На горы село облако. Третий день вокруг густой серый туман, переполненный мельчайшими каплями дождя. Дождь никуда не идёт, а просто существует в тумане. Звуки глухие, редкие, и на самом краю возможностей. Такая погода чрезвычайно помогает работе воображения, отчего слух улавливает иногда плеск далёких тропических морей. В реальности удерживают мох и камни под ногами, скользкий мох и скользкие камни. А ещё на душе тоскливо необычной, округлой и сырой тоской. Наверное, именно в такую погоду погибли мамонты. И никуда не уйти. Вокруг тайга, горы, до ближайшей проезжей дороги неделя пешего пути.
Вчера из канавы исчез горнорабочий. Витёк. Уже к вечеру стало понятно, что человек пропал. К утру так и не нашёлся. Неординарный, между прочим, человек. Под два метра ростом, с яркой, как халькопирит, соломенного цвета шевелюрой, он, тем не менее, ухитрялся быть незаметным. Вроде и есть где-то, а вроде и нету его вовсе. Да и «ухитрялся» это не о Витьке. Простой, как паровоз, но, всё же, не хуже воровства. Хотя и на грани, можно сказать. Странный человек.
И фамилия у него — Штайер. Он немец.
Именно Витёк перед самым Новым Годом просил у меня со Степанычем бинты, вату, йод и скальпель, всерьёз вызвав этой просьбой нешуточное волнение на счёт казенных хлопот с лишившимся ума огромного размеру человеком посреди тайги на высоких горах.
— Зачем тебе, сиромаха- спросил Степаныч
— Так свиней кастрировать надо же?
— А ты их кастрировал когда-нибудь?
-Нет. Но ведь надо.
— Да ты у нас герой…
Именно Витёк подавал мне заявление с просьбой выдать зарплату золотом, аккуратно расписав кому и сколько, и зачем. Даже тёще заказал сто грамм на зубы.
— А как писать: золото или золота?
— А что там?
— Заявление.
— Дай взгляну… ах, ты ж, мать твою, заботливый какой…
В обоих случаях он стал жертвою розыгрыша. Но этим и ограничилось. Разыгрывать Витька — занятие простое, как игра в «о****ола»( используется колода в 56 карт, кому попадает туз пик, тот и «о****ол»), быстро превратилось в признак дурновкусия и нечеловеческой жестокости разыгрывающего, на чём и прекратилось вовсе.
Именно Витёк утопил насос на самодельном понтоне посреди ёмкости с раствором цианида и пытался нырнуть за ним.
Успели, удержали. Витёк испытывал интерес к работе технической, любил большие автомобили, дробилки, бульдозера. Техника Витька не любила. Иногда агрегаты ломались только от того, что он к ним прикасался. Флуктуативный луддит, так называл его я, я же умник. Смертьмашинам, так называл его Степаныч. Решили убирать. Отправили со сложного производства на простое: проходку канав. Лом проще понтона, сломать тяжелее, а кирку ему не давали. Да и под приглядом постоянно, бригада — четыре человека и геолог. От людей и техники далеко, на отшибе. Из этого и исходили. Стало спокойнее.
И вот он пропал. Напрочь.
Искали Витька три дня. Сами искали, своими скромными силами, хотя уже собирались и всякие другие лесные люди помогать.
Всё надеялись справиться своими силами. Не хотелось поднимать шумиху — пресса, егеря, вертолёты, маломерные суда, бригада Гагрида на подходе, и вот это вот всё…
Честно сказать, я его уже списал на медведя. Потому как именно у мишек такая гадкая привычка: добычу уносить, ныкать, засыпать ветками, чтобы подтухла. Витамин тогда образуется, нужный медведю витамин, да и переваривать зверушке легче.
По всем опросам выходило, что пропавший выбрался из канавы с целью культурно отлить не совсем уж на рабочем месте. Метров двадцать пути.
Степаныч в сотый раз зашёл в заросли там, где заходил в них Витёк. Присмотрелся, близоруко прищурившись, к хвое, словно бы искал следы. Впечатления следопыта он не производил, но что ещё оставалось?
— Хоть бы кепочка какая осталась, — злым голосом произнёс Степаныч, — Или коронки зубные.
— Угу, или нога — хмыкнул Прум.
— Почему нога? Зачем нога?
— А сам подумай, куда бы он без ноги ушёл? Сразу бы и нашли…прям тут.
Ни ноги, ни кепочки, ни зубной коронки, ни даже зарубок или собственноручных записок не наблюдалось. Наблюдалась холодная горная тайга, то есть — редкие чахлые лиственницы толщиною с руку с редкими кустами кедрового стланика и зарослями полярной берёзки.
