Канцлер Шакловитый, узнав из ежевечерней сводки Совинформбюро о кощунственной традиции рукосуев ежегодно чествовать некогда спасшегося из - под неумолимых баварской сталью траков танковой армии Гудериана Гнедко, спосылал было за будошником, но к месту случившийся умный еврей при губернаторе отсоветовал от такого опрометчивого поступка, способного привести к неудовольствию начальства, умеющего и в тривиальной яичнице разглядеть собачьего сына, что грозило несогласием и рушением скреп, посоветовав ( до того - от, теперь, сталь быть, по, все по - понятиям, короче ) переименовать рукосуев в советфедераций, что вело, соответственно, к вовсе иному наполнению смыслами творимого.
- Ахуй, - несмело выкрикнул придушенным шепотом Шакловитый, - творится ахуй.
- При выкликах надобно восклицание, - назидательно высказался умный еврей при губернаторе, именуемый, разумеется, любым Емельяном Забалуйским, хоть и был он на самом деле Арон Семенычем Бердичевским, - без восклицания не будет экспрессионизма.
- Мать вашу так ! - жизнерадостно подтвердил парадный портрет советского премьера Хрущева со стены, где висел он чотко и в уровень с иными Ильичами этой территории, самолично передумавшей быть государством осенью семнадцатого года, что и длится до сего дня, несмотря на перекрашивание фасадов и приемлемость разноцветных тряпок, назначенных Указом стягами и даже лычками с лампасами до кучи.
- Стремная у тебя фамилия, канцлер, - пробуркотел бровастый Ильич, следующий сразу же за Хрущевым, демонстрируя с портрета какие - то бумажки, - я вот, например, природный Эпштейн, а в истории известен как Брежнев.
В дверь кабинета канцлера заглянула рыжая и с титьками. По своему уровню ей более всего хотелось напеть старорежимную шутошную песенку на слова Продольного и музыку фельдмаршала Паулюса, но печальная судьба собственной матки, некогда забухавшей с Таничем и очутившейся от того в мутных водах канализации, смутное воспоминание о переведенных Пастернаком совершенно непонятных строках о внедрившемся в жилище алхимика под видом чорного пуделя Мефистофеле, что пел о бьющихся за металл басом, пущая в небо ананасом, не позволили ей произвесть хоть что - то пристойное для последующего развлечения коалы, и она молча отправилась в морг. В морге тогда тревожно было. Смеркалось. Прямо посреди морга стоял наотмашь махонький мужичонко с неопрятной бороденкой, задорно приплясывая на месте и сумрачно выкрикивая какие - то слова, невесть как соединенные в целые фразы.
- Компьютер Гитлер ! Я твой раб ! Я твой слуга !
" Эк его торкнуло ", - уважительно подумала рыжая, чуя природные таланты под бороденкой.
- Глум, - заметил тоже бородатый, но гуще, Джигурда, фигурируя не моргом, но рядом.
- Рязанские нацисты убили крысу, - сказал уже я, сплевывая от явственного омерзения. - Как до того шершавый ухойдакал свинью, а тупые эмодзи забетонировали глупостью ничтожную шкуру Тицкую.
" В общем, все умерли ", - поспешит обрадоваться какой недобросовестный, вновь ощущая дежа вю. А вот х...й вот вам вот, товарищ Лоськов ! Все живы и здоровы, быки и коровы, столбы и заборы, даже Бальзаминов женился - таки на доброй Мордюковой, а коала пользует преимущества сети только и лишь строго функционально, гигиенически отстранившись от любого говна. Чего и вам всем желаю.