Чехов (А.П. №2) и женщины
Часть 33
Свод фрагментов из текста об итогах исследования Дональда Рейфилда «Жизнь Антона Чехова», не стибритого в сети Тибра (места знать надо!), а полученного из частной баварской биб-ки в цифровом формате
Справка об авторе и идее материала – см. часть 1
Исход январь – июль 1904
«Было беспокойно, в воздухе висело что-то зловещее. <…> Не было ноты чистой радости в этот вечер 17 января», – вспоминала четверть века спустя Ольга Книппер. Редкая пьеса когда-либо была отрепетирована столь же тщательно, как «Вишневый сад». Театр был полон, и за иными креслами маячили зрители без места, бледные и болезненные, похожие на падших ангелов. То были приехавшие из Ялты чахоточные больные, memento mori для заполнивших партер и ложи знаменитостей: Рахманинова, Андрея Белого, Горького, Шаляпина и чуть ли не всех московских друзей Антона Чехова. Сам же автор в течение первых трех действий своей пьесы в театре не показывался: он приходил в себя от услышанного накануне «Демона» в исполнении Шаляпина. «Вишневый сад» публика принимала более чем сдержанно.
На последующие представления «Вишневого сада» билеты продавались свободно. Черная комедия не нашла отклика в душе русской публики, накануне русско-японской войны охваченной ура-патриотическими настроениями. Война была объявлена 24 января, и три дня спустя японцы потопили Российский Тихоокеанский флот в районе Порт-Артура. В столь мрачной апокалиптической обстановке рецензенты увидели в пьесе политическую аллегорию: пассивное и безвольное …
15 февраля Антон со Шнапом сели в скорый крымский поезд. Антону его кровать показалась холодной и жесткой, но хуже всего была Настина стряпня: «Суп, похожий на помои. И холодные, как лед, блинчики». Поездка за границу теперь представлялась Антону маловероятной – и состояние его было никуда не годное, и курс рубля из-за военных событий заметно снизился. Одинокий журавль с чеховского подворья в этот раз на зиму улетел в более теплые края. Ни единой родственной души рядом с Чеховым не было …
Ольга тем временем перебралась на новую квартиру – с электрическим освещением, лифтом и двумя ватерклозетами. И опять она медлила и не сообщала Антону нового адреса. Тот же строил планы на лето: он поедет в Маньчжурию военным врачом и корреспондентом. Окружающие верили в это с трудом, но его намерения были серьезны. Ольга отмахнулась от планов мужа как от ребячьей затеи: «А меня куда ты денешь? <…> Поудим рыбку лучше». Она все еще надеялась зачать от Антона ребенка и, сообщая о том, что актер Москвин, игравший недотепу Епиходова, стал отцом, спрашивала его: «Когда же у нас с тобой родится?!» В Светлое пасхальное воскресенье, 27 марта, Ольга опять завела об этом разговор: «А тебе ребеночка хочется? Дусик, и мне хочется. Я постараюсь».
Столичная премьера «Вишневого сада» состоялась 2 апреля. Суворин опять натравил на московской театр своих цепных псов: «Чехов при всем его беллетристическом таланте является драматургом не только слабым, но почти курьезным, в достаточной мере пустым, вялым, однообразным».
После недавней конфронтации с Лидией Яворской, Ольге пришлось столкнуться еще с одной участницей лесбийского дуэта бывших любовниц Антона: «Завтракала у Крестовской. Она мне исповедовалась, рассказывала всю свою любовь и разочарование относительно Куперник, которая, кстати, вышла за присяжного поверенного Полынина. Крестовская говорит с дрожанием в голосе, что это бесконечно зловредное существо, эта Таничка».
Все оставили Антона в одиночестве. Ручной журавль по весне вернулся в чеховский дом. Антон теперь постоянно принимал висмут от расстройства кишечника и опий от болей в груди (на случай усиления болей Альтшуллер снабдил Чехова героином). Однако ничто не могло избавить его от эмфиземы. «Какая у меня одышка!» – жаловался он Ольге.
