«O; sont les neiges… - Но где же прошлогодний снег?» из Франсуа Вийона «Баллада о дамах былых времён» - дама с карикатуры Домье с инфантильным, далеко не молодым личиком, худенькая, тщедушная, миниатюрная… но с огромным волевым стержнем, очень настойчивая и неутомимая...
АМАНДА&ТОМ
- Ну что, что еще ты от меня хочешь?! Почему молодые так уверенны в вопросах, которых не понимаете, и жизни, которой вы еще и не нюхали?! Откуда эта безаппеляционность? Напомни, пожалуйста, ты сколько спектаклей в своей жизни поставил? Еще не успел… Понятно. Но к режиссеру, у которого полсотни постановок, приходить с безответственными выводами ты уже успел. К конце концов это даже на хамство смахивает, ты извини, но я и у своих собственных детей это наблюдаю.
Суламифь Давидовна Гогуадзе всей своей грузинской половиной придает рядовому родительскому возмущению крайне экспансивный характер. В своем просторном кабинете художественного руководителя она одна имеет право курить и одна из всех знакомых Сергея всегда курит только папиросы «Беломор». Ко всем сотрудникам театра она относится как к родным дочерям-двойняшкам, только с той разницей, что родные, пользуясь загруженностью матери на работе, давно выскользнули из под её плотной опеки, а театральным деваться некуда. Сергей Максимов, беспокойно сидящий напротив молодой режиссер театра, недавно с помощью некоторых обстоятельств получил право на постановку спектакля и теперь находится в состоянии постоянных споров с худруком по трактовке замыслов драматурга.
Он молчит, взяла паузу и худрук, которую за глаза все зовут Деметра. В кабинете становится тихо, и только синие клубы Беломора плавают, подобно сценическому дыму, усиливая трагизм разговора. Она еще раз затягивается с треском горящего табака, яростно тушит папиросу в массивной хрустальной пепельнице и собирает раскиданные по столу страницы порядком истрепанной пьесы:
- В первой же картине героиня показывает безграничную заботу и любовь к дочери. Читает: «Я хочу, чтобы ты выглядела хорошенькой и свежей…». Это святая женщина, - бросает стопку на стол, - я видела таких матерей, которые жизнь положат, чтобы только дети были счастливы. С чего ты взял, что Аманда из-за своей глупости не замечает, что страстная забота о Лауре и Томе на деле оказалось тяжелым абъюзингом? Слово-то какое использовал… Модничаете все, в тренд вписываетесь…
Сергей знает, что в такие моменты спорить бесполезно, надо дать ей выговориться, душу отвести, пар спустить и заняться другими делами. Но Деметра еще далека от финала:
- Какое право ты имеешь вообще? Судить мать, считать её дурой, деспотом? Еще раз повторяю: это хамство! Уж извини…
***
Не будем далее подглядывать в руководяще-творческий кабинет. Пора объяснить всю ситуацию с будущим спектаклем и роль почтенной Суламифь Давидовны по прозвищу Деметра в нашем славном драмтеатре, лучшем месте культурной жизни небольшого сибирского областного центра.
Разнообразию её жизненных перипетий могут позавидовать самые отчаянные искатели приключений. Родилась в Тбилиси от актера местного театра и тихой девушки из небогатой еврейской семьи. Знаменитый в то время Давид Гогуадзе хотел наречь дочь именем Саломэ, но безмерно влюбленная в него, молодая жена проявила неожиданное упорство и упросила дать дочери имя Суламифь.
Школу заканчивала в Тюмени, где поутих грузинский акцент, но зато появились сибирские «ты чо хоть, каво хоть вы там творите…», но и от этого говора избавилась уже на подготовительных курсах. А готовилась Шуля – таким именем еврейская бабушка подчеркивала ее свободу – в ДГВИИ, институт искусств во Владивостоке. И поступила с первого раза на театральный факультет.
Уссурийский драмтеатр выпускницу брал сразу в труппу, но где там: МХАТы-фоменки- бронные, вот достойные сцены для Шули, взрослеющей все больше в сторону ранних фото Раневской.
Если нарисовать на карте маршруты ее передвижений и остановок, получатся летящие линии-стрелы из Грузии в Сибирь, потом на Дальний восток, затем Москва с изломом в Ленинград и, наконец, снова в Сибирь на длительную остановку.
Всякое в актерской карьере бывало, но постепенно склонилась к режиссуре, получила у известного мастера в ГИТИС полное очное образование и после массы приключений осела в областном театре сначала ассистентом, потом режиссером, а в итоге художественным руководителем.
Самостоятельная режиссерская работа пришлась на конец 90-х, когда театры жили на честном слове и денег на новые постановки не было. Но тогда же и вышли у нее серьезные драматические произведения, получившие известность и любовь зрителей. Такие спектакли в отсутствие достаточного финансирования создавались, благодаря таланту, энтузиазму и преданности театру молодой Шули. Она сама погружалась в работу без остатка и без всякой меры, и умела увлекать и заряжать артистов. Получалось очень здорово. Но постепенно материальные заботы нивелировали энтузиазм, при возросших затратах приходилось работать без особых психологических построений и с тем материалом, который был под рукой.
К назначению худруком она уже имела огромный опыт постановок. Шуля превратилась в Деметру, так подчиненные обозначили бегство из семьи её мужа и то, что она не только растит своих детей одна, но и весь коллектив неустанно учит пахать и сеять. А хороший урожай театру стал приносить репертуар, по её мнению лучше всего подходивший для местной театральной общественности. Ставятся преимущественно спектакли легкие, гротесковые, смешные и желательно по классическим пьесам. Главное, чтобы на сцене было ярко, громко, много суеты, мало издевательств над первоисточником во избежание неприятностей, масса замечательных костюмов и богатство монументальных декораций. Еще лучше, когда при помощи местного мецената удается приглашать в спектакль известных столичных артистов.
