Когда меня спрашивают: с какого времени я начал писать, подразумевая (и я надеюсь), на мои робкие поползновения к литературному труду, я всегда очень серьезно отвечаю, что впервые по велению сердца взялся за перо в четвертом классе школы. Нередко кто-то из спрашивающих, полагая, что я непра-вильно их понял, переспрашивают, при этом, стараясь заглянуть мне в глаза, и приходится повториться с уточнением: - «Пишу с четвертого класса обыкновенной средней школы». Но и это удовлетворяет далеко не всех: одни умиленно улыбаются, про-должая изучать разрез моих глаз (ждут, когда рассмеюсь), дру-гие обижаются, заключив, что я попросту издеваюсь над ними, третьи же… Ох, уж мне эти третьи!.. Третьи язвительно замеча-ют: - «С четвёртого класса и до сих пор?..»
«Да уж!..», - остается ответить мне. До сих пор я лишь про-бую себя на ниве изящной словесности. Пробую!.. А когда-то в детстве мечтал. И потом уже не в детстве тоже… И совсем взрослым, не оставлял надежды, что когда-нибудь подписанный моим именем материал найдет свое достойное место на газет-ной или журнальной полосе. Впрочем, все по порядку:
В детсадовском возрасте я мечтал быть Чапаевым, как, наверное, любой другой ребенок тех лет, после просмотра ки-нофильма об этом герое гражданской войны. Хотел, как он ска-кать на лихом коне и разить острой шашкой, убегающих в пани-ке врагов. В последствии, вовсе не разочаровавшись в своем кумире, я рассудил трезво: Чапаев – человек, чья яркая жизнь прожита, и другого такого быть не может. Другое дело можно походить на Чапаева внешне и поступками. Но и здесь было много минусов. У меня была шашка, сделанная из обруча бочки были и усы, правда, тоже не настоящие, вырезанные из кусочка меха кролика от старой ушанки, но главное - не хватало врагов, против которых мог быть направлен мой разящий клинок. К тому же, меня как-то не очень устраивал исход героя, пусть да-же такой красивый.
Позднее, в порядке очередности, моими кумирами были: Александр Пархоменко из одноименного фильма, Данька из «Неуловимых мстителей», журналист из «Фантомаса» … Сразу оговорюсь: тот журналист ни выше обозначенному, ни нижеиз-ложенному – никакого отношения не имеет, тот журналист был сам по себе. Рекорд продолжительности обожания мною, как многих мальчишек того времени принадлежал, конечно, Юрию Гагарину. Быть космонавтом я мечтал со старшей группы дет-ского сада и до четвертой четверти третьего класса школы. До того, как увидел бородачей – геологов.
Жил я тогда с родителями на самом краю земли русской, а вернее сказать даже за ее краем – на острове Сахалин. Родители мои – учителя по образованию, приехали на дальнюю сторонку, как говориться, мир посмотреть, себя показать, поработать и подзаработать. Отец работал директором школы, в небольшом поселке, в самой середине суши окруженной со всех сторон водой, мама в той же школе – учительницей начальных классов (по счастливой случайности я не попал к ней в класс). Море от поселка отделяла гряда сопок с вершинами круглый год, покры-тыми снегом, и мне долго не удавалось побывать на его берегу. Когда это, наконец, случилось, и я увидел на неспокойной, ды-шащей поверхности с гребешками белой пены настоящий рыбо-ловный траулер, то легко изменил романтике искателей сокро-вищ земных недр, и возжелал посвятить себя профессии рыбака, ведущего промысел на просторах морей. А до времени своей взрослости решил попрактиковаться в рыбной ловле на реках, благо поселок наш находился между двумя реками: многовод-ной рекой под названием Тымь и речкой помельче, но с крутым характером, быстрой Пиленгой. Кроме того, по поселку проте-кала еще одна, совсем маленькая речушка без названия. И все три были богаты самой разнообразной рыбой, начиная от мел-ких, с палец