Д Артаньян в Бражелоне или как оживает прошлое

Д’Артаньян в Бражелоне или как оживает прошлое.
Д’Артаньян ехал в гости к Планше. Король, делая последние приготовления к началу войны, дал ему отпуск и намекнул, что неплохо бы привести свои дела в порядок ввиду длительности компании, на что капитан королевских мушкетеров беззаботно улыбнулся: «Мои дела всегда в порядке; какой же из меня был бы военный, если бы я не был готов к любой компании?»
Итак, д’Артаньян ехал в Бражелон. Сколько раз он бывал там после встречи с Атосом в самом начале Фронды, он и сам не мог бы сосчитать, но каждый новый визит в опустевший замок наполнял его душу болью и тоской. Его  тянуло в дом, где каждая вещь, казалось, еще была согрета прикосновением руки графа, но и отталкивало холодное одиночество бывших покоев Атоса и Рауля. Планше пока обитал с семейством во флигеле, который граф приказал выстроить для Рауля, но в котором виконт так и не пожил толком, а д’Артаньян останавливался, как правило, в тех самых комнатах, что с самого начала были определены для него графом.
Д’Артаньян редко оставался надолго в Бражелоне: три дня, не более. Уже на второй день ему начинали чудиться знакомые голоса, а скрип ступеней деревянной резной лестницы, ведущей на второй этаж к покоям графа графа, заставлял замирать в бессильной надежде, что стоит обернуться - и он встретит ласковый взгляд друга. Но лестница оставалась пустынной, а многосвечную люстру из лепного венецианского стекла в гостиной на первом этаже, никто некогда не зажигал: с нее, правда, сняли черную кисею, как и со всех светильников и зеркал, но печалью все равно веяло от самих стен, лишенных хозяйской души.
Фермеры и работники, попадавшиеся на пути капитану, низко кланялись: д’Артаньяна хорошо помнили в округе, гордились им, как почетным жителем Орлеаннэ, признавая в нем нынешнего хозяина поместья. Вот этот самый момент всегда смущал старого вояку: он себя хозяином Бражелона никогда не считал, хотя и покойный Гримо, и вся челядь Бражелона таковым его числили. Один Планше только вздыхал и начинал суетиться вокруг д’Артаньяна, как делал это в бытность свою его лакеем.
В этот раз д’Артаньян решил все прояснить: «теперь или никогда!» - подумал он, остановившись у решетки, отдалявшей аллею парка от проезжей дороги и сделав знак сопровождавшему его слуге, позвать привратника.
Калитку открыл конюх и д’Артаньян спешился, кинув поводья своего коня Рабо, как звали его слугу.
- Я пройдусь, - кивнул он конюху. - Покажи моему лакею, где конюшня. Мэтр Планше дома?
- А где ж ему быть еще, ваше сиятельство, - расплылся в улыбке конюх. – С мальчишками своими занят.
- Вот и отлично! Пока я до крыльца дойду, вы его и предупредите. Рабо, - обратился он к своему лакею, - тебе все покажут, а я прогуляюсь пока.
- Все в доме в порядке, господин капитан, замок ждет своего хозяина.
- Хозяина? Да, конечно, хозяина, - пробурчал себе под нос мушкетер. – кому ж мне быть, как не хозяином. Ах, Атос, Атос, - покачал он головой, и горестно вздохнул, - не думали же вы провести меня таким образом? Милый друг, я не так наивен, как когда-то. Но с Планше я поговорю непременно, - и д’Артаньян не спеша двинулся по липовой аллее, ведущей прямо к дому.
