Анатолий ВЫЛЕГЖАНИН
БЕЗ РОДИНЫ И ФЛАГА
Роман-дилогия
КНИГА ПЕРВАЯ
ИЛЛЮЗИИ
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ОСЕНИНЫ
9.
Если ты хочешь завтра жить лучше, чем сегодня, и совершаешь к тому шаги, судьба улыбаться тебе будет чаще и делать подарки в награду за труды. Такой закон природы недавно открыл, но пока не запатентовал Роман Николаевич Соколовский. Однако, если факты проявлений его на нем до недавнего времени носили характер внезапно-фрагментарный, то эта неделя выдалась такой, будто он у судьбы в любимчиках. И прямо с понедельника, с утра, и началось.
На работу пришел, как обычно, к девяти. Пока то-сё да планерка у шефа, что-то сегодня затянувшаяся, к себе вернулся уж в начале одиннадцатого и решил подточить карандаши. Их у него три: синий, красный и простой, и раньше он использовал для этого точилку, когда вставил, крутнул пару раз и - готово. А неделю назад завел маленький ножик. Зачем? А затем, что если вас принимают во «дворце» и на уровне элиты, если там вы не пустоболт, коим вас здесь считают, а в видах... в смысле Минобороны и вообще... вопросы философии, да и в плане личном вы на высоте (что, конечно, строго конфиденциально), вы уже - уже! - не «как все». И даже здесь, в кабинете у себя, вы не «при»: при столе, бумагах, карандашике, а - они «при» вас, что принципиально. Так надо себя уже начать и... понимать.
А еще важное сделал открытие. Раньше он, в командировках будучи, чувствовал и при необходимости, если кто «забылся», давал понять, что он, вообще-то, «товарищ из области». Но это было, так сказать, на уровне психологии, не более. Теперь же, когда, если в кучу собрать, множество наберется фактов плана конкретно-материального, когда вы уже не объект, а - субъект. Если подойти философски.
С таким вот «себя понимающим» видом мягкой лености и щегольской небрежности обтачивал он ножиком простой карандашик, придавая кончику его не тупой сантиметр углом, как «у всех», а стройно-изящные два с половиной с грифелем тонкой острой пикой, когда зазвонил телефон. Карандашик на стружки устроил смиренно, трубку поднял:
-Да. Соколовский.
-Ромочка, здравствуй, это я.
В кабинете он был один и она - единственная, для которой не нужно «масок», а потому выражение лености и щегольства в лице его в миг растаяло. И случись бы иному коллеге в эту минуту по коридору проходящему, увидеть его в щелку неприкрытой двери, уж точно ожгла бы зависть - опять новая «телка», не иначе, везет же красивым козлам с бабами! А если бы это оказалась коллежка, она бы эти глазки «масляные»!.. эту рожу льстивую!.. кобель несчастный!..
А Роман Николаевич...
Розочка ему на той неделе два раза звонила - ради минуток тайны, так, подумалось, и сейчас... А она после «здравствуй» слова вставить не дела, а, зная, с каким нетерпением он ждет от нее именно этих новостей, стала этак счастливо-мило, с пятого на десятое перескакивая и сама себя перебивая, рассказывать, что она с какого-то совещания, на котором вдруг «все решилось». Что «он» сейчас будет тоже звонить ему насчет работы и завтра собрался даже приехать, и что совсем скоро они могут быть вместе...
Слушая этот милый лепет, едва ловя суть сообщаемого, Роман Николаевич... вновь уверился, что - да! - и вода камень точит! Что лед тронулся, и его забота - не дать теперь ему остановиться. А когда буквально минут через десять ему и впрямь позвонил уже Бобров и подтвердил намерения его насчет завтра, жизнь обрела новые «цели и задачи», которых... сам же так страстно хотел.