Этот меценат тоже получил свое прозвище. Поначалу его звали Иасион, но для удобства и краткости быстро перенарекли Плутосом, который вообще-то по легенде был сыном Деметры и её нового мужа Иасиона.
Сергей Максимов, получивший московское режиссерское образование, тоже изрядно помыкался в обеих столицах в поисках достойной работы и вернулся в родительский город, когда Деметра была в расцвете своего творчества.
Он поработал ассистентом Деметры на нескольких новых постановках, но был еще не столь практичен, чтобы удовлетворяться экономической основой выбора репертуара. Зритель в театр шел, не так конечно как к Богомолову за двадцать тысяч и покупкой билетов за месяц вперед, но зал так или иначе вечером заполнялся и принимал представления весело и дружелюбно. Сергей жаждал настоящего творчества, но как убедить Деметру с какой-то стати менять тематику, не знал.
Помог случай, как это иногда бывает в театральной жизни. Отец Сергея дружил с меценатом и устроил солидную ресторанную вечеринку, где энтузиаст сцены Плутос по душам пообщался с угнетенной жертвой конъюнктурного репертуара Сергеем. Молодой режиссер признался, что мечтает поставить очень сложную психологическую драму по пьесе Теннесси Уильямся «Стеклянный зверинец». Эта драма в 1944 получила громадный премьерный успех на Бродвее, впоследствии воплотилась в бессчетное число театральных постановок, но удач среди них было не много. На фоне привычного репертуара Деметры ставить такой спектакль рискованно, допускал Сергей, но все зависит от правильной трактовки пьесы.
Плутос не был тщеславным, не искал популярности, просто он любил театр и помнил Станиславского: «Я радуюсь, что русский театр нашёл своего Морозова…». Он проникся увлеченностью молодого режиссера, поразился глубине изученности биографии драматурга, уверился в разборе характеров героев, проведенном тут же за столом, и увлекся идеей.
***
Первый показ худруку набросков спектакля «Стеклянный зверинец» проходит в репетиционном зале. Впереди в кресле сидит Деметра, за ней несколько человек из труппы и администрации, а также скромно и поодаль Плутос. Выходит Сергей с объявлением:
- Фрагменты картины первой. Вообще эта пьеса — воспоминания Тома. Сентиментальная, неправдоподобная, вся в каком-то неясном свете, как написал драматург, — драма воспоминаний. В памяти Тома все слышится словно под музыку. Вот почему за кулисами поет скрипка, часто выходящая на мелодию лейтмотива спектакля.
Декораций в зале нет, актеры в своей повседневной одежде, на переднем плане пустой стол, за которым сидят Аманда с Лаурой, в глубине за маленьким столиком Том печатает на машинке, рядом на диване неопознанные персонажи – две девушки, почти незаметные в тени. Сбоку сцены, за ширмой виднеется высокая стремянка.
В тишине слышится стук пишущей машинки, Аманда немного ждет, потом вопросительно:
- Том?
Сын не перестает печатать и тотчас мать теряет терпение:
- Том! Томми…
- Да, мама. - Сын продолжает стучать.
- Том, Том, Том, Том, Том, - перебирая пальцами по столу и задорно поглядывая на дочь, настаивает Аманда.
- Да, да, мама, - Том раздражается.
Но тут уже раздражается и Аманда:
- Том! Мы не можем без тебя прочитать молитву и начать есть.
Наконец Том уступает и пересаживается за обеденный стол. Все трое берутся за руки, и сын скороговоркой выполняет привычный и обыденный ритуал. Начинают есть, вернее, актеры изображают процесс еды, и тут же снова вступает Аманда:
- Дорогой, не лезь пальцами в тарелку, прошу тебя. Если нужно пододвинуть кусок, то это делают корочкой хлеба. И, пожалуйста, не спеши. У животных в желудке есть особые отделения, где переваривается что угодно. Но человек должен тщательно пережевывать пищу, а уж потом глотать. Ешь спокойно, сынок, еда должна доставлять удовольствие. Хорошее блюдо вызывает массу вкусовых ощущений — надо лишь подольше подержать пищу во рту, и жевать надо не спеша — пусть поработают слюнные железы.
Она даже хватает сына за руки, показывает мнимую салфетку, которой надлежит пользоваться, и раз пять спрашивает, вкусно ли ему. Том молча и ожесточенно продолжает есть, мать снова пристает со своим «Вкусно?», теперь не выдерживает Лаура и под столом ногой толкает брата, чтобы он наконец ответил. Тут уж Том взрывается. Он бросает воображаемую вилку и хлопает по столу двумя руками. Женщины подпрыгивают от неожиданности, а Том почти кричит:
- Из-за твоих постоянных наставлений, как надо есть, пропадает всякий аппетит. Кусок в горло не лезет: ты, как хищник, следишь за каждым движением. Хочется поскорее кончить и уйти. И эти разговоры за столом… процесс пищеварения у животных… слюнные железы… Пережевывание!
Аманда деланно воздевает руки и беззаботно вскрикивает:
- Подумаешь, какой нежный — тоже мне звезда в Метрополитен-опере.
Том лихорадочно соскакивает под гневный материнский возглас «Кто тебе разрешил встать из-за стола?!», на ходу бросает что хочет взять сигарету, на что моментально получает очередную претензию «Ты слишком много куришь», затем вообще скрывается за ширмой.
