Страх

 Леса в округе давно уже вырублены и пронизаны большим количеством «усов», оставшихся от лесоразработок. Большинство из них в сухую погоду достаточно хороши для проезда. Глухариные тока, расположенные среди таких «усов», с хорошим подъездом, давно уже обжиты местными и приезжими охотниками и частью либо выбиты, либо распуганы неопытными любителями.
 Федор решил навестить дальний ток, который открыл несколько лет назад. Он располагался на далеких, не полностью выработанных выработках. Молодой, прогреваемый солнцем чистый сосняк, небольшая округлая сопка с каменной россыпью лежали между двух громадных сопок в защищенном от ветра месте. Вдоль ручья, бегущего у подножья сопки, заросли смородины и голубики. Выше сплошным ковром, сверкая лакированными листьями, расстилался брусничник.
 Лесовозная дорога проходила большей частью по болотистым распадкам и весной, и летом, была недоступна для проезда. Когда Федор впервые попал сюда и стал на вершине каменной россыпи, оглядывая местность, то сердцем старого охотника понял, что сделал себе великолепный подарок. Внизу, в метрах восьмидесяти от ручья, он нашел старый, полуразвалившийся сруб охотничьей зимовки и, поработав полдня, привел его в пригодный для жилья вид. В первую же весну он взял за два утра пять великолепных краснобровых красавцев.
                ***
 Уступив настойчивым просьбам друга, Федор решил взять его с собой. Клятву давал себе не водить туда никого. Нет, не из жадности, просто не хотелось ни с кем делить красоту того уголка, к которому прирос сердцем.
-Вдвоем будет веселее, - успокаивал он себя. Договорились о встрече на тропе в час дня, чтобы засветло быть на месте. В назначенный час Григорий не пришел. Прождав полчаса, Федор с тайным облегчением, но с чистой совестью, решил идти один.
-Если ушел раньше, значит ждет где-нибудь на тропе, -оправдывал он себя.   
Тропа была тяжелой, заваленной поперек гниющими стволами, оставшимися от лесоповала. Некоторые из них приходилось обходить, пробираясь сквозь чащу и завалы. Федор пробовал идти старой, лесовозной дорогой, но местами она была вообще непроходимой от протаявших болот. Все это не особенно досаждало ему, ничто сейчас не могло огорчить его хорошего настроения. Ближе к перевалу тропа вышла на дорогу, которая стала суше, Федор зашагал легче и быстрее.
 Поднявшись на перевал, он решил отдохнуть и сел на высоко спиленный пень. Легкий ветерок приятно освежал разгоряченное тело. Седловина перевала была вырублена, а вокруг, на сколько хватало глаз, расстилалось безбрежное море тайги. Федор знал, что это впечатление обманчиво, ведь лес сохранился только в недоступных для мощных механизмов местах и все пологие склоны сопок были сплошь вырублены. За многие годы тайга как могла зарубцевала нанесенные раны.
 Поднявшаяся поросль, - молодой березняк, осинник, ольховник, среди которых пробивались робко стройные, невысокие сосенки-скрадывала общую неприглядную картину.
 Он понимал необходимость рубок, но ему до боли было жаль родные места.
Вдруг сзади послышался легкий шорох. Федор оглянулся и увидел шагах в тридцати глухаря. Подняв голову и сторожко поглядывая, глухарь медленно уходил от него. Видимо при подходе охотника он затаился в траве и теперь, не поднимая шума, старался скрыться. Федор медленно поднял ружье и прицелился. Глухарь остановился и оглянулся. Уже нажимая на спуск, Федор вдруг понял, что этим обыкновенным убийством испортит себе весь праздник настоящей глухариной охоты, и, за мгновение до выстрела, резко дернул стволы вверх. Грохнул выстрел. Глухарь оторвался от земли и, круто забирая вправо, исчез за гребнем перевала. Федор с легким сердцем проводил его взглядом.
Подходя к зимовью, Федор вспомнил, что нигде на тропе не оставил своих следов Григорий, значит непредвиденные обстоятельства оставили его дома. Войдя в зимовье, он повесил ружье, достал котелок и положил в него несколько картофелин, вытащил припрятанный на крыше чайник и пошел к ручью. По пути он жадно разглядывал знакомые места и старался не шуметь, скоро глухари начнут прилетать на ночевку.