До обеда и потом, остаток дня, он, пребывая в мирах своих, далеких от рутины должности, что-то, однако, считал да писал, а без четверти шесть взял листок ватмана из обрезков, добыл из нагрудного кармана пиджака паспорт гражданина СССР и, не раскрывая его, а лишь с брезгливостью представив ту страницу, изгаженную штампами былых его «семейных положений», завернул в листок конвертом аккуратно, склеил уголки, чтобы не топорщились, и преисполненный решимости совершить акт вандализма, направился в... котельную. Не ближайшую большую квартальную, через два дома, за хилым парком, а в маленькую «корпоративную», у ботанического сада. Вчера, из окна видел, там была пробная топка, дым из трубы курился и сейчас, так что преступному замыслу его вполне суждено было сбыться.
В котельной - все правильно - дверь оказалась заперта изнутри: объект «режимный». На стук кулаком вышел кочегар, высокий мордастый мужик:
-Чего надо?
-Пакетик сжечь, - сказал и показал.
-Посторонним не положено.
-У меня пропуск, - сказал и протянул талон на водку.
-Проходи, - сказал мордастый, принимая талон с видом привыкшего к такой щедрости.
Прошел. Кругом черно и душно от угольной сажи. У топок - кучи антрацита. Кочегар открыл кочергой дверцу ближней, и он с чувством невесть откуда взявшейся удалой сумасбродной отваги и готовый к любым за это карам, швырнул «свидетеля» его пороков в пламя с любимым присловьем матери:
-Отвяжись, худая жись, привяжись хорошая!
Кочегар с чугунным стуком захлопнул дверцу топки, вывел незнакомца, закрылся на задвижку и пошел в дежурку к себе, на лежанку. Толстое лицо его, если бы кто видел, выражало ироничное безразличие. И то. У придурков при галстуках свои причуды, ради которых они - во придурки! - даже талонов на водку не жалеют.
Одинокий вечер на кухне и у телевизора прошел не сказать, чтобы в смятениях, а будто на фронте чувств, в схватке... с самим собой. По одну сторону «окопов»: он что - совсем идиот, собственный паспорт спалил?! Без паспорта никуда, ни шагу и вообще - антисоветчина. А по другую - нет. По-новому хочется. По-человечески. А в новую жизнь с таким паспортом нельзя. А еще - он больше не промокашка, а право имеет хотеть и сметь эти... как их?.. да - новые горизонты.
С такими, насчет «горизонтов и целей», намерениями и чувством решимости действовать Роман Николаевич на другой день, во вторник, на работу придя, попросил четыре дня, по пятницу, в счет отпуска, «по семейным обстоятельствам». Прямо с работы поехал на вокзал, встретил Боброва, увез его в горком, представил Сане Петрову и оставил их «обкашлять» служебно-кадровые «моменты». Съездил к Логинову, сообщил, что Розочка, то есть Роза Максимовна, «в свете достигнутых ими ранее договоренностей» предстанет пред светлые очи его, вероятно, уже на будущей неделе. После такого сообщения очи Олега Михайловича засветились так, будто он от Романа Николаевича получил долгожданное приглашение на свадьбу. И так по-дружески лукаво-понимающе при этом разглядывал его, что Роману Николаевичу стало даже совестно за... счастье, которое у него в статусе пока возможного и в лучшем случае, скажем осторожно, в среднесрочной перспективе.
И дальше день у него - по плану. После обеда составлявшего кофе с какой-то сдобой в какой-то кафешке, вернулся в горком, забрал Боброва и повез на вокзал к дневной электричке. И всю дорогу и потом, пока в вагон его не посадил, Бобров, довольный визитом к Сане, гундел ему про коренные вопросы, новые орбиты, продаже хряка в колхоз, а он... Он, не столько слушая, сколько слыша его в пол-уха, сам себе удивлялся, почему-то он этого Боброва, - а ведь это впервые в жизни у него! - ни за мужа Розочки не признает и ни привычных бы, уместных и понятных чувств ревности или там... неприязни - к нему в связи с этим не испытывает, а за некое существо «держит», которое требует от него - пока - немного внимания и манипуляций. И это ощущение его в виде «покашного» уже все более утверждается и за норму воспринимается, хотя и требует держаться «в рамках». И даже, - что уж совсем поразительное новое в себе открыл, - что он, Роман Николаевич, и Розочка не отдельно он и она, а «они», вместе и есть, а этот... А этот у них - не проблема, а - мелкий вопросик времени.
