Майор Семен Пронин пристально вглядывался в сумрачную тишину. Пошел уже третий час, когда вместе с напарником Севой Акимушкиным он засел в засаду, поджидая, пока матерый рецидивист Тихон выйдет из изящной трехэтажной избушки в ближайщем пригороде, принадлежавшей его подруге по прозвищу Актриса. Тихон был знаменит в бандитских кругах широтой своих порочных наклонностей, простиравшихся от разбоя с отягчающими обстоятельствами до филателии. Представляя, тем самым, несомненную опасность для общества, законопослушным членом которого считал себя Семен. И, как только система видеонаблюдения определила, а соседка Актрисы – осведомительница баба Клава, по мобильнику подтвердила, что Тихон прибыл в гнездышко, на задержание этого злодея срочно прибыл сам майор. Поручить это дело своим подчиненным он не мог по двум причинам. Во-первых, к Тихону у него были личные счеты, он не мог простить ему последнего мошенничества с марками африканской республики Буркина-Фагота, в результате чего в его собственном Кляссере образовала зияющая дыра. Во-вторых, в прошлый раз Акимушкин устроил задержание банды головорезов прямо напротив детской площадки, в которой в песочнице возились детишки. Мамаши от произведенного шума попадали в обморок, а детишки своими лопатками нанесли травмы лежащим на земле бандитам. Что и было использовано впоследствии их адвокатами, как несомненный признак незаконного задержания. Допустить подобное в этот раз майор не мог и поэтому самолично возглавил операцию.
Теперь Семен Пронин отомстит этому негодяю за все обиды, нанесенные им обществу и ему лично. Конечно, вместе с Акимушкиным он мог бы ворваться в уютный особнячок Актрисы, но Семен был гуманист и не мог травмировать девушку, пусть, по слухам и с низкой социальной ответственностью. Кроме того, было доподлинно известно, что Актриса вращалась в высоких сферах городской администрации и ее несомненный испуг во время задержания Тихона мог бы спровоцировать карательные меры прокуратуры. С последней Семену не хотелось связываться по ряду причин служебного толка. Поэтому полицейские уже третий час сидели в кусте сирени на промёрзшей земле, осторожно поеживаясь, чтобы не стряхнуть снег с куста. Было решено брать Тихона, как только он выйдет из калитки.
-И что он там делает? – промычал Акимушкин. Майор глянул на него укоризненно, и Сева прикусил язык. Потом вспомнил, что делает сам, когда подруга дозволяет ему проводить ее до дома, пожалев его отмороженные уши, торчащие из-под форменной фуражки. А вспомнив, Акимушкин аж взопрел и заерзал. Семен не так страдал от холода, он всегда для подобных дел одевал теплое исподнее, которое ему связала бабушка из верблюжьей шерсти. Он ласково погладил под курткой именной револьвер системы Наган, который в лихие девяностые вручил ему зам. министра за блестяще проведенную операцию по изъятию нескольких миллионов долларов у местной преступной группировки. Эта группировка загнала известному американском фонду, под видом обувной артели один из местных заводиков, выпускавших крылатые ракеты. Совершить подлог оказалось совсем не трудно, потому что шайку курировал глава местной администрации, бывший вась-вась с самим Чубайсом. Миллионы были изъяты, но как они были оприходованы, и в какие отечественные закрома поступили, никто не знал. Наверное, пополнили государственный фонд поддержки ветеранов полиции. Но это домыслы, а доподлинно известно лишь то, что зам. министра вскоре уволился и стал нардепом от КПРФ. Именной револьвер напоминал Семену молодость, когда он служил в органах, обуреваемый искренним желанием сделать страну свободной от бандитов и прочих асоциальных элементов. Но желание так и осталось только желанием. Асоциальных элементов меньше не становилось, и без работы майор не оставался ни одного дня.
Погладив револьвер еще раз, Семен ощутил шуршание бумаги во внутреннем кармане. И это сразу испортило ему настроение, Семен помрачнел. Дело в том, что бумага во внутреннем кармане была ни что иное, как врачебное заключение, полученное в результате последней диспансеризации. Всегда Семен, активный спортсмен и победитель различных соревнований, проходил диспансеризацию играючи. Его ставили в пример молодым сотрудникам, которые отлынивали от выполнения норм ГТО и не хотели бежать, плыть, стрелять, когда требовалось защищать честь мундира. И лишь Семен активно бегал, плавал и стрелял.
Но в этот раз он вышел из кабинета окулиста крайне огорченный. Врач долго пытала его, заставляя смотреть туда и не смотреть сюда, широко открывать глаза, а потом зажмуриваться, даже светила фонариком в глаза, нос и рот, и затем сформулировала вердикт: «Я обнаружила у вас врожденное косоглазие». После этого, она начала швыряться терминами: экзотропия, эзотропия, содружественный и паралитический страбизм. В результате написала заключение: «К профессиональной деятельности ограниченно пригоден». Семен был ошарашен. Это он-то, побеждавший на всех соревнованиях по стрельбе и биатлону, умевший одинаково хорошо стрелять с правой и левой рук, будет ограниченно пригодным в его, ставших родными органах. И из-за чего? Из-за врожденного косоглазия. Семен вспомнил школу, в которой прозвище косоглазый было из самых обидных. Но Семен никогда не был косоглазым. Наоборот, это он попадал снежком в глаз противнику, а мячом точно в девятку. И тут такая насмешка судьбы!
