Школа
В семь лет я пошёл в первый класс школы. Школа в то время в Сагарчине (а было это в 1970-м году) не имела ещё единого учебного здания: одна часть учеников – старшеклассники, учились в доме на улице Советской, что неподалёку от нынешней почты, а другая – младшие классы, занимались в другом помещении на пересечении улицы Садовой и Школьного переулка. Мне, в итоге, досталось начинать учёбу в указанной второй школе для начальных классов по Садовой улице. Школе, находившейся всего метрах в пятидесяти от места, где проживал - прошёл мимо соседней землянки Базарных - и вот она, высокая и длинная, перед тобой!..
В тот год в первый класс Сагарчинской школы было зачислено около тридцати человек – мальчишек и девчонок, проживавших в самых разных концах села. Тёплым сентябрьским днём после торжественной школьной линейки учительница провела нас в просторную классную комнату и усадила за длинные деревянные парты. Затем состоялся первый, растянувшийся на долгие сорок пять минут, ознакомительный урок…
До прихода в школу единственным знакомым мне одногодком был Ваня Перехода, живший неподалёку на краю Садовой улицы. Впервые ступив за школьный порог, я вдруг с удивлением обнаружил, что ровесников-то на самом деле очень много – целый класс! Начав учиться, я постепенно стал узнавать одноклассников, знакомиться c ними, а после, кое с кем и дружить… И ныне, спустя многие годы, мне приятно вспомнить некоторых из них: Ваню Коток, Валеру Жандарова, Колю Жарликапова… А ещё наглядными памятными свидетельствами тех дней остались две хранящиеся в фотоальбоме чёрно-белые фотографии. На одной из них запечатлён я сам в белой с горошками рубашке, а на другой общее фото класса – трогательное отражение ещё по-детски наивных ребячьих лиц…
Первым нашим учителем стала Швец Антонина Ивановна – опытный много лет проработавший в Сагарчинской школе педагог. Умудрённая опытом она быстро выучила нас азам правильного поведения: вести себя на уроках тихо и смирно, внимательно слушать и исполнять всё, что говорит учитель. Ведомые ей мы приступили к учебным занятиям: начали, как водится, с изучения букваря, а затем понемногу перешли к урокам чистописания, к письму. Писали в то время перьями, так как шариковых ручек ещё не было. И ныне хорошо помнится, какими тонкими и красивыми линиями отражались прикосновения перьев в тетрадях. И не стёрлись также из памяти досадные кляксы, возникавшие чаще всего из-за неправильного макания перьев в чернила… С уроков на короткие школьные перемены нас созывала звоном заливистого медного колокольчика школьная уборщица.
Антонина Ивановна преподавала у нас с первого по третий класс – довольно внушительный срок для того, чтобы запомнить её, запомнить особенные события, происходившие в тот период школьной жизни. И первое, что вспоминается, это замечательные крылатые поговорки и выражения, коими богато изобиловала речь учительницы. Попытаюсь по памяти привести некоторые из них: «С кем поведёшься – от того и наберёшься», «Слышал звон – да не знаю, где он», «Молодец против овец, а против молодца – сам, как овца», «В одно ухо влетело – из другого вылетело», «Как об стенку горох!», «Хоть кол на голове теши!», «Тебе что, медведь на ухо наступил?!». Большой знаток словесности, Антонина Ивановна была вместе с тем достаточно строгим учителем: могла, когда требовалось и отругать, и поставить ослушников в угол. Ставя в угол, она напоминала, что в прежние царские времена с учениками поступали жёстче: ставили коленями на горох или же пороли прутьями. Не знаю, утешали ли её слова провинившихся, но мне они почему-то запомнились… Поначалу, как заведено учебной программой, оценки Антонина Ивановна не ставила. Но однажды подошло время и отметки, от отрицательных единиц и двоек до положительных четвёрок и пятёрок, стали появляться в наших тетрадях. Логичным последствием нововведения явилось постепенное разделение класса на учеников успевающих и учеников отстающих в учёбе. Из тех. кто вошёл во вторую категорию, я никого уже не помню, а вот имена отличников отложились в памяти: ими были Наташа Гордиенко и Люда Ковалёва. Вспоминая их, хочется отметить, что Наташа была спокойной и добродушной девочкой, Люда же, напротив, обладала горячим, самолюбивым характером. Наглядно эта разница натур выявилась в один из дней, когда Антонина Ивановна поставила Люде за неверно исполненное задание тройку. Нежданная отметка вызвала нервное потрясение у отличницы: она, склонив голову к парте, плакала, вокруг неё собрались, пытаясь как-то успокоить, одноклассницы… Даже сама учительница, видимо, почувствовав свою вину, подошла её утешать…