После вокзала по мысленному плану на остаток дня были... запонки. Раньше он, бывало, заметив у иного в рукаве пиджака половинки манжет не сложенные в «трубочку» в нахлест на пуговке, а приложенные и скрепленные запонкой квадратной или прямоугольной, считал их не более чем разновидностью тех же пуговиц назначения вполне утилитарного. Хотя нельзя было не заметить, что люди «при» запонках, как правило, с каким-то «положением», представители власти, мира культуры. Тогда логичный вывод: если он, Роман Николаевич, собрался в «Барселону», не в город Барселону, а «вперед - на Барселону!», то не в рубахе же ему на пуговицах, а в сорочках с запонками. Ведь там по одежке тебя встречать и будут.
В ювелирном салоне на Ленина против гостиницы «Россия» он не бывал никогда. Вошел. Яркий свет ламп и лампочек, благоухание богатства и роскоши! Справа и слева - наклонные прилавки, под стеклом - серебро и золото на многие сотни, а может, тысячи и - никого! Ни охраны, ни продавцов. Впрочем, в правом дальнем конце, над прилавком «всплыла» девушка и то ли бодрясь после дрёмы, то ли в надежде на его «толстый» кошелек подплыла, чернобровая и волоокая, осведомилась радостно:
-Чем-то помочь?
-Э-э, спасибо. Я... только на экскурсию. Запонки хотел посмотреть.
-Это сюда, пожалуйста, - сказала, жестом пригласив к секции в глубине зала. - У нас большой выбор.
Подошел. Запонок - квадратный метр, в глазах рябит, зрение портится.
-Вам под какого цвета рубашку? Для деловой встречи или неформального вечера? Вот шарики, пуля, китовый ус... Если материал, то вот сюда не глядите даже, это - стекло. Не для вас. Для вас - вот: золото, платина или даже вот - орудийный металл. Очень мужественно.
Она «ударилась» в рекламу, но он почти не слушал ее, а под взглядом ее волооким, полным, как показалось вдруг, надежды... не только на выручку, он, желая «дать понять» и пригласить разделить его мужское «бесправие», произнес, нахмурясь шутливо-деланно:
-Надо ведь, чтобы и девушке понравились.
-А тогда приходите с вашей девушкой, - произнесла волоокая с косым глубоким кивком и, как показалось, в ответ ему давая понять, что у нее, кроме выручки, других надежд на него нет.
Поблагодарив за участие и пообещав «еще здесь появиться», Роман Николаевич покинул салон и, спускаясь по ступеням полукругом, окунаясь в привычный шум вечерней улицы в центре города, думал с удивлением: ты гляди-ка! Оказывается, запонки эти совсем не аналог пуговок в манжетах. И что, если уж совсем в идеале, не запонки - к рубашкам, а рубашки - к запонкам. Оказывается, это целый мир и целая культура, в смысле - субкультура со своим образным даже «языком» о солидности, стиле и «весе» их владельца, его вкусе. А какой у него, Романа Николаевича, инженера-землероя, вкус? Значит, надо завести. И вкус, и стиль.
Спускаясь на «трахоме» своей по улице, идя в общем потоке, вспомнил про ценники. Разбежка, понятно, существенная. «Стекляшки» - копейки, а те, что для статуса - «золото-под золото», те... коне-ечно! Те - соотве-етственно! Да пока салон покидал, взглядом повел по цепочкам-колечкам-сережкам-кулонам - всем этим женским побрякушкам. Это если в салон с девушкой, с Розочкой, это уж два-то его оклада надо в кармане, а не вошь на аркане. Иначе просто нельзя. Если твоя девушка выйдет отсюда «пустая», то на что ты, олух царя небесного, сможешь тогда вообще рассчитывать?! Ты, конечно, можешь, думать, что Розочка совсем не такая, да думать-то никому не возбраняется... Ну да, любовь-то, оно - любовь, а где же ваша, товарищ джентльмен, морковь?! Подтверждающий наличие ее продукт. В том числе и финансовый, и материальный. Ведь, известно, чтобы девушку раздеть или хотя бы иметь на это право, ее прежде надо одеть. Тем более, что у него уже была «наука» - со второй. Пусть у нее в башке в смысле денег было очень гипертрофированно, но в принципе - в принципе - она была права. Если ты мужик, бери дубину и иди добывать мамонта. А какой он мужик для таких салонов, если цена ему - сто пятьдесят два, пусть даже и с копейками? Тем более, если уже была «наука»...
