Еще один рассказ на тему несправедливо обойдённого мировой литературой, издаваемого ночью натруженной носоглоткой мерного раскатистого звука. Поэтому этот пробел в литературоведении я просто обязан заполнить новеллой о творческом содружестве таланта и храпа.
В году примерно... сейчас посмотрю в Википедии – ага, точно - в восемьдесят восьмом году прошлого столетия, я по случаю попал в Ашхабад на Всесоюзный фестиваль спортивных фильмов. Режиссёр, уже заявленного нашей студией на этот киносмотр, документального полотна об известной белорусской шашистке, не ко времени впал в очередной запой. А добровольно заменить его в уже раскалённой даже в мае туркменский столице, да ещё за тридевять земель от Минска, охотников не нашлось. Поэтому представительствовать на фестивале выпало мне, не вовремя подвернувшемуся в коридоре студии под руку начальству в лице очаровательной нашей директрисы. Решать вопросы Алина Николаевна умела быстро, поэтому сходу спросив не в простое ли я, и получив положительный ответ, тут же приговорила: собирайся, полетишь к туркменам! И чтоб никаких возражений!
К ваянию этой документалки я не имел никакого отношения, даже как редактор. Однако отвертеться не удалось. Несмотря на обтекаемые, привлекательные для нашего брата, мягкие, но выразительные формы, Алина Николаевна имела твёрдый, можно сказать, угловатый характер: если чего решила, то окончательно.
Пришлось вздохнув, собирать чемодан...
Торжественное открытие фестиваля состоялось в местном полотняном цирке-шапито. В сороковые годы Ашхабад пережил страшное землетрясение, которое разрушило его почти полностью, и полагающийся столице союзной республики набор представительских зданий до тогдашней поры не был полностью отстроен. Отсутствовал и большой зал для торжественных собраний типа партийного съезда или, как в данном случае, всесоюзного кинофестиваля. Больше всего для этого действа подходил по вместимости городской цирк, что было достаточно символично, если иметь ввиду расхожую образную фразу, – это не кино, а какой-то цирк!
Вместе с коллегами, съехавшимися сюда со всех концов необъятного Союза, рассаживаясь по своим местам вокруг арены, мы вволю посмеялись над этим комическим обстоятельством. Тем более, что президиум торжественного открытия с серьёзным видом занял площадку над входом на арену, предназначенную в другие дни для размещения разухабистого циркового оркестрика.
В общем, как в популярном марше того периода пелось: “Советский цирк! Тарам, тарам, бу пам, бам-бам!.. Советский цирк! Тари, ра рам, бум-бам, бум бам!!..”
Рядом с кинозвёздами различного калибра в президиуме восседали партийные и хозяйственные руководители республики сплошь восточного вида, но все как один в паре с блондинистыми дамами явно славянского происхождения. Я обратил внимание на эту подробность, сидящего рядом местного киношника, сказав, что у вас здесь наглядно виден интернационализм на марше: кругом смешанные браки - русские жёны и туркменские мужья.
Сосед в ответ лишь улыбнулся моей наивности, по-восточному обходительно сразу же простив мне незнание здешних реалий. Эти «жёны» партийных бонз для представительства, вполголоса пояснил он, на таких вот, как этот кинофестиваль, выходах на люди. Настоящие их половины, туркменки сидят сейчас в родовых кишлаках и воспитывают многочисленных детей. Хорошо устроились мужики, позавидовал я, нам бы так! Посмеялись.
Участники фестиваля тоже хорошо устроились – в новенькой, с иголочки вроде девятиэтажной гостинице, ещё немного, поэтому не навязчиво, пахнущей строительной краской. В двухместном номере моим соседом оказался средних лет москвич – сотрудник столичного Госкино, вроде редактор фильмов. Человек разговорчивый, но не слишком, поэтому наше совместное проживание в течение фестивальной недели, прошло вполне комфортно. Как говорится, без фанатизма.
Нам было о чём поговорить. И не только друг с другом. Почти у всех приехавших нашлись знакомцы из других республик. Немудрено - мы народ кочующий. Многим приходилось снимать в других городах, базируясь на тамошних студиях, дабы не везти далеко громоздкое оборудование.