Двор перед парадным крыльцом был чисто выметен, а вот цветники изменились: ирисы и ландыши, так любимые графом, отказывались цвести без него. Уж что только Трюшен не делала, занявшись цветами вместо садовника, упрямые луковицы, хоть и давали зеленые перья всходов, но цветами ее радовать не спешили. Атос, уйдя в мир иной, оставил дом, но забрал из него свою душу: вот почему его друг, бывая в Бражелоне, начинал это чувствовать уже на следующий день. И если первый день был днем встреч и узнаваний, то после бессонной ночи капитана начинали преследовать воспоминания. Долго эту пытку он выдерживать был не в силах, и уезжал, порой на ночь глядя, чтобы быстрой ездой развеять душевную боль. Уезжал, чтобы уже через неделю начинать скучать.
- Как же быстро я стал стареть! - пробормотал д’Артаньян, поднимаясь на крыльцо и слегка запыхавшись. – Скоро увидимся с вами, друзья, чует мое сердце, что разлука наша подходит к концу. Но прежде! – он гордо выпрямился, взявшись за дверную ручку, - я должен получить то, что заслужил по праву: маршальский жезл. Без него мне как-то даже неприлично появляться перед Атосом и Портосом.
Тут дверь распахнулась, на пороге стоял Планше.
- Ого, какой ты нарядный! – воскликнул гасконец, едва узрев своего бывшего лакея. – Прямо господин Журден!
- Я не мог не принарядиться к приезду нашего хозяина, - Планше отвесил глубокий поклон.
- Гм -, промычал д’Артаньян, покручивая ус и хитро улыбаясь. – Хозяина, говоришь? Пусть будет так! Ну, так веди меня к столу: я чертовски проголодался и готов съесть целого кабана, как наш друг Портос… - он осекся, потому что горло перехватил спазм.
Планше обеспокоенно и сочувственно посмотрел на него: хозяин все еще не смирился с утратой друзей, а ведь прошло уже десять лет. Есть горе, которое не уходит вглубь, не заслоняется другими смертями, в любой момент готово подняться к сердцу и терзать его.
- О, - увидев стол, готовый порадовать целую роту голодных мушкетеров, д’Артаньян внешне отвлекся от своих мыслей. – Планше, мы с тобой славно покутим этим вечером.
- Вы приглашаете меня отобедать с вами? – скромно поинтересовался Планше.
- Не делай вид, что ты смущен, хитрый ты черт! – воскликнул д’Артаньян – Это ты здесь распоряжаешься, а я всегда только гость, - расхохотался капитан.
Планше содрогнулся: он почуял в смехе мушкетера нечто, что заставило его затрепетать. О, он знал д’Артаньяна, который мог казаться простачком, тем временем ничего не упуская в беседе, и ловко направляя его в нужное хитрому гасконцу русло.
Пока д’Артаньян воздавал должное действительно отличным кушаньям, которые, под недремлющим оком Трюшен готовила Фаншетта, за которой с неменьшим вниманием наблюдала и сама Жоржетта, Планше внутренне готовился к атаке, которая не замедлила последовать.
- Знаешь, Планше, о чем я подумал? – вдруг, прервав сражение с кабанчиком, начиненным колбасками, спросил д’Артаньян.
- Откуда ж мне знать, что могло прийти в вашу светлую голову, хозяин, при поедании этого лесного обитателя? – Планше подлил вина мушкетеру.
- А я вспомнил, как наш Барон дю Валлон сражался с кабаньим боком за столом у его величества. Это было зрелище, достойное нашего Мольера. Кстати, ты очень сегодня похож на его господина Журдена.
- Вы про его «Мещанина во дворянстве»- скис Планше, уразумев намек гасконца. – Я так похож на глупца?
- Так ты смотрел этот балет? – удивился д’Артаньян.
- Мне Блезуа рассказывал, он в Париже всегда посещает Бургундский отель.
- Планше, ты у нас далеко не глуп, ты немного увлекся ролью.
- Какой ролью?
