Человеческая память — загадочная вещь. Воспоминания словно затаились до поры до времени, выжидая удобного момента. Ни с того ни сего они обрушиваются на меня, будто вспышка молнии. Через стройную цепочку образов смутные и совсем забытые было истории постепенно обрастают мельчайшими подробностями.
В тот январский день я направлялся в Приоратский парк города Гатчины.
Справа от меня уходила вдаль Киевская улица. Сразу вспомнились строчки из песни:
Киевская улица по городу идёт,
Значит, нам туда дорога,
Значит, нам туда дорога.
Киевская улица на запад нас ведёт!
Слева возвышается Коннетабль, возведённый при императоре Павле I.
Это уже третий обелиск. Первый разрушен молнией, каменные блоки второго заменили семь лет назад. Рядом с площадью за парапетом пустырь. Здесь раньше среди деревьев находился летний кинотеатр, напоминающий большой сарай. Его деревянные стены были покрашены в зелёный цвет. Видимо, поэтому ему и дали название — «Зелёный». Народ ходил в основном в кинотеатр «Победа», а летний любили дети. Взрослые смотрели кино здесь, как правило, в субботу и воскресенье.
Однажды во время киносеанса, — показывали какой-то военный фильм, — разразилась гроза. На экране мелькали эпизоды ожесточённого боя: взрывались гранаты, строчил пулемёт, советские бойцы с криками «Ура!» ворвались в траншеи фашистов. Я услышал сверху непрерывный перестук, похожий на глухие автоматные очереди. Они становились всё громче и громче, — это лупил по крыше бурный ливень. С улицы доносился приглушённый шум дождя. Раскатистый гром и непрекращающийся ливень заставляли прислушиваться к разговорам бойцов после боя.
Но главное, что мы победили. Зрители вышли из зала, дождик прекратился, повеяло запахом свежести и мокрой зелени. Да, были запахи в наше время, не то, что «ароматы» от нынешнего мусорного полигона.
Мир изменился за четыре десятилетия. Одни говорят: «Всё, что ни делается, — всё к лучшему». У других своё мнение: «Всё, что не делается, — всё к лучшему». Те и другие правы.
А потом кинотеатр сгорел. Случился пожар уже в середине девяностых. Я возвращался домой уже под утро, — мы тогда отмечали день рождения в мужской компании, — дымок ещё курился на пепелище бывшего кинотеатра. Вряд ли его тушили: июнь, ночь, девяностые. Возможно, я был первым, кто послал ему мысленно — «Прости-прощай». Есть с таким названием пронзительно грустный фильм. Я, правда, смотрел его в «Победе»...
Пустырь остался позади. Я подошёл к переходу через ручей. Прежний мостик пришёл в негодность, строители весной прошлого года соорудили новый. Заметно, что постарались: опоры и перила установили из бруса, полутораметровый дощатый настил из лиственницы, все материалы покрасили специальной краской и покрыли полиуретановой пропиткой. Так пишут созидатели из Паркового агентства. Ручей, или скорее ручеёк, — перешагнуть можно, — на фоне снежных просторов выглядел сиротливо. Я постоял на мостике. Кто же не любит сие занятие? Иногда необходимо отсоединиться от насущных проблем, попытаться словить тишину в голове, окунуться в приятные воспоминания.
Пошёл снежок. Он падал на куртку и на мои, опирающиеся на перила, руки. Снежинки опускались на воду и исчезали. Мир замер, время будто остановилось. И вот она — тишина. Вокруг и внутри. Дивья!
Лет тридцать назад я спустился к этому ручейку, чтобы помыть ботинки. Тогда была дождливая осень, дорожки в парке так и норовили брызнуть в меня грязью. Я наклонился к воде и привёл обувь в божеский вид.
А наутро в кармане куртки не обнаружил паспорта. Прокрутил в памяти вчерашний день. Еле дождавшись конца работы, направился к ручью. На дне лежал паспорт, моя «пурпурная книжица». Достал его со щемящим чувством, — теперь придётся менять. Полистал страницы. Потрясающе! Ни штампы, ни надписи от руки не пострадали! Сзади послышались шаги. Я обернулся. Ко мне подходил милиционер, ни много ни мало целый старший лейтенант. В некотором восторге я показал ему свой «дубликат бесценного груза»:
— Представляете! Сутки паспорт пролежал в воде — и как новый!
Старлей улыбнулся и прошёл мимо. Нет чтобы восхититься качеством советского документа. Даже немного обидно, а ещё милиционер...
Спустя несколько лет хохлы на таможенной границе поставили штампик в паспорте, то есть привели в негодность. О том, что он уже недействителен, я узнал спустя два года в аэропорту «Пулково». В самолёт на Симферополь меня всё-таки пропустили, взяв обещание в течение месяца поменять документ.