Дальше, чуть ниже, шла большущая марь с гривами, что редкость тут, но вот так повезло, и облако. Но облако не наблюдалось, а наблюдало. Наверное, ему было щекотно от того, что мы движемся внутри.
К вечеру вернулись все, кто искал Витька. Мокрые, злые, грязные, потные. Мастерски плевали сквозь зубы на землю. Потом курили папиросы «Беломорканал», говорили хрипло, матерно и просили ещё чаю. Храбрились, выражали надежду, но с пониманием близкой беды. Словно бы не просто матерясь, а отгоняя зло, как это и было в своё время задумано человеком, что придумал произносить вслух всякое непотребство.
Прикинули, куда идти завтра. Народ разошёлся по балкам и палаткам, а я остался, чтобы выйти на связь и доложить ситуацию.
Из темноты и воды облака показался повар.
Лицо его светилось мягким зеленоватым фосфорным светом, в глазах бегали бесенята и пинали зрачок копытцами.
— Николаич, Степаныч сказал, чтобы ты пока на связь не выходил, чтобы ты срочно на склад, на вещевой… Говорит, чтобы один шёл, и никому ни слова, мол…
— Вы охренели, страстотерпцы, какие тут тайны, третий день все на ногах, нервы в хлам, а вы мудрите.
— Ну, я не знаю, вот как сказал, так я всё и передал.
Повар явно темнил.
Ну и пошёл я на вещевой склад. На обратную сторону ската. За гребень сопки.
Степаныч нашёл Витька. Витёк отлил, ощутил холод севера, пошёл за телогрейкой. В балке и телогрейки не было, потому что осталась на канаве. Но Витёк решил, что ему не выдали и отправился на склад. На складе по горе вещей полез за телогрейками на самый верх, споткнулся о связки сапог и упал задницей в выварку, и в ней застрял навсегда. Огромный такой лось, в огромной кастрюле, только ноги в стоптанных кирзачах да соломенная голова торчат. А сама выварка рулонами крафтовой бумаги зажата в вертикальном положении. Даже не покатиться. Отлично вошёл. Плотно. Безнадёжно.
Орал первый день, пока не охрип до полной потери голоса. А чего орать-то? Склад за гребнем, повыше ставили, ни хрена не слыхать, да и нет никого, все Витька ищут.
— Ну всё, шмерц, ты в нашей власти, — Степаныч взял монтировку и спросил повара: — У тебя вазелин есть?
— Не понял вашей задумки, — ответил Олег.
— Не боись, там же железо, выварка железная же.. Доставать будем, извращенец.
— Паяльной лампою надо нагреть, — с болезненной надеждою в голосе сказал повар.
Тут я не выдержал:
— Я тебя сейчас нагрею паяльной, доставайте его уже…
А Витёк ничего не говорил, Витёк только хрипел и вращал водянистыми глазами в неярком, жёлтом свете фонаря.
И вот ведь странная вещь — двое суток не ел, а столько нагадил, что штаны лопнули. Или это они от удара так? Не знаю.
А потом притащили ведро воды с ручья. Он пил-пил-пил… как в песок. Выпил почти ведро. Правда. Никогда такого не видел.
Доложил по рации, что нашли живым. Всегда знал, что начальство тоже умеет материться в разных тональностях, но вот так вот, по-отечески, с нотками радости, всегда послушать приятно.
Отвели дурика в баню, практически отнесли, отпарили, тут и голос вернулся: орал дико, кровообращение восстанавливалось, что ли.
Отмыли. Ожил…
Облако, досмотрев историю до конца, медленно поднялось и улетело в темноту. Небо брызнуло звёздами.
Повар собрал на раскладной столик всякого самодельного, бастурмы, груздей, сала, чаю. Я достал заначку — армейскую фляжку спирта, у меня всегда есть, на окончание сезона, ну и вообще. Выпили.
Возле бани небольшой водопад. Вода градуса четыре. Самое то после парилки.
И вот сидим мы у водопада — Витёк, правда, не сидит, стоит, — пьяные, сытые и довольные, молчим важно, курим… тишина такая, только вода шумит, кристальной чистоты вода шумит, уносясь к большим рекам и дальше к самому Ледовитому океану.
И тут Витёк Штайер выдаёт:
— А немцы сюда дошли во время войны?
Мы переглянулись и дружно рассмеялись, напряжение нервов растворилось в норме жизни. Усталости, злости, неопределённости в мышцах и мозгах больше не было.
Всё встало на свои места.
— Конечно, Витёк, конечно, вот хоть у Степаныча спроси, — сказал Прум.
Михал Степаныч Бевзлер величественно кивнул, отсалютовал небесам мокрым груздем на вилке и торжественно произнёс:
— Да… дошли, дошли немцы.
А потом вкусно выпил.