пэрэживай, жэньчина! Такой кофэ только сылы даёт. Минэ уже восэмдэсят, и я его всю жызьн пыл! И жэна пыла, и ни на какой сэрце не обыжаэмся!
Кофе действительно был и хорош, и необычен, такого Егор ещё не пил. А вот сердце минут пятнадцать колотилось, как после стометровки, но потом всё прошло, а сил явно прибавилось. Теперь и на Зелёный Мыс после обеда ехать было можно. Там располагался знаменитый Батумский ботанический сад с множеством видов редчайших тропических и субтропических растений. Везти туда собирались на катерах, и когда на причале собрались экскурсанты, Егор заметил, что пара из ГДР, переговорив с экскурсоводом, от поездки отказалась, хотя море было ровное, как стол. Видно, ялтинские путешествия на катере ещё не было забыто, а повторно испытать такое „удовольствие” не было никакого желания. Егор с Дианой, побывав в Ботаническом саду на Зелёном Мысе, нисколько не пожалели, что снова рискнули поехать на катерах. 
Следующим портом захода был Новороссийск. Пассажиров на автобусах провезли по памятным местам, где в годы войны происходили ожесточённые сражения. Конечно, на территории цементного завода туристы увидели знаменитый товарный вагон, простреленный насквозь настолько, что от него остался лишь один металлический остов. Много лет спустя Егор, прочитав письма своего старшего брата, поймёт, что именно здесь тот и сражался в подразделении морской пехоты.
Когда Диана с Егором вернулись на теплоход, Натан, встреченный ими в музыкальном салоне, сообщил, что в Новороссийске на теплоход сел Владимир Высоцкий со своей женой Мариной Влади. Это была настоящая сенсация. Конечно, Егор знал многие песни Высоцкого, да и кинокартины с участием Марины Влади видел. Сам отстоял на Пироговской в длинной очереди в кассу Дома офицеров на кинокартину „Колдунья” по повести А.И. Куприна. Он очень удивился, узнав, что заворожившая всех зрителей актриса, была на самом деле Мариной Владимировной Поляковой-Байдаровой, четвёртой дочерью оперного певца и дочери генерала, очутившихся во Франции во время первой мировой войны.  Свой сценарный псевдоним она взяла в память своего отца.
Оказалось, что Марина Влади всего на семь месяцев старше Егора. В фильме режиссёра Сергея Юткевича „Сюжет для небольшого рассказа” по произведению А.П.Чехова она сыграла роль Лики Мизиновой. Уже потом Егор узнал, что актриса познакомилась с Высоцким в 1967 году, увидев его в Театре на Таганке в роли Хлопуши в спектакле „Пугачёв”. Но то, что Высоцкий и Марина Влади были мужем и женой, знали немногие, и казалось это неправдоподобным. Позже стали ходить слухи, что министр культуры Екатерина Фурцева способствовала браку Высоцкого и Марины Влади, надеясь, что та будет активно сниматься в советских кинофильмах.
По радиотрансляции было объявлено, что в 21 час в музыкальном салоне состоится концерт Высоцкого, и Егор с Дианой лишний раз пожалели, что у них вторая смена питания. Наспех поужинав, они втиснулись в музыкальный салон, где стоячие места удалось отыскать с большим трудом. Когда на эстраде появился Владимир Высоцкий, Егор, никогда не видевший его „в живую”, был даже разочарован его плотной фигурой небольшого роста и простоватой причёской. Одет Высоцкий был в белый джемпер с красными полосами и белые брюки. Он кивнул головой, и один матрос дал ему гитару. Стул из металлических трубок, вынесенный на эстраду, Высоцкий развернул боком, поставил ногу на сиденье, подстроил гитару и начал петь. Голос его, живой, не заезженный многократной перезаписью с магнитофона на магнитофон, звучал чисто, сильно, со знакомой хрипотцой. Пел  он полтора часа, некоторые песни исполнял на „бис”.
Первой была песня „Корабли постоят - и ложатся на курс”, затем прозвучали „Парус”, „Ещё не вечер”, „Спасите наши души”, „ЯК истребитель”, „Песня о нейтральной полосе”, Немного передохнув, Высоцкий, чтобы встряхнуться, спел „Утреннюю гимнастику”, „Дом хрустальный”. По заказам из зала прозвучали песни „Я не люблю”, за ней - „Банька по белому”, „На Большом Каретном”, а в конце он спел „Охоту на волков”.
 Закончив выступление, он вместе с капитаном Назаренко и Мариной Влади быстро покинул музыкальный салон, успев по дороге дать несколько автографов.
Диана от концерта была в полном восторге, раньше песни Высоцкого она слышала не очень-то часто и самого барда всерьёз не воспринимала. „Это какой Высоцкий, который хрипит?” переспрашивала она, если при ней кто-то начинал говорить о его новой песне. А теперь „живой” звук песен да ещё в присутствии такой кинозвезды, как Марина Влади, моментально сделали его легендарной личностью. Несмотря на то, что всю эту троицу она видела буквально мельком, Диана заметила и дымчатые очки актрисы, и белое платье из, казалось бы, простого рядна, расшитое то ли украинским, то ли белорусским орнаментом, и два тонких браслета на руке, и открытые плетёные босоножки без каблуков.
А следующим утром знаменитая пара, оказывается, завтракала с ними в одном и том же ресторане, во вторую смену, но Егор с Дианой узнали об этом, лишь выходя из зала. За дверями ресторана нетерпеливо переминалась толпа фотографов всех мастей, от любителей до профессионалов, вскидывающих свои фотоаппараты, с „блицами” и без них, каждый раз, когда открывались двери, Кто-то вполголоса сказал, что „они уже заканчивают пить кофе и появятся с минуты на минуту”. Фотографы дружно насторожились, как охотничьи собаки, почуявшие дичь. Натан, которого Егор с Дианой встретили на прогулочной палубе, сказал, что с раннего утра к судовому фотографу выстроилась огромная толпа, чтобы купить фотографии, сделанные вчерашним вечером.
 Егор с Дианой, простояв в очереди сорок минут, стали счастливыми обладателями четырёх чёрно-белых фотографий размером 12х18 см, из которых самого Высоцкого изображала только одна, а на трёх других красовалась Марина Влади, сидевшая рядом  с капитаном Назаренко. На одной из фотографий актриса внимательно смотрела через свои очки на сцену, а капитан с довольным видом глядел прямо в объектив фотоаппарата. На другой фотокарточке она явно любовалась певцом, а на третьей с улыбкой аплодировала ему, слегка наклонив голову вправо. На всех этих фотографиях на переднем плане была мать капитана  Назаренко, совсем не худенькая одесситка.
Очередь к судовому фотографу стояла почти полдня, пока теплоход совершал полуторасуточный переход Новороссийск – Одесса. Уже не нужно было спешить ни на какие экскурсии, и пассажиры отдыхали на всю катушку: бултыхались в бассейне, загорали в шезлонгах, заполняли бары, музицировали в салонах, заполняли кинозал или просто гуляли, переходя  с палубы на палубу. Егор с Дианой забрались на верхотуру, неожиданно вышли на небольшую закрытую с трёх сторон площадку, на которой никого не было, сюда не порывался проникнуть даже ветер. Диана „прогуливала” своё коричнево-сине-белое пончо, которое свояк Борис, плававший первым помощником на теплоходе „Капитан Лухманов”, недавно привёз из Эквадора. Это пончо было редкостью даже для Одессы, на Дерибасовской на него оборачивались все модницы.
Они с Егором любовались морем, скользившим мимо них далеко внизу, когда за спиной раздался звук открываемой двери, и площадке показались Высоцкий с Мариной Влади.  Актриса бросила оценивающий взгляд на яркий эквадорский наряд, но пока Егор с Дианой, ошеломлённые этой неожиданной встречей, приходили в себя, звёздная пара уже исчезла с площадки. Когда в Одессе Егор с женой покидали теплоход, они заметили, как Высоцкий с Мариной Влади  весело махали руками небольшой группке, ожидающей их на пирсе. В конце августа Высоцкий дал концерт в киевском институте кибернетики, и его запись Егор услышал в институте во время обеденного перерыва, заглянув в соседний отдел.
До знаменитого фильма „Место встречи изменить нельзя”, где талант Владимира Высоцкого развернётся в полном блеске, оставалось восемь лет.
В одесском парке имени Т.Г.Шевченко есть памятник утонувшим морякам и судам Черноморского пароходства. Но давно уже пора поставить памятник самому ЧМП, имевшему во времена Советского Союза свыше 360 судов, которое угробили кравчуки и прочие нацворы после провозглашения „Индепенденции” в 1991 году. Красавец „Шота Руставели” был „прихватизирован” одной частной компанией, „косившей” под украинскую фирму, переименован в „Асседо”  (обратный порядок букв слова „Одесса”), ходил с круизами для иностранных туристов, иногда  заглядывая в Одессу и Севастополь.  В 2003 году теплоход был разрезан на металл в одном из портов Индии, прослужив всего 35 лет. Для сравнения: пароход „Адмирал Нахимов” до своей гибели 31 августа 1986 года под Новороссийском отслужил во флоте 61 год.
После развала СССР теплоход „Иван Франко” первым отправили на слом в 1997 году.
Теплоход „Тарас Шевченко” оказался долгожителем среди своих собратьев по ЧМП. В январе 2005 года судно переименовали в „Tara” и отправили в Бангладеш для разделки на металлолом.
Теплоход „Александр Пушкин” после ремонта был переименован в „Marco Polo” и стал одним из круизных судов компании Orient Line.
Теплоход „Лермонтов Михаил” затонул в 1986 году у берегов Новой Зеландии не без помощи новозеландского лоцмана Джона Джеймиссона, дважды поменявшего безопасный курс, проложенный капитаном. Его „подвиг” в 2012 году повторил Франческо Скеттино, капитан итальянского лайнера „Коста Конкордия, посадивший судно на мель, опасно приблизившись к скалистому берегу.”
Осенью, в новенькой школьной форме, с большими белыми бантами в волосах и с букетом белых и фиолетовых астр Марина пошла в первый класс русской школы № 179. Школа размещалась  возле гостиницы „Золотой колос”, ехать туда надо было три остановки на троллейбусе. Неудобно, конечно, но что поделаешь, с этим приходилось мириться. Отдавать ребёнка в украинскую школу, которая находилась внутри их микрорайона, рядом с районной котельной, не хотелось: дома говорили только по-русски, а Диана не настолько владела украинским языком, чтобы что-то объяснять на нём ребёнку. Впрочем, к школе дочь была уже основательно подготовлена, умела читать и писать. А вскоре учительница обнаружила в ней математические способности, чему Егор с Дианой сильно удивились: никто из них особой любви к математике не испытывал.
В том же году Президент Объединённой Арабской Республики Анвар Садат и Председатель Верховного Совета СССР Подгорный  открыли Асуанскую плотину, а Китайскую Народную  Республику приняли в ООН, изгнав оттуда представителя Тайваня. На  фоне этих событий семейство Резчиковых не особо-то и огорчилось, услышав в сентябре про смерть Н.С.Хрущёва, бывшего вождя партии… 
106
С аппаратурой ДАТА лаборатория № 32 накувыркалась по полной программе. И свой конструкторский отдел хорошо голову поморочил, требуя то изменить схему соединений между платами, то подключиться к проверке разводки печатных плат. Долго корпели над разработкой, согласованием и утверждением технических условий на аппаратуру, делать это пришлось впервые, и подводных камней здесь было – не перечесть. Затем изготовленные на заводе платы аппаратуры пришлось длительное время настраивать: в лаборатории завода и вносить многочисленные изменения в документацию. И удивительного здесь ничего не было, ведь принципиальные схемы оказались сырыми, а дополнительного, критического изучения их специалистами (и неплохими!) одесского филиала не было. Егор с Лёней Черпаковым в командировку на минский завод выезжали неоднократно, а перед сдачей комиссии опытных образцов провели там около месяца.
Правда, гостиницу им завод организовал хорошую, новую, называлась она „Юность” и располагалась недалеко от центра города на проспекте Машерова. На первом этаже здесь было вполне приличное кафе с широким набором молочных блюд и выпечки, а когда появлялись „лишние” деньги, то удавалось посетить и местный ресторан на втором этаже. Персонал гостиницы к ним уже привык, и снисходительно посмеивался, когда, купив в универмаге электрический прибор для изготовления осеребрённой воды, Лёня, „косивший” под врача-общественника, приставал к дамам, ужинавшим в гостиничном кафе, с обещаниями вылечить от всех болезней, настоящих и будущих.
На комиссии пришлось жёстко отбиваться от одного из её членов – некоего Линевского, главного инженера свердловского филиала центрального конструкторского бюро  отрасли, - ехидного косоглазого мужика, сверкающего своей лысиной, который лез во все детали. Похоже, его сжигало желание отомстить за поруганный и оскорблённый одесский филиал. Нарушение принятого в отрасли  порядка разработки и постановки изделий на производство, давало ему широкие возможности пинать разработку ногами. Мирославскому, который по приказу министерства был определён заместителем председателя комиссии, пришлось приложить много усилий, чтобы гасить то и дело возникающие конфликты. С горем пополам аппаратуру приняли, а к акту приёмки прицепили длинный хвост замечаний и предложений. Дома в Киеве пришлось потратить много времени для доработки аппаратуры по результатам заводских и линейных испытаний.
А Диана, раздосадованная его долгим отсутствием, устроила ему жёсткий „разбор полётов”, особо упирая на то, что все амбразуры своим телом он, как начальник, закрывать не обязан. Его дело – правильно организовать работу лаборатории, справедливо распределив между сотрудниками их обязанности и нагрузки. И от этого неприятного разговора не спасли даже привезённые подарки: набор красивых, с тёмно-зелёными шишечками, глубоких и мелких фарфоровых тарелок, а также новый электрофон-проигрыватель.
Егор хорошо намучился, запуская экземпляры опытной партии аппаратуры ДАТА на линиях ленинградской ГТС. Не очень-то комфортно чувствовалось в городском отделении связи, когда сюда на многочисленные телетайпы могучим потоком поступали телеграммы, где сообщалось: „встречай, приезжаю тогда-то” или поздравляли с наступающим праздником. А аппаратура именно в этот момент вдруг начинала давать досадные сбои. Главный инженер телеграфа Юрий Ермольев тогда много им нервов попортил. Недаром, вернувшись в Киев, Егор вынужден был на недельку прилечь в свою больницу для учёных, чтобы полечить появившуюся, как оказалось, язву желудка.
Именно там его застала весть, что в Чили военная хунта во главе с генералом Пиночетом свергла законного президента Сальвадора Альенде, который с автоматом в руках отражал атаку мятежников на президентский дворец и погиб во время его штурма. Страну накрыла волна террора, в тюрьме оказался лидер коммунистов Луис Корвалан. Зарубежные радиостанции тем временем расхваливали „Архипелаг ГУЛАГ” Александра Солженицына опубликованный на Западе. Отдельные главы из этой книги читались в передачах Би-Би-Си, но Егор слушать их не стал. Выйдя из больницы, он в командировку в Ленинград захватил с собой журнал „Новый мир”, где была напечатана повесть „Один день Ивана Денисовича”.
Впрочем, там было не до чтения, приходилось перестраивать много комплектов аппаратуры ДАТА, внося необходимые изменения в принципиальные схемы балансного разделителя направлений приёма и передачи. Торопясь на аэродром с плохо просушенной, после мытья, головой, в осеннюю ленинградскую погоду он простудился заработал отит и долго потом бегал к отоларингологу, пока тот, вооружившись шприцем гигантских размеров, не устроил ему промывание внутреннего уха раствором новоиманина. Хорошее это было лекарство, со всякими фитонцидами, очень помогало при больном ухе, да вот беда – через некоторое время новоиманин выпускать перестали (неизвестно, по какой причине!), и теперь ухо опять надо было лечиться старым испытанным способом: сунув в ухо ватку, смоченную борным спиртом.
Тем временем и в институте происходили свои немаловажные события. После проведения очередного пленума ЦК компартии Украины со своего поста „слетел” первый секретарь П.Шелест. Он, вроде бы, даже пошёл на повышение - его перевели в Москву, назначив на пост заместителя Председателя Совета Министров.   Но книгу его, „Украина наша советская”, резко раскритиковали в партийном аппарате за „идеологические ошибки”, выразившиеся в „идеализации” прошлого Украины и продвижения идеи её самобытности. Весь тираж книги  (100 тысяч экземпляров) был изъят из продажи и из библиотек. По слухам, бывшего первого секретаря даже обвиняли в потворстве украинским националистам, особенно , в писательской среде.
Кто тут украинский националист, а кто - стойкий интернационалист, Егор тогда не сильно-то и хотел разбираться. Ну, доходили до него разные слухи о какой-то бузе в киевском государственном университете им. Т. Г. Шевченко, но им он особого значения не придавал. В то время в вопросах литературы он „воевал” с Рязановым. Тот нахваливал журнал „Новый мир”, который ежегодно выписывал,  и всё тыкал Егору под нос январский номер где было напечатан „Обелиск” белорусского писателя Васыля Быкова., А Егор в то время читал „Аэропорт”  и „Отель” Артура Хэйли, и эти книги, позже названные критиками технологическими романами, показалась ему очень интересными. Да ещё несколько книг на английском языке в очереди стояло, их читать было интересно, и полезно для поддержания планки знаний по языку. Ведь недаром китайцы говорят, что „знания, не пополняемые ежедневно, убывают с каждым днём”.
Прочёл Егор этот номер – вроде бы ничего особенного, непонятно, почему вокруг журнала бушуют такие нешуточные страсти? Сам Егор выписывал журнал „Знамя” и находил его более интересным, чем „Новый мир”;  тут были и К.Симонов, и А.Чаковский, и В.Липатов, и Ю.Нагибин. Но чего зря о вкусах спорить? Через пару лет, прочитав в „Новом мире” „Бессонницу” А.Крона, „Были и небыли” Б.Васильева и  „Мартовские иды” Т.Уайлдера, Егор поменял своё мнение о журнале.
Из современных украинских писателей, кроме Юрия-Дольд Михайлика, Павла Загребельного и Олеся Гончара, Егор никаких других авторов не читал. Произведение О.Гончара „Прапороносцi” он знал ещё со школы, оно было включено в школьную программу по украинскому языку и литературе, и по нему в десятом классе даже пришлось писать „твiр”. Позднее, когда они уже жили в Голосеево, соседка по подъезду принесла ему потрёпанную книжку „Собор” О.Гончара, выпущенную издательством „Днiпро”. Соседка задержалась на минутку, чтобы рассказать анекдот, который она, как уверяла, услышала возле киоска „Союзпечать”:
- Дайте мне сегодняшнюю „Правду”!
- Сегодня „Правды” – нет!
- Тогда „Радянську Україну!”
- Уже продана!
- А „Вечерний Киев”?
- - Ещё не вечер!
- А что же тогда осталось?
- Только „Труд”!”
Егор не сказал бы, что анекдот показался ему остроумным, но с соседкой он вежливо посмеялся. А „Собор” ему понравился: то, что на Днепре развили бурную деятельность по строительству целой гирлянды электростанций и сборища водохранилищ ему не очень нравилось. Он хорошо помнил, как их с Пашкой Вирхольцем помотало в Кременчугском водохранилище. Да и вообще, сомнительная эта выгода - строить гидроэлектростанции на равнинной местности, затапливая огромные пространства сельхозугодий и заливных лугов, И кинофильм А.Довженко „Поэма о море” он не любил, сразу же вспоминалось, что над Киевом, как дамоклов меч, висит Киевское море, которое сине-зелёные водоросли стремятся превратить в стоячее болото. И никакие белые толстолобики, специально завезённые с Амура, тут не помогали.
После „повышения” Шелеста в должности, из Украины ряд партийных вождей местного пошиба отправился послами в Румынию, Болгарию и ещё куда-то. А из республиканского министерства, к которому институт практически не имел прямого отношения, новым начальником прислали Королько Ивана Викторовича, только что снятого с поста заместителя министра. Прежнего начальника института, Николая Дмитриевича Пасечного, как тогда было принято говорить, „ушли” на заслуженную пенсию.
Нового начальника коллективу института представили в актовом зале на восьмом этаже, который институт делил с проектным институтом, расположенным в другой половине „стекляшки”. Королько приступил к планомерному знакомству со службами и научными подразделениями института, но Резчикову пришлось с ним познакомиться вне плана и в нерабочий день.
 В июньскую субботу он встретил на вокзале мать, приехавшую погостить в Киеве и послушать музыкальные произведения, исполняемые на пианино любимой внучкой. Увидев в квартире сына новый телевизор, мать обрадовалась, что сможет здесь в Киеве продолжить смотреть сериал „Семнадцать мгновений весны” с красавцем Вячеславом Тихоновым. После лобзаний и поцелуев все расселись за накрытым столом и едва успели выпить за встречу по первой рюмашке, как прозвенел телефонный звонок. Сняв трубку, Егор услышал раздражённый голос начальника отдела:
- Вы последним закрывали дверь в комнате № 503? – с ударением на первое слово, спросил его Мирославский, забыв даже поздороваться.
- Да, последним из неё уходил я, - ответил Егор. – А что случилось?
- Поскорее приезжайте в институт и всё увидите сами, - промолвил Мирославский  голосом, не предвещающим ничего хорошего,  и повесил трубку.
На ходу дожёвывая бутерброд, Егор выскочил из дома, схватил такси и помчался на Соломенскую улицу. У проходной он столкнулся с Мосинским, начальником соседней лаборатории, с которым они делили площадь комнаты № 503. На первом этаже, нервно посматривая на часы, кругами по коридору расхаживал Мирославский, стараясь обходить лужи, расплывшиеся на каменном полу. Поскольку его новая квартира была в соседнем жилом доме позади института, то неудивительно, что на месте событий (ещё неизвестно – каких) он оказался одним из первых. Из кабинета начальника института, расположенного на этом же этаже, раздавались команды: „Двигай! Заноси вправо! Тащи в коридор!”
Через минуту ситуация прояснилась. На той половине комнаты, где за высокими монтажными столами располагалась лаборатория Мосинского, неизвестно для каких целей имелся умывальник. Днём в пятницу кто-то открыл в нём кран, но давление было слабым, и вода до пятого этажа не подымалась. Кран закрыть, конечно, забыли, да мало того, в раковину умывальника (временно, конечно!) свалили три толстенных книги с эксплуатационной документацией аппаратуры ТТ-17-п3.
Вечером давление поднялось, и вода из крана начала хлестать с такой силой, что в трёх книгах, лежащих в раковине, промыла большую дыру, Стены и потолок на этой половине комнаты выглядели так, словно их специально поливали из пожарного шланга. А далее в этой части здания вода  залила комнаты с пятого этажа по первый. Хорошо, что на центральном щите электричество на выходные дни выключили. Самое ужасное было то, что на четвёртом этаже, где размещался отдел механизации, именно в пятницу конструкторы закончили разработку чертежей на опытный образец кабелеукладчика, обвели кальки тушью и оставили их, пришпиленными, на чертёжных досках.  Теперь на чертежи было страшно и взглянуть – многомесячная работа вся годилась разве что коту под хвост.
 В кабинете нового начальника института вода натекла на стол, на котором, к счастью, не было никаких документов, и основательно вымочила кожаный диван и нарядную ковровую дорожку, именуемую в народе „кремлёвской”. Две уборщицы швабрами собирали воду и выжимали её в тазы,  три человека из админперсонала  передвигали мебель. По команде начальника тяжеленную кремлёвскую дорожку, пропитанную водой, Мосинскому и Резчикову пришлось вытащить из кабинета и развесить для просушки на перилах лестницы между вторым и четвёртым этажами.
Новый начальник, оглядывая последствия рукотворного бедствия, держался спокойно, стараясь не показывать своего раздражения. Начинать свою деятельность на новом месте с экзекуции виновных ему явно не хотелось. Мосинскому в понедельник был объявлен выговор в приказе, а Резчиков отделался устной нотацией со стороны Мирославского – чтобы впредь бдил и, покидая общую комнату последним, проверял, закрыт ли у соседа этот проклятый кран. Через два месяца стеклянными панелями, от пола до потолка, комнату разделили, и надобность в такой бдительности уже отпала. Правда, теперь Егор, уходя из своей лаборатории последним, обязательно проверял, все ли удлинители вытащены из электрических розеток. Дома, когда они всей семьёй отправлялись в гости, в театр или кино, он лишний раз проверял, был ли выключен и убран на своё место утюг, и закрыты ли все краны на газовой плите.
А Королько договорился с министерством, чтобы отделу механизации срок сдачи документации на кабелеукладчик сдвинули на три месяца.
Через неделю, рассказывая Ивану Викторовичу о работах, проделанных своим отделом со дня его образования, Мирославский, что называется, показал товар лицом. Это был внушительный список аппаратуры, разработанной отделом и эксплуатируемый на сети Союза: магистральная аппаратура ТТ-17п-3 с первыми электронными реле, ТТ-48, ТТ-144, удовлетворяющая стандартам МККТТ, аппаратура внутризоновых связей ТНТ-6, ТТ-12 и ТТ-24, аппаратура городских связей ТВУ-12, ТВУ-12М, „АГАТ”, ДАТА-3 и ДАТА-6. Мирославский особо отметил, что на основе разработок, являющихся сугубо гражданскими, Львовский завод телеграфной аппаратуры затем творчески переносил эти решения в военную аппаратуру, как было сделано в случае ТНТ-6 и ТТ-12.
Впечатляла и разработка системных вопросов, в результате чего телеграфная сеть увеличила скорость передачи до 200 бод, уменьшила выходную мощность сигналов ТТ в телефонных каналах в соответствии с рекомендациями МККТТ и снизила рабочее напряжение телеграфных сигналов до +/- 20 Вольт. Следуя выработанной линии модернизации и объединения телеграфных сетей АТ и ПС, кроме единых коммутационных станций АТ-ПС-ПД, разработанных в отделе, на сети страны приступили к внедрению станций Никола-Тесла, закупаемых у Югославии. Станции производились в Загребе по лицензии, закупленной у  шведской фирмы „Эрикссон”.
Мирославский доложил Королько, что лаборатория № 32 заканчивает подготовку доклада министру о перспективной сети городских телеграфных связей на основе линий ГТС и цифровых каналов ИКМ.
Доклад этот Мирославский сделал сам, доверив Резчикову развесить в кабинете министра красочные чертежи, выполненные, по такому случаю в конструкторском отделе института. Министр, невысокий коренастый мужчина, спокойно перенёсший вторжение в свой кабинет незнакомых ему людей, всё время шуршащих бумагами, закончив говорить по аппарату правительственной связи с золотистым государственным гербом, временами подходил взглянуть на уже висевшие чертежи,
Министр был личностью выдающейся. Уроженец Киева, он трудовую деятельность начал телеграфистом, настойчиво трудился и овладевал знаниями, потом прошёл всю войну: с июля 1941 года был начальником управления связи Западного фронта, в 1944 году уже служил первым заместителем Главного управления связи Красной Армии, в 1946 году стал начальником связи Генерального штаба Вооружённых сил страны; с марта 1948 года он возглавил отрасль, бессменно и эффективно руководил ею 27 лет.
Доклад руководству понравился, был одобрен, и теперь можно было запускать в разработку целый ряд нормативных документов, утрясающих множество внутриведомственных страстей на городском участке, чтобы тот перестал быть „узким” местом на сети. Появлялся и дополнительный аргумент в дискуссии, которая велась тогда относительно путей построения коммутируемой сети передачи данных (ПД) страны.[Приложение 12]
Мирославский, Резчиков и Шурман подготовили и направили в такой авторитетный журнал отрасли, как „Электросвязь”, статью под названием „Варианты построения коммутируемой сети передачи данных”. В статье был сделан вывод: требуемая достоверность ПД может быть обеспечена при организации ССПД только по  „телеграфному” принципу. Редакция, на всякий случай, под названием статьи поместила строчку: „Печатается в порядке обсуждения”. [Приложение 13]
Статья в таком авторитетном журнале в определённой мере подводила итог и той дискуссии, которая развернулась в институте по вопросу дальнейшего развития ССПД между отделами, занимающимися вопросами спецтематики. и отделами, преимущественно занятыми гражданской тематикой. В один из дней на научно-технический совет был вынесен доклад начальника отдела Валерия Куманевича, в котором особый упор делался на сумасшедший технико-экономический эффект от внедрения „телефонной” ССПД. Лениво оглядев развешанные чертежи и не найдя в них ничего для себя нового, Егор в пол-уха слушал докладчика. Он встрепенулся лишь тогда, когда Куманевич торжествующим тоном провозгласил заключительную фразу:
- Теперь, уважаемые члены НТС, вы сами видите, что предлагаемая нами система ПД обеспечивает экономический эффект свыше 50 млн рублей в год, и от этой цифры не так-то легко отмахнуться!
„С какого потолка он стянул такие миллионы” подумал Резчиков, проморгавший основную „изюминку” доклада. Но тут все сомнения развеял Мирославский, немедленно поднявшийся со своего места:
- Мы все с вами привыкли считать экономический эффект от внедрения новой техники или технологии по устоявшейся методике, где оцениваются и сравниваются между собой капитальные и эксплуатационные затраты на старый и новый продукт, будь то или аппаратура, или новая система связи. Здесь же в докладе выбран совсем другой путь: авторы доклада взяли за основу тарифы на услуги связи, т.е. взяли стоимость аренды телеграфных каналов, в зависимости от скорости и участка сети, и сравнили со стоимостью аренды каналов ТЧ, тоже, в зависимости от участков. Но, уважаемые товарищи! Тарифы – это государственная политика в области цен, где бутылка водки, известная под названием „сучок”, имеет себестоимость, если я не ошибаюсь, что-то около 20 копеек, а продаётся она совсем за другую, более высокую, цену. Может быть, помните, была такая услуга: письма-телеграммы, когда почта захлёбывалась от поздравительных открыток? И слово там стоило значительно ниже, чем в обычной телеграмме. Вы разве не знаете, что некоторые лекарства в аптеке вам продают по цене ниже их себестоимости, и таких примеров можно привести множество.
Мирославский, ещё раз окинув взглядом чертежи, сулившие стране баснословную выгоду, продолжал свою речь: 
- Существуют даже планово-убыточные предприятия связи, во многих районах убыточными являются радиотрансляционные сети, но, тем не менее, услуги населению предоставляются, от них пока ещё нельзя отказаться. Ну и так далее. Просто непонятно, почему нужно было отступать от классической схемы, действующей во всей стране? Не было соответствующего опыта в данном вопросе? Нам в отделе часто приходится подсчитывать технико-экономический эффект от внедрения новой техники, который потом утверждается в министерстве и служит основой для выплаты разработчикам заслуженных премий. И я приглашаю авторов заслушанного сегодня доклада ознакомиться с базовыми принципами расчёта технико-экономического эффекта.
НТС в своём решении записал – принять изложенную информацию к сведению, и на  этом все разошлись. Но основные „расхождения” с отделами  спецтематики были ещё впереди.
 
107
Несколько раз, спускаясь по боковой лестнице, Егор замечал сотрудников отдела Гарика Хлусида и Жанну Герд, постоянно торчащих в конце коридора; они с озабоченными лицами о чём-то беседовала в полголоса. Затем Серёжка сказал ему, что эта пара подала заявление на выезд в Израиль, а у них в отделе туда же собирается Женя Мулатов. Да из отдела Ставинского тоже кто-то собирается уезжать на историческую родину. О том, что некоторые граждане советской страны пытаются из неё выехать, Егор слышал и на именинах у свояка Александра. Кто-то из его друзей рассказывал, что слышал по Би-Би-Си о том, что в Москве, евреи, желавшие выехать в Израиль и получившие отказ, заняли несколько кабинетов Верховного Совета СССР. Чем тогда закончилось это дело, Егор забыл поинтересоваться, а вот теперь эта проблема замаячила и на пороге института.
Из их жилищного кооператива в Израиль уехали уже три семьи, и теперь по дому бегало несколько человек с протоколом „рабочего” собрания ЖСК и собирали подписи жильцов, претендуя на освободившиеся квартиры. Участились случаи бытового антисемитизма. В школе дочь заступилась за свою подружку из соседнего подъезда, Лену Литвинскую, которую одноклассники дразнили и обзывали не самыми  приятными словами. Появился даже такой термин - „отказник” или „рефьюзник”. Так называли людей, получивших, по тем или иным причинам, отказ в выдаче документов для выезда в Израиль.
Вышло постановление, согласно которому эмигранты, получившие в Союзе высшее образование, должны были при выезде  из него выплатить довольно большую сумму денег. Для давления на СССР в вопросе свободного выезда евреев на историческую родину в США к Закону о торговле  была принята поправка Джексона – Вэника, ограничивающая торговлю с Советским Союзом. 
Субботним днём, поехав в электричке за грибами в Боярку, Егор с Дианой стали невольными зрителями импровизированного концерта. В тесной компании активно выпивающих и закусывающих мужиков, занявших две лавки в начале вагона, небритый бард настроил облезлую гитару и с хриплым завыванием исполнил такие куплеты:

Покинув отчие могилы,
Загнав удачно барахло,
Оставив дома старых, хилых,
На Запад кодло потекло.
В той, за „бугор”, толпе спешившей
Был самый пёстрый контингент:
Поэт (Бог, весть что возомнивший!),
И обыватель, и студент…
Кто золотыми жил зубами,
Кто лихо мясом торговал,
На базе тёмными делами
На век вперёд наворовал.
Тот ночь не спал, дрожа от страха,
Что в дверь уж скоро позвонят:
Как символ жизненного краха,
Лягавых ввалится наряд.
Зачем геволты и волненья
При наших деньгах и уме,
Ведь жизнь комфортней, без сомненья,
В другой какой-нибудь стране.
С  семьёю нашей  хочет слиться
Отцовской тётки сводный брат
(Что смог в Париж спокойно смыться
Лет где-то семьдесят назад)
Он всё устроит, всё уладит,
И жизнь пойдёт, как вечный пир,
Вот если только не подгадит
Нам с документами ОВИР…

