Ночью мне долго не спалось, я лежал в постели и думал про свое дневное приключение. Пытался понять, понравилось мне это или нет. Размышляя над этим, я уснул. И мне приснился странный сон.
Снилось мне, что в нашем классе двое новеньких. Мальчик и девочка. Мальчик во сне был, как мальчик.
А лица девочки я никак не мог разглядеть, потому что ее лицо было загорожено большим букетом.
И мне было очень интересно, какое же у нее лицо.
Потом мы вошли в класс и новенькая девочка положила букет на стол Надежде Петровне.
И я увидел, что новенькая девочка - это Нина Поленина.
Я очень разволновался, увидев Нину.
Почему-то мне снился наш бывший класс, в котором я сидел за первой партой.
А остальные ребята во сне сидели, как им и полагается, по двое.
Я же сидел за своей дурацкой первой партой один и на мне вместо формы был матросский воротник и Генина бескозырка.
Нину Надежда Петровна посадила возле Ильи, а новичка - с Тарелкиной.
Я не знал, чего больше в этот момент я хочу: проявить свою радость при виде так долго ожидаемой мною Нины или выразить возмущение новичку, что он посажен с моей подругой Зойкой.
Не просто подругой, а подругой, с которой у меня есть тайна от всего класса и от всего мира, хранимая в стенах деревянного домика на детской площадке.
Утром я проснулся и долго думал про свой ночной сон.
Возле школьного забора меня ждала Зойка. Она улыбнулась мне навстречу и протянула мои очки.
- Бедный, - сказала она сочувственно, - как ты без них вчера обходился? И как ты мог про них забыть?
- Забудешь тут… - пробурчал я, избегая глядеть на Зойку, взял очки и пошел в сторону школы.
Зойка, наоборот, идя рядом, разглядывала меня сбоку и я чувствовал на своем виске ее пристальный взгляд.
После занятий, когда можно было уже уходить, я задержался в классе и предложил Надежде Петровне обновить стенд с классным уголком.
-Замечательно, - сказала она. - Как раз, надо обсудить новое название отряда, а все, как назло разбежались! Вот, ты и подумай!
В класс заглянула Зойка, ее лицо выражало недоумение.
Я ответил ее вопрошающим глазам: - Сейчас классный уголок буду делать. Ты иди, это до вечера…
- Можно, я помогу, Надежда Петровна? - спросила Зойка и учительница в ответ кивнула новым париком: - Конечно, помоги, Тарелкина! Быстрее управитесь! Подумайте вместе над названием!
- Я предлагаю назвать отряд «СМИД». Это значит - содружество мальчишек и девчонок. У нас так в лагере отряд назывался. - предложила Зойка.
- Как хотите, так и называйте. Можно и так. - равнодушно кивнул парик и мы засели за работу.
Зойка усердно раскрашивала буквы, которые я выводил на ватмане по всем законам оформительского дела и поминутно норовила коснуться меня то рукой, то плечом, то локтем, напоминая о том сокровенном, которое случилось с нами вчера.
Я вздохнул, вспоминая ночной сон и Нину, что даже во сне давала знать о себе, но не отодвигался от Зойки.
Ее прикосновения были вполне приятны и я даже подумал, что в домике такие эксперименты будут гораздо интереснее, нежели в классе.
- На площадку пойдем? - как ни в чем ни бывало спросила Зойка, когда мы вышли, наконец, из школы.
- Поздно уже, - сказал я осторожно. - Мама будет сердиться.
- А я могу объяснить твоей маме, что нас заставили рисовать классный уголок, хочешь? - нашла выход Зойка и я вспомнил, как убедительна она была во втором классе, выгораживая меня после драки перед моей очень бдительной мамой.
Мы потащились на площадку, но домик оказался занят и ничего не оставалось, как разойтись по домам.
На следующий день у нас не было двух последних уроков труда и нас отпустили пораньше.
Мы с Зойкой, не сговариваясь, распрощались с Ильей на углу и быстрым шагом пошли в сторону площадки.
С каждым шагом наш ход становился все медленней и медленней, словно мы сомневались, надо ли делать то, что мы задумали.
На площадке копошились дети.
Мы в досаде поглядели друг на друга и сделали попытку направиться в сторону домика.
В нем никого не было.
Наши портфели мы втащили внутрь. Садиться не стали. Стоя, потянулись навстречу друг другу и стали целоваться с такой поспешностью, словно чуяли, что нам могут помешать в любую минуту.
Потом в дверном проеме возникла какая-то старуха и сказала нам противным голосом: - Это для детишек построено, чтоб они тут играли! Катюша, Игорек, идите в домик!
Мы, не глядя на противную старуху и ее внуков, вылезли наружу.
- Ты сейчас куда? - спросила меня Зойка таким тоном, словно мы тыщу лет заключали друг друга в объятья и между нами все давно было решено.
