Жил-был Ивашка - жарена рубашка. Жил как все, да чуток посмешнее. Все в его жизни с детства наперекосяк выходило. Родила его мать, принесла к попу докУмент получать, говорит:
— Запиши, батюшка, в книжечку сыночка-то…
— Это можно, матушка, - отвечает тот, отирая жирные руки от пятничного обеда., - В который день родила-то, да как назвали?
— Макарий, батюшка… аккурат по святкам…третьего дню на свет Божий глядит.
Зевает в широкую ладошку служитель свечки, а сам и калякает перышком “Марий”, вместо “Макарий”… Потом видит, что не то написал, а бумажки-то больше нет, чешет миромазанный лоб:
— Имя-то какое странное придумали… Марий… На печи что ли сочиняли-то?
— Какой Марий-то, батюшка, коли Макарий…,- отзывается удивленно бабонька.
— Ну, как уж сказала, так я и записал… Марий, сказала, я и написал…Марий…
Развела женщина руками, аж язык проглотила. Видит поп, что наделал делов, немного еще и прыснет слезой ему прихожанка на подрясник , — Подожди, не хнычь… Можно вот тут подколупнуть, закорючечку приписать и будет Динарий…Не нравится? Ну, или Викарий… Это епископ по-нашенски… Что не хочешь?… Да, мне и самому за такое, самоуправство, влетит…конечно… А может.. Семинарий…Нет,опять не то… Ну все-все нашел… Иван-то,имя нравится?
— Иван, нравится батюшка…Ох, как нравится..
— Ну, что ты будешь делать…, -сказал поп и приписал: Иван-да-...
С тех пор мальчонку так и звали: Иван-да-Марий, а попросту Ивашка.
Подрос Ивашка; попросит его мать из печи горшок с кашей вытянуть, возьмется он за ухват да и опрокинет- ни горшка, ни каши. “Ох, и в кого же ты такой непутевый у нас уродился?”- только и попевают отец с матерью. Надумает малец курицу затяпать в январский вечерок, да сам себе по пальцу и угодит, не только что люди, куры смеются.
Повзрослел, возмужал наш молодец, увидал на посиделках краснощекую Дашу, решил жениться. Сватов зазывали, день-свадебку назначали и все бы вроде как у людей, а у Ивашки посмешняя- опять оказия. Наложил в утюжок угольков, жарит, парит свои щяны, да рубаху, а под ногами котенок забавляется. Заигрался с котенком Ивашка, да и прожег утюгом рубашенцию. Смотрит на белый свет сквозь дыру: “Нет, кажется не туда, ножки навострил.. планида у меня другая.. Не жениться видно надо, а в монастырь вступать. Там подрясники за ради Христа дают. ” Так и пошел он в монахи.
Месит Иван-да-Марий тесто в просфорне, на противень выкладывает. “Вот,”- думает, “Хороша жизнь в монастыре - свечечку поставил - кусок хлеба получил. А всенощное с литургией отстоял, так и рыбешку в тарелке словишь. Не жизнь, а масленичный блин!” Мечтается молодому послушнику, а тем временем просфора в печи подгорает. Спохватился чернец, захватал, запехал противень с просфирой, обжегся, да где там, от просфоры уж одни угольки остались. Прибегают братия и начинают его ругать, настоятелю доложили, а тот его на горох поставил. Стоит Ивашка на горохе, ан нет-нет, да горошинку в рот и закатит, думает: “И на горохе скусно стоять, коли с умом...”
Пометет полы веником, пыль по углам распехает, милует его настоятель - пустит на клирос псалмы читать. Ох и старается, тогда Ивашка, запоет, что застонет, да не тот псалом, регент его в бок палочкой тычет, раб Божий смутится, руками замашет, все закладки в книгах перепутает.
В другой раз прислуживать в алтаре Иван-да-Мария пустили. Расчадил кадило с благовонным ладаном и ну бы ему дьяку в руку дать, а то сам из алтаря вышел и давай братию чадить. Те смеются, к настоятелю докладывать спешат. А он знай кадилом потряхивает, колокольчиками позвякивает, приговаривает: “Всех сейчас лисиц из стада повыгоню...” Поругали его, поучили, да снова метлу в руки дали.