 Не доходя шагов двадцать до смородинного куста, где обычно брал воду и ощипывал птицу, Федор услышал треск сучьев и рассмотрел за кустами склонившуюся фигуру.
 -Гришка воду берет, - неожиданно обрадовался он, ускоряя шаг.-Да как ты сюда добрался? - начал было он и обмер. Из-за куста, встав на задние лапы, всплыл медведь. Оцепенев, оба смотрели друг на друга. На морде у медведя налипло несколько глухариных перьев, вероятно, он рылся в старых отбросах. Медведь был невероятно худ, неопрятен, шерсть клочками свисала по впавшим бокам.
Видимо, с тех пер, как он встал с берлоги, ему ни разу не удалось всласть поживиться. Не решаясь сделать ни малейшего движения, Федор лихорадочно соображал, что сделать. Бежать?! Догонит в два прыжка. Нож на боку, но нож не ружье и даже не топор, хотя надежда есть. Страха не было, встреча произошла мгновенно. Наконец медведю надоело это взаимное разглядывание, он переступил на задних лапах, глухо заворчал, и в глазах у него мелькнул злой огонек.
 Федор не выдержал. Швырнул в медведя загремевшие котелки и круто развернувшись, ринулся к зимовью, краем глаза заметив, как зверь резко упал на передние лапы. Влетев в зимовье, он непослушными руками схватил ружье, взвел курки и бросился к двери. Расширившиеся от ужаса глаза искали страшную, мохнатую цель, ходуном ходившие стволы готовы были полыхнуть огнем. Все было тихо. Федор вышел из зимовья и, чувствуя как враз ослабели ноги, сел на пень, положив ружье на колени. Спина покрылась испариной, руки мелко и противно дрожали. Разломив стволы, он увидел, что хотел встречать медведя мелкой, рябчиной дробью.
Ночь провел без сна, положив ружье рядом и тревожно вслушиваясь в тишину. Под утро напряжение спало, и он очнулся, когда небо на востоке стало бледнеть. Страх прошел.
 -Не может же пуганый зверь бродить рядом. Через три сопки со страху, наверно, махнул.-успокаивал он себя. Быстро собравшись, Федор надел кеды, чтобы легко и бесшумно скрадывать поющего глухаря и шагнул в черноту сосняка. Долго он стоял, вслушиваясь в темноту, ожидая услышать незатейливую песню лесного красавца. Метрах в ста справа снялся глухарь и, прошумев над головой, исчез. Снова наступила тишина. Вот кажется ясно донеслись гортанные, щелкающие звуки, и через мгновение Федор услышал знакомую до трепета глухариную песню. Выдержав паузу, глухарь начал новую и вдруг с грохотом поднялся с земли и, щелкая крыльями о верхушки деревьев, исчез.
-Кто-то есть,-подумал Федор, и сразу всплыли все страхи ночи. Сжав ружье, он до звона в ушах вслушивался в светлеющую темноту леса. Вокруг стояла тишина, и Федор начал успокаиваться. Впереди, на россыпи, начал песню очередной петух, и охотничий азарт пересилил все. Быстро и уверенно шагая, останавливаясь в перерывах песни токовика, он уже начал шарить глазами по камням, стараясь разглядеть громадную птицу. Федор чувствовал, что глухарь уже рядом, и очередные шаги сделал медленно и осторожно. Уже остано-вившись, он ясно услышал справа от себя мягкие, тихие шаги. С сильно забившимся сердцем, не веря себе, он по инерции снова шагнул под песню, быстро остановился и, услышав шаги, резко повернулся, бросив приклад к плечу. В сумерках разглядел силуэт зверя, стоящими передними лапами на поваленном стволе дерева и, не целясь, нажал на оба спусковых крючка. Полыхнули огнем близ стоящие стволы деревьев, и сквозь грохот выстрела донесся шум крыльев перепуганного петуха.
 Быстро перезарядив ружье, Федор долго стоял, не решаясь подойти. Наконец, пересилив себя, он осторожно подошел к колодине и заглянул за нее. Оскалив окровавленную пасть, с изорванным картечью ухом, подергивая в предсмертной судороге задними лапами лежал матерый кот. Отерев рукой взмокший лоб, Федор перелез через мощный ствол и ткнул стволами ружья рысь, не решаясь дотронуться до нее.
