Стояло ясное январское утро. Солнце наконец заглянуло в комнату. Эдуард Николаевич открыл глаза и почувствовал боль в груди. «Болит что-то — значит, жив», — мысленно констатировал он. Семидесятилетний Эдуард Николаевич в последнее время часто задумывался о смерти. Ощущение своей никчемности угнетало его. Сейчас он жалел, что детей у него не было, особенно когда смотрел на других, кто уже внуков растил. На пенсию он вышел всего год назад, но привычка действовать исчезла неожиданно быстро. Ему казалось, будто он свалился в яму, где и развернуться негде…
Эдуард Николаевич вспомнил, как раньше вставал в семь, выпивал кофе с сыром и шёл быстро к новому и неизведанному, к хорошему и плохому, туда, где кипела жизнь. Он медленно встал, поискал тапки, но не нашел, поэтому пошёл курить на балкон босиком. Глаза невольно зажмурились от сияющего на солнце снега, а ноги обожгло холодом кафеля. «Смерть за семьдесят лет часто бывала рядом, — вспоминал Эдуард Николаевич, — но в последний момент она отворачивалась от меня. Неужели я нехороший человек? Говорят, она только хороших забирает…»
Он открыл глаза, щёлкнул зажигалкой. Первая сигарета шла не очень, как первая рюмка водки. Организм не хотел гадкого дыма, но привычка брала свое. Он продолжал думать о костлявой старухе. Иногда он смотрел ей в лицо, боролся с ней, как с бандитами разных мастей, а иногда, должно быть, кто-то сверху спасал его от неожиданных её нападений.
Однажды он поехал в командировку на танковый завод, чтобы предложить новую конструкцию ствола, которая позволяла увеличить точность попадания снаряда. В купе ехала молодая девушка из Москвы. Поезд в Харьков прибывал поздно, поэтому девушку встречали родители. Прощаясь, она предложила ему книгу, какой-то детектив, но он отказался, поэтому она засунула ее в нагрудный карман его пиджака. Так и расстались. Эдуард решил переждать ночь на вокзале, чтобы утром идти на завод. Сел на лавку, решил поспать, но уснуть не удалось, поэтому он, положив «дипломат» в камеру хранения, отправился на улицу, чтобы немного размять ноги. Вышел на привокзальную площадь и пошёл направо по какой-то улице. Не успел пройти и двести метров, как из переулка на него выскочили двое. Сначала он почувствовал удар, а потом что-то липкое с левой стороны. Все трое застыли ошарашенные, а потом нападавший отпустил рукоятку ножа, торчавшего у Эдуарда в груди. Из переулка вывернула машина, которая осветила всю троицу. Парни пришли в себя и рванули назад , в темноту.
Оказалось, что нож пробил книгу и разрезал сосок... Врач, зашивавший рану в медпункте, пошутил, что впервые делает мужику операцию на груди.
Воспоминания прервал дворник Саша:
— Привет! Воды бутылку брось, если есть! — крикнул он.
Эдуард Николаевич ушел на кухню, налил воды и швырнул бутылку в сугроб:
— Лови! Болеем с похмелья?
— Нет, что-то пить захотел, засуха в горле.
— Ну, давай! Не позволь засохнуть живой силе!
Эдуард Николаевич улыбнулся. Вернулся на кухню и открыл холодильник: полки были заставлены продуктами. Он шарил глазами по полкам почти минуту, но, так ничего и не взяв, закрыл дверцу. Сварил кофе — больше по привычке, чем по желанию. Отпил глоток и снова пошёл курить. Он никуда не торопился. Глаза уже привыкли к сиянию, но он все равно их слегка жмурил. Взгляд остановился на старой березе: она наклонилась влево, ствол почти полностью оголился — ветки остались только на самом верху, их было совсем мало, как волос на голове Эдуарда Николаевича. Её век заканчивался, оставалось пожить совсем немного, да и то если не спилят владельцы машин, которые уже успели убрать ее более молодую сестру ради дополнительных мест для стоянки.
«Да, количество деревьев в городах уменьшается с большой скоростью», — печально подумал Эдуард Николаевич. Все живое умирает. Но, что странно, умирает по-своему. Кто-то — мгновенно, на ходу, кто-то — тяжело мучаясь. Может, для осмысления своей жизни? А кто-то — в расцвете сил, ещё не пожив, в случайной, казалось бы, аварии... И он вспомнил, как однажды в течение одного месяца три раза попадал в автомобильные аварии. После третьей аварии, когда маршрутное такси, в котором он ехал, врезалось в столб, он крепко задумался и начал вспоминать, где мог нагрешить или помешать какому-то человеку с мощной духовной энергией, который и посылает ему теперь эти проклятия.