величиной, усачей, которых ловили обыкновенной столовой вилкой, для удобства привязанной на палку, и рыби-нами, едва ли не с мой тогдашний рост – кетой и горбушей, ка-ких по закону, вообще то ловить запрещалось. Для меня, рож-денному в Подмосковье и ведавшему способы рыбной ловли, принятые в тех местах, было открытием, как ловят рыбу на ост-рове по своей конфигурации на карте напоминающим рыбу. На Сахалине нет выражения – «ловить рыбу», там за рыбой ходят и никогда без рыбы не возвращаются, и при этом совсем не ис-пользуются общепринятые снасти. Поплавок не нужен – в хру-стально чистой воде рыба вся на виду. Можно обойтись и без лески, как и без удилища. Нитка попрочнее, гайка потяжелее, чтобы течением не сносило, а крючок подойдет любой. Сварен-ная до белизны кетовая икринка – наживка. Взобрался на корягу над водой и выбирай себе рыбу по душе. Выбирать же есть из чего, всякая рыбешка спешит к твоему угощению. Самой ценной и крупной считается сахалинская форель, такая пятнистая рыба величиной с треть метра. Вот, отгоняя мелочь внушительным грузилом, искушаешь ее. Сонно пошевеливая хвостом, форель долго может испытывать терпение рыбака, и лишь когда маяча-щая перед ее носом икринка вконец опостылеет ей, нехотя схва-тит… Поведение форели продолжает удивлять и вне ее родной стихии. Вытащишь ее, ай хоть бы хны. И вырываться не станет, хвостом лишний раз не ударит – спокойная, и вроде даже до-вольная тем, что ее выловили. Бросил добычу в ведерко и снова икринку на крючок…
Рыба – самая распространенная пища островитян. С прихо-дом весны, когда начинает пригревать солнце, фронтоны домов украшаются разделанными тушками соленой лососи. Провялен-ная на солнце рыба называется юкола. Назвали юколу юколой коренные жители Сахалина – нивхи. Для нивхов рыба, как хлеб для русского человека, и потому им разрешено вылавливать кету и горбушу даже осенью, во время нереста, когда рыба устремляется по рекам вверх по течению. Однако, что разреше-но малочисленному, коренному народу, для остальных жителей острова – запрещенный промысел. Попавшиеся рьяному ин-спектору рыбоохраны незадачливые добытчики принародно объявляются браконьерами и нещадно штрафуются. Но до сего-дняшнего дня, я никак не могу взять в толк, почему строгие хранители рыбных запасов страны, исправно выполняют план по штрафам осенью, весной, точно слепнут, не замечая под крышами выставленный на всеобщее обозрение улов?..
Так вот, целое лето своих первых каникул я мечтал быть рыбаком, пока на школьный стадион не приземлился вертолет санитарной авиации – я уже хотел быть пилотом этой винто-крылой машины. Причем хотел одновременно управлять верто-летом и лечить людей в отдаленных селениях в тайге. Меня справедливо убеждали, что сразу быть тем и другим нельзя, что каждый должен заниматься своим делом. Я слушал, соглашался, но все равно представлял себя воздушным врачом половину третьего класса.
В конце учебного года к нам в школу приехали сахалинские писатели. Они читали свои стихи, рассказывали забавные исто-рии… Нет, писателем я стать не захотел. Скучно! Пиши до по-синения, да и без ошибок, наверное, надо писать, а у меня рус-ский хромал. Но встреча как-то запала в душу. И теперь, когда на экране телевизора появляется седой, как лунь Владимир Сан-ги, я с удовольствием вспоминаю тот далекий день из моего детства.
В те годы была популярна песня, где были такие слова:
«… Трое суток шагать,
Трое суток не спать,
Ради нескольких строчек в газете...».
Песня мне понравилась сразу. Негромкая, в такт бьющемуся сердцу, мелодия покорила меня. И слова, какие! «Только о сильных и мужественных людях слагают песни и о них пишут в газетах», - решил я, смутно представляя о ком, в самом деле, идет речь в этой песне.