Мне, как ученику со слабым зрением, досталось место впереди за первой партой. И сейчас помню открывавшийся моим глазам с той позиции вид: прямо посередине стены большая классная доска, поверх неё длинный, начинающийся с единицы строй цифр, внизу полочка с мелом и висящая на гвозде тряпка. Вокруг самой доски различные плакаты и таблицы, справа от меня входная дверь, слева – примыкающий к переднему ряду парт учительский стол... Вместе с этим приходят на память короткие, связанные с учебной жизнью эпизоды. Первый, это когда случайно обнаружил в тетради ошибку. Да не свою ошибку, а ошибку учительницы. Случилось такое после диктанта по русскому языку. Приняв из рук Антонины Ивановны тетрадь с уже проверенным диктантом, я стал просматривать его заново. Одно за другим перечитывая слова с проставленными учителем исправлениями, остановился на слове стакан. Первоначально написанное, как стакан, в исправленном положении оно звучало уже по-другому – стокан. Мне это показалось неправильным. Вернувшись домой, я взял у сестры орфографический словарь и снова проверил написание слова. Оказалось, что стакан пишется всё-таки через букву «а». Было, конечно, обидно, но сказать об ошибке учительнице я так не осмелился… Другое воспоминание несколько иного рода – тут я вовсю проявил свою фантазию. Началось с того, что на уроке чтения Антонина Ивановна дала классу задание вспомнить и написать, кто какие книги прочитал за лето. Озабоченные, мы взялись за ручки, но сделать почти ничего не успели – помешал прозвучавший из коридора звонок на перемену. В итоге по решению учительницы исполнение этой классной работы стало нашим домашним заданием… В тот же день, уже дома, заново раскрыв школьную тетрадь, я продолжил начатое на уроке дело. Раз за разом припоминая и записывая прочитанную за минувшее время литературу, на пятой книге я тупо «встал» – никак не мог вспомнить ничего больше... И в этот момент, придавленная непосильной задачей, в моей голове вдруг промелькнула «крамольная» мысль: а что если самому выдумать и имя и фамилию автора, а к ним ещё и название книги?.. Недолго думая, я решился на поступок и принялся сочинять… Первым плодом фантазии явились на свет имя и фамилия автора – Ардак Буздуков. Далее почти с ходу последовало красочное название произведения «В поле цветут ромашки». Одной книги показалось мало и, после недолгих усилий мозга, родилась вторая – Карп Камышёв «По утрам гуляет ветер». Больше сочинять не стал – куда уж дальше, когда не знаешь, чем всё это закончится!.. На другой день я вместе со всеми сдал тетрадь с домашним заданием учительнице для проверки. Потом, спустя сутки томительного ожидания на очередном уроке чтения, Антонина Ивановна огласила, наконец, результаты работ… Мне она поставила за исполненное задание четвёрку и даже похвалила!.. После её слов все мои тревоги разом улетучились, я почувствовал радостное облегчение.
Описывая школьную жизнь, не смею обойти вниманием исподволь возникающий вопрос: а как же я учился? Хорошо или плохо? Как учился?.. – нехотя повторяю я заданный вопрос. И отвечаю: средне. Средне, это значит, что не был хорошистом, но не был и двоечником. Да, мне очень хотелось учиться хорошо, как мои старшие братья и сёстры, но вот как-то не получалось… Я пытался избежать ошибок в диктантах, заучивал математические правила, старательно выделывал из тетрадных листов бумажные кораблики, но результат чаще всего оказывался одним и тем же – получал тройки… В итоге к концу третьего класса я так и не смог стать хорошистом.
В первом классе на пионерском сборе нас торжественно приняли в октябрята. Со вступлением в ряды юных ленинцев на наших грудях появились яркие пятизвёздные значки с изображённым посередине портретом Володи Ульянова. Мы с гордостью носили эти значки и повторяли заученные наизусть речёвки: «Октябрята – дружные ребята», «Только тех, кто любит труд октябрятами зовут». И с воодушевлением напевали куплеты популярного в то время «Марша октябрят»:
Мы - весёлые ребята,
Мы – ребята-октябрята.
Так назвали нас не зря
В честь победы Октября!
В третьем классе мы вступили в ряды Всесоюзной пионерской организации. И в том же году, закончив полный курс начальной школы, стали четвероклассниками. По сравнению с прежним, это был уже более высокий учебный статус.