Публика на этот музыкальный номер реагировала по-разному: небритый седой инвалид на костылях стал уверять пассажиров, что отъезжающим обязательно надо вручать медаль „За освобождение Киева” или  „За освобождение Одессы”. Вполне интеллигентного вида мужчина рассказывал:
- Мой зять был в Польше по программе польско-советской дружбы. Водил их на экскурсию по Кракову один пожилой поляк, между прочим, член Польской объединённой рабочей партии (ПОРП), коммунист, значит. Идут они мимо костёла, и гид вдруг остановился и перекрестился. Зять его спрашивает: „Пан Малиновский! Как же так, Вы, член ПОРП, и  молитесь Христу!  А гид ему отвечает: „Ну, какая разница верить в одного еврея или в двух!”.
Кто-то одобрительно хихикал, кто-то порывался на следующей станции вызвать милицию, чтобы прекратить в вагоне возмутительную пьянку. У Егора потом на весь день настроение было испорчено, да и грибов в тот раз нашли не слишком много….
Через некоторое время Герд и Хлусид из института исчезли, ходили слухи, что математика Жанну Герд выпустили довольно скоро, а вот Гарику Хлусиду пришлось повертухаться некоторый инкубационный период, поскольку он часто бывал в командировках на телеграфах Москвы и Ленинграда, участвуя в работах по переводу телеграфной сети на напряжение +/- 20 Вольт.
Потом из лаборатории Карповского в Израиль собрался уезжать Давид Боренбойм, проработавший в институте сравнительно недолго. Давид был комсомольцем, поэтому на него должна была „отреагировать” комсомольская организация. Конечно, было проведено комсомольское собрание отдела, на котором присутствовали и начальники лабораторий. Егор к тому времени из комсомола уже выбыл по возрасту, получив на память свой комсомольский билет. Мирославский в то время был в командировке в Москве.
На собрании активные комсомольцы начали приставать к Давиду, выпытывая у него причину, почему он стремится покинуть Родину, которая дала ему возможность получить высшее образование и заниматься интересной и перспективной работой. Давид, не подымая глаз от стола, путаясь в словах, уныло пояснял, что у его отца обнаружили опасное заболевание, которое можно вылечить только в Израиле.
- Но ты же мог бы остаться здесь, - наседали на Боренбойма активисты, - а отец пускай едет на операцию! Ведь если ему там помогут, он же может вернуться обратно! 
Но почему-то эти „железные” аргументы на позицию Давида никак не повлияли, а исключение из комсомола он перенёс спокойно, заранее подготовленный к такому результату собрания. Позже, когда это решение утверждалось на заседании комитета комсомола института, в адрес комсомольской организации отдела раздавалась критика, зазвучали хлёсткие фразы о слабой идейно-политической работе с молодёжью. Мирославский в то время был заместителем секретаря партийной организации института, и, как слышал Резчиков, вопрос о том, что из его отдела уезжал уже третий сотрудник там не обсуждался.
Зато Диане из-за еврейской эмиграции пришлось основательно поволноваться. Когда в политехникуме стало известно, что из группы, где она была классным руководителем, в Израиль собирается уезжать один из учащихся, то к ней, на срочно назначенный „открытый” урок, подвалила целая компания преподавателей, возглавляемая секретарём партбюро Решетняком. Критических замечаний, которые стали бы предметом жёсткого разговора на педсовете, этой комиссии собрать не удалось. Зато после разбора урока, когда все преподаватели уже ушли, задержавшийся в аудитории Решетняк стал, что называется, „катить бочку” на Диану, заявив, что воспитательная работа в группе хромает на обе ноги, и она, Диана, в этом вопросе серьёзно не дорабатывает:
- Ведь если бы Вы были настоящим педагогом, болеющим за идейно-политическое воспитание, то этот мальчик ни за что не поехал бы со своими родителями в эту враждебную нам страну! – с жаром вещал секретарь партбюро, - Он остался бы здесь, тем более, что тут, в Киеве, остаются его бабушка и дедушка. Я это вижу ясно, как дважды два, и так и доложу руководству! И лишний раз убеждаюсь, что мы в партбюро нисколько не ошиблись, давая Вам нелицеприятную характеристику, когда Вы хотели поехать в турпоездку за рубеж!
Да, полтора года назад такую гадость Диане действительно устроили, и Диана с Егором вспоминали об этом случае с большим сожалением. А дело было так. В институте у Егора на стенде профсоюзной организации появилось объявление о туристических путёвках в Болгарию на две недели. Путёвки шли за полную стоимость, никаких профсоюзных вспомоществований не предусматривалось. Резчиков переговорил с председателем институтского профкома и выяснил, что они с Дианой, будучи в одном отраслевом профсоюзе, могли бы приобрести эти, достаточно дорогие путёвки, здесь в институте. Для этого каждому из них надо представить характеристику из партбюро.
Егор такую бумажку, утверждённую на партбюро, получил в течение трёх дней, а у Дианы всё неожиданно забуксовало на, казалось бы, ровном месте. Директор Хвощенко поручил члену партбюро Валентине Хараджи, председательнице комиссии общественных дисциплин, подготовить характеристику преподавателю Резчиковой Диане. Активная общественница, имея „зуб” на Диану ещё в бытность её работы методистом в отделении  иностранных учащихся, накатала такую бумагу, что с ней нельзя было бы рассчитывать даже на условно-досрочное освобождение. Егор тогда сказал, что никогда бы не подумал, что теперь какая-то трижды разведенная оторва, о похождениях которой с иностранными студентами гудит весь техникум, пишет теперь порядочным гражданам партийные характеристики. Так и растаяла тогда, как туман, солнечная Болгария…
Ну, если бы только Болгария! Коллекцию стран, куда они не поехали, попала и Венгрия. Тут вообще „накрылся” очень заманчивый вариант поездки. У него была маленькая предыстория.
В одесском институте Диана и Егор учились в одной группе с Ларисой Вакулиной, которая жила в коммунальной квартире на улице Чичерина, там у неё в монументальном дореволюционном доме было две комнаты. Жила она одна, её мать со вторым мужем  в это время работала врачом по контракту где-то на далёком Севере. Без матери Лариса жить уже давно привыкла: так получилось, что во время войны они с бабушкой одни остались в оккупированной румынами Одессе, и Лариса увидела мать только в конце апреля 1944 года. У Ларисы было очень удобно встречать всякие праздники, никто и над головой не стоял, и за последствия гулек, с изрядным количеством выпивки, утром не выговаривал.
Егор и Диана сюда приходили со своими друзьями с обоих факультетов. Но после второго курса эта лафа закончилась, так как Лариса перешла учиться в строительный институт. Спустя некоторое время она вышла замуж за директора завода Владимира Кручникова, которого через год перевели в Киев на такую же должность. Там в новом доме на улице Ивана Франко семья Кручниковых получила небольшую двухкомнатную квартиру, где Диана с Егором бывали от случая к случаю, поддерживая былую студенческую дружбу. Спустя некоторое время Кручников купил машину „Волга” и они с Ларисой захотели на ней съездить в Венгрию - отдохнуть на озере Балатон.
Лариса решила, что ехать лучше в компании и предложила Егору и Диане поехать с ними; подруги договорились, как они разделят расходы по путешествию. Для поездки нужно было опять получить те злополучные характеристики с места работы, а всё остальное Володя брался устроить сам. Надо ли говорить, что и эта попытка у Дианы была такой же  неудачной, как и первая. Лариса требуемую бумагу в своей организации получила запросто, никто даже не ткнул ей в нос факт временного пребывания на территории, захваченной ненавистным врагом.
И вот теперь (как говорят юристы, с учётом новых открывшихся обстоятельств), через день после открытого урока Диане объявили, что ей к очередному педсовету нужно подготовить отчёт о своей работе как классного руководителя. Что это означает и что за этим последует, Диана представляла себе довольно чётко: два месяца тому назад. два классных руководителя, у которых в Израиль уезжали двое учащихся, „заработали” себе по выговору.
 С директором техникума, Хвощенко,  она была не в самых лучших отношениях. А началось это с вполне заурядного события, когда на один из её уроков, в тот момент, когда Диана увлечённо рассказывала учащимся о работе транзисторного p-n-р-перехода, в аудиторию вдруг заявилась троица женщин, возглавляемая заместителем главного бухгалтера, Не говоря ни слова, замша главбуха, подымая учащихся со своих мест, принялась пересчитывать столы и парты, сверяя номера на металлических бирках со своими записями. Диана, в первый момент растерявшаяся от такой наглости, наконец, пришла в себя и потребовала, чтобы посторонние немедленно удалились из аудитории, так как идут занятия, и она объясняет учащимся важный материал.
Замша сквозь зубы изрекла, что комиссия должна провести инвентаризацию, и об этом издан соответствующий приказ. Диана возразила, что инвентаризацию можно провести и на перемене, а сейчас она просит удалиться. Учащиеся начали весело шуметь, и замша со своей компанией ретировалась.
На перемене, естественно, Диану вызвали к директору, где ей пришлось объясняться по этому поводу, доказывая свою правоту. Поскольку Диана никому из местного начальства на глаза не лезла, мудрыми (но ненужными и бесполезными) указаниями не восхищалась, нагрузку не выпрашивала и вообще ничего никогда для себя не просила ни в профкоме, ни у дирекции, то такая независимость начальству явно не нравилась. Кто-то из приближённых к директору в учительской даже уверял окружающих, что у Дианы просто вызывающая походка, ишь, какая гордячка тут выискалась!
Тут и второй случай не заставил себя долго ждать. Дежуря в студенческом общежитии на улице Лейпцигской, Диана обнаружила и устранила нарушение порядка, что, в принципе-то, должна была сделать штатный воспитатель Корененко, женщина средних лет. Но той на рабочем месте не оказалось – у неё что-то стряслось дома. Отдежурив положенное время и сделав запись в журнале дежурств, Диане отправилась домой.
На следующий день после первого урока её вызвали к директору, и Диане пришлось рассказывать, что же случилось в общежитии. Выслушав её, Хвощенко предложил Диане написать докладную о том, что произошло и об отсутствии воспитателя на рабочем месте. Хотя Корененко по своей натуре была женщиной малосимпатичной и достаточно вздорной, Диане вовсе не хотелось, чтобы по её докладной ту уволили с работы. Она сказала Хвощенко, что нарушение было ею своевременно устранено, никаких последствий оно за собой не повлекло, о результатах дежурства она сделала запись в журнале дежурств, а докладную об отсутствии воспитателя на рабочем месте писать не будет, так как, наверно, у той была какая-то уважительная причина, и об этом лучше спросить саму Корененко.
- Ну, как хотите, - ледяным тоном проговорил директор, - я заставлять Вас, конечно, не буду! Вы свободны!
Так что теперь в перспективе, на предстоящем педсовете, у директора была вторая прекрасная возможность показать своей сотруднице, кто в  доме хозяин. Как известно, начальник не всегда прав, но он всегда  начальник! Он немедленно вызвал к себе двух подхалимов из комиссии общественных дисциплин и приказал им готовить материал на Диану для запланированного педсовета.
Можно себе представить, в каком настроении Диана вернулась домой, узнав о предстоящем „персональном” педсовете: у неё не было ни малейшего желания даже смотреть по телевизору очередную серию фильма „Семнадцать мгновений весны”. Она, сразу же рассказала обо всём Егору. Тот вызвался повидаться с Хвощенко для разговора, но Диана решила, что тут надо действовать по-другому.
- Знаешь, надо завтра утром позвонить в Москву, Славе Глерперу! Ты говорил, что у тебя есть его служебный телефон в обход  секретарши. Где он?  Нашёл? Хорошо, завтра звоним!
Слава Глерпер, чех по национальности, уроженец Одесской области, вместе учился с ними в институте, правда, на первом факультете. Ездил  с Егором и Дианой  на целину, один из первых покрасовался в бараке в новом костюме, купленном в Экибастузе, куда они ездили вместе с Димой Кураковским и Павлом Вирхольцем. Перед самым окончанием института Слава женился на москвичке, отец которой, по слухам, был большой „шишкой”, получил направление в Москву, где несколько лет работал на Миусском телефонном узле. Вскоре там выбился в начальники узла, а потом, неожиданно для всех, был выдвинут на должность начальника главка в министерстве. Главк его усиленно начал внедрять на сетях ГТС координатные АТС и системы передачи с ИКМ. 
Егору пришлось даже ездить к Глерперу на согласование программы испытаний каналов ТЧ этих систем при передаче по ним сигналов тонального телеграфирования. У Славы тогда в кабинете сидел Густев, главный инженер главка, этакий холёный московский барин с идеально уложенными волосами, который появившегося Егора встретил недоброжелательно, а узнав, в чём дело, принялся  доказывать новому начальнику, что „этой  хреновиной” их главк заниматься не должен. Но Глерпер оставил программу испытаний у себя и велел Егору зайти к нему завтра.
   На следующий день они успешно решили все вопросы и спрыснули деловую встречу отличным армянским коньяком, бутылку которого Слава вытащил из массивного сейфа. Глерпер предупредил свою секретаршу, что он страшно занят, и по городским телефонам его не следует ни с кем соединять. Начальство в тот день по прямым телефонам его не дёргало, и они со Славой многое вспомнили из прошлой студенческой жизни. На прощанье Глерпер дал Егору номер телефона, который не проключался через его секретаршу. Теперь этот телефон явно пригодился.
 Утром Егор позвонил на работу, отпросился на час по личным делам и позвонил в Москву. Глерпер снял трубку после третьего звонка. Егор передал трубку Диане. Узнав, кто звонит, Слава сказал:
 - Диана, привет! Рад тебя слышать!  Сто лет тебя не видел! Как поживаешь, как Егор?
- Егор шлёт тебе привет! Живём потихоньку, не высовываемся, всё бы ничего, да вот приходится тебя немного побеспокоить! У меня к тебе такой вопрос: ты с Ившиной из УРКУЗа в хороших отношениях? – спросила Диана.
- Я со всеми тут в хороших отношениях, - с лёгким смешком ответил Глерпер, - а в чём проблема?
- Ты понимаешь, тут у меня один пацан из группы, где я – классный руководитель, уезжает в Израиль, так директор меня живьём собирается сожрать, педсовет специальный запланировал, будут мою воспитательную работу среди учащихся оценивать, – ответила Диана.
- Они, что, тебя  с работы вытурить собираются?
- Да, всё к тому и ведут, - ответила Диана и неожиданно для самой себя вдруг расплакалась.
Слава рассмеялся в трубку и сказал:
- Да они у вас, там в Киеве,  что – офонарели?  Хотят быть католиками святее, чем Папа Римский? Рассказывай всё по порядку и перестань пускать слёзы!
Выслушав Диану, Глерпер пообещал, что сегодня же переговорит с Ившиной. Своё обещание он сдержал, и через два дня Диане в учебной части сказали, что намеченный педсовет отменяется, так как директор в тот день будет на проверке в харьковском техникуме. Когда Хвощенко вернулся из командировки, Егор для подстраховки позвонил ему, представился по всей форме и спросил, какие у руководства техникума имеются замечания по работе его жены.
- Да никаких особых замечаний у нас к ней нет, планировался обычный педсовет с целью определения наиболее оптимальных методов работы с  учащимися, - ответил ему Хвощенко, осторожно выбирая слова. – На педсовете вместе с Дианой Габбасовной должны были отчитываться ещё три преподавателя. Это, к сожалению, у нас рутинная работа. Так что вы напрасно беспокоитесь! У Вас ещё есть ко мне какие-либо вопросы?
 Вопросов у Егора, естественно, больше не было. Он понял, что беду удалось отвести и Славе нужно ещё раз позвонить, поблагодарить его за поддержку в этой дурацкой ситуации. И на этом была поставлена точка, а с Дианой с тех пор начальство техникума предпочитало больше не связываться. Надо ли говорить, что никакой педсовет на заданную тему так и не был проведен….
А в августе того же года, отдыхая  в одном из престижных санаториев Сочи, Слава Глерпер, плавая на надувном матраце, утонул в море при внезапно разбушевавшемся шторме. Егор узнал об этом печальном событии через две недели, вернувшись  из минской командировки. Серёжке Рязанову, которой со Славой был в большой дружбе, удалось вырваться в командировку на похороны товарища…
В начале лета Егор, как всегда, отвёз дочь в Одессу. На этот раз его сопровождала сестра Дианы, Ася, которая решила свозить на море трёхлетнего Яника. Любимый самолёт Егора, Як-40, за один час с хвостиком из Жулян доставил их в солнечную Одессу и через сорок минут они уже входили в тенистый двор на Тельмана. С жильём для Аси Антонина Михайловна заранее договорилась со своим соседом – Славой Ордунским. Сосед служил в армии прапорщиком, такой чин в армии появился недавно, и введен он был взамен звания „старшина”. Прапорщики носили погоны, на которых не было знака ;, выложенного полосками-лычками, но не было и ни одной звёздочки, как у лейтенантов. Рязанов по этому поводу шутил:
-  Народ удивляется: что это за армия такая пришла? Погоны вроде бы незнакомые, но водку мужики хлещут, как старшины! – и продолжал - А знаешь, кто самый думающий человек в армии?  Прапорщик! До обеда думает, что украсть, а после обеда – как это из части вынести!
Во всяком случае, прапорщик Ордунский, поселившийся в квартире, из которой к новому месту службы выехал майор Кобричев, был всегда полон грандиозных планов по перестройке своей квартиры. Он часто возникал в беседке у Антонины Михайловны и, подняв вверх указательный палец, улыбаясь, спрашивал:
- Антонина Михайловна! Один рубчик сможете на день одолжить?
Свою двухкомнатную квартиру Слава за полгода превратил в четырёхкомнатную, соорудив пристройку, площадь которой была равна площади прежней квартиры. Теперь одну комнату летом он сдавал приезжим курортникам. Жена его работала в медицинской части ведомства, которое потом стали привычно относить к силовым структурам. Дочка была на выданье, и скоро в „прыймах” объявился интеллигентного вида зять, который, впрочем, через пару лет был выставлен из семьи и квартиры без всяких особых последствий. Вроде бы ему надоело каждое лето отправляться в родное село Ордунского на уборку яблок, которые там бесчисленными мешками Слава заготовлял на продажу и на зиму. Иногда из ГДР на побывку, с женой и двумя мальчиками 7 и 8 лет, приезжал двоюродный брат прапорщика, который там плясал в воинском ансамбле. Тогда во дворе регулярно выли новые замысловатые игрушечные машины, а мальчики истошно кричали: „Полиция! Полиция!”.
Но в данный момент комнату для курортников заняла Ася, и уже через полчаса Марина водила Яника по двору, показывая ему  все местные достопримечательности. Егор покрутился в Одессе пару дней и потом поспешил в Киев, там его уже ожидала очередная командировка на минский завод.
Когда, наконец, закончился этот учебный год, полный неприятностей, Диана поехала в Хмельник лечить свой полиартрит. Небольшой украинский городок Хмельник славился своими радоновыми ваннами, на которые съезжались страждущие со всей страны. Чтобы охватить всех больных, ванные работали круглосуточно, и Диана, устроившаяся в Хмельнике, конечно, „дикарём”, на свою койку в деревенской хате иногда возвращалась посреди ночи. Тут ночью ходить по улицам никто не боялся. Заблудиться здесь было трудно, ориентиром служил памятник вождю мирового пролетариата, который, вытянув руку вперёд, замер на высоком постаменте. Кто-то из „диких” курортников, часто бывавших в Хмельнике, утверждал, что пару лет назад рядом с памятником висел кумачовый плакат с надписью „Правильной дорогой идёте, товарищи!”, но потом он исчез, так как в том направлении, куда указывала рука вождя, находился общественный туалет, который так необходим на любом курорте.
До конца лечения оставалось принять ещё две ванны, но Диану словно кто-то подтолкнул под руку, и она помчалась на почту звонить в Киев. Домашний номер не отвечал, так как Егор уже был в Минске, отправив в Хмельник письмо. Диана села на ближайший автобус, примчалась в Киев, позвонила в Одессу, и к своему ужасу, узнала, что ребёнок находится в больнице с воспалением лёгких. То ли бабушка, то ли тётка не доглядели, и Марина на море не вылезала из воды до тех пор, пока сама не почувствовала, что уж больно холодно стало. Бабушка, вооружившись стетоскопом и прослушав её, решила, что с таким кашлем шутки шутить не стоит, и Марина накануне своего дня рождения оказалась в детском отделении областной больницы на Слободке.
Диана, примчавшаяся в Одессу с подарочной куклой, нашла свою дочь в палате на восемь человек, половина пациентов была в возрасте от трёх до пяти лет. С этими детьми тут же жили их мамаши, которые за ними ухаживали. Рядом с кроватью дочери, продавливая панцирную сетку своей кровати чуть ли не до пола, сидела толстая мамаша, тупо глядевшая перед собой. Едва Диана с подарочной куклой подошла к дочери, сидящей с книгой на кровати, и начала, после поцелуев и объятий, расспрашивать, про здоровье и лечение, как соседка с удовольствием выпалила:
- А Ваша  дочь – такая лентяйка! Подумать только, отказывается мыть пол в палате!
- И правильно делает, - не повернув головы к соседке, ответила  Диана, - она сюда не для того попала, чтобы таких, как вы, обслуживать! И, пожалуйста, не лезьте в наши разговоры!
Отловив через час лечащего врача, Диана узнала, что поводов для особого  беспокойства нет, и что её дочь выпишут через день. Когда они, наконец, покидали больницу с соответствующей выпиской, лечащий врач сказала Диане:
- Если хотите, чтобы ваш ребёнок в будущем не имел проблем с лёгкими, то вывозите её на летний отдых в Крым. В Одессе растёт очень много такого вредного для лёгких растения, как амброзия, А в Крыму - сухой степной воздух, настоянный на кипарисах и горной сосне, да и  море там гораздо теплее, чем в Одессе!
- Значит, с будущего года будем осваивать Крым, - сказала Диана Егору, когда он приехал в Одессу в отпуск.
Но отпуск пришлось неожиданно прервать. В начале августа  сосед Иван Николаевич позвал собирающегося на море Егора к телефону. Номер этого телефона Егор, на всякий  случай, оставил своему заместителю. Звонил сам Мирославский, который, спросив пару слов „за Одессу”, сказал, что Егору нужно срочно вернуться в Киев, чтобы лететь в командировку в Псков на совещание специалистов стран Совета экономической взаимопомощи (СЭВ). Техническое задание на это совещание уже готово, а обо всём остальном он расскажет при встрече. Егор спешно собрал необходимые вещи и помчался в аэропорт. В то время  самолёты между Одессой и киевским аэропортом Жуляны отправлялись в полёт чуть ли не через каждые два часа, и можно было даже выбирать на чём лететь: на АН-24 или на Як-40. Столпотворение в одесском аэропорту обычно начиналось в двадцатых числах августа.
 Прибыв в Киев, получив все необходимые документы, командировочные и инструктаж, Егор без проблем вылетел в Псков, куда из Киева был прямой рейс с промежуточной посадкой в Туле. В центральной гостинице Пскова, расположенной вблизи обкома партии, на втором этаже у парадной лестницы его уже ждал уютный одноместный номер. Егор разыскал специалистов центрального института из отделения Поляника и ознакомился с расписанием работы совещания. Кроме москвичей, здесь присутствовали ведущие специалисты ленинградского Научно-производственного объединения (НПО) „Дальняя связь”. Уже прибыли и разместились в гостинице специалисты из Польши, ГДР, Венгрии, Чехословакии, Болгарии, не приехали только румыны.
Совещание открылось на следующий день в просторном актовом зале псковского обкома партии – здесь страшно гордились, что городу выпала честь проводить у себя такое ответственное мероприятие. С пятиминутным приветствием выступил первый секретарь обком, добросовестно прочитавший всё то, что было написано у него на листке бумаги, и работа началась. В основном, совещание было посвящено проблемам цифровизации сетей связи, и здесь на совещание тон задавали люди Поляника. Егор сделал доклад по основным принципами характеристикам аппаратуры кодо-импульсного телеграфирования (КИТ) и с удовлетворением отметил, что этой аппаратурой заинтересовались представители НПО „Дальняя связь”.
По случаю 175-ой годовщины со дня рождения А.С.Пушкина в фойе обкома  был развёрнут книжный прилавок, на котором продавались книги юбилейной тематики. Егор купил карманный сборник стихотворений, на глянцевой суперобложке которого был изображён чёрный силуэт поэта: он сидел под деревом на ажурной скамейке, с книгой в руках, закинув ногу за ногу. Издан сборник был в Москве издательством „Художественная литература”. Продавец подвинул Егору скромную книжечку в мягком переплёте под названием „Потомки Пушкина”, написанную местным писателем В.М. Русаковым. Книжечка была издана Лениздатом, она показалась Егору интересной, в ней он впервые увидел фотографии шестерых детей Пушкина, и он купил два экземпляра книжки. На первых страницах книг продавец поставил огромную фиолетовую печать. На оттиске был изображён профиль курчавого поэта, под ним значилось количество лет со дня его рождения, всё это обрамлялось узким эллипсом надписи „VIII Всесоюзный Пушкинский  праздник поэзии с.Михайловское 21 июня 1974 г”. Один экземпляр книжки „Потомки Пушкина” Егор, вернувшись в Одессу, подарил Вадику Абомяну.
На совещании он поближе познакомился с Юрием Алексиным, лаборатория которого в центральном институте занималась проблемами стаффинга (stuffing - вставки или удаления импульсов для согласования скоростей цифровых потоков) при сопряжении систем ИКМ различных уровней. Вечером, во время небольшого междусобойчика, Егор с удивлением узнал, что Алексин, почти его ровесник, коренастый, плотно сбитый мужчина с венчиком седых волос на лысеющей голове, происходил из семьи потомственных московских клоунов.
Хозяева совещания организовали экскурсию по Пскову, и многие гости удивились, узнав, что город был основан в Х веке. Из окна экскурсионного автобуса они увидали и величавую. реку Великую, и собор Ивана Предтечи, и Свято-Троицкий кафедральный собор, полюбовались строгой красотой Покровской наугольной башни, серой от времени, и белыми Паганкиными палатами.
В один из дней по плану поработав до 14 часов, гости отправились в путешествие по реке Великой на стремительной „Ракете”, Плавали в ту пору по рекам и озёрам страны такие быстроходные пассажирские суда на подводных крыльях, которые строились в Союзе на Феодосийском судостроительном заводе „Море” и экспортировались во многие страны мира. Гости от души отдыхали, вдыхая запахи свежескошенной травы, любуясь, как на большой скорости мимо проносились красочные зелёные берега, бревенчатые деревни, колхозные стада, пригнанные на водопой, Через полчаса „Ракета” приткнулась к причалу одной живописной деревни, где на берегу в тени старых вязов уже была накрыта „поляна”. Рядом до нужной кондиции уже доходили аппетитные шашлыки. Здесь пировали целый час, произнося многочисленные тосты за мир и дружбу.
 В субботу гости поехали на экскурсию по пушкинским местам. Автобус прикатил в село Михайловское, где размещался государственный Пушкинский музей-заповедник, к созданию которого приложил немало сил и старания Семён Степанович Гейченко, участник Великой Отечественной войны, потерявший на ней одну руку. Часто Гейченко сам, с большим удовольствием, водил экскурсантов по музею поэта, но в тот день этого незаурядного человека в  музее не было.
Здесь всё дышало историей, было трогательным: и деревянная изба, и старинные портреты, и прялка тех времён, и оловянные кружки на щербатом столе, и бронзовые подсвечники, и зелёный луг, видневшийся из окна, который ежегодно заливался яркими красками платьев, шляпок и рубашек посетителей, собравшихся на традиционный пушкинский праздник поэзии. Затем было село Петровское, имение предков Пушкина – Ганнибалов, посёлок Пушкинские Горы, где находился Святогорский монастырь, широко известный как место погребения великого поэта в родовой усыпальнице Ганнибалов –Пушкиных. Гости, возложив цветы, припасённые экскурсоводом из персонала, обслуживающего совещание, в торжественной тишине замерли возле могилы поэта.
Конечной точкой экскурсии стал Свя;то-Успе;нский Пско;во-Пече;рский монасты;рь. Экскурсовод поведала, что почти пятьсот лет в этом месте была освящена пещерная церковь, выкопанная в песке, от которой и пошёл этот мужской монастырь – один из самых крупных и известных в России. Удивительно, но это факт: за всю свою непростую историю монастырь ни разу не закрывался, и в немалой степени это было заслугой его настоятелей. Во время войны монастырь находился на территории Эстонии и поэтому сохранился. Сам монастырь располагался в небольшой низине, и его золочёные и синие купола, казалось, вырастали из-под земли по мере приближения к монастырским храмам и подворью. Во дворе монастыря Егор своим безотказным „Зорким” сделал несколько снимков,  но когда он навёл объектив на могучего монаха с крупным серебряным крестом на груди, спешащего к храму, тот сурово погрозил ему пальцем, и Егор отказался от своего намерения.
По завершению работы совещания для гостей в актовом зале обкома даже показали две серии мультфильма  „Ну, погоди!”, а вернувшись в свой номер, Егор обнаружил на столе штопор и ключ для открывания бутылок пива с фигурками героев мультфильма. Культурных мероприятий было так много, что зарубежные гости буквально взмолились – дайте же нам, пожалуйста, хоть два часа свободного времени, чтобы купить местные сувениры и подарки своим родным  и близким. А потом был роскошный прощальный банкет, на котором оба польских делегата упились до поросячьего визга, но бдительная обслуга вовремя предотвратила развитие международного недоразумения.
Утром, собираясь ехать в аэропорт, Егор у выхода из гостиницы столкнулся со смуглым человеком, которого он, безусловно, где-то видел, но не мог вспомнить – а где? Из будки уличного телефона-автомата, примыкавшей к стене гостиницы, до него донёсся громкий разговор, который вёл мужчина средних лет в примятой фетровой шляпе:
- Я немного задержусь, Клава! Тут концерт дают эти артисты, которые в кино „Неуловимые мстители” играли. Я тебе потом всё расскажу!
И Егор понял, что только что он разминулся с Васей Васильевым, игравшем в этом фильме роль Яшки-цыгана.
Год был богат на политические скандалы. Канцлер Западной Германии Вилли Брандт ушёл в отставку с поста после того, как его помощник Гюнтер Гилломе был обвинен в шпионаже в пользу ГДР.
 Подписав летом в Москве договор об ограничении подземных ядерных испытаний,  президент США Никсон через месяц признал свою вину в „уотергейтском” деле и подал в отставку. 38-м президентом США стал Джеральд Форд, исполнявший обязанности вице-президента.  А из СССР был выслан писатель-диссидент А.Солженицын.

108
Отрасль уверенно двигалась в направлении цифровизации систем передачи сигналов. Это отвечало мировым тенденциям: в Международном консультативном комитете по телеграфии и телефонии (МККТТ) Международного союза электросвязи для стандартизации цифровых систем передачи была создана легендарная Исследовательская комиссия ИК-18, которую возглавил доктор Ирмер из ФРГ. Своей основной задачей комиссия считала разработку иерархии цифровых систем передачи, подобной той, которой существовала для аналоговых систем передачи. Там краевым камнем была система на 12 каналов ТЧ, на основе которой, путём преобразования спектра, организовалась многоканальные системы на 24, 60, 120, 480, 960 и 1920 каналов. Например, между Москвой и Киевом по коаксиальному кабелю уже который год успешно работала система К-1920, и дефицита каналов ТЧ на участке  между двумя столицами не было.
Подобную иерархию требовалось создать и для цифровых систем, и здесь развернулась жёсткая борьба между американскими и европейскими компаниями, производящими оборудование связи. США лидировали в разработке первых систем ИКМ и создали американский стандарт на систему ИКМ с 24 каналами ТЧ. Скорость передачи в цифровом канале составляла 56 кбит/с, групповая скорость цифрового потока была равна 1544 кбит/с. В каналах ТЧ для сжатия динамического диапазона применялось кодирование по ;-закону.
Двигаясь за американцами, европейские разработчики уже имели возможность на опытной эксплуатации отследить все недостатки ИКМ-24 и критически оценить их. Подобное явление уже было при стандартизации телеграфных мультиплексоров для работы по каналам ТЧ, когда столкнулись два решения – более раннее, американское, и последующее, европейское. Тогда МККТТ пошёл по пути компромисса, разработав Рекомендацию R.101, содержавшую оба решения: в качестве Альтернативы А был записан американский вариант, обеспечивающий организацию каналов со скоростями 50 и 75 Бод, а в качестве Альтернативы В – европейский, с каналами 50, 75, 100, 110, 134,5 и 150 Бод.
Проведенные фундаментальные исследования методов ИКМ позволили Администрациям связи Франции, Германии и Италии разработать новый стандарт на основную цифровую систему ИКМ. Она обеспечивала организацию 30 каналов ТЧ и двух служебных каналов, один из которых использовался для цикловой синхронизации, а другой – для эксплуатационных целей. Скорость передачи в канале ТЧ составляла 64 кбит/с, а групповая скорость цифрового потока была 2048 кбит/с. Для сжатия динамического диапазона применялся А-закон.
В Союзе было решено к производству аппаратуры ИКМ подключить, наконец,  „большую” промышленность, т.е. заводы министерства промышленности средств связи (МПСС). Само министерство возникло совсем недавно: через неделю после смерти министра радиопромышленности В.Д.Калмыкова было решено разделить это гигантское ведомство на две части, одной из которых и стало МПСС во главе с министром Эрленом Кириковичем Первышиным. В новом министерстве к разработкам и производству аппаратуры ИКМ  было решено было привлечь ленинградское НПО „Дальняя связь” и заводы в Перми и Уфе.
По заданию Мирославского Егор побывал в командировке в НПО „Дальняя связь” для изучения возможности привлечения этого предприятия к разработке аппаратуры КИТ. Хотя с первого раза конкретно ни о чём договориться не удалось, Егор познакомился там с ведущими специалистами, которые работали в отделении Ю.П. Хлопушнянца, занимающемся цифровыми системами. Такие фамилии, как Левин Л.С., Голубев А.Н., Плоткин М.С. часто мелькали в журнале „Электросвязь”, а также в книгах по технике связи.
Его свели тут с Прадкиным Романом Семёновичем, высоким полноватым мужиком, глаза которого хитро поблескивали за бифокальными стёклами очков в позолоченной  оправе. Егору он показался слегка похожим на Льва Троцкого. Предполагалось, что в случае положительного решения по аппаратуре КИТ, Прадкин будет ответственным исполнителем разработки. Тот, в  качестве первого шага в сотрудничестве с киевским институтом, раздобыл и ухитрился вынести из НПО  подарок Егору - коробку, в которой была тысяча новых транзисторов КТ-315, Эти миниатюрные транзисторы широкого применения в характерном ярко–оранжевом пластмассовом корпусе были последним достижением советской электронной промышленности: каждый транзистор имел вес, не превышающий 0,5 грамма.  В Киеве эти транзисторы очень пригодились.
По решению директивных органов разработку идейных основ системы цифровой иерархии было поручено провести в рамках научно-исследовательской работы „Микрон”: центральный институт отрасли был определён в этой работе головным и координировал исследования всех сопричастных НИИ отрасли и МПСС. К работе был подключён также НИИ-16 Министерства обороны. При разработке НИР схлестнулись две точки зрения: НПО „Дальняя связь” ориентировалось на систему ИКМ-24, опытный образец там уже был готов, а центральный институт отрасли предпочитал взять за основу ИКМ-30, макет которой изготовил в своих опытных мастерских.
 На острие НИР „Микрон” стояло подразделение Поляника, а в нём все нити сходились в лаборатории Эмиля Коронского. Эмиль к этой работе привлёк и лабораторию Резчикова. В ходе проведения НИР Егору пришлось побывать на специальной конференции, проведенной в конце зимы на заводе в Уфе, где собрались представители всех заинтересованных министерств и ведомств: к тому времени к закрытым материалам он уже имел допуск по форме № 2. Обсуждаемые материалы и предлагаемые варианты построения схем иерархии ему разрешили записывать в специальную тетрадь, которую обещали переслать в спецчасть киевского института.
Мнения представителей различных ведомств, собравшихся на совещании в Уфе, по иерархии построения цифровых сетей резко отличались друг от друга. После обмена мнениями главный конструктор завода, бывший выпускник одесского института, явно находясь под впечатлением от юмористического рассказа, опубликованного на 16-й странице „Литературной газеты” (которая тогда обладала бешеной популярностью), сказал, обращаясь к Полянику:
- Вы заказали нам неведомо что, которое отрасли требуется неизвестно зачем, мы сделали даже больше, чем вы просили. Так я теперь не понимаю, почему вы не хотите принять нашу разработку!
Поляник к тому времени наладил дружественные отношения с НПО министерства электронной промышленности, и подолгу пропадал в Зеленограде, где разрабатывались и производились интегральные микросхемы. Он, по его собственным словам, был поражён прогрессом, достигнутым промышленностью в области микроминиатюризации элементной базы для радиоэлектронной аппаратуры. Потом Егор в предисловии к итоговому отчёту по НИР „Микрон” сам прочёл эти хвалебные строки, в общем-то, не характерные для научных отчётов, написанные после обязательных стандартных строчек, где шла ссылка на последние документы партии и правительства по развитию народного хозяйства. Поляник привозил из Зеленограда (хотя сам предпочитал говорить - „Крюково”) новые, что называется, с пылу - с жару, образцы аналоговых и цифровых микросхем и давал своим сотрудникам задание - определить, какие из них могут быть эффективно использованы в цифровой аппаратуре связи. Эпоха транзисторов уже подходила к своему логическому концу, будущее было теперь за интегральными микросхемами, содержащими в одном корпусе несколько  сотен бескорпускных транзисторов, резисторов и конденсаторов.
По мнению Егора, НИР „Микрон” был прорыв в цифровизацию сетей связи и по своему значению мог сравниться с работами центрального института по созданию Единой автоматизированной системы связи страны (ЕАСС). Три года назад отдел Мирославского принимал активное участие в разработке разделов ЕАСС, и Егор поразился задачам и размаху  работы, в которую были вовлечены многие министерства и ведомства страны. Для их взаимодействия был даже создан специальный межведомственный совет (МВКС).
Государственная комиссия приняла результаты НИР „Микрон”, особо отметив, что будущая цифровизация открывала возможность создания цифровых сетей с интеграцией служб (ЦСИС), где могли передаваться сигналы речи, телеграфии, данных, факсимиле, радиовещания, видеосвязи. На следующем этапе цифровизации можно было объединить системы передачи и системы коммутации, повысить помехоустойчивость сетей связи и существенно увеличить их пропускную способность.
В основу цифровой иерархии была полужена первичная система ИКМ-30, соответствующая европейскому стандарту. Она работала по физическим цепям кабельных линий ГТС. Четыре системы ИКМ-30 объединялись во вторичную систему ИКМ-120 с групповой скорость 8448 кбит/с. Вторичная система была предназначена для работы между узлами на ГТС, а также на участке между областным и районными центрами, для этой цели предполагалось  использовать пары существующих симметричных кабелей, по которым в тот момент работала аналоговая система К-60П, или радиорелейные линии. При формировании вторичной системы ИКМ-120 использовался метод двустороннего стаффинга, разработанный в лаборатории Игоря Мятлова, где замом начальника был Юрий Алексин. Им удалось убедить европейских специалистов, уже стандартизировавших вторичную систему на методе одностороннего стаффинга, одобрить проект Рекомендации МККТТ, где метод двустороннего стаффинга был принят в качестве альтернативного варианта.
На более высоком уровне из четырёх вторичных систем формировалась система третьего порядка -  ИКМ-480, которую планировалось использовать между областными центрами, соединёнными коаксиальным кабелем. Далее подобным методом формировалась система четвёртого порядка - ИКМ-1920, в перспективе она предназначалась для связи столиц и крупных территориальных узлов связи по оптическим линиям связи, которые в тот момент ещё делали первые робкие шаги.
В цифровой иерархии было определено место и малоканальных систем ИКМ. Вместо системы ИКМ-12 появилась система ИКМ-15, которую центральный институт продолжал разрабатывать для сельской и внутрирайонной связи, привлекая для производства заводы министерства электронной промышленности.
Поскольку НПО „Дальняя связь” все свои усилия сосредоточила на разработке первичной системы ИКМ-30, надежды Мирославского и Резчикова на то, что там удастся организовать разработку аппаратуры КИТ по техническому заданию, подготовленному киевским институтом, не оправдались. Через три месяца после приёмки НИР „Микрон”,в тот самый момент, когда в лаборатории активно обсуждали показанный накануне по телевидению фильм „Здравствуйте, я ваша тётя!”, Мирославский вызвал Тарханова с Резчиковым и сказал:
- Центральный институт приступает к НИР „Исполин”….
- Так им, что, нужны карлики для работы? – не удержался от шутки Егор, всё ещё находясь под впечатлением заключительной фразы Бабса-Калягина - „Я тебя поцелую! Потом…. Если захочешь!”.
- Вы, Егор Сергеевич, не дослушали меня, - сказал, улыбнувшись, Мирославский, - Это очередной этап по созданию ЕАСС, и нам предлагается участвовать в этой работе по вопросам телеграфии и низкоскоростной сети передачи данных. Так что пока работы над аппаратурой КИТ придётся отложить. Может быть, НПО „Дальняя связь” всё-таки примет по этому поводу положительное решение. Во всяком случае, мне Хлопушнянц, начальник направления этого объединения обещал, что в ближайшее время они к нам сюда подъедут для ознакомления с наработанными материалами. А вам завтра надо с Юрием Павловичем подъехать в центральный институт для предварительного ознакомления с ТЗ на НИР „Исполин”.
Затем он дал отдельное задание Тарханову, который пользовался авторитетом у такой грозной дамы, как Нина Эдуардовна Попцова, руководящая в центральном институте отделом многоканальных систем передачи аналогового типа. В частности, через отдел Попцовой прошли все магистральные системы передачи, начиная от 120 до 1920 телефонных каналов. С самой Попцовой, обладавшей сильным мужским характером и безграничной верой в свою эрудицию и правоту, о которых она давала понять даже министру, Мирославский предпочитал не связываться, особенно, если вопрос был щекотливым.
Когда-то на одном из заседаний Научно-технического совета министерства Попцова „срезала” Мирославского, отстаивающего свою позицию с точки зрения тонального телеграфирования. В ответ на реплику Мирославского, она фыркнула и пренебрежительно молвила:
- Нашли, что сравнивать! Это ведь конь и рябчик! Тоже мне, новая колбаса „Дружба”! Сколько тех каналов ТЧ вы получаете для ТТ? Мизер!
-Но этот так называемый „мизер” надо умножать на 24, а то и 44 канала ТТ, которые организуются в одном канале ТЧ! – парировал Мирославский.   
В Москве, „спихнув” все вопросы по НИР „Исполин” на Тарханова, Егор помчался в Перово к Полянику для согласования программы испытаний образца аппаратуры передачи данных со скоростью 48 кбит/с по тракту ОЦК. Он надеялся уточнить перспективы разработки аппаратуры КИТ в Ленинграде. Поляник был на совещании, и, ожидая его, Егор на всякий случай заглянул в курилку, где кто-то из курцов утверждал, что в этом году в стране катастрофический неурожай зерновых – их собрано всего лишь 140 млн тонн.
Не найдя никого из тех, кто ему нужен, Егор заинтересовался стенной газетой, висевшей в коридоре. Вообще-то, в любой „конторе”, ожидая начальника, который, конечно же, не опаздывал, а только задерживался, всегда интересно было глянуть на доску почёта, узнать, кто тут в передовиках социалистического соревнования, почитать все вывешенные приказы и объявления, а также стенные газеты, если общественные организации здесь подавали какие-либо признаки жизни. Его внимание привлёк коллаж, на котором Эмиль Коронский был изображён в вагоне поезда „Москва – Кисловодск” в обнимку с бутылкой минеральной воды, а внизу Егор прочёл следующие строки:

Он сдал комиссии „Микрон”,
Собрал остаток сил,
Забрался в  фирменный вагон,
И в отпуск укатил.
А там, блюдя лечебный план,
Он хлещет вёдрами „Нарзан”.
   