Эта мысль о деньгах, то есть не о деньгах собственно, а о его, Романа Николаевича, «стоимости» в этом мире всегда и раньше довлела над другими. И сколько ни утешай себя оправданием, что его «чистые» - это «средние» по нынешним зарплатам и ты - «середнячок», что уже не «беднячок», да вот таких и «посылают», как «послали» его. И вот - новая заря, заря новой жизни, эскиз которой уже на кульмане и - что? А то, что если и на сей раз облом, - если и на сей раз?! - даже в своих глазах он будет фуфло уже полное. И надо, в смысле денег, и впрямь что-то думать и - думать, и - думать, и - делать, и - делать!.. И может, пойти уже куда себя устроить на место более «хлебное»...
На другое утро, а была среда, в половине девятого, когда дожевывал яичницу и собирался в отдел милиции, в паспортный стол, в прихожей вдруг - звонок. Странно. Пошел, открыл. Сосед по площадке, пузатый, в майке и штанах в голубую клетку, доброго утра желает, извиняется и косой обрывок бумажки подает с номером телефона, «просили позвонить». Принял, извинился, поблагодарил, вернулся на кухню. Номер городской, вроде, незнакомый, и кому это он соседский давал, чтобы, если срочно?.. Значит, что-то важное. Любопытно.
Знакомый «автомат» был на углу справа, если со двора на Блюхера выехать, но ему - в милицию, повернул влево. Сегодня по плану - новый паспорт, а позвонить найдет откуда по дороге. А через пару минут - вот она, синяя полустеклянная будка, у Дома политпросвещения обкома, тормознул, вышел, пошарил по карманам, нашел к своей радости две копейки. Номер набрал, извинился - «просили»... какая-то баба... приемная директора спиртзавода... переключила на начальницу. Та извинилась, не может ли он сейчас, сразу, подъехать. Ладно. Хотя... Хорошо.... Хорошо.
Домой он вернулся уже... в третьем пополудни, и больше никуда, даже в милицию, которую пришлось отложить на зватра, уже не хотелось. Потому как надо было все «переварить», что ему судьба предложила. А предложила она ему... новую должность, новые заботы, а вместе с ними и - новую жизнь. И от всего этого... от всего этого... при том, что имеет сейчас, просто... Нет, конечно, отказаться можно. Можно. Но - просто невозможно. Потому что, даже если вкратце, все там, на заводе, обстояло так.
Приехал. У директрисы в кабинете все те же, как в последний раз: сама, главный технолог и этот, московский спец из «виноделия». И лица у всех такие деловые и не просто деловые, а будто они решили сдвинуть с места Эльбрус, а его ждали посоветоваться, как лучше за это приняться.
Оказывается, так называемый ром от бабки Любы, который он привозил вторично на полный анализ, не рядовая, не привычная, хоть и очень качественная народная «бормотуха» высшей очистки, а продукт некоей «хитрой» технологии с неизвестными элементами и даже ингредиентами. В числе последних, правда, по словам спеца, давно знакомые особеннно в коньячном производстве дубильные вещества и кислоты скорее всего древесины дуба и, вероятно, еще какого-то дерева, но то ли сочетание их и процентное присутствие, то ли взаимодействие с другими «присадками» натолкнуло на вывод сделать пока лабораторную пробу объемом литров в пять и вновь исследовать ее. Потому что на «манипуляции» с дубом уходят годы, а тут деревенская тетка в домашних условиях, надо полагать, недели за две выдает нечто похожее на марочный коньяк выдержки уж минимум как десятилетней. И при этом они трое, будто забыв о нем, Романе Николаевиче, перекидывались разными мудреными названиями химических «групп», кислот, каких-то цианидов, пентазанов, сахаров, названий которых ни в жизнь не запомнить. А в итоге все трое вдруг обратили на него полные ожидания и надежды взоры, и директриса после «мы тут посоветовались» предложила ему... вакантную ставку зама главного технолога и — пока! - триста в месяц чистыми плюс квартальные премиальные, плюс прогрессивка, плюс еще чего-то там, а он бы занялся этим «ромом».
