© flamingо
03.02.2024
16.30
Пролог.
Он уже потерял счёт времени, так давно и, что больше всего огорчало, безуспешно вёл поиски. Ни одно резюме, собранное тайно его спецслужбой, не отвечало его запросам. Он совсем уже было отчаялся, когда помощник посоветовал обратить внимание на этих двоих. Ознакомившись с содержанием двух тощих папочек, аж подпрыгнул на месте: "Какая удача! Какая аллюзия! Найти лучше было просто невозможно!" — и, возвращая папочки помощнику, коротко и жёстко бросил: "Действуй!"
— Слушаюсь, Шеф! — всем видом и тоном демонстрируя почтение и полное подчинение, выразил готовность к действию помощник.
"Успели, слава богу!" — подумал Шеф и плюнул, сердясь на самого себя: "Уж кто-кто, а... Этот здесь совсем ни при чём!"
1
Ночь — хоть глаз выколи! А фонаря-то ни одного. Вернее, они есть, но толку-то от них в этом бардаке?! Спотыкаясь о колдобины, Маняша возвращалась с очередной гулянки. Уже не зима, но и весной не назовёшь, холодно ещё в Твери. Тем более в распахнутом пальтеце, под которым ничего, кроме лосин "под леопарда" и кислотного цвета размахаистой, вроде мешка, извините за выражение, блузки. Узюсенький якобы шёлковый шарфик не только не согревал, но и не прикрывал рвущееся из выреза блузки на свободу "достоинство" четвёртого размера. Маняша была девушкой свободной во всех отношениях: ни мужа, ни детей, ни строгих моральных правил... Нет, не проститутка, хотя в сложившейся тверской действительности это была, пожалуй, самая популярная сфера деятельности у слабого пола. Особенно, у слабого на передок. Нет, Маняша была просто... Шалава! Так её называли соседи и те, в чьём кругу она вращалась. Гуляла Маняша не за деньги. Всё было "из любви к искусству", и если кто-то иногда пытался запихнуть смятые затёртые по базарам купюры ей за пазуху, обижалась смертельно: "Я что тебе, проститутка какая-нибудь? Путана? Засунь себе эти бумажки знаешь куда?.." Обида была смертельная и надолго. Навсегда. С такими она больше ни в какой контакт, тем более в сексуальный, не вступала. Об этом тоже знали. И именно за это Маняшу даже уважали. Опять же, только в её кругах.
Со скрипом открыв дверь подъезда, Маняша чертыхнулась: "Чёрт, и здесь все лампочки повыкручивали!" Пощёлкав зажигалкой, осветила первые ступеньки лестничного марша. Главное — попасть на первую, а там можно почти безопасно подниматься, отсчитывая по десять. Занеся ногу в лосинах над ступенькой, Маняша уловила странные звуки, источник которых находился явно где-то в самом дальнем и тёмном углу под лестницей. Там прежде мамашки оставляли на ночь коляски, чтобы не тягать их по лестницам — лифта-то в доме нет! Но сейчас, когда воруют всё и даже, как-то исхитрясь, выкручивают лампочки под высоченными потолками лестничных пролётов, оставлять такую дорогую вещь как детская коляска, конечно, очень глупо и опрометчиво. Глупых мамочек в подъезде не проживало.
Поставив занесённую было над ступенькой "леопардовую" ногу на заплёванный бетонный пол, Маняша, опять пощёлкав зажигалкой, посветила в утробу подъезда. Там, скорчившись в позе эмбриона и трясясь, как от "падучей", что-то, а вернее кто-то лежал. Подойдя ближе, загулявшая дива отчётливо услышала лязг зубов.
— Эй! Эй, ты живой?
"Эй" затрясся ещё активнее. Амбре, исходящее от этого "Эя", говорило больше, чем темнеющая в чахлом пламени зажигалки лужа под ним.
— Уссатый ты наш полосатый, ты что здесь разлёгся? — и уже в сторону: — Ну и вонь!..
"Эй", казалось и не слышал её, и не видел.
— Ну вот, блин... Нашла приключение на свою задницу, — бухтела сама с собой Маняша, но взбодрить постояльца, чтобы он покинул "апартаменты", как-то не решалась из гигиенических соображений.