Приехал епископ местный, всех иноков с послушниками в Церкви собрали, окромя тех, кто обед стряпал. И Ивана-да-Мария тоже за рукав привели, свечи держать заставили. Стоит подле епископа Иван, свечу держит, думает: “Не зря роди меня мати… Возле самого епископа на службе стою!” А сам на бороду епископу каплет… Не дослужил службы страдалец наш, вытянули его за подрясник, да в чулане и заперли. Что ни шаг - Все у него приключения.
В алтарь Ивана больше не пускали, так придет один из последних в Церковку, а спать охота, ножки согибаются… “Что делать?” Подойдет к вешалкам с одеждой, подвесит сам себя на несколько крюков кряду, висит, глазки закроет и думает о Боге, молиться уж и не осмеливается, “Куда уж мне… недостоин”.
Повадился как-то черт в тамошний монастырь захаживать. Побродит по каридорчику, поскрипит половицами и ну скребётся в келию, то в одну, то в другую - монахам покоя не дает, за бороды по ночам дергает, копытцем по книжным полкам постукивает, лампадки задувает. Ходил-бродил, чертяка по монастырю, да от нечего делать забрался в монашеский умывальник. Крышечкой накрылся, только глазки в темноте поблескивают.
Один монашек подойдет, гордынюшки ему чертяка в водичку добавит, другой подойдет- и тут бесенок знает чем на бороденку плеснуть, и третий и четвертый… На всякий грешок отыщет корешок. Ходят монахи, бороденки друг от друга воротят, руки не подают, а знай у умывальника плещутся… Смеется черт, купается во святой водичке, да пакостит.. “Ох, их местечко же я себе нашел..ладное..”
Все пошло наперекосяк в монастыре. И раньше святости, найти ежели по углам поскрести, а сейчас и подавно днем с огнем не сыщешь. Ходят монахи друг на дружку скалятся, а понять не могут, отчего у них зубья вместо крыл растут…
Иван-да-Марий тоже к умывальнику подошел свою жиденькую бородку от пыли-сору сполоснуть, да насторожился.. “Отчего это у нас тут в умывальне серой пахнет?” Походил-посмотрел, “кто” думает “тут напакостил” заглянул в умывальник, а там чертяка растянулся - сладкие сны о проказах своих поглядывает. Закрыл плотненько крышку Иван, веревкою привязал, да потащил на кухню… Увидали монахи, что Иван-да-Марий опять бедокурит, спрашивают:
— Куда умывальник-то потащил, Ивашка? Опять на горох захотел?
— Да, ну вас.. - только и отозвался он.
— Пусчай чудит, умывальню не расколет, а грязных углов в монастыре хватит… будет опять рылом чистить…
Принес Иван умывальник на кухню, да на каменку поставил. Греется вода, закипает, а чертяка крышку силится срывать - наружу рвется - кочергой промеж рогов получает.
— А что, козлорылый, не хочется раньше времени в котле-то кипеть?- потешается над ним Иван.
— Не губи Иванушка, что хочешь для тебя сделаю… Настоятелем тебя поставлю? В Митрополиты возведу? Только скажи! Чего хочешь?
— Холодца хочу из твоих копыт да хвоста сварить…Ничего мне от тебя не надо…Мне и мои лапти тяжелы…
— Отпусти Иванушка… смилуйся…
— Ну, ладно, вылезай… Но, что бы тебе пилигримство энто запомнилось, посажу тебя на цепь на тридцать-три дня… По числу серебренников Иудиных… И каждый день тебе по хребтине кнутом проходиться буду, чтобы песни всласть пелись…
Посадил Иван чертяку на цепь и проиграл ему гармонию по проклятущим бокам. Много пяток за эти дни чертяка покусал, много сапогов поиспортил. А на тридцать третий день облил его кипятком Иван, да и отпустил восвояси, “Приходи еще бесяка париться!”
С тех пор ту обитель черти стороной обходят. А Иван-да-Марий, говорят, и до сих пор просвиру печь не научился… А зачем ему? Пусть в людских делах толку нет, зато в Боговых искусен.