Перейдя мостик, я поднялся на горку. Слева раскинулось Чёрное озеро с двумя островками. Вода в нём действительно чёрная, вероятно, от близости болота. Справа Филькино озеро, названное так за малый размер. Между ними притаился в низине знаменитый Приоратский дворец из землебита. Построен по приказанию императора Павла I, «Великого Магистра Мальтийского ордена».
Именно на этой горке (в середине 90-х) меня и остановили два молодых человека. Оба худощавые, по виду нерусские, одеты не по погоде. На улице мороз около пятнадцати градусов.
Вопрос оказался стандартным: «Верите ли вы в Бога?» Конечно, я не упустил возможности побеседовать. Разговаривал со мной Джон, — так он назвался. Его товарищ молча слушал. У сектантов фишка такая — ходят парой. Главный окучивает клиента, а второй учится и наблюдает. Оказалось, что они студенты-мормоны, приехали из Америки рассказывать об Иисусе Христе и последних днях. Проповедник тут же открыл свою сектантскую библию. По-русски он разговаривал очень хорошо, но с небольшим акцентом.
— Давайте, сначала познакомимся, — перебил я мормона, — вы откуда?
— Из штата Юта, — ответил тот. В его тоне угадывался снисходительный вопрос: «Понимает ли этот абориген, где это вообще?»
Надо сказать, что в школе мы с соседом по парте играли в страны, города, даже реки, — кто больше назовёт. Естественно, на уроке. Конечно, все американские штаты я не мог с ходу перечислить. Тем более, название с ошибками не засчитывалось. Например, Массачусетс. Я и сейчас-то могу назвать штат только по слогам. Услышав знакомое слово, я воодушевился:
— Ну кто же у нас не знает штат Юта? Дикий Запад! — И неожиданно для себя запел песню из фильма «Золото Маккены»:
Только стервятник,
Старый гриф — стервятник
Знает в мире, что по-оче-е-ем.
У Джона расширились глаза. Похоже, я испугал его. Во-первых, песня не американская, а написанная на слова Леонида Дербенёва. Во-вторых, я подозревал, что вряд ли спел также хорошо, как Валерий Ободзинский. Пришлось спасть положение.
— И что вы хотите рассказать об Иисусе Христе? — спросил я.
Мормон оживился. Он с готовностью раскрыл свою книгу.
— Э, нет, — возразил я, — давайте своими словами.
Я подождал минуты три, пока тот вдохновенно рассказывал об образцовой и истинной религии. Спорить я не собирался. Нужно задать вопрос на тему, где он явно некомпетентен. И оставить его в размышлении. Наконец, поймав момент на паузе, я спросил:
— Скажите мне, а вы хорошо знаете культуру моей страны и православие?
— Да, я читал в книгах, — Джон уверенно кивнул и уже хотел продолжить глаголить истину.
— А кто такой Сергий Радонежский, знаете? Нет? А Серафим Саровский? Тоже нет?
Только хотел задать третий вопрос, как глянул на второго мормона. И тут же осёкся.
Я совсем забыл о нём. Теперь уже у меня расширились глаза. Студент втянул голову в воротник курточки, кисти рук глубоко засунул в карманы, шапочку натянул по самые брови. Он выглядел, как нахохлившийся воробей. Нос и щёки опасно покраснели, а губы приобрели подозрительно синеватый оттенок.
— Добро пожаловать в Россию, — снасмешничал я. Молча, разумеется.
Но какова дисциплина! Так и будет стоять, пока старший не даст отбой.
Всё-таки христианское милосердие во мне победило. Тоже ведь образ Божий, хотя и мормон. Надо заканчивать эти тары-бары, а то ещё иностранец нос отморозит. А мне потом каяться и каяться.
Я деловито посмотрел на часы и предложил Джону:
— Вон там, на другом берегу озера краснокирпичная церковь. Видите? Купите книжечку о русских святых, о том же преподобном Серафиме Саровском. Тогда вам легче будет понять Россию.
Студенты, похоже, расстались со мной с облегчением. Главное — последнее слово осталось за мной.
Джон мой совет, скорее всего, проигнорировал. Но утверждать сие всё же не стоит. Ещё Тютчев писал: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся...» Я посочувствовал бедолаге, хотя и молча. А дальше как Бог даст.
Впоследствии я ещё имел беседы со всевозможными секстантами. Меня поражало в них одинаковое поведение: заученные фразы, попытка по любому случаю зачитать цитату из «библии», упоминание о недостойных православных христианах, болезненная навязчивость. Ну их к лешему. Или нет, — Бог с ними...
А о Приоратском дворце стоит кое-что вспомнить. Я как раз стал спускаться нему, ранее видна была только его красная остроконечная крыша и высокая шестигранная башня со шпилем. Белые стены и красная кровля символизируют цвет плащей рыцарей Мальтийского Ордена. Павел I покровительствовал им в трудные времена, для них и построен дворец. Рыцари в благодарность передали русскому императору святыни Ордена: десницу Иоанна Предтечи, часть Животворящего Креста Господня и Филермскую икону Божией Матери. В настоящее время они пребывают в Черногории.
