Токио. 1965 год
Чем старше я становлюсь, тем острее и чаще чувствую непреодолимое желание затеряться в толпе. Говорят, что с возрастом люди предпочитают одиночество, но со мной все случилось по-другому. Одинокий старый дом в традиционном Асакуса давал возможность отдохнуть, но только в том случае, если я сразу забывался сном. В остальное же время, он казался ловушкой, призванной будить тяжелые воспоминания. Воспоминания вызывали призраков и те пугали меня, отражаясь в лакированных досках пола. Пол, конечно, уже не был таким блестящим как двадцать лет назад, покрывающий его слой лака растрескался и потускнел, но призракам это было нипочем.
Днем я еще мог убежать к людям. Но бессонные ночи оборачивались настоящим кошмаром. Я зажигал облезлый фонарь Умэ-андон и выходил во двор дома. И там в слабом неверном освещении, наматывал километры между двумя персиковыми деревьями, давно уже не приносившими плодов. В конце двора росли пышные кусты тисса, но я никогда к ним не приближался, потому что ночами они выглядели особенно тревожно, и каждый случайный порыв ветра, пошевеливший их листья, казался мне знаком того, что кто-то следит за мной, прячась в кустах.
Наутро, слабый и утомленный я уходил в город, чтобы довести себя до полного изнеможения, когда уже ничто не задевает и невозможно ни на чем сконцентрировать внимание. Только в таком состоянии я мог отвлечься от изматывающих воспоминаний и теней прошлого. Только в таком состоянии я мог заснуть, не опасаясь снов, которые, как известно, являются зеркалом реальности.
В этот час улица Гиндза заполнялась народом. Чиновники в деловых костюмах и галстуках спешили по своим делам, женщины разных возрастов и доходов прогуливались беззаботно. Туристов можно было узнать по их жадным взглядам, без устали впитывающим все, что видели, чтобы увезти с собой, как можно, больше впечатлений от незнакомой страны. Я медленно шел через толпу, размышляя о том, что женщину в кимоно теперь редко встретишь на улицах Токио. Их становилось все меньше. Только в дни праздников в парках возле храмов можно было увидеть настоящую Японию, однако и она в наше время казалась бутафорской. Не в веках, а на протяжении одной лишь человеческой жизни, действительность успела поменяться несколько раз. И это смущало меня.
Краем глаза я заметил что-то, привлекшее внимание - женщину, стоявшую возле витрины дорогого магазина. У меня почти не было знакомых в Токио, старые друзья разъехались или умерли, а новых я не заводил, понимая, что мое мрачное состояние не пойдет на пользу дружескому общению. А уж знакомых женщин у меня не было вовсе, ведь я был уже далеко не молод, всегда угрюм и привык жить в одиночестве.
Но эта женщина, стоявшая спиной ко мне возле витрины дорогого магазина, показалась знакомой. Более того, я узнавал каждый ее жест, этот легкий наклон головы, руки, безвольно свисавшие вдоль тела. Я узнавал линию ее шеи, плавно переходящую в покатые плечи. Она было одета в европейское модное платье, тесно охватывающее фигуру и туфли на высоких каблуках. Короткие волосы до плеч были так взбиты искусным парикмахером, что казались высоким париком. И только несколько свободных прядей спадали на спину, поблескивая на солнце. Кажется, такая прическа называлась «бабетта». Но в моей памяти, женщина эта представала в традиционной одежде с покрытым белилами лицом, а ее шея пряталась в высоком вороте лилового кимоно. Я не мог рассмотреть ее лицо, но почему-то знал, что и лицо это мне знакомо. Поэтому, я подошел ближе и тихо назвал ее имя.
