Помните ли вы роман Александра Дюма «Виконт де Бражелон или десять лет спустя»?
Помните ли вы о том, что герцогиня де Шеврёз вначале предложила Арамису выкупить у неё за пятьсот тысяч ливров письма Мазарини, из которых следует, что Фуке взял через Мазарини из казны тридцать миллионов.
Герцогиня говорит:
ЦИТАТА
«Во всяком случае, судя по письмам Мазарини, суперинтендант позаимствовал из государственной казны миллионов тридцать. Дело серьезное». Запомнили? Тридцать миллионов!
КОНЕЦ ЦИТАТЫ
Арамис отказался, и герцогиня предлагает за эту же сумму письма господину Кольберу. Получается, что герцогиня де Шеврёз была вне политики, вне партий, ей было абсолютно всё равно, кому продать эти письма.
Дюма забывает, что внук герцогини женился на дочери Кольбера. То есть они породнились. Следовательно, герцогиня была заинтересована свалить Фуке. Странно, что она предлагала эти письма сначала через Арамиса выкупить самому Фуке, и лишь затем за эту же самую сумму предложила их своему будущему родственнику. Явно условия для Фуке должны были бы быть хуже.
Итак, герцогиня предлагает Кольберу эти свидетельства в виде шести писем Мазарини за сумму в пятьсот тысяч ливров.
Кольбер предлагает двести тысяч ливров.
Герцогиня требует триста тысяч ливров и возможность поговорить с Королевой Анной, которую она оценивает, как выходит, в двести тысяч ливров.
Странно, что, согласно версии Дюма, герцогиня де Шеврёз не имела доступа к Королеве Анне! Этого просто не могло быть, она была настолько знатная, что невозможно было бы запретить ей появляться на официальных мероприятиях, так что она вполне имела возможность встретиться с Королевой. Кроме того, она могла написать ей с просьбой о встрече, и едва ли Королева отказала бы ей, если учесть, что герцогиня была посвящена в страшную тайну Королевы, которую рассказывать было совершенно нельзя. Либо Королева должна была бы приказать арестовать герцогиню, или даже тайно убить, или же она должна была бы приласкать её, чтобы быть уверенной в её молчании.
Далее Кольбер говорит: «Сударыня, я буду иметь удовольствие выплатить вам сто тысяч экю».
Отметим что экю – это три ливра. Так что сто тысяч экю – это как раз триста тысяч ливров.
А теперь вспомним о разговоре Арамиса и Фуке. Он интересен, мы приведём его полностью.
ЦИТАТА
— Вы никогда не слыхали о том, что вас обвиняют в присвоении государственных сумм?
— Сто раз! Тысячу раз! С тех пор как пребываю на службе, дорогой мой д’Эрбле, я только об этом и слышу. Совершенно так же, епископ, вы постоянно слышите упреки в безверии; или, будучи мушкетером, слышали обвинения в трусости. Министра финансов без конца обвиняют в том, что он разворовывает эти финансы.
— Хорошо. Но давайте внесем в это дело полную ясность, ибо, судя по тому, что говорит герцогиня, Мазарини в своих письмах выражается весьма недвусмысленно.
— В чем же эта недвусмысленность?
— Он называет сумму приблизительно в тринадцать миллионов, отчитаться в которой вам было бы затруднительно.
— Тринадцать миллионов, — повторил суперинтендант, растягиваясь в кресле, чтобы было удобнее поднять лицо к потолку. — Тринадцать миллионов!.. Ах ты господи, дайте припомнить, какие же это миллионы среди всех тех, в краже которых меня обвиняют!
— Не смейтесь, дорогой друг, это очень серьезно. Несомненно, у герцогини имеются письма, и эти письма, надо полагать, подлинные, так как она хотела продать их за пятьсот тысяч ливров.
— За такие деньги можно купить хорошую клевету, — отвечал Фуке. — Ах да, я знаю, о чем вы говорите. — И суперинтендант засмеялся от всего сердца.
— Тем лучше! — сказал не очень-то успокоенный Арамис.
— Я припоминаю эти тринадцать миллионов. Ну да, это и есть то самое!
— Вы меня чрезвычайно обрадовали. В чем тут дело?
— Представьте себе, друг мой, что однажды сеньор Мазарини, упокой господи его душу, получил тринадцать миллионов за уступку спорных земель в Вальтелине; он их вычеркнул из приходных книг, перевел на меня и заставил затем вручить ему эти деньги на военные нужды.
— Отлично. Значит, в употреблении их вы можете отчитаться?
— Нет, кардинал записал эти деньги на мое имя и послал мне расписку.
— Но у вас сохраняется эта расписка?