А о больших спортивных событиях и говорить не приходится. Скажем, к олимпийским играм в Москве, заранее сколачивались многочисленные сборные съёмочные группы, набранные на подмогу из документалистов-репортажников: режиссёров, операторов и даже осветителей, работающих на киностудиях в провинции. Потому как десятки олимпийских видов спорта, столичные киношники своими силами отснять не успевали.
Конечно, на таких ристалищах профессионалы контачили с коллегами. Да и по ходу многочисленных разнокалиберных смотров творческих достижений всяческие общения были кругом и рядом. И не только в просмотровых залах, но и вокруг них. На что же ещё нужны фестивальные буфеты, как не для укрепления за рюмкой состоявшихся дружеских знакомств. Само собой, и по вечерам, мы продолжали свои посиделки в набитых до предела гостиничных номерах. За разговорами и творческими спорами зачастую почти до утра.
Днём, пока несчастное жюри трудилось: отсматривало и обсуждало увиденное на экране в закрытых, не очень проветриваемых кинозалах, всем остальным – пусть нам будет хуже - гостеприимные хозяева как могли старались показать всё интересное, что можно было увидеть в Ашхабаде и в его не самых дальних окрестностях.
Чтобы участники и гости киносмотра не двигались одной громадной беспорядочной толпой в пару сотен человек, нас разбили на группы, вместимостью в один автобус – по 20-30 творческих душ. И на таком транспортном средстве, вместе с приданными нам местными чичероне в тюбетейках, мы почти неделю разъезжали, разглядывая разнообразные достопримечательности.
А было на что посмотреть и про что узнать. За невысокими, вроде монотонными глинистыми горами таились всяческие неожиданности. В один из дней недели, экскурсовод предложил желающим завтра поплавать за городом, взять с собой купальные принадлежности.
Что интриговало. Откуда в пустыне, окружающей Ашхабад, такие возможности, было непонятно. Но и соблазнительно по такой жаре окунуться в возможно прохладные воды. Поэтому плавки и купальники прихватил с собой весь разнополый состав пассажиров автобуса.
Народ в нашей группе подобрался разновеликий. Помимо простых смертных вроде меня, были здесь и звёзды советского экрана. Блистала красотой Александра Яковлева, та самая, которая из «Экипажа», «Чародеев» и «Человека с бульвара капуцинов». Держалась можно сказать естественно, без фанаберии, запросто войдя в роль своей в доску обычной девицы. Талантливо изображая антимышиный женский испуг, вскакивала повизгивая, когда кто-то из автобусных поклонников, в том числе и я, грешный, сообщал, что по спинке её кресла якобы ползёт обычный здесь скорпион, а то и тарантул, явно с не слишком джентельменскими намерениями. Потом, разоблачённые провокаторы получали от неё в бок кулачком, а то и локотком. Подтверждаю, что не больно, я тоже не был здесь исключением. Зато мазохистски теперь могу подтвердить, что не у каждого мужчины в биографии имеется эпизод, когда его поколачивала кинозвезда. Пусть и притворно.
Правда, лет через десять, будучи в какой-то съёмочной командировке в прибалтийском Калининграде, я вдруг почти нос к носу столкнулся в фойе с Яковлевой, уже ставшей большой, местного пошибу, железнодорожной начальницей, поселявшей в нашу гостиницу делегацию каких-то весомых, gerr grosse, немцев. От неожиданности я по старой памяти окликнул её Сашей.
Она, разумеется, меня не узнала, а если бы и узнала, то, конечно же, «не заметила» бы. Всё правильно, без обид. Мало ли какого бесчисленного народа ошивалось по обочинам её творческой, а теперь уже и чиновнической стези.
«Не по чину берёшь», цитату из «Ревизора» сунул я себе под нос по этому поводу. Ку!..