- В художку…- объявил я Зойке. - У меня консультация.
- А у меня никаких дел! - сказала Зойка звонко. - Хочешь, я с тобой?
- Нет. Там только по пропуску!
- А я на улице подожду!
- Это будет долго. Может быть, целый час, может, даже больше!
- Ты не волнуйся, Гриш! Ну, что такое час! Ерунда какая! Зато потом можно погулять.
- Хорошо, через час на этом месте.
Зойка маршировала туда-сюда и я видел ее через окно класса на первом этаже, где консультировали выпускников. Ее макушка с двумя бантиками появлялась на миг в окне и снова пропадала. Я, прищурясь, снова поглядывал на окно, ожидая, что вот- вот она появится снова. Это отвлекало меня от беседы.
-Григорий, - оглянулся на окно мастер Вениамин Аркадьевич, - куда ты все смотришь? Ты меня слышишь вообще?
- Я вас слышу вообще.
- И что я сейчас говорил?
- Вы говорили, что форму надо конструировать жестче, что она вышла у меня невнятной, безкаркасной…
- Это я пять минут назад говорил. А сейчас что я сказал?
Я молчал. Понимал, - то, что происходит сейчас в стенах класса гораздо важнее того, что за окном. Но маячившие там банты не давали сосредоточиться.
И еще я думал о том, что целоваться наспех - не по мне.
Это дело такое, что торопиться тут ни в коем случае нельзя. Только без спешки станет ясно, здорово это или нет.
-Ты собираешься свою жизнь связать с искусством в дальнейшем? - мастер смотрел на меня и ждал ответа.
-Еще не решил, Вениамин Аркадьевич.
- А когда ж ты решать собираешься?
- А за меня обычно папа с мамой решают…
- Это ужасно, Григорий! Мы, что, позволь спросить, зря теряли с тобой время?
Я пожал плечами. Ну, не готов я был ответить на этот вопрос даже самому себе, не только Вениамину Аркадьевичу!
Сейчас меня сильнее всего занимали события двух последних дней. Ни о чем другом я и думать не мог.
Если б мне кто-то неделю назад сказал про то, что такое может быть, я бы изумился.
Мастер посопел обиженно, сделал мне еще два -три несущественных замечания и отпустил.
Когда я вернулся домой, мама отчитала меня за поздний приход, а папа посмотрел на меня внимательно и сказал: - Где тебя носит в такую пору? Какой-то ты весь несуразный, расхристанный…Глаза б мои на тебя не смотрели! Не радуешь глаз, сын, совсем не радуешь! Я все понимаю - уроков много, школу художественную необходимо закончить, да еще и возраст переходный…Вон ты какой шланг вымахал, скоро лампочки задевать головой начнешь!
Я поплелся к письменному столу с папкой рисунков, буркнув на ходу: - Что мне, прикажешь, за ручку с тобой до сих пор ходить? Сами хотели, чтобы из меня художник получился, а я ж теперь и виноват!
- Да никто тебя не виноватит, - смягчился отец. - Мы ж с мамой волнуемся! Темно, а тебя нет! Мало ли, что может случиться с мальчиком в поздний час! Еще примут тебя за взрослого из-за роста, а ты пока ребенок совсем!
- Ага, ребенок…- подумал я с иронией, а вслух сказал - Меня Вениамин задержал. О композиции рассказывал.
- Это замечательно! Но ты, все-таки, про остальное не забывай! И будь пособраннее!
Я вовсе не собирался забывать про остальное.
Весь сентябрь мы наведывались в домик на детской площадке.
Теперь, думал я, Зойке будет о чем рассказывать подружкам по лагерю, хотя, каждый раз она клялась и божилась, что об этом никто и никогда не узнает.
Но разве девчонки могут долго хранить тайну? Особенно, такую!
Вот пацаны -другое дело.
Я ни о чем не говорил Илье, язык у меня не чесался.
А он ни о чем и не спрашивал. Иногда на перемене взглянет попристальней и отведет взгляд.
Мне казалось, он сам догадывался.
С Зойкой же у нас был уговор, что в школе мы друг друга не замечаем и почти не разговариваем.
Она старалась выполнять это условие, как могла. Молодец Зойка. Я тоже втянулся в эту школьную молчанку на троих.
Но все тайное рано или поздно становится явным.
В один прекрасный день, мы как обычно, вышли из школы втроем.
Дошли до угла школьного забора и протянув друг другу руки для пожатья, готовы были разойтись.
Зойка стояла в шаге от нас, скромно потупив глазки. Брат ее, как обычно, убежал вперед.
-Ишь ты, картина маслом!- раздался до боли знакомый ненавистный нам всем голос Дронова.
Дронов догнал нас и остановился, не доходя нескольких шагов.
В этот холодный день он стоял в куртке нараспашку и гаденько улыбался.