Рядом разместился другой коллаж, где в весёлой пляске красовался Дорик Надберезин. Ему были посвящены такие строчки:
В нём веселится каждый атом:
Он стал недавно  – кандидатом!
Надберезин руководил работами на опытной зоне ИКМ между городами Паланга- Кретинга-Клайпеда в Литве. Он вывез оттуда словечко „гэрэй” (что означало „хорошо”, „порядок”) и с удовольствием вставлял его при разговоре, когда они с Егором обсуждали программу испытаний телеграфных устройств на этой зоне. Надо сказать, что местное начальство в Литве не побоялось предоставить линии связи для испытания новой аппаратуры, отчётливо представляя, что за цифровыми технологиями – будущее.
Ни Коронский, ни Поляник особо не верили, что НПО „Дальняя связь” возьмётся за разработку и выпуск аппаратуры КИТ, но помощь свою оказать обещали. Проанализировав складывающуюся обстановку, Мирославский в один прекрасный день у себя в кабинете собрал Карповского, Резчикова, Шурмана и Вольфберга, который теперь работал в лаборатории № 32 старшим научным сотрудником, и сказал:
- Я вижу, что пока разворачивается цифровизация, нам следует подумать, как использовать наши наработки по временному уплотнению для повышения эффективности использования существующих каналов ТЧ, особенно на протяжённых магистралях. Вы, наверно, знаете, что в центральном институте, в лаборатории Ю.Трамского, это в отделе В.С. Гуртова, по спецтематике разработан модем, работающий по некоммутируемым каналам ТЧ со скоростью 9600 бит/с. Если соединить его с мультиплексером с временным разделением каналов, то можно было бы в разы увеличить число телеграфных каналов в канале ТЧ. Я вас прошу, оцените, что мы тут можем получить и с какими параметрами!
Проработка вопроса показала, что можно создать телеграфную многоканальную систему, которая бы обеспечивала организацию 60 кодонезависимых каналов со скоростью передачи до 50 Бод, т.е. почти в 2,5 раза более эффективную, чем существующие системы ТТ. Правда, вносимые каналом телеграфные искажения увеличивались с 5% до 8%, но закон сложения их в тракте с несколькими участками был таков, что нормы МККТТ не превышались. Учитывая невысокое качество работы каналов ТЧ, на выходе модема необходимо было установить устройство защиты от одиночных ошибок (УЗО). Был прикинут и технико-экономический эффект, который оказался внушительным.
Начальнику института Королько эта идея понравилась, он переговорил с Аржемовым, и тот собрал в Москве специальное совещание. Было решено провести разработку аппаратуры, которую к тому времени, уже получила условное название ДУМКА (аббревиатура словосочетания „Дуплексная универсальная многоканальная аппаратура”). Королько радовался: в Киеве широко была известна украинская хоровая капелла „Думка”, теперь и в отрасли появится нечто такое поэтическое.
События развивались в быстром темпе: разработка попала в приказ по центральному институту, а потом объявилась и в приказе по министерству. За отделом Мирославского закреплялась разработка мультиплексера и общее руководство работой, за московским институтом – разработка модема, за сектором Стругача – разработка УЗО по алгоритму, представленному москвичами. Аппаратуру решено было разрабатывать на интегральных микросхемах серии К155, а производство организовать на Минском опытном заводе „Промсвязь”.
Егор, хлебнувший неприятностей с аппаратурой ДАТА, пытался обратить внимание  начальников всех уровней на необходимость подключения к разработке Одесского филиала конструкторского бюро, но его предложение было отвергнуто как совершенно непригодное, всем не терпелось, как можно скорее выпустить эту новую аппаратуру на сеть страны.
Назначение киевского института головным в разработке вызвало большое неудовольствию москвичей. Впервые увидев Гуртова В.С., низенького, настороженного человечка в очках с золотой оправой, Егор был разочарован: один из авторов книги по передаче данных по телефонным каналам связи, которую Резчиков в своё время проштудировал от корки до корки, сотрудничать с отделом Мирославского не сильно-то стремился. Гуртов когда-то враждовал с Мирославским в эпоху передачи телеграфной тематики в киевский институт, и теперь почти забытые  обиды и недоразумения вновь вылезли на поверхность. Юра Трамский, был погибче своего шефа, но в принципиальных вопросах на уступки не шёл. Когда Королько стал „давить” его по срокам получения материалов по модему, подчеркнув, что решение по срокам принимает тут он, Трамский спокойно  заметил:
- Можно подвести лошадь к колодцу, но нельзя заставить её пить!
Королько сразу же сбавил свой командирский тон, а потом поручил Егору договориться с Трамским о реальных сроках.
В киевском институте тоже не всё было ладно, там уже назревал конфликт между Королько и Стругачем. Источником разногласий, на первый взгляд, можно было бы считать разные подходы к организации  работ по спецтематике.
Но на самом деле причина лежала гораздо глубже, а события развивались по следующему сценарию. Через месяц после начала разработки ДУМКА в партбюро института поступила „телега” на Мирославского. Чего только не ставилось ему в вину: и солидный возраст, и чуть ли не дутый авторитет в министерстве, и четырёхзначные премии, получаемые за разработку, внедрение в производство и на сети страны всей гаммы телеграфной каналообразующей аппаратуры, и „низкий” технический уровень разрабатываемой аппаратуры ДУМКА.
Вновь всплыл вопрос об организации кодозависимых каналов, аналогичных тем, что обеспечивала аппаратура ЧВТ. В бумаге, направленной в партбюро, говорилось, что эффективность разрабатываемой аппаратуры можно было бы существенно поднять, доведя число каналов до 180. Делался упрёк и в адрес Королько, якобы не уделяющего должного внимания работам по спецтематике. В заявлении предлагалось, чтобы партбюро института дало партийную оценку обстановке, сложившейся в институте. И весь этот набор неприятностей обрушился на лабораторию № 32, отписываться на эту „телегу” Мирославский поручил Резчикову.
Заявление в партбюро было подписано начальником отдела Валерой Куманевичем; он окончил одесский институт на два года раньше Егора, работал в  киевском КОМПоТе Госкомитета по радиоэлектронике, добросовестно „отпахал” положенное время, мотаясь по командировкам от Бреста до Владивостока, получил заслуженную квартиру в Киеве и решил заниматься наукой в отделении Стругача, где  теперь преобладали работы по спецтематике. Куманевич достаточно быстро защитил кандидатскую, стал начальником отдела. Началась кропотливая работа с придирчивыми военпредами, представительство которых появилось в  институте, длительные командировки в Челябинск, где выпускалась аппаратура, разработанная в отделе, выезды на закрытые объекты.
Во всём этом самое неприятное, по мнению Куманевича и его ведущих специалистов, было то, что тематика выполняемых ими работ определялась в центральном институте. Там,  в подразделении, размещавшемся в здании на 1-й Парковой, которым руководил заместитель начальника института, д.т.н. Шварцбаум, занимались только работами по „спецухе”. Это подразделение получало задание от соответствующих отделов Министерства обороны, действия которых не всегда были предсказуемыми, какое-либо планирование на перспективу здесь напрочь отсутствовало. Были периоды унылого затишья, когда шёл вялотекущий процесс сопровождения изделий на заводе, потом вдруг поступало срочное задание, в лихорадочном темпе создавались хитроумные сетевые графики работ, и начиналась гонка, не считаясь со временем. Естественно, киевскому институту доставались самые тяжёлые и неблагодарные куски работы, которые не хотели выполнять москвичи. А тут под боком работают, видишь ли, отделы-аристократы, которые сами себе хозяева, никакие военпреды у них на голове не сидят, а тематику и планирование работ эти отделы определяют сами. Было, конечно, от чего скрипеть зубами!
Подключившись к работе аппаратуре ДУМКА, ребята Куманевича подробно ознакомились с исходными материалами, наработанными в отделе Мирославского, и решили, что они – сами с усами, и есть шанс самим вертеть своим хвостом. Основным  закопёрщиком здесь выступал начальник лаборатории Борис Черногульский, пухленький, всегда улыбающийся коротышка с неизменным румянцем на щеках, окончивший одесскую alma mater на год раньше Егора. Резчиков знал его ещё с той поры, когда Боря, бывший пятипроцентник киевского политехникума, носил фамилию Томовиловкер и вместе с Димой Кураковским снимал комнату недалеко от Дерибасовской.
Как и Куманевич, Борис своевременно ушёл из КОМПоТа, получив в Киеве квартиру, устроился на работу в киевский институт и быстро защитился. Одно время он посещал семинары, которые вели Вольфберг с Блекманом, но потом Черногульский, явно страдающий комплексом Наполеона,  с ними поссорился по пустяковому поводу и на семинарах уже больше не появлялся.
Ухватившись за Рекомендацию R.101 МККТТ, Куманевич и Черногульский разработали техзадание на аппаратуру, названную ими „Кактус”, в которой основной упор сделали на организацию кодозависимых каналов. Куманевич с этим ТЗ лично поехал в Москву убеждать главк в перспективности такой разработки.
- Да, вот такой получается колючий „Кактус”, - сделала вывод начальник отдела главка Клавдия Жердюк, немного удивлённая тем, что из института, головного по телеграфной тематике, от незнакомого ей отдела поступило альтернативное предложение.
Она хорошо знала, кто такой Мирославский и на что способны „мирославские ребята”, на приёмке работ которых она выросла от рядового клерка до ведущего специалиста главка. Мирославского она немедленно вызвала в главк, подробно разобрала с ним ТЗ, представленное Куманевичем, и у Мирославского в ходе этого обсуждения сложилось твёрдое убеждение, что главк не прочь вернуться к старой проблеме ЧВТ на более высоком уровне. Вернувшись в Киев, он, собрав ведущих специалистов отдела, сказал:
- Как бы нам этого не хотелось, но свои козыри надо отбирать, иначе главк может клюнуть на предложение Куманевича. Не зная всех особенностей работы телеграфной сети, а это видно из ТЗ на этот „Кактус”, состряпают его бойцы что-то такое невразумительное, а потом нам же на сети и придётся с ним маяться и доводить до ума какую-нибудь несусветную бяку. В общем, скрепя сердце, нужно делать комбинированный вариант, где была бы возможность, в зависимости от обстановки, из одного кодонезависимого канала делать три кодозависимых. Если бы эти изголодавшиеся „спецушники” не влезли, мы бы спокойно закончили первоначальную разработку, запустили бы её в производство, а потом могли бы перейти к созданию комбинированной системы. Теперь же перестраиваться придётся на ходу, и конечно, лишних неприятностей тут будет вагон и маленькая тележка! Я попытаюсь объяснить в главке ситуацию и сдвинуть срок окончания работ не менее, чем на квартал!
В общем, получалось, что теперь на всё сделанное ранее надо было наплевать и забыть, или, как в шутку говорил Егор, выполнить команду:  „С криками «ура!» – назад!”.  Однако Вольфберг с Шурманом такому повороту событий даже обрадовались. Расстроенному Егору, который солидную часть своего времени вынужден был теперь тратить, сочиняя достойные ответы на очередные послания Куманевича в партбюро, они объяснили, что им пришла в голову идея существенно уменьшить объём оборудования, заменив индивидуальные кодеки СИП - одним, групповым. Структурная схема уже готова, и Егору необходимо с ней срочно ознакомиться, чтобы определиться, как им двигаться дальше. Да и в реализации  комбинированного варианта они не видели особых трудностей. Главное – чтобы не душили их прежними сроками.
Обмен посланиями в партбюро продолжался, теперь организаторы склоки основной огонь перенесли на Королько, его обвиняли в том, что тот или не может, или не хочет, положить конец затянувшемуся конфликту в институте. В одном из „посланий” на полстраницы цитировались слова генсека Брежнева, сказанные им во время поездки в регионы, о том, каким честным, чутким, справедливым и внимательным к запросам и предложениям трудящихся должен быть настоящий руководитель, тем более, если он ещё и член партии…
„Трудящиеся” не замедлили откликнуться: однажды на имя начальника института поступила анонимка, в которой говорилось о злоупотреблении комплектующими радиоэлементами, спиртом и материалами при проведении работ по спецтематике. Утверждалось, что транзисторов, интегральных микросхем, кнопочных переключателей „Изостат” и индикаторных приборов за полтора года было списано чуть ли не в три раза больше, чем требовалось в действительности. Королько вынужден был создать комиссию партбюро, которая вместе с бухгалтерией занялась проверкой анонимки. Факты подтвердились, нарушения обнаружились не только в институте, но и в опытных мастерских института. По итогам проверки материально ответственные лица в отделах, указанных в анонимке, лишились квартальной премии, а начальникам проштрафившихся подразделений квартальная премия была снижена до 40%.
Кто-то вспомнил, что из-за разгильдяйства сотрудников отдела Куманевича погиб рабочий опытного производства института. Он шёл домой мимо основного корпуса института, когда из-за резкого порыва ветра вдруг захлопнулось открытое окно в одной из лабораторий и из него вылетело лопнувшее стекло. Оно, как сухой лист осенью, спланировало вниз и острой кромкой ударило рабочего по бедру, повредив там крупную артерию. Пока приехала „скорая помощь”, рабочий скончался от потери крови. Как там потом удалось замять это дело, Егор не помнил, но шуму и разговоров на эту тему было множество. Правда, через неделю все окна оборудовали крючками, чтобы при проветривании уже жёстко фиксировать створки. Конечно, вышел соответствующий приказ, с которым каждого сотрудника ознакомили под личную подпись.
Возникшая склока с каждым месяцем всё больше углублялась, переходя в своеобразную „гражданскую войну” между Королько  и Стругачем, который был единственным заместителем начальника института. Так что выпад против Мирославского по линии партбюро был лишь начальным залпом борьбы против Королько.
Герои скандалов коммунальных кухонь почувствовали, что настало их время. В курилках начали поговаривать, что конфликт в институте раздувает сионистская банда, и руку к этому приложили некоторые „отказники”. Разговоры эти были такими настойчивыми, что на одном из профсоюзных собраний Куманевич стал яростно возмущаться, что его, чистокровного русского, кто-то намеренно записывает в сионисты.
Причина всего этого конфликта в верхах была достаточно тривиальной. Присланный в институт „варяг”, конечно, не сильно импонировал Стругачу, который, хоть и закончил факультет киноинженеров Киевского политеха, стоял у истоков создания киевского отраслевого института, проблемы отрасли знал достаточно хорошо и надеялся с уходом Пасечного на пенсию возглавить коллектив. Ближайших конкурентов из старой гвардии на этот пост у него не было: Юрий Ставинский был переведен в Москву на должность начальника главка внешних сношений, а Евгений Улановский, с подачи своего друга, поехал в Болгарию советником. Стругач, будучи человеком талантливым и энергичным, считал себя обойдённым. Как руководитель ответственными работами по спецтематике, он болезненно воспринимал повышенное внимание нового начальника к работам, проводимым по гражданской тематике.
А Королько, проработав на должности начальника киевского института около года, понял, что руководить таким институтом, не имея кандидатских „корочек” – дело ненадёжное. В любой момент мог быть поднят вопрос: почему таким солидным учреждением отраслевой науки руководит человек, не имеющий степени? На своём ли месте он находится? Неужели в институте никого нет, чтобы достойно им руководить?
И Королько начал присматриваться к наиболее значимым исследованиям отделов. Его внимание привлекли работы отдела Мирославского по городскому участку, где проводились изучение влияния сигналов телеграфной каналообразующей аппаратуры на соседние цепи, занятые сигналами телефонной связи. Здесь было море проблем, и все они требовали немедленного решения. В рамках работ по двухстороннему сотрудничеству киевский институт по вопросам городского участка был завязан с ИПФ - берлинским Институтом почты и электросвязи ГДР. Егор с Карповским принимали немецких специалистов у себя и пару раз вместе с начальником института по безвалютному обмену ездили в ИПФ с отчётом о выполнении совместной программы исследований. Руководство ИПФ знакомило киевлян с результатами своих исследований и обычно снабжало информацией о новейших разработках фирмы Siemens.
„Осмотревшись на местности”, Королько темой своей диссертационной работы выбрал нормирование загрузки кабелей ГТС нетелефонными сигналами, имея в виду, в первую очередь, ту аппаратуру, которая была разработана или ещё создавалась в отделе Мирославского. Его имя стало появляться в списке соавторов статей, которые выходили из отдела, и кадровик, отставной полковник Василий Васильевич Рой, заверяя подписи авторов статьи в акте экспертизы, сквозь зубы цедил:
-Да, у нас тут народ добрый, сплошное благотворительное общество, всегда начальству помогут!
Для Егора такая „благотворительность” была не в новинку. Однажды ещё при Пасечном, Мирославский вызвал Егора к себе и сказал, что со следующего дня у него появится новый старший инженер. Егор обрадовался неожиданному подарку – дополнительной штатной единице, но оказалось, что радовался он преждевременно. Выяснилось, что начальник института настоятельно „рекомендовал” трудоустроить в отделе сына одного крупного начальника из КГБ. Так в лаборатории № 32 появился высокий смуглый, довольно симпатичный брюнет по фамилии Витальев. Егор усадил нового сотрудника изучать одну из разработок лаборатории, чтобы потом определить, где лучше всего использовать нового бойца.
Месяц прошёл нормально, симпатичный брюнет в коллективе прижился, аккуратно ходил на работу, а потом вдруг исчез, и не было его целую неделю. Вновь появившись на работе, он представил больничный, указал, по просьбе Егора, номер своего домашнего телефона и снова засел за изучение материалов. Но через месяц брюнет исчез опять, а к домашнему телефону никто не подходил. Через десять дней Мирославский смущённо объяснил Егору, что его новый сотрудник – стойко пьющий товарищ, которого долго лечили от алкоголизма, и вроде бы, вылечили, но на каком-то семейном мероприятии он сорвался, выпив полстакана вишнёвки. Слово „вишнёвка” Мирославский повторил несколько раз, словно Егор сам должен был понимать, о каком сногсшибательном напитке идёт речь, чтобы лишний раз убедиться, что дело тут совсем безнадёжное. Потом брюнет появился в лаборатории на полчаса, чтобы забрать свои личные вещи, смущённо объясняя Егору, что работа его не очень-то устраивает: тут, мол, занимаются цифровой техникой, а он – больше специалист по аналоговой…..
В другой раз, войдя по вызову Мирославского в его кабинет, Егор увидел там следующего стройного красавца, но уже – шатена, с большими серыми глазами. Впечатление немного портила слегка оттопыренная нижняя губа, но внимание сразу же переключалось на модный костюм из тёмно-серой шерсти. Молодой человек оказался Артёмом Сергеевичем Аржемовым, сыном начальника центрального института; оказывается, Мирославский хорошо знаком с его матерью, работавшей в проектном институте отрасли. Артём был аспирантом известного московского вуза, руководителем его был сам д.т.н. Шварцбаум, посоветовавший ему приглядеться к тематике работ, проводимых в Киеве, чтобы отыскать интересную тему для диссертационной работы. 
Мирославский дал задание Егору ознакомить московского гостя с аппаратурой, в которой использовался метод СИП. Гость заинтересовался этим методом передачи и даже был готов немедленно приступить к определению энергетического спектра телеграфных сигналов на выходе кодера СИП. Потом разговор коснулся оптимальности используемого метода кодирования, и красавец-шатен покинул Киев, пообещав с этим тщательно разобраться.
Спустя два месяца Аржемов-младший прислал свой вариант схемы кодирования и краткое пояснение, как он пришёл к такому результату. Ещё через два месяца Егор получил от мажора проект вклада для представления в международную организацию в Женеве и, доработав материал, отправил его в министерство для дальнейшего согласования с заинтересованными ведомствами. В конечном итоге, международная организация приняла совершенно иной вариант схемы кодирования СИП, который приятно удивил Егора своей оригинальностью и эффективностью, но труды московского аспиранта тоже не пропали даром, во всяком случае – для него самого.
Кандидатскую диссертацию Аржемов-младший защитил через полтора года, спустя некоторое время он успешно закончил докторскую, стал преподавать в своём московском alma-mater и через несколько лет был уже его ректором. Егор всегда потом с досадой отмечал, что Валерий Стараев, так и не захотел написать диссертацию по предложенному им методу СИП.
То, что подчинённые помогут своему начальнику „остепениться”, не сомневался никто. Направление работы он выбрал перспективное, в разработке соответствующего математического аппарата ему активно помогал Виталий Белопадский, выпускник одесской alma mater, защитившийся два года назад. Если учесть, что Королько, разбираясь со „спецухой”, умудрился основательно испортить отношения со Шварцбаумом, курировавшим киевский институт, а разработке ДУМКА уделял, по мнению Стругача, значительно больше внимания, чем спецкомплексу „Стрела-М”, то для окружения Стругача он быстро стал персоной нон-грата.
Всё это сказывалась на разработке ДУМКА. Увидев, что отдел Куманевича срывает сроки разработки УЗО, Королько, как главный конструктор разработки, принял волевое решение: он перевёл двух ведущих разработчиков УЗО из отдела Куманевича к Мирославскому. Так  в лаборатории № 32 появился Дима Панасевич, которого в отделе за глаза стали называть „военнопленным”. Дима, правда, довольно быстро освоился в новом отделе и подружился с  основными разработчиками принципиальных схем мультиплексера -  Сергеем Логвиненко  и Валерием Стиленко. Хотя второго специалиста, женщину, устроившую из-за перевода форменную истерику, по совету Мирославского решили к себе не брать и оставили в старом отделе, решение Королько, конечно, подлило масла в огонь конфликта. Скандал разгорелся с новой силой, и  к нему уже подключились два инструктора Зализнычного райкома партии. В институте только и говорили о бушующем конфликте, в котором многие старые знакомые теперь, против  своей воли, оказались во враждующих лагерях.
На сторону Стругача  от Королько перебежал его помощник, Виталий Зветник, после чего в партбюро поступила очередная „телега”, где утверждалось, что начальник института вывез домой всю полученную институтом туалетную бумагу в таких количествах, что теперь ему хватит её „на всю оставшуюся жизнь”. Поскольку туалетная бумага была в ту пору стойким дефицитом, новость эта неделю гуляла по этажам института. Потом её на некоторое время потеснили слухи, почерпнутые из передач Би-Би-Си, о том, что на большом противолодочном корабле „Сторожевой” капитаном 3-го ранга Саблиным был поднят бунт против советской власти, а корабль из Риги двинулся на Ленинград. Говорили, что в результате активных действий авиации и кораблей Балтийского флота, „Сторожевой” был остановлен на середине  пути, мятежники были отданы под суд и расстреляны.
В институте конфликт растянулся чуть ли не на три года. На очередном отчётно-перевыборном партийном собрании судьба самого Королько повисла на волоске: если бы его не выбрали в состав партбюро института, то он автоматически лишался бы поста начальника института. Но Королько в состав партбюро всё-таки прошёл, хотя и набрал, по сравнению с другими членами партбюро, наименьшее количество голосов. В институтский конфликт теперь  вмешалось и Техническое управление министерства, проблемы спецтематики его не сильно касались, а вот то, что склока в институте ставила под угрозу выполнение работ 2-го этапа по созданию ЕАСС и модернизации телеграфной сети, министерство всерьёз обеспокоило.
 Егор сильно сомневался, что при таком „раздрае” они смогут закончить разработку аппаратуры в срок. Поэтому когда до него дошли слухи, что у москвичей дело с модемом идёт туго, и сроки  могут быть сорваны по их вине, он, хоть и обрадовался этим слухам, но всё же поделился своими сомнениями с Мирославским. Тот его быстро охладил:
- А вот это не берите себе в голову! Москвичи всегда перед Аржемовым сумеют выкрутиться и свалить всё на нас. А Сергей Артёмович –человек крутой, я его хорошо знаю. Можно сорвать приказ министра, но никогда Аржемов не допустит срыва своего приказа!
Сроки, правда, удалось немного сдвинуть, в этом Мирославскому удалось убедить главк, ведь сначала подряжались сделать одно, а потом в ходе разработки пришлось взвалить на себя кучу дополнительных обязательств.
В конечном итоге аппаратура ДУМКА с большими муками была запущена в производство. Чтобы уменьшить количество командировок на завод, главный конструктор для сопровождения аппаратуры на заводе „пробил” через министерство дополнительно пять штатных единиц и организовал на заводе специальную группу сопровождения, работники которой свою зарплату получали из киевского института. Они же настраивали аппаратуру на сети и проводили обучение эксплуатационного персонала телеграфов. На сети страны аппаратура внедрялась с трудом: сказывалось невысокое качество каналов ТЧ. На магистралях, оборудованных немецкой аппаратурой VLT-1920, аппаратура ДУМКА вообще отказывалась работать из-за высокой величины фазовых дрожаний (джиттера) в канале. Для устранения этого явления была подключена группа Белопадского, которая разработала специальную схему фазовой автоподстройки частоты (ФАПЧ). Схема, на удивление, оказалось простой и компактной, и для неё в аппаратуре VLT-1920 даже нашлось свободное место.
Конечно, был подсчитан внушительный экономический эффект от внедрения аппаратуры  ДУМКА на магистральной телеграфной сети и получена солидная премия. Егор имел возможность воочию убедиться в том, что самое сложное дело в комплексной разработке – это разделить премию между участниками…
УЗО аппаратуры ДУМКА не оправдало надежд разработчиков, так как распределение ошибок в групповом сигнале 9600 бит/с отличалось от одиночного. Модем пришлось неоднократно дорабатывать на ходу, чтобы повысить его устойчивость к скачкам фазы в канале. В общем, эксплуатационный персонал не был в восторге от аппаратуры. Лишний раз Егор убедился в правоте выражения: все забывают, что сделано быстро, но всегда помнят, что сделано плохо….
 