Над предложением, где триста чистыми и кучей других «плюсов» против того, что в «чертилке» его «за человека» не считают, Роман Николаевич думал всего... пятнадцать секунд. И тут же выдал «личный творческий план», каковые в большой моде в его партийной среде, махнуть в первую командировку в Архангельское, к бабке-самогонщице, и «взять под запись всю технологию». А вторая, по всей вероятности, - на север, к знакомому охотоведу, в хозяйстве у которого самая северная в стране дубовая роща. Если эта бабка-самогонщица имеет дело с дубом, то не на Кавказ же она за ним гоняет.
После всяких связанных с эти разговоров, главный технолог повела его на производство по цехам, лабораториям, складам и прочей «вспомогаловке», поскольку он - без пяти минут зам ее и должен «хотя бы иметь представление». Он ходил за ней, слушал, «входил» в новую должность, и все эти новые впечатления и знания будто ложились в нем на некий фон, нечто уловленное в первые же минуты беседы их, четверых, в кабинете у директора. Будто какая-то недоговоренность, нечто такое, с чем с ним делиться, может, пока не хотят. А спроси, на чем и отчего конкретно она ему предстала-угадалась, не сказать и не объяснить.
Он отнес это скорее и пожалуй к некоему впечатлению, которое наверно рождается у всякого в новой обстановке, среди новых людей, в новом мире производства, новых условиях, среди новых знаний и... незнаний. Наверно, «летуны», подумалось, которые больше года нигде не работают, этим не страдают, а он столько лет после института на одном месте - оттого и опасения. Но - триста чистыми? Триста! У директора «чертилки» - двести пятьдесят... Но когда - триста?! А через месяц - опять триста, а еще через месяц - снова триста?! Да премиальные! Да - прогрессивка! Это... это... уже можно с Розочкой без боязни хоть бы и в тот же ювелирный... Или в «Россию»... Да с дорогим вином!.. Во - дурак! Ему - триста в месяц чистыми, а он что-то еще думает?! А еще «на Барселону» собрался!.. Словом, вспомнил: что ни делается, - к лучшему. Так и - с богом! Ну и - решено!
Другой день, четверг, был по плану среды. А поскольку знал по наслышке, что за утрату паспорта штрафуют, да возможны расходы и непредвиденные, взял всю наличность, девяносто семь рублей и отправился... нет, не сдаваться и не на милость, а - сквозь тернии к звездам. Вот и менно!
В паспортный явился в половине десятого, отсидел очередь в пять человек. Когда приняли, сказку рассказал, приготовленную с вечера, будто на охоту ходил, оставил куртку на ночь на сучке, на дереве, у костра, а к утру - вот жалость! - куртка сгорела, а с ней и паспорт во внутреннем кармане. По всей вероятности, сказка его была одной из «широко известных в узком кругу» паспортистов, и пышноволосая шатенка второй молодости, терпеливо выслушала ее с выражением скучающе-постным и «отблагодарила»... двадцатью рублями штрафа. Одна-ако!.. Потом велела написать заявление о выдаче нового документа. Написал. Потом велела принести из ЗАГСа справку о семейном положении. Чего-то подобного он ждал и сказал, что в браке не состоит, а значит и необходимости в такой справке... Да паспортистка, которой подобные возражения, видно, тоже не в новость, напомнила о «таком порядке, который не она придумала».