Старшие классы.
Переход в четвёртый класс принёс большие изменения в нашу жизнь. И основное состояло в том, что теперь вместо одного учителя вдруг стало много учителей. Учителей преподающих только лишь свои учебные предметы: математику, русский язык, физику, химию и иные. Другое существенное изменение было связано с пополнением класса учениками из окрестных сёл: Алгабаса, Корниловки, Ушкуня, Тамды… Это привело к делению класса на две равные части, образованию новых четвёртого «А» и четвёртого «Б» классов. Я попал в четвёртый «А», состоявший наполовину из местных сагарчинских и приезжих ребят. Учебный год мы начинали в новой недавно построенной двухэтажной школе на улице Железнодорожной.
Возвращаясь мыслями обратно в четвёртый класс, припоминаю два по-своему забавных случая происходивших со мной на уроках русского языка и литературы. Вела эти предметы молодая учительница-практикантка с инициалами почти в точности повторявшими инициалы прежней – она тоже была Антониной Ивановной! Различие имелось лишь в фамилиях – не Швец, а Спиридонова. Так вот однажды на одном из уроков литературы Антонина Ивановна обратилась к классу с вопросом: кто какие книги прочитал за лето? Выслушав ответы, она предложила желающим выйти к доске и пересказать содержание прочитанной книги. Я без промедления поднял руку и, вскоре, вслед за первым рассказчиком, вышел к доске. Как только встал на положенном месте, учительница спросила:
– Так какую же книгу ты прочитал?
– «Тихий Дон», – с готовностью отозвался я и, на ходу изготавливаясь к ответу, стал в уме в лихорадочно продумывать, с чего начну – с семейной истории казака Порфирия Мелехова… Как он привёз из Туретчины молодую жену, как жил с ней… Потом у них родился сын Пантелеймон. Когда Пантелеймон подрос, женился на казачке. У него с той казачкой было трое детей – двое сыновей и дочка. Среднего сына звали Григорием…
– «Тихий Дон?..» – учительница в замешательстве смотрела на меня. Затем удивлённая улыбка появилась на её лице. – «Тихий Дон» изучают в старших классах, вам его читать ещё рано. Молодец, Казиев, что прочитал, садись на место.
Растерянный неожиданной сменой обстоятельств, я послушно закивал головой и повернул обратно. С любопытством наблюдавшие за разыгравшейся на их глазах сценой, мне с мест улыбались одноклассники…
В то время я действительно прочитал «Тихий Дон», прочитал ещё немало других книг. Это был период, когда проявившееся во мне пристрастие к чтению вышло далеко за пределы детского: уже тогда я читал полновесные художественные и документальные книги и журналы… Научиться читать было одним из самых больших моих желаний в малолетстве, в дошкольном возрасте. Я с завистью наблюдал за тем, как старшие сёстры Марзия и Айжан читали книги, потом с интересом выслушивал их длинные пересказы… Желание начало исполняться с поступлением в школу: там я понемногу научился читать, после стал брать домой книги для чтения из школьной библиотеки. С течением времени выучиваясь читать быстрее и быстрее, незаметно перешёл от тоненьких детских книжек к более толстым и серьёзным. В эту пору моё пристрастие к чтению развивалось бешеными темпами: я перечитал всё, что было мне интересно в школьной библиотеке, и с ходу записался в другую «взрослую», располагавшуюся в сельском Доме культуры. Список тогдашних моих прочтений пестрил разнообразием: тут были и «Таинственный остров» Жюля Верна, и рассказы Джека Лондона, М. Горького, А. Гайдара, «Дерсу Узала» В. Арсеньева, «Цусима» А. Новикова-Прибоя и много других… Но всё же основными в моих предпочтениях стали военные и исторические книги. Почему именно они? Объяснение крылось в следующем: дело в том, что у нас дома имелась своя небольшая, если так можно сказать, «библиотечка» – книги собранные в разное время старшим братом Торегали и отцом. Их имелось не так уж много, этих аккуратно расставленных на полках книг, и главное заключалось в том, что большая их часть была связана с военной тематикой. Темой особенно близкой отцу – участнику Великой Отечественной войны. С помощью сына Торегали, работавшего тогда агрономом в совхозе, он сумел собрать целую коллекцию мемуаров и воспоминаний видных советских военачальников. В этом «собрании» имелись и А.