Как только устоялась весенняя погода, Антон бежал из Ялты в Москву. Пользовавший Ольгу доктор Таубе обследовал его и рекомендовал лечение за границей. Антон был настолько плох, что, приехав с вокзала, лег в постель и впредь проводил на ногах лишь несколько часов в день. Уже не в состоянии писать сидя, раздраженный и подавленный, Антон тем не менее сообщал своему ялтинскому коллеге доктору Средину: «Мой совет: лечитесь у немцев! В России вздор, а не медицина <…> Меня мучили 20 лет!!»
Весть о том, что Ольга намеревается везти Антона в Германию, Маша приняла с горечью: у нее уже возникли опасения, что там он и найдет свой конец. Ольга пыталась держать Антонову родню подальше от его больной постели. Маша жаловалась в письме Евгении Яковлевне: «Вижу я его нечасто – боюсь Ольгу Леонардовну очень». 14 мая между Ольгой и Машей произошла крупная размолвка, и Маша, оставив брата, уехала из Москвы в Ялту.
Единственным человеком из ближнего чеховского круга, сумевшим пробиться через возведенные женой кордоны, была неукротимая Ольга Кундасова. Как позже призналась она Суворину, это было «одно из самых тяжелых свиданий, какие только приходятся на долю смертных, но писать о нем не могу».
В письмах в Ялту Антон продолжал утешать мать и сестру, а с Ольгой и доктором Таубе вступил в тайный сговор. Сохранять спокойствие ему помогали три разных наркотика: морфий снимал боли, опий успокаивал кишечные расстройства, а героин заглушал вновь возникающие обострения. Он знал, что у него, как когда-то у скончавшегося от разрыва сердца Левитана, еще есть шанс избежать мучительной смерти. Перспектива уйти из жизни в чужой стране, вдали от охваченной горем семьи и иметь рядом такую заботливую сиделку, как Ольга, сейчас казалась ему наиболее привлекательной. Одному из посетителей Антон так и сказал: «Подыхать еду».
На другой день 31 мая Антон в последний раз проехал на извозчике по московским улицам.
Ольге уже не терпелось сесть в поезд. Готовя Антона в дорогу, она регулярно впрыскивала ему морфий. Третьего июня, в тот день, когда Горький собрался подать в суд на Маркса за преждевременную публикацию «Вишневого сада» (впрочем, его протесты ни к чему не привели), Чеховы выехали в Берлин.
Переместившись в частный пансион «Фредерике», Антон писал доктору Кур кину, что его теперь беспокоит лишь одышка и худоба и что он уже помышляет о том, «куда бы удрать от скуки». Пользовавший Чехова доктор Швёрер был женат на москвичке Живаго, знакомой Ольге с гимназических лет. Ольга исправно посылала Маше бюллетени о здоровье мужа и в письме от 13 (26) июня намекнула на … конец. Немировичу-Данченко Ольга сообщила неприкрытую правду.
Недолго пробыв в пансионе «Фредерике», который не понравился Антону отсутствием солнца, скукой и однообразной кухней, Чеховы переместились в гостиницу «Зоммер», с балкона которой Антон мог наблюдать жизнь города и его жителей, то и дело наведывающихся на соседнюю почту.
27 (10) июля Ольга писала Немировичу-Данченко: «В весе теряет. Целый день лежит. На душе у него очень тяжело. Переворот в нем происходит». Швёрер разрешил больному пить кофе и назначил кислород и инъекции наперстянки; Ольга продолжала впрыскивать мужу морфий. Антона уже мало занимали вести из внешнего мира.
В два часа ночи 2 (15) июля Антон проснулся в бреду, несмотря на принятую дозу хлоралгидрата: ему привиделся тонущий моряк, племянник Коля. Ольга послала одного из русских студентов за Швёрером и попросила швейцара принести льду, чтобы положить Антону на сердце. Тот сопротивлялся, говоря, что на пустое сердце лед не кладут. Швёрер сделал ему инъекцию камфары.
Согласно врачебному этикету, находясь у смертного одра коллеги и видя, что на спасение нет никакой надежды, врач должен поднести ему шампанского. Швёрер, проверив у Антона пульс, велел подать бутылку. Антон приподнялся на постели и громко произнес:
«Ich sterbe».
Выпив бокал до дна, он с улыбкой сказал:
«Давно я не пил шампанского»,
повернулся на левый бок – как всегда он лежал рядом с Ольгой – и тихо уснул.
Так он умер ...