Он верил в духовную энергию. Поэтому после третьей аварии Эдуард, тогда ещё молодой мужчина довольно симпатичной наружности, перебирал в памяти свои плохие поступки. Но найти ничего не мог и лишь на следующий день вдруг вспомнил, что именно полтора месяца назад он был в командировке и там познакомился с официанткой в кафе «Шарм». Три встречи, и они сблизились в интимной обстановке. Он ей наобещал лишнего и вернулся домой, совершенно забыв про свои слова. Его захватили дела… На следующий день он взял билет на самолёт и прилетел в Сочи, пришёл к ней и извинился, честно признав свою ошибку. Она простила его, и все аварии прекратились.
Может, поэтому не бывает случайных смертей? Они — цепь чьих-то грехов? Если в самолёте, к примеру, много грешников, которые делают плохое, или большинство из них окутано паническим страхом, который передается пилотам? Неужели иногда невинные люди расплачиваются за чужие грехи?
В комнате зазвонил телефон, прервав поток мыслей Эдуарда Николаевича. Он поспешил туда. «Интересно, кто звонит», — подумал он. Первые полгода после выхода на пенсию звонков было много, но в последующие месяцы их количество резко пошло на спад. А через год звонки в этой квартире стали редким явлением, да и то звонили только родственники.
— Добрый день! — сказал молодой мужской голос, который чем-то напоминал Эдуарду Николаевичу его собственный. — Я попал к Эдуарду Николаевичу Волкову?
— Да, — ответил Эдуард, а сам подумал, что опять из банка звонят или жулики какие-нибудь. Впрочем, первые и вторые недалеко ушли друг от друга…
— Хорошо, – голос выдавал лёгкое волнение парня. — Месяц назад умерла моя мама, а перед смертью она оставила письмо...
— А я здесь при чем, молодой человек?! — Эдуард Николаевич был удивлен и возмущен одновременно. Он искренне не понимал, чего от него хотят.
— Подождите, не бросайте трубку, послушайте меня! — голос окреп, но волнение никуда не исчезло. — Так вот, я прочёл письмо и там было написано, что вы мой… мой отец!
Эдуард Николаевич, который ходил по комнате, внезапно остановился. В голове проносились разные мысли, но он смог выдавить из себя только два слова:
— Вы шутите?
— Что вы! Я сам не верил и ещё не верю до конца. Вот и хочу от вас услышать: да или нет?
— А вы откуда звоните? — Эдуард Николаевич снова начал соображать после внезапной остановки логического мышления.
— Из Москвы. Я здесь живу.
— А мама тоже там жила? — с надеждой в голосе спросил Эдуард.
— Нет, в Туле, — ответ произвёл на Эдуарда впечатление. Он вспотел и еле выдавил:
— А как звали маму?
— Вера…
Это имя заставило его присесть на кресло. Он мысленно перенёсся в прошлое… Вера. Она была далеко не красавица — рыжая, с веснушками на лице, но высокая, с хорошей фигурой. Главным ее достоинством было то, что она была единственной женщиной в их группе. Это он, слушатель курсов по повышению квалификации в ЛИМТУ, заметил на первой же лекции по медицинской технике. 1982 год, город на Неве, прекрасный Ленинград, молодые годы, бешеная энергия и одна-единственная женщина среди тридцати мужчин.
Эдуард, тогда почти сорокалетний, в первое время не обращал внимания на Веру. Она понравилась его другу и сокурснику Володе. Курсы были длительные, почти полтора месяца, месяц из которых Володя ухаживал за ней. Эдуард же изучал город, ездил в парки, пытался писать стихи на скамейках в Павловском парке, где сочиняла их Ахматова, катался на лодке по озёрам Гатчинского парка, глядел на беседку Венеры, где цесаревичи любили целоваться с фрейлинами. Город влюбил в себя Эдуарда, ему хотелось насмотреться на Ленинград сполна. А до единственной девушки в группе ему не было дела.
Жили все курсанты в общежитии. В его комнате, кроме Володи, жили еще два узбека лет пятидесяти — один из Ферганы, второй из Самарканда. Жили дружно, ужинали и завтракали вместе, складываясь по десятке в месяц. Варили еду по очереди, но всегда ждали, когда будут варить узбеки — очень уж умели и любили они это дело. Прошёл месяц. Они как-то сидели за ужином в Чистый четверг, на столе стоял плов, настоящий узбекский, не рисовая каша с мясом, а произведение искусства, от запаха которого голова шла кругом. Все выпили как следует и привязались с шутками к Володе, дескать, пора детей рожать, а вы все в куклы играете. Началось все с лёгких шуток и подколов, но Эдуарда понесло, и закончилось все спором на бутылку коньяка. Эдуард обещал соблазнить Веру за оставшиеся две недели...