...За поворотом дороги как-то неожиданно обнаружилась, внушительная дыра в земле. Такая, что в ней могли запросто разминуться два таких как наш автобуса. Подсвеченный гирляндами лампочек, куда-то в глубину уходил естественный туннель под углом градусов в сорок пять. Экскурсовод объяснил, что когда-то действующий вулкан здесь был, горячая лава текла, текла, а потом взяла и закончилась, однако. А проделанная раскалённым потоком труба сохранилась. Там внизу – метров сто по лестнице идти - вода с углекислыми пузырьками, она очень лечебная, чудесно помогает от многих болезней и неплохо бодрит. Поплавать тоже можно...
Вдохновлённые обнаруженными здесь волшебными панацеями, (тем более после вчерашнего застолья не помешало бы взбодриться), мы охотно спустились по зигзагам надёжных деревянных мостков с перилами ограждений.
Кроме сероводородного запаха – привет от давно потухшего вулкана – внизу обнаружилось овальное озерцо с прозрачной в ярком искусственном освещении и тёплой водой. Вроде ничем особо не примечательное. Но погрузившиеся в него, мгновенно с ног до головы покрывались немного колкими шариками растворённого газа. И сразу становились похожими на фантастических пришельцев, толи из космоса, толи из эротических снов. Тем более, что за сплошным покровом сверкающих пузырьков, купальные принадлежности не были заметны.
До сих пор вижу, плывущую под водой жемчужную красавицу Александру Яковлеву... Есть что вспомнить мужчине.
Однако хорошего понемногу. Стоящий на подземном берегу, один из приданных нам чичероне, сдвинув на затылок тюбетейку, и глядя поверх голов в чёрную толщу бывшего вулкана, а, может быть, в вечность за ней, не без меланхолии поведал плавающим, что совсем недавно он сопровождал сюда делегацию ответственных партийных товарищей из соседнего Узбекистана. Несчастный случай, однако произошёл! Они тоже как мы купались, и двоих почему-то вдруг затянуло под воду. С аквалангами потом напрасно искали, дна у этого озера нет - сплошные лабиринты. И до сих пор их не нашли. Но есть надежда, что могут в любую минуту всплыть. Ждем, однако... Такая вот неприятность случилась! А один из утонувших узбекских гостей был, между прочим, секретарь тамошнего райкома партии, поцокав языком, отметил поводырь нашей группы. По-моему, с несколько наигранной печалью.
Среди нас вроде не было ответственных и хотя бы полуответственных партработников, но все мы быстренько пробками повылетали из оздоровительной чудо-воды. Волшебные жемчужины на телах тут же погасли...
По нынешнему разумению подозреваю, что, может быть, бывалый экскурсовод применил тогда неоднократно апробированный способ быстро завершить затянувшиеся водные процедуры, поскольку нам уже приспело время двигаться дальше.
Наверное, это была шутка такая, профессиональный приёмчик, скрытый под восточной непроницаемостью.
Или не шутка?..
Было куда торопиться, на что ещё посмотреть. К примеру, любоваться наездниками в полосатых шелковых халатах и в тельпеках – по-басмачески мохнатых овечьих папахах. Гарцевали они рядом с автобусом на тонконогих стройных ахалкетинцах, лошадях древней местной породы. Не сомневаюсь - самой красивой в мире...
Компания у нас подобралась довольно дружная, так что и вечером мы вновь собирались вместе, обсуждая увиденную днём туркменскую экзотику, порой совершенно неожиданную, которую гостеприимные хозяева не скупились нам демонстрировать.
Подпитываемые ароматными южными напитками разговоры на всяческие киношные и околокиношные темы, тянулись далеко за полночь. Помню, как кто-то из коллег, разливая по стаканам белый портвейн, щегольнул знанием местного застольного фольклора: «Кто не пьет «Чемен», тот не джентльмен!».
«Неджентльменов» среди нас не нашлось – уж больно хороши были туркменские виноградные вина...
Ещё вспоминаю актёра Анатолия Ромашина, его музыкальные импровизации на пианино в гостиничной гостиной. Думаю о нём со светлой грустью – немногословного, и в этой своей лаконичности, весомого, обаятельного человека. И в тоже время прекрасного рассказчика.
В двухтысячном году он погиб. В общем-то нелепо: не успел отпрянуть в сторону, когда выкорчёвывал засохшую старую сосну у себя на даче...
А теперь о том ради чего, собственно, и пишется этот затянувшийся рассказ-коротышка.