О журналистике и журналистах, в нашем третьем «Б», ни-кто ничего определенного сказать не мог. Среди одноклассни-ков больше половины видели себя космонавтами, включая в это число и девчонок, после полета в космос Валентины Терешко-вой, пять человек мечтали врачевать людей, двое хотели лечить животных, четверо – водить лесовозы, один – управлять треле-вочным трактором на лесоповале, а толстяк Жорка Хрящёв вы-брал себе стезю завбазойорса. Как и о профессии журналиста, о Жоркиной мечте в классе никто ничего не знал, не знал, навер-ное, о том и сам Жорка. Он просто хотел быть завбазойорса, потому что в этой должности работал его отец, раскатывавший по поселку на новенькой «Волге», в которую из-за тучности влезал в два приема.
Для всех, и даже для моего лучшего друга Вовки Мельнико-ва, я оставался, верен судьбе рыбака, но в глубине души, на са-мом ее донышке, уже был журналистом, потихоньку выведывая у взрослых сведения об этой малоизвестном в нашем таежном краю занятии.
Все оказало «проще пареной репы». Сперва надо было уви-деть, что-нибудь интересное, а потом увлекательно о том напи-сать. Причем, чтобы было еще увлекательнее, можно свое со-чинение слегка приукрасить. Приврать, не приврать, а именно приукрасить, чтобы было ещё интереснее читать. А называется это – художественный вымысел, на что автор имеет полное пра-во. И что мне ещё понравилось в работе журналиста – писать можно с ошибками, есть специальные люди, какие ошибки найдут и исправят. В общем, все в моем новом выборе меня устраивало, особенно право автора на художественный вымы-сел. Оставался вопрос, о чем писать? Все, что окружало меня, было обыденно и совсем неинтересно. Конечно, хорошо было бы написать, например о войне. Про жаркий бой, когда наши солдаты с криком «Ура!» идут в атаку. О таком я уже был готов написать сразу, но без войны получится бы сплошной художе-ственный вымысел. Подошел бы и какой-нибудь героический поступок, о каком можно было бы написать, допустим - на по-жаре, как кто-то вынес из огня ребенка или на воде, тот же кто-то спас утопающего. Неплохо было бы также описать подвиг пионера предотвратившего крушение поезда, остановив его пе-ред опасным участком, размахивая пионерским галстуком. О таких подвигах приходилось слышать от учителей, от родите-лей, читать самому, но все такое почему-то происходило вдали от нашего затерянного в тайге поселка. У нас жизнь текла скуч-но. Единственным памятным за все лето событием был пожар в коптильне одного из инспекторов рыбоохраны, пользовавшегося большой нелюбовью населения. Сложенная из сухих бревен коптильня, сначала просто дымилась, как дымились несколько десятков коптилен поселка, на то она и коптильня, живой инте-рес население проявило к той коптильне, когда она вспыхнула факелом. Надо сказать, что поведение владельца коптильни во время пожара показалось многим странным: он сам не пытался тушить погибающую собственность и не позволял делать этого сбежавшимся на помощь соседям, видимо не доверял им, дожи-даясь настоящих пожарных. Когда же те приехали на своих красных машинах, сверкая маячками, от коптильни остались лишь дымящиеся головешки. А погорелец продолжал удивлять народ: убедившись, что коптильня сгорела до тла, он принялся пожимать пожарным руки и горячо благодарить их.
Наверняка, «ради нескольких строчек в газете», мой друг Вовка, мог бы сделать вид, что он тонет, а кто-нибудь спас бы его, но в такое никто никогда не поверит – Вовка плавает лучше всех в нашем классе. Тонуть же мне самому, чтобы Вовка спас меня, не хотелось совсем. И потом, как писать про себя само-го?..
Так, помечтав, о своем журналистском будущем летними месяцами, к концу каникул я стал мало-помалу остывать к сво-ему нечаянному выбору. И остыл бы, наверное, совсем, если бы не случай…
Верный мой друг Вовка Мельников, с кем мы сидели за од-ной партой с первого класса и собирались досидеть до десятого, все лето активно готовился к полету к внеземным цивилизациям. У него дома было много книг фантастики о космических путе-шествиях, читал он их взахлеб. Стены его комнаты были увеша-ны звездными картами, рисунками ракет, межпланетных стан-ций, которые он сам рисовал. Вовка готовил себя в космонавты всерьез, и даже школьная кличка – Локатор, имела отношение к его звездной мечте, правда кличка эта прилипла к нему больше из-за оттопыренных ушей. Как мог, я участвовал в подготовке космонавта и согласился из центра управления полетом, какой находился в кухне Вовкиного дома, следить за имитацией его полета к Марсу. Дорога туда, как известно, неблизкая, и космо-навту надо приучить себя к длительному одиночеству в услови-ях автономного полета, поддерживая связь с землей лишь по радио.