Принялся реализовывать свой план он уже на следующий день. Для начала написал во время занятий стихотворение и послал его запиской без подписи. Потом пригласил Веру в Ораниенбаум, она сразу согласилась. Они бродили по дворцу, катались на весельной лодке. Он шутил, рассказывал разные истории, а она светилась, рыжие волосы горели на солнце, глаза сияли. Ему стало так радостно и уютно с ней! Он подвёл её к кувшинчикам в дальнем углу пруда и сказал: «Я не могу подарить тебе цветов неживых, я дарю тебе их в природе, в любви с окружающим миром!». Она через лодку протянула к ним ручку, изящную и маленькую, и погладила листочки...
В общем, в последующие дни учёба вдруг отодвинулась в сторону, остались только Вера и город. Они уже целовались, обнимались. Она влюбилась точно, а он все тянул, не хотел, что-то останавливало его. В предпоследний день она сама пригласила его к себе, потому что её подруги разъехались. А Володя уже купил бутылку коньяка за свой проигрыш... Мужикам Эдуард объявил, что не придёт ночью. Ночь он провел с Верой, но так и не смог изменить жене. Утром отпраздновали его «победу», Володя поставил бутылку коньяка, и больше они не дружили — изредка встречались, но расходились, ни словом не упоминая Веру. Эдуард вернулся домой. Он вспоминал Веру, но с каждым днем все меньше — время и расстояние делали свое дело.
Примерно через месяц, вернувшись с работы, он обнаружил в почтовом ящике письмо, надписанное женским почерком и адресованное ему. Он бросил письмо в «дипломат», зашёл в квартиру. Дома вкусно пахло, он почувствовал дикий аппетит. Поставив на пол «дипломат» и взяв спички с газовой плиты, пошёл на улицу покурить. Сидя на лавочке, неторопливо вдыхал дым, который не хотел рассеиваться и окружал его туманом. Вернувшись, он увидел в прихожей чемодан и услышал гневный крик жены: «Изменник! Не могу тебя видеть!». Она бросила ему прямо в лицо разорванный конверт. Оглушенный криком жены, он молча начал читать. Вера писала, что любит, вспоминала моменты ленинградского лета и в конце целовала, прижимаясь...
— Честно говорю, ничего не было, никакой измены... — попытался он начать разговор, но это только усилило негодование жены. Тогда Эдуард взял веник и вышел на улицу. Он решил пойти в баню. Объяснить себе это желание не получилось. Наверное, захотелось чего-то чистого.
В бане народу было немало, но знакомых он не увидел. Зашел в парную и услышал знакомый голос Витька: «Так, мужики, сейчас буду подметать и сушить. Минут десять никому не заходить!» Все ясно и понятно: вечером, во время скопления народа, такая процедура была просто необходима. Её всегда проводил Витек. Эдуард поздоровался, помог подмести и выбросить остатки березового богатства в урну и попросил Витю занять денег, рублей двести. Витя пообещал помочь, но только через пару часов. Через три часа Эдуард с веником уже был в аэропорту. Самолёт в Москву улетал в 11 вечера, но с билетами была беда. На его счастье, из окошечка кассы выглянула белая голова Татьяны (её фамилия ничего нового к рассказу не прибавит), его хорошей знакомой, которая и нашла ему билет из брони.
Утром он ехал на электричке из Москвы в Тулу, а в обед уже был у Веры. Одни сутки в Туле, одни сутки страсти, смешанной с гневом… Нет, про гнев сейчас Эдуард не помнил или не хотел помнить... Больше они не виделись. С женой помирились, но Веру она припоминала ему часто, так что и он не забывал никогда, коря себя за тот поступок.
— А как тебя зовут? И когда родился? — голос Эдуарда был ровный, даже слишком.
— Зовут Сергей. Отчество Эдуардович. А родился в 1983 году, в мае, 9 мая…
— Сынок, счастье моё... — речь Эдуарда Николаевича прервалась. Его пронзила резкая боль слева, в руках, он ощутил тяжесть, словно на них повис ребенок, которого, а Эдуард Николаевич не мог удержать его и опускал руки все ниже и ниже. Внезапно наступила темнота и тишина. Тело мужчины обмякло, а голова начала заваливаться набок до тех пор, пока не упокоилась на спинке кресла. Лишь левая рука продолжала сжимать телефон, из которого звучало взволнованное «Алло! Алло...»