М. Василевский, и С.М. Штеменко, и И.Х. Баграмян, а также Катуков М.Е., Родимцев А.И., Шатилов В.М…. Книгу Василия Митрофановича Шатилова «Знамя над рейхстагом» отец ценил больше всего – ведь это были воспоминания командира дивизии, в которой он сам воевал! В составе 150-ой Идрицкой стрелковой дивизии отец прошёл большой боевой путь: освобождал Псковскую область, Прибалтику, Восточную Пруссию. Но до Берлина не дошёл, – в боях в Восточной Пруссии был тяжело ранен и контужен. Не раз перечитывая ту книгу, я каждый раз натыкался на подчёркнутые карандашом строки текста – это отец мысленно сверял с написанным собственные боевые воспоминания… Помимо книг на полках располагались журналы «Человек и закон» и «Здоровье». А ещё популярные в то время «Роман-газеты»… Каждый раз находясь «лицом к лицу» перед этим, молча глядящим с полок «книжным царством», я чувствовал, что это именно то, что неодолимо меня к себе притягивает, именно то, что мне нужно…
Другой бывший со мной в четвёртом классе случай произошёл на уроке русского языка. В тот день Антонина Ивановна дала нам задание написать сочинения на свободную тему – кому что запомнилось, о том и пишите… Прикусывая зубами колпачок ручки, я принялся сосредоточенно перебирать в памяти интересные случившиеся за минувшее время события. Вскоре в голову явилось одно не очень давнее воспоминание…
Было это летом во время каникул. В солнечный жаркий день мы, трое юных обитальцев Садовой улицы, Юра Калдузов, Миша Тренин и я, купались в речке. Купание наше проходило вполне обыденно и состояло лишь из двух несложных раз за разом повторяющихся действий – поплескался, поплавал в воде – вышел, позагорал на песке. Потом снова зашёл в воду и – опять на песок… Так до тех пор, пока не надоест… Затон, в котором купались был мелким, всего по пояс глубиной, он лежал под невысокой непрерывной линией тянувшейся вдаль кручей. Дальше, где-то впереди ниже по течению, находилось место именуемое Поворотом: там имелся более широкий и глубокий затон, туда направлялось большинство являвшихся покупаться людей.
Через некоторое время справа от нас на круче появились двое парней. Они спустились к реке и, встав метрах в десяти от места нашего купания, стали бросать что-то в воду. Вмиг заинтересовавшись, мы принялись внимательно наблюдать за действиями нежданных соседей. Потом, когда те, показывая руками в воду, возбуждённо заговорили, поднялись с мест и осторожно последовали к ним. То, что открылось нашим глазам из-за спин парней было поразительно: на водной поверхности то тут, то там, плескались рыбы. Развёрнутые почему-то брюшками кверху, они беспорядочно крутили плавниками и, то уходили вниз, то снова всплывали из воды...
– Пьяные что ли? – озадаченно глядя на рыб, удивлённо вывел Миша.
– Да, пьяные, – сощурясь в улыбке, подтвердил один из парней. – Слишком много выпили и теперь вот безобразничают.
Раздевшись, парни, один с садком, а другой с ведёрком в руках, полезли в воду и стали собирать рыб. Рыба тут была не очень крупной, в основном мелкие подузки и сентюшки.
Не могу сказать за других, но на меня тогда эти «пьяные рыбки» произвели большое впечатление. Мы втроём неотрывно следовали за парнями до самого Поворота. По пути Юра смог вызнать секрет их «рыбалки»: оказалось, что шарики, которые они бросали в воду, были не чем иным, как тестом, смешанным с борной кислотой...
К концу урока сочинение было мной успешно дописано. Я сдал его учительнице и стал дожидаться оценки работы. Оценка не заставила себя долго ждать: уже на следующий день на очередном уроке русского языка Антонина Ивановна подвела итоги трудов класса. Выставив на столе стопку тетрадей, она отложила одну в сторону и начала говорить:
– Итак, ребята, на прошлом занятии вы писали сочинения на свободную тему. Я проверила ваши работы и выставила всем соответствующие оценки. В целом написали неплохо, но при этом кое-кто из вас смог меня сильно удивить и развеселить…
Загадочно улыбаясь, Антонина Ивановна подняла отложенную тетрадь со стола и, направив взгляд в мою сторону, сказала:
– Вот то сочинение, на которое я хотела бы обратить ваше внимание. Оно получилось такое смешное, такое весёлое, это стоит почитать… Написал его Казиев.