 -Никак, тоже к глухарю шел, - удивленно подумал он-вот и помешали друг другу, всполошили глухаришек.
 Восход брал свое. Лесные обитатели понемногу пробуждались ото сна. Дятлы, перекликаясь, показывали свое искусство друг перед другом, издавая удивительно четкую, частую дробь. Мелкие птахи проснувшись, пробовали свои голоса, не решаясь запеть во весь голос. Лес постепенно наполнялся жизнью. Поняв, что тока уже не будет, Федор прислонил ружье к стволу лиственницы, взял кота за задние лапы и, оторвав от земли, бросил через плечо. Видимо, остатки воздуха вылетели из легких зверя, когда он тяжело лег на плечи, но Федор ясно услышал на спине утробный рык. Дико изогнувшись, он сбросил рысь с плеч и гигантскими прыжками отлетел в сторону, непослушной рукой безуспешно пытаясь вырвать нож. Кот неподвижно лежал на земле, неловко подвернув окровавленную голову.
-Ну и денек, за всю жизнь такого страха не набирался-хрипло рассмеялся Федор.
Уже без опаски взвалил зверя на спину и пошел к зимовью. Сзади послышался какой-то неясный шум, но, не придав ему значения, он с удовольствием думал о том, как будет рассказывать друзьям о своих приключениях и хвастать редким охотничьим трофеем. Об испорченной глухариной охоте не жалел, был уверен, что на следующее утро наверстает свое, хоть одного петуха, но возьмет. Выйдя на тракторный волок, он остановился. На слегка подмерзшей за ночь грязи резко выделялись свежие изломы крупных следов. Подойдя поближе, Федор увидел четко отпечатанные медвежьи следы. Веселое утро сразу потеряло свою прелесть.
–Не ушел, здесь бродит!-с тоской подумал он и тревожно огляделся вокруг.
 Весь день Федор провел, не расставаясь с ружьем. Заставил себя побродить по окрестностям, подзывая на манок рябчиков. Сбил несколько петушков, сварил великолепную похлебку и, казалось, совсем забыл про неприятного соседа. Но когда наступил вечер, Федор понял, что уже никакая сила не сможет завтра утром заставить его выйти в черный лес.
 Вторую ночь он провел без костра, зарядив оба ствола и положив рядом нож. Иногда усталость побеждала, и он впадал в забытье, но тут же вздрагивал и снова вслушивался в тревожную тишину. Утром, собрав рюкзак и положив сверху рысью шкуру, Федор вышел на тропу. Стараясь сдерживать шаг, он поймал себя на том, что это дается с трудом, и ему стало противно и стыдно за себя.
 Тропа шла по густому подлеску, поднявшемуся после окончания рубки. Обзор был ограничен, и это непонятно нервировало его. Уже не сдерживая шага, шел быстро, пристально вглядываясь за повороты тропы, крепко сжимая ремень ружья.
 Страх не отпускал, и он никак не мог найти его причину, хотя понимал, что это исходит от медведя. Федор пытался убедить себя, что тот остался далеко, и ему нет дела до него, но собственные аргументы не успокаивали.
Тропа вилась по лесу, перепрыгивая через гниющие стволы, ныряла в распадки сопок, брела через ручьи, прыгала по кочкам болот, поднималась на склоны.
 Федор перепрыгнул через очередной ручей и начал подниматься по склону. Обзор улучшился, и он несколько расслабился. На вершине сопки торчал причудливый излом скалы. Проходя под ним, он машинально взглянул вверх и вдруг резко остановился, как бы ударившись о стену...Опустив голову и до конца не понимая причины происходящего, он чувствовал, как слабеют колени и испарина выступает на спине. Поднимая голову, чтобы вновь посмотреть на скалу, он уже знал что увидит...его. Да, это был он. Та же свалявшаяся шерсть, клочьями свисающая с боков, та же ужасающая худоба, тот же взгляд... Нет, тогда, день тому назад, в нем была тревога, любопытство, злость. Спокойная уверенность, истекающая сейчас из глаз, подавляла волю, гипнотизировала, делала бесхребетным. Федор хотел сбросить ружье с плеча и всадить заряд картечи в эту наглую морду, но с ужасом понял, что ватные ноги не слушаются, руки не держат ружья. Полнейшая апатия, бессилие охватили его, он еще раз безразлично взглянул на страшную неподвижную фигуру и пошел по тропе, уже никуда не торопясь. Медведь ленивой походкой, полной уверенности и достоинства пошел по вершине сопки, не обгоняя и не отставая.