- Ролью управляющего. Тебе бы больше пошла роль хозяина, - и д’Артаньян посмотрел прямо в глаза Планше. – Хватит делать вид, мой дорогой Планше, что хозяин здесь граф д’Артаньян. Настоящий хозяин в Бражелоне ты, честный Планше, а я – всего лишь гость, я вынужден тебе повторить это еще раз, хотя ты упрямо делаешь вид, что не понял моего намека. Рассказывай, Планше, рассказывай мне все, мой верный и последний друг. Я должен знать правду, потому что этот мой визит к тебе, скорее всего, будет и последним.
- Что вы надумали, хозяин? – ахнул Планше.
- Видишь ли, мой милый, я очень стар, я теперь старше Атоса. Король готовит поход на Нидерланды. Это мой последний поход, Планше, в нем, если я не погибну, то получу маршальский жезл. А по окончании этой войны я уеду к себе, в Гасконь, в Артаньян. Это самое место для гасконского маршала. Так что мы с тобой вряд ли увидимся еще раз, Планше. Видишь, как часто я употребляю слово «последний»!  Но знать правду: что вы тут с Атосом намудрили для меня, я обязан.
- Это не я, - пробормотал Планше, пряча полные слез глаза, - это господин граф с Гримо.
- Причем здесь Гримо? – не понял д’Артаньян.
- Ну, может и не совсем Гримо, но он мне все велел делать, как в акте о купле поместья написано было.
- Акте о купле? Ничего не понял… может, я уже пьян?
- Видите ли, хозяин, граф де Ла Фер, видимо, чувствовал, что затея с Бофором плохо закончится. А то, что господин Рауль для него был светом в окошке, я понял, когда он зашел ко мне, потому что надеялся, что у меня может вас повидать. Господин виконт тоже зашел, расстроенный чем-то, вот я и перехватил взгляд графа на сына: там такая боль была! А тут еще и Трюшен! Граф ее увидел, пришлось объяснять, что я женюсь. Вот граф и подумал, что Бог наградит меня детками.
- Атос не ошибся: я еще твоих сорванцов в этот раз не видел, а я им гостинцы привез. Но сегодня уже поздно, завтра их вручу. Я тебя перебил, продолжай.
- Я не знаю, что господин граф думал, когда эту продажу затеял: там оговорено было, что вступает она в силу только после того, как никого в его роду не останется.
- Он продал поместье тебе?
- Да, за тысячу луидоров, которые сам и внес! Стряпчий мне бумаги привез уже после смерти его сиятельства: так было в завещании оговорено. Но там было написано, что я буду управлять поместьем, а пока вы…
- Пока я жив?
- Да, - с трудом сглотнул Планше, - да, Бражелон будет вашим домом.
- Атос знал, что я никогда не захочу хозяйничать в Бражелоне, - опустив голову, прошептал д’Артаньян. – Не смогу я быть после него хозяином, горько это и страшно.
- А гостем?
- На три дня меня хватало, Планше. Отдавать распоряжения, хозяйничать там, где везде еще и сейчас чувствуется его рука, спать в его спальне, сидеть в его кабинете… я никогда бы не пошел на это, Планше. А вот погостить, как гостили мы с Портосом у тебя в Фонтенбло, я всегда не прочь! До сих пор греют мою душу эти воспоминания! Ты всегда был отличным хозяином, Планше, чего не скажешь обо мне: я человек военный, мой дом – палатка, мое рабочее кресло – седло, мое перо – моя шпага. Я воин, и у меня никогда не хватило бы ни терпения, ни умения вести такое хозяйство. У меня есть небольшое поместье в Шотландии, там распоряжается управляющий. Пожалуй, отпишу я тебе и его, Планше, будет твоим сыновьям куда приезжать.
- О, мой господин! – Планше уже не скрывал слез, катящихся по щекам, так тронули его слова д’Артаньяна.
- А поместья и титулы Портоса ушли Бог знает кому, - с горечью пробормотал д’Артаньян. – Рауль даже не узнал, что Портос все завещал ему. Мне об этом написал Арамис, уже после всего. Знаешь, Планше, а ведь мы виделись с Арамисом, в 1666 году, вскоре после смерти королевы Анны.