Услышав свою фамилию и признав собственную тетрадь, я невольно напрягся и ждал продолжения... Учительница тем временем перелистнула тетрадную страницу и, отыскав нужное место, начала читать:
– Называется сочинение «Пьяные рыбки», – после этих слов Антонина Ивановна засмеялась и, вслед за ней засмеялся весь класс. Будто заведённые неким сигналом, на меня, кто с боку, кто спереди, кто сзади, с улыбками глядели одноклассники… Между тем учительница продолжила читать… – и от этого чтения, от того, что написано в сочинении, от эмоций, происходивших вокруг, мне самому стало смешно и весело. Поддавшись общему настроению, я смеялся, в душе даже немного гордясь тому, что совершил…
То сочинение я сохранял долго, веселя время от времени его прочтением то старших братьев и сестёр, то своих знакомых…
В четвёртом классе я ещё был полон надежд стать хорошистом: учился с усердием, проводил много времени за школьными учебниками. Но как не старался, все мои усилия были напрасными – я по прежнему получал тройки. Тяжелее всего давалась математика – состоящая сплошь из цифр, задач, уравнений, правил и прочего, эта наука с огромным трудом поддавалась мне. Положение усугубилось, когда на смену простой «начальной» математике пришли её более сложные, требующие особого запоминания разделы в лице алгебры и геометрии… Между тем негласно циркулировавшее школьное правило гласило, что только имея четвёрку или пятёрку по математике, возможно было быть хорошистом… Обозначившиеся неуспехи в учёбе совпали со временем, когда я завязал дружбу с двумя одноклассниками из соседней Корниловки, Колей Южевым и Беркутом Мустафиным. Отличные весёлые ребята, они при этом не блистали учёбой – наоборот, считались отстающими учениками. Видя перед собой их пример, начал «расслабляться» и я, понемногу охладел к желанию хорошо учиться. Раз за разом появлявшиеся в дневнике тройки трансформировались с той поры в моих глазах во вполне нормальные разумеющиеся оценки. Кроме того по примеру новых друзей я стал время от времени пропускать учебные занятия. Это изменившееся отношение к учёбе в конце концов привело к негативному последствию – я впервые получил за четверть двойку. Двойку по «трудам» – так сокращённо мы называли предмет трудовое обучение. О том как всё было, думаю, стоит рассказать.
В пятом классе у нас появился новый учебный предмет трудовое обучение. Этот предмет заметно отличался от других: во-первых тем, что место, где проводились занятия, находилось не в самой школе, а в отдельном, расположенном на противоположном краю села здании. Во-вторых, вместо привычных школьных столов тут учеников встречали станки – станки плотницкие, станки столярные. Преподавал трудовое обучение уже не молодой учитель, прекрасный знаток плотницкого и столярного дел Александр Васильевич Денисов. С первого учебного дня он вдохновил нас на труд: вначале, в качестве введения, показал замечательные изделия, которые производились в школьной мастерской, а затем сразу подвёл к станкам и стал разъяснять, как на них работать. Вступление было интересным и многообещающим и вселяло радужные надежды на будущее… Однако в реальности всё пошло совсем не так, как я предполагал. Рабочий настрой растаял быстро, через месяц-два, когда появились первые оценки по «трудам» – вместо ожидаемых четвёрок и пятёрок всё те же «унылые» тройки – то изделия выходили неровными, то лопатные черенки оказывались кривыми… В душе царило разочарование, ведь прилагал же старания, трудился… Раздумывая сейчас над тем, почему так случалось, я прихожу к выводу, что всему виной было моё слабое зрение… Позднее, выучившись работать на плотницких станках, мы перешли к изучению токарных. И тут меня снова подстерегала неудача: вытачивая деталь на станке, я не заметил, как он задымился. Хорошо, что неподалёку оказался учитель, вовремя подошёл и выключил механизм. После этого случая Александр Васильевич перестал доверять мне работу на токарных станках и допускал лишь к исполнению простых несложных операций. Так вот в не очень располагавшей к оптимизму обстановке, протекали мои занятия по трудовому обучению. Всё это в конце концов привело меня к мысли, что ни плотником, ни токарем не смогу стать никогда – не имею к тому должных способностей… Последствием сделанного заключения стала потеря интереса к «трудам». А ещё по примеру новых своих друзей, я начал пропускать занятия. Пренебрежение учёбой в конечном счёте выразилось в выставленной учителем за четверть отметке – двойке. Мало того, моя фамилия в числе других двоечников появилась на школьной доске успеваемости! Это был провал, самый большой провал во всей моей школьной жизни…
Об учителях.