- Лучшие друзья расстаются, чтобы встретиться утром опять! - сказал он.- Ой, батюшки, прямо зареву от умиления! Видела бы вас ваша цапля! С глаз долой - так мигом нашли другую! И Тарелка сгодилась! А главное, снова - одна на двоих! Сегодня она идет с Моряком, завтра с Рублем! Все чин - чином! Никто не в обиде!
- Замолчи, дурак! - крикнула Зойка с гневом.- Закрой свой поганый рот!
Илья молчал, лишь глаза его сузились недобро и я понял, что еще слово - и он вмажет Дронову, а тому уж точно мало не покажется.
В присутствии Рублевского я чувствовал себя очень уверенно и сказал Дронову: - Чего тявкаешь издалека, ты ближе подойди, раз такой храбрый!
- Боишься досюда не дотянуться? А попробуй! - дерзко ответил Дронов, не трогаясь с места.
Мы стояли на тропинке и загораживали дорогу идущим из школы.
-Чего стали на дороге? - сказал кто-то из старшеклассников, сдвинув нас в сторону.
- Пошли, пусть он себе болтает. .. Кто будет его слушать? - сказал Илья спокойно и повернулся спиной к Дронову.
Но Дронов и не думал униматься.
Он схватил камень, пульнул его нам вслед и угодил Зойке в спину.
Зойка, пылая гневом, повернулась.
Илья, всегда такой спокойный, вдруг сорвался с места, бросив возле нас портфель и погнался за Дроновым.
Тот бросился удирать и несся легко, словно кошка от собаки.
Илья поначалу не мог нагнать Дронова, но потом поднажал и очутился совсем близко от него.
Он налетел на беглеца и подмял под себя.
Я, как в замедленном фильме увидел, что Илья схватил Дронова за воротник куртки и стал тыкать лицом в землю. Мы были далеко и не слышали слов дерущихся, да и кто знает, было ли что-то сказано?
Затем Рублевский отпустил Дронова и, сунув руки в карманы, пошел в нашу сторону.
Дронов поднялся и стал отряхиваться. На нас он не смотрел, видно, Илья отбил у него охоту дразниться.
Зойка стояла вся красная и, когда Илья подошел, на глазах у нее показались слезы. Я не знал, что говорить.
Илья поднял портфель и мы пошли от школы без оглядки. Вид у Ильи был абсолютно невозмутимый, словно он и не дрался минутой ранее.
Зойка шмыгала носом. Пройдя немного вперед, мы с Рублевским, не тормозя, еще раз подали друг другу руки и разошлись.
Сегодня не могло быть и речи, чтобы идти на детскую площадку: слишком гадко было на душе.
Зойка взглянула на меня глазами, полными укора.
- Не плачь, - сказал я.- Ты ж знаешь, что он дурак. Ты сама не раз мне говорила это. Нашла из-за кого плакать.
-Да. Я знаю, - согласилась она. - А все равно обидно…Что мы ему сделали?
-Ничего не сделали, - ответил я. - Просто с ним ни одна девчонка не станет ходить. Потому, что он - дурак. И он понимает это.
Зойка кивнула успокоенно, судорожно вздохнула и, не прощаясь, повернула к своему дому.
Я шел к себе и в моей голове вертелись слова Дронова.
Во-первых, мне было ужасно противно, что он обидел Зойку.
Во-вторых, досадно, что он обвинил нас с Рублевским в том, чего не было и быть не могло.
В - третьих, было названо имя Нины.
Думаю, что именно это всем нам троим было особенно неприятно.
И еще я подумал, что теперь, наверняка, Зойка не захочет иметь со мной тайну ото всех, ведь я ее никак не защитил перед гадом Дроновым.
Это была первая ночь, когда я смог уснуть только перед рассветом.
Проснулся я с большим трудом и когда, наконец, выкарабкался из вязкого сна, в моем сознании сразу замаячила вчерашняя сцена ссоры.
Вот ведь сволочь Дронов, вечно он омрачает мое существование! Действительно, что я ему сделал?
Выходит, он и издалека не перестает доставать меня!
Надо с этим что-то делать. Раньше мудрая бабушка учила игнорировать его нападки.
Теперь, когда это касается и моих друзей тоже, игнорировать невозможно. Вчерашний поступок Рублевского доказал это.
А ведь Рублевский сделал то, что должен был сделать я!
Но если б я погнался за Дроновым, то моя тайна открылась бы и то, что болтает Дронов, сразу бы подтвердилось.
Все это вертелось каруселью в моей мутной от сна голове и не давало покоя.
На перемене я, против правил, подошел к Тарелкиной и тихо сказал ей: - Сегодня мы пойдем из школы отдельно. Я пойду первый, ты - после. Я буду ждать тебя в домике.
Она послушно кивнула и тут же отошла от меня. Отпрянула, как мне показалось.