Идя параллельными курсами, они прошли всю длину сопки и начали спускаться в очередной распадок. Медведь обошел огромный валун и исчез в зарослях.
 Федор спустился в распадок, не разбирая дороги, перебрел через небольшой ручей, прошлепал сапогами по озерцам стоячей воды, оставшимися после весеннего разлива. Безразличие ко всему не оставляло его. Поднявшись на склон сопки, он взглянул на вершину. Страшного преследователя не было, но он не придал этому никакого значения. Взгляд медведя неоставлял шансов. Не прибавляя, не замедляя шага, он прошел по всему склону сопки, пересек распадок, поднялся на другой склон. Медведя не было. Крошечная искорка надежды вдруг затеплилась в глубине души. Интуитивно он начал прибавлять шаг, стараясь как можно быстрее оторваться от зверя. Склон преодолел почти бегом. Тропа спустилась вниз и круто пошла вправо, огибая скалистый участок. Поплутав по густому подлеску, потом по болотистой равнине, она вышла к подножию крутого и почти безлесного хребта. Искорка надежды не угасала. Федор не замечал тяжелой тропы, которая была почти сплошь завалена павшими деревьями.
 Когда тропа обогнула, казалось, нескончаемый хребет и начала подниматься по склону небольшой сопки, он уже совсем успокоился, пришел в себя, но шел по-прежнему быстро. Промокшие сапоги начали причинять неудобство, портянки сбились и начали натирать ноги, а путь еще неблизкий.
 Федор внутренне выматерил себя за слабость, когда брел через ручей и промочил ноги. Найдя подходящее место, он сбросил рюкзак, ружье, снял сапоги, вытянул портянки, развесил их, чтобы подвялились под солнцем и с наслаждением вытянул ноги, подставив их легкому ветерку. Посидев полминуты, он лег на захрустевшую хвою и с удовольствием потянулся. Вдруг какая-то пружина подбросила его. Федор сел и замер. Чей-то взгляд буравил его затылок, леденил спину. Не оборачиваясь, он медленно, нарочито спокойно надел сапоги, встал, закинул за спину рюкзак, поднял ружье и, не выдержав, взглянул вверх. Медведь стоял на вершине, но не так уже и далеко. Все тот же спокойный, уверенный, леденящий душу взгляд. Нет, что-то неуловимо изменилось в нем, кажется, мелькнула легкая усмешка.
-Мой ты парень! Мой,-говорили его глаза.
 Прежняя апатия охватила Федора, то же бессилие, равнодушие, загнанность. Он обернулся и обреченно пошел по тропе. Медведь, не двигаясь, провожал его взглядом.
Уже более получаса брел Федор по тропе, не замечая ни спусков, ни подъемов, ни коряг под ногами. Присутствия преследователя не ощущалось, но прежняя искорка надежды не возвращалась. Он понимал, что зверь вцепился в него намертво и не чувствовал в себе готовности противостоять ему. Тропа вильнула в густой подлесок, поплутала по нему, поднялась на чистый пригорок, спустилась в подножье сопки, прошлась по склону и, круто забирая влево, скрылась за поворотом.
 Федор вышел за поворот и остановился. Он не испугался, а просто стоял и обреченно смотрел на него. Место было выбрано идеально. Слева крутой склон, справа густой чапыжник, в нем запутаешься как муха в паутине. И не одного крупного дерева, могущего стать хоть какой-то защитой.