Запасы горючки в зажигалке были на исходе, пламя мигало и на глазах угасало. "Замёрзнет же здесь, пьянь! Доказывай потом, что ты ни при чём!" — пронеслось в Маняшиной голове.
— Эй, ты встать можешь? Держись за меня!
Подавив подступающий приступ рвоты, Маняша с трудом поставила "Эя" на ноги и, матерясь и мысленно, и вслух, обхватив свой "трофей", потянула его к своей норе. Еле удержав, чтобы гость не рухнул на выложенный метлахской плиткой пол лестничной площадки, открыла дверь ключом. Преодоление порога можно было сравнить разве что с переходом Суворова через Альпы. Захлопывая дверь мощным движением одной ноги, на второй, да ещё обутой в туфлю на высоченном копытоподобном каблуке, Маняша всё-таки не удержалась. Так и рухнула в обнимку со своей "добычей" на пол прихожей. У "Эя" внутри что-то забулькало, он захрипел и, посинев просто на глазах, подозрительно затих. Маняша не на шутку испугалась.
— Эй! Эй, ты что? Ты не вздумай мне здесь подляну устроить! Мне только трупа здесь не хватает!
Но "Эй" не проявлял никаких признаков того, что вообще слышит Маняшу. Это был уже не живой труп, а вполне реальный.
— А ну вставай, мать твою! Что развалился?
Собрав все силы и злость, вызванную то ли истерикой, то ли паникой, Маняша со всего размаха вмазала "Эю" кулаком в грудь. Он со свистом вздохнул и в полном непонимании происходящего вытаращил в ужасе глаза с желтыми склерами и красными от возлияний веками.
— А? Что? Ты кто? — рванулся в сторону "Эй".
— Чш-ш-ш! Лежи тихо! Я щас! — выставив перед собой руки, чтобы успокоить "Эя", попятилась в кухню Маняша.
В кухне зашумел чайник и через пару минут Маняша принесла большую чашку горячего сладкого чая с лимоном.
— На, пей... Осторожно, горячо! — поднесла чашку к губам "Эя" Маняша, поддерживая его под спину.
"Блин, вонючий, грязный... Хлоркой, поди, мыться придётся. Ну да ладно, куда ж деваться?!" — подумала она про себя, еле сдерживая рвущееся наружу содержимое желудка. Но тут же поняла всю серьёзность проблемы: на улицу явно больного и, судя по всему, чуть не двинувшего коня подопечного выставить было бы не по-людски, значит, нужно было как-то пристроить его на ночлег.
Маняшин найдёныш, выпив горячего чаю, затих, засопел и уснул прямо на полу прихожей, приняв ставшую уже, наверное, привычной для него позу эмбриона. Найдя в стареньком, ещё от бабушки доставшемся обшарпанном шифоньере не менее старое уже комковатое ватное одеяло, Маняша накрыла "гостя". Ушла в свою комнату, но вернулась и подоткнула одеяло ему под спину — полы-то холодные, совсем ведь застудится.
1 1/2
Маняша и представить не могла, что и она, и "Эй", как она называла незнакомца, стали объектами пристального наблюдения агентов спецслужбы Шефа.
Количество их, агентов спецслужбы, было многочисленно. Они были повсюду, но практически не видны. Не зря же они спецагенты! Кто бы они были, если бы каждый мог их вот так просто выявить?! Поэтому Маняша и не обратила внимания ни на новую дворничиху, солидарно с досужими бабульками у подъезда охотно перемывавшую всем кости, ни на нового грузчика в овощной палатке, где работала под началом "нового русского" Чингиза. Да и где ей было это заметить, когда весь привычный мир летел куда-то в тартарары, куда-то к чёртовой матери?! Если, конечно, у него, у чёрта, есть мать.
2
Овощная палатка, где работала Маняша, была, как говорится, под боком — в соседнем квартале. А потому Маняша, прилепив к стеклу листок с расплывчатой по значению надписью "Скоро буду", рванула в свой законный пятнадцатиминутный перерыв домой. Чингиз с утра уже был с проверкой и инструктажем, значит, Маняша могла прихватить и "левых" пятнадцать минут.
Осторожно отперев дверь, она обнаружила гостя сидящим на полу. Подстелив под себя пожертвованное накануне бабушкино одеяло, он сидел, обхватив колени. Взгляд был больной, испуганный и виноватый — вот такая смесь, Маняша прежде никогда не видела такого.