- Вот ведь, свинья Дронов, вот ведь сволочь! - бормотал я про себя. - Зойка, самый преданный друг, теперь боится и подходить ко мне! До чего паршиво…
Из школы мы вышли с Ильей, дошли, как всегда, до угла и остановились пожать друг другу руки. Илья оглянулся. Думаю, он смотрел, нет ли поблизости Дронова.
Про Зойкино отсутствие он ничего не спросил.
Я, подняв воротник от холодного ветра, поспешил на площадку.
Ветер нес с собой редкие капли дождя, которые не проливались толком, но, попав в лицо, жалили, как осы.
Площадка пустовала.
Осторожности ради, я оглянулся при входе в домик и полез внутрь. Зойка не шла. Я просидел четверть часа.
Зойки все не было. Я стал мерзнуть и подумал, что зря жду.
- Еще пять минут - и ждать больше нечего, пойду уже… - подумал я.
И тут вошла Зойка. Она нерешительно встала в дверном проеме, не зная, что делать дальше.
- Сядь, - велел я ей. - Разговор есть.
Она не стала садиться рядом со мной, а села напротив, зажав ладони между колен. Смотрела она в землю, где снова валялись окурки.
Сегодня у меня не было желания затаптывать их в землю.
Я сидел и пристально смотрел на Зойку. Под моим взглядом она совсем съежилась, не решаясь взглянуть на меня.
- Зой, - сказал я тихо. - Надо поговорить.
- О чем?
-О нас.
- Что говорить?
-Ты кому-нибудь рассказывала про себя и про меня?
Зойка не ответила, только ниже опустила голову, совсем к коленям.
- Ты рассказывала?
- Нет. Никому я не рассказывала.
-Тогда почему Дронов об этом кричал?
- Я не знаю, почему он кричал. Только, по-моему, он кричал не об этом.
- Почему не об этом?
- Он кричал про Нину Поленину.
- А при чем тут, кстати, Нина?
- Не знаю. Дронова спроси, ему виднее. Наверно, она тебе до сих пор нравится.
- С чего ты взяла?
-У меня глаза есть.
- Ты думаешь, что я и она…Что мы с ней…Что Нина…
- Я ничего не думаю. Я просто знаю, что она тебе нравится. С первого класса знаю.
Я не знал, что ответить, хотя сам и затеял этот дурацкий разговор.
Молчала и Зойка. Она не поднимала на меня глаз и сосредоточенно, шевеля губами, считала окурки под ногами.
-Да не нравится она мне! - с досадой сказал я. - Раньше нравилась. Было такое. Она Илье нравится. Она ему письма пишет из Северодвинска.
- А сейчас?
- Что?
-Сейчас кто нравится?
- Кому?
- Тебе!
- Ну, ты…
- Это правда?
- Дронову виднее, его спроси.
- Нет, ты мне сам скажи!
- Я тебе сказал.
-А при чем тут тогда Илья? Почему Дронов его приплел?
- Потому что он гад и свинья и язык у него поганый! И ты не должна обращать на него внимание, поняла? Не слушай его, поняла?
- Поняла.
Мы снова помолчали. Я вздохнул и почувствовал, что кольнуло в сердце.
Еще вздохнул - и снова кольнуло. Это было странное ощущение. Я снял очки и закрыл глаза.
- Ты чего? - спросила Зойка тревожно.
- Ничего, - сказал я. -Ты иди, Зой. Я тут один посижу, ладно?
-А можно мне с тобой?
- Не надо. Я один. Чуть-чуть совсем посижу и тоже пойду. Пожалуйста, ты иди.
- Ладно.
Зойка ушла, а я сидел и почти не дышал.
Когда пробовал дышать, как всегда, сердце продолжало колоть.
Я прислонился спиной к бревенчатой холодной стенке и с закрытыми глазами продолжал вспоминать, как первого сентября впервые пришел с Зойкой на эту площадку и как мы крутились на карусели.
И как пошел дождь вспомнил, и как портфель остался мокнуть под дождем, и как пахло табаком в домике, и как Зойка попросила поцеловать ее, и как я сделал это в самый первый раз.
Теперь, когда это вошло в привычку и стало неотъемлемой частью моей жизни, я с тревогой думал про то, что достиг той грани, за которую мальчику и девочке в их дружбе нельзя заступить.
Ведь мы не герои сказки про снежную королеву, что сидят и мило болтают на лавочке под кустами роз.
Что ж делать, что же мне делать?
Надо же, теперь я знаю, как может болеть сердце…
Наверно, это оттого, что мне неведомо, как дальше поступать.
Я совсем запутался и не пойму, кто мне по-настоящему нужен, о ком я хочу думать, кого я хочу все время видеть и о ком тосковать.
Это тупик, из которого нет выхода.