Продолжая школьную тему, не могу не вспомнить о тех, кто нас учил – об учителях. С одним из них Александром Васильевичем Денисовым, я уже кратко познакомил, и теперь настала пора рассказать о других. В четвёртом классе, как я упоминал выше, на смену первой нашей учительнице Швец Антонине Ивановне пришла целая команда новых, ведущих самые разные предметы, педагогов. Многим из них досталось преподавать нам уроки до самого выпуска из школы. Из этой череды учителей хотелось бы выделить некоторых, оставивших наибольший след в памяти…
Начну с учителя физики Белоусова Виктора Ивановича. Это был по-своему неординарный, известный от мала до велика всем жителям Сагарчина, человек. Мне он был знаком с детства, потому что жил неподалеку от нас, заходил иногда в гости к отцу. Сколько уж лет прошло, но до сих пор стоит перед глазами такая картина: Виктор Иванович, нажимая на педаль газа, заводит свой мотороллер – единственный в селе такого рода транспорт. Потом едет, оглашая мягкозвучным гудением мотороллера поселковую улицу. Едет, важно задрав голову, на вопросы встречных: «Куда вы?», отвечая коротким – «На рыбалку».
Физику мы начали изучать с шестого класса. Как и ожидалось, преподавателем её стал Виктор Иванович. Знакомый прежде только со стороны, теперь этот человек предстал перед глазами вблизи в совсем иной учебной обстановке – заметно преображённый, в строгом сером костюме с галстуком, с явившейся важностью в поведении. Стал он нашим учителем ровно на пять лет – срок, в течение которого преподавалась в школе физика.
С самого начала Виктор Иванович поразил своим особенным, отличным от других учителей поведением на уроках. Он мог по-ленински просунув руки под пиджак, прохаживаться по классной комнате, мог внезапно подойти к «зазевавшемуся» ученику и, игриво улыбаясь, вывести: «Алё-аля, ты чё, спишь?». В моменты, когда сильно сердился, от него можно было услышать: «У-у-у, шалоброды…» Такое поведение в сочетании с выдающейся частью внешности – наголо бритой головой, настойчиво наводили на мысль, что в молодости Виктор Иванович отсидел в тюрьме… Очарованные необыкновенным видом и поведением учителя, мы дали ему прозвище «Лысый». Позднее, когда на экраны страны вышел фильм «Фантомас», прозвище тут же было сменено на новое – Фантомас. В действительности, внешне, и даже своим поведением, Виктор Иванович очень походил на героя знаменитой французской комедии.
Преподавал у нас Виктор Иванович физику до десятого класса. Выглядевший суровым на вид, на самом деле он был вполне мягким и вместе с тем достаточно умным и интеллигентным человеком. Что же касается своеобразного поведения его на уроках, это можно объяснить особенностью натуры – Виктор Иванович являлся редкостным любителем и ценителем всего необычного, поразительного, выдающегося… Он искренне восхищался неожиданному, и вместе с тем старался удивить сам – гордо ездил по селу на невиданном для многих транспорте – мотороллере, важно щеголял по школьным кабинетам с до блеска обритой головой… А о том, что ученики «за глазами» называли его Фантомасом, он скорее всего знал. Знал, но вместо досады испытывал противоположное чувство – это ему льстило…
Мне физика, как учебный предмет, поначалу нравилась. Но затем, с постепенным усложнением материала, появлением всё новых формул, законов, задач, интерес к этой науке сам собою угас. Таким образом я превратился в заурядного, позабывшего, что такое положительная отметка, троечника. Всё шло по «накатанной колее», пока однажды сложившееся положение вещей не нарушил сам Виктор Иванович. Он неожиданно поставил мне четвёрку! Но не по физике, а по астрономии, которую также преподавал. Случилось это следующим образом. На одном из уроков Виктор Иванович делал оценку написанных нами накануне самостоятельных астрономических работ. Лёгким движением руки выхватив одну из лежавших на столе тетрадей, он обвёл многозначительным взглядом с вниманием взирающий на него класс, и вывел: «А вот Казиеву я поставил четвёрку…» Выдержав паузу, учитель упёр в меня, удивлённого его оценкой, взор и продолжил: «Мне понравилось то, как он начал, красиво описал стремление людей познать неизвестное, познать космос…» И он стал читать, читать с дикцией и выражением, на ходу меняя звучание голоса… Сейчас, спустя годы вспоминая ту происходившую на уроке сцену, я прихожу к выводу, что Виктор Иванович был первым человеком, разглядевшим во мне способность к письму…