Мы выкатили в огород под окна кухни большую бочку из-под рыбы и протянули между кухней и бочкой провода детского переговорного устройства. В пробуравленное в бочке отверстие вставили трубу, по которой космонавт будет снабжаться специ-альным питанием, другой конец трубы был подведен к кухонной форточке. За день до того, на скопленные Вовкой деньги купили в магазине несколько тюбиков зубной пасты. По придуманной будущим покорителем Вселенной технологии, мы отрезали сплющенный конец тюбика, выдували содержимое тюбиков, ополаскивали их водой и набивали туда сваренную, толченую картошку. Получилось настоящее космическое питание.
Я помог Вовке надеть тяжелую меховую куртку его отца и принял доклад командира межпланетного корабля о готовности к полету. У бочки мы тепло попрощались. Вовка занял свое ме-сто в корабле. Прикрыв люк Вовкиной «ра¬кеты» крышкой, я поспешил в «центр управления». Космонавт уже докладывал о своем самочувствии и просил разрешения на взлет. Я разрешил. Сзади бочки что-то хлопнуло и сверкнуло, из открытой форточ-ки потянуло пороховым дымом. Надо думать, этого салюта хва-тило, чтобы Вовкин корабль вырвался из пут всемирного тяго-тения и ринулся на просторы Вселенной.
- Вышел на орбиту! Самочувствие нормальное, - пятью ми-нутами позже послышалось из трубки.
Искренне порадовавшись тому и другому, я спросил, что видит космонавт вокруг себя, надеясь на его фантазию, полагая услышать о мириадах звезд и о красоте Земли с вселенских вы-сот. Но Вовка, видимо, был не склонен фантазировать в бочке, ответил, что ничего хорошего не видит, и что в бочке сильно воняет рыбой. После чего запросил сведения о погоде на Земле.
- Собирается дождь, - сообщил я.
На что Вовка объявил об уходе его корабля из зоны радио-видимости с территории Советского Союза.
Действительно дождь скоро начался. Пока мой космонавт бороздил космос по другую сторону земли, мне стало одиноко на кухне с дождем за окном. И чтобы не взвыть от тоски и как-то скоротать время, я принялся рассматривать лежавшую на столе газету.
На первой странице прямо под названием газеты, писали о тружениках села, какие уверенной поступью идут к съезду пар-тии с новыми достижениями в животноводстве. Представив себе толпу румяных колхозников с огромным ящиком на плечах, шагающих как военные на параде к месту, куда съехалось много автомобилей, и выглядывающие из того ящика толстые порося-чьи рожи, я рассмеялся.
- Ты чего ржешь, как жеребец? – не по форме спросил через трубку Вовка.
- Так, смешное вспомнил… – ответил я, переворачивая страницу газеты. – А ты, что над нами летишь уже?..
- Уже, - вздохнул Вовка, но тут же поправился: - Самочув-ствие в норме. Прошу выслать питание.