Нины нет рядом, но она неотступно стоит у меня в глазах.
Зойка рядом и, кажется, готова для меня на все, но думаю я, все же, о Нине.
И мне не хватает смелости сказать Зойке всю правду.
- Как же все было просто, когда я был маленьким, - подумал я, - Тогда можно было спросить совета у бабушки…Она мудрая и всегда знала, как правильно поступить. Но стыдно взрослому парню с бабушкой про такое…Как бы мне сейчас пригодился Гена! Как мне его не хватает!
Но к этому времени Гена начисто исчез из моей жизни.
Не так давно мать с отцом осуществили обмен, в результате которого вместо Гениных родителей к нам переехала бабушка.
Квартира наша перестала быть коммунальной, чему несказанно радовались мои родители.
Часто я заходил в комнату к бабушке, в которой до этого жил Гена.
Мне не хватало разговоров на кухне, стихов про любовь, флотских альбомов, советов про то, как покорить сердце "зазнобы", как любил повторять Гена.
Когда-то на кухне Гена сказал, что Зойка меня любит. Неужели Гена прав?
А разве моряк, что ходил в суровое северное море, может ошибаться?
Я еще раз вздохнул и понял - сердце не болит. Отпустило.
Я открыл глаза, одел на нос очки и вылез наружу.
На пустой площадке под редкими каплями дождя на карусели сидела Зойка.
При виде меня она приподнялась и посмотрела вопросительно.
Я подошел поближе. Зойка поднялась навстречу мне.
- Зой, скажи, - спросил я, уставясь на ее школьный фартук и не глядя в глаза, - зачем я тебе нужен такой?
-Какой - такой? Ты что? Еще как нужен! Ты мой друг.
- Все остальные - тоже твои друзья.
-Таких, как ты нет. Ты лучше всех.
- Почему лучше? Чем я лучше?
- Я не знаю, чем. Не спрашивай. Трудно про это говорить.
- Нет, ты скажи! Я хочу знать! Зачем я тебе нужен, зачем ты попросила тогда, чтобы я поцеловал тебя?
- Тебе было противно?
- Нет. Наоборот.
- Просто…просто это бы случилось когда-нибудь. Вот, я и подумала, что, раз мы вдвоем и рядом никого нет, я скажу тебе об этом…Я с тобой хотела…Я тебя люблю.
Зойка закрыла лицо руками и попятилась, сев снова на карусели.
- Ой, мамочки, что я сказала? Что я сказала? Вот я дура! Что теперь будет? - она согнулась пополам, словно у нее сильно болел живот.
-Зой, послушай... Ведь я даже не смог защитить тебя перед Дроновым. Он обидел тебя, а я растерялся, как последний придурок! Вон, Илья взял - и отлупил его! А я? Я б так не смог…Разве меня можно после этого любить?
Зойка отняла ладони от лица и сказала: - Можно. Ведь я же люблю.
Сказала так, словно она не семиклассница, а очень взрослая, уставшая от переживаний, забот и проблем женщина.
- Я не знаю, что мне дальше делать, Зой.
- Мы вместе. Мы что-нибудь придумаем. И эту скотину, Дронова, нам нечего бояться. Не впервой такое.
Дождь и ветер усилились. Я взял Зойку за плечо и потащил с площадки: - Пошли скорей, вымокнем!
Она тоскливо обернулась на домик и мы ушли.
Дома я набрал номер Рублевского. В их профессорской квартире жила родственница, что помогала семье по хозяйству. Она же первая снимала трубку на звонок.
- Квартира профессора Рублевского. Слушаю вас?
Я всегда терялся от такого вступления, растерялся и в этот раз.
- Здрасьте, позовите, пожалуйста, Илью! - сказал я робко.
- Пожалуйста, одну минутку!
Илья подошел немедленно и негромко спросил в трубку: - Да?
- Илья, я хочу задать тебе один вопрос. Можно?
-Задавай.
- Как ты считаешь, что мне сделать, если я встречу Дронова?
- А что, обязательно надо что -то делать? Иди мимо, вроде нет его совсем. Он - пустомеля. Трепло. Обращать внимание на такое - себя не уважать.
- Тогда почему ты вчера не прошел мимо? Значит, я могу идти мимо и не обращать внимания на то, что он болтает, а ты сам? Не можешь, что ли?
- Не сдержался. А надо было просто уйти, конечно.
- Ты жалеешь, что мы не ушли?
- Да нет, не жалею. Что сделано, то сделано. Никогда не жалей о том, что сделал. Если сделал, значит, так было надо.
- А в следующий раз ты сможешь пройти мимо?
- Следующего раза не будет. А если будет, знай, что Дронов очень несчастный человек!
- Почему?
- Потому, что ведет себя так. Было бы у него все хорошо, он не приставал бы к людям.
-А, понял. А откуда ты знаешь?