— Привет, ты как? — тихо спросила она, осторожно прикрывая за спиной дверь.
— Здравствуйте. Спасибо, ничего.
— Ты кто? Зовут-то тебя как?
— Да кто как. Но вообще я Йосик.
— Эт что, Иосиф, что ли? Соплеменник, так сказать? — хихикнула хозяйка, вспомнив вдруг о своей прабабке-еврейке.
— Нет, не Иосиф. Осип. Моя мать тащилась от стихов Мандельштама. А он был Осип.
— А я Маня. Все называют Маняшей. Есть хочешь? Хотя, идиотский вопрос, конечно, хочешь.
Она прошла на кухню и минут через пять вынесла всё ту же огромную чашку с чаем и большой бутерброд с колбасой.
— Спасибо, — коротко отреагировал Йосик и впился зубами в бутерброд, как бульдог в потенциального врага.
Пока он ел, Маняша, скрестив руки на груди, молча наблюдала. Когда последний кусок был проглочен а чай допит, протянула салфетку.
— Спасибо, — поблагодарил Йосик тихо, словно выдохнул.
— Ну, и куда ты теперь? И вообще, что это было с тобой? Я думала, всё, крышка мне, покойник в доме. Ещё и обвинят меня в этом!
— Да я, по-моему, действительно преставился. В один миг вся жизнь пронеслась, а потом... Потом и вспоминать страшно, не то что рассказывать. Веришь, будто в аду побывал!
Маняша смотрела на него, понимая, что не может вот так просто выгнать человека на улицу. Тем более, в такой собачий холод.
— Ладно, мне на работу пора, и так уже опаздываю... Подожди.
Удалившись в комнату, вернулась с какими-то вещами.
— Куда ж ты пойдёшь в такой холод да ещё и больной? Вот тебе вещи... Старенькие, но чистые, стиранные, от дядьки покойного остались — выбрасывать жалко стало, сейчас не навыбрасываешься особо. В ванной мыло, горячая вода... Свои вещи сложи в одну кучу, да хоть в пластиковый мешок какой... Приду поздно, разберёмся что да как.
Накинув рабочий ватник, Маняша вышла, захлопнув за собой дверь. Запирать не стала: воровать у неё нечего, а оскорблять откровенным недоверием... Не по её это было, саму по жизни много оскорбляют.
Так Йосик и остался у Маняши, так и зажили вместе. Тётки у подъезда точили языки, дворничиха мотала на ус, собирая на Маняшу с Йосиком досье для отчёта "в верхах", и подпевала "общественному мнению".
Поговорив с Чингизом, Маняша пристроила Йосика чинить деревянные ящики да мастерить бункеры для картошки у Чингиза на складе. В общем, плотничал помаленьку. Невелики деньги, но хоть какие-то — другие зарплату вообще только в бухгалтерских ведомостях видели. Жили скромно. Маняша завязала с гулянками, Йосик — с пьянками. В апреле Маняша занемогла. В поликлинике, сняв перчатки и усевшись за стол, гинекологиня, нацелившись ручкой в медицинскую карту Маняши, без каких-либо интонаций в голосе объявила:
— Беременность. Рожать будем или сразу направление на аборт выписывать?
— А что это сразу на аборт-то? — обушмаренная известием, тихо удивилась Маняша.
— Так сейчас все на аборт идут — время-то какое, ни денег, ни нормальной работы, ни условий!.. У вас муж-то есть? Или так, дитя случайной любви?
Маняша тихо сползла с кресла, оделась.
— Можно я подумаю? Время есть на размышления?
— Да есть пока. Только не тяни, а то как бы поздно не было, — перейдя на "ты", с сомнением в голосе предупредила врачиха.
Всю ночь Маняша не спала: "Что делать? Как быть? Рожать? Идти на аборт?.." Мысли даже не роились. Они просто долбились в черепушке в попытке найти выход из положения в прямом и переносном смысле и обрести свободу.
— Ма-а-ань, ты что? Всё в порядке? — заглянув за завтраком в лицо сожительницы, спросил Йосик.
— Да всё нормально у меня, просто спала плохо, — соврала Маняша. Врать-то ей было не впервой, поди.
