Так вышло, что все мы никаким образом в институте не пересекались. Хотя я и Серега были с одного курса мехфака, но учились-то в разных группах. К тому же его группа числилась на первом потоке, а моя на втором. Это значит, что мы не могли встретиться даже на лекциях, не говоря про семинары.
Радисты Володя и Саша имели разные специальности: мой одноклассник изучал радиооборудование самолетов, а Сашка радиооборудование аэропортов. Думается, что в авиации это мало в чем пересекающаяся сфера деятельности. И всё же они хоть изредка слушали одни и те же лекции общего направления. Я веду к тому, что в институте мы, «однокамерники», жили своей жизнью и о событиях и проблемах других ничего не слышали. В институтской жизни главной компанией для каждого из нас становились собственные группы.
Но у молодых людей, живущих на бульваре Лепсе, то есть нас, была еще одна, я сказал бы – приватная жизнь. Она начиналась с общего сумбурного утра, когда мы метались по квартире и собирались в институт. Иногда нам удавалось позавтракать, но это получалось в редких случаях (позже мы что-то перехватывали в институтских буфетах), потому что как всегда времени было в обрез, и мы выбегали на «тропу знаний». Как вы помните, она пролегала по улице Затонского, через старый отрадненский сад и вот она, альма-матер.
Октябрь – это один из самых милых месяцев в Киеве. Жовтень, он и есть жовтень... Дожди нас будут угнетать в ноябре, затем непонятный, без явного акцента на зиму, декабрь, снежный экзаменационный январь... Но это всё позже, мы ведь, считай, по-настоящему обратились к учебе только лишь в октябре. А октябрь – это буйство желтых и красных цветов, сезон летающих паучков на своих корабликах из паутины и недолгий период угасающих солнечных лучей...
Улица Затонского, сегодня она называется именем Михаила Донца, человека трагической судьбы, была очень зеленой, но вырождавшийся яблонево-грушевый сад выглядел намного живописнее. Идти через него в сухое время года было приятно, но когда погода менялась, то мы в него не углублялись, а шли по Затонского до конца. Сейчас дождей нет, и я прохожу через него с ощущением, что нахожусь не в большом городе, а, как некогда говаривали, в пейзанских окрестностях. У меня еще оставались в памяти картинки из детства, которые были мне милы, поэтому я, проходя через сад, как бы напитывался энергией.
Впрочем, тогда я не всегда смог бы такими словами выразить свое ощущение от окружающего мира, как не под силу выразить было его и моим друзьям. Какие еще тут паучки в корабликах?! Мы обживаемся в новой реальности и пытаемся «покорять вершины знаний».
Лекции, практические, семинары... Всё закрутилось, завертелось... Да, и чертежи! Экзамена по черчению не было, а был дифференцированный зачет, к которому готовиться нужно было целый семестр, вычерчивая кучу деталей и переводя кипу ватмана, при этом исписывая «на нет» не один карандаш... Радистов черчением не мучили. Они у нас техническая интеллигенция... А мы с Серегой над ватманом корпели. Что со слонов взять – пусть работают!
У меня со времен школы с черчением проблем не было, а другой слон, Сергей то есть, над чертежами страдал. Но отдаю ему должное – он старался, и чертежи у него выходили. Потом долгими вечерами молча любовался ими, разворачивая скрученный в трубку лист ватмана и нежно подтирая резинкой вдруг увиденное загрязнение или лишний штрих карандашом.
В этом месте стоит рассказать, что после горячих распрей у нас постепенно сложились хорошие дружеские отношения. Ну, а что? Мы друг друга не бомбили, никого даже не ранили, почему бы не примириться и подружиться? Ну, этот посыл нам сегодняшним более чем понятен. Да, более чем...
А еще я обнаружил у Сереги некоторые качества, которые его выгодно отличали от остальных постояльцев Марии Исааковны.
Володю я знал еще со школы, его характер и его образ жизни для меня секрета не представляли. Сдержанный, малоразговорчивый, иногда даже казался бесстрастным, как лягушка: ничего, кажется, его не выводило из равновесия. Всякие непрофильные фантазии или темы для «лириков» его не интересовали, зато он обладал склонностью к точным наукам. За это его можно было уважать. Но ведь скучно так жить, без фантазий...
Сашка, на мой взгляд, никаких ярких достоинств вообще не имел. Да, дружелюбен, да, смешлив, а вот удивить нас или даже поразить своими собственными неординарными достижениями или наклонностями он не мог. Каким бы определением его можно охарактеризовать? Пожалуй, что подойдет слово «пресный», как бы это ни обидно для него не звучало. Вот агрессии от него мы никогда не ощущали. Может, он тогда еще только складывался, как личность? Может, он в жизни позже расцветет разными красками? Воссияет?