109
Если летом на отдых все норовили съездить или в Крым, или в Одессу, или  на черноморское побережье Кавказа, то на зимние каникулы многие киевляне старались на лыжах покататься с детьми в Карпатах. Ближе к зиме на работе только  и слышно было про Карпаты, где можно было податься на отдых туда, куда душе угодно, выбор был большой: Ворохта, Воловец, Славское, Сколе, Драгобрат, Рахов, Межгорье, Ясиня, Синевир, Синяк, Яремча. Всё зависело от того, хочешь ли ты потихоньку на обычных лыжах съезжать с невысоких горочек, или как сумасшедший мчаться на горных лыжах с крутых склонов, куда тебя затащил неторопливый подъёмник.
В конце года Сеня Мирошник предложил съездить отдохнуть в район Воловца. На работе ему сказали, что там недалеко среди живописных гор есть гостиница „Смеричка”, стоящая в лесу. Нашёлся и телефон этого отеля, куда Люда с Дианой позвонили и попросили на фамилию Мирошник забронировать с первого января две комнаты на 7 человек - Люда на работе пообещала своей подруге Майе взять с собой её сына Валерика. Телефонная связь была неважной, в трубке слышались трески и протяжные завывания, но можно было разобрать, как женский голос ответил:
- „З якого числа? З першого сiчня? Заказано!”
И связь неожиданно прервалась. Киевляне билеты взяли до Ужгорода, туда и обратно, ехали в двух купе, вагон был заполнен наполовину – желающих отмечать Новый Год в поезде было немного.
Для семейств Мирошников и Резчиковых встречать Новый Год вне дома было не в диковинку. В прошлом году Сеня организовал от своего метро избушку на базе отдыха в лесу под Киевом, куда они днём 31 декабря притащились с огромными сумками, набитыми праздничной едой, выпивкой и тёплыми вещами. Сторож базы дал им ключи, но предупредил, что в избушке что-то случилось с электричеством. Было ещё светло, Сеня надел сухие рукавицы, разыскал лестницу и полез на ближайший столб, от которого в избушку был сделан отвод. Егор сильно сомневался, что при „наличии отсутствия” тестера и резиновых рукавиц здесь, на постепенно усиливающемся морозе, что-либо удастся сделать. Перспектива встречать Новый Год в холодной избушке при свечах явно не радовала. Но вслух он этого не говорил, стараясь только крепко держать лестницу, чтобы Сеня, перегибаясь на столбе то налево, то направо в поисках возможного повреждения, не свалился бы с верхотуры.
Чудесным образом у Сени всё получилось: он нашёл отломанный конец провода, как фокусник извлёк из кармана меховой куртки небольшие плоскогубцы, на ручках которых были толстые нейлоновые насадки, кусок алюминиевого провода и надёжно (чтобы контакты не искрили!) скрутил два провода. Из домика раздался радостный вопль: это Нина и Марина приветствовали свет, вспыхнувший в лампочке под потолком.  Теперь можно было включать портативную электроплитку, вскипятить чай, чтобы согреться, и начинать подготовку к встрече Нового Года: наряжать ёлку, растущую у крыльца и лепить снежную бабу, пока Люда и Диана принялись готовить праздничный стол.
Теперь встреча Нового Года состоялась в поезде, в вагоне звучно хлопали открываемые бутылки шампанского, и вот по поездному радио понеслось новогоднее поздравление, во всех купе дружно закричали „Ура!”, а через десять минут заглянувший в купе проводник поздравил их с Новым Годом.
В Воловец они приехали ранним утром, в темпе выгрузились из вагона, поскольку поезд стоял здесь всего лишь две минуты, отметили на станции остановку, поскольку билеты у них были до Ужгорода и обратно. На удивление, очень быстро нашли небольшой старенький автобус, который по укатанному снегу повёз их в горы. Ехать было минут тридцать, дорога всё время шла в гору среди густо-зелёного леса. Гостиница „Смеричка” возникла на солнечной поляне как волшебный дворец из народной сказки. Вся она была янтарная, бревенчатая, с просторной верандой на втором этаже, на широких перилах которой высились аккуратные снежные сугробики. Из двух кирпичных труб к голубому небу отвесно подымался дым. Свалив у крыльца свои рюкзаки и лыжи, киевляне поднялись в комнатку администратора, где по телефону разговаривала молодая дивчина в красочном гуцульском наряде. За её спиной через приоткрытую дверь был виден зал, где ночью, очевидно, весело пировали.
- С Новым Годом, с новым счастьем, - сказал Сеня. - А мы до вас в ранковый час!
-   З Новим Роком i  вас! А щастя хай буде те, що було! А ви хто? – спросила дивчина, явно удивившись ранним гостям.
-–  Мы из Киева, а неделю назад заказывали у вас две комнаты на 7 человек на фамилию Мирошник, - ответил Сеня.
- Ох, - ойкнула девушка, - я пам’ятую! Це мабуть вашi жiнки телефонували до мене. Я ж iм тодi казала, шо усi мiсця заказанi, зайнятi, значить, а потiм вони кудись у телефонi зникли! А до нас тут Осипови з Москви їдуть, з друзями, вони вже котрий рiк сюди приїзджають, дуже ним цi нашi гори сподобалися! Осипови ще ранiше три кiмнати замовили…Шо ж менi з вами-то робити? Ви ще й з дiтьми..  В мене тiльки одна кiмната з розбитим вiкном вiльною залишилася, да i там, мабуть, лише  чотирi лiжка…
В общем, повторялась ситуация, описанная в рассказе Аркадия Гайдара „Чук и Гек” - связь кругом оставалась виноватой. Там в рассказе телеграмму прочесть было нельзя, а тут – канал связи оборвался в самый неподходящий момент.
- Давайте посмотрим, что это за комната, - сказала Люда, когда Сеня рассказал женщинам о сложившейся ситуации, которую создали эти пронырливые Осиповы. – Может быть, мы там все поместимся? Не оставаться же нам с детьми на улице под ёлками!
Комната была на втором этаже и оказалось вполне сносной, Кусок разбитого окна аккуратно прикрыли листом фанеры, который Сеня аккуратно подогнал с помощью своего  складного ножа. Потом они с Егором сдвинули все четыре кровати вместе  и на освободившемся пространстве впритык разместились ещё две раскладушки. На стыке двух кроватей положили толстый матрац, теперь на кроватях могли спокойно уместиться пять человек. Вроде бы жить было можно, и дивчина, которую, конечно, звали Оксаной, этому явно обрадовалась и быстро оформила поселение киевлян, свалившихся сюда как снег на  новогоднюю ёлку.
Подкрепившись и попив чаю в гостиничном кафе на первом этаже, киевляне отправились на лыжах осваивать живописные окрестности. Попутно выяснилась, что слово „смеричка” означает особый вид ели с огромными продолговатыми шишками. Диана при  своём полиартрите на лыжах уже не каталась и просто гуляла, ступая вслед за лыжниками. Сеня с Людой быстро облюбовали невысокую горку и с удовольствием съезжали вниз к темнеющему лесу. Нина на лыжах тоже каталась хорошо, а вот у Марины лыжи слетали через каждые три шага, а лыжные палки всё время вываливались из рук.
Вечером в холле они с удовольствием посмотрели по телевизору первую серию кинофильма „Ирония судьбы, или с лёгким паром”, эта лента потом стала культовой и её обязательно показывали на новогодние праздники несколько лет подряд. Погода на улице была хорошая, недалеко была маленькая деревушка, в которую взрослые с удовольствием прогулялись, оставив подрастающее поколение смотреть очередной выпуск журнала „Ералаш”.
В деревушке Люда с Дианой накупили домашнего свежевыпеченного хлеба, овечьей брынзы, сметаны и сала. Когда через час, нагруженные покупками, они возвращались с прогулки, то внимание привлекла невысокая фигурка, которая на  лыжах делала энергичные круги вокруг гостиницы. При ближайшем рассмотрения это оказалась Марина, которая решила добиться в лыжном  спорте замечательных результатов. Её старания не пропали даром, и уже через пару дней на лыжах она себя чувствовала вполне свободно, скатываясь с горок наперегонки с Ниной и Валериком.
Утром следующего дня нагрянул десант Осиповых, было их с друзьями человек десять, включая троих детей. Зимнее снаряжение москвичей было на высоте: яркие водонепроницаемые и не продуваемые куртки, яркие шапочки, на которых торчали солнцезащитные очки, горные лыжи были марки „Salomon”, палки – причудливо изогнуты, лыжные ботинки – массивные и широкие, как ступни африканских слонов. Дети тащили с собой что-то похожее на большие алюминиевые тазы, в которых они потом с визгом и хохотом скатывались с ближайших горок.
На третий день киевляне выбрались в Воловец. Здесь многочисленные лыжники с местной турбазы скатывались с горок прямо к полотну железной дороги. Киевляне походили по городку, познакомились, как сказал Егор, „с художественным оформлением местного универмага”; Диана с Людой обнаружив там, к своему удивлению, недорогие французские духи „Fidji” („Фиджи”) и „Climat” („Клима”), а также гэдээровские колготки. После покупки двух флаконов духов сразу был налажен контакт с молоденькими продавщицами, и Диана с Людой договорились с ними об отправке в Киев какого-то женского дефицита, который должен был появиться по окончанию рождественских праздников. Девушки внушали такое доверие, что Люда с Дианой даже оставили им деньги на будущие покупки. Самое удивительное было то, что прибыв в Киев, они получили бандероли с заказанными вещами, и в каждую из бандеролей была вложена открытка с приветом „от девушек универмага”.
Тут же в Воловце, на турбазе, Диана разыскала свою киевскую приятельницу из соседнего дома, Милу Тарловер. Та отдыхала с мужем и сыном Борей, который был примерно одного возраста с Мариной. Дети дружили и зимой часто играли под домом в хоккей, правда, пешеходный, без всяких коньков. Марина стояла на воротах, обозначенных двумя лыжами, а Боря пытался попасть в них чёрной шайбой, обижаясь, что Марина часто отвлекалась на разговоры с проходящими мимо подружками по классу. Потом Мила пару раз с сыном приезжала отдыхать к ним в „Смеричку”. Тут Боря брал у Оксаны лыжи, и четверо детей скатывалось с горок до полного изнеможения. Их  одежду потом приходилось сушить на батареях – благо, топили в „Смеричке” на совесть.
К своему большому удивлению киевляне узнали, что для местных жителей главным праздником является не Новый Год, а Рождество: только под вечер шестого января многие хозяева тащили из леса домой срубленные ёлочки, и устанавливали их, кто – во дворе, кто –в хате, развесив на них незатейливые украшения. Это был „Святий вечiр”, надвигалась ночь перед Рождеством, и нехватало только Гоголя с его знаменитыми персонажами.
Неделя в „Смеричке” пролетела незаметно, пора было возвращаться домой. Планировалось, что Сеня с Егором, загрузив свои рюкзаки по максимуму, рано утром на лыжах доберутся до Воловца, сядут в поезд и доедут до Ужгорода. Там вечером они погрузятся на киевский поезд, заняв свои места, забронированные заранее: в противном случае, на пустые места были бы проданы билеты. Однако Егор подкачал со своим здоровьем: переусердствовав с лыжными гонками, он, перед самым отъездом, вслед за Валериком, простудился и целый день провалялся с температурой и насморком. Сене, который был человеком более закалённым, пришлось ночью одному совершать лыжный кросс по зимнему лесу, имея за спиной тяжеленный рюкзак. За час до прихода киевского поезда в Воловец  он добрался до турбазы весь взмыленный, в номере у Милы Тарловер смог переодеться в сухое бельё и продолжить своё путешествие. Вечером вся группа киевлян, благополучно разместившись на своих местах в вагоне, покатила домой в Киев. Новогодние каникулы закончились….
Через год семейства Мирошников и Резчиковых на зимние каникулы снова выбрались в Карпаты. На этот раз ехать решили в Косов Ивано-Франковской области – Сене на работе кто-то из сослуживцев дал номер телефона в гостинице, и туда, учитывая воловецкий опыт,  позвонили заблаговременно. Обо всём чётко договорились, выяснилось, что нет нужды с собой тащить лыжи – в гостинице можно будет взять напрокат. Выехали из Киева 29 декабря, наутро выгрузились в Коломые и оказалось, что киевлян тут полно. Тут был и друг Сени - Лёня Скрайбман с двумя пацанами и женой Леной, с которой Диана когда-то работала в проектном институте. Потом на платформе появился Вадик Крук с женой Аллой и дочкой Леной, а затем подоспел и Эрик Тененбаум с женой – все они ехали в санаторий „Карпатские зори”. Всей гурьбой киевляне повалили на автобусную остановку, – следовать дальше в Косов.
Когда приехали на место, оказалось, что Лёня забыл на заборе у остановки свой красный рюкзак. После короткой семейной разборки он на встречном „газоне” всё же  поехал обратно, хотя все киевляне сильно сомневались в успехе. Тем не менее, Лёня к вечеру вернулся с рюкзаком – тот так и висел на заборе, где он его оставил.
Устроились они в этот раз хорошо: Резчиковым досталась просторная угловая комната с тремя койками, Семейство Мирошников заняло две двухместные комнаты: в одной разместились Люда с Сеней, а в другой – Нина с Мишей, младшим племянником Люды. Миша был на года три моложе Нины, но уже бойко передвигал шахматные фигуры, в чём Егор смог убедиться вечером, проиграв мальцу две партии подряд. Вечером к ним пожаловали семейства Круов и Тененбаумов: оказалось, что в их санатории свободные места будут только завтра утром. Поэтому пришлось потесниться и на одну ночь приютить киевских бездомных.
Утром пошли осматривать городок, вспоминая, что Ко;сов - это районный административно-торговый центр галицкой Гуцульщины, расположенный в 100 км от Ивано-Франковска, Уютный, аккуратный Косов лежал у самого подножия  чёрно-зелёных Карпат в долине реки Рыбницы, притока Прута. Населения в нём было около 8 тыс. человек. Рядом располагался санаторий „Карпатские зори”. В городке царило предпраздничное оживление, погода мало напоминала новогоднюю: снега не было и в помине. Вечером у миниатюрной ёлочки в угловой комнате весело встретили очередной Новый Год. А проснувшись рано утром от позванивающего колокольчика, Егор поразился происшедшей за ночь перемене: всё вокруг было белым-бело, и снег продолжал тихо, отвесно, совсем как в волшебной сказке, падать на землю, засыпая следы полозьев медленно движущихся саней, запряжённых мохнатыми лошадками.
Марина с Ниной под бдительным наблюдением Миши активно трясли на дворе, присыпанным свежим снежком, цветастые половики из своих номеров. Неделю всей гурьбой, на лыжах и пешком, они бродили по карпатскому лесу, убеждаясь, что классик, описывая зиму, был прав (хотя и писал свой рассказ совсем не об этом крае)  утверждая, что „воздух был чист, прозрачен и свеж”. Киевляне покупали на базаре отменную сметану и жирный творог, пили медовуху, нарезали аккуратными ломтями бело-розовое сало, разламывали на ломти душистую паляницу, присматривались к изделиям народных умельцев.
 Детям были куплены шерстяные свитера и носки, а Марине родители даже нашли дублёнку. По рекомендации администратора гостиницы они разыскали хату Богдана, „того, що кожуха ш;є”. Хата оказалась на отшибе, на небольшом пригорке, куда среди сугробов вела утрамбованная тропинка. Кожух оказался  чудесным: кожа была прочная, густого кирпичного цвета, внутри кожуха был длинный чёрный мех, гарантировавший комфортное тепло при любом морозе. Оказалось, что кожух необходимо подогнать по росту, и с Богданом, заплатив ему авансом всю запрашиваемую сумму, договорились, что он потом вышлет кожух в Киев. И опять их не обманули: кожух через две недели пришёл посылкой. И послужил тот кожух верную службу не только Марине, но и её сыну, но это было уже лет через десять.
Без устали вырвавшиеся из городских теснин киевляне бродили по всем окрестностям, заглянули в санаторий „Карпатские зори”, побывали в соседней Вижнице и в конце школьных каникул через Ивано-Франковск самолётом вернулись домой.
110
Уже много раз институтское начальство и очередной секретарь партбюро задавали Резчикову вопрос, почему он, начальник такой важной и результативной лаборатории, не является членом партии. А Егор, вдоволь хлебнув „прелестей” комсомольской работы в школе и в институте, решил, что ему в партию пока торопиться не надо. Вон, отец в партию вступил только после войны… Резчиков видел, что и в комсомоле, и в партии часто трутся личности, которые ему были мало симпатичны, ну, взять того же Ивана Коногоненко или Бориса Тверцова. Один „Сундук” чего стоил, наглядная иллюстрация демагога и прихлебателя!
Да и сам предыдущий секретарь партбюро Иван Прокушко особых симпатий у Егора не вызывал: написал вроде бы неплохую диссертацию по методам обнаружения места повреждения в многопарных кабелях, но дальше наукой практически не занимался, утонув в партийной работе. У Егора в лаборатории тоже был такой активист, Толик Грибовский, отвечающий в партбюро, наверно, за что-то очень важное, поскольку в лаборатории на рабочем месте застать его было невозможно.
Поэтому на такие вопросы Егор отвечал, что он ещё не чувствует себя достаточно  подготовленным для вступления в партию. Но недавно избранный секретарь партбюро  Виктор Краустов именно на этом ответе и подловил его, сказав однажды:
- Райком прислал разнарядку – надо отправить из нашего института двух человек на учёбу в вечерний университет марксизма-ленинизма при горкоме партии. С начальством уже согласовано, что посылаем тебя и Литавера. Завтра надо подойти в Зализнычный райком партии в комнату № 21 к инструктору Струкову, он тебе всё расскажет…
Деваться было некуда, спорить было бесполезно – себе же дороже. Краустов был человеком энергичным, всю рутинную партийную работу сбросил на своего зама, начальника конструкторского отдела Прощенко. Тому всё равно на работе было скучно, так как всю нагрузку по отделу тянул Щербак, в прошлом - лауреат Сталинской премии, „погоревший” потом на одной неудачной разработке для оборонного ведомства. Краустова Егор уважал уже за то, что тот занимался реальным делом - активно создавал в институте вычислительный центр. Поэтому спорить с ним Егор не стал и на следующий прибыл в комнату инструктора, курировавшего институт.
Когда куратор узнал, что Егор – беспартийный, он долго мотал головой, роясь в лежащих перед ним бумагах, затем сказал, что Егор будет зачислен на пропагандистский факультет в отделение религии и атеизма. Как первый некрещёный в своей семье, Егор упёрся и заявил, что с религией ему уже давно всё ясно, она, как была опиумом для народа, так и осталась, а он по этой части повышать свой идейно-политический уровень не имеет никакого желания. После непродолжительной, но бурной дискуссии с нахальным беспартийным, инструктор капитулировал и записал Егора в отделение международных отношений.
Занятия проходили с 18 до 21 часа два раза в неделю в помещении школы на углу Институтской улицы напротив отделения Госбанка. На первом же семинаре начали с работы Ильича „Три источника и три составных части марксизма”, известной Егору ещё по одесскому институту; эту же работу он штудировал и при подготовке к кандидатскому экзамену по философии. Вспомнилось, что статья появилась в 1913 году по случаю 30-летия со дня смерти Карла Маркса, и венцом творчества в ней стало утверждение: „Учение Маркса всесильно потому, что оно верно”. Было в этом выводе что-то такое, что напоминало  строчку - „Этого не может быть, потому что этого не может  быть никогда” из рассказа А.П.Чехова „Письмо к учёному  соседу”.
Дома Егор порылся в своих книжных шкафах и на дне одного из них обнаружил тетради, где все нужные первоисточники были законспектированы. Теперь они пригодились, и на семинарах в университете он периодически показывал преподавателю свои прошлые записи. Особо интересного на этих занятиях в вечернем университете не было, относительно международных отношений многое Егор знал ещё из III-го тома „Истории дипломатии”.
 Ознакомили слушателей с основами международного права, узнал Егор, какими правами обладают иностранцы в Советском Союзе. Иногда лекторы подбрасывали кое-какой „оживляж” - пикантную информацию, о которой в газетах не сообщалось, извлекая её из сборника, на обложке которого красовалась интригующая надпись „Для служебного пользования”. Такие сборники Егор уже читывал, когда Диана в своём политехникуме трудилась методистом отделения по работе с иностранными учащимися. В общем, он считал, что эта учёба будет пустой  тратой времени.
- Да не переживай ты, что тебя загнали в этот вечерний университет, - утешал его двоюродный брат Сергей, приехавший в Киев в командировку., - Свидетельство с твёрдыми „корочками” красного цвета никогда лишним не бывает, порой сам не угадаешь, где оно тебе поможет на поверхности удержаться. Я сам всё это прошёл и знаю. Тут только ухо надо держать востро, ведь теперь все акценты поменялись. Как говорится в старом анекдоте - „от линии партии не отклонялся, колебался вместе  с партией”. Когда я учился, так считалось, что в национальном вопросе полную ясность навёл товарищ Сталин, а когда Вера через два года на семинаре с национальным вопросом стала разбираться, так ей уже говорят, мол, извините, это Владимир Ильич тут всё, как надо разработал и всему народу разъяснил!
Брат ещё долго философствовал на эту и другие житейские темы, и повод у него для этого был: в его семейной жизни неожиданно была пробита огромная брешь. Оказывается, когда Сергей был на двухдневном семинаре в Ялте, его жена Вера ушла жить к какому-то генералу, не забыв вывезти из квартиры наиболее ценную обстановку. Вернувшись домой, брат обнаружил, что на 54-м  году жизни оказался у разбитого корыта – ни жены, ни детей. И теперь он терзался мыслями, надо ли ему в таком возрасте пытаться начать всё с начала?
Так получилось, что севастопольский брат оказался в Киеве в тот момент, когда свояк Александр отмечал какое-то семейное торжество, и Диана с Егором отправились к родственникам, захватив с собой Сергея. Александр уже давно хотел познакомиться с братом Егора и уж тем более – выпить с ним.  Узнав о его семейных проблемах, свояк сразу же взялся устроить семейное счастье цветущего мужчины, отвечающего в Севастополе за организацию общественного питания.
Результаты энергичных движений свояка в матримониальном направлении, имевшего на Подоле обширную стоматологическую клиентуру, не заставили себя долго ждать, Была обнаружена особа предбальзаковского возраста, также стремящаяся к созданию прочного семейного очага. Работала она в одной замысловатой конторе министерства торговли, ведавшей базами промышленных  товаров. Решив не откладывать дело в длинный ящик, Александр вывел из новенького гаража свои недавно купленные бежевые „Жигули” с запоминающимся номером КИС-1601, погрузил в него Егора с Сергеем и двинулся на Русановку, где жила его знакомая. Дверь открыли пожилые родители потенциальной невесты и сказали, что их дочь Лида пошла на пляж, который находится тут же, на обводном канале, в 50 метрах от дома.
В указанном месте Александр быстро разыскал высокую, под стать Сергею, пергидролевую блондинку в красивом модном купальнике небесного цвета. Формы потенциальной невесты внушали должное уважение. Продолжилось знакомство уже на квартире свояка, где пили дружно и закусывали энергично, с этим у Александра всегда было в порядке – Ася была прекрасной хозяйкой.  Потом Сергей ещё пару раз навещал Лиду, зачастив в командировки, но дело, увы, не склеилось: Лида была на отличной работе, которую бросить ради какого-то Севастополя было бы просто глупо, Сергей тоже своим рабочим местом дорожил и гордился персональными успехами в организации общественного питания южного города, так что семейный очаг сорудить не удалось.
Диана, правда, смогла через Лиду достать на базе прекрасный „чулок” – шкурку норки изумительного коричневатого цвета, из которого к зиме была пошита красивая модная шапка. Спустя год после провала брачной операции,  Егор, к своему большому удивлению, увидел Лидию на выпускном вечере по случаю окончания вечернего университета: ей, как отличнице, свидетельство об окончании курса обучения вручали прямо на сцене под аплодисменты всего зала. Егору свидетельство из красного коленкора )выдали в канцелярии до начала торжественного собрания – он в отличниках не значился…
Из всех этих стремительных визитов Сергея в Киев по части женихания в памяти Егора отложился последний. Майским солнечным днём он тогда провожал брата в Жуляны, откуда тот вылетал таинственным спецрейсом прямо в Севастополь, наверно, это был военный аэродром Бельбек. Они приехали в аэропорт за два часа до отлёта, расположились на зелёной лужайке в двухстах метрах слева от здания аэропорта, и Сергей вытащил из объёмистого кожаного портфеля газету „Неделя”, продолговатую бутылку грузинского коньяка. „Полковник”, как называли в обиходе трёхзвёздочный коньяк, ещё продолжал стоить 4 рубля 12 копеек, но уже был в огромном дефиците. Затем на газете появились не менее дефицитное салями, два провощённых картонных стаканчика и половинка белого батона. Брат складным ножом порезал салями на куски, ловко откупорил бутылку, разлил коньяк по стаканчикам и сказал:
- Так, с этими брачными танцами здесь покончено! У меня в Севастополе сейчас другой вариант складывается, и никуда дёргаться не надо. Но твой свояк – боец! Связи и знакомства у него - огромные. И зубы он людям умеет не только лечить, но и заговаривать! Но это всё – фигня! Главное то, что мы тут с тобой сидим при хорошей погоде, греемся на солнышке, ничто у нас не болит, и нам никуда не надо торопиться. Поверь мне, многое забудется уже через неделю, а вот то, как мы тут с тобой бутылку „полковника” приговорили, будет долго помниться! Давай, за успех нашего абсолютно небезнадёжного дела! За здоровье!
Хорошо они тогда расслабились на зелёной мягкой травке под ненавязчивый гул авиационных моторов. К удивлению Егора, самолёт, на котором собирался лететь брат, оказался недалеко от их лужайки. Это был серый военный АН-12, за полчаса до отлёта у хвостового трапа самолёта стали собираться офицеры.  Они с подозрением покосились на единственного штатского, затесавшегося в их компанию, который сверкая своими очками в золотой оправе, махал рукой, прощаясь с каким-то Егором. Потом через десять минут без лишней суеты и спешки вся воинская рать исчезла в фюзеляже самолёта.  Брат оказался прав: Егор об этом прощальном пикнике потом вспоминал очень часто, и настроение почему-то сразу же улучшалось….
После окончания вечернего университета Егор подал заявление о приёме в партию и отработал кандидатский стаж. Для него было ясно, что без партбилета работать ему в лаборатории будет с каждым днём всё сложнее и сложнее, особенно в условиях продолжающейся борьбы между начальником института и его первым заместителем.  У него в лаборатории было три члена партии, и Егору терпеть не мог их нудные собрания, на которых, словно нашкодивший мальчишка, он должен был периодически отчитываться перед ними, как перед ещё одним начальством. Тематика была одной и той же: о мерах по повышению идейно-политического уровня сотрудников лаборатории и его персональной роли в этом процессе.
Он считал, что начальник лаборатории, в первую очередь, должен отчитаться о своей производственной деятельности, проанализировав все успехи и недостатки. Три партийца считали, что отчёт о производственной деятельности – это тема для профсоюзного собрания, а никак не для партийного. Возвращаясь с очередного закрытого партсобрания института, на котором читался очередной документ, не предназначенный для ушей беспартийной публики, они ясно давали понять, что облечены такой мерой доверия, до которой Егору со всей его производственной вознёй ещё надо долго расти.
При этом особым трудолюбием и практической отдачей такие партийцы, как Толя Грибовский или Виктор Озимый, не отличались. От их деятельности ничего хорошего ждать не приходилось.
Третий член партии, кандидат наук Александр Сарчук был квалифицированным специалистом, он, надо признать, отлично справился с практической реализацией схемы подавления джиттера в аппаратуре VLT-1920, но считал себя обойдённым и по зарплате, и по жилью. Приехав по назначению из одесского института после окончания аспирантуры, он уже второй год жил с семьёй в общежитии на 15 км Житомирского шоссе, и пока ему ничего не светило. Немудрено, что на партийных собраниях отдела он всегда по любому поводу бросался в бой за правду-матку и часто конфликтовал с Егором. Наличие партбилета он считал несокрушим аргументом в свою пользу, когда на собрании с важным видом изрекал прописные истины; это давали понять и некоторые остальные партийцы отдела.
.Рекомендацию Егору дали Мирославский и Шрибель, и действо закрутилось: сначала заявление рассматривали на партсобрании отдела, потом – на собрании института, а затем уже в Зализнычном райкоме. Его там неприятно поразили бюрократические мелочи, которые возникали на каждом шагу: на партийные документы фотографироваться надо было только в тёмном костюме на светлом фоне, одев белую рубашку и скромный галстук (и ни-ни, чтоб в горошек!); фотографии должны были быть отпечатаны на матовой бумаге, копии имеющихся дипломов - заверены нотариусом, все анкеты, листки автобиографии нельзя было заполнять шариковой ручкой с чёрной пастой. Была ещё целая куча требований к оформлению рекомендаций, и Егору пришлось потом просить своих поручителей переписать рекомендации, составленные по правилам, уже успевшим устареть. На все эти мелочи многочисленные партийные дамы, осевшие в райкоме в большом количестве, с удовольствием и чувством превосходства указывали Егору, заставляя переделывать всё заново. Да, руководящая и направляющая роль одной организации, в конечном счёте, становилась добычей отдельных её рьяных работников.
А в самом Зализнычном райкоме тогда бушевали свои шекспировские микрострасти: первый секретарь Спасов был замечен в излишних симпатиях к третьему секретарю,  женщине по фамилии  Малявина, отвечающей за идеологическую работу; и на всех этажах райкомовского здания гадали, чем же закончится это ЧП районного масштаба. Правда, на приёме новых членов это не отразилось, и приняли Егора в партию в один из жарких июньских дней после толпы молодых проводников, заступающих на работу в поездах  дальнего следования, которые пересекают государственную границу. Тёща, приехавшая в Киев нянчить сына старшей дочери Аси, сама коммунистка с большим стажем, но уже давно не чувствующая дух коллектива и позабывшая об общественной работе, почему-то отнеслась к этому событию без особой радости и даже спросила Диану:
- И зачем это Егору надо?
Сразу же после получения Резчиковым партбилета Краустов в качестве общественной нагрузки поручил ему вести в отделе занятия в системе партийного просвещения, Но этого партбюро показалось мало, и спустя некоторое время Егора к себе вызвал Королько и сообщил ему, что тот партийной организацией рекомендован внештатным инспектором в областной комитет народного контроля. Вместе с ним туда делегировали и кандидата экономических наук Николая Литавера из планово-экономического отдела. Егору такая ситуация не очень-то понравилась – дел в лаборатории и без того было невпроворот, а тут ещё бегай занимайся общественной работой. Но потом он решил, что нет худа без добра: ведь с удостоверением такой организации иногда можно будет проще решать некоторые проблемы, где изо всех сил всегда приходится доказывать, что ты – не верблюд, и своё требуешь – по закону.
На следующий день они с Литавером явились по адресу Крещатик 25, где размещалось это грозное учреждение, и предстали перед заведующим отраслевым сектором, фамилия которого для Егора прозвучала довольно неожиданно: он уже давно пользовался средством „кармазин” (с ударением на последнем слоге) гэдээровской фирмы Флорена, которое должно было сдерживать начавшийся процесс медленного облысения. Правда, в фамилии завсектором ударение надо было ставить на втором слоге.
„Хорошо хоть ещё, что у него фамилия – не Биокрин и не Гербасульфан, как-то и по звучанию к историку Карамзину поближе” – подумал Егор, который хорошо знал ассортимент обнадёживающих гэдээровских средств.
Завсектором сразу же потащил их в актовый зал, где проводилось очередное заседание комиссии народного контроля. Речь там шла о том, что на одном из заводов области в бассейне, куда сбрасывалась тёплая вода (после охлаждения котлов), руководство решило разводить зеркальных карпов, которых потом отлавливали и продавали работникам завода. Идея показалась Егору вполне разумной, Киев свежей речной рыбой явно был не перенасыщен, и он искренне недоумевал, почему руководству завода такая ценная инициатива ставилась в вину. Он с сожалением поглядывал на представителя завода, немолодого с проседью, интеллигентного человека, которому приходилось нервно дёргаться, отдуваясь от всяких ехидных вопросов членов комиссии. Чем там закончилось дело, Егор со своим коллегой так и не узнали, поскольку завсектором посчитал показательные выступления достаточными и потащил их обратно в свой кабинет.
После заполнения анкет и листков автобиографий выяснилась, что им, как внештатным инспекторам комитета народного контроля, никакое удостоверение не положено. При каждой конкретной проверке будет выдаваться соответствующее адресное предписание - что-то вроде временного мандата, как в гражданскую войну. Так что с мечтами о внушительной красной книжечке с грозными буквами пришлось расстаться. А вскоре пришлось и выезжать в область на проверку отраслевой конторы в районном центре Ставище.
О его задачах при проведении проверки завсектором рассказал общими словами: ознакомиться, во всём разобраться, тщательно проверить плановые и фактические данные, составить акт проверки, ознакомить с ним руководство конторы под личную подпись, т.е. всё это было „взагалi”. Что скрывалось за этой проверкой, чем она была вызвана – оставалось неясным; поэтому Егор решил навестить Ваню Вуловца, у которого надеялся выяснить, откуда тут „ноги растут”.
Ваня Вуловец был однокурсником Егора, правда, учился он на первом факультете и они с Егором знакомы были слабо. Особыми талантами в учёбе Ваня не блистал, назначение получил в Киевскую область, где быстро прошёл путь от начальника районной отраслевой конторы до УНа – начальника областного производственно-технического управления отрасли. Надо сказать, что в отрасли почему-то привился обычай: в аббревиатуре этой должности использовать обратный порядок следования букв.  К этому все привыкли, и только новички поначалу не понимали, про какого такого УНа им талдычат.
Хорошо проявив себя на должности УНа и будучи членом партии, Ваня, спустя 14 лет после окончания института, неожиданно для всех своих сокурсников оказался в кресле заместителя министра отрасли, Вот к нему-то в помпезное здание на Крещатике и отправился Егор в надежде получить хоть какую-то ценную информацию о том, как себя вести в том Ставище, и что об этой проверке думают большие начальники.
В ту пору у входа в министерство ещё не сидели, маясь от безделья, бойцы военизированной охраны, и показав пожилой женщине-вахтёру свой институтский пропуск, Егор лифтом быстро добрался до 5-го этажа, где располагалось высокое начальство. Кабинет Вуловца занимал одну комнату в конце длинного коридора; вопреки ожиданиям, никакого предбанника с тонконогой секретаршей тут не было, и Егор этому обрадовался – никто его „мариновать” не будет. Он постучал в дверь, и, не дождавшись ответа, толкнул её вперёд. Пока Егор в течение трёх секунд соображал, Ваня это или не Ваня сидит в кабинете, мужчина в кресле оторвался от телефонной трубки, прикрыл микрофон ладонью, нервно глянув на Егора, и, кажется, всё-таки узнав его, раздражённо произнёс:
- Я уезжаю в СовМин, оставьте Ваш телефон в комнате № 501, Вам перезвонят!
Егор понял, что его визит к сокурснику – это „пустой номер”, и ему ничего не оставалось, как тихо закрыть дверь в кабинет государственного деятеля.
В Ставище, которое находилось в 136 км от Киев, он поехал автобусом с центрального автовокзала. Можно было, конечно, электричкой добраться до Жашкова, а оттуда до Ставища - всего 17 км. Но электрички с их весьма условным комфортом Егор не любил, да и без лишней пересадки добираться было удобнее. Без труда разыскав районную контору, Егор вошёл в приёмную начальника, где ему навстречу поднялась рыжая секретарша, глаза которой смотрели в разные стороны. После обмена приветствиями „добрый день!- добрый день!”, глянув на предписание, предъявленное Егором, секретарша сказала, что начальник конторы на этой неделе в отпуске, а замещающий его главный инженер уехал в район.
- А „кто же в лавке остался?” –  спросил Егор, призвав на помощь классиков.
- Где, где остался? - не поняла юмора секретарша, видимо, не читавшая Ильфа и Петрова
- Тут, в конторе, - объяснил Егор. - Вы хоть знаете, куда именно Ваш главный поехал?
- Да, я сейчас ему перезвоню!
Главный инженер отыскался через пять минут, и по телефону Егор объяснил ему, что он приехал из Киева проверять их контору по линии комитета народного контроля. Из трубки раздалось нечленораздельное мычание, на том конце линии с полминуты переваривали эту новость, потом главный инженер сказал, что он сейчас перезвонит главному бухгалтеру, и тот ознакомит Егора со всеми интересующими его отчётами. А сам он немедленно, то есть через час, прибудет в Ставище. Сутуловатый главбух с надвинутыми на лоб очками в железной оправе принёс папочку с четырёхстраничным отчётом, который, очевидно, был подготовлен на случай набегов всяких проверяющих из райкома, райисполкома, санэпидемстанции, пожарной охраны и прочих любопытствующих организаций. Егора усадили в „красном уголке”, и он принялся знакомиться с подсунутой ему справкой.
К своему большому удивлению, Резчиков узнал, что ставищенская контора – это планово-убыточная организация. Основные убытки, как было указано в справке, были связаны с внутрирайонным радиовещанием по воздушным линиям связи, а также с доставкой почтовой корреспонденции внутри района. Когда Егор успел перечитать справку во второй раз, в „красном уголке” появился главный инженер, вернувшийся из района. Егор попросил показать ему технические помещения; в первой же комнате, довольно тесноватой, он увидел старенькую систему ТТ-17-п3, работающую на Киев. На внутрирайонных телеграфных связях использовалась аппаратура ТНТ-6, разработанная в их отделе. Как-то приятно было увидеть изделия, над созданием которых потрудились его коллеги. В углу комнаты, включив переносную лампу, молодой паренёк с отвёрткой копался в рулонном телеграфном аппарате „Риони”. Выяснив, сколько каналов ТЧ контора имеет в направлении Киева и на каких системах передачи – кабельных или воздушных – они организованы, Егор с глубокомысленным видом спросил у главного:
- А не хотите поставить на линии Киев-Ставище аппаратуру ТТ-12? И места было бы побольше, и электроэнергию бы солидно сэкономили!
- Да нашу заявку уже второй год в областной конторе „маринуют” – ответил главный инженер. – Обещали, что в следующем квартале выделят…
Посмотрев на оборудование ещё в трёх помещениях, Егор решил, что пора бы и решить вопрос с гостиницей. Главный инженер тут же куда-то перезвонил, и через десять минут косоглазая секретарша отвела Егора в дом колхозника, находившийся за центральной площадью возле базара. Там Егор устроился в одноместном номере, где даже был старенький чёрно-белый телевизор. Как всегда, вечером выручили минский электрокипятильник и бутерброды с сыром, которые в дорогу ему приготовила Диана.
Набросав проект акта проверки, Егор утром вручил его главному инженеру и попросил на отдельном листочке порельефнее выделить те проблемы, решив которые можно было бы уменьшить убыточность конторы. После этого он уехал в Киев, предупредив, что вернётся через два дня. При следующем заезде в Ставище документ был окончательно доработан с учётом местных пожеланий, отпечатан в пяти экземплярах, на каждом из которых рукой главного инженера было написано, что он с актом ознакомлен.
Егор вручил результаты своей деятельности заведующему сектора комитета народного контроля, который актом остался доволен и щедрым жестом оформил командировочные расходы таким образом, словно Егор все 4 дня безвыездно находился в командировке в ставищенской районной конторе. Но Резчиков после этой проверки сделал всё возможное, чтобы с комитетом народного контроля больше не иметь никаких дел – и без них в лаборатории своих хлопот  было выше крыши…..
Ваня Вулонец умер через год от сердечной недостаточности, и Егор узнал об этом, будучи  в очередной командировке.
 В середине июля, выполняя рекомендации врача в отношении дочери, в том году в отпуск они решили поехать в Севастополь, теперь пропуск туда уже не требовался. Диана и Люда с дочерьми сначала уехали в Одессу, а оттуда в Севастополь добирались на быстроходной „Комете”, благо, море было удивительно спокойным. Люда с Ниной отправились на улицу Катерную, где сотрудники из её лаборатории уже заранее сняли ей комнату. Сами они уже третью неделю были здесь в командировке, измеряли качество передачи дискретных сигналов в радиоканале между Севастополем и Ленинградом.
Диану встретил Сергей Филиппов и повёз в свою новую квартиру, Оказалось, что двоюродный брат женился на вдове, звали её Зоя, её первый муж, командир корабля, погиб, получив на манёврах критическую дозу радиации. Его пытались спасти, в прямом переливании крови командиру из руки в руку участвовала чуть ли не вся команда корабля, но усилия врачей оказались тщетными. Осталась сиротой дочь, Алёна, на год старше Марины. Сергей с Зоей обменяли свои две квартиры, что были на Северной стороне, на трёхкомнатную квартиру, расположенную на улице Ленина наискосок от Дома флота. На другой день Диана почувствовала, что приехали они с Мариной в неудачное время; к Зое вот-вот должны были приехать родители из Херсона. С помощью Люды Диана перебралась на Катерную, где подруга подыскала ей уютную комнату.
Море тут плескалось в двух шагах; Катерная улица со своими одно- и двухэтажными домами постройки 50-х годов брала своё начало от шоссе, идущего в Камышовую бухту, и упиралась в небольшой залив, на берегу которого слева размещалась воинская часть, отгороженная от улицы невысоким каменным забором. Здесь была стоянка военных катеров, и от пирса регулярно отваливал очередной корабль, вздымая за кормой бело-зелёный бурун. Поздним вечером на улице раздавался топот краснофлотских ботинок; это в часть спешили возвратиться матросы из увольнения. 
Справа находился дикий пляж, если таковым можно было назвать беспорядочное нагромождение камней всех размеров, террасой спускавшихся к воде, Каждый отдыхающий выбирал себе камень по вкусу и раскладывал на нём подстилку или полотенце. Возле воды была узкая галечная полоска, где возились дети со своими лопаточками и ведёрками. Дно, на удивление, было песчаным и пологим, обеспечивая  достаточно комфортный вход в тёплое море. На противоположном берегу заливчика располагалась территория Херсонесского музея, в центре которой возвышался полуразрушенный храм, где, по преданию, киевский князь Владимир крестил Русь. За диким пляжем, ближе ко входу в севастопольскую бухту, просматривалась гигантская ажурная тарелка, смотрящая в море – это была антенна станции, где был организован радиоканал Севастополь-Ленинград.
 Через три дня из Киева приехал Сеня, и сразу же наладил экскурсионную программу; тут был и пляж „Солнечный”, и пляж „Хрусталка”, и Херсонес, и мыс Фиолент. Мыс запоминался изумрудно-чистой водой, темнеющей по мере понижения дна моря, и знаменитой дырявой скалой, над которой активно потрудились морские волны и ветер. Здесь Сеня буквально спас двух девчонок, которые на узкой, скользкой от ночного дождя тропинке, чуть не свалились в глубокий овраг. Егор, приехавший в Севастополь неделей позже, даже удивился, что на Фиоленте добраться до кромки моря было чуть не альпинистской задачей.
Егор побывал в гостях у брата, познакомился с его новой женой и её дочкой, все вместе съездили на отремонтированную дачу в Учкуевке. Побывали в Панораме (слава Богу, бывшая жена Сергея в тот день им там не встретилась), съездили в Ялту, вдоволь накупались. В конце августа Резчиковы вернулись в Киев и узнали, что свояк Александр  собирается  уезжать в Израиль.
111
Потерпев неудачу с севастопольским женихом, свояк Александр полностью реабилитировал себя, сумев по второму разу выдать замуж свою североказахстанскую тёщу. После рождения сына Яши они с Асей уговорили её приехать к ним в Киев понянчить внука, тем более что новая кооперативная квартира на улице Коротченко это позволяла – в ней было уже не две, а четыре комнаты. Тёща-пенсионерка добросовестно несла свою вахту, в Киеве, вблизи обеих дочерей, постепенно освоилась в условиях более дружелюбного климата, а энергичный зять (не путать с Егором!) через одного своего пациента познакомил её с отставным артиллерийским полковником  Гулковским, вдовцом с трёхлетним стажем. Конечно, этот пациент был сыном полковника, и ему хотелось видеть своего отца ухоженным и накормленным, поскольку тот жил отдельно, имея две комнаты в коммунальной квартире недалеко от Севастопольской площади. Так тёща на склоне лет стала киевлянкой.
Но применить свои таланты для устройства семейного счастья своей младшей сестры Эльвиры Александр просто не успел. Эльвира однажды подалась на отдых в Ялту и там на пляже познакомилась с молодым лётчиком, лейтенантом  Вячеславом Лукониным,  Тот  был москвичом, лётная часть его находилась в получасе езды от столицы. Курортный роман развивался бурно, и вернувшись в Киев, Эльвира объявила своим родителям, что выходит замуж и уезжает к мужу в Москву. На тихой Петровской улице разразился шумный скандал:  мать хлестала Эльвиру по щекам, а отец таскал её по комнате за длинные чёрные волосы.
 Родители, как им казалось, справедливо считали, что для культурной еврейской семьи уже достаточно было того, что их старший сын женился на татарке, как будто здесь в Киеве уже нельзя было найти кошерную невесту! Так теперь и дочь норовит выскочить за  какого-то гоя, который (вы только подумайте!) через день на работе летает себе туда-сюда на самолёте-истребителе! И это при том, что Александр уже приглядел сестре очень привлекательного зубного техника, у которого были золотые руки!
Тем не менее, Эльвира твёрдо стояла на своём, и родителям пришлось от неё отступиться. Свадьбу сыграли в Москве, потом родители построили любимой дочери кооперативную квартиру на улице 26 Бакинских комиссаров. После рождения внучки Алины Софья Григорьевна уже и вовсе разомлела и надолго пропадала в Москве, нянча свою внучку.
Всё было бы хорошо, но у военных - свои жизненные пути, и вот молодого лейтенанта Луконина перевели служить на Дальний Восток, в часть, расположенную недалеко от китайской границы. Александр бросился выручать нового свояка: нашёл каких-то знакомых, которые познакомили его с генералом, от которого многое зависело, пил с ним водку и делал тому золотые зубы, но оставить молодого лётчика в Москве не удалось. Молодая семья отправилась к новому месту службы, загрузив  в контейнер новый дефицитный холодильник „ЗИЛ”, диковинную по тем временам стиральную машину „Вятка”, пылесос и цветной телевизор „Рубин”. Софья Григорьевна после смерти мужа переехала в Москву стеречь квартиру.
Отец Александра после отсидки долго не протянул и умер глубокой осенью под шум нудного дождя. Омыли и одели его в пасхальный костюм Александр с Егором в нижней квартире. Могилу Александр организовал на кладбище в Берковцах, на похоронах присутствовали несколько соседей с Петровской улицы да Сашины друзья. Возле небольшой кучки провожающих, которые почему-то были без цветов, бродил старый еврей в ермолке, прочитавший над  могилой молитву на идише. Проходя мимо Егора, отпевальщик пробормотал себе под нос:
- И евреи, и русские – все у одной могилы….
Поскольку поминок на еврейских похоронах устраивать не было принято, Егор с кладбища ещё успел заехать на работу, где узнал, что завтра ему срочно нужно быть в Москве в министерстве…
Через знакомого генерала Александр несколько раз „пробивал” Вячеславу вызов в Москву на вступительные  экзамены в академию, но тот на них регулярно проваливался и вынужден был тянуть лямку вдали от своей московской благоустроенной квартиры. В воинской части его не сильно-то привечали, тут такой модерновой домашней техники отродясь не видывали: ходили разные слухи о том, что у новичка  в Москве есть могучая волосатая „лапа”, какой-то дядя-генерал, и служить Луконин тут долго не будет.
Генерал после интенсивных встреч с Александром, действительно, поднапрягся, и через два года Луконин очутился в Западной группе войск в ГДР недалеко от Берлина. Там он уже не летал, а служил в группе сопровождения полётов. Так что семья младшей сестры могла считаться более или менее устроенной. Теперь можно было заняться и своей собственной судьбой.
В стоматологической поликлинике на Подоле, где свояк продолжал сверлить поражённые кариесом зубы и обдирать зубной камень, снимать старые мосты и сооружать сложные бюгельные протезы, царила суматоха и лёгкая паника. На историческую родину подалась уже четверть работающих стоматологов. Постепенно исчезали все закадычные друзья Александра, с которыми Егор познакомился на именинах свояка. Александр родился 27 октября, но свой день рождения обычно отмечал 7 ноября, и его друзья за именинным, щедро накрытым столом, опрокинув рюмку-другую, щедро, в лицах, делились впечатлениями от состоявшейся праздничной демонстрации, как проходили мимо трибун, звонко горланя песню „Ти ж мене пiдманула, ти ж мене пiдвела!”.
Правда, сокурсник Александра, Борис Мувштейн, уже успел умереть от рака, не дотянув до начала эпохи исхода на историческую родину. Егор помнил, что на именинах свояк, „приняв на грудь” несколько рюмок водки, обычно подначивал своего друга, утверждая, что отец Бориса сдавал комнату лилипутам цирка, которые чуть ли не целой компанией укладывались спать поперёк широкой кровати. Борис к этим шуточкам уже привык, и на Александра не обижался. Он всегда помнил, как Александр выручил его из одной малоприятной ситуации. Тогда пожилой пациент  после удаления коренного зуба как-то ухитрился получить заражение крови и умереть от него на третий день. Александр, будучи заведующим отделением, на всякий случай что-то исправил в журнале регистрации.
Другой друг, Яша Шеерзон (его жена однажды поразила всех, появившись на именины в корейском парике, который был тогда в диковинку) уже уехал в Израиль и слал оттуда восторженные письма. Его брат, Наум, лихой аккордеонист, игравший раньше в ресторане на старом ипподроме, часто зачитывал в собравшейся компании особо примечательные места „из переписки с друзьями”.
После чтения и живого обмена мнениями, перед тем, как перейти к горячему блюду, устраивались шумные танцы под аккордеон Weltmeister, Наум обычно начинал их с мелодии „Семь-сорок”, мужчины сбрасывали свои пиджаки, выворачивали жилетки подкладкой наружу, хватались за края жилеток и дружно отплясывали в тесном кругу. Ритм задавал именинник, гордившийся своей жилеткой: её вырез был не треугольный, а прямоугольный, как на жилетке Эйзенхауэра, увиденной в журнале мод Vogue. Сам Наум уехал в Израиль только после того, как от внезапного инсульта умерла его красавица-жена. Удачно продав свою трёхкомнатную квартиру, уехала и живописная пара, в которой заводилой была Зойка Рыжая…
 Уезжали и другие специалисты. Пациенты, бегавшие с майонезными баночками, наполненными собственной драгоценной мочой, сильно переживали, что уехал доктор Блатной, светило киевской урологической науки и практики. Егор с Дианой узнали, что в детской районной поликлинике на их участке теперь работает новый врач. Раньше детей лечила докторша по фамилии Бухгалтер, особа не очень приветливая, которая только и знала, что назначать ребёнку сульфодимизин и аспирин, других лекарств, похоже, для неё не существовало.
Когда они увиделись со свояком, то заметили, что тот пребывает в довольно подавленном настроении. Выяснилось, что участковый, которому Александр почти бесплатно устроил капительный стоматологический ремонт, предупредил его, что Александра уже взяли на заметку компетентные органы, подозревая его в „левой” работе на дому. А работа эта, конечно, была связана с „рыжьём”, так у зубных врачей называлось золото. Вот и поди, отвечай, откуда ты это „рыжьё” добыл и у кого,  Свояк резко сократил численность своей клиентуры и принимал проверенных пациентов только в поликлинике.
- Но ты не бойся, Егор, мы своим отъездом тебе никак не навредим! Я уже знаю надёжные ходы – куда, к кому и за сколько! – уверял Александр Егора, когда они увиделись после летнего отпуска. – Правда, теперь лучше не встречаться и не звонить по телефону, связь можно будет держать через тёщу!
В институте ходили слухи, что всех, кто приходит на проводы отъезжающих, берут „на заметку”, и Егору с Дианой пришлось все контакты с сестрой и её мужем существенно ограничить. Временами тёща рассказывала, что Ася с Сашей много бегают по разным инстанциям, правда, никакой налог за полученное высшее образование уже платить теперь не надо, его отменили, но мороки хватает. Асе пришлось даже слетать в Алма-Ату, где жил её отец, чтобы получить у него письменное согласие на её отъезд за границу. Хотя отец  к тому времени был в отставке, нужную бумагу от него удалось получить только после небольшого скандала.  Он даже не поинтересовался судьбой двух остальных своих детей.
Потом Саша  с Асей продали свою трёхкомнатную квартиру, и Егор в очередной раз пожалел, что у него нет возможности её купить для себя. Во-первых, у них с Дианой не было таких денег, во-вторых, они не состояли на квартирном учёте. Казалось бы, Егор – кандидат технических наук, и по какому-то закону чуть ли не от тридцатого года имел право на дополнительную комнату. Но всё это было теоретически: вот если бы у него была такая лишняя площадь, неизвестно откуда взявшаяся, то он бы на неё право имел, а чтобы стать на улучшение, нужно было иметь меньше 9,5 квадратных метров на человека. Ходил Егор в Зализнычный райисполком с заявлением на имя какого-то заместителя с легко запоминающейся фамилией Шмаркатюк, но тот ему за две минуты доходчиво объяснил, что взять в очередь на улучшение семью Егора не могут, ведь у них на троих - 29,6 м2, т.е. почти по 9,87 м2 на каждого, а это – выше нормы. И никому ничего доказать было нельзя, никакое научное кандидатство тут значения не имело. Вот если бы в институте строился свой ЖСК, тогда решением собрания кооператива такой вопрос можно было бы решить положительно, но пока такой возможности не было.
И вот вечером в Татьянин день очередного юбилейного года, когда вернувшийся из Москвы Егор только-только успел рассказать Диане о том, что, оказывается, вечером 8-го января в столичном метро на перегоне станций Измайловская и Измайловский парк была взорвана самодельная бомба, но об этом официально не сообщалось, в квартире раздался дверной звонок, и на пороге появилась Ася.
- Всё, ребята, мы через день уезжаем, - сказала она. - Я пришла попрощаться. Мы едем поездом, сначала в Вену, а потом нам скажут, где ждать отправки в Израиль. С вещами нам поможет Алик, он специально для этого приехал в Киев. За себя не волнуйтесь, Саша как следует заплатил одному кагэбэшнику, и вас среди родственников мы не указали. Писать будем маме. Всё, прощайте, бегу, такси на улице ждёт…
Кивнув Егору и расцеловавшись с сестрой и племянницей, Ася исчезла за дверью, опустив в карман халатика Марины тонкое золотое колечко с розовым камешком. Егор почему-то подумал, что, наверно, настанет всё-таки момент, когда это колечко можно будет вернуть прежней владелице…..
Семейство Котлярских укатило в Вену, потом оттуда их направили в Италию, и месяц они прожили недалеко от Рима. в городке с длинным и быстро забываемым названием. Не забывался, разве ли, странный чёрный песок на местном пляже, В этом городке Александр на местном базаре успешно распродал красные кораллы и некоторые ювелирные изделия, которые ему удалось вывезти с собой в багаже. Ехать в Израиль он уже передумал, и через два месяца очутились они в Австралии. В Сиднее Александр работал „на подхвате” в университетской стоматологической клинике, Ася занималась случайной работой по уборке помещений. Оказалось, что для дальнейшего пребывания в Австралии и работы по специальности нужно сдавать английский язык. Ася экзамен выдержала, а её муж дважды проваливался. Оставаться в Австралии уже не было никакого резона. Друзья, попавшие в Западную Германию, писали Александру, что здесь дефицит зубных врачей, и Александр загорелся идеей возвращения в Европу. Но в Германии  были свои „вытребеньки”- для въезда в страну теперь нужно было доказать, что ты происходишь из фольксдойчей.
Как всегда, помог случай. Однажды директор клиники подсунул Александру земляка с Украины. Тот оказался бывшим бандеровцем, вовремя сбежавшим из Европы, когда в 1945 году в Берлин вошли советские солдаты. Теперь от бывшего вояки, со страху умотавшего на другой конец земли, не осталось и следа: это был уверенный в себе холёный старичок, владевший средней руки фермой, где разводили не то кенгуру, не то овец. В стоматологическом кресле, в те редкие минуты, когда можно было закрыть рот, пока доктор готовит пломбировочный материал, бывший земляк рассказывал Александру про свои боевые подвиги, как воевал он с партизанами Ковпака и выискивал „жидовню”, которую ещё можно было найти в захваченных небольших местечках. Он был уверен, что Александр, „як „щiрий українець, його цiлком розумiє”. Вспоминал старый бандеровец и своё житьё в Германии и нахваливал немецкие порядки.
Александр тоже разделял мнение своего пациента об образцовых порядках и благоустроенности жизни в Германии, и пожаловался, что он никак не может выехать на историческую родину, ведь его мать, похороненная в Киеве на кладбище в Берковцах, была немкой, урождённой Гольбах, из Люстдорфа под Одессой.
После полного приведения своих зубов  в образцовый порядок за символическую плату (что такому опытному врачу, как Александр, устроить было совсем нетрудно), бывший земляк сказал, что он видит, какой Александр хороший человек, и берётся ему помочь: он может письменно подтвердить, что мать Александра была немкой. Как ни странно, но такая бумага, заверенная у нотариуса, помогла Александру перебраться в Германию. На разведку он выбрался один, оставив жену с сыном на далёком континенте в нетерпеливом  ожидании. Через полгода всё утряслось, и вся семья Котлярских вскоре оказалась в  небольшом городке Зике в Нижней Саксонии, недалеко от Бремена. Но обо всём этом Егор с Дианой узнали лишь через несколько лет.
Советское телевидение и радио с большой охотой рассказывало о судьбе бывших докторов наук и профессоров, которые за „бугром” не смогли  устроиться на работу по специальности, и вынуждены были чуть ли ни мести улицы Нью-Йорка или Чикаго, работая дворниками или мусорщиками. Кое-кто из уехавших даже подавался назад: иногда на экране телевизора возникал пожилой человек, который благодарил советскую власть за то, что она великодушно простила ему роковую ошибку и позволила вернуться обратно. Таких в народе называли „дважды евреями Советского Союза”.
Позже Егор всё удивлялся, что никто из его друзей, товарищей, знакомых, сослуживцев, соприкасавшихся со свояком, не „заложил” его или  не „настучал” на него в соответствующие органы. Те, кто бывали у Егора на именинах, хорошо помнили ехидные шуточки свояка и его громкие застольные тосты, с прибауточками вроде „Ох! Коли ж ми наїмося?”, а также всевозможные рецепты „от ревматизма  лёгких”. Да и в пляс он пускался такой, что начинали дрожать стены.
Правда, у Егора было подготовлено такое объяснение неожиданному исчезновению семьи Котлярских: мол, подались они на заработки на Север, завербовались на три года в Норильск, так что чинят там зубы моржам и белым медведям. Устроились вроде бы неплохо, но дико скучают по Киеву. Квартиру тут им сторожит тёща. Но даже и такая легенда не понадобилась, никто про родственников не спрашивал, может быть, и догадывались, но спросить стеснялись, всё может быть…
Но пару неприятных моментов Егору пережить всё же пришлось. Однажды улыбчивый и приятный в общении начальник спецчасти Дмитрий Владимирович вызвал Егора к себе и поинтересовался, почему тот переписывается с зарубежными корреспондентами. Егор не растерялся и спросил:
- Я ни с кем не переписываюсь! Постойте, Вы, наверно, имеете в виду те поздравительные открытки, которые приходят на имя моей жены? Она ведь несколько лет в политехникуме работала методистом отделения иностранных учащихся, вот её и поздравляют с Рождеством, Новым Годом или с Международным женским днём то из Кипра, то из Греции или из Ганы…
- А можно взглянуть на эти открытки? – ласково улыбаясь, спросил Дмитрий Владимирович.
-Да, конечно, я Вам их завтра принесу! – ответил Егор, а сам про себя подумал: „Не  может же такого быть, чтобы Диана переписывалась с сестрой и мне об этом не сказала!”
Разноцветные стереоскопические поздравительные открытки произвели на начальника спецчасти благоприятное впечатление, через день он с улыбкой вернул их Егору и больше к нему по этому вопросу не приставал. И словно в насмешку, через неделю Егора опять вызвали в спецчасть, и он узнал, что на него подготовлена „объективка” для дальнейшего оформления документов на загранкомандироку в Женеву.
112
- Перестань же раскачивать кровать! – укладываясь спать, сказала Диана мужу, читавшему на сон очередной номер еженедельника „За рубежом”.
- Я лежу спокойно, не дёргаюсь и жду, когда ты перестанешь вертеться….Погоди, тут что-то не то, видишь на книжном шкафу ваза раскачивается! Да это же, наверно, землетрясение! – проговорил Егор, сев в кровати
- Землетрясение? В Киеве? Что ты выдумываешь! Мы же живём на равнине, а не в горах, какие тут землетрясения? – возразила Диана.
Но Егор, уже через минуту одетый, лихорадочно бросал в хозяйственную сумку самые необходимые документы: паспорта, дипломы, свидетельство о рождении дочери. В серванте зазвенела стеклянная посуда, на окнах задрожали рейки портьер, в какой-то момент казалось, что из книжного шкафа вот-вот на паркет посыплются книги. Пару раз мигнуло электричество, а Диана уже будила дочь и спешно помогала ей одеваться. Высунувшись на секунду на балкон, Егор увидел, что из дома выскакивали наспех одетые жильцы с сумками и авоськами в руках, возбуждённо крича:
 - Скорей выходите! Скорей! Это землетрясение! Уже и по радиоточке объявили!
Нужно было срочно выскакивать из квартиры, и Резчиковы, одевшись потеплее – ведь было только начало марта -  понеслись вниз  по лестнице на улицу. Там уже толпился народ, с испугом поглядывающий на дом – а выдержит ли он это неожиданное  испытание? Погуляв на лёгком морозце полчаса, жильцы нехотя разбрелись по квартирам. На следующий день было объявлено, что в Киеве действительно было землетрясение магнитудой 6,4 балла, очаг которого находился на глубине 94 км. Утром на работе только о нём и говорили:
- Я живу возле гостиницы „Славутич”, - рассказывал старший инженер Станислав Ширшов, - вышел на балкон и вижу, что уже после первого толчка у выхода из гостиницы толпилось множество граждан, закутанных в одеяла. Оказалось, что они из Ташкента и уже наловчились за одну-две минуты выскакивать из своих домов – у них ведь трясёт чуть ли не каждый месяц.
Для Киева всё обошлось без разрушений, разве что в старых домах появились трещины, и об этом необычном событии быстро забыли….
Но юбилейный год продолжал преподносить  неприятные сюрпризы.  Первого апреля были повышены цены на золото, хрусталь, ковры, проезд в такси, на авиабилеты, на круизы, ткани из льна и шёлка, на пошив одежды. Невесёлый был подарочек для тех, кто копил деньги на покупку заветных вещей. Хорошо, что в профкоме института Егору  выделили талон на ковёр ещё год тому назад…. 
Быстро пролетали производственные будни, подчинённые всяким сетевым графикам выполнения работ, наконец, наступило лето с его традиционными неприятностями, когда в разгар срочной работы надо было кого-то из лаборатории выделять для десятидневной поездки в колхоз.
В середине июля Егора вызвали в командировку в Москву, где с центральным  институтом нужно было обсудить вопросы совместной работы по второму этапу создания  ЕАСС, попутно в межведомственном координационном совете согласовать, а в министерстве утвердить техническое задание на командировку в Женеву. В министерстве Егор узнал, что умер Аржемов, и прощание с ним будет завтра в Перово.
Утром следующего дня он был уже там, заглянул к Коронскому, узнал печальные подробности. Оказалось, что Аржемов в последние два месяца сильно болел, у него был рак, видно, мотание по закрытым оборонным объектам не прошло для него даром. Его в институте любили, он был умным, проницательным человеком, прекрасным специалистом, справедливым руководителем, в меру требовательным и иногда жёстким, если обстоятельства требовали этого. Работая на оборону, Аржемов с группой специалистов института стал лауреатом Государственной премии, указ об этом не публиковался в открытой печати. Егор однажды даже увидел фотографию, где награждённые стояли на Красной площади, улыбаясь в направленный на них объектив фотоаппарата…
В главном здании института царила атмосфера растерянности: время было отпускное, двух замов срочно разыскивали на черноморских курортах, чтобы вернуть в Москву. В институте с минуты на минуту с нетерпением ждали появления одноглазого Мыльникова, которого удалось вытащить из Одессы, где тот отдыхал в Затоке; его почему-то прочили в будущее начальство. Егор слышал, как появившийся, наконец, Мыльников рассказывал своим коллегам о том, что Затока – место, конечно, для отдыха хорошее, море там чистое, песок белый, и купайся, где хочешь – слева море, справа – лиман. Вот только там надо отхожие места по-человечески организовать, а то отдыхающий народ гадит, где попало.
В актовом зале всё уже было готово для прощания, у стен громоздились ряды венков с траурными лентами, по коридору сновали большие начальники из министерства и смежных ведомств. С минуты на минуту из Центральной клинической больницы должны были привезти гроб. Опечаленные сотрудники шёпотом гадали, кто же теперь станет у руля института: уже стало известно, что Мыльников выбиваться в начальники не собирается.
. - Дело это – не по мне, мне своих забот хватает! - громко ответил он одному из коллег, шёпотом задавшему ему всех интересующий вопрос.
Потом Егор, подтянув до шеи „молнию” своей летней бобочки, отстоял пятиминутную вахту в почётном карауле у гроба, стараясь не глядеть на измученное пожелтевшее лицо покойного.
Новым начальником института через неделю был назначен Александр Сергеевич Югалин, пришедший из отраслевого НИИ радио. Когда у Мирославского начали гадать, кто бы это мог быть, выяснилось, что Валерий Запольский знает его лично: он с ним был в командировке на Крайнем Севере, когда НИИ радио готовил к сдаче Государственной комиссии тропосферную линию связи. Валерий тогда получил отличный меховой полушубок, без которого уже в середине октября на объекте было бы совсем туго. Ему пришлось тащить на Крайний Север в вертолёте кучу измерительных приборов, которых на оконечной станции тропосферной линии не было и в помине. Когда Запольский проводил измерения количества ошибок в телеграфных каналах и каналах СПД, рядом с ним от разработчика всё время находился Югалин, внимательно наблюдающий за измерениями. Как только на индикаторе выскакивала ошибка, Югалин, тыкая в измеритель изуродованным где-то пальцем, приставал к Валерию, требуя объяснить, почему выскочила ошибка. Тот показывал на прибор контроля уровня сигнала, который почти синхронно с появлением ошибки фиксировал резкий спад уровня в канале.
По словам Валерия, новый начальник был без фанаберии и всегда сам старался докопаться до сущности происходящих явлений в сетях передачи информации. Будучи доволен результатами измерений, Югалин, в порядке то ли поощрения, то ли компенсации за все бытовые неудобства на объекте, разрешил оформить покупку дублёнки за символическую плату. Так что теперь на зависть окружающим, в зимнюю киевскую погоду Валерий всегда щеголял в тёплом полушубке.
Назначение нового директора несколько снизило накал страстей, бушевавших в киевском институте. О Стругаче Югалин раньше и слыхом не слыхивал, а то, что Королько был когда-то заместителем министра, он помнил, ведь их институту когда-то пришлось долго повозиться с настройкой радиорелейной линии Москва-Харьков, и ряд вопросов даже обсуждали  в республиканском министерстве в Киеве.
Никогда бы при Аржемове Королько не позволил себе всерьёз разозлиться на Шварценбаума (которого в институте, в зависимости от настроения и полученного разноса, называли то „чёрным доктором”, то „чёрным бревном”), когда тот, как куратор, принялся впихивать в проект тематического плана киевского института две препротивные темы по защите от перехвата информации на телефонных линиях. Кураторство Шварценбаума над киевским институтом давно уже выводило Королько из себя, тем более, что Стругач был с „чёрным доктором” (через спецуху) в отличных отношениях.
Когда пропустив мимо ушей довольно разумные доводы Королько о том, что работы по этой защите целесообразнее всего поручить ленинградскому  отделению, Шварценбаум заявил, что он, как куратор, такой план киевскому институту не завизирует, Королько в запальчивости ответил ему:
- Вот только не надо, Владимир Осипович, мне угрожать! Не советую начинать со мной драку, ещё неизвестно, где будет побито больше горшков – под памятником Юрию Долгорукому или под хвостом коня Богдана Хмельницкого! А в Вашем кураторстве я давно уже никакого проку не вижу, да и на Горького 7 тоже так считают, тут Вам всё-таки не детский сад!
Конфликт погасил Югалин лично, который с доводами Королько согласился, а куратором временно назначил самого себя.
Что такое кураторство от „старшего брата” Егор в полной мере почувствовал на своей шкуре, когда бегал в центральном институте с согласованием технического задания на разработку аппаратуру кодо-импульсного телеграфирования (КИТ), которую, в очередной раз, вдруг засобиралось осваивать НПО „Дальняя связь”. Прибыв на Парковую, он узнал, что „чёрный доктор” техзадание на КИТ не согласовал, что немало удивило Резчикова.
Дело было в том, что к тому времени Международная организация уже разработала Рекомендацию R.111, которая  в полной мере определяла основные технические параметры подобной аппаратуры. Большое участие в создании этой Рекомендации приняла лаборатория Резчикова: серией вкладов, разработанных, представленных и защищённых на заседаниях ИК-IX в Женеве, удалось сделать метод СИП основным способом для организации кодонезависимых каналов со скоростями передачи сигналов до 300 Бод.
Правда, алгоритм кодирования был немного подкорректирован в соответствии с предложениями вклада фирмы „Интернэшнл телеграф & телефон” (ITT), который представил активный немец господин Линдиг, сверкая своими бифокальными очками. С этим господином Резчикову в будущем ещё предстоит несколько раз ожесточённо поспорить, отстаивая интересы Советского Союза.
Рекомендацией R.111 также обеспечивался асинхронный ввод группового сигнала со скоростью 64 кбит/с в основной цифровой канал 64 кбит/с цифровой системы ИКМ. Аппаратура в этом виде оказывалась универсальной и могла применяться как на местном участке, например, при работе по двум двухпроводным физическим цепям кабельных линий ГТС или по трактам городских систем ИКМ, так и на зоновых или магистральных направлениях, где использовались цифровые системы. У Поляника всё это знали, прекрасно понимали и техническое задание на комплекс КИТ согласовали. Поэтому Егор недоумевал, почему его тянут на специальное совещание, организованное в кабинете „чёрного доктора”, который к вопросам цифровизации не имел никакого отношения.
Когда он появился в кабинете Шварценбаума, там уже сидело пять специалистов, из которых Егор знал только двоих. Шварценбаум на совещании сразу же взял „быка за рога”, заявив, что аппаратуру КИТ следует разрабатывать для местного участка, поскольку, мол, цифровизация на других участках сети пока ещё не выбралась из зачаточного состояния. А на городском участке достаточно иметь 15 каналов, т.е. в четыре раза меньше, чем оговорено в Рекомендации R.111/ Правда, ни слова не было сказано, на основе какого же международного стандарта теперь следовало строить эту „четвертушку”.
 Возражение Егора, что пучки по 60 каналов на городских участках крупных городов помогли бы существенно снизить остроту дефицита кабельных линий ГТС, а на зоновых или магистральных направлениях с помощью модема, стандартизированного Международной организацией, можно в первичном тракте с полосой 60-108 кГц организовать 60 высококачественных каналов со скоростями до 300 Бод, было проигнорировано, словно вокруг сидели одни глухари. Правда, кто-то из участников совещания, явно обходя проблему загрузки таких трактов высокоуровневыми сигналами аппаратуры ТТ, безапелляционно утверждал, что все 12 каналов ТЧ можно загрузить сигналами систем ТТ, что даст аж 72 канала.
Исчерпав все свои доводы, Егор с надеждой ждал, что ему поможет сидевший на совещании Митрухин, но тот молчал, что называется, „как рыба об лёд”. А ведь Николай Никифорович, активно участвовавший в работе Исследовательской комиссии по передаче данных Международной организации, уж точно в полной мере понимал, насколько важно при разработке аппаратуры соответствовать международным стандартам. Сам–то он в недалёком прошлом имел в этом отношении довольно печальный опыт, „обжёгшись” на разработке ТТ-17. Тогда, поддавшись на требования специалистов Министерства обороны, были полностью проигнорированы международные нормы: мол, мы – страна большая, и „сами – с усами”! А через несколько лет для стыковки с зарубежными системами ТТ в международной сети Телекс вот и пришлось отделу Мирославского вместе с промышленностью срочно разрабатывать аппаратуру ТТ-48 на основе Рекомендаций серии R.30.
Работая в секторе Шварценбаума (где основной тематикой была спецуха, к которой международные стандарты никаким боком и не прикасались), Митрухин-то уж больше, чем кто-либо другой, понимал важность соответствия нормам, выработанным на основе единодушного мнения мировых экспертов по данному вопросу. Но Николай Никифорович продолжал упорно молчать, а „чёрный доктор”, очевидно, решил не спрашивать его мнение.
 Так и закончилось это толковище, которое Егор покинул, заявив, что с мнением совещания он согласиться не может, протокола подписывать не будет, так как не имеет на это никаких полномочий. И не удержавшись, в конце своего выступления добавил, что работы, проводимые работниками центрального института в Перово у Поляника, опровергают все высказанные здесь суждения о зачаточности цифровизации сети. Он лично убеждён в том, что с внедрением аппаратуры КИТ реальный технико-экономический эффект был бы получен уже на раннем этапе цифровизации сети. Провожаемый недружелюбным взглядом Шварценбаума, Егор закрыл дверь кабинета, в полной мере осознав, что после этой „говорильни” НПО „Дальняя связь” получила реальную возможность снова „задвинуть” разработку аппаратуры КИТ в самый дальний угол. От Коронского он потом узнал, что Шварцнбаум и Поляник „на дух” не переносят друг друга…
Теперь, узнав, что „чёрному доктору” „дали по рукам” и этот хомут, слава Богу, с киевского института сброшен, Резчиков почувствовал большое облегчение: наконец-то, при согласовании очередного годового темплана не надо будет ползать перед каждой сявкой с Парковой улицы.
Работы по цифровизации медленно, но неуклонно разворачивались. У Поляника не забывали привлекать к решению возникающих вопросов и киевский институт, т.е. лабораторию Резчикова. В один из дней, когда Егор в очередной раз „расхлёбывал” на Минском заводе некоторые неприятности с аппаратурой ДУМКА, ему позвонил Мирославский и попросил срочно выехать в Москву к Коронскому. Оказалось, что сектор Поляника планирует провести НИР „Цифра”, и Полянику хотелось бы на начальном этапе договориться о проекте  технического задания с представителями Министерства обороны.
Выехать из Минска в Москву не было такой сложной проблемой, как в Киеве, и Резчиков спокойно приобрёл билет в купированный вагон, который на следующее утро доставил его на Белорусский вокзал. Через час он уже был в Перово у Коронского и застал у Эмиля уже знакомого ему Прадкина Романа Семёновича из НПО „Дальняя связь” и главного специалиста межведомственного комитета  Лубнова Сергея Петровича. Коронский сообщил Егору, что межведомственный комитет договорился с Минобороны о проведении предварительного совещания по техзаданию на будущую НИР „Цифра” и передал фамилии участников совещания, Здесь ему удалось организовать  „рафик”, и через полчаса они поедут на Фрунзенскую набережную.
У окошечка, где оформлялись пропуска, народу почти не было. Первым пропуск получил Лубнов, его здесь хорошо знали, и с дежурным сержантом Сергей Петрович обменялся несколькими фразами относительно клёва щук на Клязьминском  водохранилище. Потом сержанту что-то горячо стал доказывать Коронский, ему на помощь пришёл Лубнов. Оказалось, что в паспорте Коронский значится как Эмилий, а не Эмиль. Немного поколебавшись, сержант пропуск Эмилю всё же выдал. А когда у окошка оказался Прадкин, то тут уже получился полный конфуз: межведомственный комитет, заказывая ему пропуск, указал его как Романа Семёновича, а по паспорту специалист из  НПО „Дальняя связь” значился Рувимом Соломоновичем. Тут уж сержант упёрся, как в окопе, и выдавать пропуск категорически отказался, отсылая обескураженного ленинградца к вышестоящему начальству. Стало ясно, что Прадкина на совещание протащить не удастся.
Поредевшую команду в кабинет полковника Лунцева на пятом этаже привёл специальный посыльный в чине ефрейтора. Кабинет выглядел скучновато: тут стояли два письменных стола непритязательного вида с тремя такими же стульями, два серых металлических сейфа, на одном из которых был наклеен небольшой плакатик с надписью „При пожаре спасать в первую очередь”. Коронский с Егором наперегонки стали сыпать вопросами:  как часто тут бывают пожары, сколько раз этот сейф выбрасывали за окно, и много ли человек требуется, чтобы его поднять – неужели на помощь в этом случае набегают коллеги из соседних кабинетов?
Полковник Лунцев юмор понимал отлично, да и было видно, что на такие вопросы он отвечает уже не в первый раз. Когда эта разминка закончилась, эксперты перешли к делу, и в течение полутора часов удалось „слепить” проект технического задания. Резчиков узнал, что киевскому институту будет поручена разработка и изготовление четырёх опытных макетов устройств передачи дискретной информации со скоростями 24/48 кбит/с по цифровому тракту между Владивостоком и Москвой.