Пролетела неделя. За ней вторая. Сроки для принятия решения поджимали. Вернее, двух решений: рожать или идти на аборт и сообщить ли новость Йосику. Думай не думай, а решить хотя бы первую задачу нужно. В последний вечер перед днём "Ч" Маняша решилась.
— Йосик, мне нужно тебе что-то сказать, — бойко от охватившего страха начала Маняша. Под ложечкой стало холодно, словно она проглотила "живьём" кубик льда из холодильника.
Йосик открыл было рот, чтобы полюбопытствовать, что за новость, как Маняша, не дожидаясь вопроса, выпалила:
— Йосик, я беременна. На аборт не пойду. К тебе ни вопросов, ни претензий... Сказала просто, чтобы ты знал.
Йосик так и замер с куском хлеба в руке на весу. Через минуту, придя в себя, железным тоном выдал:
— И почему ко мне нет вопросов?.. Ты всё решила сама? А как же я? И почему не пойдёшь на аборт?
— На аборт я не пойду! Точка!
— А кто-то что-то сказал про аборт? Вопрос про аборт вообще не обсуждается! Никакого аборта! Это мой ребёнок! Я не хочу, чтобы его убили!
— Так ты не против?
— Конечно, нет!
2 1/2
— Шеф, вот доклад нашего агента, — помощник положил на стол пухленькую папку с листочками, исписанными дворничихой.
— Изучу позже. Сейчас доложи в двух словах.
Помощник сначала вытянулся в струнку, потом сложился чуть ли не вдвое и подобострасно начал доклад, шепча своему господину почти на ухо.
— Всё идёт по плану, шеф. Она беременна. Учитывая прошлое и её, и отца ребёнка, ожидаемый результат — вопрос правильного воспитания. Но, уверен, мы сделали правильный выбор из многих кандидатов, они дадут нужное на;м воспитание! — сделал акцент на слове "нам" докладывающий.
— Отлично, отлично, — довольно прищурив чёрные без зрачков глаза, постукивал ухоженными толстыми ногтями по столу Шеф. — Докладывать мне регулярно! И чтобы никаких форсмажоров! Вы как начальник спецслужбы несёте личную ответственность за исход дела!
3
В январе Маняша родила мальчика. Здоровый, красивый — даже для крокодилов их крокодилята самые красивые, что уж говорить о людях?! Долго не могли придумать имя. Нарекли Матвеем. Матвей — Божий дар. Конечно дар, конечно, Божий — все детки даны Богом. Конечно, не все Матвеи, но и это замечательно, разнообразие — это прекрасно. Матвей рос, ближе к школе наметился в нём какой-то перекос: мальчик иногда проявлял злую агрессию, граничащую с жестокостью. Доставалось, в основном, дворовым кошкам. В чём была причина, ни Маняша, ни Йосик никак не могли понять. Любимый сынок, даже признака недолюбленности не могло быть. Не сыр в масле, но и нужды никакой не было. В чём дело? Часто ночами, уже в постели Маняша и Йосик обсуждали поведение сына.
— Вот что не так? Вроде бы всё для него, а он нет-нет да таким взглядом волчьим одарит! И врунишка такой!.. — озабоченная поведением сына, жаловалась Маняша.
— Знаешь, я думаю, всё наладится! Просто нужно набраться терпения. Мальчики — они же не девочки-слезомойки, которым жаль куклу, если у неё вдруг оцарапается нос. Мальчики — они от природы агрессивнее, — успокаивал Маняшу Йосик.
— Агрессивнее, я понимаю, я согласна, что именно так и должно быть, но... Агрессия и жестокость понятия разные, по-моему.
— Ну что ж, мать, значит, нужно больше ума вкладывать, больше души отдавать — что нам ещё остаётся?! Значит, нужно на каких-то примерах объяснять!
Но может ли быть любовь бо;льшая, а терпение безграничнее, чем родительские?
Не сказать, что Маняша с Йосиком были богомольными и верующими, но лучшего примера, чем Иисус Христос, сразу и не нашли — история-то известна всем, даже атеистам. Мотя слушал внимательно. На самом драматическом моменте даже расплакался. Потом объяснил, что кошек он любит, но что ж их жалеть, если у них всё хорошо?! Вот он и создаёт повод, чтобы было, за что пожалеть. И не врёт он вовсе, а фантазирует. Чтобы интереснее было. В общем, вполне нормальный ребёнок: свои понятия, своя логика, свои способы находить выход из положения.