Я бросил в трубу заготовленный тюбик и вновь обратился к газете. Там, изображенный на рисунке огромного роста дядька, с перекошенным от ярости лицом тыкал винтовкой со штыком маленьких жалких негров, заслонявшихся от грозного оружия ладошками. Подписана карикатура была так: «Янки не прой-дут». Кто такие «янки» и куда они не должны пройти, написано не было, и я решил, что янки – это негры, поскольку их много, а дядька один, и потому ему пришлось взять в руки винтовку. Кроме карикатуры на развороте газеты помещались еще две фотографии. На одной, было запечатлено какое-то собрание: за длинным столом, уставленном цветами, сидели люди со скуч-ными лицами. Другая фотография была, повеселее: кудрявый улыбающийся во весь рот парень с большим гаечным ключом стоял у комбайна, с подпись внизу: «К битве за урожай во все-оружии». Больше в газетах, которые мне приходилось просмат-ривать, мне нравилась последняя страница. Да и не только мне. Я замечал, как взрослые тоже быстро оглядывали первую стра-ницу, пробегали глазами по второй и третьей и с интересом чи-тали последнюю. На четвертой странице, с большой фотогра-фии на меня смотрел чумазый человек со счастливой улыбкой на лице, за его спиной темнела стена густого леса, и виднелась макушка буровой вышки. Чуть ниже снимка было написано крупными буквами: «И ударил фонтан», под заголовком, буква-ми поменьше значилось: «репортаж с места события». Мне и раньше доводилось читать репортажи, то с космодрома о запус-ке ракеты, то с места испытания нового самолета…
Как подрастающему поколению, так и многим взрослым аборигенам тамошних мест, о телевидении тогда было известно только по рассказам очевидцев. Правда, в доме директора по-селкового клуба, человека интеллигентного во всех отношени-ях, стоял настоящий телевизор, как предмет гордости его вла-дельца. В дни торжеств, для гостей, в перерыве застолья, он включал аппарат и крутил ручку переключения каналов, чтобы присутствующие могли полюбоваться светящимся голубым экраном, послушать тонкий свист динамиков и убедиться в дев-ственной чистоте эфира в этой части острова.
Живо и талантливо написанный репортаж не оставлял рав-нодушных и, хоть как-то восполнял пробел островитян в их неуемном желании «один раз увидеть», чем многократно слу-шать по радио восторженные, но малохудожественные сообще-ния о новых достижениях науки, техники, спорта.
На этот раз местом события, попавшего мне на глаза репор-тажа, была избрана сибирская тайга. Начинался он бодро:
«Раскаленный диск небесного светила только начал свой путь по небесному своду, залив своим ярким светом бескрайнее море тайги! А в крошечном вахтовом поселке буровиков уже царит оживление. Сюда, за тысячи километров, куда еще недав-но не ступала нога человека, куда, как говорят нефтяники: «только вертолетом можно долететь», люди приехали работать не по принуждению, по зову сердца. До начала смены еще есть время и буровикам надо, как следует подкрепиться. И вот уже в прозрачный таежный воздух вплетается аппетитный аромат гречневой каши с тушенкой - любимого кушанья старшего бу-рового мастера Григория Потаповича Волобуева…».
Вообразив описанное, я, кажется, даже ощутил запах греч-невой каши, заправленной тушенкой, и хотел продолжить чте-ние, но трубке уже давно что-то скрипело. Пришлось прило-жить трубку к уху.
- Ты, что там уснул? – возмущенно спросил Вовка.
- И не думал спать.
- А чего не отвечаешь?
- Вот отвечаю…
- Ну, так слушай: самочувствие нормальное, требуется пи-тание.
- Вас понял. Высылаю питание, - по форме, как того требо-вал Вовка, - ответил я и бросил в трубу тюбик с картошкой. А чтобы не прозевать следующий сеанс связи я оставил трубку у уха, и под чавканье космонавта, доносившегося с «орбиты», снова приник к газете.
«… Вот и сам Григорий Потапович, он неторопливо выхо-дит из жилого вагончика, кряжистая фигура мастера напоминает былинного героя Илью Муромца, легкий ветерок шевелит его седые волосы. Григорий Потапович долго смотрит в небо, по-том взгляд его переносится на вышку. О чем думает он, что му-чает его…».
- Вышлите еще питание, - вновь следует указание с косми-ческих высот.
Трудно предположить, что мучило газетного Григория По-таповича, зато я точно знал, что мучает Вовку. Ему скучно в темной вонючей бочке, и от скуки он ест. Когда корабль уйдет из зоны, надо приготовить питание, пока картошка в кастрюле теплая, - решил я и достал из сумки еще три тюбика с пастой.