113
В начале февраля Карповский и Резчиков начали готовить вклад к ноябрьскому собранию ИК-IX в Женеве. Они решили, что для стандартизации аппаратуры на абонентском участке коммутируемой телеграфной сети имеет смысл предложить оборудование по типу устройства разделения абонентской линии (УРАЛ), успешно используемого в аппаратуре ТВУ-12-М.  В нём передача телеграфных сигналов со скоростями до 300 Бод осуществлялась путём амплитудной модуляции несущих частот 28 и 64 кГц, а направления передачи и приёма разделялись вилкой фильтров нижних (ФНЧ) и верхних (ФВЧ) частот. Те вклады, которые были представлены в ИК-IX от других стран, касались использования тонального диапазона частот. В частности, от ФРГ предлагалось устройство фирмы Siemens, с характеристиками которого киевляне смогли познакомиться три года назад, сотрудничая с институтом ИПФ в ГДР.
В разгар работы Егора над проектом вклада ему на дом принесли повестку из райвоенкомата и вручили её под расписку. Военкомат призывал его на 30-дневные сборы в батальон связи в Бортничах. До этого Егор пару раз тягали на сборы в училище им. Калинина на Московской улице, куда надо было являться после работы четыре раза в неделю. Эти вечерние занятия длились три часа. После прохождения сборов в этом училище Резчикову присвоили звание старшего лейтенанта. Похоже, что теперь его собирались двигать не иначе, как в капитаны…
К месту кратковременной службы ехать нужно было в сторону Борисполя до площади, где на выезде из Киева дорога раздваивалась: влево она уходила в направлении аэропорта Борисполь, а вправо – в направлении Бортничей, на окраину, где за высоким забором размещалась воинская часть. Собранных „партизан”, как назывались такие призывники из запаса, поселили в высоком двухэтажном здании, где казарма слева была выделена для рядового и сержантского состава, а правая – для офицеров запаса. Помещение каждой казармы, заставленное кроватями с панцирными сетками, высокими колоннами было разбито на две части, в длинном проходе между колоннами размещался тумбочка дежурного и телевизор.
Призванным на сборы выдали армейское обмундирование: шапки-ушанки, гимнастёрки, шинели и поясные ремни к ним. Ко всему этому добру раздали по две пары погон, которые надо было пришивать к обмундированию, а также иголки с нитками. Хорошо, что брюки и обувь оставили свою, обошлось без знаменитых кирзовых сапог и портянок. Когда Егор, исколов свои пальцы иголкой и шумно сопя от старания, пришил погоны с тремя звёздочками к шинели, то одев её, он обнаружил, что погоны можно было увидеть только сзади, спереди они никак не просматривались. Пришлось всё отпарывать и начинать портняжничать с самого начала. Утешало лишь то, что не он один оказался таким „умельцем”.
Соседи слева вечером сразу же закатили шумную пьянку, офицерская команда развлекалась, как могла: играла в шахматы, смотрела телевизор, читала книги.
Утром после построения на плацу офицеров запаса провели в учебный класс, где им раздали школьные тетрадки. Так началось изучение радиостанции Р102м3, которую на следующий день они увидели в натуре: радиостанция размещалась в большой „будке”, смонтированной на автомашине ЗИС-157. Радиостанция обеспечивала беспоисковую и бесподстроечную телефонную и телеграфную связь в диапазоне 1,5–12,0 МГц.  Из знакомого оборудования тут были приёмник Р311 и антенна зенитного излучения (АЗИ), которые Егор изучал ещё в альма-матер на спецкафедре. В отличие от предыдущих сборов, собранных в Бортничах „партизан” предупредили, что в конце сборов по пройденному материалу им придётся сдавать зачёт. Капитан, проводивший занятие, с ехидной улыбкой поспешил сообщить собравшимся, что в случае неудачи на зачёте, малограмотным разгильдяям придётся остаться на дополнительные две недели.
В один из дней были проведены учебные стрельбы из автомата Калашникова, и Егор удивился, что настрелял он всего на „троечку”. Потом участникам сборов стали втолковывать различные уставы, тактику батальона связи в обороне и наступлении, проводили занятия по основам партийно-политической работы (ППР). Кто-то из бывалых „партизан” сказал, что в армии эта аббревиатура расшифровывается так: „Посидели, потрепались, разошлись”.
Проект вклада для ИК-IX Егор закончил за два вечера, сидя возле тумбочки, где днём располагался дежурный по казарме. В это время остальные „товарищи по оружию” уже дрыхли глубоким сном. Пообещав преподавателю достать несколько интегральных микросхем, которые тому нужны были, кажется, для изготовления электронных часов, Егор один раз выбрался в Киев, заехал в институт и передал подготовленный им материал Карповскому для дальнейшего оформления вклада.
В один из дней где-то ближе к началу марта Резчиков дежурил по казарме, удобно усевшись в центральном проходе перед телевизором. Остальные запасники дружно топали на плацу. Неожиданно с чердака послышались глухие удары, словно там бросали на перекрытия увесистые камни. Минут через десять раздался оглушительный грохот, и на левой стороне казармы через огромную дыру, образовавшуюся в потолке, на кровати, к счастью, пустые, шумно обрушилась груда почерневших кирпичей; правда, потолок в центральном проходе остался целым, даже телевизор продолжал бодро сообщать последние новости в стране и мире. Как ошпаренный, в чём был, выскочил Резчиков на двор, обматюкав в сердцах солдат, растерянно глядящих вниз с крыши.
Позже, когда он успокоился, то выяснилось, что солдаты на чердаке разбирали кирпичную трубу. Расковыривать её, кирпич за кирпичиком, им надоело, поэтому, не думая о последствиях, солдаты ломами поддели трубу и опрокинули всю эту кирпичную громадину на пол чердака. В общем, повторялась история с отцом, случившаяся на войне, и хорошо, что Егор в день своего дежурства не соблазнился идеей поспать пару часиков перед обедом.
Вернувшиеся с занятий однополчане, особенно те, кровати которых были засыпаны кирпичом, сразу же начали проситься на побывку домой, и командованию батальона пришлось с этим согласиться: в казарме стояла жуткая холодина, и навести порядок было не так уж и легко. Всех распустили по домам, обязав завтра быть в батальоне к 8 часам утра. За ночь был наведен относительный порядок, и накануне Международного женского дня, после успешной сдачи зачёта „партизаны” засобирались домой, сдав своё обмундирование батальонному каптенармусу.
У кого-то возникла замечательная идея отметить выход на свободу праздничным междусобойчиком, и вся команда двинулась в кафе, стилизованное под сельскую хату, расположенное в самом начале трассы на Борисполь. У кого-то с собой даже оказался спирт, пованивающий резиной, но Егор, не доверяя таким экзотическим „напиткам”, старался пить только простую водку.
Словно в насмешку, перед Женским днём гражданам Союза был преподнесён совсем не праздничный „подарок”. Первого марта были повышены цены на кофе (с 4,5 руб. до 20 руб.), на какао и кондитерские изделия из них, опять же на золото и, платину, на сухое вино (с 2 руб. 30 коп. до 3 руб. 23 коп. за бутылку 0,5 литра), на шоколад и шоколадные конфеты, на бензин  (на 100%) , обслуживание и ремонт автомобилей, запчасти, Ещё в начале года, не иначе как перед будущим повышением цен,  в Киеве дефицитными были и кофе, и какао, и шоколад, и шоколадные конфеты, а также лосось, шпроты, сайра, сгущенное молоко, сырокопчёная колбаса, апельсины. Исчез индийский чай, теперь командировочникам приходилось бегать по Москве в поисках чая „Бодрость”
По окончанию этих надолго запомнившихся сборов никакого капитанского звания ему не присвоили. Выйдя после сборов на работу, Егор заметил в лаборатории некоторые перемены. Стол его зама, Саши Шурмана, стоявший рядом со столом Егора, почему-то развернулся на 90 градусов, а сам Саша усиленно вчитывался в книгу, которая, при ближайшем рассмотрении, оказалась самоучителем английского языка. Похоже, что Шурман  тоже решил двинуть из страны. Это подтвердилось через пару дней, когда Резчиков все-таки решился осторожно переговорить со своим замом на эту тему. Да, Саша засобирался в Израиль, уже подал соответствующие документы в ОВИР и планировал в середине марта уходить из института.
Для Егора это была ощутимая, потеря. С Сашей они проработали около десяти лет, за которые ни разу не поссорились, если не считать небольших недоразумений. Они вместе разработали концепцию построения современного участка городской телеграфной связи, определились с оптимальной системой среднескоростной передачи данных, с необходимой номенклатурой оборудования, подлежащего разработке. Совместными усилиями много было сделано в разработке всех модификаций аппаратуры ТВУ-12, в создании аппаратуры ДУМКА.
Егор у Саши многому научился: тот, выросши в условиях безотцовщины, прошёл хорошую жизненную школу и охотно делился своими знаниями и опытом. Стройный, худощавый, в очках в золотистой оправе, он своим интеллигентным видом производил самое благоприятное впечатление на персонал телеграфов, проводя с ними техническую учёбу по аппаратуре, разработанной отделом. Отлично ладил Саша и с коллегами по работе.
Да, расставаться с ним было жалко, но что поделаешь? Вот и с Лёней Черпаковым пришлось попрощаться – того назначили начальником лаборатории, где прежнего руководителя выгнали. Правда, Лёня там недолго проработал: с коллективом рассорился, ушёл на соседнюю „Рыбу”, со скандалом разошёлся с женой, про которую на праздничном междусобойчике в лаборатории Леонид часто говорил так:
- Моя жена, хоть и дочь заслуженного педагога Украины, но дура – полная! Дочку Лену вот только жалко!
Очень скоро Лёня, мать которого была еврейкой, очутился на исторической родине. Кто-то потом утверждал, что в конечном итоге Леонид оказался в Новой Зеландии, где стал преподавать в колледже, женился на богатой еврейке, для чего ему пришлось даже сделать обрезание. Злые языки в институте утверждали, что уж теперь-то Лёня сможет осуществить заветную мечту своей жизни – в оригинале прочесть книгу „The fruit of poppy” [3]– детективную историю о торговле наркотиками -  и затащить в свою постель негритянку.
Саша в середине марта уволился, и спустя некоторое время Егор узнал, что ему пришлось некоторое время поработать электромонтёром в автопарке возле Совских прудов. В конце концов, Шурман оказался в Штатах, в Атланте, где бывший сотрудник киевского института Марк Новакович устроил его в одну солидную фирму.
Со своим бывшим замом Егор увиделся спустя лишь 25 лет в сеансе видеосвязи по системе Скайп (Skype). К своему большому удивлению, они узнали друг друга на мониторах, поговорили о своих пенсионных делах и болячках, чем занимаются их дочери. Когда для первой беседы „новостей” с обеих сторон уже было выложено достаточно, , Саша вдруг  сказал Егору:
- А ты знаешь, мы ведь с тобой неплохо поработали!
 - И много интересного сделали, - согласился с ним Егор.
На ноябрьское заседание ИК-IX  в Женеву Резчикову съездить не удалось: в делегацию вместо него „воткнули” одного протеже главного инженера из отраслевого главка. Взамен этого Егор побывал в Будапеште на заседании комиссии СЭВ. Карповский на собрании в Женеве отстоять основные предложения советского вклада не смог, и на своём следующем заседании ИК-IX приняла Рекомендацию R/20, в которой были стандартизованы характеристики оборудования, работающего в тональном диапазоне частот.
114
Отметив 1-го июня свой 70-летний юбилей, Мирославский покинул пост начальника отдела, оставив после себя солидное научное подразделение. Мальчик из бедной еврейской семьи, иногда вспоминавший, как и на каких условиях подкармливали голодную одесскую детвору в американской организации АРА, выросший, по его собственному выражению, „на асфальте” (но скорее всего, это был бугристый одесский булыжник), закончил в 30-х годах одесский слаботочный институт, затем там же – аспирантуру. Мирославский оказался одним из первых кандидатов технических наук в альма-матер. Событие это для института было таким неординарным, что даже банкет по поводу защиты двух новоиспеченных кандидатов был организован за казённый счёт.
В войну, отправив семью в эвакуацию, Мирославский защищал Одессу, покинул её с уходящими морем войсками и воевал на юге страны. Запомнилась ему ситуация в Закавказье, когда однажды пришлось чуть ли не на пузе проползать один невысокий пятидесятиметровый туннель, демонтировав с крыш машин батальона связи все внешние антенны и снизив в шинах давление воздуха по максимуму. Невероятно повезло тогда, что всё-таки проскочили этот клятый туннель, не порвав резину на колёсах. Их батальон участвовал потом в организации связи для Тегеранской конференции союзников.
После войны Мирославский преподавал в Академии связи имени С.М.Будённого в Ленинграде, но из-за здоровья младшей дочери, Людмилы, пришлось ему переводиться в родной одесский институт, где он стал старшим преподавателем военной кафедры. Отсюда он ушёл в запас по выслуге лет и был принят по конкурсу старшим научным сотрудником в киевское отделение центрального института отрасли, которым руководил его однокурсник Пасечный, тоже полковник запаса. Свою деятельность на гражданке  Мирославский начал в отделе Шереметова, занимавшегося системами передачи по воздушным  линиям связи и симметричным кабелям.
Через два года по результатам конкурса отставной полковник Мирославский был назначен начальником лаборатории тонального телеграфирования, из которой вырастил солидный научно-исследовательский отдел. Был он научным руководителем целой группы аспирантов, успешно защитивших кандидатские диссертации: Музыченко, Мосинский, Резчиков, Тарханов, Гребенщиков, Турбаев, Макуренко. Не смог, правда, убедить в необходимости защиты Карповского и Стараева. Первое время Мирославский активно работал с Вольфбергом, но тот, как многие талантливые люди, был натурой сложной, и из-за какого-то пустяка перешёл к Стругачу. Однако через несколько лет Вольфберг опять вернулся в отдел Мирославского, который иногда с горечью говорил:
- Жаль, что Семён Павлович столько времени потерял даром! У меня в отделе он давно бы уже был доктором технических наук…   
Да и новому начальнику киевского института Мирославский много полезного посоветовал  и кандидатом наук стать помог…
После ухода Мирославского на пенсию отдел возглавил Карповский, но руководил он  им недолго, всего три месяца. Королько, укрепив свои позиции после назначения Югалина начальником центрального института отрасли, подался в министерство и выбил там должность второго заместителя, который бы курировал гражданскую тематику. На этот пост был назначен Фёдор Карповский. Егор хорошо помнил, как будучи втроём в командировке в Москве, шли они тогда по длинному кольцевому министерскому коридору позади Королько, который взяв под руку Ившину из УРКУЗа, что-то рассказывал ей. Потом Ившина неожиданно остановилась, глянула на шагавшего сзади в пяти шагах Карповского и произнесла загадочную фразу:
- Да, я об этом подумаю…
И она пробила в штатном расписании киевского института вторую руководящую единицу. После этого влияние Стругача на события в институте было в значительной степени ослаблено, „гражданская война”, наконец-то стала постепенно затихать, хотя, как говорится, „неприятный осадок остался”,
Куманевич через два года разбился в альпинистском лагере на Кавказе. Егор узнал об этом, будучи в командировке в Одессе. Хоронили Валерия в Киеве, на кладбище в Берковцах. Стругач произнёс последнее слово, похвалив покойного за принципиальность и большой вклад в создание спецаппаратуры для повышения обороноспособности страны. Разволновавшись, он, сдавая задним ходом свои „Жигули”, сильно поцарапал машину, задев ограду соседней могилы. Через полгода Стругач перешёл на работу в один из институтов Академии наук Украины. 
Борис Черногульский покинул пост начальника лаборатории, занял должность старшего научного сотрудника и принялся за изучение американских микрокомпьютеров. Прокантовавшись инкубационный срок, связанный с работами по спецтематике, он уехал в Штаты…   
Карповский перед повышением успешно завершил работы по разработке и внедрению в серийное производство новой аппаратуры тонального телеграфирования ТТ-144. Фёдор покидал свой пост, добившись в отделе впечатляющих результатов. Егор просто восхищался теми техническими решениями, которые были осуществлены в этой аппаратуре – это была аппаратура мирового уровня, и они с Карповским убедились в этом в Женеве, где добились стандартизации её основных параметров в Рекомендациях серии /R.
Главной „изюминкой” аппаратуры ТТ-144 была универсальность индивидуального блока телеграфного канала. Канальные фильтры были цифровыми, перестраиваемыми, и сигнал от этого блока можно было разместить в любом участке полосы спектра тональных частот. Исчезли привычные катушки индуктивности в ферритовых горшочках. При этом блок можно было переключать на номинальные скорости 50, 100 или 200 Бод. Тем самым номенклатура ячеек в аппаратуре уменьшалась не менее чем в 12 раз!
ТТ-144 использовала интегральные микросхемы с КМОП-структурой, потребляла, в пересчёте на телеграфный канал, в 2 раза меньше электроэнергии, чем её отечественные предшественники, работающие на сети, Благодаря этому на стандартной стойке в условиях нормального внутреннего температурного режима размещалось 144 канала, т.е. в 8,5 раз больше, чем в ТТ-17-П3, с которой подразделение Мирославского начало своё существование. Аппаратура имела кварцевую стабилизацию рабочих частот, автоматическую регулировку искажений преобладания и компенсацию сдвига средней частоты в телефонных каналах. Как сказали бы в Одессе, это была „ляля”.
Егор хорошо помнил, какие ожесточённые споры им пришлось вести на заседаниях ИК-IХ в Женеве с делегатами Франции, которые упорно не хотели записывать в Рекомендации серии R.30 нормы на каналы ТТ на основе технических данных аппаратуры ТТ-144. Дважды или трижды в ходе заседаний Карповскому пришлось давать разъяснения, что эти параметры предлагаются на основе результатов, полученных в аппаратуре, которая запущена в Советском Союзе в серийное производство. Правда, всё-таки пришлось уступить этим несговорчивым мосье, несколько смягчив  выдвигаемые требования. Ведь вопрос обсуждался в той Рабочей группе, где Фёдор был руководителем, а ему нужно было, во что бы то ни стало, добиваться единогласного принятия решения группы. 
На другой день после назначения Карповского своим замом, Королько вызвал к себе Резчикова и предложил ему возглавить отдел. Предложение это было для Егора неожиданным, и он растерянно замялся. Уж очень большая ответственность была - руководить таким крупным научным подразделением, добро бы, если бы речь шла только о двух лабораториях – его и Карповского, тогда ещё ничего. Но с некоторых пор отдел Мирославского разросся до гигантских размеров из-за присоединения к нему отдела коммутации.
На тот момент в отрасли для абонентского телеграфирования (АТ) применялись станции АТ-ПС-ПД, разработанные в отделе Мирославского и выпускавшиеся рижским заводом „ВЭФ”, а также станции ARM 50 и ARB югославской фирмы „Никола Тесла” (Загреб), производимые по лицензии шведской фирмы „Эрикссон”. Станции эти использовали многократные координатные соединители (МКС), т.н. системы Сrossbar, Одна из самых больших телеграфных станций в мире фирмы „Никола Тесла” была введена в работу в Москве. Станция меньшей ёмкости была установлена в Киеве, и ею активно занимался отдел эксплуатации Мосинского. Станция восхищала хорошо продуманной системой централизованного контроля за качеством работы каждого блока с помощью встроенной системы контроля, называемой „Центролограф”. В этом плане отечественная станция АТ-ПС-ПД заметно уступала югославской станции в вопросах эффективности технической эксплуатации.
В Загребе не останавливались на достигнутом: там велась разработка нового поколения коммутационных станций - цифровых систем с программным управлением AXE10, AXB и ASB (MD 110), И вскоре Загреб стал первым в Югославии городом, который уже в 1981 году ввел в работу первую электронную телеграфную станцию AXB-20. Станцию этого типа потом установили в Москве для работы в международной сети Телекс.
Летом в Киеве был проведен семинар западногерманской фирмы Сименс, на котором была представлена новая электронная станция для телеграфии и среднескоростной передачи данных. Семинар работал на седьмом этаже почтамта, и на нём было полно специалистов отрасли из Киева и областей Украины. В фойе была устроена выставка, на которой красовалась и аппаратура, разработанная в отделе Мирославского. Специалистов киевского института привлекли к активному участию в семинаре: им было поручено выступать в роли так называемых „содокладчиков”. Это громкое слово означало, что нужно было прочитать тексты докладов немецких специалистов, переведенные на русский язык; многие доклады иллюстрировались рисунками, которые в виде слайдов проектировались на экран.
Специалистов было человек шесть, но Егор запомнил из них только двоих: привлекательную 30-летнюю блондинку фрау Ланг и худощавого юношу Дитера Шульце. Егора привлекли к участию в этом семинаре по той причине, что в программе стоял доклад Шульце, посвящённый вопросам подключения абонентов к электронной станции. Другие „содокладчики” должны были познакомить слушателей с основными техническими характеристиками станции, её структурными схемами, программным обеспечением, а также с  эксплуатационными и конструктивными особенностями. 
Когда Резчиков ознакомился с трёхстраничным текстом, он с удовлетворением отметил, что освещаемые в нём проблемы хорошо ему и знакомы, и понятны. Речь шла о дефиците соединительных линий в крупных городах, о необходимости снижения уровня передаваемых телеграфных сигналов и о применении специальных одноканальных устройств, работающих с напряжениями сигналов +/- 0,4 В. В докладе отмечалось, что для приёма таких сигналов с размахом десятки милливольт были разработаны специальные интегральные микросхемы с малым дрейфом нуля. Правда, на городских сетях ФРГ использовались многопарные кабели, в которых была четвёрочная скрутка, благодаря чему влияние сигналов на соседние пары было значительно  меньше, чем в многопарных кабелях с повивной скруткой, применяемой в Советском Союзе.
С Дитером Шульце Егор быстро наладил взаимопонимание, изъясняясь на английском языке. Во время доклада они фактически поменялись ролями: Резчиков проникновенно читал чужой текст, временами давая команду Дитеру:
- Figure three, please! And now again come to figure one  !
Окончив представление доклада, Резчиков переводил Дитеру задаваемые вопросы, а иногда, извинившись перед ним, сам давал пояснения по сути дела.
Для всех докладчиков и их помощников были устроены два приёма. Один из них был организован в летнем ресторане на склоне Днепра вблизи Зелёного театра. Гостям, конечно, подали украинский борщ и жаркое в глазированных горшочках, познакомились они и с горилкой с перцем. Обстановка за столом была непринуждённой. Обнаружив в рюмке фрау Ланг невесть откуда взявшегося муравья, Королько, сидевший поблизости, всполошил всех официантов криками Animal ! (вместо ant ) и, потребовав принести чистую рюмку, пригласил даму танцевать. Фрау Ланг, грациозно кивнув головой, беспечно положила свою изящную сумочку на бордюр танцевальной площадки и заскользила в модном танце. Карповский, зная, чем всё это может закончиться в данной местности в наступивших сумерках, сразу же встал на вахту возле этого привлекательного заграничного аксессуара, Потом кто-то из переводчиков догадался вразумить фрау Ланг, чтобы она так больше не поступала.
Второй приём был организован в ресторане „Ветряк” в Голосеево за Выставкой. Егор сидел рядом с Дитером Шульцем и, исчерпав все возможные темы для обсуждения, усиленно знакомил гостя с местным алкогольным репертуаром: то горилкой с перцем, то наливкой по имени „спотыкач”, то с одесским коньяком. Наполняя рюмку гостя очередным напитком и чокаясь с ним, Резчиков нёс какую-то околесицу насчёт того, что выпить надо обязательно до дна, иначе Дитера не посвятят в запорожские казаки. При этих словах сидевший напротив мужчина криво ухмыльнулся. Лицо у него было незапоминающимся, а вот от костюма трудно было взгляд отвести: ткань на нём была такая, что ни в каком киевском магазине такую днём с огнём не сыщешь, Егор давно себе искал материал на костюм, поэтому  эту неординарную ткань несколько раз окидывал взглядом.
На следующее утро, когда голова ещё трещала от прощального мероприятия, Егора вызвали в спецчасть. В комнате Дмитрия Владимировича его ожидал незнакомый мужчина, который пробормотав свою фамилию, спросил Егора:
- Вам понравился семинар фирмы Сименс?
Удившись вопросу, Егор присмотрелся к незнакомцу и спросил:
- Извините! Вчера на прощальном банкете в „Ветряке” Вы были в этом костюме? Уж очень красивый материал, заметный!
Чекист, смутившись, спросил:
- Егор Сергеевич! Не будем отвлекаться! Что Вы можете сказать о Дитере Шульце, как о специалисте?
Удивившись вопросу, Егор ответил:
- Могу сказать, что специалист он неплохой, и предмет, который докладывал на семинаре, знает хорошо, во всех тонкостях. Мы с ним при подготовке доклада долго беседовали на тему передачи сигналов на линиях ГТС, и я могу Вам уверенно сказать, что он по этим вопросам разбирается, лично мне удалось от него узнать много полезного. А в чём, собственно, дело?
- Понимаете, нам известно, что в состав делегации специалистов его включили в самый последний момент, да и уж больно он молодо выглядит…
- Ну, - неуверенно протянул Егор, - наверно, фирма первоначально не считала аспекты подключения абонентов важным вопросом, и могла спохватиться на последнем этапе. Но это всего лишь мои догадки. Может быть, следует поспрашивать тех, кто на самом начальном этапе договаривался о тематике семинара: было ли предусмотрено программой обсуждать вопросы подключения абонентов к станции или нет, - ответил Егор. 
На этом разговор в спецчасти и закончился. А фирма Сименс вынырнула в Украине спустя двенадцать лет, причём, вынырнула довольно основательно, предложив электронную телефонную станцию EWSD для киевской междугородки …..
В сети прямых соединений (ПС), обеспечивающей передачу телеграмм от населения, различных ведомств и учреждений, тоже происходили существенные изменения. Ереванское отделение центрального отраслевого института, руководимое Мардевосяном, взялось за обработку телеграмм по системе коммутации не каналов, а сообщений. Это была своеобразная электронизация так называемой „системы автоматического телеграфирования с отрывом ленты (АТОЛ)”- её ещё называли кодовой коммутацией. Только теперь вместо часто ломавшихся электромеханических перфораторов и реперфораторов для приёма телеграмм на бумажной ленте и дальнейшей передачи их в нужном направлении использовались стандартные цифровые вычислительные машины серии ЕС ЭВМ.
Работа такого центра коммутации сообщений (ЦКС) была показана в Ереване, куда из Москвы прибыла высокая министерская комиссия. Хотя с переприёмом и обработкой транзитных телеграмм не всё прошло гладко, через пару дней после отъезда комиссии в центральной прессе появилась огромная статья с интригующим названием: „ЭВМ  работает связистом”. Дело было явно перспективным: к стандартным ЭВМ, массово выпускаемым радиопромышленностью Советского Союза, надо было только добавить устройства согласования с телеграфными каналами и разработать соответствующее программное обеспечение. Вот вам и готов очередной ЦКС!
 На комиссии в Ереване наибольшее количество замечаний по работе ЦКС высказали киевские эксперты из лаборатории общей эксплуатации; ею руководил опытный специалист Зимолюбовер, перешедший в институт из Киевского телеграфа. И вот спустя неделю после комиссии по ереванскому ЦКС киевский институт получил срочное задание – подготовить документ с подробным описанием технологических алгоритмов, применяемых для обработки телеграмм в сети. В результате кропотливой совместной работы обоих отделений центрального института дело сдвинулось с мёртвой точки, и ЦКС стали постепенно появляться на основных телеграфах страны.
Так что в телеграфной коммутации проблем хватало. Когда-то этим отделом руководил Евгений Улановский, но потом его сделали замом, он курировал отделы, работающие по телеграфной тематике. На должность начальника отдела коммутации Улановский подыскал кандидата технических наук Николая Кордакова, ранее работавшего в Институте кибернетики Академии наук Украины.
Новый руководитель отдела очень гордился своими знакомствами с именитыми академиками и по всякому поводу ссылался на их выдающиеся научные труды и авторитет, когда на научно-техническом совете института при обсуждении вопросов коммутации речь заходила о телеграфных станциях, работающих по записанной программе. Уже тогда стали чётко выделять в оборудовании две основные части – аппаратную часть (или как её называли - „железо”) и программное обеспечение (ПО).
Отдел Кордакова вёл работы с промышленностью, курируя разработку электронной станции коммутации „Курок”. Разработка продвигалась медленно, для промышленности это оборудование особого интереса не представляло, было чем-то вроде интеллектуального ширпотреба. Дело закончится одним опытным образцом, который установят на телеграфе в Вильнюсе, но до серийного производства дело так и не дойдёт. Но это всё – в недалёком будущем, а пока Кордаков прилагал все свои силы, чтобы новая станция, уже с программным управлением, стала бы реальностью.
При всей своей безусловной эрудиции, Кордаков обладал одним недостатком, отнюдь не редким для грамотных и способных людей – он часто „поддавал”. Несколько раз, при появлении в нетрезвом виде в институте, ему делали замечания, надеясь „по-доброму” вразумить человека, особо это не афишируя. Но однажды он сильно вывел Улановского из себя: они с Кордаковым собирались в загранкомандировку и должны были в УРКУЗе министерства получить все необходимые документы. Кордаков где-то ухитрился основательно „набраться”, и Улановский еле-еле растолкал своего подчинённого, заснувшего на диванчике в самом оживлённом  месте – в холле возле газетного киоска, где то и дело возникало всевозможное начальство.
Больше Кордаков в загранкомандировки не ездил. А когда Юлий Ставинский, сидя в Женеве на важном посту в международной организации, устроил своего закадычного друга, Евгения Улановского, советником в Болгарию, киевское начальство сделало всё, чтобы оставшийся без своего покровителя Кордаков как можно скорее распрощался с институтом.
Отдел коммутации присоединили к отделу Мирославского, и тому, на старости лет, в разгар склоки с Куманевичем, пришлось заниматься ещё и не сильно знакомыми ему вопросами коммутации. Так что Егор был не в восторге от сделанного ему предложения.  Королько заметил это и сказал:
- Ну, если вы не хотите быть начальником отдела, то мне придётся обратиться к Крымову!
А вот этот вариант показался Резчикову уж совсем-то неподходящим: он твёрдо знал, что с Крымовым они не сработаются. Когда-то Вася Крымов хотел остаться в отделе Мирославского – ведь там, как-никак, доводилась „до ума” аппаратура ТВУ-12, идею которой предложил он сам. Но Мирославский, зная что Крымов хорошо разбирается в вопросах телефонной  коммутации, тогда предложил Улановскому использовать Крымова в отделе коммутации. Крымов сначала обиделся, но потом понял, что Мирославский был прав. Вопросы коммутации были ему гораздо ближе  и понятнее, чем вопросы передачи сигналов  по линиям связи. Аппаратуру ТВУ-12 можно было считать сиюминутным увлечением, когда Василий ещё не был приставлен к нужному делу. Но, как говорится в старом одесском анекдоте, „ложки нашлись, но неприятный осадок остался”, и Крымов был уверен, что именно Резчиков тогда был против его перехода в отдел Мирославского.
- Можно, я подумаю? – спросил Резчиков начальника института, и, получив согласие, зашёл в кабинет Карповского.
В разговоре с Карповским возник такой вариант: бывший отдел Мирославского делится на два отдела: отдел каналообразования с номером НО-3 и отдел коммутации с номером НО-8. Тогда Резчиков становится руководителем НО-3 (с 40 сотрудниками), а руководство НО-8 (35 человек) – предложить Крымову. Начальнику института такое предложение понравилось, и так Резчиков стал начальником НО-3.
Но простым механическим разделением обойтись не удалось. В системном отделе вовсю забушевал конфликт между его начальником Иваном Прокушко, который долгое время был когда-то секретарём партбюро института, и Юрой Тархановым, начальником лаборатории этого же отдела. Прокушко был достаточно искушённым в подковёрных играх и часто „подставлял” Юру по всяким производственным  мелочам.
Карповский, хорошо знавший Тарханова по совместной работе в отделе Мирославского, предложил перевести Тарханова с несколькими его сотрудниками в отдел НО-3. В новую лабораторию с номером 33 влился и Вольфберг, прихватив с собой Ивана Музыченко. Тот несколько лет поруководил отделом, связанным с работами по спецтематике, но потом в институте появилась информация, что Ваня является проповедником в какой-то секте, и отдел ему пришлось оставить. Спустя некоторое время в составе лаборатории 33 организовали отдельный сектор, руководить которым стал Вольфберг, забрав с собой Музыченко, с которым его крепко связывала старая дружба. В  этот сектор Валерий Стараев перетащил своего сокурсника Валерия Стиленко, а из ленинградского учебного института сюда по распределению пришёл Сергей Логвиненко. Это были первоклассные специалисты, с которыми было приятно работать.
А Резчикову пришлось заняться судьбой Серёжки Рязанова: тот не пришёлся по нраву Шереметову, в отделе которого Сергей оказался после ухода из лаборатории электрокоррозии. Дело дошло до того, что Сергей написал заявление об уходе из института, и Егор совершенно случайно узнал об этом из разговоров в лаборатории № 31, где работала жена Сергея – Неля. Он сразу же разыскал Сергея и предложил ему перейти в лабораторию № 33 заместителем к Тарханову, предварительно договорившись с тем о таком кадровом варианте. Затем пришлось срочно пробиваться на приём к Королько.
Ивану Викторовичу Резчиков рассказал, что знает Рязанова с детства, и та „бочка”, которую катит на Сергея Шереметов, сильно преувеличена в размерах. Он рассказал о варианте решения проблемы, который уже был предварительно согласован с Карповским. Королько внял доводам Резчикова, и заявление Сергея было вовремя отозвано. Теперь взъерепенился Анатолий Васильевич Шереметов, который пообещал, что Рязанова должным образом берутся „перевоспитать” в его прежнем отделе, а уж потом он может идти туда, куда глаза глядят. С этим странным предложением Королько не согласился, и Рязанов благополучно оказался в отделе НО-3.
Начальником бывшей лаборатории Карповского был назначен Женя Громцев, отличившийся разработкой электронных реле для аппаратуры ТТ, его заместителем сделали Николая Макурнко, активного разработчика аппаратуры ТТ-12.. В своей бывшей лаборатории Егор поставил начальником Серёжу Турбаева, которого очень ценил за его инженерный талант.  В общем, оказалось, что в НО-3  количество сотрудников составило 60.
Турбаев первым же делом взялся за модернизацию аппаратуры ДАТА. Опыт её эксплуатации на сети показал, что метод балансного разделения направлений передачи и приёма на двухпроводной физической цепи является довольно капризным и не особо устойчивым. Турбаев быстро произвёл соответствующие расчёты и убедительно доказал, что следует перейти на частотный метод разделения направлений приёма и передачи. Новую модификацию аппаратуры разработали совместно с Одесским филиалом ЦКБ, и аппаратура на сети уже не встречали с прежней недоверчивостью.
Володя Корганд, заместитель Турбаева, активно принялся за модернизацию аппаратуры ТВУ-12М, и вскоре в результате совместной работы с Одесским филиалом появилась аппаратура ТВУ-15: групповая скорость аппаратура равнялась 64 кбит/с, при этом обеспечивалась организация 15 кодонезависимых каналов для передачи сигналов со скоростями до 300 Бод. Кассеты аппаратуры устанавливались на стандартную стойку с размерами 2600х600х225 мм. Серийное производство ТВУ-15 было развернуто на одесском заводе „Промсвязь”. Так что на местном участке телеграфной сети многие задачи были успешно решены.
115
Закончив седьмой класс в школе № 15, находившейся на Васильковской улице недалеко от Голосеевской площади, Марина неожиданно для родителей прошла собеседование и перешла в физико-математическую школу № 145. К тому времени она уже закончила своё музыкальное образование. Новая школа со своими строгими требованиями и углублённым изучением математики и физики была широко известна в Киеве. Располагалась она в старом здании недалеко от республиканского стадиона. Дочь, видно поверила в свои математические способности, о которых родителям говорила ещё классная руководительница школы № 179, где Марина пошла в первый класс.
Безусловным достоинством школы № 146 было то, что тут главенствовал принцип:  если ты пришёл в нашу школу, то учись, как следует, а не хочешь – то мы тебя не задерживаем. Здесь работали легендарные преподаватели физики и математики Киева, попасть к которым, была большая честь. С учеников они буквально сдирали три шкуры, вываливая на них сложный учебный материал. Марина дома с увлечением рассказывала о том, что им объяснял сегодня „Веник” – так ученики любовно прозвали физика Вениамина Яковлевича, обладавшего незаурядным педагогическим талантом. О своём прозвище он прекрасно знал: так, на очередном субботнике, когда прибирали в классе, кто-то из учениц спросил:
- А где же наш веник?
- Я здесь, - мигом отозвался Вениамин Яковлевич из физкабинета, примыкающего к классной комнате.
Летом весь класс вывезли в молодёжный лагерь, расположившийся в Боярке. В далёкие годы гражданской войны в боярском лесу строил жизненно необходимую узкоколейку легендарный Павка Корчагин. Будущие математики и физики в Боярке в наше время собирали клубнику и отдыхали. Для Марины это была первая поездка в молодёжный лагерь, ведь раньше летом она всегда приезжала к бабушке в Одессу, и никакой нужды ни в каких пионерских лагерях у её родителей не возникало. Когда классная руководитель случайно узнала об этом, она спросила Марину:
- Ну и как тебе тут в лагере? Нравится?
 - Очень! – не задумываясь, ответила Марина. – Мы все тут так подружились!
Усердие в учёбе, которое прививала школа № 145, нужно было поощрить, поэтому Егор с Дианой, не ставя под сомнение французскую поговорку „Путешествия развивают молодёжь”   решили, что Марине на весенних каникулах следует показать Москву. Вопрос упирался лишь в то, где там прожить целую неделю. На своих старых знакомых по Одессе,  Прутниковых, живших в Тушино, рассчитывать уже не приходилось. Дмитрия Васильевича уже давно не было в живых, а Тамару Петровну в последний раз они с Дианой видели лет пять тому назад, когда она с младшим  сыном Игорем по каким-то делам приезжала к далёкой родне в Киев. Потом связь с ней как-то оборвалась, а помня, с каким трудом и одышкой Тамара Петровна подымалась к ним на чётвёртый этаж, Егор был уверен, что их появление вряд ли обрадует пожилую женщину.
 Пришлось заняться организацией жилья в министерской гостинице, когда Егор в феврале был в очередной командировке в Москве. Вопрос этот был не таким уж и простым. За время многочисленных командировок Егор познакомился со многими московскими гостиницами. Тут были и „Заря”, „Восток”, „Алтай”, находящиеся у „чёрта на куличках”, хорошо известные рядовым командировочным и туристам, и фасонистая „Ярославская”, гордящаяся своей близостью к метро „ВДНХ”, и замызганная „Северная” на пол-пути к выставке ВДНХ, и комфортабельный „Лейпциг” на Ленинском проспекте, и аристократические „Юность” и „Россия”, не говоря уже об институтской „ночлежке” в Измайлово.
Одно время с помощью дежурной пятого этажа удавалось устраиваться в новую гостиницу на Мичуринском проспекте – тут не обошлось без киевского торта, но потом контакт с дежурной был потерян. Как сказали бы разведчики, эта явка была провалена.
 Лучшим вариантом, конечно, была бы министерская гостиница, размещавшаяся  в левой части ведомственного семиэтажного дома № 5 на Сретенском бульваре. Недалеко от гостиницы располагались станция метро „Кировская” и Главпочтамт; в двух шагах по улице Кирова находился знаменитый магазин „Чай-кофе”, где почти всегда продавались чай „Бодрость” и кофе „Арабика”. Отсюда было пять минут ходу до универмага „Детский мир” на площади Дзержинского, а уж там – рукой подать до Большого театра, ЦУМа, ГУМа и Красной площади. Да и на самой Сретенской улице было полным-полно всевозможных магазинов, где можно было купить и югославский чернослив, и японские складные зонты марки „Три слона”, и мандарины (по 1 руб. 10 коп), и апельсины (по 1 руб. 40 коп.)
На первом этаже гостиницы справа между двумя массивными колоннами за высокой стойкой, как за непробиваемой крепостной стеной, размещались дежурные администраторши. Наискосок у лифта располагалась камера хранения, а слева у самого входа был кабинет директора. Между  левыми колоннами стоял небольшой столик, возле которого стояли невысокие пуфики. Тут обычно маялись командировочные, не теряющие надежды всё-таки попасть в гостиницу. Опытные люди знали – свободные  места (в виде брони) всегда есть в любой гостинице, их держат до последнего момента, нужно только немного потерпеть.
Вот и томились они, надеясь, что ближе к полуночи дежурная администраторша убедится, что гостей с министерскими направлениями уже точно не будет, или ей просто уже успеют надоесть все эти назойливые рожи командировочных. Тогда она милостиво поселяла страдальцев на одну ночь, требуя, чтобы на следующий день те принесли направление из министерства.
Над всем этим холлом нависала балюстрада второго этажа, куда выходили двери нескольких четырёхместных номеров. На этажах с третьего по шестой, отгороженные стеклянными  перегородками, располагались номера класса „люкс”, где иногда временно располагались те, кого перевели в Москву на работу в министерство; тут они жили, ожидая решения своего квартирного вопроса.
На седьмом этаже был просторный холл с телевизором, сюда выходили двери шести четырёхместных номеров. Здесь стоял столик с телефоном, по которому по первой служебной линии можно было бесплатно позвонить в любой уголок страны. Из холла боковая дверь вела в длинный коридор, где располагались около десятка двухместных номеров. Егор часто жил тут, когда их с Карповским вызывали для последующей командировки в Женеву.
 Всех четырёх дежурных администраторш Егор хорошо знал, как-никак, в Москву приходилось ездить чуть ли не дважды в месяц. Самой доброжелательной из них была старенькая Полина Евсеевна, её удавалось „уболтать” сравнительно легко. Самой неприступной выглядела Мария Петровна, своим суровым видом  напоминающая жабу, сидящую на берегу пруда. К двум другим администраторшам, Екатерине Михайловне и Глафире Прокофьевне иногда удавалось „подкатиться” за фирменный киевский торт или бутылку кукурузного масла.
Конечно, когда они с Карповским возвращались из Женевы, то всегда с собой везли какие-нибудь оригинальные сувениры, и чаще всего это был знаменитый швейцарский шоколад. Глафира Прокофьевна почему-то вбила себе в голову мечту о голубом пуделе, но Карповский популярно объяснил ей, с какими сложными санитарно-эпидемиологическими процедурами на таможне это связано, и убедил, что с мечтой о пуделе следует расстаться.
На Сретенку пробили себе надёжную дорогу прыткие молодые люди с Кавказа, скорее всего, никакого отношения к отрасли не имеющие. И по первой служебной часто звучали непонятные речи, в которых вдруг почему-то проскакивало слово „мандарины”.  Конкурировать с этими юркими молодцами было делом безнадёжным.
Надёжнее всего было получить сюда направление из хозяйственного управления министерства. Там вопросом поселения занимался некто Молотарёв Михаил Рудольфович, который успешно отражал попытки нахальных командировочных получить заветную бумажку на Сретенку. Он обычно отправлял их, при наличии заявки, в „Зарю”, „Восток” или „Алтай”, Ему и так хватало забот с размещением специалистов, которых вызывали в министерство по „красной” (правительственной) телеграмме, или по заявкам, подписанным лично начальниками отраслевых управлений. Когда бедняга-командировочный появлялся в комнате хозяйственного управления и задавал вопрос: „А кто тут будет Михаил Рудольфович?”, Молотарёв, будучи неплохим физиономистом, к тому времени уже успевал исчезнуть из кабинета, минут этак на двадцать. И не у всякого гостя потом хватало терпения его дождаться…
На этот раз Егору совершенно неожиданно удалось организовать заявку на Сретенку через начальника отдела отраслевого управления Клавдию Степановну Жердюк, с которой его отдел работал в тесном контакте то в комиссиях по приёмке аппаратуры, то на защите проекта тематического плана на следующий год. Билеты в купированный вагон фирменного поезда Киев-Москва тоже посчастливилось купить своевременно, поэтому в Москву Егор с Мариной ехали с полным комфортом. На Сретенке Полина Евсеевна, заглянув в потрепанный журнал заявок на размещение и поблагодарив за две бутылки кукурузного масла, поселила Егора на седьмом этаже, а Марину устроила этажом ниже в номере с двумя женщинами из Куйбышева.
Погода на улице была далека от весенней, но это не повлияло на знакомство с Москвой. Егор показал дочери и Красную площадь с Историческим музеем и храмом Василия Блаженного; они походили по ГУМу, где радио периодически объявляло о том, что потерявшимся лучше всего встречаться в центре магазина у фонтана. Пытались они попасть в Мавзолей, но туда стояла огромная очередь, и на морозном ветерке можно было запросто простудиться. Сам Егор бывал в Мавзолее, когда на нём ещё была надпись „ЛЕНИН СТАЛИН”, а позже попал сюда ещё раз, уже после выселения Сталина и теракта, когда 1-го сентября 1973 года террорист-смертник взорвал внутри гранату, погубив ещё троих человек. Говорили, что у саркофага с двух сторон было разбито стекло, но сам Ильич не пострадал. После этого случая старый хрустальный саркофаг заменили новым, из бронированного стекла.
Побывали они и в Третьяковке, и на Волхонке, прокатились почти через все станции метро, прошли по улице Горького и отведали мороженого в модном заведении „Кафе-мороженое”, из которого часто вело свои репортажи центральное телевидение.Побывали они в гостях у Ларисы Кручниковой возле  Курского вокзала, и та организовала им контрамарки в Большой театр на воскресный дневной концерт для школьников.
В театр они вошли через служебный вход, прямо напротив которого у стен Малого театра в своём кресле сидел А.Н.Островский. Места у них были в правой служебной ложе, и всё происходящее на сцене было видно, как на ладони. В середине концерта в ложе появился дородный мужчина, в котором Марина узнала баритона Александра Ворошило. Артист вежливо поздоровался с ними и присел сзади. В программе концерта было много узнаваемых оперных и балетных номеров, но самым впечатляющим было, конечно,  выступление Майи Плисецкой со своим коронным номером „Умирающий лебедь” Сен-Санса. .Ей аплодировали шумно и долго, а Марина потом уверяла отца, что Плисецкая, раскланивавшаяся в четырёх шагах от служебной ложи, внимательно на неё посмотрела.
В общем, весенние каникулы удались. Когда они вернулись в Киев, то подробно поведав матери, что она видела и где побывала, Марина сказала:
- Мама! Когда папа будет в следующий раз тебе рассказывать, как ему не хочется ехать в Москву, и как она ему  надоела, то ты ему не верь! Там очень даже хорошо!
Вот и вози теперь молодое поколение по местам былых трудовых подвигов и надоевших  ночлежек!
 