Дворец находится в низине. Под руководством архитектора Николая Александровича Львова его построили из спрессованной земли (землебита) в 1798 году за три месяца. Недруги архитектора предложили самое неудобное место для застройки, сырое и болотистое. Николай Александрович предварительно осушил местность, вырыв рядом обширный пруд. Теперь здесь Чёрное озеро. На строительство стен высотой восемь с половиной метров ушло около двенадцати тысяч земляных кирпичей. По сравнению с каменной кладкой строительство из землебита обошлось в 12 раз дешевле. Здание получилось прочным и долговечным. Первая реставрация началась почти через двести лет в восьмидесятые годы двадцатого века. Чему я свидетель.
Я тогда жил в заводском общежитии города Гатчины в трёхстах метрах от Приоратского парка. В один из зимних вечеров я гулял по городу с Татьяной, своей будущей женой, как потом оказалось. Предложил выпить сухого вина, на что Татьяна с удовольствием согласилась. Правда, магазины вечером уже закрыты. На такой случай у меня в шкафу припрятан НЗ, — пол-литра водки и пара бутылок вина. Можно было отпраздновать и в комнате. Но мы хотели вдвоём, да и делиться ни с кем не хотелось. Поднявшись в свою комнату, я уложил две бутылки Ркацители в дипломат, — купил его как-то по случаю. «Выбросили», — целый час за ним в очереди стоял. Советские люди понимают, о чём я. Дипломат самый обычный, из кожзаменителя. Он у меня до сих пор жив. Храню в нём старые чёрно-белые фотографии и кучу плёнок. Я захватил первую попавшуюся чашку, но в спешке забыл взять с собою штопор, вспомнил только на улице. Ну и ладно. «Возвращаться плохая примета», — сразу вспомнились строчки из оперы «Юнона и Авось». Татьяна ждала меня на улице. Возбуждённый предстоящим свиданием, я вдруг остановил проходящую мимо женщину:
— Извините, у вас, случайно, штопора не будет?
Та отшатнулась. Оно и понятно — вряд ли нормальный человек может спросить штопор в восемь часов вечера зимой на пустынной улице.
— Серёжа? — вдруг обратилась она ко мне.
Ну надо же! Это была Ирина, моя одногруппница. Мы учились на четвёртом курсе ленинградского института на заочном отделении. Штопора у неё не оказалось, зато мы поделились с Ирой своим настроением.
Минут через пять мы подошли к Приоратскому дворцу, — там хорошо: тихо, безлюдно, погода хотя и пасмурная, но снежные залежи освещали парк. На дворе конец декабря, безветрие, лёгкий морозец. Нас охватило состояние приятного предвкушения. Однако притулиться было негде, везде лежал снег. Дворец стоял в лесах, — их возвели года три назад. Наверх вела небольшая лесенка, по ней мы и полезли. Потом ещё по одной. И ещё по одной. Благо леса ещё крепкие, не успели сгнить. По пути оживлённо обсуждали всё, что ни попадалось на глаза. Наконец забрались на самую верхотуру. Перед нами открылась панорама: Чёрное озеро, покрытое белым покрывалом, слева тёмный-тёмный лес, на противоположном берегу приветливые огоньки города. Под сиденье приспособили мой дипломат. Прежде я достал из него одну бутылку. Несмотря на зимнюю одежду, мы уместились-таки. Не совсем удобно, но какие, право, мелочи. Дело осталось за малым, — справиться с пробкой. Отсутствие штопора ещё больше меня подзадорило. От доски на лесах оторвал щепку длиной 15-20 сантиметров. Ею и протолкнул пробку внутрь бутылки. Это только в анекдоте рыбаки не могли открыть бутылку, потому что на ней не было язычка. Привезли обратно домой.
Мы сидели на приплюснутом дипломате, прижавшись друг к другу. Разговаривали, целовались, пили «Ркацители». Несмотря на погоду и холодное вино, нам было тепло. Оно шло изнутри. Всем влюблённым знакомо это состояние. О чём мы разговаривали, уже не помню. Да это уже и неважно. Есть такое выражение — «твой человек». Всё остальное отходит на второй план.
А через два месяца мы с Татьяной поженились. Правда, подружки её предупреждали: «Смотри, Татьяна! Ты с ним сопьёшься». Надеюсь в скором времени пригласить их на празднование нашей рубиновой свадьбы.
Я прошёл по парку от силы метров семьсот, а память одарила меня четырьмя историями. С другой стороны — за 45 лет всего четыре. Много это или мало? — А поди знай. Вспомнилось — уже хорошо.