— Еще бы! — кивнул Фуке и спокойно направился к большому бюро черного дерева с инкрустациями из золота и перламутра.
— Меня приводят в восторг, — восхитился Арамис, — во-первых, ваша безупречная память, затем хладнокровие и, наконец, порядок, царящий в ваших делах, тогда как по существу вы — поэт.
— Да, — отвечал Фуке, — мой порядок — порождение лени; я завел его, чтобы не терять даром времени. Так, например, я знаю, что расписки Мазарини в третьем ящике под литерой М; я открываю ящик и сразу беру в руку нужную мне бумагу. Даже ночью без свечи я легко разыщу ее. — И уверенною рукою он ощупал связку бумаг, лежавших в открытом ящике. — Более того, — продолжал Фуке, — я помню эту бумагу, как будто вижу ее перед собой. Она очень плотная, немного шероховатая, с золотым обрезом; на числе, которым она помечена, Мазарини посадил кляксу. Но вот в чем дело: бумага, она словно чувствует, что ее ищут, что она нужна до зарезу, и потому прячется и бунтует.
И суперинтендант заглянул в ящик.
Арамис встал.
— Странно, — протянул Фуке.
— Ваша память на этот раз изменяет вам, дорогой друг, поищите в какой-нибудь другой связке.
Фуке взял связку, перебрал ее еще раз и побледнел.
— Не упорствуйте и поищите где-нибудь в другом месте, — сказал Арамис.
— Бесполезно, бесполезно, до этих пор я ни разу не ошибался; никто, кроме меня, не касается этих бумаг, никто не открывает этого ящика, к которому, как вы видите, я велел сделать секретный замок, и его шифр знаю лишь я один.
— К какому же выводу вы приходите? — спросил встревоженный Арамис.
— К тому, что квитанция Мазарини украдена. Госпожа де Шеврез права, шевалье: я присвоил казенные деньги; я взял тринадцать миллионов из сундуков государства, я — вор, господин д’Эрбле.
КОНЕЦ ЦИТАТЫ
Итак, каким-то образом тридцать миллионов превратились в тринадцать миллионов. Чудо?
Может быть, герцогиня де Шеврёз говорила о тринадцати миллионах ливров, а Арамис и Фуке говорили о тринадцати миллионах экю? Суммы приблизительно одинаковые, но не вполне совпадают, тринадцать миллионов экю – это тридцать девять миллионов ливров, то есть почти сорок, но уж никак не тридцать!
Всё-таки вероятнее, что Дюма просто ошибся. Или ошибся переводчик? Я сверялся со многими русскоязычными изданиями, везде при разговоре Арамиса с Шеврёз говорится о тридцати миллионах, и не называется денежная единица, то есть, следовательно, надо ожидать, что это всё-таки ливры. А при разговоре с Фуке тоже несколько раз называется сумма, но не называется денежная единица, и, следовательно, опять-таки речь идёт о ливрах, поскольку если бы речь шла о луидорах или экю, тогда денежная единица обязательно называлась бы.
Может быть, герцогиня де Шеврёз говорила о турских ливрах? Ведь она была из Тура? Турский ливр дешевле, он составляет четыре пятых парижского ливра. Тогда тринадцать миллионов экю – это тридцать один миллион и двести тысяч турских ливров. Почти сходится.
Но ведь она тут же говорила о цене за эти письма и называла сумму именно в парижских ливрах, мы в этом убедились, так как Кольбер назвал сумму в триста тысяч ливров суммой в сто тысяч экю, здесь ошибки быть не может!
Интересно и вот что.
В третьей главе третьей части Король буквально вынуждает Фуке устроить праздник в Фонтенбло, и говорит о том, что этот праздник обойдётся в четыре миллиона. Фуке в ужасе. Он сообщает Арамису, что потерял четыре миллиона.
Когда они беседуют об этих деньгах, Арамис просить у Фуке пятьдесят тысяч ливров для того, чтобы выплатить их коменданту Бастилии господину де Безмо. Они называют сумму в ливрах.
Далее в двадцатой главе, когда Король и Кольбер обсуждают эти траты, сказано, что они взяли у Фуке в короткий срок шесть миллионов. Действительно сначала были взяты два миллиона на свадьбу Месье, затем – четыре миллиона на праздник.
Далее Кольбер очень быстро истратил эту сумму и предлагает Королю попросить у Фуке ещё денег, но Король отказывается это сделать. Он говорит Кольберу, что даст ему деньги из своих личных средств.
Складывается впечатление, что для Фуке сумма в эти четыре миллиона – огромная сумма, поскольку последовательные две выплаты в два и в четыре миллиона полностью разорили Фуке.