116
Местом летнего отдыха теперь на долгое время стал Севастополь. Туда ехали либо прямо из Киева, либо через Одессу, а оттуда – морем на быстрых „Кометах”. Иногда брат Сергей  устраивал их в туристической гостинице „Крым”. Она находилась на холме за центральным городским стадионом, и с её этажей прекрасно просматривались все окрестности. Внизу мимо залива, где базировались сторожевые катера, и Стрелецкой бухты змеилась троллейбусная трасса к бухте Камышовой, Из гостиницы, в зависимости от  настроения, киевляне выбирались на пляжи либо „Хрусталка”, либо „Солнечный”, иногда ездили катером в Учкуевку. Во второй половине дня, отдохнув в номере от жары, всё семейство выбиралось в город: сначала на улицу Большую Морскую, потом к Графской площади - полюбоваться военными кораблями и прогуляться приморским парком к памятнику кораблям, затопленным во времена Крымской войны.
 Обязательно ездили в Ялту, туда теперь вела новая дорога, удобная и безопасная. И каждый раз, когда после небольшой остановки автобус проезжал Байдарские ворота, ахали от вида храма, приютившегося внизу на тесном утёсе. Обегав в Ялте все её красочные места или прогулявшись в Массандровском парке, они, выстояв получасовую очередь, с комфортом обедали в ресторане Дома торговли на четвёртом этаже. Возвращаясь вечером в Севастополь, семейство Резчиковых всегда удивлялось, когда из автобуса, остановившегося возле указателя очередной курортной знаменитости – будь то Мухолатка, Симеиз или Форос - вниз к далёким огонькам у моря в кромешную темноту бесстрашно шагали одна или две женщины со своими тяжёлыми авоськами.
Запомнились экскурсии в Воронцовский дворец в Алупке с его картинной галереей,  зимним садом и курносой красавицей из белоснежного мрамора. Ну и конечно, парадная лестница, ведущая из дворца к морю, которую охраняли знаменитые  мраморные львы в запоминающихся позах.
Несколько раз брат устраивал их на турбазе Черноморского флота, расположенной недалеко от Радиогорки. Добираться туда было немного хлопотно: на Графской пристани садились на катер, который скользил мимо знакомого вертолётоносца „Москва”, постоянно присутствовавшего в бухте, переправлялись на Северную сторону и ждали автобуса на Радиогорку. Билет на катер стоил 5 копеек, как и в городском автобусе. Тот, натужно пыхтя, по узкой улочке, мимо маленького базарчика, подымался вверх до кинотеатра, от которого вправо дорога уходила к Северному кладбищу и Новой Голландии. Тут автобус сворачивал налево и доезжал до № 62 на улице Генерала Симонок, где и располагалась турбаза, которую иногда, в шутку, сокращённо называли „Чурбазой”.
На пристань Северной стороны, чтобы поехать в город, обычно отправлялись пешком, спускаться, даже в жару, было значительно легче, чем подыматься. И тут вместо двух катетов выбиралась гипотенуза, которая (как известно ещё со времён Пифагора) всегда короче. Шли мимо разбросанных по склону частных домиков с тенистыми персиковыми и черешневыми садами, всегда стараясь в одном из дворов полюбоваться огромным козлом Гошей, про которого местные жители говорили, что „этот красавец – отец всех наших козлят”.
„Чурбаза” занимала довольно обширную территорию. К административному корпусу, расположенному в центре, от ворот вела длинная кипарисовая аллея с многочисленными скамейками для отдыха. По обе стороны располагались около тридцати маленьких летних деревянных домиков для семейных туристов. Остальные активные путешественники размещались в двух каменных двухэтажных корпусах. Рядом были туалеты, ряды умывальников, летний кинотеатр, столовая, продовольственный и вещевые  склады. Для VIP  отдыхающих в левом тенистом уголке территории имелся специальный корпус со всеми удобствами.
  Семейство Егора жило на левой стороне центральной аллеи в избушке под невысоким чахлым деревцем, почти не дававшем тени. Дверь домика одновременно служила и окном, у стен размещались три кровати с панцирными сетками, и даже было место для небольшого столика. На ночь открывалось окно, но когда было особенно душно, открывали и дверь, привязав её короткой верёвкой ко вбитому в стену гвоздю.
К морю идти нужно было через душистую сосновую рощицу, которая через сто метров выводила к высокому обрыву, и тут во всю ширь открывался морской простор, от  вида которого захватывало дух. Справа побережье было изогнуто дугой, на ней в полукилометре был хорошо виден пляж Учкуевка, за ним ближе к мысу у кромки моря выстроились домики всесоюзной турбазы имени Мокроусова.
Правда, пляж, на котором купались туристы „Чурбазы”, был не обустроенным, почти „диким”. Это касалось как берега, так и морского дна – тут без купальных тапочек было лучше не появляться; правда, вода была чистейшей, и даже кратковременные накаты волн не могли её замутить. Поэтому иногда приходилось выбираться на Учкуевку, где был отличный песчаный берег. С учкуевского пляжа можно было выбраться на дачу, построенную двоюродным братом. В одном из наездов в Севастополь, перед поселением на „Чурбазе”,  киевлянам пришлось там пожить несколько дней. В ту пору две черешни – белая и розовая – были усыпаны ягодами, а ночью под ними, деловито, по-хозяйски постукивая лапками, разгуливал ёжик, прижившийся в рощице, выходившей к обрыву.
Как и положено, вечером на „Чурбазе” била ключом культурно-массовая жизнь, устраивались шахматные турниры, хоровые выступления и литературные викторины, на двух из которых Марина завоевала почти все призы. К большому удивлению массовика-затейника только она смогла вспомнить, что у Ивана Ивановича в известной повести Гоголя фамилия была Перерепенко, а у Ивана Никифоровича – Довгочхун. Она правильно ответила на вопрос, кто до революции помогал Паниковскому переходить Крещатик. Никто не мог вспомнить, что у полицейского-„тимуровца” фамилия была Небаба, а после революции он стал музыкальным критиком.
Удивил публику своим выступлением и массовик-затейник, молодой жизнерадостный брюнет, который на концерте по случаю дня Военно-морского флота в течение пяти минут своего остроумного повествования говорил словами, начинающимися только на букву „п”. До того момента Егор знал только два таких текста. Один из них был на 13 букв „ч”: „Четыре чёрненьких, чумазеньких чертёнка, чуть-чуть чертыхаясь, чертили чёрными чернилами чертёж чрезвычайно чисто”. Другой текст был на 18 букв „о”: „Отец Онуфрий охранял огромный огород. Однажды, обозревая овощные окрестности, он обнаружил отсутствие одного огромного огурца, отчего очень огорчился”. Сколько же букв „п” было в скетче массовика-затейника, трудно было даже вообразить.
Ярким событием в Севастополе было празднование дня Военно-морского флота, обычно совпадающего с днём рождения Марины. На „день флота”, как его тут называли, устраивался красочный военно-морской парад. Обитатели „Чурбазы” имели возможность смотреть его дважды, так как накануне дня флота устраивалась репетиция парада.
В Южной бухте выстраивались военные корабли, разукрашенные флагами расцвечивания. Берег Северной стороны был усыпан празднично одетой публикой, которая с интересом наблюдала, как адмирал, командующий парадом, на катере объезжает эскадру. Гремели приветственные марши, радио разносило над бухтой звуки военных команд, от одного корабля к другому перебрасывалось громкое „Ура!”. Бухту на бешеной скорости пересекали юркие торпедные катера. С палубы „Москвы” взлетали вертолёты, пронося над бухтой праздничные стяги. Потом из брюха десантных кораблей прямо в воду выползали грозные танки, которые оглушительно стреляя, приближались к берегу. Вечером в Приморском парке и на набережной было не протолкнуться. Заканчивался день флота красочным салютом под восторженный гул горожан. В общем, это был день, который в легендарном Севастополе любили, с нетерпением ждали и от души праздновали.   
Другим выдающимся событием на „Чурбазе” был турпоход. Настоящие туристы, бывая на экскурсиях, сильно обижаются, когда их ненароком называют экскурсантами. Настоящие туристы всегда ходят в походы, которые бывают разных категорий сложности. Выполнив необходимые нормативы, можно заработать значок „Турист СССР”.
На „Чурбазе” тоже часто ходили в поход, Крым в летнее время был переполнен туристами, пересекающими его во всех направлениях. Егор с Мариной тоже решили податься в четырёхдневный турпоход по горному Крыму, Диана в поход с ними идти не рискнула, её побаливающие суставы к походу явно не располагали.
Когда команда для похода была сформирована, на вещевом складе туристам были выданы прочные рюкзаки, армейские котелки, фляги, кружки, ложки и даже компасы. На продовольственном складе руководитель похода получил и раздал участникам различные консервы в липких, от смазки, металлических банках, пищевые концентраты, галеты, сахар-рафинад, картошку, свёклу и лук. В назначенные день и час возле ворот выстроились 25 участников похода, среди которых преобладала молодёжь – курсанты военных и военно-морских училищ, студенты, старшие школьники, несколько человек возраста Егора. Под звуки марша „Прощание славянки” автобус с туристами выехал из ворот „Чурбазы”.
Группа выгрузилась на окраине Инкермана, откуда зашагала в направлении посёлка Куйбышево. Вскоре в стороне остались поселения с такими названиями, как Счастливое, Голубинка, Соколиное. Егор посоветовал Марине идти в голове группы, зная из собственного опыта, что группа в походе обычно растягивается, потом на привале ожидают отстающих, поэтому тот, кто идёт впереди, всегда отдыхает больше других.
Вспоминая старую поговорку, что „Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт”, туристы дружно преодолевали препятствия Большого Каньона, останавливались на Чайнике, купались в „Ванне молодости”, ахали от захватывающего вида горной панорамы, знакомились с местами бывших партизанских стоянок в горах, ночевали на турбазе „Орлиный залёт”, ели макароны „по-флотски”, вспоров ножами консервные банки. На вечерних привалах звонко бренчала гитара, под которую с энтузиазмом пели песни „Подари мне билет на поезд, идущий куда-нибудь” и про то, что „Кондуктор не спешит, кондуктор  понимает….”, „Тренируйся, бабка, тренируйся, Любка, тренируйся ты моя, сизая голубка!”. Марина в походе быстро подружилась с курсантами, и Егор старался лишний раз не попадаться молодёжи на глаза.
Все очень удивились, когда руководитель похода, остановив группу на абсолютно ровной местности, сказал им, что они находятся на вершине Ай-Петри. Действительно, пройдя вперёд ещё сто метров, они оказались на смотровой площадке, с которой открывался фантастический вид на море, искрящееся всеми оттенками красок – от аквамаринового и изумрудного до тёмно-синего. Как-то и не верилось, что на легендарную горную вершину, которая с ялтинского шоссе казалась неприступной, с северной стороны можно было преспокойно заехать даже на автобусе.
Ночевали они в туристическом приюте „Охотничье”, в деревянных домиках, из окон которых виднелось темнеющее своей загадочной глубиной узкое ущелье. Руководитель похода сказал, что до революции это был охотничий домик князя Юсупова. Тут принято в журнале посетителей оставлять свои заметки, делясь впечатлениями об окружающей природе и о походе по горному Крыму. Егор, хорошо помня о роли князя в убийстве Распутина, решил воспользоваться предложением руководителя группы и через полчаса написал в журнал такое четверостишие:

Где прежде князь глушил коньяк,
Точа на Гришку нож,
Скидай, турист, с плеча рюкзак,
Здесь славно отдохнёшь!

Когда с наступлением отбоя на приюте выключили электричество, то всё вокруг погрузилось в такую темноту, о которой принято говорить, что „хоть выколи глаз”. Егору с такой темнотой  ещё не приходило сталкиваться. Хорошо ещё, что хоть звёздное небо никуда не исчезло, только оно и осталось единственным источником света.
Поход подходил к концу, и в группе молодёжи активно обсуждался вопрос, что же им делать, когда они вернутся на „Чурбазу” – ведь по сложившейся традиции, туристы, вернувшиеся из похода, должны были, выстроившись у столовой, спеть песню, сочинённую в походе. После рапорта дежурному по „Чурбазе” всем участникам похода полагался стакан прохладного компота, специально сваренного для этого случая.
Егор ещё в походе, тащась по Большому Каньону, решил, что он обязательно такую песню сварганит. Нужен был только знакомый всем мотив. Немного подумав, он выбрал любимую одесситами песню из кинофильма „Два бойца”. И к тому моменту, когда они прощались с гостеприимным охотничьим домиком бывшего князя, у него получилось такое произведение:

Шаланды, полные чего-то
Когда-то кто-то привозил,
Презрев туристские заботы,
В поход он с нами не ходил.
Он на турбазе прохлаждался,
К какой-то Соньке приставал,
До посинения купался,
«Казбеком» злоупотреблял.
Нам ни к чему соблазны эти,
Набив рюкзак  потяжелей,
Прощайте мамы, жёны, дети:
Уходим в горы на семь дней.
Синеет море за Ай-Петри,
Костёр на Чайнике горит,
Когда же нас сдувает ветром,
Инструктор чётко говорит.
Припев
„Я вам не скажу за все каньоны,
Хватит вам пещер и родников,
Здесь свои туристские законы,
И не любят горы дураков!”.
Тут надо борщ варить бадьями,
Нос не крутить от макарон,
Не плакать горькими слезами,
Переползая Гранд-Каньон.
На длинном горном переходе,
Вспотев от жуткой высоты,
Увидев фокусы природы,
Не ошалей от красоты.
Припев
„Я вам не скажу за все каньоны,
Хватит вам пещер и родников,
Здесь свои туристские законы,
И не любят горы дураков!”.
Уж нет полуденного зноя,
И в тишину уснувших гор
Бросает звонкая гитара
Туристский песенный фольклор.
Припев
„Я вам не скажу за все каньоны,
Хватит вам пещер и родников,
Здесь свои туристские законы,
И не любят горы дураков!”.
Пришли мы  дружно из похода,
Зарядки  хватит нам на год,
Пока хорошая погода,
Гоните, повара, КОМПОТ!

Он переписал песню на листок бумаги, когда они остановились на ночёвку в последнем приюте. Завтра отсюда их заберёт автобус и привезёт на „Чурбазу”. Егор передал листок Марине, которая прочла его своим друзьям. Песня была одобрена, и вечером Егор услышал её пробное исполнение. А в середине следующего дня, вернувшись домой, они уже выпили честно заработанный компот….
Здесь, на „Чурбазе”. они отдыхали несколько раз, и потом Егор не раз удивлялся: как однажды 31 июля, отметив день рождения брата на террасе ресторана „Севастополь”, он со всей своей семьёй благополучно добрался до заветной избушки, и это после того, как выпили они, под приличную закусь, по бутылке коньяка на брата?  А ведь последнее, что он ещё хорошо помнил, был паром, на котором они отплывали из Артиллерийской бухты…
.
117
Выйдя из кабинета Карповского, Резчиков ненадолго задержался возле стенда, посвящённого предстоящей московской летней Олимпиаде. Тут был даже уголок юмора, где Егор прочитал такие строчки:
Возраст – не помеха: 100 билетов Олимпийской лотереи приобрёл житель города Ухватова пенсионер Н.У.Брыськин. „Это наша олимпийская надежда” говорят о нём домочадцы.
Тем, кто беспокоился о погоде на Олимпиаде, предсказывали прогноз в зависимости от того, какой диктор из Гидромета появится в студии телевидения : Громова на телеэкране – ‘это к дождю и прочим осадкам, Шендакова - к очередному импортному антициклону, а Чистякова – к  ясной и тёплой погоде….
Тут же три сотрудника института горячо обсуждали тему её возможного бойкота со стороны США из-за ввода советских войск в Афганистан в конце прошлого года.
 События в этой стране сыпались, как из рога изобилия: сначала там согнали с трона короля, и у руля стал просоветский лидер партии „Хальк” Тарраки. Спустя полтора года после свержения монархии его сменил Хафизулла Амин, лидер другой партии. Своего соперника он сначала отправил в тюрьму, а потом казнил. Через некоторое время в Советском Союзе стали подозревать, что Амин – ставленник ЦРУ, толкающий страну в объятия американцев. Пробил и его последний час – дворец Амина (как потом выяснилось) был штурмом взят советским спецназом, а сам правитель № 2 - уничтожен. Теперь вождём этой отсталой азиатской страны стал Бабрак Кармаль, обратившийся за помощью к Советскому Союзу. Вот тогда-то в Афганистане и появились советские войска, из-за чего на Западе раздался жуткий антисоветский вой и угрозы бойкотировать московскую Олимпиаду.
Нельзя сказать, что экономика страны давала повод для радости. В этом году в Киеве  весна опоздала на целый месяц, а осенью был сильнейший неурожай картофеля. с мясом в магазинах была обычная напряжёнка, нельзя было найти чернослив, а изюм, апельсины, мандарины, бананы вообще были экзотикой - всё это везли из Москвы.
Но Егору, под впечатлением разговора с Карповским, было не до предстоящей Олимпиады. Как ни крути, а аппаратура ТТ-144 была лебединой песней отечественных систем тонального телеграфирования (ТТ) с частотным разделением каналов (ЧРК). Дальнейшее совершенствование систем передачи телеграфных сигналов по каналам тональной частоты (ТЧ) могло осуществляться только на основе временного разделения каналов (ВРК).
 К тому времени Международной организацией при активном участии советских специалистов были разработаны необходимые Рекомендации серии R. Все они „танцевали” от Рекомендации R.101 по мультиплексору с групповой скоростью 2400 бит/с, обеспечивающему организацию кодозависимых каналов со скоростями от 50 до 300 Бод.  На основе ряда советских вкладов за несколько лет работы, в ИК-IX был принят ряд  Рекомендаций для мультиплексоров с различными групповыми скоростями: R.112 (групповая скорость 2400 бит/с), R.102 (групповая скорость 4800 бит/с) и R.106 (групповая скорость более 4800 бит/с) с кодозависимыми и кодонезависимыми каналами.
Поскольку НПО „Дальняя связь” продолжало свою игру „в кошки-мышки” с разработкой аппаратуры КИТ, Карповский с Резчиковым решили совместно со Львовским заводом телеграфной аппаратуры (ЛЗТА) всерьёз заняться разработкой нового поколения каналообразующей телеграфной аппаратуры с временным разделением каналов (ВРК).
Аппаратура ТВР (имевшая шифр „Тантал”) задумывалась как комплекс оборудования, предназначенный для использования на всех участках сети – магистральных, внутризоновых и местных. В её основу были заложены Рекомендации Международной организации R.112, R.105, R.101, R.115. Первые две Рекомендации были разработаны по инициативе советской страны, а остальные две - при её самом активном участии.
Для наиболее эффективной реализации широких возможностей  комплекс строился по модульному принципу с минимальной номенклатурой модулей, выполненных в виде функционально законченных устройств. [Приложение 14]
 Основной элемент комплекса ТВР – устройство ТММ - разрабатывалось в секторе Семёна Вольфберга. В лаборатории Громцева группой Николая Макуренко разрабатывался модем 2400 бит/с, а также устройство КАУ с входящими в его состав абонентскими устройствами УТА и УНТА. В той же лаборатории группой Наума Спектровича создавалось устройство СММ-120. Разработкой системы питания успешно занималась группа Вадима Зайцева.
Учитывая негативный опыт работы по аппаратуре ДУМКА со „старшим братом” из Измайлова, Карповский с Резчиковым искали другие варианты реализации УПС-9,6. Было решено отказаться от модема, построенного по принципу последовательной передачи, и перейти на модем с параллельной (многоканальной) передачей. Модемы такого типа были более устойчивы к импульсным помехам, скачкам фазы и кратковременным прерываниям в канале связи, которые часто выбивали из синхронизма последовательный модем аппаратуры ДУМКА. В этом Егор убедился, наблюдая в соседнем отделе за работой параллельного модема по радиоканалу, а уж радиоканалы-то качественными характеристиками не блистали.
 Соседним отделом руководил Виктор Михайловцев, кабинет его располагался в едином предбаннике по соседству с кабинетом Резчикова. Несмотря на то, что Михайловцев был членом команды Стругача, ещё в эпоху „гражданской войны” отношения с ним у Егора были вполне дружественные. Он-то и вывел Егора на коллектив разработчиков ленинградского института связи, детально занимавшихся многоканальными модемами. Побывав в Ленинграде, и ознакомившись с работами этого коллектива, Резчиков убедил питерцев принять участие в разработке УПС-9,6 для комплекса ТВР. Спустя четыре года, обобщив предложения ленинградцев и специалистов научно-исследовательского сектора альма-матер, удалось в Международной организации результаты разработки УПС-9,6  стандартизировать в Рекомендации R.21.
Разработку КИП Егор планировал поручить своему  сокурснику, бывшему „правому  киту” Диме Кураковскому. Дима работал в отделе, которым недавно руководил Ваня  Музыченко, и там неплохо набил руку на создании всевозможных информационных табло, отражающих работу сложных систем ряда спецкомплексов.
Поскольку после ухода Музыченко в отделе шла реорганизация, то Дима в тот  момент был сравнительно свободен. Однако, вопреки ожиданиям, особенного энтузиазма предложение бывшего „левого кита” у него не вызвало. Начался осторожный торг на тему: „А что я с этого буду иметь?”. После трёх разговоров „в пользу бедных”, Егор от этого варианта отказался. В результате ему удалось подключить к разработке КИП лабораторию Запольского. Там и сам Валера, и его инженеры Эске и Иваненский, с энтузиазмом взялись за дело, а самое главное – творчески и дружелюбно взаимодействовали с Вольфбергом и его ребятами.
Разработка комплекса ТВР проводилась по классической схеме. Сначала был подготовлен и через межведомственный комитет запущен проект постановления директивных органов. Вслед за этим было разработано техническое задание, которое согласовали с Львовским производственным объединением им.50-летия Октября, в состав которого входило СКБ „Фотон” (разработчик конструкторской документации) и Львовский завод телеграфной аппаратуры - ЛЗТА (изготовитель). Затем был разработан и сдан госкомиссии эскизный проект комплекса, за которым последовала разработка технического проекта, а через пять лет с начала разработки опытные образцы комплекса ТВР вышли на линейные испытания на магистрали Москва-Алма-Ата. Устройство CММ -120 проходил испытания на участке Киев - Белая Церковь.
Но это всё будет в будущем, а пока любители спорта во всём мире с волнением следили за ходом Олимпийских игр в Москве. Штаты, к большому огорчению многих американских спортсменов, действительно их бойкотировали, но это почти не отразилось на количестве олимпийских рекордов.
В разгар Игр пришло известие о смерти в Москве барда и поэта Владимира Высоцкого, песни которого звучали по всей стране из каждой квартиры, где был магнитофон.  В день похорон вокруг Театра на Таганке клубилась огромная, как в Мавзолей, толпа почитателей таланта Высоцкого, схлынув с трибун стадиона в Лужниках. Вскорем у входа на Ваганьковском кладбище появился странный памятник барду, словно окутанному смирительной рубашкой….
118
Несмотря на усиленную программу по математике, которую школа № 145 давала  своим учащимся, Марина, за полгода до окончания школы, решила дополнительно брать уроки по математике. Через какие-то знакомства в школе она с тремя своими подругами вышла на одного из известных киевских репетиторов-математиков по фамилии Мешбиц. Для встречи с ним и предварительного разговора Марина с отцом поехали на Подол, на улицу Межигорскую, где жил преподаватель. Свернув на неё, Егор с Мариной оказались в плотной возбуждённой толпе и в растерянности остановились.
Через пять минут всё прояснилось. Как оказалось, здесь собирались евреи, родственники или знакомые которых уехали из Советского Союза в Израиль или в Штаты, а также те, кто собирался это сделать, ожидая решения ОВИРа. Прямо на улице зачитывались полученные из-за границы письма, попавшие в Киев легальным или окольным путём; живо обсуждались новости: кто и как прижился на новом месте, получивши там работу или устроившись на вэлфере (welfare), всё ли им удалось вывезти из Союза, как планировалось, и что теперь котируется за „бугром”, кроме кораллов, бриллиантов, икры и водки „Столичная”.
 На Егора с Мариной смотрели с подозрением: они явно не были похожи на тех, у кого есть родственники за границей, по крайней мере, на Ближнем Востоке. Уж не затесались ли сюда агенты КГБ, выслеживая своих подопечных? Но прекратив разговоры, собравшиеся молча расступались перед незнакомой парой и отворачивались.
Мешбиц оказался симпатичным интеллигентным человеком, в меру лысоватым для своего возраста; он, наверно, был чуть моложе Егора. Он пригласил своих гостей к столу, на котором через пять минут появились печенье и чашечки с бразильским растворимым кофе. Пока хозяин дома беседовал с Мариной, определяя её познания в математике, Егор стал рассматривать книжные полки, висевшие над диваном. Среди книг на русском и украинском языках были и книги на английском языке, изданные в Союзе. Между ними затесались несколько потрепанных, явно заграничных, книг карманного формата.
 Внимание Егора привлекли три толстые тёмно-красные книги в твёрдых переплётах с фамилией Анны Антоновской. Не было никакого сомнения, что были части романа „Великий Моурави”, где описывались жизнь и борьба за независимость Грузии в XVI веке знаменитого полководца и государственного деятеля Георгия Саакадзе.
С разрешения хозяина Егор снял с полки один из томов и убедился в том, что он оказался прав. Давным-давно, приехав в Одессу, он на чердаке своего дома нашёл толстую книгу с замысловатым восточным зелёным орнаментом, которая называлась „Великий Моурави”. Это был всего лишь второй том, где описывалась жизнь Георгия Саакадзе со своими „барсами” после бегства в Иран и его нелёгкий путь с шахскими сарбазами обратно на родину, чтобы сокрушить грузинских феодалов. Заканчивался том разгромом шахских войск силами, собранными Георгием Саакадзе под своим знаменем, и подброшенным мешком с головой его старшего сына Паата, оставленного у персидского шаха Аббаса в качестве заложника перед походом в Грузию.
В кинотеатре Дома офицеров на Пироговской Егор с волнением посмотрел двухсерийный фильм „Георгий Саакадзе”, который, оказывается, был снят ещё во время войны. Фильм заканчивался на той же ноте, что второй том.
Не будучи ни разу в Грузии, Егор полюбил и всю жизнь воспринимал эту страну именно благодаря замечательной книге Анны Антоновской; ему были близки и понятны мужество и отвага грузинских азнауров и простых крестьян, быт и обычаи грузинских царств Картли, Кахети, Имерети. Он надолго запомнил такие  слова, как чохи, цаги, дэви, хурджин, глехи, мутака, марчили и множество других. Когда через несколько лет он прочёл книгу К.Гамсахурдиа „Давид Строитель”, та показалась ему скучной и не оставила  в памяти никакого следа.
Мешбиц был удовлетворён результатами беседы с Мариной и  согласился заниматься с ней и её подругами два раза в неделю; тут же оговорили дни и время занятий, а также размер платы за уроки. Заметив интерес гостя к книгам о Саакадзе, Мешбиц, после краткого обмена мнениями о личности грузинского полководца, неожиданно сказал, что он дарит Егору эти книги. Тот искренне обрадовался подарку, но, в свою очередь, выразил уверенность, что Мешбиц не будет возражать, если Марина на следующий урок принесёт,  в качестве ответного подарка, две книги карманного формата  - „Крёстный отец” Марио Пьюзо и „Плоды мака”, которые Егор купил в Женеве в своём любимом книжном магазине. На том они и расстались.
Нужно отметить, что прочитав книги о Георгии Саакадзе, так неожиданно доставшиеся ему, Егор был немного разочарован. Второй том, по его мнению, был самым интересным, ясным и динамичным. Приведя в Грузию шахские войска, чтобы сломить гнёт грузинских князей, препятствующих объединению страны, Саакадзе потом напрягал нечеловеческие усилия, чтобы изгнать персов, к которым его грузинские враги не замедлили переметнуться. Теперь мужественный полководец  был вынужден искать поддержки у турок, войска которых он сокрушил в битве при Триалети несколько лет тому назад, перед бегством в Персию. Вот и получалось, что для объединения и освобождения Родины никогда нельзя было пускать на свою многострадальную землю никаких иноземных союзников ….
Закончив школу № 145,  Марина объявила своим родителям, что она будет поступать в Киевский университет им. Т.Г.Шевченко на факультет кибернетики. В отличие от  своей старшей подруги Ирины Рязановой, она не собиралась идти на какую-то мутную структурную лингвистику: не прельщала её и экономическая кибернетика; документы она подала на отделение прикладной математики. Имея достаточно высокий средний балл аттестата, Марина в красном корпусе на Владимирской улице сдавала на вступительных экзаменах только письменную и устную математику, получила отметки „отлично” и была принята на  первый курс; таким образом, вся массированная подготовка не прошла даром.
После того, как вопрос с поступлением решился, Егор с Дианой поехали в Одессу на традиционную встречу выпускников альма-матер. В этом году дата была особенная – с момента окончания института прошло, нет, просто пролетело, 20 лет!
Первая встреча выпускников состоялась через пять лет после окончания института. Тогда все выпускники ещё были узнаваемыми, словно расстались только вчера. А на второй встрече уже приходилось вглядываться в группы людей, толпившихся у входа в институт, вспоминать, да неужели это Вася или Люда, с которыми вместе шастали из лабораторного корпуса в учебный?  Потом в актовом зале минутой молчания отдавали дань уважения тем, кто уже не дожил до этого дня.
Егор помнил, что в киевском институте первым ушёл из жизни Витюня Гапоненко. работавший в отделе Шереметова. Это был худенький, небольшого росточка человек, на котором словно лежала какая-то невидимая печать приближающегося конца. Один раз Егор был с ним в командировке в Ростове, в номере гостиницы, где они втроём жили со Шпульским, видел Витюню утром в голубоватой майке и чёрных сатиновых трусах, висевших на нём, как на вешалке. Несмотря на своё хрупкое сложение, Гапоненко нещадно курил, может быть, именно это и унесло его так рано в могилу. Его жена Маша, работавшая в институте машинисткой, была, наверно, в два раза массивнее, чем Витюня. Долго в ушах Егор звучал жалобный плач старенькой матери Витюни на кладбище:
- Ну, куди ж його, такого молодого, у могилу вже ховати?   
Потом не стало Славы Глерпера, Вани Вуловца, Вити Сапиренко, а на каждой из последующих встреч сокурсников стали зачитывать списки навеки ушедших в другой мир, и собравшиеся замирали в скорбной минуте молчания….
Выпускники встречались на площадке перед входом в учебный корпус. Встрече предшествовала работа энтузиастов, проживающих в Одессе: они договаривались с начальством института о наиболее подходящей дате проведения встречи, обычно это была третья декада августа, когда вступительные экзамены уже закончились, но студенческие общежития ещё были свободными. Съехавшиеся выпускники фотографировались на фоне института, потом, на радость фотографу, разбивались на свои прежние группы  и тоже увековечивали свою встречу. После этого дружно ехали на заранее заказанную морскую прогулку на катере из порта до Аркадии и обратно. Когда, как транспортные  средства, катера исчезли, участники встреч стали ездить на автобусные экскурсии по городу, который сильно изменился с момента окончания ими института. Финалом встречи всегда был банкет в одном из ресторанов города. И отдохнув в Одессе около недели, выпускники разъезжались, твёрдо пообещав снова вернуться в город своей молодости через пять лет.
Начальную встречу отпраздновали в „Лондонском”, такое достойное учреждение общественного питания организовала Инна Аджаева, муж которой был первым секретарём Приморского райкома партии.
Правда, сама Инна на встрече не показалась. Почему её со всеми выпускниками не было, говорили разное: и то, что Инна заважничала, зазналась, и то, что она на тот момент скоропостижно приболела. Больше на встрече она никогда не появлялась, а муж её стремительно делал карьеру: был переведен  в Киев, со временем стал депутатом Верховной Рады. Во время телетрансляции одного заседания,  Егор  случайно увидел его на экране телевизора крупным планом, жующим жвачку и тупо глядящим перед собой. Кажется, он даже был одно время вице-премьером правительства. А Инна, мать двоих сыновей, вскоре умерла от рака мозга. Высокопоставленный муж поставил ей на 2-м одесском кладбище роскошный памятник…   
Да, за прошедшие двадцать лет судьбы сокурсников сверстались по-разному. Кого-то забрали служить в армию, и на очередных встречах теперь они щеголяли в своих парадных мундирах, на которых маленькие звёздочки на погонах постепенно становились большими.
Вот, например, Лёня Мудрук, направленный в проектный институт Донецка, уже радовался квартире, выделенной ему через два года. Парень он был толковый, с головой, работа попалась интересная. Но вдруг вызвали его в райвоенкомат, пропустили через строгую медкомиссию и в один прекрасный момент призвали на военную службу. Бросился было директор института, он же член райкома партии, отстаивать своего перспективного молодого специалиста, но его в горкоме резко осадили.
Оказалось, что после того, как Никита Хрущёв сократил армию на 1 млн 200 тысяч человек, квалифицированных радиоспециалистов там практически не оказалось, а те, что остались служить, образование имели не выше среднего. Ну и как тут защищать социалистическое отечество, когда в войсках ПВО и в авиации никто в современной аппаратуре не разбирается. Получил Лёня дополнительную маленькую звёздочку на погоны и очутился в гарнизоне недалеко от Смоленска;  хорошо, что жена его была врачом, и для неё там работа сразу же нашлась. Послужил он в воинской части год-другой, покрутился на ремонте радиотехнических средств и понял, что деваться некуда – уволиться не дают, значит, надо учиться дальше. Благодаря своей настойчивости и упорному труду поступил Лёня на учёбу в ленинградскую Академию им.Можайского. Там и до полковника дослужился, и диссертацию защитил.
Егор помнил, что когда на лекциях по электротехнике задавал Лёня заумный, не слишком чётко сформулированный вопрос, доцент Эфинсон, отряхивая свои ладони от мела, говорил:
-  Я Вас прошу, Мудрук – не мудрите, а хорошо подумайте над своим вопросом!
Оказался в армии и активный баскетболист Хасен Есаков; этот маленький, юркий парнишка на площадке ловко забрасывал мяч в корзину, выныривая из-под блока рук игроков, которым он еле до плеча дотягивал, Зрители при этом, что называется, весело „ржали”: ну и молодец же, этот Хасен! Спустя много лет Егор столкнулся с ним во время приёмки результатов линейных испытаний аппаратуры ТВР на трассе Москва - Алма-Ата. Прислали им тогда в институт приказ министерства о проведении комиссии, а там от Министерства обороны значился военпред из Южно-Уральского военного округа -  подполковник со знакомой фамилией. Но тот ли это Хасен или нет, Егор убедился лишь тогда, когда они лично встретились и обрадовались друг другу.
Другие двинули в науку и, что называется, „остепенились”, защитив кандидатские или докторские диссертации. Докторов, правда, было немного: здесь в альма-матер уже стал доктором и ведущим преподавателем Василий Киселёв, с которым Резчиков и Рязанов после зачисления на первый курс института отработали трудовую повинность на спецкафедре. В альма-матер он закончил аспирантуру у Греляха, защитил кандидадатскую, а за ней быстро написал докторскую. Киселёв стал крупным специалистом в вопросах разработки сложнейших фильтров для аппаратуры связи и теперь читает лекции студентам альма-матер. 
После окончания института с „красным дипломом” на одной из кафедр остался Анатолий Шуртко. Работал ассистентом, кое-что почитывал студентам, в результате чего женился на одной из своих студенток. Но решил Толя двигаться дальше, подался в Москву, там поступил в аспирантуру московского радиотехнического института. В одной из своих командировок Егор был у него в общаге, которая располагалась вблизи Ленинского проспекта рядом с магазином „Кукуруза”, познакомился и с его молодой женой.
 Оказалось, что она работает в центральном отраслевом институте, к которому относился институт Егора. Анатолий защитил кандидатскую, а потом и докторскую. Но теперь он работал в институте, который располагался во Фрязино, и его бедняжке жене приходилось вставать чуть ли не в пять часов утра, чтобы уже в 7:30 быть на своём рабочем месте в Измайлово. Во Фрязино у Шуртко была двухкомнатная квартира, там родился его сын Женя. Будучи примерным сыном, Анатолий на зиму забирал из Одессы свою маму и бабушку, чтобы в старом домишке в Матросском переулке они не страдали от холода и отсутствия хозяйских рук. Кончилось это дело тем, что жена такого режима не выдержала, и они разошлись.
Анатолий теперь занимался СВЧ-зондированием земной поверхности, бороздя небо  на специально оборудованных самолётах Академии наук. Результаты зондирования позволяли составлять карты потерь водных ресурсов реками, озёрами, искусственно созданными водохранилищами и каналами. Шуртко мотался по всему свету, и в США даже встречался с американскими астронавтами - участниками программы Аполлон-11, высадившимися на Луне. На очередной встрече выпускников в одной из больших аудиторий Анатолий специально организовал показ  слайдов, где он был запечатлён в компании астронавтов. Потом появился слайд, увидев который, один из зрителей спросил:
- Ну, Шуртко я на слайде вижу… А рядом-то с ним кто сидит?
И тут выяснилось, что рядом был Римский Папа Иоанн-Павел II, который заинтересовался диаграммами, которые ему подсунул Шуртко.
Большим сюрпризом для Егора была информация о судьбе сокурсника Чипоренко, Этот рано полысевший студент, который был на лет пять старше своих сокурсников, особыми успехами на курсе не выделялся: в отличниках не ходил, но экзаменационную сессию  на стипендию обычно вытягивал, в активистах замечен не был. Егор не мог вспомнить, был ли Чипоренко членом ВЛКСМ, или уже выбыл из его рядов по возрасту. Окончив курс, Чипоренко каким-то образом остался в Одессе, спустя несколько лет очутился на кафедре физики консервного института, находившегося напротив госуниверситета. Там он защитился и вскоре уже был профессором.
Кандидатов наук было, конечно, значительно больше: в эту команду входили  Игорь Полейчук, Виталий Хазарин, которые тоже остались на кафедрах альма-матер. Игорь активно занимался исследованием фазированных антенных решёток и регулярно печатал мудрёные научные статьи в журнале „Радиотехника”. Виталий работал над проблемами улучшения качества стереофонического вещания.
Егор к этим вопросам относился скептически: кафедру электродинамики со всеми её поверхностными волнами и поляризациями, роторами, дивергенциями и градиентами он терпеть не мог ещё со студенческих пор, когда профессор Хаткин на экзамене по курсу ТОЭ-III безжалостно (но вполне заслуженно) вкатил ему в зачётку трояк. А насчёт стереофонического звучания, то Егор, с детства страдающий посредственным слухом, отшучивался, что для восприятия бинаурального эффекта (от стереопередачи)  у него уши слабо разнесены. Но когда ему один раз дали послушать стереофоническую запись через высококачественные наушники, он изменил своё мнение о стерео: моновещание ему даже и в подмётки не годилось!
На кафедре вещания кантовался также Игорь Снисаренко, но особых талантов у него не было, а семейных забот хватало выше крыши, вот он так и остался старшим руководителем.
Успешную карьеру сделал в институте Виктор Токаргин. Защитившись, к большому удивлению своих сокурсников, на кафедре электродинамики, он вскоре перешёл на должность заместителя декана по работе со студентами младших курсов, продолжая вести курс антенн и распределения радиочастотного спектра. Последним аспектом он спустя много лет стал заниматься самым серьёзным образом, получив звание профессора.
Про Валеру Снитковского, который ни на одной из встреч не появлялся, говорили, что став сотрудником Научно-исследовательского института земного магнетизма и распространения радиоволн Академии наук (НИИЗМИРАН), он успешно перезимовал в антарктической экспедиции, но в чём-то сильно разочаровался. Со словами „маразм крепчал”, сказанными им Лёне Мудруку при встрече в Ленинграде, Валера  исчез и спустя много лет объявился в США, где в Бостоне его случайно встретил Вадик Крук, приехавший туда в командировку.
Егор тогда уже работал в министерстве на Крещатике, и Вадик заглянул к нему после сдачи в техническое управление отчёта о командировке. В конце продолжительного разговора, в том числе и  о том, как неуютно чувствовать себя на заснеженном Бродвее в середине января, Вадик вдруг вспомнил:
- Да, тебе привет от Снитковского Валеры.
- Ты, что, его прямо на Бродвее встретил? – спросил Егор
- Да нет, когда мы в Бостоне были по одному из проектов. Он там живёт. Просил тебе передать вот этот значок и фотографию, - сказал Вадик.
Значок был какого-то студенческого общества, что-то вроде Каппа-Гамма-Бета, название учебного заведения отсутствовало. На фото Егор увидел трёх бородатых мужиков в неуютной комнате, среди которых он Снитковского не нашёл, пока Вадик ему не показал. И тот же Вадик через пару лет сообщил, что Валера умер. Об этом ему из Бостона позвонила дальняя американская родственница Вадика…
Дима Кураковский, он же „правый кит” из институтской троицы к кандидатским  корочкам продрался с большим шумным скандалом. Егор смутно помнил, что тема диссертационной работы Димы была посвящена каким-то вопросам теории массового обслуживания. Защита происходила на Учёном совете центрального института, и Егор, бывший в тот момент в командировке в Москве, пришёл на защиту, чтобы поддержать товарища. Дима доложил материал достаточно хорошо, и главное – уложился в отведенное время.
А потом грянула гроза. Каким-то образом в числе оппонентов по диссеру оказался известный специалист в области теории массового обслуживания, фамилию которого легко было запомнить в силу её неординарности: Шнепс-Шнеппе. Егор видел несколько книг с его трудами, полистав которые удивился их большой премудрости. Оппонент своим отзывом разнёс работу Кураковского в пух и прах. Временами от звучавших в зале формулировок Шнепса-Шнеппе Егору хотелось залезть под стул, но Дима держался стойко. На совете развернулась бурная дискуссия учёных мужей, которая окончилась тем, что Дима (если можно так выразиться) „победил” с минимальным перевесом. Было ясно, что утверждение решения Научного совета в ВАКе не обойдётся без привлечения „чёрного оппонента”.
 Банкет, тем не менее, состоялся: отмечали событие в одном из залов ресторана на Новом Арбате. Сперва всё напоминало скорее поминки, но потом хорошо подобранные напитки и закуски сделали своё дело, и „группа поддержки” уже перестала видеть предстоящее развитие событий в мрачном свете. Дима „нажал” на некоторые связи, ходили слухи, что выпутаться из этой неприятной истории помогли и Слава Глерпер, и главный инженер отраслевого главка министерства.
В конечном итоге, кандидатскими „корочками” Дима  обзавёлся, но уже дальше в науке особо „шевелиться” перестал. Хотя на диплом о присвоении  учёного звания старшего научного сотрудника, вручённый Егору на очередном научно-техническом совете института, посмотрел с должным уважением.
Толпа перед входом в институт всё время прибывала. Сокурсники радостно обнимались и целовались, было видно, что все собравшиеся рады этой очередной встрече. Из Кишинёва один раз на встречу приехали Лёня Булгарин и Игорь Трошин. Увидев Булгарина, Егор не поверил своим глазам: вместо маленького мальчика, которым он так и остался до окончания института, перед ним стоял теперь высокий худощавый джентльмен в прекрасно сшитом тёмно-сером костюме. Обращала на себя внимание и необычная бледность лица, которая намекала, что стоящий перед Егором человек большую часть своего рабочего времени проводит вне дневного света, в условиях искусственного освещения. Подначивая своего сокурсника, Сапиренко, приехавший из Винницы, и Баланюк, работавший на заводе в Житомире,  кричали Диане:
- Ты его спроси, где его чёрный пистолет? 
Работая в органах, Булгарин, как национальный „кадр”, достиг больших молдавских высот, и спустя много лет Егор с удивлением прочитал в „Известиях” какую-то не очень приятную статью, где Булгарина яростно критиковали за „неправильное” поведение с диссидентами.
Игорь Трошин одно время работал главным инженером на кишинёвском телецентре, но потом из-за пристрастия к спиртному, был оттуда уволен. Женат он был на сокурснице первого факультета Люде Мыльниковой, родилось у них двое девочек. Как утверждал Пашка Вирхольц, бывший сосед Люды по Одессе, при разводе Игорь и Люда своих детей попросту поделили. Пашка, рассказывая об этом Диане и Егору, буквально кипел от негодования:
- И я ей при встрече говорю: „Ну, Людка! Всю жизнь знал я тебя за порядочную чувиху, но чтобы детей поделить – так это просто туши свет на всю нашу Арнаутскую!
Сам Паша из-за своих престарелых родителей получил при окончании института свободный диплом, и устроился в конструкторском бюро на заводе „Нептун”.
Почти такой же вариант был и у Люды Полянской, престарелый отец которой работал санитарным врачом на Новом рынке. Людмила  устроилась на одесской  швейной фабрике, где обслуживала вычислительные машины, применяемые для раскройки материала. 
Пару раз на встречах появлялся „средний кит” Даня Руценко, но потом он переехал в Израиль. Забегал и Натан Марлис, который, как понял Егор, по специальности так и не работал. 
Целая команда выпускников работала в одесском политехническом институте: Боб Троинский, Боб Горелов, Саша Тырныка, Галина Сафир, Ольга Горбатова. Горелов и Сафир сумели „остепениться”, правда, Горелов из-за рождения неполноценного сына, умершего через два года, постепенно спился и быстро ушёл из жизни.
Если в его научных способностях мало кто сомневался, то защите диссера Галей Сафир многие удивлялись. В институт она поступила как способная гимнастка, правда, в большие мастера так и не продвинулась. По направлению Галина уехала на Дальний Восток, работала там на радиопередающем центре, в одной нештатной ситуации попала под высокое напряжение. Галя после этой беды вернулась в Одессу, зацепилась в политехе и неожиданно для всех выскочила в кандидаты технических наук. На всех встречах она появлялась с перевязанной бинтом кистью левой руки, которую обожгла при ударе электрического тока.
Остальные её коллеги работали старшими преподавателями, а в Саше Тырныке проснулся дремавший до сих пор талант художника. Бывая у своих друзей, Володи и Ольги Горбатовых, Егор с Дианой с интересом рассматривали собрание картин, которые Саша подарил своей коллеге по работе. Надо сказать, что картины были достаточно интересными, и спустя некоторое время Егор даже пожалел, что они так и не догадались купить хотя бы одну картину кисти своего сокурсника.   
Наташа Жаргодина из Симферополя и Лора Тущенко из Донецка оживлённо рассказывали одна другой о нововведениях на телецентрах, где они работали. Они тут же брали в оборот Лёню Осадкова, который занимался строительством радиорелейных линий связи на Украине, высказывая справедливые упрёки к качеству работы радиорелеек, по которым из Киева подвались телевизионные программы. Валерий Мармелюк приглашал всех в Кишинёв, обещая познакомить с чудесным домашним вином из винограда, собранного на своём дачном участке. Он уверял, что уже после первого стакана этого вина, как рукой снимет всякие болячки, терзающие однокурсников.
Диана с Людой Мирославской наваливались на свою подругу Люду Дроздую из Калининграда, требуя с неё клятвы, что в следующий раз она, следуя в Одессу к своей маме, обязательно побывает у них в Киеве. Люда отбивалась, уверяя, что на заводе, где она работает, не так-то просто получить отпуск летом. Поэтому она жаждет увидеть своих подруг на своей даче в Калининграде, уверяя что уютный домик находится на самом берегу Балтийского моря.
Радовалась своим подругам Атлантида Григорская, которую те называли просто Лялей. Вспоминали, как на экзамене по радиотехнике доцент Крайний, прочитав в зачётке имя Григорской, спросил:
-  Атлантида? Ну-ну! И кто ж Вам дал такое странное имя?
-  Мои родители, - ответила Лялька. – Отец всю жизнь пропадал в море и всё надеялся обнаружить следы этой легендарной страны. Вот и назвал меня в честь своей давней мечты….
Доцент, из которого когда-то не получился моряк, недоверчиво хмыкнул, но от дополнительного вопроса вне билета воздержался….
Ляля работала в отделе радиосвязи Черноморского пароходства, и в её комнате в здании, размещавшемся в самом начале  Дерибасовской, всегда толпились радисты, которые, отгуляв продолжительный отпуск и спустившие на берегу все свои немалые деньги, теперь дожидались направления на суда. Если  многочисленные „дети лейтенанта Шмидта” тосковали по городам на Валдайской возвышенности, то радисты мечтали о рейсах Одесса-Бейрут, считавшихся среди моряков самыми „золотыми” – и длится рейс от силы две – три недели, и шмотки там у арабов стоят дешево, а тут в Одессе идут нарасхват. Завидовали и тем, кто плавал на таких пассажирских лайнерах, как „Шота Руставели”, „Тарас Шевченко”, или новая „Карелия” и других, ходивших в заграничные  круизы. Хрустальной мечтой было попасть на флагман пассажирского флота „Максим Горький”. И в этом вопросе от Ляли многое  зависело.
Они ещё в студенческие годы часто собирались у неё на квартире, в старинном доме в Краснофлотском переулке. Окна однокомнатной коммунальной квартиры выходили на порт. Высота комнаты была такой, что вскоре второй муж Ляли, радист Женя Лупатов, построил здесь что-то вроде капитанского мостика, куда вела крутая деревянная лестница. Под ней теперь размещалась крохотная, но зато отдельная кухня-буфет с большим набором импортных напитков.  Ляля утверждала, что Женя когда-то учился в школе № 57, и Егор обязательно должен его помнить. Любовь здесь была такая, что Ляля даже перевела свою дочку Аню на фамилию второго мужа, а Егор никак не мог понять, почему она так этому рада.
Теперь Ляля жила в двухкомнатной „хрущёвке” на проспекте Шевченко, куда за время встречи сокурсники заваливались чуть ли не каждый день, благо выпить тут легендарный джин или шотландский виски с яичным ликёром было не проблемой….
 Встретив „однополчанина” с необычной фамилией – Ковбаса – сокурсники узнали от него, что он теперь прозывается Колосовым.
- Если бы вы знали, ребята, сколько я в жизни перетерпел всяких неудобств и неприятностей из-за своей прежней фамилии, то вы бы удивились, - говорил их сокурсник. – А теперь я просто словно заново родился.
Вспомнили, что на их курсе училась и студентка по фамилии Груднистая, которая перед получением диплома вовремя вышла замуж и курс закончила под фамилией Дельченко. Был у них на курсе и студент Дуля, но на встречах он ни разу не появлялся, поэтому никто не знал, как их бывший сокурсник поживает с такой интересной фамилией, Оказывается, его даже в выпускном альбоме не было.
Увидев приближающегося к институту своего бывшего старосту Костю Ященко, приехавшего из Харькова, где тот работал на заводе „Промсвязь”, студентки его группы хором закричали:
- Костя! Когда стипендию будешь раздавать?
Бывший староста отшучивался, что он ещё не получил из деканата список членов своей группы, успешно сдавших очередные экзамены.
Все собравшиеся  близко к сердцу принимали те несчастья, которые свалились в жизни на их сокурсника по фамилии Богатырин. У того неожиданно ушла жена, потом дотла, со всеми документами сгорела квартира в Запорожье. Всё это так надломило парня, что он никак не мог собраться с силами, встать на ноги, устроиться на работу. За счёт чего он жил, никто не знал, но на несколько встреч всё-таки каким-то образом выбирался. Выглядел он как последний бродяга. Тут собравшиеся на встречу сокурсники ему собирали посильную денежную помощь и покупали билет на обратную дорогу. Потом его след простыл, и никто  не знал, что с ним случилось.
С трудом верилось, что миниатюрно-хрупкая Галина Миценко, вышедшая замуж за своего сокурсника по группе, бравого старшину первой статьи Гришу Тимофеева, теперь в харьковском отраслевом управлении командует отделом капитального строительства.
Некоторые приезжали со  своими детьми, чтобы показать им тот институт, в котором они приобрели интересную специальность. В этот раз с дочерью приехала Нина Хопамова, а спустя несколько лет её дочка тоже решила поступать в тот же институт, который закончила её мать.
Но был целый контингент выпускников, которые ни разу не появлялись на встрече. Ну, что касается Вали Буркина, известного в институте легкоатлета, то тут всё было понятно: на защите диплома он провалился, получил только справку, что в течение пяти лет  прослушал такие-то дисциплины, с которой Валентин оправился в район Владивостока. Вернулся ли он в Одессу на следующий год, чтобы снова защищать диплом, никто из выпускников не знал - связь с Валентином была потеряна. 
Никогда не были на встречах Владимир Шарунов, уехавший по направлению на киностудию „Мосфильм”, и Миша Корненблюм, сын звукооператора на той же студии. Спустя много лет после окончания института в одном из еженедельников, близком к кинокругам, Егор прочёл информацию о Шарунове. Тот стал звукорежиссёром, работал с Тарковским и часто после очередных съёмок „Сталкера” тащил на своих плечах  нетрезвого гения в домик, где тот жил во время съёмок. Пробился Шарунов, внешне неброский и неказистый парень,  в ведущие педагоги  кафедры звукорежиссуры во ВГИКе, где читал студентам лекции, как озвучивать фильмы.
Один раз возник на встрече Иван Артонюк, поступивший в институт после демобилизации из армии. Первые два года проходил Ваня в зелёной армейской гимнастёрке, только уже ближе к окончанию курса приобрёл гражданский вид. Попал он по распределению в трест „Радиострой”, вырос там до поста управляющего. Трест к тому времени из Балакиревского переулка переехал поближе к дому Корбюзье недалеко от станции метро „Кировская”. А отсюда Ваня перебрался уже на улицу Горького, в дом № 7, куда его назначили заместителем министра по строительству, вместо ушедшего на пенсию Равича. Когда Егору с Дианой понабилось быть в Москве по поводу её болезни, то набрались они наглости, пробились в высокий кабинет через заградительный отряд секретарш  и полюбовались своим вальяжно выглядевшим сокурсником. Даже получили с его помощью желанное направление на Сретенку.
С Виктором Гратченко, боксировавшим в институтской команде, а потом осевшим на кафедре телевидения, Егор встретился лишь много лет спустя, когда они из Киева приехали познакомиться с работами одесского отделения ленинградского института цветного телевидения. Это учреждение находилось в достаточно экзотическом уголке Одессы – на рукотворной горе Чумка. Выросла эта страшная гора из мусора, которым засыпали место, где хоронили умерших от чумы одесситов во время эпидемий 1812, 1829 и 1837 годов. Сама гора уже давно стала просто невысоким холмом, мимо которого по улице Водопроводной бойко мчались трамваи в Черноморку, ранее называвшуюся Люстдорфом. Одно время на горке стояла воинская часть, и ходили слухи, что это сделано было для того, чтобы какие-нибудь авантюристы не вздумали на Чумке откапывать  драгоценности, сброшенные сюда со своими владельцами.
К своему большому  удивлению, Егор узнал, что главным инженером в одесско-ленинградской „конторе” оказался Гратченко. О работах, выполняемых в своём учреждении он особенно много не говорил, предпочитая водить киевских гостей по лабораториям института. То, что он показал, впечатляло и убеждало, что люди тут трудятся в нужном направлении – уже прорабатывались вопросы цифрового телевидения. С Егором они с удовольствием вспомнили то золотое время, когда вместе, ещё будучи студентами, работали на кафедре под руководством одноногого завлаба Мельчукова. 
Трудовые достижения на жизненном пути выпускников первого факультета Егор с Дианой  знали, конечно, не так  подробно. Но так, через пятое-десятое, узнавали, что такой-то стал руководителем строительно-монтажного центра „Межгорсвязьстрой”. Толя Манзур, оказывается, проектировал систему связи для Олимпиады-80, за что был удостоен Государственной премии. Их бывший соратник по Осиповичам, Володя Глузь, отработав в тресте „Радиострой” положенные три года, вернулся в свои родные Черновцы и стал там большим начальником на телефонной сети. Главным на телефонной сети курортного Сочи стал и Дима Берчевский, и, как слышал Егор, регулярно устраивал своих сокурсников на лечение в знаменитой Мацесте.
 Выяснилось, что неприятель Егора по целине стал главным инженером научно-производственного объединения в Калуге, разошёлся со своей Лилей, искусно рисовавшей стрелки на чертежах, променяв её на молоденькую секретаршу. Об этом Лиля с тоской в голосе рассказывала Егору с Дианой, приехав в Одессу со своей пятнадцатилетней дочкой.
Все волновались, где в этом году состоится банкет, ведь положение в экономике не улучшалось. В этом году Егор впервые увидел очереди в Москве за маслом. Город был переполнен так  называемыми „мешочниками” из близлежащих городов и посёлков. Популярен был такой анекдот:
Армянское  радио спрашивают: что это такое: большая зелёная гусеница на колёсах, мчится быстро и пахнет колбасой? Армянское радио отвечает: это московская электричка.
В Киеве из магазинов исчезли  сыр (за любым сортом – очередь, особенно, в Центральном гастрономе  на Крещатике), в апреле в Киеве картошка была по 70 коп и нарасхват, лук – 8 руб, за мясом приходилось обходить не один магазин, по 1руб 95 коп в магазине купить его было трудно, а  на базаре мясо стоило 3 руб., 95 коп. К концу года плохо стало с маслом, творогом, сметаной, не было порой даже чая, чернослив на базаре стоил 3 рубля за кило, квашенная капуста  - 1,5 рубля, колбаса была только варёная,  В Одессе власти вообще отчудили: сыр продавался только в единственном магазине на улице Чкалова, где собирались огромные толпы покупателей. Но вот что всегда поражало: когда на какое-то событие собирались гости, столы ломились от угощении, добытого Бог весть откуда и неизвестным образом.
Поскольку в „Лондонский” уже не было надёжных ходов, инициативная группа организовала банкет в ресторане „Глечик”, который привольно раскинулся на полдороге к морю напротив Кирпичного переулка. Ресторан был оформлен в украинском народном стиле, с огромными подсолнухами на широким дворе, огороженным плетёным забором с разнокалиберными глиняными макитрами. Угощением ресторан лицом в грязь не ударил. На свежем морском воздухе „погудели” тогда на славу, выбрав остроумного тамаду, а Эрик Тененбаум зорко следил, чтобы у всех к очередному тосту уже было „нолито”. Наперебой вспоминались былые студенческие тосты: „Чтоб у наших детей были богатые родители!” и „Чтоб наши дети не были стилягами и не цеплялись за трамваи!”.
Хорош оказался этот  „Глечик”:  ни „Братислава” на Дерибасовской, ни „Чёрное море” за проспектом Шевченко, ни „Волна” напротив бывшего кафе „Фанкони”, превратившегося в агентство Аэрофлота, в которых гуляли впоследствии, и в подмётки ему не годились.
В общем, первую половину трудового пути они прошли, детей, считай, вырастили, у некоторых даже внуки подрастали. Теперь уже маячил предсказуемый, без особых сюрпризов и неожиданностей, что называется, „путь с базара”, 
Но вскоре выяснилось, что ждут их совсем другие времена….