Так и жило семейство. Звёзд с неба не хватали, но и не бедствовали особо. Время шло. Матвей учился. Учился хорошо, только учителя на поведение жаловались — двенадцать лет парню уже, переходный возраст!
3 1/2
— Ну, что там у нас. Что докладывают информаторы? — опершись на локти, сложив перед собой кончики пальцев рук, спросил Шеф.
— Всё идёт по плану. Грузчик из магазина сообщает: особого достатка в наблюдаемой семье нет — зарплата у матери небольшая. У отца, судя по всему, тоже. Это хорошее основание для зависти к более обеспеченным сверстникам ребёнка. Ребёнок учится. Ему уже двенадцать, — бойко отчитывался помощник. — Умный. Оценки хорошие. В школе слывёт непокорным, спорит с учителями.
— Непокорный, говоришь? Это не очень хорошо. Нам нужен покорный, — задумавшись, уставился в одну точку Шеф.
— Ну, это он учителям непокорный, порядкам тамошним. Если в нужное русло повести, если заронить зерно зависти к обеспеченным товарищам, то получим то что надо.
— Двенадцать ему, говоришь? Возраст бунтарей... Хочу на него сам посмотреть. Организуй-ка нам встречу.
— Слушаюсь. Когда запланировать операцию? — исполнительный помощник торопливо записывал указания своего господина.
— Какую ещё операцию? — удивился Шеф.
— А мы назовём эту встречу "Операция "Рандеву"!
— Тоже мне, затейники... — усмехнулся, как всегда, не меняя выражения лица и не мигая, Шеф и продолжил: — Да вот потеплей станет... Не люблю холод.
4
Окончание очередного учебного года решили отметить походом в Городской сад и в кино. Аттракционы, кафешки с мороженым, и кинотеатр "Звезда" рядышком. "Гулять так гулять, — как сказал Йосик и похвалил Мотю: — Что уж, заслужил, год без троек закончил!" В городском саду уже расцветала липа, аромат сводил с ума. Ну и пчёлы тоже доставали помаленьку — как же липы без пчёл?! Или пчёлы без лип?..
Маняша с Йосиком задержались у лотка с мороженым. Мотя не стал их ждать: терпежу никакого уже не осталось, он всю неделю ждал этого культпохода, чтобы дорваться до аттракционов! Постоянно оглядываясь на родителей, торопливо шёл по главной аллее, когда, поднявшись со скамейки, к нему двинулся странный человек. Этот человек та-а-ак посмотрел на Мотю, что у того мурашки по спине побежали. Метнулся вправо, влево — обойти незнакомца не получалось.
— Ну же, не бойся! Что ты так испугался? Ты что, один здесь? — спросил, оглянувшись по сторонам. — Не бойся. Я не обижу. Я, наоборот, буду помогать тебе.
На Мотю от непонятно чем вызванного ужаса просто столбняк напал, но быстро оправившись, он дал такого стрекача... Он бежал, не оглядываясь, но, казалось, каждым позвонком чувствовал неприятный, жуткий взгляд человека в чёрном. Рассказывать о странной встрече подошедшим родителям не стал — он что, маленький, что ли, чтобы показывать, насколько он испугался?! День прошёл просто замечательно, и к вечеру Матвей почти забыл о неприятности. Он в подробностях вспоминал всё, когда долго не мог уснуть. Ему так и мерещился странный и страшный взгляд немигающих чёрных глаз незнакомца.
Годы летели. Вот уже и школа осталась в прошлом. Армия!.. "Откосить" от армии никак не мог. Ни причин, ни желания, ни возможности для этого. Здоровье, пусть и не богатырское, но Бог миловал от серьёзных болячек. Денег, чтобы откупиться взяткой, — что уж греха таить, коли есть такой незаконный способ остаться под крылышком у родителей! — у Маняши с Йосиком не было. Да Мотя, собственно, и не отлынивал: надо — значит, надо! Что за мужчина, если в армии не служил?! Отслужил. Вернулся. Время шло. Работа, друзья... Одна загвоздка — с личной жизнью никак пока не получалось. Но отговаривался всегда, отшучивался: "Ждёт меня где-то самая хорошая девушка, самая порядочная. Как мама!"