Хиросима. 1944 год
В июне 1944 года госпожа Ито Каори, жена чиновника высокого ранга из военного гарнизона Ито Масахиро, решила уехать из пыльной Хиросимы и провести несколько дней в сельском родовом доме в Асихаре. За время войны Хиросима превратилась из цветущего города с его парками, площадями и храмами в настоящую казарму. Были построены несколько оружейных заводов и военных складов, улицы заполонили люди в военной форме. Даже господин Ито, будучи гражданским лицом, тоже был вынужден переодеться в форму, так как подчинялся теперь военному губернатору Хиросимы.
Все это очень утомляло госпожу Ито, которой недавно исполнилось тридцать лет. Она любила яркие цвета, изящество во всем и праздники. Военное положение в этот список не входило, и госпожа Ито с каждым днем чувствовала себя все хуже. Не то, чтобы ее мучила какая-то болезнь, наоборот, здоровье у нее было крепкое, она даже не знала, что такое простуда. Но то нервное состояние, вызывающее глухое раздражение и протест против всего, что ее теперь окружало, она называло просто – «духовная чахотка», и до головной боли мечтала вырваться из города и вдохнуть свежий сельский воздух.
Ее единственной дочери Мейко было уже пять лет. По традиции девочки этого возраста начинали получать образование, и любовь к прекрасному воспитывалась в них заботливыми родителями и учителями. Она хотела выучить Мейко искусству танца, живописи и игре на сямисэне, но из-за войны культурная жизнь Хиросимы словно бы замерла, и никто не знал, когда это закончится.
Собирая чемодан, госпожа Ито положила в него несколько шелковых кимоно для себя и для дочери и целую связку поясов оби. Все это давно не носилось, а хранилось в шкафу в фирменных мешках магазина Киемори. Теперь этот магазин закрылся.
Госпожа Ито вздохнула, вспоминая лучшие дни и нежно погладила шелковый оби с изображением цветущих сливовых веток. Цветки наощупь казались выпуклыми, а шелк вокруг них - гладким.
Мейко капризничала. Ей не хотелось покидать Хиросиму и расставаться с соседской девчонкой, вечно чумазой Юкико. Она предлагала даже взять подругу с собой, а заодно и всех кукол, которых у нее накопилось видимо-невидимо.
Но госпожа Ито лишь покачала головой, утомленная сборами.
- Нет, - сказала она дочери. – мы поедем вдвоем и больше никого с собой брать не станем. Мы будем гулять с тобой по берегу реки и кормить уток. Там очень много уток.
- А что мы станем делать вечером? – не унималась Мейко. - В темноте уток не видно. Может лучше мы к вечеру вернемся обратно домой?
- Вечером мы тоже найдем, чем развлечься, - пообещала госпожа Ито. – Пока я не стану тебе рассказывать о том, что я придумала. Но обещаю, что ты никогда такого не видела.
Как мало нужно, чтобы успокоить ребенка. Подъехал автомобиль, который должен был отвезти их в Асихару, и Мейко охотно дала себя усадить на заднее сиденье. Господин Ито не смог уйти с работы, чтобы проводить жену и дочь, но прислал свой служебный автомобиль с шофером. Увидев, что мужа нет, госпожа Ито высоко подняла свои тонкие брови и едва не высказала все, о чем думала уже долгие годы. И про то, что Ито Масахиро не уделяет ей должного внимания, и про то, что не занимается дочерью, и про то, что он с утра до вечера пропадает на службе. Но не увидев подле себя достойного собеседника, она ничего говорить не стала, лишь скорбная складка на ее лбу сделалась немного глубже.
Автомобиль трясло и швыряло из стороны в сторону. Мейко вцепилась в мать обеими руками. Госпожа Ито не выдержала:
- Не могли бы вы ехать немного медленнее, - обратилась она к шоферу.
- Нет, - ответил тот. – Меня отпустили всего лишь на час. Вы же знаете, что использовать служебные автомобили незаконно. Уж и не знаю, что будет, если они спохватятся. Военное время.
Как хотела бы госпожа Ито забыть об этом военном времени.