Настает черед Лауры. Аманда меняет тон, к дочери она обращается с улыбкой и подчеркнуто доброжелательно:
- Я хочу, чтобы ты выглядела хорошенькой и свежей… когда к нам придут молодые люди!
- Я не жду никаких гостей. – Удивляется Лаура.
- Они приходят, когда меньше всего их ждешь! Как сейчас помню: было это у нас в Блу-Маунтин, и однажды в воскресенье… - Аманда произносит это приподнятым тоном и, отвернувшись, что-то ищет. Потом возвращается к столу и продолжает. - Так вот, однажды в воскресенье, когда мы жили в Блу-Маунтин, вашу маму навестили сразу семнадцать молодых людей — семнадцать! Да что там говорить! Иной раз бывало и посадить некуда. Приходилось посылать негра в приходский совет за складными стульями.
На этих мечтательных воспоминаниях матери на передний план плавно выводится девушка, медленным, изящным и очень красивым танцем подчеркивая красоту и призрачность воспоминаний о той утонченной жизни, в которой жила молоденькая Аманда. Дети танцующую девушку не видят, а мать в ней видит себя и воодушевляется:
- О, я знала искусство светского разговора… Должна сказать, что в наши дни девушки умели вести беседу... Да, и знали, как занять гостей. Тогда хорошенького личика и стройной фигурки было мало, хотя уж меня-то природа ничем не обделила. Находчивой надо было быть и острой на язык… Да, и все мои гости были джентльменами — все до единого! Среди них были самые знатные молодые плантаторы Дельты Миссисипи, плантаторы из рода в род…
Том уже вышел из разговора, он сидит на высокой стремянке, перелистывает свои же страницы и ведет себя так, будто вычитывает все действие, происходящее в комнате, из своей книги. На светлые и радостные воспоминания Аманды, воплощенные в танце девушки, контрапунктом накладываются звуки скрипки. Вторая девушка – скрипачка выводит смычком грустную мелодию, противопоставляя звук изображению и приводя сцену к новому смыслу.
Отрывок заканчивается и наступает черед Сергея. Сопровождающие взрывную Суламифь Давидовну притихли и с интересом ожидают реакции худрука. Деметра выдерживает паузу, Сергей присаживается на ступеньку стремянки, на которой сверху застыл актер, исполнитель Тома. Главные актрисы остаются за столом, а танцовщица с скрипачкой потихоньку уходят в тень.
- Послушай, Сергей, - неожиданно мягко начинает Деметра, - все это неплохо. Местами Аманда даже убедительна… Ну да, кушают условно. Допускаю. Тем более, и в пьесе так… Но знаешь, как-то все скучновато.
- Так тут зачем веселиться? Это тяжелая психологическая драма, - готовится к длительной осаде режиссер.
- Вот именно, «Тяжелая». – Слегка нажимает худрук. – А о зрителях ты подумал? Они что, своих драм не насмотрелись и идут к нам в театр из-за дефицита тяжелой жизни?
- Ну, знаете, Суламифь Давидовна, у нас все-таки драматический театр, а не Петросян-шоу.
- Я-то знаю. А ты вот не перегибай! Молод еще. Послушай лучше, поверь моему опыту. Вот смотри: у тебя откуда-то танцовщица объявилась с печальной скрипачкой – их у Теннесси я что-то не припомню. Но не в этом дело, можно и так решить. А дело в том что, как ты помнишь, автор нам показал Америку. Показал мечту, за которой погнался их папаша, улизнув из семьи. – Тут Деметра перевела дух и продолжила более спокойно. – Мечту, которой грезит и Том, просиживая ночи в кинотеатре.
Сергей от удивления не сразу находит слова. Он смотрит, как художественный руководитель с чувством исполненного долга расслаблено откидывается на спинку кресла, как реагирует её свита от одобрительного поддакивания до замирания в ожидании в какую именно форму выльется ответ посрамленного выскочки. Наконец, его прорывает:
- Да откуда вы это взяли?! Где вы это вычитали?
Деметра резко встает и прерывает бедного режиссера:
- Нет, вы видели?! – Находит взглядом инвестора. – А я ведь вам говорила, предупреждала…
Пока она сдирает со спинки кресла серую пуховую шаль и прилаживает её к пояснице, Сергей еще успевает выкрикнуть:
- По вашему они бегут к ДРУГОЙ, киношной жизни, к празднику и веселью голливудского, тридцатых годов показного мира? Тогда давайте вытащим на сцену джаз, чарльстон негров в золотых цилиндрах и белых гамашах, побольше потешных шуток на огромном, свободном пространстве сверкающей сцены. Так вы хотите показать их мечту, объяснить зрителям КУДА ОНИ БЕГУТ?
Деметра замедляет манипуляции с шалью, обходит как мебель свою вскочившую и застывшую свиту и цедит зловеще:
- А хотя бы и так. А ты-то что можешь предложить? Скрипочку с танцем? Тоску и скучнейший беспросвет?
Сергей уже не сдерживается:
- Если вы внимательно читали, пьеса написана в Новом Орлеане, в столице джаза. Тем не менее, про джаз у автора нет ни одного напоминания, а скрипка в пьесе упоминается пять раз. Потому что это драма воспоминаний, сентиментальная, неправдоподобная, вся в каком-то неясном свете, и вот поэтому за кулисами поет скрипка.