Следующий учитель, которого хотелось бы отметить, это Зоя Ивановна Калдузова. Также как Виктор Иванович она жила по соседству с нами и поэтому была хорошо знакома. Из всех школьных преподавателей Зоя Ивановна была, пожалуй, самой строгой – на её уроках всегда стояла полнейшая тишина. Как она достигала такого поразительного послушания от подопечных, для меня большая загадка. В памяти лишь воспоминание: когда Зоя Ивановна сидела за столом, казалось, что глаза её из-под очков устремлены прямо на тебя, на каждого, кто в этот момент находился перед ней… Своими короткими, похожими на порыкивания, замечаниями, она неуловимо нагнетала в классе некую пугающе давящую на сознание атмосферу напряжения и страха… Историю я полюбил с самого детства и первыми «маячками», указавшими мне путь к этой «любви», были без сомнения военные и исторические книги, содержавшиеся в домашней библиотеке отца. Начав учиться в школе, я вплотную перешёл к изучению науки о прошлом и, казалось бы, должен был достичь успехов в освоении данного предмета. Однако на деле не всё оказалось так просто. На первых порах я пытался хорошо учиться, получал по истории то четвёрки, то тройки. Но затем в более старших классах, «победу одержали» тройки, они стали моими основными оценками. Да, я знал чуть больше, чем подавалось в школьном материале – помню, когда изучали «Историю Древнего мира», тянул кверху руку, чтобы выйти к доске и рассказать, как Александр Македонский после захвата среднеазиатских государств попытался завладеть землями Скифии. Ведь готовясь к уроку, я прочитал повесть В. Яна «Огни на курганах». Но к большому огорчению учитель тогда так и не вызвал меня к доске… В другом случае, при изучении «Истории С.С.С.Р.», темы связанной с блокадой Ленинграда, я также горячо рвался ответить. Потому что перед этим специально к уроку прочитал роман «Блокада» А. Чаковского. Однако и тут меня постигла неудача… Зоя Ивановна начала преподавать у нас историю позже, начиная с девятого класса. Появление нового, строго спрашивающего со всех учителя, поневоле заставило меня лучше готовиться к занятиям. В результате в дневнике одна за другой стали появляться положительные отметки. А однажды случилось вовсе неожиданное – Зоя Ивановна поставила мне за четверть четвёрку! Это была, как я понимаю теперь, попытка с её стороны стимулировать меня к хорошей учёбе. Но «пряник», к сожалению, не был принят – я продолжил «с прохладцей» относиться к занятиям, и остался всё тем же троечником.
Добрые воспоминания остались в памяти об учителях Александре Ивановне Блынской и Николае Ивановиче Корягине. Среди в целом строгого коллектива школьных педагогов, Александра Ивановна выделялась мягкостью – даже когда сердилась, выведенная из терпения учениками, не вызывала страха или какой-то антипатии к себе. Она являла собой пример умной, увлечённой своим предметом учительницы: классный кабинет её был заполнен таблицами, посреди окон висели портреты учёных-химиков, впереди, перед доской, стояли широкие столы с разложенными на них приборами и принадлежностями для проведения химических опытов… О Николае Ивановиче Корягине у меня самые наилучшие воспоминания. Уже потому, что преподаваемый им предмет был единственным, за который я получал пятёрки. Да, физическая культура мне нравилась больше всего, нравилась за возможность свободно побегать, поиграть в любимый футбол. Сам Николай Иванович по характеру был человеком вполне простым и открытым. Иногда он рассказывал нам свою нехитрую историю: как в молодости достиг больших успехов в спорте, а именно, в беге. Но по каким-то причинам ему не удалось продолжить начатое спортивное восхождение. В итоге жизненных перипетий занесённый в Сагарчинскую школу, Николай Иванович никак не мог забыть тот свой давний триумф, вспоминал его, увлечённый бегом, совершал ранние утренние пробежки по улицам села…
Рассказывая о своих учителях, не могу не обратить внимания на одну прослеживающуюся забавную деталь: почти у восьмидесяти процентов из них было одинаковое отчество – Иванович. Антонина Ивановна, Виктор Иванович, Зоя Ивановна, Николай Иванович, Александра Ивановна, Любовь Ивановна… – просто удивительное совпадение, наглядно показывающее то, насколько популярным было это имя в России в тридцатые и сороковые годы двадцатого века…
Из оставшегося числа имевших иные отчества учителей, хочется выделить преподавателя немецкого языка Виктора Петровича Гусельмана. Подвижный и энергичный, с броской внешностью, особую «интеллигентскость» которой придавали почти пушкинские бакенбарды, на уроках он вёл себя строго и, вместе с тем, сдержанно – даже когда бывал очень зол, не давал волю рукам – лишь «отчитывал», угрожающе до «металлических ноток» повышая голос… Немецкий язык, как и история, давался мне намного легче, чем другие учебные предметы. В пору бы быть хорошистом, но и тут я не особо старался и получал большей частью тройки. Изучение немецкого языка продолжалось вплоть до десятого класса: раз за разом сменялись учебники «Deutsch», постепенно усложнялся материал, мы всё больше и больше узнавали о Германии и её народе. Заученные наизусть, до сих пор «сидят» в памяти отрывки из немецких стихотворений и песен: «Ain, zwei, drei, vier. In die Schule gehen wir». Или такое: «Schneeman bauen und Schneeballschlacht. Winter ist so schon». А ещё не забываются вдохновенные, наполненные глубоким смыслом строки из стихотворения Генриха Гейне:
Ich wei; nicht, was soll es bedeuten.