Примечания
[1] Вы всё понимаете? (нем.)
[2]  Писсуар Чёрного моря (франц)
[3]  „Плоды мака” (англ.)

Приложение 1
Суть метода ЧВТ состояла в следующем: сигналы от 11 телетайпов плюс сигнал циклового фазирования методом временнОго уплотнения объединялись в групповой сигнал 600 бит/с. Методом частотной модуляции и частотного уплотнения таких групповых сигналов в телефонном канале передавалось четыре - каждый в своём частотном диапазоне. На приёме осуществлялась обратная операция, причём, групповые сигналы либо выделялись по отдельности и разводились по четырём разным направлениям, либо все обрабатывались в одном месте.

[Приложение 2]
В первом способе двухпозиционному сигналу Uвх(t) на входе преобразователя  ставился в соответствие сигнал U1(t), построенный таким образом, что при отрицательной посылке (-1) входного сигнала на выходе  происходит смена полярности, при положительной посылке (+1) входного сигнала  полярность выходного  напряжения не меняется.
Во втором способе к преобразователю добавлялись схема задержки на длительность элементарного импульса Т0  и сумматор. При этом исходный двухпозиционный сигнал Uвх(t) переходил в трёхпозиционный сигнал U2(t) , где отрицательная посылка исходного сигнала  (-1)  превращалась в бестоковую (0), а положительная  посылка – в токовую, отрицательной или  положительной полярности  (-1 или +1), в зависимости от количества отрицательных посылок, предшествующих ей.
При обоих способах преобразования сформированный сигнал подавался на фильтр нижних частот (ФНЧ), имеющий частоту среза в два раза меньше, чем при обычной передаче. На приёме на выходе ФНЧ сигнал выпрямлялся двухполупериодным выпрямителем и подавался на пороговое устройство, на выходе которого формировался сигнал, соответствующий исходному сигналу. При необходимости, стандартная длительность  посылок восстанавливалась регенератором.
В вышеуказанных работах были приведены типовые схемы организации модема с использованием частотной модуляции и метода ДДК. В качестве основного аргумента в пользу возможности  удвоения скорости передачи  по заданному каналу связи в модеме с ДДК была выдвинуто утверждение о том, что спектральная плотность сигнала ДДК вдвое уже спектральной плотности  исходного сигнала.
В работах А.Лендера было приведено теоретическое доказательство сужения спектральной плотности вдвое при преобразовании по методу ДДК, которое  было подтверждено экспериментальными кривыми энергетических спектров, снятыми с помощью анализатора спектра.   
В качестве дополнительного преимущества такого модема по сравнению с модемом передачи двухпозиционным сигналом в материалах авторов приводилась способность  модема с методом ДДК к обнаружению ошибок без введения избыточности  в передаваемую информацию. Двойной двоичный сигнал на выходе частотно-ограниченной системы представлял собой коррелированную последовательность импульсов, составленную по определённому  закону, знание которого позволяло  легко обнаруживать нечётнократные ошибки.

[Приложение 3]
Всемирная сеть Телекс обеспечивала организацию диалоговой телеграфной связи между абонентами на скорости 50 Бод Международным телеграфным кодом (стартстопные сигналы с 7,5 элементами на знак). Абонентская установка сети находилась непосредственно у абонента. В нашей стране подобная сеть называлась сетью абонентского телеграфировании (АТ).
Всемирная сеть Гентекс осуществляла передачу телеграмм из почтовых контор и отделений связи и обслуживала население, учреждения и других пользователей. В нашей стране подобная сеть называлась телеграфной  сетью общего пользования, а в силу используемых технических решений долгое время была известна как сеть прямых соединении (ПС).
Телеграфный тракт любой сети включал в себя абонентскую установку (ленточный или рулонный стартстопный телеграфный аппарат) с соответствующим вызывным прибором, абонентскую линию, связывающую абонентскую установку с телеграфом, где размещались станция коммутации и аппаратура ТТ. Телеграфы были связаны между собой каналами тональной частоты с полосой пропускания 300-3400 Гц, которые в обиходе назывались телефонными каналами.
Каналы ТТ были общими для обеих телеграфных служб, кроме того, они часто ещё и сдавались в аренду различным потребителям (министерствам, ведомствам). Станции телеграфной коммутации, подавляющее число которых было декадно-шаговыми, длительное время были отдельными для сетей АТ и ПС.

[Приложение 4]
 Аппаратура строилась на принципах временного уплотнения: для каждого из 12 каналов выделялась тактовая последовательность 5 кбит/с. 13-я последовательность 5 кбит/с использовалась для циклового фазирования, по ней передавался сигнал вида 1:1. В итоге, групповая скорость передачи в 4-х проводной линии ГТС составляла 65 кбит/с. В индивидуальных каналах телеграфный сигнал передавался простым и помехоустойчивым методом наложения (МН): если телеграфный сигнал имел состояние „единица”, то импульсы 5 кбит/с в групповой тракт передавались, если же состояние телеграфного сигнала было „нуль”, то импульсы 5 кбит/с в тракт не передавались.
 
[Приложение 5]
Классическая радиотехника рекомендует, чтобы величина частоты несущего колебания  Fн выбиралась бы  во много раз большей, чем частота модуляции Fм  (Fн  >> Fм), во всяком случае, не менее 10 раз. Для каналов ТТ это всегда выполнялось, а вот при передаче данных по каналу ТЧ, где значение Fн обычно равнялось 1800 Гц, уже при модуляции сигналом со скоростью 1200 бит/с (имеющий частоту модуляции 600 Гц) возникали дополнительные искажения импульсов, ухудшающие помехоустойчивость связи. Формулами устрашающего вида это убедительно показано в книге „Основы передачи данных по проводным каналам связи” (Гуров В.С и др.), написанной ведущими специалистами Центрального НИИ связи Минсвязи СССР, которая была настольной книгой для специалистов, занимающихся вопросами передачи данных.
 В ней, правда, разбирался случай только амплитудной модуляции (АМ), но было высказано твёрдое убеждение, что подобное влияние „низкой несущей” будет оказываться и при частотной (ЧМ) и фазовой (ФМ) модуляциях.
Методы борьбы с этим явлением тоже известны, но они приводят к значительному усложнению модема. Модуляции подвергалась частота, для которой требуемое по классике соотношение между Fн  и Fм выполнялось. Затем продукт модуляции, будучи ограниченным по полосе частот, сдвигался вниз по частоте, т.е. в диапазон частот рабочего канала (300-3400 Гц - в случае использования канала ТЧ). В приёмнике происходило обратное преобразование. В итоге, для этой цели требовалось введение дополнительных гетеродинов на передающей и приёмной сторонах, модулятора и демодулятора для сдвига  частоты, а также высококачественных полосовых фильтров в передатчике и приёмнике.

[Приложение 6]
Издавна от телеграфа к абоненту или почтовому отделению, где принимали телеграммы от населения, тянулась двухпроводная соединительная линия, которая в крупном городе проходила через ряд узловых и районных АТС. Панель удалённого абонента (ПУА) станции телеграфной коммутации в полудуплексном режиме обменивалась с оконечной абонентской установкой (ленточным или рулонным телетайпом) сигналами 0-120 Вольт со скоростью 50 Бод. Эти высокоуровневые сигналы наводили заметные помехи в соседних жилах многопарных кабелей ГТС, ухудшая качество телефонной связи. Пары проводов для телеграфной связи обычно отбирались по переходному затуханию на ближнем конце, которое должно было быть не менее 5 Непер (около 43 Дб) на частоте 800 Гц. Иногда в многопарном кабеле таких пар явно нехватало, и это сдерживало развитие телеграфной связи из-за ущербности городского участка связи.

[Приложение 7]
В основу этих систем была положена теорема Котельникова (за рубежом она упорно называлась только „теоремой отсчётов”), которая утверждала, что любой аналоговый сигнал с ограниченным частотным спектром, может быть представлен последовательностью дискретных отсчётов, скорость следования которых равна удвоенной максимальной частоте передаваемого сигнала. Таким образом, аналоговый сигнал превращался в последовательность импульсов (стробов), модулированных по амплитуде (АИМ).
Для телефонной связи, где полоса рабочих частот лежала в диапазоне 300-3400 Гц, частота стробирования сигналов в системе ИКМ была выбрана равной 8000 импульсов в секунду. Но передавать такую АИМ-последовательность было неудобно, её помехоустойчивость была низкой. Поэтому следующим шагом было кодирование величины (размаха) импульсов в двоичном коде с помощью комбинации из 8 импульсов – тем самым можно было передать 256 значений размаха импульсов. В итоге, аналоговый телефонный сигнал передавался двоичной последовательностью (последовательность также называли цифровой, дискретной, групповой или тактовой) со скоростью 64 кбит/с. Сформированный таким образом телефонный канал получил название „основного цифрового канала” (ОЦК).

[Приложение 8]
Технико-экономическая эффективность использования такой аппаратуры на линиях ГТС обеспечивалась за счёт хитроумных методов уплотнения сигналов на основе фазо-вращателей, позволивших отказаться от сложных и дорогостоящих разделительных канальных фильтров. Её применение позволило, в значительной мере, ликвидировать дефицит соединительных линий между АТС, сдерживавший развитие телефонной связи в крупных городах. Но аппаратура эта была аналоговой, из-за малой помехоустойчивости она требовала для своей работы тщательного отбора пар в многопарных кабелях по переходному затуханию, а в мире на линиях ГТС всё чаще стала применяться более помехоустойчивая аппаратура на методах ИКМ. В Международном комитете по телеграфии и телефонии (МККТТ) Международного союза электросвязи была создана специальная Исследовательская комиссия, которая  изучала вопросы стандартизации методов ИКМ для разных участков сетей связи.

[Приложение 9]
Суть метода заключается в следующем. При появлении фронта телеграфного сигнала (переход 0;1 или 1;0) в цифровой тракт передавалась кодовая комбинация из 4 импульсов. Первый импульс имел значение „1”, указывая на факт появления фронта, два следующих импульса в двоичном коде передавали информацию, в какой из четвертей находится фронт в интервале между двумя соседними импульсами цифрового тракта. Четвёртый импульс указывал на направление перехода (0;1 или 1;0). Таким образом, по сравнению с методом наложения, „скользящий индекс” позволял в 4 раза снизить скорость цифрового тракта при фиксированной величине искажений телеграфного сигнала, или же в 4 раза уменьшить искажения при выбранной скорости. Величину искажений можно было уменьшить и в 8 раз, если для кодирования положения фронта использовать не два, а три импульса кодовой комбинации. В этом случае длина кодовой комбинации, отправляемой в цифровой тракт, составляла 5 импульсов.

[Приложение 10]
По сути, он представляет собой объединение методов МН и СИ. Предлагается такое построение кодовой комбинации: при появлении фронта 0;1 передавать в дискретный канал значение „1” как стартовый импульс, за ним – два импульса кодирования положения фронта, а затем непрерывно подтверждать его состояние, передавая в цифровой тракт последовательность „1” до появления фронта 1; 0. Тогда в дискретный канал следует передать „0”, который будет являться стартовым импульсов, за которым два следующих импульса опять укажут, с точностью до ;, положение фронта между тактовыми импульсами. После этого в цифровой канал будет, как в методе МН, передаваться подтверждающая последовательность „0” до появления следующего фронта 0;1, и т.д.
Таким образом, этот метод,  позволяет, по сравнению с методом СИ, существенно увеличить помехоустойчивость передачи за счёт непрерывного подтверждения состояния сигнала, сократить длину кодовой комбинации до трёх импульсов и тем самым на 25% увеличить эффективность использования цифрового тракта. Например, в аппаратуре ТВУ-12 групповую скорость передачи можно было бы уменьшить в 4 раза, т.е. сделать равной 16 кбит/с.

[Приложение 11]
Двусторонняя передачи речи в ней осуществлялась путём амплитудной модуляции несущих частот  28 и 64 кГц, передаваемых над спектром речи 0,3-3,4 кГц, каналы речи и ВЧ-телефонирования разделялись вилкой фильтров нижних (ФНЧ) и верхних (ФВЧ) частот. Правда, такая передача по второму каналу могла осуществляться на расстояние не более 3-4 км, но именно такой длины и должны были быть правильно спроектированные абонентские линии городских АТС.

[Приложение 12]
По определению Международного Консультативного Комитета по Телеграфии и Телефонии (МККТТ, позднее известного как Сектор Стандартизации Электросвязи Международного Союза Электросвязи – МСЭ-Т)  передача данных – это область электросвязи, целью которой является передача информации между устройствами обработки данных, например, для обработки вычислительными машинами или уже обработанной ими. Цифровые вычислительные машины, получившие наиболее широкое распространение, обрабатывают дискретные (цифровые) сигналы, имеющие два состояния „нуль - 0” (или „выключено”) и „единица - 1” (или „включено”). В телеграфной связи тоже имеют дело с передачей „нулей” и „единиц”, поэтому с известной долей упрощения многие технари считали передачу данным своеобразным дальнейшим развитием телеграфной связи, конечно, с новыми требованиями по качеству передачи - в первую очередь, по скорости и достоверности.

[Приложение 13]
Определяя область применения коммутируемых сетей, в статье утверждалось, что можно ожидать создания коммутируемых сетей ПД двух вариантов: низкоскоростной (НСПД), использующей телеграфные каналы и передающей дискретные сигналы со скоростями от 50 до 200 Бод, и среднескоростной (ССПД), использующей каналы тональной частоты (ТЧ, с полосой пропускания 300-34000 Гц.) и передающей  дискретные сигналы со скоростями от 200 до 1200 (а затем и 2400 бод). Сеть НСПД, по сути, прорастала из модернизированной телеграфной сети, а сеть ССПД, в принципе, можно было строить по двум вариантам.
В первом варианте ССПД базировалась на существующей телефонной сети  общего пользования: использовала коммутационное оборудование АТС, а передача данных осуществлялась  с помощью специальных устройств – модемов, устанавливаемых у каждого абонента. По такому принципу была построена ССПД „Дейтафон” (США), и она получила название „телефонной”.
Во втором варианте  сеть ССПД предлагалось строить по принципам абонентского телеграфа, коммутация дискретных сигналов выполнялась автоматическими телеграфными станциями. Работа на городском (местном) участке сети осуществлялась импульсами постоянного тока  либо по физическим цепям ГТС с помощью ТВУ-12М или по основным цифровым каналам (ОЦК) систем ИКМ с помощью аппаратуры КИТ. Первая ступень коммутации при этом находится на входе магистрального (междугородного) участка, а данные по магистрали передаются с помощью аппаратуры ТТ, работающей со скоростями от 50 до 1200 бод Аппаратуры ТТ на каждом переприёмном участке закрепляется за определённым каналом ТЧ, а при каждом переприёме  коммутируются сигналы постоянного тока с напряжением +/- 20 Вольт. Этот вариант был применён  при построении ССПД „Датекс” (ФРГ) и стал называться „телеграфным”.
Опираясь на результаты измерений своих ленинградских коллег на телефонных сетях,  проанализировав качественные показатели обоих вариантов, авторы пришли к таким выводам:

-  в „телефонной” ССПД требуемая достоверность ПД на скоростях 600-12000 бод не обеспечивается, так как вероятность ошибки составляет около 1х10-3  - 1х10-4, т.е. на два-три порядка выше, чем требуется;
- основной причиной ошибок являются  приборы коммутации декадно-шагового типа. Поскольку вся междугородная коммутация и 90% внутригородской  телефонной коммутации  строится на приборах декадно-шагового типа, то организовать ССПД с требуемым качеством по коммутируемым каналам ТЧ в настоящее время не представляется возможным;
- требуемая достоверность ПД может быть обеспечена при организации ССПД только по „телеграфному” принципу.   

[14] Комплекс аппаратуры ТВР включал в себя телеграфный мульдекс (мультиплексер-демультиплексер) с модемом 2,4 кбит/с (ТММ), статистический мульдекс  с модемом 2,4 кбит/с (СММ-120), устройство преобразования сигналов (модем) на 9,6 кбит/с, контрольно-испытательную панель (КИП), комплекс абонентских устройств (КАУ) и преобразователь напряжения ПН-220/60. Все эти устройства размещались на стандартной стойке с размерами 2600х600х225 мм. В состав комплекса также входили автономно используемые тональные (УТА) и надтональные (УНТА) устройства для подключения абонентов.
Устройство ТММ было предназначено для работы по стандартным каналам ТЧ магистральных, зоновых и местных сетей, а также по физическим цепям кабельных линий ГТС.  В ТММ была обеспечена возможность организации следующих типов каналов:
      а) кодозависимых – для передачи стартстопных сигналов 5-элементным кодом с 7,5 элементами на знак со скоростью 50 , 100 и 200 Бод;
     б) кодонезависимых каналов для передачи анизохронных сигналов с произвольной  внутренней структурой  со скоростями 50, 100 и 200 Бод; 
      в) стартстопно-синхронных для передачи стартстопных сигналов 50 или 200 Бод в фазе установления коммутируемого соединения и изохронных сигналов 200 Бод в фазе обмена информацией.
Предусматривалась возможность оперативного изменения (программно) числа и типа и типов организуемых  каналов: взамен трёх кодозависимых каналов на скорости 50 (100) Бод  можно было организовать один кодонезависимый канал 50 (100) Бод, а вместо одного стартстопно-синхронного канала 200 Бод  - четырёх кодозависимых каналов 50 Бод, и наоборот. Параметры каналов соответствовали Рекомендациям R.101 и R.112, а также параметрам аппаратуры ДУМКА. При групповой скорости 2,4 кбит/с  ТММ  обеспечивал организацию 45 кодозависимых каналов 50 Бод.
Устройство преобразования сигналов  УПС-9,6 позволяло в 4 раза увеличить пропускную способность канала ТЧ магистрального участка, доводя количество кодозависимых каналов 540 Бод до 180.
СММ-120 устанавливался на зоновом участке сети от районного узла связи (РУС) до областного узла и работал по стандартным каналам ТЧ. При необходимости его можно было использовать и на городском участке (от АТС до центрального телеграфа - ЦТ) при работе по физической цепи или канала ТЧ. В своём основном режиме, работая как концентратор, СММ-120 обеспечивал подключение до 120 абонентов, работающих на скорости 50 Бод стартстопным кодом, практически полностью заменяя телеграфную подстанцию ПТС-К. Это оборудование было выполнено согласно Рекомендации R.105, разработанной специалистами киевского института. Егор помнил, что впервые вопрос о необходимости стандартизации такого статистического мультиплексера в конце одного из собраний ИК-IX поднял делегат Нидерландов чех Влодек, бежавший из Чехословакии после событий 1968 года.
Устройства УТА, работающие в тональном диапазоне  частот, полностью соответствовали Рекомендации R.20 и обеспечивали связь от абонента до телеграфа  по выделенной паре кабеля ГТС или каналу ТЧ.
Устройства УНТА, работающие в надтональном диапазоне частот (5,9…9,5 кГц), были предназначены для связи от абонента до АТС, где могут устанавливаться ТММ или СММ-120,  обеспечивая работу по кабельным линиям ГТС при одновременной передаче по ним  телефонных разговоров.
В комплексе использовалась разветвлённая система функционального контроля работоспособности всех устройств и сигнализация о нарушениях их работы. Детализация аварийных ситуаций производилась с помощью контрольно-испытательной панели (КИП) стойки, где после набора номера группового устройства анализировалось состояние каждого  индивидуального устройства стыка на передаче и приёме, а с помощью системы дистанционных шлейфов – устройств противоположной станции (модемов, кодеков, индивидуальных стыков и др.
На стойке можно было установить 7 устройств ТММ, но конструкция позволяла вместо любого ТММ поместить КАУ, а вместо двух ТММ - один СММ-120 или УПС-9,6. Таким образом, максимальное количество каналов на стойке составляло 315, т.е/ почти в 2,2 раза больше, чем в аппаратуре ТТ-144.
Питание комплекса ТВР осуществлялось от стандартной однофазной сети переменного тока 220 В или от станционной батареи с напряжением минус 60 В. При максимальном числе размещаемых телеграфных каналов максимальная потребляемая мощность стойки  составляла порядка 600 ВА.

Конец первой части (1-2)




Сентябрь 2007 г.– декабрь 2013 г
Киев- Одесса
Исправлено и переформатировано