4 1/2
Шефу на стол лёг новый отчёт. "Ага, самая порядочная, как мама, — недобро усмехнулся, читая. — Рассказать бы тебе, кто была твоя мама!"
Ознакомившись, вызвал помощника.
— Это что? Что, я спрашиваю? Ты уверял меня, что всё под контролем, что владеете ситуацией... И где она, та ситуация?
Помощник стоял ни жив ни мёртв. Хотя это состояние никак с ним не вязалось. Ни живее, ни мертвее он не мог быть по определению. Разнос был такой мощный, что содрогалась земля. Он готов был провалиться сквозь неё, хотя куда ещё "сквозее"-то!
— Твои балбесы поставили под сомнение осуществление долгосрочного плана! Плана, вынашиваемого так давно и долго, что в случае провала возможности на новую попытку придётся ожидать опять бог знает сколько! — и тихо опять под нос себе: — Тьфу ты, опять Его вспомнил!
— Мы делаем всё, что от нас зависит! Всё! Но... Мы не понимаем, почему всё пошло вразнос!
— Короче. Времени у вас практически не осталось. Совсем не осталось! Докладывать мне о каждом шаге! И не раз в десять лет! Ежегодно!
— Слушаюсь, отдам распоряжение.
Ситуацию нужно было срочно спасать. Нет ничего лучше для этого, чем война. Не зря люди говорят: "Война план покажет". И план покажет, и сущность каждого проявит. А вот тут уже прозевать было никак нельзя!
5
Маняша с замиранием сердца смотрела репортажи с фронта. Было странно, как-то нереально: наше время — и война в стране! Но куда деваться, если недобитое когда-то зло подняло голову и расправило крылья, словно стервятник. Репортажи были страшные. Развороченная техника, города в руинах. Но страшнее всего кадры с погибшими и раненными. Их даже в цвете не показывали, чтобы не шокировать обилием красного.
Матвей пришёл рано.
— А ты что не на работе? — удивилась Маняша, выглядывая из кухни.
Матвей замялся, не зная, как сообщить новость. Маняша выжидающе смотрела на сына. Сама не зная ещё почему, вдруг заволновалась. Сердце рвалось из груди.
— Мам, я на фронт. Добровольцем. Неделя на сборы.
Вот оно! Предчувствие чего-то ужасного! Не зря сердце заколотилось, как птица в клетке! Маняша как стояла с тарелкой в руках, так и рухнула на стул.
— Ка-а-ак добровольцем?.. — только и выдохнула. — А почему ты?
— А почему кто-то? Почему бы не я? Мам, это дело долга, совести... Вы с отцом как меня воспитывали? Что в башку мне с детства вбивали? Что зло должно быть наказано и уничтожено! — при этих словах земля словно содрогнулась, как при землетрясении.
Глотая слёзы, Маняша принялась за сборы. Позже пришёл с работы Йосик. Новость его и не удивила, и не шокировала. Он ожидал чего-то подобного. Он хорошо знал своего сына.
Пока Матвей находился на базе подготовки, у Маняши ещё был относительно крепкий сон. Вскоре сына отправили на передовую. Вот здесь-то ей стало не до сна. Каждый день пребывания сына в окопах засчитывался для неё не как у буровиков на севере: день за два. У ожидания в постоянном страхе совсем иной счёт. И кто скажет, какой именно: день за три, четыре, пять?.. Ночами Йосик часто слышал, как жена плачет, открыв в ванной кран на полную катушку — Маняша была не сильна в науках и не знала, что шум воды совершенно не заглушает её рыданий. Йосик молчал. Только кряхтел иногда. Да седина вылезла вдруг пегой щетиной. Одна радость была: редкие звонки Моти по мобильной связи. Всякий раз, заслышав звонок и увидев высветившийся номер, Маняша, усмиряя подступавшую истерику, дрожащим пальцем нажимала на кнопочку телефона. В такие дни она пекла любимый пирог Матвея — капустный — и угощала всё ту же "полицию нравов" на лавочке у подъезда. Иногда угощала и новую дворничиху — прежняя куда-то пропала, на пенсию, наверное, вышла. "Какая милая сердечная женщина, даром что простой дворник!" — говорила Маняша Йосику. Она и не подозревала, что к их семье приставили нового соглядатая.