Он о необычном храпе, давно заждавшемся описания слишком словообильного – уж извините - автора рассказа.
В один из вечеров-посиделок, точнее уже далеко за полночь в гостиничном фойе появился совершенно измученный человек, с тёмными полукружьями многосуточной усталости на лице. Он тоже был из нашей автобусной честнОй компании, но почему-то раньше всех покинул застолье, сославшись на слипающиеся от длительного недосыпа глаза.
Но через неполный час вдруг вернулся. Чуть ли не со стоном рухнув на свободное место и залпом осушив какой-то сосуд, – вроде даже который он уходя недопил, - поведал о своей беде.
Оказывается, несчастный не спит вот же которую ночь подряд. И всё от того, что его сосед по двуместному номеру, как он выразился, чудовищно-музыкально храпит.
Словосочетание это показалось довольно-таки экзотичным, если не сказать странным. Наподобие тех самых классических коня и трепетной лани невозможных в одной упряжке. Но он не откладывая позвал всех нас к себе - воочию убедиться, что в его словах нет ни капли преувеличения, а одна лишь печальная правда.
Донельзя заинтригованные мы всей гурьбой отправились на другой этаж к нему в номер. Путь был недолгим, но по дороге мученик успел поведать, что его сосед, режиссёр из какой-то приволжской студии документальных фильмов - ныне уже не припомню её названия - сейчас спит на лоджии. Объяснил, что на вторую ночь фестиваля он выселил туда этот кошмар. Но без толку – один чёрт всё слышно. Такой храп, как радиация, запросто проникает сквозь стены!
В пустом номере стояли полторы кровати. Одна, так сказать, в полном коечном комплекте, вторая – только деревянный остов. Снятые с неё три мягких квадратных матрасика образуя нечто подобное спальному месту лежали в ряд прямо на цементном полу застеклённого балкона. А на них свернувшись клубочком покоился маленький человечек в одних – ашхабадская ночная жара! - сатиновых трусах. Так называемых «семейных». Простонародных, которые до колена.
По метрономной равномерности и напористости храпа легко было догадаться, что его издаёт хорошо набравшийся сегодня кинематографист-документалист. В нашей творческой среде это было вполне заурядным явлением. Поэтому в ночном храпе после выпивки ничего удивительного не было.
Но зато как он храпел!
Хотя то, что изгнанный из номера ритмично на вдохе и на выдохе извлекал из своей носоглотки, именовать храпом было никак нельзя. Всё равно если назвать виртуозное скрипичное каприччо разбитной частушкой под гармошку. Получится чистой воды профанация высокого искусства...
И всё-таки это был храп! Только вместо заурядного хр-хр, хр-хр он выдавал на-гора соловьиную трель. Спутать её ни с чем-то другим было никак нельзя.
Я не берусь подобрать междометия, чтобы на бумаге, точнее на компьютере, хотя бы отдалённо похоже воспроизвести письменно звуки столь любимого всеми нами соловьиного пения. Дело это неблагодарное, заранее обречённое на неудачу. Уж слишком разные голосовые аппараты у человека и у животных. Нет в нашем алфавите таких букв, которые хотя бы приблизительно смогли имитировать азбуку братьев наших меньших, перелить её в слова.
Это касается не только русского языка. Возьмите, к примеру, как воспроизводится одинаковый на всех континентах утренний петушиный клич.
На нашенском, само собой, – «кукареку». В Англии – «кок-а-дудл-ду», в Италии – «чи-ки-ричи». Финны – «кукко-кьеку», испанцы и немцы «кики-рики», исландцы – «га-га-лаго». Китайцы, экономная нация, здесь всех перещеголяли лаконичностью – «во-во»!
В общем, непохоже друг на друга и довольно-таки далеко от оригинала. У всех народов, по-моему, эти междометия лишь жалкое подражательство в попытке передать словами петушиное соло.
А вот то, что с размеренностью храпа среди ночи извлекал из себя маленький человечек, на слух было неотличимо от вокализации, - так научно именуют птичье пение орнитологи, - вокализации мучимого любовным томлением соловья.