В ЗАГСе девушка, в смысле - «девушка», особа едва ли моложе его, в мужских очках в роговой черной оправе, которыми она, казалось, отгородилась от всего мира, вся такая деловая, порывистая, на просьбу подтвердить документом для милиции, что он холост, порылась в картотеке, выдернула карточку его, раскрыла и, увидев, что посетитель из тех, кому «клейма некуда ставить», со словами:»А это - что?» - сунула ему через стол раскрытую. Будучи, хоть и на окраинах сознания готовым еще с вечера к чему-то подобному, он мягко и с воспитанным кивком возразил, что по документу - да, но все в прошлом, а в настоящее время и по факту... На что «девушка», будто готовая взять его сторону, качнула «вполне понимающе» очками, но - «как вы сами понимаете, факты требуют подтверждений». И при этом она устремила на него через стол сквозь стекла очков взгляд такой длинный и предупреждающий, что нет, она ни на что не намекает, не подумайте, поскольку она - лицо официальное, представитель власти, так что не подумайте. На что он именно как надо и подумал, и чтобы не дать двери в свое будущее перед самым носом захлопнуться, быстрым и «незаметным» жестом вынул из нагрудного кармана пиджака двадцатипятирублевку с профилем Ленина и так же «незаметно» сунул ее меж папок на углу стола.
-Вы так считаете? - осведомилась «девушка», чуть скосив на него удивленный взгляд. И поскольку в тоне голоса ее он не услышал ни йоты намека на оскорбленное достоинство ее, государственной чиновницы, подумал, не... отстал ли он от жизни? И чтобы подтвердить, что в математике понятий он «в теме», добыл из кармана и сунул к первой вторую двадцатирублевку с Ильичом.
-Ну что же, факты - вещь упрямая, - вмиг переменившись, произнесла «девушка», закивав с миролюбивой готовностью, и...
Через четверть часа Роман Николаевич вышел из ЗАГСа уже с официальным, государственным и «железобетонным» документом, подтверждающим, что он перед женской половиной человечества, то есть, перед Розочкой, чист, аки агнец. А то, что «свобода» обошлась ему в треть, а если со штрафом считать, без малого в половину месячной зарплаты, и чтобы дотянуть до получки, придется перехватить пару червонцев у родителей, - сущие мелочи. Мир прекрасен! Как там у Гоголя, со школы знакомого, - «все, сынок, пробьешь и прошибешь копейкой».
Пятница...
На пятницу особых планов не было. Но поскольку он уже двое суток чувствовал, что будто вживается в новую должность пусть и зама, но - главного технолога крупнейшего в Орлове... то есть, просто крупного, а может, и не крупного - откуда ему знать? - ликеро-водочного завода, решил, что если взял уж быка за рога, тянуть нечего, и поехал... к себе в «чертилку».
Увольняться.
Вот именно!
Решительно и сразу!
Представлял: вот появится сейчас и вот уж директора вот уж огорошит! С чего бы это вдруг, Роман Николаевич?! Так неожиданно, Роман Николаевич?! И на кого вы нас, дорогой Роман Николаевич?!.. Картинки такие подобные приятные в воображении рисовались. И то! Не всякий день такие, извини меня, спецы с таким опытом и стажем... Да ведь еще и секретарь партбюро... Ну да, - две недели отработки. Все - по КЗОТУ, ничего не поделаешь. Да ведь еще и дела передавать: в десятке проектов так или иначе да сейф с партийным хозяйством и бумажками.
У себя появился, заявление настрочил: «Прошу... с 21 сентября освободить...), директору принес, благо, на месте оказался. Тот принял, секунд несколько пялился, как филин, даже не мигая, на его «судьбоносную бумагу» потом равнодушно так: »С двадцать первого так с двадцать первого. В понедельник зайдите, в приказе распишетесь да рассчет получите». И визу наложил и в папку положил - для кадровика и бухгалтерии, не взглянув даже, глаз на него не подняв. Нет - ну, нормально?! Че-тыр-надцать лет! Верой-правдой! Ни дня, ни ночи! И - по командировкам! Ну, может, звезд с неба не хватал, так какие у геодезиста звезды?! И - без отработки! Будто давно ждал! Не, ну, - правда! Это называется... это... просто плюнуть человеку в душу! Ну, тогда и пош-шел ты!