Деметра, махнув на него рукой, пробирается к выходу. Сергей почти кричит:
- Они бегут ИЗ ЭТОЙ, реальной жизни в человейнике, из нищеты, беспросветности, усложненной липкими путами любви Аманды. И огромная разница между КУДА стремятся герои и ОТКУДА они бегут.
- С меня хватит! – Худрук скрывается за дверью, с силой захлопнув её перед спешащей следом свитой.
***
Инвестор находит худрука в её кабинете. Она уже прикончила Беломорину и теперь вопросительно смотрит на вошедшего. Он непринужденно садится за стол:
- Послушай, Суламифь…
- Деметра! Так меня здесь называют. И дуры мои дома тоже повторяют. Как попугаи. А кто такая Деметра и знать не знают, неинтересно им. А мать дразнить – вот это им интересно. Ладно. Ты что хотел? Плутос. – Такая вроде роль у тебя в нашем театре. За крестника своего заступаться пришел?
- Тебя спасать пришел.
- Или? Интерееесно! – Она пересаживается за стол напротив. – Думаешь, пора уже?
- Послушай, Суламифь Давидовна, ты же умная женщина…
- Деметра я! И не умная. Послушала тебя, на финансирование всех затрат по подготовке спектакля соблазнилась…
- Только на это?
- А на что еще?
- Ну, главное ведь не затраты. Признайся сама себе. – Плутос пропел. - «Я Гамлета в безумии страстей который год играю для себя».
- При чем тут Гамлет?!! Вы что, сговорились все разоблачать меня?
Плутос медленно встал и начал прохаживаться по кабинету. В дверь заглянули, он тут же остановил: «Худрук занята» и сам прикрыл дверь.
- С какой стати ты тут у меня распоряжаешься?
Плутос вытянул обе руки ладонями вниз и плавно пару раз опустил их, осторожно и деликатно осажая разгневанную:
- Шуля, Шулечка, милая! Мне больше нравится как тебя бабушка называла, а не эти твои бесчисленные дети Деметрой…
- Тебе же раньше это имя нравилось, когда с улыбкой смущения и счастья она отвечала Соломону: «Братья мои поставили меня стеречь виноградник, а своего виноградника я не уберегла»… - Спохватывается. – Короче, не морочь голову, у меня дел полно и некогда тут светскими разговорами заниматься.
- Подождут твои дела! – Плутос стал серьезным. – Мы обо всем с тобой на берегу договорились. Так?
Она молчит, сомневающийся энтузиаст театрального искусства вмиг превратился в решительного бизнесмена:
- Так, конечно. И о чем мы договорились? Мы договорились о том, что я покрываю все расходы по постановке спектакля, он у вас как бы экспериментальный, поэтому ты в творческую часть не вмешиваешься, а доверяешься молодому режиссеру. Так?
Деметра собирается ответить, но он не дает:
- Потерпи, дай закончить. Почему мы доверяем Сергею, вернее так, почему я ему доверился? Да погоди ты в бой кидаться! Дай мне сказать, ты уже сегодня наговорила. Две причины для доверия есть. Во-первых, сама пьеса. Ну не обманывай ты себя, Шуля! Взгляни на свои афиши, по названиям виден весь твой арсенал. Все эти любовные приключения, кордебалеты ловеласов, счастья, несчастья и прочие веселые жопы… Нет, я не говорю, что это плохо. Прекрасный жанр, легкий, востребованный, люди хоть на пару часов отвлекаются. Да что говорить, я же сам неоднократно участвовал, спонсировал звезд.
Плутос берет в углу трость из реквизита и опирается на нее как Пушкин на мосту в Питере. Деметра уже не перебивает, ждет развития деловой мысли.
- Но где же, я вас спрашиваю, глубокие драматические спектакли? Или мы о зрителе беспокоимся, что ему скучно будет. Или не поймет. А может, мы просто боимся? Ну, есть ниша, крепкая накатанная дорога, чего тут изобретать…
- Да что ты выдумываешь? А эти постановки…
- Стоп! Лучше признайся, ты сама о серьезных пьесах мечтаешь. И идею мою не отвергла сразу. Дала ребятам поработать, вложения там пока что копеечные, но сделано немало. Я так считаю. Кстати, вторая причина для доверия именно Сергею – это его увлеченность материалом, глубокое изучение всего бэкграунда и, как я очень надеюсь, тонкое понимание замысла драматурга.
- Как вы, дилетанты, меня бесите! – Наконец прорвалась униженная профессиональность. – Бэкграунды, замыслы, тонкие понимания… Ни хера ведь в этом не смыслите…
- В вашем театральном омуте не смыслим. Это правда. Но зато отлично смыслим в жизни, а жизнь, как известно, это лучший из всех театр.
- Поперла демагогия… - Деметре смешны все эти бытовые потуги и пространные, пустые, любительские рассуждения о театре. – Ты знаешь, на кого похож? Я тебе скажу. Есть театральные критики, как правило, люди образованные, театроведческие. Пишут, правда, нередко всякую муру, но не в этом дело. А есть, теперь появились, блогеры. Эти вообще без всякого понятия, но привлекают своих таких же безграмотных подписчиков скандальными историями и разоблачениями… На любую тему и в любой области, хоть даже и театральной.
Плутос отставил бутафорскую трость и присел на край стула напротив:
- Ты как всегда в точку. Не буду оправдываться, что я изучил пьесу вдоль и поперек, с фломастером в руке и биографией Теннесси Уильямса. Да, да! Вот так увлек меня молодой парень. Но не во мне дело. Важна режиссерская версия. Дело в том, что я на этот раз вкладываюсь и финансирую глубокое исследование, а не привычный карнавал. И хочу, надеюсь, чтобы зрители тоже сопереживали, так же как ты с Сергеем разделились. Трагедия отцы и дети. Ты ведь смотришь на историю глазами Аманды, а Сергей со стороны, хотя положение её детей ему конечно ближе. Он их понимает лучше, чем родная мать. И в этом главный конфликт. Из того, что я посмотрел как зритель, я уже готов подсыпать Аманде цианистого калия. Потому что и я в данном случае на стороне детей.