«…Следом за мастером из вагончика выходит бурильщик – молодой парень из города на Неве, с простым русским именем Ваня. Поглаживая перебинтованную кисть руки, он улыбается солнечному утру. Вчера во время бурения, соскочивший со шкива трос, поранил Ивану руку. Фельдшер, оказав ему первую помощь, предложил бурильщику день отдыха, но…».
- Самочувствие нормальное! Ухожу из зоны… –объявил Вовка, но, поду¬мав, добавил: - Вышли ещё питание.
Я бросил в трубу очередной тюбик и продолжил чтение.
«… но мужественный парень ответил, что несмотря ни на что, выйдет на смену и будет вместе с бригадой. Такой харак-тер у разведчиков черного золота…»
В трубке снова возник Вовкин голос:
- Ты картошку солил?..
- Ничего не солил, она соленая была, а другую я еще не набивал…
- Та, точно, соленая была. А эта – какая-то дрянь. И лекар-ствами прет…
Глянув на стол, я похолодел, вместо набитого картошкой тюбика я отправил на орбиту тюбик с пастой.
- Вова... – как можно ласковей обратился я к другу, - ты бы не мог приземлиться
- Это зачем? – спросил Вовка. В трубке было слышно, как он отплевывается.
- Вова, там не картошка…
- Где, там?
- В тюбике, который я тебе отправил, Вова.
- А куда картошка подевалась?
- А никуда… Ее в тюбике и не было... – уже давился от сме-ха я. – Ты съел пасту!..
Из бочки послышалась возня.
- Ничего я и не ел. Попробовал только, чувствую, что не то, и не стал… Ладно, включаю двигатель торможения и захожу на вынужденную…
Засунув недочитанную газету в карман, я поспешил к месту приземления спускаемого аппарата. Без моей помощи, ногами, Вовка уже вышиб крышку и вылез наружу. Без смеха на него смотреть было невозможно: рот, щеки, и даже нос были в пасте. Продолжая отплевываться, он сердито сверкал глазами.
Дома в спокойной обстановке, я прочел репортаж с буровой до конца. Его нельзя было сравнить с репортажем с космодрома или спортивной площадки, но для себя, насколько это было возможно в том возрасте, я уяснил, что настоящий журналист в силу своих способностей и таланта сможет отыскать что-то за-нятное в самой обыденной жизни. «Люди, их характеры, их по-зиция, порой бывает гораздо важней самого события, наиболее ярко и полно раскрыть эти скрытые от постороннего взгляда – одна из самых важнейших задач журналиста. Единственное, на что не имеет право журналист – право на ложь. Правда и только правда, какой бы она ни была. Что же касается художественного вымысла, то его можно использовать лишь в мелочах. Читателю приятнее читать: «веял теплый ветерок, напоенный ароматного разнотравья лета, чем дул холодный ветер с дождем», но жур-налист не в праве, в угоду кому-либо искажать действитель-ность», - наставлял меня отец, объясняя премудрости работы журналиста. Мне тогдашнему, наверное, трудно было вникнуть в смысл тех слов отца, но все-таки что- то отложилось в моём юном мозгу, я понял: обманывать читающий тебя народ нехо-рошо, а если и придется приврать, то лишь самую малость. Надо отдать должное, мои родители со всей серьезностью от-неслись к моей мечте, и в качестве первого шага на избранном поприще, написать заметку о начале учебного года, который был уже недалек, и в случае удачи, поместить ее в школьной стенной газете. «Пусть это будет зарисовка, небольшой рассказ с впечатлениями…», - предложил отец, «репортаж», - подсказал я. «Пусть – репортаж, - согласился со мной папа. – Главное, чтобы написанное тобой тронуло читателей, задело за живое, заставило сопереживать вместе с тобой…».
Вправду сказать, идея положить на бумагу свои впечатле-ния о начале учебного года после летних каникул, не вызвало у меня большого восторга и энтузиазма, но за отсутствием в бли-жайшем будущем какого другого события, пришлось согласить-ся и на это. Но самое удивительное, чем больше я свыкался с мыслью с замыслом сделать репортаж о начале занятий в шко-ле, тем более увлекательной виделась мне заданная тема. Под-наторев на попадавшихся под руку газетных репортажах, я с нетерпением, как никогда прежде, ждал первого сентября.