- Догадываюсь. Не будем больше о нем, ладно?
- Ладно. Тогда еще один вопрос… Можно?
- Давай.
- Тебе не мешает то, что ты - еврей?
- Ах, вот ты о чем… Нет. Мне - нет. Тебе здесь не мешает жить то, что где-то в Чили землетрясение?
- Не-а. До Чили далеко. Я об этом и понятия не имел! При чем тут вообще Чили?
- А почему тебя самого беспокоит, кто ты? Всем до тебя, поверь, как тебе до Чили.
- Не всем! Помнишь, как Дронов нас дразнил, а ты ему тогда сказал: - Еще слово - и получишь по башке!
- Нет, не помню. Наверно, давно было. Мы ж решили про него не говорить.
- Ладно, черт с ним. А про Нину можно спрошу? Что она тебе пишет? Ты не говоришь про нее ничего! Про нее тоже нельзя говорить и спрашивать?
- Пишет, что все хорошо. Сестренка у нее маленькая. Надей зовут, она с ней занята бывает часто. Даже писать особо некогда. Тебе привет передавала.
- Мне? Правда?
- Правда. Чего мне врать?
- А, вот… Ты извини, я снова про то же самое - тебе не обидно было, что Дронов такое про нас вчера сказал?
- Ой, боже! Мне - нет. Плевал я на него! И, чтоб уж закрыть эту тему: думаю, обидней всего это для Зойки было. Собственно, за нее Дронов от меня и схлопотал.
- Получается, я спасовал. Он оскорбил нас; я должен был среагировать, а я растерялся. Противно, что так вышло!
- В другой раз не растеряешься.
- Ты же сам сказал, что другого раза не будет.
- Хочется верить в это.
- Илья, спасибо, что ты помог. Ты настоящий друг!
- Да брось ты, мы ж решили, что не говорим про это! Забудем и все. Пока!
- Пока!
В понедельник асфальт при подходе к школе пестрел меловыми надписями, которые я даже повторять не берусь. Про меня. Про Рублевского. Про Зойку.
Я в абсолютной ярости попытался размазать первую же надпись ботинком и понял, что это - гиблое дело. Ботинок сотрется до дыр, а прочитать все равно можно будет.
Зойка высидела два урока и ушла домой.
Я представил себе, что она спряталась в пустой квартире и плачет от стыда, что про нее такое написали, закрыв лицо ладонями.
От жалости к ней я даже зажмурился. Снова закололо сердце.
Мы сидели с Рублевским за одной партой. Перешептываться нам было нельзя, нас бы мигом рассадили.
Я написал на промокашке: - А ты говорил, что ничего не повторится! Что делать будем?
Илья повертел промокашку на парте и написал в уголке ровным аккуратным почерком : - Можно посоветоваться с Ю. Г. Он подскажет.
Ю.Г. - это был наш физрук, Юрий Глебович.
- Верно, - подумал я. - Он толковый. Ему можно доверить такое дело.
После уроков мы вошли в гулкий спортзал и постучались в тренерскую. - Войдите! - крикнул из-за двери Юрий Глебович.
Когда мы все рассказали, вернее, рассказал Илья, потому что у него это лучше получалось, физрук хлопнул себя по коленям и встал в волнении.
- Вот гаденыш! - выругался он в адрес Дронова. - Пога-анец! Ну, погоди у меня!
Мы с Ильей взглянули друг на друга и рассмеялись .
Как раз недавно появился и полюбился сразу всем мультик «Ну, погоди!»
А Юрий Глебович так похоже на волка из мультика пригрозил Дронову!
-Вот что, - сказал он нам, - вы правильно сделали, что зашли за помощью. Уж я его приструню…Он у меня давно нарывается! А тут еще и такое! Ладно. Хотите, позанимайтесь в зале - он до вечера свободен. А ты, Плоткин, приходи ко мне на баскетбол! По вторникам и пятницам. Твой рост и твои руки большие давно у меня на примете. Тебе сам бог велел быть защитником. Будь ты пошустрее, то и центровой из тебя мог бы получиться.
-У него очки, Юрий Глебович, - напомнил Рублевский.
- Раз есть очки, есть и глаза под очками. Ничего страшного. На школьном уровне потянет. Во всяком случае, реакция разовьется! - подытожил физрук.
На следующий день была ясная погода и шестиклассники занимались физкультурой на улице.
На перемене мы с Ильей через тюлевую занавеску в окне коридора видели, как Дронов вышел с ведром и тряпкой и, присев на корточки, смывает надписи на тротуаре. Над ним стоял Юрий Глебович и постукивал носком ботинка. Дронов елозил по асфальту, не поднимая головы.
- Теперь он вряд ли захочет писать на асфальте… - сказал Илья, глядя на ползающего по двору Дронова.