А теперь прочитаем разговор между Кольбером и Фуке в двадцать седьмой главе, после праздника в Фонтенбло.
ЦИТАТА
Кольбер поклонился первый, стараясь принять как можно более почтительный вид.
Фуке едва кивнул головой.
— Ну как, ваше превосходительство, — спросил Кольбер, — вам понравился праздник? Хороший ли у нас вкус?
— Отменный, — отвечал Фуке так, что невозможно было уловить в его словах ни малейшей насмешки.
— Благодарю вас, — злобно процедил Кольбер, — вы очень снисходительны… мы, слуги короля, люди бедные, и Фонтенбло нельзя сравнить с Во.
— Это правда, — флегматично кивнул Фуке, который наиболее мастерски играл роль в этой сцене.
— Чего же вы хотите, ваше превосходительство, — хихикнул Кольбер, — средства у нас скромные.
Фуке сделал жест, выражавший согласие.
— Однако, — продолжал Кольбер, — вы могли бы с присущим вам размахом устроить его величеству праздник в ваших чудесных садах… В тех садах, которые обошлись вам в шестьдесят миллионов.
— В семьдесят два, — поправил Фуке.
— Тем более, — ухмыльнулся Кольбер, — это было бы поистине великолепно.
— Но разве вы думаете, сударь, что его величество соблаговолит принять мое приглашение?
— О, я не сомневаюсь, — с живостью воскликнул Кольбер, — я даже готов поручиться в этом.
— Большая любезность с вашей стороны, — ответил Фуке. — Значит, я могу рассчитывать на вас?
— Да, да, ваше превосходительство, вполне.
— Тогда я подумаю над этим, — сказал Фуке.
— Соглашайтесь, соглашайтесь, — быстро прошептал Арамис.
— Вы подумаете? — переспросил Кольбер.
— Да, — усмехнулся Фуке. — Чтобы выбрать день, когда я смогу обратиться с приглашением к королю.
— Да хоть сегодня же вечером, ваше превосходительство.
— Согласен, — отвечал суперинтендант. — Господа, я хотел бы пригласить и вас всех; но вы знаете, куда бы ни поехал король, он везде у себя дома; следовательно, вам придется получить приглашение от его величества.
Толпа радостно зашумела.
Фуке поклонился и ушел.
— Проклятый гордец, — прошипел Кольбер, — соглашается, а прекрасно знает, что это обойдется в десять миллионов.
— Вы разорили меня, — шепнул Фуке Арамису.
— Я вас спас, — возразил тот, в то время как Фуке поднимался по лестнице и просил доложить королю, может ли он его принять.
КОНЕЦ ЦИТАТЫ
Вот что интересно. Только что у Фуке не было четырёх миллионов, ему пришлось выкручиваться. Тут он соглашается на расходы в десять миллионов. А в конце книги мы читаем, что этот праздник обошёлся Фуке в тридцать миллионов.
Опять несоответствие? Или речь шла о десяти миллионов экю, что равно тридцати миллионам ливров? Сомнительно. Давайте договоримся, что когда Дюма называет просто число, не указывая денежную единицу, то это всё-таки соответствует сумме в ливрах.
Далее происходит интересный разговор между Королём и Фуке в присутствии Арамиса.
ЦИТАТА
— Да, в последний месяц вы меня прямо засыпали деньгами.
— У меня есть еще не только на необходимое, но и на все капризы его величества.
— Слава богу! Нет, господин Фуке, — сделался серьезным король, — я не подвергну вас испытанию. С сегодняшнего дня в течение двух месяцев я не попрошу у вас ни гроша.
— Я этим воспользуюсь и накоплю для короля пять или шесть миллионов, которые послужат ему фондом в случае войны.
— Пять или шесть миллионов?
— Только для его дома, разумеется.
КОНЕЦ ЦИТАТЫ
За два месяца Фуке способен «НАКОПИТЬ» пять или шесть миллионов?
Почему же тогда он так страдал от того, что ему пришлось заплатить четыре миллиона? И зачем он так самонадеянно утверждает, что за два месяца он может накопить пять или шесть миллионов, ведь никто не заставляет его бросаться такими обещаниями? И, кроме того, когда он так говорит, разве в этой фразе не содержится признания в том, что в настоящий момент у него нет этих пяти-шести миллионов?!
Продолжим эту цитату
ЦИТАТА
— Вы думаете, следовательно, о войне, господин Фуке?
— Я думаю, что бог дал орлу клюв и когти для того, чтобы он пускал их в дело в доказательство своей царственной природы.
Король покраснел от удовольствия.