В один прекрасный день — действительно, день был просто великолепный, хотя и морозный! — позвонил Матвей и сообщил, что у него важное событие: фронтовой капеллан совершил над ним обряд крещения! "Так что, ма, не волнуйся — я теперь под защитой Бога! Не зря же я Божий дар! У меня и позывной такой — Дар!" В этот момент погода за окном словно сошла с ума. Сорвался ветер. Он рвал дорожные знаки и указатели, срывал шифер с балконов... В общем, как в песне: "наломал немало дров". Метель разыгралась такая, что коммунальщики, и без того нерасторопные, не успевали хоть как-то расчищать дороги. Связь с Мотей прервалась. "Алё! Алё, сынок! Ты где?" — тщетно пыталась докричаться до сына Маняша. Она долго ещё рыдала, безуспешно пытаясь дозвониться до Матвея.
После работы Маняша часами просиживала перед стареньким телевизором, слушая всё подряд: и военных экспертов, и все политические ток-шоу... Она словно оцепенела, словно пребывала под гипнозом. Йосик в мыслях желал, чтобы этот старый ящик накрылся уже, наконец, медным тазом.
А на фронте было нелегко. Уже весной, отстреливаясь от обушмаренного наркотой противника, Матвей с товарищами по оружию попал в окружение. Матвея накрыло то ли миной с дрона, то ли граната залетела... Ранили его. Серьёзно ранили. Идти не мог. Он знал: тащить его — терять и время и силы. Главное — терять возможность выбраться остальным. Он сам решил остаться, прикрывая отход группы. Попросил только, дать сигнал, когда выберутся. Не если выберутся, а когда: должны выбраться, обязаны! Дым, гарь и пыль застили не только синее безоблачное небо. Даже солнца не было видно! "Пятница. Дома завтра выходной. Мама что-нибудь вкусненькое приготовит!.." Это была последняя мысль Матвея. А потом тишина. Он не слышал трёх коротких очередей — условный сигнал, что группа вырвалась из-под обстрела и из окружения.
В воскресенье в расположении батальона был банный день. Бойцы мылись-стирались, стриглись-брились. Конечно, у кого была возможность. Гибель Моти обсуждали все. "Слышали, Дар погиб? Дал уйти ребятам, а сам остался прикрывать отход..." — тихо горевали одни. "Жаль. Хороший парень был!" — коротко припечатывали другие. "Единственный сын... Тридцать три года всего... Кроме родителей — никого! Как им сообщить?" — ломали головы командиры.
Мотя лежал под голубым апрельским небом. Глаза открыты, но словно и не видят ничего. Вокруг нечастая стрельба. Какая-то ленивая. Кто-то ткнулся в бок. Боль пронзила не то что каждую клеточку. Казалось, она отзвалась даже в каждом волоске под каской.
— Эй! Ты живой? Дай знать, если слышишь! Голос звучал, как из иного мира.
"Я умер? Я умер! Кто-же тогда спрашивает?.." — подумал Дар. Только веки другнули при этом.
— Ну слава тебе, Господи, жив! Теперь терпи, дорогой! И если можешь, помогай!
Батальон гудел: "Слышали новость? Дар-то живой! Просто воскрес из мёртвых! "Тяжёлый", конечно, но врачи очень страются. "Буханка" в тыл увезла!"
5 1/2
— Шеф, всё пропало! Всё пропало, Шеф! — помощник был на грани истерики. — Все наши усилия изменить ход операции — всё коту под хвост!
— Что за сравнения?! Всех, всех, к чёртовой матери, накажу! Такой план!.. Такие перспективы!.. Всё про... фукали!
Шеф выглядел спокойным, но глаза метали молнии, а голос — гром. На земле поднялся ураган. В сейсмически опасных зонах начались землетрясения. Усмирив взгляд и природу силой мысли, Шеф с холодностью жидкого азота отдал распоряжение:
— Архив уничтожить. Агентство закрыть. Всех информаторов перевести в "спящий" режим. Это последнее. На следующие .... лет. Да, это провал. Провал операции "Антихрист". Но мы не сдаёмся. Мы просто подождём.