- Ага, он придумает что-нибудь еще. Например, написать что -то этом роде в туалете, куда физрук не зайдет! - ответил я.
Но, то ли унижение было слишком сильным, то ли какие-то другие дела отвлекли Дронова, он не проявлял себя пока ничем.
Нарочито попадаться на глаза в школьных коридорах не стремился и все потихоньку забылось.
На площадку мы больше не ходили. Снег выпал рано и сидеть в домике было холодно.
Каждый день меня встречали Зойкины вопрошающие глаза. Я ободряюще улыбался в ответ, но больше мы не разговаривали на тяжелые для нас обоих темы.
Тем временем, начались каникулы и мы с Рублевским купили абонемент на утренние сеансы в соседний кинотеатр.
Десятичасовой сеанс считался детским, народу в зале в хмурые ноябрьские дни было немного и, невзирая на места, указанные в билетах, можно было садиться где угодно.
В первые два дня каникул мы посмотрели «Неуловимых» и их «Новые приключения».
На третий день Рублевский уехал в гости к родне и вместо него со мной пошла Зойка.
Мы выбрали места в последнем ряду и, когда погас свет, Зойка взяла меня за руку маленькой цепкой ладошкой.
Я уже подзабыл эти ощущения, когда мы с ней сидели на детской площадке, укрывшись от чужих глаз, в домике для игр.
А здесь в темноте мы знали, что полтора часа никто не будет за нами наблюдать.
Сидя в последнем ряду, я ясно ощущал, что поцелуй -это только начало эксперимента. Что после него все не заканчивается, а только начинается.
Я так озадачился этим открытием, что всю дорогу из кино шел и смущенно помалкивал.
На улице мы за руки не держались.
Честно говоря, я даже не помню толком, что мы смотрели в кинозале.
Днем я нашел дома записку от бабушки, которая писала, что ушла на Усачевский рынок.
Родители были на работе, а я послонялся по комнатам, потом зашел в ванную и разделся перед зеркалом, что висело над раковиной.
Зеркало было небольшое и отразило только часть меня. Зато именно ту часть, что интересовала меня более всего.
Наверно, я слишком погрузился в созерцание себя и не услышал, как бабушка вернулась, зашла в ванную и, увидев меня длинного и голого, застыла на пороге.
Я так опешил от внезапного появления бабушки, что даже не прикрылся.
Бабушка скользнула по мне взглядом, издала булькающий звук горлом и прыснула.
- Ой вэй, Грышуха! Держись теперь, девки! - сказала она, хлопнув сухонькими ручками по коленкам.
А потом, перестав смеяться, вздохнула и сказала: - А ты, нэхэд, пуще всего сам берегись теперь девок! А то же ведь беды не оберешься!
И вышла, вздыхая и посмеиваясь.
Слова бабушки озадачили меня. Интересно, о чем это она? Шутит или серьезно? Чего я должен беречься? Что может произойти?
Что, в конце концов, она имела в виду?
Вечером папа зазвал меня на разговор.
- Сядь, - велел он строго и, когда я сел напротив, продолжал, сурово сдвинув брови, - Знаешь ли ты, как появляются на свет дети?
- Знаю, - покладисто кивнул я. - В школе нам докторша объясняла. Недавно.
- И как же? Поведай, а? - отец заложил ногу на ногу и похлопал задником домашней туфли по пятке.
- Совсем не так, как мама в детстве говорила! - сказал я.
Наверно, это прозвучало вызывающе, так как отец поднялся и подошел ко мне вплотную. Встал надо мной, заложил руки в карманы.
-Так, поведай! - повторил он приказным тоном.
-Сам поведай, если считаешь, что мне это так надо знать!
Я тоже поднялся и понял, что стал выше отца.
-Поведаю…Чего ты надо мной навис, как баобаб? Еще как поведаю… - отец отошел и сел туда, где начал этот разговор. - Я об этом узнал от своего отца. Тебе же считаю своим долгом сказать, что в жизни далеко не так все привлекательно и красиво, как на картинах в музее. И, если ты видишь портрет мадонны с младенцем, то знай, что времена невинности прошли! И что непорочного зачатия не бывает.
- А при чем тут мадонны?
- Мадонны действительно не при чем! Они украшают нашу жизнь - и только! Но исключительно в музеях! А вот тебе необходимо уяснить, что, если у тебя проснулся интерес к противоположному полу, что естественно, то надо знать несколько важных вещей. Для жизни. Не для любования.
-Каких вещей?
-Первое: стараться долго не оставаться с девочкой наедине. Второе…
- Почему не оставаться?
- Потому, что ты неопытный и можешь глупостей наделать!
- Каких глупостей, пап? Ты о чем вообще?
- А вон, Фролов из шестой квартиры, помнишь? Год, как школу окончил, а уж двух близнецов нянчит!
- Что в этом плохого? Это ж его дети, не чужие!