- Он приезжал инкогнито? – весть поразила Планше. – Под маской?
- Нет, Планше, его сиятельство герцог д’Аламеда прибыл совершенно официально, хоть и с тайной миссией: ну, это же Арамис! Я его едва узнал, - разоткровенничался д’Артаньян: то ли под воздействием выпитого вина, то ли сами стены дома располагали его к откровенности.
- Он сильно изменился?
- Он стал глубоким стариком, совершенно седой и сгорбленный. Я его едва узнал, - дрогнувшим голосом ответил д’Артаньян.
- Гримо мне говорил, что господин граф получил от него письмо. И сразу захотел навестить могилу господина дю Валлона, но сил уже не было.
- А откуда Гримо об этом письме узнал?
- Нашел его, когда разбирал бумаги графа.
- Я не любитель читать чужие письма, Планше, но это я бы хотел прочесть. Оно сохранилось? – непонятное беспокойство овладело капитаном.
- Да, конечно. В бронзовой шкатулке.
- Принеси мне его, - вдруг потребовал д’Артаньян. – Прямо сейчас.
Планше со вздохом встал из-за стола, и поплелся выполнять просьбу капитана. На душе у него кошки скребли.
Д’Артаньян отказался от десерта и, прихватив письмо, отправился к себе. Он и боялся, и жаждал прочитать то, что уже давно знал в общих чертах.
Арамис был беспощаден к себе: едва ли не минута за минутой он описывал то, что произошло на Бель-Иле, включая визит самого мушкетера, и то, что произошло впоследствии в пещере Локмария. События, что произошли в море, д’Артаньян знал от самого короля.
Письмо это требовало уничтожения: там было и об узурпаторе (видимо, Атос что-то уже знал о нем): каждая строчка этого покаяния запечатлелась в голове у старого воина так прочно, что ничто уже не могло заставить его забыть хотя бы слово из этого письма. Это была последняя и, наверное, самая искренняя исповедь прелата.
Видя, как догорает в серебряном блюде плотная бумага, д’Артаньян испытывал нечто вроде раскаяния: это письмо могло бы хоть как-то реабилитировать Арамиса в глазах потомков, но потом он улыбнулся: потомков у священника не было, по крайней мере, официальных. А так всем будет спокойнее: главное, что король ничего не узнает. Скорее всего, Арамис окончит свои дни на испанской земле, и будем надеяться, что там он нашел надежное убежище.
Утром, незадолго до отъезда, д/Артаньян раздал подарки сыновьям Планше.
- Какое будущее прочишь своим мальчикам, Планше? - спросил он у бывшего лавочника, а нынче почтенного владельца поместья. – У тебя будут для этого возможности.
- Старший – мой наследник, значит, будет управлять всей этой роскошью, - повел рукой Планше не без тщеславного удовлетворения. – Средний хочет учиться, пойдет, значит, в судейские, а у младшего, пока, только игры в войну в голове: вон как обрадовался игрушечному коню. И, конечно, все они любят у меня сладости: значит, не брошу я это дело. Все в роду Планше были сладкоежками, так уж у нас повелось.
- Да, прошла наша жизнь, как один день, - д’Артаньян встал. – Пора мне возвращаться, Планше, к своим делам: король ждать не будет. Жди вестей. И помни: земли эти и этот дом – это твое и детей твоих будущее. Береги их пуще собственной жизни и детям завещай то же.
                ***
Уже отъехав на почтительное расстояние, д’Артаньян обернулся: белый дом на холме, в короне огромных платанов, казался пронизанным солнечными лучами. Он таял в этом свете, смотреть на него было больно глазам, и старый мушкетер поспешно отвернулся, в надежде, что его слуга не заметит слез на глазах хозяина.
Таким исчезающим видением и остался замок Бражелон в памяти д’Артаньяна.