Деметра молча возвращается в свое директорское кресло, достает и шумно продувает папиросу, сминает кончик бумажного мундштука до формы бабочки и закуривает, выпустив громадный гриб дыма.
- Конфликт… Нахватался по верхам и рассказываешь сказки. В кабинете, между прочим, художественного руководителя. Очередной раз возникает, вернее, есть угроза возникновения пошлой ситуации: кто платит, тот и заказывает музыку. В данном случае печальную, скрипичную.
- Ты не права. Никогда я не лез в творческую часть. Но сейчас другой случай. Хорошо поставленный спектакль такого рода может обогатить ваш театр. А мое вмешательство состоит только в том, что я прошу вас с Сергеем спокойно сесть и разобрать пьесу на винтики…
- Какие еще винтики? Ты что, на заводе? Собрать актеров я и так планировала, надо составы утвердить, художника, сроки…
- Постой ты со сроками! И актерам голову пока не морочьте. Вы сначала сами определитесь. Короче, предлагаю встретиться: с одной стороны ты и твоя эта, кудрявая, которая литчастью заведует. С другой Сергей и, не могу его отдать вам на растерзание, и я, ответственный за финансирование.
На том и остановились.
***
- А скажи-ка мне, любезная, - Деметра решила начать опасную своей непредсказуемостью встречу шутливым, якобы царским тоном, - кто по твоему мнению является центральным персонажем пьесы?
Завлит, молодая женщина Елена, совсем недавно поступившая на службу, но уже наслышанная о крутом характере худрука, смешалась. У неё было свое мнение, «Стеклянный зверинец» она первый раз прочитала еще в юности, и эта пьеса осталась единственной, над которой она плакала – настолько в ней она увидела себя. Но высказывать свою позицию в данном обществе не спешила. Её смущал малознакомый господин, представленный продюсером, она еще не вполне освоилась в общениях с худруком, да и молодой режиссер уже отличился радикальной нетерпимостью к альтернативным суждениям. Хотя это и было её обязанностью, но в данном случае её смущала необходимость приоткрыть этим людям нечто личное, сокровенное и скрытое от чужих глаз.
- Мне трудно судить, - начала она нерешительно, - потому что мои оценки будут слишком субъективны. Много личного для меня в этой пьесе…
Режиссер даже слегка развернулся на стуле, впервые пристально на неё воззрившись. Инвестора, похоже, тоже заинтересовала такая нежданная для обычно бойкого театрального люда робость. Деметра подбодрила:
- Ну, смелей, при чем тут твоя личность.
- Ну, я вижу в этой пьесе прежде всего Лауру…
- Ну и правильно! – Обрадовалась Деметра. – Правильно ты все поняла. Все действие должно крутиться вокруг покалеченной, несчастной дочери.
Она порывисто встала и начала ходить по кабинету, с каждым шагом как бы утверждая печатью основные принципы построения спектакля. Завлит с облегчением вздохнула, внимание присутствующих с неё переключилось, и она некоторое время не совсем осознавала, в чем, собственно, получила такую могущественную поддержку. А Деметра между тем убеждено продолжает вдалбливать постулаты:
- Лаура, это хрупкое, легкоранимое создание, эта девочка без кожи. Мать чувствует, видит это, видит, как дочь постепенно замыкается и уходит в свой маленький мирок с миниатюрными, стеклянными фигурками зверей, страдает и всеми силами старается вернуть несчастную в социум…
Худрук уже там, с больной дочерью, перестала вбивать указания, сомневается, медленно подходит к столу, теребит пьесу, находит нужное:
- Вот, во второй картине. Я выделила «мои надежды поставить тебя на ноги». Она из последних сил бьется, чтобы спасти дочь. Вот, сейчас… - отбрасывает листки, - ага вот, поймите, пожалуйста, переживания, всю глубину страданий несчастной матери «Так что же нам делать дальше? Сидеть дома и смотреть, как маршируют солдаты? Забавляться стеклянным зверинцем?» Вы не представляете, что это значит для матери, когда ребенок не в порядке, а ты не можешь помочь! Какая это кара небесная, эти ужасные бесконечные вопросы: за что, почему она, может я нагрешила, а она расплачивается… Никому не пожелаю!
На минуту в кабинете воцарилась томящая тишина. Деметра так страстно и убедительно показала безысходность, как будто речь шла не об Аманде с дочерью, а все происходило с ней самой и её детьми. На этом надо бы ей и остановиться, но она продолжила:
- Поэтому я не могу смотреть, когда по телевизору несчастные матери просят помочь, прислать кто сколько сможет на лечение своих детей…
И как-то непостижимо огромное, искреннее и сострадательное чувство начало рассеиваться, и все присутствующие, не сговариваясь, вспомнили, что худрук еще и очень хорошая актриса.
Напряжение спало, Деметра сама это уловила, медленно и осторожно вернулась за стол и более спокойно продолжила:
- Но дочь не единственная забота этой героической женщины. Еще есть Том, такой сынок не подарок, вообще мать не хочет услышать, ничего ему не скажи, весь в сбежавшего отца, возомнил себя писателем, по ночам шляется, курит как паровоз… Но он хоть физически здоров. А с дочерью прямо беда. – В полной тишине она замолчала, глядя в никуда.
