Когда Ахина поздравляли и желали счастья, он любил порассуждать о нём.
"Счастье - величина философская! - тихо думал он, бредя на работу и собирая павшую листву ботинками. - У каждого человека оно своё и разное."
Подпрыгнул на выступ старинного здания и привычно поглядел в окно. Ахин любил подглядывать за жизнью дураков и психов. Особенно, когда им раздавали таблетки и проверяли рты. Он с наслаждением причмокивал и представлял себя умным и свободным от глупой, утомительной обязанности.
Но однажды увидел необычного пациента. Появился недавно, не успел укорениться, пропитаться духом безысходной покорности и безумства. Вёл себя степенно и вызывающе достойно. Не понравился Ахину, но привлёк внимание. Вот и решил за ним понаблюдать. Крутил острый козырёк кепки, пряча под ним рыжий чуб и крепкий лоб в мелких прыщиках. Ковырялся в носу, доставая из раздвоенного уточкой нехитрые ископаемые и злился.
- Ишь, длиношеев, какой выискался, - ворчал на новоприбывшего из ПНД. Повеситься не сумел, а туда же! Крестится!
О новеньком успел узнать все от дежурной медсестры Гали. Галя, ничего деваха, по словам же Ахина. Боевитая и не даёт первому встречному. Не дала и ему. За это и зауважал. Ничего себе девчонка пятидесяти пяти лет, подумал бы кто другой, но только не Ахин. Женщинами или тётками для него были те, идущие с тяжёлыми сумками из магазинов. Угрюмые с холодными и потными лицами.
У Ахина внешность не выразительная. Только огненная шевелюра, выбивающаяся набок даёт о себе знать. Везде рыночные отношения, а он умудрился обосноваться на островке социализма в местной филармонии гармонистом. Знакомо, стандартно, клишировано. И как быть? Весь наш путь земной проходит словно под копирку. И только сбой матрицы поможет поднять голову, открыть глаза и уши.
Ах, каким раньше широким и важным чувствовал себя Ахин. Пока деревня не соединилась с городом. Даже магнитофоны не умели с ним конкурировать, разве ещё Высоцкий. И все девушки были его. Девушки! А теперь - девахи. Да только сузили. Сначала брюки, перспективы... Кому сейчас гармонист нужен? Экскурсионным командам из центра и редким телевизионщикам перед выборами. Живёт, как индеец в резервации. Вроде бы всё есть и никому не нужен. А главное, смысла, ничегошенького нету!
Но с появлением Собакина фоновая заставка треснула и мелкими хрустящими леденцами выбросилась на тротуар. А что там за привычной картинкой в глубине светлело и подумать страшно. Может, просто дыра и сквозняк? Враждебное. Чарующее. Обволакивающее нечто. Ни у кого, кроме него в отделении не было. В серых стенах, у серых лиц и халатов сверкала позолотой икона.
Ахин, наливая пиво в кружку, решил проведать Собакина. И выспросить: чего он там пристаёт к Господу, и выполняет ли Тот его просьбы? Но как бы это сделать ненавязчиво и корректно. Прикинуться шизанутым? А что, годный вариант. Не зря Ахина мужики во дворе кличут придурком, когда им советует, как в домино играть.
И вот гармонист уже представляет, как изображая психопата, поджимает ножку, строит гримасы, убеждает докторов в своей ненормальности, устраивается на соседнюю койку, начинает разговор с Собакиным. Первым вопросом, конечно бы было: почему тот решился удавиться, но сделать этого не удалось?
Взгляд у Собакина простой и добрый. Несмотря на истощенность фигуры, словно лучится, сияет. Сам - солнце! Не спешит отвечать. Подходит к Ахину, гладит его по голове. Гармонисту хорошо, как у мамы под мышкой. Мысли успокаиваются. Ничего нет. Кроме моря, рыбаков и женщин, уходящих вслед за фигурой в белом хитоне.
- Всё произошло, как и надлежало быть. - отвечает Собакин.- Я повесился не сам. Меня повесили. Точнее - вознесли!
Построение слов в речи необычно, но оно не портит впечатления и хорошо доносит смысл. Ахину жаль повешенного. До зубовной боли не хочется, чтобы тот умирал.
- Сойди! Сойди! - кричит гармонист уже стоя на коленях.
Но ему в ответ качают головой:
- Нельзя! С креста не сходят. С него снимают. Иначе ты бы не сидел тут со мной и не пил свое пиво.
Ахин встрепенулся, точно снова заснул в неприбранной однушке. Потряс опустошенной бутылкой. Засобирался на улицу, тыча смятой кепкой в кулаке кому-то неведомому:
- Постой, погоди! Посиди у меня ещё! Я сейчас за добавкой сбегаю и вернусь.
Возвращается с бутылкой пива и продолжает спрашивать:
- А дети, дети у тебя есть?
Собакин загадочно улыбается и отвечает:
- У каждого Отца есть дети.
- Сколько?
Ему открываются бескрайние поля, где мужчины разными способами калечат и убивают друг друга, стеклянные двери клиник с разорванными на разной величины кусками младенцев. Кровь заливает пространство. Уже и Ахин вляпался в неё. Тонет!
- Помоги, Господи! - вопит, испугавшись он.
- Это они здесь - показывает Землю в миниатюре не Собакин, а некто иной, жёсткий с металлическим нотками в голосе.
- А это - Там!
Картинка меняется на безмятежные луга и горные склоны с водопадами. И все, кто умирал и умер перед взором Ахина снова живы, хотя они и не похожи на прежних себя, но выглядят намного лучше. Не страдают и счастливы.
- Аааа! - думает Ахин, - так вот оно какое счастье! Жаль, невозможно сейчас. Я тоже хочу быть твоим ребёнком!
- Ты и есть мой сын возлюбленный! Правда, немного испорченный и потерянный! Будь счастлив!
- Да, но я не могу вот так прямо сразу. Мне надо допить пиво, потом с Галей у меня свидание и концерт в доме культуры...
Но Собакин не слышит его. Он поворачивается и указывает на икону Божьей Матери, стоящую у него на тумбочке и торжественно произносит:
- Жено, се сын твой! - поклоном головы указывает на гармониста...
Ахин вскидывается и падает со стула. Под ногами звенят, раскатываясь по полу пустые бутылки. Он снова на кухне. Гудит холодильник. Заснул прямо за столом. Оглядывается, протирает глаза и машет кому-то:
- Не обманешь! Давай счастье!
И кое-как одевшись выбегает вон из квартиры.
По дороге забежал в первый попавшийся магазин. Купил фруктов. Потом в ларёк - свежую прессу. Пусть читает, развивается недоповешанный. И прямиком в старый дом, в палату, где хмурый и скуластый двухметровый санитар сворачивает матрац. Ахин спрашивает: где этот и называет фамилию.
- Христов что ли? - переспрашивает санитар. - Так умер он, как три дня уже.
- Да нет же! Ага, умер! Умер - ожил, умер - ожил, умер - ожил.
Возьму?! - Показывает на икону Богородицы.
- Бери! - одобрительно разрешает ему верзила, поправляя на груди нательный крест.
Ахин прячет образ в карман и снова оказывается на панели. Жутко раскалывается голова. Время от времени он прикладывает икону к раскаленному лбу и, вместо того, чтобы пойти и похмелиться, ищет православный храм.
Теперь, когда гармониста спрашивают, что ему даёт вера, не раздумывая отвечает:
- Счастье!