— Мы очень много истратили в последние дни, господин Фуке; вы не будете ворчать на меня?
— Государь, у вашего величества впереди еще двадцать лет молодости и целый миллиард, который вы можете истратить в эти двадцать лет.
— Целый миллиард! Это много, господин Фуке, — улыбнулся король.
— Я накоплю, государь… Впрочем, ваше величество имеет в лице господина Кольбера и меня двух драгоценных людей. Один будет помогать вам тратить эти деньги — это я, если только мои услуги будут приняты его величеством; другой будет экономить — это господин Кольбер.
— Господин Кольбер? — с удивлением спросил король.
— Разумеется, государь; господин Кольбер прекрасно умеет считать.
КОНЕЦ ЦИТАТЫ
Послушайте! Если Фуке говорит, что за два месяца он может накопить пять-шесть миллионов (как мне нравится слово «накопить» в этом контексте!), тогда за год он сможет накопить в шесть раз больше, то есть тридцать – тридцать шесть миллионов. За двадцать лет – в двадцать раз больше, если только совсем ничего не тратить. Но это получается всего лишь шестьсот или от силы семьсот двадцать миллионов. Это если ничего не тратить! Разумеется, и Король знает, что это невозможно, и Фуке знает, что невозможно ничего не тратить. Фуке в данном случае откровенно лжёт. Но это лжёт не исторический герой, а литературный герой, а литературный герой может просто не уметь считать. Исторический Фуке, финансист, разумеется, считать умел, и едва ли осмелился бы давать столь невыполнимые обещания – «накопить» в полтора раза больше, чем возможно даже в том случае, если ничего не тратить. На деле же мы знаем, что в этот самый период королевская казна уже израсходовала суммы, которые только должны будут поступить в неё в ближайшие пять лет, путём займов и перепродажи будущих налогов откупщикам.
В тридцать седьмой главе Дюма пишет, что Фуке потратил на праздник в Во-ле-Виконт тридцать миллионов. Он опять не сообщает, о каких денежных единицах идёт речь, и мы понимаем, что, по-видимому, речь идёт о ливрах.
Возможно ли, всё же, что Дюма произвольно говорит то об экю, то о ливрах, то о пистолях, то о луидорах?
Мне кажется, что это не так. Дюма не говорит о денежных единицах только в том случае, когда речь идёт о ливрах, во всех остальных случаях он чётко говорит, что речь идёт об экю (три ливра) или луидорах (десять ливров), или же пистолях, хотя, между прочим, пистоль и луидор по цене вроде бы одинаковые, но только пистолем назывались иностранные (испанские) золотые монеты, а также были двойные пистоли – дублоны (два ливра) и четверные пистоли, квадруполи – четыре ливра.
В этой запутанной денежной системе говорить просто «миллион» без упоминания денежной единицы можно только в одном случае – если всем участникам беседы, или в данном случае всем читателям однозначно понятно, о каком виде денежных единиц идёт речь, в чём именно исчисляется этот самый «миллион».
Ливр всё это время, с начала тринадцатого века до времени Дюма включительно оставался господствующей денежной единицей во Франции. Именно поэтому Дюма позволяет себе упускать название денежной единицы, поскольку в стране имеется господствующая денежная единица. Например, в России «миллион» - это «миллион рублей», не миллион червонцев или не миллион копеек, а именно миллион рублей. В США миллион – это миллион долларов, в Европе миллион – это миллион евро. И никак иначе. В этом случае вы можете опускать название денежной единицы, по той простой причине, что всякому понятно, о чём идёт речь.
А если вы будете говорить о других денежных единицах, вы их назовёте. Например, «стоит четыре пятихатки», или же «даю четыре косаря».
ВЫВОДЫ
ПЕРВОЕ
Поскольку примеров невнимательности Александра Дюма было очень много, то это, по-видимому, является самым простым объяснением, как тридцать миллионов превратились в тринадцать миллионов. Но я не сбрасываю со счетов возможность ошибки переводчика.
ВТОРОЕ
Как-то не вяжется, что Фуке, для которого просьба Короля выдать четыре миллиона была на грани невыполнимой, так, что он говорил «я погиб», тогда как у него, оказывается, на одно имение Во-ле-Виконт ушло семьдесят два миллиона. И зачем он сказал об этом Кольберу? Чтобы похвастаться? Но ведь Фуке, вроде бы, умный человек? Или нет?
ТРЕТЬЕ
Если продажа должности королевского прокурора была столь уж необходима Фуке, чтобы раздобыть какой-то жалкий миллион ливров, то почему бы ему было не продать какие-то несколько картин, или бриллиантов?
Глупость какая-то!