И тут Сергей вдруг неожиданно понял, что она пьесу прочитала наспех, наискосок, как это бывает у очень занятых, но опытных людей. Между тем она закончила свой монолог:
– Ну вот. Примерно в таком ключе. – Поворачивается к Сергею. - Что тут непонятного?
Вопрос не повис в воздухе, поскольку Сергей моментально ответил:
- Всё!
- Что все? – Не поняла Деметра и потянулась за коробкой Беломора.
- Ну, во-первых, - ядовито начал молодой режиссер, - если мы дадим себе труд прочитать биографию драматурга, мы узнаем, что его родная мать, миссис Эдвина, в какой-то мере представляла прообраз Аманды. Теннесси, он же Том, в мемуарах вспоминал: она была не такой чуткой по отношению к моей сестре Розе –прообразу Лауры, какой могла бы быть… мать всегда делала только то, что считала нужным, и с этой точки зрения оценивала свои поступки, которые иногда приводили к фатальным последствиям.
- Послушай, Сергей, ты и зрителям собираешься биографию автора пьесы пересказывать, - перебивает Деметра, нещадно насилуя папиросу, - чуткой или нечуткой была мать Уильямса, это сейчас какое значение имеет?
- Я слушаю, очень внимательно вас слушаю, Суламифь Давидовна, но и вы должны согласиться с тем фактом, подтвержденным массой авторитетных источников, что сам драматург считал роль Аманды основной в своем творчестве.
- Это откуда известно, что за авторитетные источники?
- Это известно хотя бы из первоисточника, я дословно помню его слова относительно Аманды: «…карьера театрального писателя оправдывается, если удается создать одну хорошую роль…». Завтра я вам принесу этот текст.
Завлит, все это время тихо сидевшая сбоку от Деметры, глубоко вздохнула, как перед нырянием, и сообщила:
- Да, я тоже это читала.
Худрук всем телом развернулась к ней:
- Читала она… Что же ты, Еленочка, главной Лауру назвала? Если читала?
- Ну, знаете, Суламифь Давидовна, каждый в этой пьесе видит что-то свое, наиболее ему родное или мучительное, и смотрит на всю историю глазами своего близкого персонажа. Вы, например, безоговорочно принимаете сторону Аманды. Вам трогательно, хорошо знакомо безграничное желание матери сделать детей, Лауру и Тома, счастливыми. Вы цените это превыше всего, поэтому и трагедия Лауры для вас превыше всего в этой пьесе…
Плутос с Сергеем переглянулись и одновременно посмотрели в глаза молодой женщины, что было ею расценено как понимание и даже поддержка. Немного приободрившись, Елена, продолжила:
- И я не совсем согласна, что нам в спектакле надо показывать Америку с её орнаментами 30-40-х годов. Такие семейные отношения, трагедии, чрезмерная любовь родителей, которая подчас может стать мучительной для детей, все это может происходить и происходит где угодно, независимо от географии. Депрессия экономики 30-х и бедность конечно усугубляют, но джаз тут явно ни при чем.
- Здрассте, приехали! – Деметра неожиданно осталась в одиночестве, но это её ничуть не смутило. – Время и место событий в произведении нам уже не важны. Но еще смешнее другое. Запомни, моя драгоценная, чрезмерной любви не бывает! Она или есть или её нет, сантиметром не измеришь…
- Согласна, вы совершенно правы, - терять работу Елене не хотелось, - я выразилась не точно. Не любовь чрезмерная, а опека. С благими целями, но до удушения…
- А можно я продолжу? – Пришел на помощь Сергей, потому что женская логика в споре может довести до чего угодно, а ему еще многое надо высказать.
Деметра вбила в пепельницу очередную беломорину и потянулась открыть бутылку «Боржоми». Молчавший все это время Плутос предупредительно перехватил бутылку, открыл и налил в высокий стакан пузырящуюся жидкость. Деметра благодарно кивнула, но задержала на мужчине взгляд, несколько более продолжительный, нежели требовал обычный этикет. Обернувшись, она устало ответила:
- Продолжай! Если есть, что сказать.
- Понимаете, Суламифь Давидовна, не все так просто и однозначно в этой пьесе. – Не реагируя на её «Где уж нам», он обстоятельно продолжил. – Вот вы зачитывали реплики из второй картины. Помните: Так что же нам делать дальше? Сидеть дома и смотреть, как маршируют солдаты? Но вы пропустили или нечаянно упустили следующую фразу: Мы отказались от попытки обеспечить себе какое-нибудь деловое положение… Дальше она довольно жестоко пошутила над дочерью, что отказались обеспечивать «из-за несварения желудка на нервной почве», попросту от того, что дочь стошнило. И закончила этот фрагмент: Что же нам остается — всю свою жизнь от кого-то зависеть? Уж я-то знаю, каково незамужним женщинам, которые не сумели определиться на работу.
- Ну и что? Выводы какие? – Нетерпеливо бросила Деметра.
- А такие. Вот она дочь попрекает, что та не удержалась на курсах машинисток. А сама она что, даже и не пытается найти работу? Звонит по телефону иногда, распространяет журнал или какое-то там издание, возможно, имеет свои комиссионные от продаж… но все это не систематически, не обязательно и финансовую независимость не дает.
- Вот вы умные, не хотите Америку показывать, - Деметра неприязненно посмотрела на завлита, - а здесь как раз и кроется причина: не может Аманда найти работу во время глубокой американской депрессии!