                ***
 Медведь сидел на тропе как большая собака и, казалось, не обращая внимания на появление человека. Он не торопился, хотя жгучий голод мучил невыносимо, знал, что осталось немного и он доставит себе наслаждение насыщением. Голод мучил его давно. Осенний неурожай заставил рано встать из берлоги, бродя по глубоким сугробам тщетно пытался отыскать хотя бы крохи чего-нибудь съестного. Иногда натыкался на остатки чьих-то пиршеств, но лесные собратья были не менее голодны, после них не оставалось ничего. Когда затоковали глухари, у него появилась надежда. Только сейчас можно поймать этих, всегда недоступных птиц. Он умел это делать и делал не раз, что часто спасало его в тяжелые дни бескормицы. Вот там он и встретил этого человека. Видел людей и раньше, но исходящая от них угроза всегда заставляла его уклоняться от встреч.
 Тогда же, во время случайной встречи у ручья, он с удивлением понял, что человек боится его и когда смотрел в спину убегающему, видел, что догнать и заломать его очень просто. Но его громадный опыт и звериная осторожность подсказали ему не торопиться. Медведь остался и начал следить за человеком. Он неслышно крался за ним, когда тот еще ночью вышел из избушки и вошел в лес. Там он вполне мог бы поймать зазевавшегося самца рыси, увлеченного охотой на глухаря, но человек опередил его.
 Страшный удар и пламя из ружья потрясли его, он понял, что не зря был с ним осторожен. Медведь отступил, но память о трусости человека заставляла его продолжать следить за ним. Сегодня же, когда они смотрели друг на друга у скалы, медведь понял, что человек ничтожен, полностью сломлен, он мог бы заломать его его еще там, но что-то подсказало ему не торопиться. Как кошка играет с пойманной мышью, так и он играл теперь с человеком, наслаждаясь предвкушением победы. Сейчас он сидел на тропе и чувствовал легкое презрение к этому существу, не способному ни убежать, ни улететь, ни постоять за себя. Все, кого он убивал ранее, всегда дрались за жизнь до последнего вздоха. Человек на тропе шевельнулся и до него донеслись звуки, похожие на рычание.
-Все! Игра закончилась.
 Медведь встал и повернулся навстречу человеку. Сейчас он будет рвать его мясо, сосать его кровь...Вся пасть зверя переполнялась клейкой слюной..
                ***
 Федор стоял и смотрел на медведя. Он понял, что это конец. Разумом он понимал, что надо сделать простые движения-снять ружье, взвести курки, воткнуть мушку в эту вонючую тушу и рвануть крючки.
 Но руки безвольными плетями висели вдоль туловища. С тоскливой обреченностью он смотрел на своего врага. Тот сидел боком к нему и, казалось, не обращал ни малейшего внимания. Мирно почесывался, выдирая свалявшиеся клочья, видимо, одолевали блохи. Пролетела ворона, и он вни-мательно проследил за ней, как будто это было чрезвычайно важное событие.
 Внезапно Федор почувствовал, как тяжелое бешенство медленно поднимается в его груди. Ненависть разрасталась, охватывая всего, душила, не находя выхода. Тело сжалось как большая пружина. Руки неожиданно налились дикой силой, способной совершить невероятное.
-Ты, скотина вонючая, кровушки моей хочешь?!
 В сузившихся глазах плескалось ярое пламя. Вместо этих слов из искаженного рта раздалось низкое рычание. Если бы кто мог сейчас видеть его, ни за что не смог бы узнать в нем того Федора, вобщем-то спокойного и мирного мужика. Он выпрямился и рывком сбросил рюкзак. Медведь повернулся и встал. Безразличие в его глазах исчезло. Ледяной взгляд убийцы пронзал насквозь, губы раздвинулись, обнажив страшные клыки. Он рванул когтями тропу под себя и взвился в воздух, начиная смертельный разбег. Федор смотрел на скачущего медведя и не шевелился. Он знал, что произойдет дальше, кровь первобытных предков вскипела в его жилах, вселила в него чудовищную уверенность и силу, просчитала все движения до миллиметра.
-Осталось тридцать метров...
 -Он снял ружье, взвел курки и поднял стволы на уровень живота, прижав приклад к туловищу.
 -Зверь приземлился перед последним прыжком...
 -Два выстрела слились в один...
-Прошла вечность...
 Федор открыл глаза, посмотрел на неподвижную тушу у самых ног и поднял голову.
Губы его раскрылись, лицо исказила страшная гримаса, в горле заклокотало, и в небо вырвался нечеловечий, звериный рев.
 Все, кто мог слышать в это время, услышали дикий первобытный, леденящий душу, ликующий рев победителя.