Домой вернулся около одиннадцати. От всего свободный человек. И день — рубежный. Надо бы отметить, да талоны на водку все раздал. «Ящик» включил, на диван завалился новости глянуть, что в мире творится. Ну, да - мусолят все те же направления развития СССР до двухтысячного года. До двухтысячного надо еще дожить. Чернобыль разгребают - диверсия наверно. Реактор взорвать - это надо ухитриться. Предпринимательству волю дали. Ага, торгуй семечками, плати налоги, крепи обороноспособность страны. Еще бы! Если немецкий мальчик на самолетике на Красную площадь садится - едва к тебе не в форточку, товарищ Соколовский! Ну и правильно, что и помели! Министр обороны! И вообще - молодец Горбачев, что взбаламутил всё это болото старперов! ...Социализм с человеческий лицом. Вот именно! С человеческим надо! А не как у этого филина! Глаза не поднял, бровкой не повел, взял и подмахнул «освободить!», - скотина! А столько лет пихал во все дыры! Вот именно - обновлять надо кадры-то, гнать таких филинов! Впрочем...
А впрочем, ну их!
Не будем мы пилить опилки.
А будем о будущем думать.
О будущем!
Встал, выключил «ящик». Вернулся на диван.
После такой, извини меня, недельки в тепло хочется, которое душевное. Чтобы посидеть, забыться, поделиться всяким набравшимся последним наболевшим. И - чтобы поняли. Поняли и приняли. А кто у него? Логинов? Так был у него уже, и выйдет смешно. Петров? Не его это поля ягодка. К родителям? Однако, давно не бывал. Нет. К отцу без бутылки как-то не в привычку да и талоны на водку тю-тю. Да еще знакомую бодягу заведут. Отец: »Что - дорогу к родителям вспомнил?» А мать: »Ты за ум-от когда возмещься? Чем тебе девка не хороша? Накормлен, обстиран да уж и - годы! А девке замуж надо». Так и ему - надо. Но! Но, чтобы - не жаль...
Кстати.
А - кста-ати!..
Щеки его после такой мысли вдруг в такой улыбке расползлись, в такой неудержимой и теплой такой, мечтательной, счастливой, а глаза - изнутри прямо почувствовал, как лучиться стали вдруг от такой его мысли замечательной. А что?! А вот мы и - сейчас!.. Жаль, что времени еще и обеда нет, и люди на работе. Но - ничего! Главное - делать шаги.
Бодро встал, бодро оделся, бодро в город вышел со двора, направо повернул - к телефону автомату. Пока шел к нему, все той мысли удивлялся, как оно могло ему в голову прийти!
В телефонной будке, к его дому ближней, хлюст какой-то патлами тряс. Переждал. Нашел у себя две копейки. Вошел, давай книгу листать телефонную - абонентов на «К», вот - Карлов М. М. Набрал, гудки... гудки... Понятно. Разломил в другом месте, где учреждения - «Медицина»... «поликлиники»... Ага - наверно, вот эта... «Заведующая»... Ч-черт! Опять - две копейки! Нашел. Позвонил и — удачно!
Добрый день, Софья Петровна, это он, Роман Соколовский. Слушаю, Ромочка, рада вас слышать. Что-то случилось? Нет, ничего, а как вы посмотрите, если я к вам вечерком сегодня - в гости? Тортик найду, а с вас бы - чай. Но, извиняюсь, может, у вас планы? Ну, что вы, Ромочка! Конечно, приходите. Вы только осчастливите. Тем более, что у меня для вас приятные новости. От Розочки. И у меня - для вас и для Розочки. Вот и хорошо. Вот к семи и приходите. Чтобы я успела чего-нибудь вкусненького для вас приготовить и покормить...
Роман Николаевич...
Он когда из будки...
Когда еще трубку - на рычаг, а потом из будки... на волю когда вышел, он - не от обещания, нет, - не подумайте, скучные вы люди, - а от одного уже слова этого - «покормить» - да от Софьи Петровны, Розочкиной мамы, услышанного, в такое сладостно-радостно-счастливое, восторженное умиление впал; в такую готовность покориться обаянию женского тепла, отдаться на милость ее забот о нем!..
Полдень - не вечер, улица не главная, прохожие редки, и никто не видел в эти минуты его мечтательной улыбки, полной предвкушений домашнего тепла и уюта, о котором втайне и глубинах души мечтает любой мужик. И не на сегодня только на вечер, а, если «покормить» - от Софьи Петровны, то, глядишь, и в будущем... обозримом... могут быть всякие перспективы.
(Продолжение следует)