- Но Лауре, тем не менее, она курсы находит, - парирует Сергей, - могла бы и сама выучится на машинистку. Но не в этом главный вопрос. В её заботе о детях много показного, ненатурального. Вот она попрекает Тома за чрезмерное курение. При этом говорит не о вреде для сыновьего здоровья, а о цене сигарет. А Том, между прочим, один на свои 65 долларов в месяц с долбанного обувного склада содержит всю семью.
- Послушай, Сергей, она утонченная, хорошо воспитанная женщина, и хочет того же детям, - худрук твердо стоит на своем.
- Да где вы там воспитание увидели? – Сергей выискивает в тексте пьесы, - вот: «не лезь пальцами в тарелку… Если нужно пододвинуть кусок, то это делают корочкой хлеба». Я конечно допускаю, что не все янки аристократы, но уж вилкой с ножом они пользоваться умеют. Как думаете, для чего автор такую реплику ей дал? Автор, который в начале пьесы предупредил: «Я питаю слабость к символам»? Да еще подсунул Аманде обсуждение физиологии желудков зверей за столом?
- Ну, слушай, ты за этими микроскопическими деталями главное упускаешь. – Наставительно молвит Деметра, чем приводит Сергея в восторг:
- Вот! Правильно! – Почти кричит он. – Вот мы и вышли на главное. Я вам скажу, Суламифь Давидовна, только вы постарайтесь понять меня и пожалуйста, не перебивайте!
- Я вам скажу адын умный вещ, вы только не обижайтесь, - удачно скопировала она Мкртчяна.
- Ну да, - улыбнулся Сергей, - примерно. Так вот. Людям вашего положения приходится перемалывать массу разного контента. Вы очень опытная и, даже мельком пробежав пьесу, можете сделать вывод, достойна она или нет для постановки в нашем театре. Для начала этого вывода достаточно. Потом, когда вы начинаете ставить спектакль, вы погружаетесь во все детали и закоулки авторских замыслов. А до этого момента все на ходу, на бегу, тысячи других дел и проблем. В голове у вас по конкретной пьесе уже сложился поверхностный, предварительный план, который при работе над спектаклем конечно не раз изменится. А в нашем случае план у вас уже есть, работать подробно вы еще не начали – ну не вы же ставите – но на подготовленную мною почву вы приходите со своим тем, предварительным взглядом, полученным от экспресс-прочтения пьесы сверху вниз наискосок.
В кабинете возникло напряжение. Спич молодого режиссера мог быть истолкован как довольно-таки оскорбительный для худрука. Что незамедлительно и последовало:
- По-твоему получается, что я пьесы не понимаю, а исправлять тебя, крупнейшего знатока творчества Уильямса, берусь? И не просто исправлять, вносить изменения, советовать, объяснять – короче делать обычную необходимую работу художественного руководителя вверенного мне театра – а все портить по причине незнания пьесы, усиленного моим ослиным упрямством, самодурством, глупостью, трусостью и разным подобным аксессуарам сумасбродного руководителя…
Сергей попытался что-то возразить, но тут впервые в обсуждение вмешался инвестор. Он даже встал для такого серьезного дела:
- Чтобы всем было понятно, - он посмотрел на завлита Елену, - поясню, с какой это стати я со стороны, с улицы внедряюсь в священное нутро театра. Шутка. Насчет нутра. А то у вас тут все как-то очень напряженно. Продолжаю. Я и раньше сотрудничал с театром, помогал приглашать известных артистов. А нынче молодой режиссер Сергей увлек меня идеей поставить спектакль по сложной – и это сейчас подтверждает ваша полемика – по интересной пьесе о родителях и детях. Тема неисчерпаемая, вневременная… не стану углубляться – настолько актуальная и спорная, что мне стало интересно и я даже решил полностью финансировать все затраты, связанные с подготовкой спектакля. Теперь по выступлению, которое уважаемая худрук восприняла как оскорбление. Лично я никакого оскорбления тут не вижу. Я давно сотрудничаю с Суламифь Давидовной, вижу сумасшедший график её работы, когда за полгода подготовлены три премьеры, масса встреч, интервью, постоянные репетиции, заботы о реквизите, костюмах, споры с художниками… короче, времени на обдумывание новой для репертуара пьесы нет. И ничего в этом нет зазорного. Начнет она сама ставить, безусловно, вникнет во все тонкости. А если еще не вникала, а только решение по постановке приняла, тогда может быть, - он обратился к Деметре, - простите великодушно, не столь глубоко пьеса вами изучена по сравнению с тем, кто работает над ней уже почти два месяца?
Все посмотрели на Деметру, в лице которой не дрогнула ни одна жилка. Пользуясь паузой, Плутос пошел дальше:
- Вот вы все рассуждаете о глубинных смыслах. А можно, Сергей, тебя попросить пунктирно изложить сюжет? О чем, собственно, весь спор? Не возражаете, Суламифь Давидовна?
Деметра помолчала, потом скорбно и непривычно тихо молвила:
- Как мне возражать? Тут меня уже и не спрашивают. Пусть вон звезда Метрополитен-оперы теперь солирует, упражняет слюнные железы не только перед пустой тарелкой. Надо же получить массу вкусовых ощущений и жевать добычу не спеша.
За столом поняли, что Деметра опять включила актрису, и обстановка разрядилась. Плутос меланхолично заметил:
- Понять бы еще, кто добыча за этим столом… Давай, Сергей, рассказывай, нам разрешили!
***
Рассказчиком Сергей оказался толковым и кратким, но не удержался от собственных трактовок.