Временами он замолкал, но через короткий период, как и полагается храпящему во сне человеку, возобновлял свои сложные трели, коленца с переливами токования, и даже посвисты лихого крылатого ухажёра.
При этом каноническое хр-р-р-р даже временами не возникало. Только соловьиное щебетание!
По-другому храпеть он не умел...
Поволжский уникум в очередной раз на минуту прервался. В наступившей тишине стало понятно - мы не единственные зрители этого концерта. На деревьях за окном отчётливо слышно было птичье пение. Может быть пернатые тоже не смогли отличить имитацию от первоисточника? Похоже было, что на птичью серенаду в его исполнении откликнулись окрестные соловьи. Может быть и самочки повелись на волнующие их естество переливчатые трели.
Никто из киношного люда, до предела набившегося в номер, никогда ничего подобного не видывал!
Попахивало абсурдом. Потрясённые, мы молча переглядывались, силясь осознать увиденное. Приведший нас сюда страдалец, тоже не произносил ни слова, лишь стоял над спящим разведя руками в позе распятого мученика. Тем самым говоря нам: ну разве можно заснуть под такой аккомпанемент.
Хотя, как сказать. Ведь обычно под птичье пение вполне успешно засыпается. Но не в этом случае. Несомненно, его будоражила нелепость происходящего. Какой-то бред, окси;морон – вот он здесь, рядом, человек-соловей лежит на соседней койке!
Огорошенные увиденным, мы потихоньку, под «музыкальное» сопровождение, выбрались из номера и вернулись к покинутому столу. Коллективными усилиями придумали снотворное для бедолаги – двойную дозу «Чемена», чтобы спал без задних ног.
Так и получилось...
(Я ещё раз обращаю внимание дорогого читателя, что рассказ этот сугубо документальный и то, что я описываю, имело место на фестивале в сверх солнечном Ашхабаде. Пусть с далёких уже годов, но эти экстраординарные события крепко сидят в моей памяти, забыть их невозможно. В том числе и следующий эпизод, который станет финалом этого опуса. Эпизод совершенно неожиданный, предвидеть который было бы мудрено. Им я и закончу своё повествование.)
Так откуда же у него, только у него одного, вместо вульгарного храпа, пусть и невольно, во сне, появилась изумительное умение издавать соловьиные трели? Не знаю, как это случилось. И какие-то научные версии произошедшего предложить не могу. Остаётся допустить, что муза под номером два, муза музыки Эвтерпа опустившись с небес и взмахнув, наверное, птичьим крылом, осенила его гомосапиенскую носоглотку, придав ей способность издавать волшебные мелодии - птичьи переливы.
Но это ещё не всё о музах, которые взяли его под своё крыло.
На фестиваль спортивных фильмов этот, внешне ничем не примечательный, а на самом деле уникальный человек, привёз откуда-то с берегов Волги в её среднем течении одночастёвку – продолжительность десять минут – с довольно-таки нейтральным названием «Чемоданчик».
После случившегося в гостиничном номере, я специально сходил на один из фестивальных информационных просмотров, посмотреть – нет ли и в его творчестве как режиссёра, чего-то неординарного, выходящего за рамки обычного киношного мейстрима, этого привычного потока фильмов, бодро рассказывающих о спорте под лозунгом «быстрее, выше, сильнее», помноженным на патриотизм, зачастую квасной.
Но ничего особенного я в «Чемоданчике» не увидел. Содержание самое тривиальное.
В маленькой однокомнатной, довольно-таки скромной квартире пенсионера, можно сказать на грани бедности, очень пожилой человек, бывший тренер какой-то спортивной секции районного масштаба, с трудом достаёт откуда-то с верха платяного шкафа, несколько обшарпанный дерматиновый, а, может быть, картонный чемоданчик, плотно заполненный всяческими артефактами из его прошлого в этом городке: небольшие кубки, вымпелы, почётные грамоты команд, которых он тренировал. В общем ничего особенного – обычная атрибутика жизни спортивного наставника.
Но можно было заметить с какой любовью он перебирал содержимое чемоданчика, увлечённо рассказывая о том, что у него связано с каждой вещью, в нём находящейся. Видно было, что в свою работу тренера, пусть не достигшего вместе с учениками сияющих вершин, он отдавал всю душу.