Поползли мысли одна горестнее другой. Вспомнился сын Харитон, который вместо того, чтобы по примеру отца пойти в органы, накрайняк в матросы, стал барабанщиком в какой-то популярной группе. Семен с женой так мечтали увидеть Харитона в офицерской форме. Хотели отдать даже в суворовское училище, но в городе такого заведения не было, а отпускать его из дома поопасались. Так Харитон оказался в музыкальном училище, в котором выучился на барабанщика. Ну ладно, еще можно было смириться с балалаечником или гармонистом, ну в крайнем случае скрипачом. Но сын-барабанщик – это семейный позор. И друзья у Харитона были какие-то странные, все время что-то наигрывали на гитарах или напевали. Правда, когда они 10 ноября на праздник полиции устраивали концерты во дворе, то собиралась вся улица и не отпускала ребят до поздней ночи. А родители в это время запирались на кухне и пили успокоительное гранеными стаканами. «Эх, проморгали сына!» - подумал Семен, - «А что можно еще ожидать от косоглазого родителя, да еще с детства».
Тягостные мысли накатили и по поводу дочери, его любимицы. Конечно, он ее любит, но точно знает, что любил бы больше, если бы она была в строгой полицейской форме. Как те молоденькие сотрудницы, которые в последнее время стали появляться в управлении все в большем числе. Форма была им очень к лицу, скрывая их общий недостаток, а может быть и профессиональное достоинство – умение в нескольких коротких, нецензурных фразах изложить любую житейскую проблему. В этом деле они были настоящие виртуозы. Но когда молчали, то выглядели очень изящно. Семен часто любезничал с ними, определенно давая им понять, что его привлекает только форма, но никак не содержание.
И вот вместо того, чтобы красоваться в форме, его дочь поступила на худграф в университет. После этого в их доме стало пахнуть красками и раздавались барабанные переборы. Успокаивало только то, что Харитон не шастал где-то по ночам, как это принято у артистов. А дочь рисовала очень реалистичные картины: заброшенные дворы, разваливавшиеся церкви на фоне березок. Однажды нарисовала портрет матери, который та повесила в большой комнате на видном месте. И не позволяла никому к портрету притрагиваться, ежедневно вытирая с него несуществующую пыль.
Семен очень переживал за детей, полагая, что что-то недосмотрел в их воспитании. Теперь-то понятно почему, косоглазие всему виной! Чувствуя вину, старался попозже приходить с работы. Жена заподозрила нечто неладное, но Семен высмеял ее подозрения и она успокоилась. Призналась, что и ей стало как-то одиноко. Еще и потому, что дети перестали обращать внимание на ее деликатесы. Перекусят что-нибудь на скорую руку и убираются в свои комнаты. Дочь рисует, а сын барабанит.
Невольно Семен крякнул от огорчения. Теперь Акимушкин посмотрел на него вопросительно. «Ничего, ничего», - промямлил майор. Хотя на душе было очень неспокойно. Подумалось: «Наверное, моя последняя операция. Кто же разрешит с косоглазием ловить преступников. Придется уходить из органов. Пойду, наверное, в школу милиции передавать опыт. Там все равно косоглазый ты или прямоглазый».
Внезапно ворота распахнулись и из них довольно шустро выехал лимузин. За рулем в вечернем платье сидела Артистка, на пассажирском сиденье угадывался Тихон. Полицейским показалось, что Тихон помахал им рукой. Конечно, можно было выскочить из куста сирени, покрытого снегом, выхватить револьвер типа Наган и пустить пару пуль по колесам лимузина. Но, во-первых, Семен был гуманист и травмировать девушку, пусть даже с пониженной социальной ответственностью, не мог. Во-вторых, проклятая справка внушала неуверенность в своих силах. Раньше такого не было. «Вот что делает с человеком простая бумажка», - мелькнула мысль. Но лимузин был уже далеко.
Они выбрались из куста, отряхнулись от снега и на ближайшей остановке сели на автобус.
На следующий день с утра Семен Пронин был в кабинете у своего непосредственного начальника – полковника. Хмуро достал из кармана врачебное заключение и протянул ему. Тот прочитал заключение, откинулся на спинку кресла и задумался. Потом снял трубку, позвонил в поликлинику и спросил: «Как зовут вашего нового офтальмолога?». Выслушав, сказал: «Спасибо», и повесил трубку.
«Так, ее зовут Мария Петровна Бобрикова. А ты помнишь, как звали руководителя той группы, которая наш заводит толкнули американцам?».
«Бобриков Петр Игоревич», - ответил майор.
«Понял? Иди работай».
Через неделю, в бане майор Пронин задержал Тихона. Тихон долго отпирался, но марки пришлось вернуть.
Через месяц майору Пронину было присвоено очередное воинское звание.