- А откуда они, спрашивается, взялись? Оттого, что родителей днем дома не было, а он со своей одноклассницей после школы приходил уроки делать. Она его, дескать, по математике подтягивала! Ей в классе, видишь ли, поручили! Сам сообразишь, чем они там занимались вместо математики?
- Я не знаю, чем там Фролов из шестой квартиры занимался вместо математики, но думаю, это было гораздо приятнее, чем задачки решать!
- Во-во, туда же! Остолоп вырос! Меня просто поражает твоя инфантильность в этом вопросе! Ну, ничего слушать не хочет!
- Почему? Хочу! Только зачем оскорблять сразу? Что там на второе?
- Чего? Какое еще второе?
- Ну, ты сам только что сказал: второе…
- Да, сказал. Второе: девочки, что окружают тебя - отнюдь не мадонны! Любая дружба с девочкой может закончиться так, как у Фролова!
- Это, что, ужасно, да? Естественный ход событий. У тебя с мамой разве не так закончилось? У вас я появился!
- Да, но мы были взрослые люди, не школьники! Когда ты родился, твоей маме было тридцать шесть лет!
- Да, на мадонну мама не тянула… Еще тогда, в свои тридцать шесть. Сейчас тем более.
- Не паясничай, клоун! Люди должны быть готовы к тому, чтобы у них появлялись дети! Они должны быть абсолютно взрослыми, самостоятельными, независимыми! А не сесть на шею к родителям в семнадцать лет со своим приплодом, не имея ни ума, ни образования, ни своих собственных средств к жизни!
- Как Фролов, да? Пап, успокойся, ты рано начал бояться! Мне до семнадцати еще два года! У тебя с мамой пока есть время жить спокойно!
- Думаешь, есть? А я вот на днях заходил в школу, заносил пропуск в музей для вашего класса Надежде Петровне. Знаешь, что я от нее услышал?
- Что ты от нее услышал? Что ей замуж охота за военного?
- Что ты постоянно общаешься с какой-то девочкой, вместе с ней уходишь из школы и что на асфальте про вас с ней пишут…Пишут такое, что учительница повторить не берется!
У меня похолодели руки. Во, дела! Значит, бабушка вовсе ни при чем? Вряд ли она рассказала отцу, как наткнулась на меня в ванной…
Оказывается, отец узнал в школе.
А Надежда Петровна -то хороша! Все отцу выболтала! И откуда узнала только при ее равнодушном отношении к нам ко всем? А мне-то казалось, что никто ничего не видит…
- Так вот, Григорий…Я давно замечаю, какой ты приходишь после уроков. Помятый, несуразный, слышишь плохо, понимаешь плохо! С распухшими губами…Ты думаешь, мы тут все слепые?
- Пап, ты преувеличиваешь. Ну, честное слово!
- Кто она такая? Говори немедленно!
- Зачем?
- Затем, что я хочу побеседовать с ее родителями! Если девочка до такой степени забылась, что про нее на заборах пишут, значит, дело обстоит крайне серьезно!
- Не на заборах, пап…На асфальте, ты сказал.
- Какая разница? Думаю, что и до заборов недолго осталось!
- Пап, а ты не подумал, что это ложь и клевета? Что, может, я просто с кем-то в ссоре и поэтому, чтобы мне было неприятно, взяли вот - и написали такое!
- А губы свои искусанные куда ты денешь? Это, знаешь ли, аргумент не в твою пользу!
- Да у меня просто лихорадка…Ты ж знаешь, я вечно носом шмыгаю!
- Любая лихорадка - явление временное и проходит вместе с простудой! А у тебя что-то никак она не закончится! Такая, знаешь ли, постоянная лихорадка! Вот мать узнает, так всю семью лихорадить будет! Говори, что за девица такая? Быстро, я жду!
- Пап, я ничего не буду говорить! Не выдумывай себе того, чего нет!
- Ишь ты, пионер - герой выискался! Не скажет он! Ладно, не говори! Мы по-другому сделаем! Я тебя теперь у школы встречать буду!
- Зачем? Ты с ума сошел?
- Пока еще нет! Заодно, своими глазами увижу, кто там такая тебе покоя не дает!
Расстались мы после этого разговора ужасно злые и недовольные друг другом.
Я надерзил отцу, припомнив, что он все детство таскал меня по музеям, вместо того, чтобы разрешать мне гулять на улице и играть во дворе, как делали все. А мама водила за ручку в школу.
И что совершенно ясно, почему мне сейчас больше всего хочется торчать на улице - я просто недобрал этого в детстве.
Отец оскорбился и я не на шутку струхнул, что и впрямь он может начать за мной следить.
Правда, утешало одно: рабочий день отца был до шести вечера и встречать меня с уроков он не сможет.
А если отпросится разок - другой, так и я предупрежден.
(продолжение следует)