Теперь это в прошлом, старик уже нигде не работает, но воспоминания о той жизни по-прежнему с ним, они его греют, наполняя уверенностью, что он кое-что успел сделать как тренер. Хотя бы воспитать, он так и сказал – недурственных пацанов...
В общем, ничего выдающегося я в фильме не заметил. Обычный портретный очерк.
В следующий и последний раз я увидел уникального храпуна на церемонии закрытия фестиваля, где в праздничной обстановке подводились итоги и присуждались награды в различных номинациях. Он сидел в зале невдалеке от меня, узнать его было нетрудно. Уж слишком разительно отличался он от абсолютного большинства киношной публики, разодетой по случаю торжества в пух и прах. На некоторых московских мэтрах от спортивной кинематографии можно было заметить фраки и бабочки. А о звёздах, представляющих прекрасную половину отечественного кинопроизводства и говорить не приходится – многие были в чём-то декольтированном и щедро присыпаны посвёркивающим ювелирным, многокаратного пошибу.
На этом фоне волжанин ощутимо проигрывал. Одетый в заурядный костюм от районного универмага, он менее всего походил на кинорежиссёра. Скорее на обычного провинциального работягу, ну, в крайнем случае, на рядового заводского инженера, не особо отягощённого творческими исканиями. И уж тем более никому и в голову не могло прийти, что человек такой тривиальной внешности отличим от всего остального мира умением издавать во сне соловьиные трели.
На его несколько помятом лице читалось утреннее неблагополучие после вчерашнего интенсивного нарушения здорового образа жизни. Тем не менее видно было - несмотря ни на что, он проявляет живой интерес к происходящему на сцене.
А на ней разворачивалась так называемая фестивальная раздача слонов – объявлялись лауреаты и вручались призы, выходящим на подиум победителям.
Я ещё раз глянул на него. Он продолжал ревниво вслушиваться - обладатели каких фамилий вызывались на пьедестал. Перечень этот всё укорачивался – почти все «слоны» уже нашли своих счастливых хозяев. Оставались главные награды.
Я про себя усмехнулся. Напрасные надежды... Где ему тягаться со столичными коллегами, изваявшими фильмы о московской олимпиаде, кинопортреты чемпионов мира и прочую звёздную нетленку. Автоматом главный приз огребёт кто-то из них.
Думаю, что также считало подавляющее большинство сидящих в зале.
Каюсь, обуреваемый ироничными и несколько циничными заблуждениями, в тот момент я не заметил, что мимо прошелестела крыльями десятая муза - муза кино. И приземлилась... Точнее воспарила над встающим с криком торжества соловьиным храпуном, под прогремевшую со сцены фанфарную фразу председателя жюри: «Главный приз Всесоюзного фестиваля спортивных фильмов присуждается документальной ленте «Чемоданчик» тьмутараканской студии кинохроники! Приглашаем получить награду режиссёра...»
Полная тишина. Пришибленный неожиданным, можно сказать сенсационным известием, зал выдержал почти вахтанговскую театральную паузу. Но через считанные секунды взорвался овацией, осознав и оценив скрытый подтекст этого вердикта уважаемой высокой коллегии.
Сейчас пораскинув мозгами, я всё-таки понял - это был поступок. Общий поступок членов жюри, можно сказать, их скрытая фронда. В противоположность мне близорукому, они увидели коренное отличие «Чемоданчика», созданного пусть скромными средствами – а какие иные там, в глубинке могли быть? - от приевшейся всем фанфарно-барабанной напыщенности официозного соцреализма.
Внутри картонного «Чемоданчика», в отличие от парадности большинства других соискателей почётных наград, была настоящая правда жизни.
И это увидело жюри. Хвала им и честь.
Пока соловьиный храпун идет под аплодисменты зала к своему самому большому слону фестиваля - брать его «под уздцы», не верящие честности автора этого рассказа читатели, могут заглянуть в Википедию. Там «Чемоданчик» назван победителем.
Правда про соловьиный храп там – ни слова.
А он был!
Не вру ей богу, скажи, Серёга...
30.01.24...