Асихара. 1944 год
Я наблюдал за ними издалека. Иногда через окуляры бинокля, иногда подбирался ближе, и тогда видел все воочию. Временами мне становилось невыносимо скучно, сидеть в автомобиле, спрятанном в густой растительности, и наблюдать за домом, вокруг которого ничего не происходило. Но тогда вдруг появлялись люди и устраивали спектакль, который окупал многие часы бесплодного наблюдения.
Я приехал на место за два часа до того, как госпожа Ито и ее дочь прибыли в Асихару. Я увидел черный правительственный автомобиль, остановившийся на дороге у дома. Тут же открылась дверь и к автомобилю выбежал седой старик в домашнем халате и гэта. Хотя с большого расстояния ничего невозможно услышать, но мое воображение тут же озвучило стук гэта по выложенной камнями дорожке. Потом, из машины появилась госпожа Ито и бросилась на шею старика. Все происходило как в немом кино, вот из машины появилась девочка и остановилась застенчиво поодаль, не решаясь подойти ближе. Вот шофер вытащил большой чемодан и аккуратно поставил его на обочине, после чего сразу же вернулся в автомобиль и завел мотор. Еще не улеглась пыль от колес, а живописная группа – старик, госпожа Ито и девочка уже исчезли в доме.
А для меня снова потянулись часы ожидания. Я начал клевать носом и почти уже заснул, откинувшись на спинку сиденья автомобиля, но вдруг почему-то встрепенулся и поднес к глазам бинокль. На энгаву вышла служанка с подносом. Она сервировала стол к ужину, расставляя на низеньком столе целую армию тарелок и чашек, раскладывала палочки для еды и салфетки. Уже темнело, и служанка вновь зашла в дом, а потом вернулась, неся в руке зажженный фонарь, который поставила на перила.
Тут же появилась госпожа Ито в сопровождении отца и дочери. Она была в легком домашнем кимоно зеленоватого цвета, которое добавляло ей еще больше изящества. Она села у стола с кошачьей грацией поджав под себя ноги, выпрямив спину и опустив плечи, что показалось мне немного официальным, учитывая то, что она находилась в обществе родных и могла бы позволить себе более расслабленную позу. Но, либо ее напряжение говорило о холодных отношениях с отцом, либо же она долго его не видела и поэтому стеснялась. Не мое это было дело, мне не отдавали приказа анализировать ее отношения с семьей. Но я почему-то готов был снова и снова наблюдать за ней и достраивать в силу своего понимания ее образ, обогащая его все новыми и новыми подробностями. Я любовался ее движениями, тем, как она подносила ко рту палочки с едой, как поворачивалась к дочери, отвечая на какой-то ее вопрос. Да что там говорить, я любовался ею как любуются цветущими хризантемами или полной луной, отдаваясь влекущему чувству, но не желая взаимности. В свете фонаря эта женщина казалась мне куклой из театра теней, в которой было слишком мало жизни, но с избытком красоты и изысканности.
Потом они ушли в дом. Я дождался, пока погаснет свет и уехал в город, чтобы отвезти начальству отчет, поесть и отдохнуть.
Ранним утром я вернулся на свой пост. День шел своим чередом. Госпожа Ито то гуляла среди деревьев, то сидела на энгаве в кресле-качалке, а ее дочь в это время прыгала, бегала, играла с куклой, словом, вела свою детскую жизнь, не понятную и не интересную взрослым. Иногда девочка подбегала к матери и тогда я видел улыбки на их лицах и радость от того, что они вместе. Ради нее, только ради госпожи Ито я выпросил у начальства еще один день свободы для этой семьи.
Было уже восемь часов вечера, когда я снова увидел их, направляющихся к реке. Я выскочил из автомобиля, и последовал за ними на приличном расстоянии. Госпожа Ито преобразилась. Теперь она была одета в праздничное шелковое кимоно, ее прическу украшали длинные шпильки, тонко звеневшие при каждом шаге, а лицо и шея густо покрыты белилами. Девочка тоже была в кимоно и причесана так тщательно, что казалась куклой.