Da; ich so traurig bin.
Ain M;rchen aus alten Zeiten.
Das kommt mir nicht aus dem Sinn…
Заключение.
Помимо основного дела – учёбы, мы, как все юные граждане Советской страны, в рамках коммунистического воспитания проходили три своего рода ступени социальной иерархии – были октябрятами, пионерами и, затем, комсомольцами. Если об октябрятском периоде школьной жизни я уже упоминал, то о пионерском, более продолжительном, тоже, без сомнения, есть, что вспомнить. Можно вспомнить многое, но я ограничусь только двумя запавшими в память событиями. Первое – это зажжение костра на берегу Илека в честь дня Пионерии. Случалось такое событие раз в год девятнадцатого мая. В назначенное время в вечерний час, на заранее выбранном месте собиралась пионерская школьная дружина. Когда солнце заходило за горизонт, начиналось самое главное: все присутствовавшие окружали место, заготовленное для «кострища» – яму в форме пятиконечной звезды, заполненную дровами и хворостом. После, под звуки горна, костёр торжественно зажигали, и празднование начиналось: мы хороводом ходили вокруг ярко вздымающегося к верху огня и громко пели пионерские песни:
Взвейтесь кострами, синие ночи!
Мы пионеры – дети рабочих.
Близится эра светлых годов.
Клич пионера – «Всегда будь готов!»
Клич пионера – «Всегда будь готов!»…
Различные пионерские сборы перемежались с обязательными школьными линейками – общими построениями учащихся и учителей, на которых решались все самые важные вопросы. Одна из таких линеек мне особенно запомнилась: на ней мы подписывали петицию к властям С.Ш.А. с требованием освободить Анджелу Дэвис – американскую коммунистку, борца против расовой дискриминации чернокожих граждан Америки. Линейка, хорошо помню, проходила на втором этаже школы: дождавшись очереди, я тоже поставил свою подпись под петицией… Оглядываясь на ту ситуацию с позиций сегодняшнего дня, трудно не усмехнуться – уж куда детишкам дело до политики? Но тогда всё было совершенно серьёзно…
В комсомол нас начали принимать с седьмого класса. Первыми – самых лучших, успевающих в учёбе и труде учеников, ведь быть комсомольцем считалось большой честью. Приём продолжился и в следующем восьмом классе, тогда же дошла очередь и до меня. После подачи заявления и краткого собеседования с членами школьного комитета комсомола, я также был принят в ряды организации, на моей груди «зажёгся» краснознамённый значок В.Л.К.С.М. В том же году, закончив восьмилетней курс школы, покинула стены учебного заведения часть одноклассников. На прощальном выпускном вечере произошло расставание с ними – ровесниками, оставившими добрые воспоминания в памяти. Не могу не вспомнить некоторых из ребят: Валика Терещенко, Васю Бычкова, Беркута Мустафина, Избасара, Балтурина, Колю Южева… Колю следует выделить особо: он, являясь моим верным товарищем, очень сильно помог во время экзамена по геометрии – выставил в окно тетрадь с решением, и я его оттуда переписал… За ту помощь я благодарен Коле по сей день…
Продолжив учёбу в девятом-десятом классах, в 1980-м году я закончил Сагарчинскую среднюю школу. А спустя шесть лет в 1986-м году исполнил своё большое желание – поступил учиться на исторический факультет Оренбургского государственного педагогического института. Учиться в институте было, конечно, интересно, но главное состояло в ином – после его окончания я снова попал в школу. Стал учителем, встал по другую сторону школьных баррикад…