Молодой человек, писатель и поэт Том, вспоминает свой дом и пытается объяснить, почему его покинул. В доме остались две любимые женщины, сестра и мать. Живут они в нищете, нуждаются в его поддержке, но оставаться там для него означало похоронить себя. Властвует в доме мать. Находясь в плену собственных фантазий о счастливой молодости, пытается принести былой мифический блеск и изящество в атмосферу беспросветной нищеты. Ничего не умея и не прикладывания никаких сил для содержания семьи, ничего не понимая в жизни, - тем не менее, с большим апломбом и агрессивной настойчивостью принуждает детей жить согласно своим представлениям.
Эта пьеса о ней, Аманде, прообразом которой явилась мать самого автора. Несчастная сестра и её брат Том являются жертвами её всепоглощающей любви и удушающих объятий постоянной опеки. Трагедия Аманды в том, что она не может понять этого в силу недалекого ума и отсутствия материнского такта. Вспомните хотя бы её хвастливую фразу: «…хотя уж меня-то природа ничем не обделила». Это она говорит дочери, которую природа, вот так уж вышло, но обделила… Конфликт усугубляется частой агрессией Аманды (вдруг переходит на визг: Да как ты смеешь?! …разговор оборачивается знакомой пыткой… А мать в свою очередь впадает в привычное воинственное настроение)
Она не минуты не оставляет без нравоучений дочь, но так и не удосужилась объяснить и внушить ей, что её небольшой физический недостаток ничего не значит. За долгие годы дочь так и не дождалась от матери того, что за полчаса смог сделать гость. Его привел брат, и Джим доходчиво и необидно объясняет Лауре что она недооценивает себя, что ей не хватает веры, что её небольшой физический недостаток это сущий пустяк. Просто в её воображении (и не без влияния матери) пустяк вырос до гигантских размеров, из-за чего она замкнулась и боится внешнего мира.
Название пьесы отражает не столько хрупкий мирок Лауры со стеклянными фигурками зверей, оно точно обозначает сферу обитания прайда Уингфилдов – клетки, неволи, бесперспективности. Не все готовы на такую жизнь. Глава прайда сбежал давно, сын выбирается на наших глазах, дочь подавлена и даже уже не мечтает вырваться, и только мать, приспособившись к обстоятельствам и создав свой мир иллюзий, существует в клетке органично. Более того, в придуманном образе идеальной жизни она всеми силами стремится сохранить и реальные семейные связи. Автор подчеркивает, что вся история - правда, принаряженная иллюзией.
Сфера обитания семьи вполне схожа со зверинцем, который зритель рассматривает через прозрачные стены. В своих мемуарах драматург пишет: «В жизни было все, как в «Стеклянном зверинце»… Моя дорогая подруга, Марион Ваккаро, как-то сказала мне о моей сестре: «Роза — леди, но твоя мать что-то упустила».
Чтобы не быть голословным относительно ума Аманды, приведу описание грандиозной премьеры спектакля, куда Уильямс пригласил свою мать. После спектакля он провел её к исполнительности роли Аманды.
«— Ну, миссис Уильямс, — сказала Лоретта, быстренько рассмотрев ее в зеркало своей грим-уборной, — как вы себе понравились?
— Себе? — совершенно невинно произнесла мама.
Лоретта была очень добра — в отличие от большинства людей театра, населенного практически одними дикими животными, но даже она, ирландка, не могла пройти мимо возможности поехидничать.
— Вы заметили, что я вынуждена носить челку? Дело в том, что по роли я должна играть дурочку, а у меня высокий умный лоб».
В финале, со стороны, когда не слышно голоса Аманды, в ее облике вместо неумной суматошности появляются достоинство и трагическая красота. Автор словно хочет напомнить, что все беды героев от того, что Аманда неумна. Этим подчеркивается неосознанность её деспотизма. Она их и любит и не ведает что творит, но всегда получается во вред детям.
***
Закончив, Сергей не стал дожидаться реакции Деметры и сразу подвел итог:
- Эта пьеса еще и тем сложна, что её можно играть с трех позиций, но очень важно, с какой именно. Суламифь Давидовна, насколько я понимаю, смотрит на всё действие глазами Аманды. Елена, - он поклонился в сторону завлита, - могла бы поставить на сцене жизнь Лауры. А я, с вашего позволения, хотел бы остаться на позиции Тома. Вернее так: Режиссер не должен принимать сторону героев, поэтому я с автором, которого, по сути, и представляет Том. Автор пишет: «Он самый реалистический характер в пьесе — пришелец из реального мира, от которого мы чем-то отгородились». Хотя, честно говоря, пришельцем из реального мира я назвал бы Джима.
По завершению Плутос остался совершенно бесстрастным, а Елена слегка смутилась. Деметра завлита перестала замечать и обратилась к нему:
- А вы что молчите, господин инвестор? Готовы и дальше продолжать финансировать такой вот… спектакль?
- Не просто готов, - задумчиво произнес меценат, - теперь у меня появилась мечта. Не буду загадывать и собирать плохие приметы, но мне кажется, результат может получиться. Я слышал, что первую постановку «Стеклянного зверинца» спонсировал некий таинственный субъект по имени Луис Зингер и при первом посещении репетиции его чуть не хватил апоплексический удар. Так вот, удар меня не хватил, наоборот, я полон ожиданий.
- Какой стиль! Вах! – Патетически воскликнула Деметра с грузинским колоритом.
- Надо было окрестить тебя Зингером вместо Плутоса.
- Это неважно, главное, чтобы наш Сергей Максимов не превратился в Сергея Максудова, - парировал осведомленный в театральной жизни бизнесмен.