Я прошел за ними почти до самой реки, а потом отдалился и сделал крюк в темноте, чтобы увидеть их лица. Это было несложно, я нырнул в заросли рододендронов и наблюдал, как госпожа Ито подходит к берегу. Я впервые сумел рассмотреть ее так близко. Из-под традиционного грима, которым она покрыла лицо, еще ярче выступала ее необыкновенная красота. Я как завороженный смотрел на изгиб ее шеи под высоким воротником кимоно, на ее покатые плечи, прикрытые лиловым шелком. Я сумел заглянуть в ее темные глаза, в которых отражалась луна.
Госпожа Ито сжимала в руках стеклянную банку с крышкой. Но я все еще не понимал, что происходит, полностью захваченный противоречивыми странными чувствами.
Детский голос вывел меня из этого состояния.
- Мама, вот они! – закричала девочка, ткнув пальцем перед собой.
Мне показалось, что она указывает на меня, и я похолодел, думая, что обнаружен. Но это было не так. Вокруг меня на всех кустах и деревьях горели яркие светящиеся точки. Конечно, заканчивался июнь, и госпожа Ито решила развлечь свою дочь старинной забавой - хотару-гари, охотой на светлячков.
- Не бойся их, Мейко, - сказала госпожа Ито, и я впервые услышал ее певучий голос. – Не бойся, они не кусаются. Осторожно возьми двумя пальцами, легко-легко, чтобы не навредить им, и опусти в банку. Дома мы рассадим их по бумажным фонарикам, и они будут светить нам всю ночь.
Раззадоренная охотой, она настолько приблизилась ко мне, что едва не задела рукавом. И я ощутил тонкий запах сандалового дерева и жасмина.
Поздней ночью я постучал в их дверь. Открыла мне сама госпожа Ито, она уже смыла грим и готовилась ко сну.
- Ито Каори? – спросил я будничным голосом.
Она не ответила. Но мне и не нужен был ее ответ.
- Ваш муж, - продолжил я, - арестован сегодня по обвинению в шпионаже. А я здесь для того, чтобы препроводить вас и вашу дочь в лагерь Сюри на острове Окинава.
Она опять промолчала и на ее лице не дрогнул ни один мускул. Она лишь охватила левой рукой правую чуть повыше пальцев и сильно сжала ее.
И только после этого сказала:
- Мне нужно разбудить дочь.
Я пошел вместе с ней.
В почти пустой комнате стояла европейская детская металлическая кровать. Над ней висел бумажный фонарик, изнутри освещенный светлячками. Один светлячок выбрался и запутался в волосах девочки, и теперь светил словно диковинное головное украшение.
Токио. 1965 год
Поэтому, я подошел ближе и тихонько произнес имя:
- Ито Каори?
Женщина обернулась. Это была не госпожа Ито, а совсем другая женщина. Она кивнула в знак приветствия и холодно ответила:
- Вы ошиблись.
Я смутился и отступил на шаг, хотя ее голос тоже показался знакомым. Поэтому я повторил:
- Госпожа Ито?
Ее лицо было спокойно словно гладь озера, жили лишь руки. Я увидел, как она охватила правую ладонь левой и сжала пальцы. Один из ее пальцев, как видно когда-то сломанный, неправильно сросся, а ноготь был уродливой формы, которую не скрывал даже яркий лак.
Она снова поклонилась и повторила:
- Вы ошиблись…
И не давая мне ничего больше сказать, повернулась и пошла прочь. И только в ту минуту я понял, кто это.
- Мейко, - позвал я ее довольно громко.
Ее спина заметно напряглась, но она не остановилась, а уходила все дальше и дальше. И только длинные пряди черных волос колыхались в такт ее шагам.