И день тот наступил. Как всегда, было всего много: цветы, улыбки, приветствия, поздравления. Смущенные и счастливые от внимания первоклашки, их родите¬ли в праздничных одеждах, гомонливые, непоседливые школьники среднего поколения, сте-пенные старшеклассники, учителя с торжественными лицами. Линейка, хорошие слова, пожелания и звонок. Пахнущий свежей краской школьный коридор, скрипучий еще блестящий пол, светлый класс, ряды парт… И цветы!.. Цветов много – на под-оконниках, на партах, цветами завален учительский стол. На пороге наша учительница – Мария Михайловна. Шум стихает. «Здравствуйте дети!..»
Едва дождавшись звонка с уроков, я кинулся домой. Впе-чатления, которым суждено лечь на бумагу, рвались на свободу.
«Был теплый и солнечный день…», мгновенно художествен-но вымыслил я, потому что не хотелось писать про тучи на небе, готовые пролиться дождем во время линейки. «В прозрач-ном воздухе витал запах сгоревшей ботвы картошки, занесен-ный с совхозных полей», - не слукавил я. «На деревьях краснели и желтели листья…», - пришлось отметить красоту увядающей природы. «У школы собралось много народа. Сегодня – первое сентября, начало учебного года…», - резал правду-матку...
Первые строчки вылетели из меня мгновенно. О чем писать дальше, пришлось задуматься. Если излагать, что запомнилось, получалось бы очень длинно и я решил описать лишь обстанов-ку в нашем четвертом «Б».
«Первым в класс напоенным ароматами известки важно входит Вова Мельников…»
Вовка влетел в класс чуть ли не последним, уже, когда там была наша учительница Мария Михайловна, но потому что Во-вка мой лучший друг, опять же используя право автора, я запу-стил его первым.
«… влетевший из форточки ветер шевелит Вовин чуб, больше на его голове шевелиться нечему – Вова вчера был в парикмахерской. За ним гордо ступает Юра Волков, под глазом у мужественного мальчика синяк. Это вчера, он подрался с Ко-лей Петровым из-за рогатки. Юра Колю побил, и Коли сегодня нет в школе…»
Последнее предложение мне понравилось больше всего другого, получилось рифма: «Коли нет в школе…» И с вооду-шевлением, я продолжал: «Улыбаясь во весь рот, следом за Юрой идет Наташа Гвоздева, на ней белый фартук и большой розовый бант в косичке. В портфеле у Наташки вместе с учеб-никами и тетрадками всегда лежит кукла, зато она не ябеда…»
В строгом соответствии с отцовскими рекомендациями, я отражал характеры и склонности своих героев.
«А вот наш отличник Леша Седов! Он хорошо учится, лю-бит школу, уважает старших, но боится мышей и совсем не умеет плавать. За Лешей вразвалочку идет Жора Хрящёв, про-шлой весной на спор он съел восемнадцать пончиков за раз, и не лопнул…»
Дальше все шло, примерно, в том же жизнеутверждающем духе, но, честно говоря, мне надоело описывать каждого вхо-дящего в отдельности, и чтобы придать динамику действию, я вспомнил прошлогодний эпизод, втолкнул в классную комнату всех скопом.
«Дверь с треском распахивается и, сидя на двух мальчиках – Ване Силаеве и Славе Малышеве, въезжает Мишка Гмыря, Миша самый большой в классе, он должен учиться уже в пятом классе, но учится у нас, потому что отстает по письму. Когда все на своих местах, входит Мария Михайловна…»
В нашей сахалинской квартире был единственный на весь учительский дом телефон, и учителя часто приходили к нам позвонить родственникам в те города, откуда они приехали. Приходила и Мария Михайловна. Я случайно подслушал ее раз-говор. «Долг журналиста донести до читателя информацию во всем ее объеме, какой бы та информация не была. Журналист не имеет право скрыть истину…», - к месту вспомнились слова отца.
- «Еще вчера Мария Михайловна говорила, что для нее пер-вое сентября для нее, как острый нож в сердце, и что ей снова придется целый год мучиться с этими охламонами.» А сегодня она улыбается и говорит, что очень рада этому дню и счастлива, видеть нас.»