После того, как мы разъехались с квартиры, судьба меня с ним больше не сводила. Только и осталось в памяти от знакомства с ним то, что он однажды выступил катализатором бурного месячного противостояния, закончившегося миром, но благодаря которому он целый год благородно делил не очень широкую кроватку с «интервентом».
И вот на фоне этих парней Серега, при всей своей неотесанности, мне был интересен. Он оказался очень непосредственным и бесхитростным парнем, собственная необразованность его нисколько не расстраивала, а меня часто потешала. Разговаривал много, своеобразно шутил, а если чувствовал себя кем-то задетый (в основном его мог задеть только ваш покорный слуга), то обиды не держал.
Меня он сразу удивил своей любовью к Высоцкому. Знал наизусть немало его песен и регулярно цитировал. Понятно, что его интересовал в основном репертуар из юмористических песен. Каких-то баллад или песен-размышлений Высоцкого от Сереги я не слышал.
Тогда мы все находились под впечатлением шахматного матча Фишер – Спасский. Мы, как дети, рожденные в Советском Союзе, переживали за Спасского. А он проиграл... Высоцкий придумал забавную песню на эту тему, и Серега ее с удовольствием распевал.
«Мы сыграли с Талем десять партий, в преферанс, в очко и на биллиарде. Таль сказал – такой не подведёт...», - шумно радовался на всю квартиру наш сосед и наивно объяснял нам то, что и так было понятно:
- А он же к шахматному матчу готовился!
Или входит в комнату и тут же, с показательно озабоченной физиономией:
- Только прилетели – сразу сели. Фишки уж расставлены, стоят!
И, икая от восторга, выдавливает из себя:
- Прикинь, не пешки, а фишки!..
Тут уже мы заходимся от смеха, но не от текста, а от его реакции.
Немного перескочу время. Возвращаясь с зимних каникул, он из дому привез маленький бобинный магнитофон с катушками пленки, на которых с отвратительным качеством были записаны песни Высоцкого с его концертов. Я догадываюсь, что это были «надцатые» перезаписи, потому что разобраться в тех хрипах, что звучали из магнитофона, мог только хозяин. Но он добросовестно выступал в роли переводчика, уж очень ему хотелось, чтобы мы оценили его заботу.
«Ты, Зин, на грубость нарываешься, и все обидеть норовишь…», - этот условно узнаваемый голос я услышал уже тогда, и, естественно, с помощью перевода Сереги.
Я к этому разделу творчества Высоцкого относился сдержанно, да, что-то было смешно, но не более того. Мне больше нравились песни-баллады, о войне, например:
«И когда наши девушки сменят шинели на платьица…», - вроде такого, непростого и задумчивого.
Но Серегина любовь к Высоцкому меня покорила. Уважаю увлеченных людей: это люди с изюминкой, преданные хоть каким, но своим привязанностям. Однако чаще всего Серега нас смешил другими поступками. Вот он нашел киоск «Союзпечати». Вдруг видит аляповатый цветной журнал с иностранными буквами. Всё, он в ступоре. Кричащие, яркие картинки из журнала на него действовали как бусы на аборигена Полинезии:
- Хочу!..
И он их покупает несколько штук. Спросите, что это было? А что может быть с иностранными буквами в то время в Советском Союзе? Какое-нибудь коммунистическое издание... В нашем случае Серега притащил домой подборку журналов L’Humanite-Dimanche. Расшифрую: это французский еженедельник Юманите-диманш, приложение к коммунистической газете Юманите. Если Юманите переводится как «Человечество», то еженедельник бесхитростно назывался вроде как человечество-воскресенье.
Когда Сергей впервые зашел в нашу комнату с кипой этих журналов, в которых он не мог понять ни слова, то, тем не менее, бросалось в глаза, что он очень рад и, более того, гордится своей покупкой. Ни слова не говоря, улегся на кровать-тахту и начал с умным видом листать страницы этого «воскресенья».
- Ты зачем их купил? – с изумлением спросил его я. – Что ты с ними будешь делать?!
Наверное, он уже и сам удивлялся, на хрена он выбросил деньги на эту цветную ерунду? Но марку решил держать до конца и важно ответил:
- Домой отвезу. Там у меня их с руками оторвут...
«Ого», - подумал я, - «так наш Серега еще и негоциант…»
Но не стал подшучивать, в конце концов, любой человек имеет право делать иногда и глупости.
Наш первый семестр пролетал быстро, причем, неярко, скучно и озабоченно, я бы сказал – в постной обстановке. Квартира – институт – квартира... Мы фактически вели схимнический образ жизни, постоянно находясь в волнительном ожидании сессии. Я и Володя все же были настроены с большим позитивом, поскольку имели внушительный школьный багаж. А Серега и Саня заметно напрягались. Но ход времени неумолим, пробил час сессии...