Исписав почти четыре тетрадных листа, на последней – недописанной, чтобы место не пропадало зря, я крупно начер-тал: «Да здравствует Первое Сентября». О чем оставалось по-жалеть: репортаж мой был написан от руки, хотя я старался пи-сать разборчиво. Теперь оставалось подумать, что с моим ре-портажем делать дальше. Можно, конечно было отдать его от-цу, чтобы он включил его в выпуск стенной газеты, но выпуска-ли такие газеты нечасто, а мне хотелось уже сейчас знать реак-цию на публикацию. И я решился на рискованный шаг: взял большой ватманский лист и наклеил на него свои листки. А что-бы все было похоже на настоящую газету, красной гуашью вы-вел наверху: «Классная жизнь». Получилось неплохо.
Ночь я спал беспокойно. В школу пришел раньше всех. По-весив газету туда, где обычно висит «экран успеваемости», сел на свое место и стал с волнением ждать прихода одноклассни-ков.
Первым, как положено всем отличникам, появился Лешка Седов. Он долго рылся в своем портфеле, выкладывал учебники, тетради, пенал и совсем не об¬ращал внимание на стену, где ви-села газета. Заметила ее Ирка Голубева, по¬явившаяся в классе пятью минутами позже. Она бросила портфель и подошла к га-зете. Мое сердце забилось где-то в районе щиколоток. Читала Ирка довольно долго, и тем привлекла внимание нашего отлич-ника, он оставил в покое свой портфель и присоединился к чте-нию. В это время в класс вошли два неразлуч¬ных друга – Юрка Волков и Витька Лямкин, и тоже подошли к газете. Первым от-кликом на мою публикацию было Иркино «фи», с ним она, даже не взглянув в мою сторону, удалилась в коридор. Про нее я написал, что она очень уж опекает второгодника Гмырю.
«Чу, щу – пишу с буквой «у», - назидательно заметил Леш-ка.
В класс вошли еще ребята. И что тут началось…
Во весь голос гоготал Гмыря, комментировал «характерные черты» одноклассников, Витька Лямкин. А «мужественный мальчик», с фингалом у глаза, ознакомившись с газетой, поин-тересовался: не хотел бы автор написанного заполучить такую же печать на физиономии. Его предложение полностью поддер-жал пострадавший Колька Петров, про кого так хорошо полу-чилось: «Коли нет в школе», Колька полностью опротестовал причину драки с Юркой…
Главная цель была достигнута! Моя газета не оставила ни-кого равнодушным, она тронула, задела за «живое» каждого из одноклассников. Даже мой самый верный друг Вовка Мельни-ков, подойдя к нашей парте, презрительно спросил: - «Намека-ешь?..»
- На что?.. – удивился я, в полной уверенности, что его-то, точно, не мог ничем обидеть.
- А на то, что, на лысой голове уши сильнее торчат! – про-цедил он, забирая свой портфель. Я хотел объясниться с дру-гом, но прозвенел звонок и вошла Мария Михайловна. Она сра-зу увидела газету.
- Это что, дети?..
- Да есть у нас тут один писатель! – язвительно провозгла-сил Колька Петров, пустив смешинку по классу.
Учительница подошла к газете. Я напрягся. Судя по тому, как она прочитывала текст, можно было предположить: улыба-лась, видимо, находя что-то забавное, хмурилась, вчитываясь в мои каракули, покачивала головой, когда находила ошибки, а в конце вдруг побледнела.
На первой же перемене я сорвал газету со стены и спрятал ее в портфель. Однако слух о моем творчестве распространился по всей школе. Весь оставшийся учебный день за мной ходили толпы ребят и просили почитать газету.
Короче говоря, мой дебют в журналистике принес мне сплошные неприятности. Вовка Мельников, кроме того, что пе-реселился от меня на последнюю парту, не разговаривал со мной целый день. После уроков, я догнал его на улице. Мы по-говорили. Как настоящий друг, Вовка понял меня, но не пере-ставал удивляться: - «На кой черт, тебе сдалась эта писанина…»